Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет
– Вы говорите как настоящий англичанин, – сказал он.
– От имени Ее Величества королевы Марии мы приветствуем вас в Шотландии, – повторил лорд Джеймс с сильным гортанным акцентом, перемежая английские и шотландские слова. – Так лучше?
– Значит, это почти два отдельных языка.
– Twa leids, – подтвердил Джеймс.
«А я так и не выучил шотландский, – мрачно подумал Дарнли. – Они будут беседовать друг с другом, а я не пойму ни слова».
– Я буду учиться, – пообещал он.
– Вы на время останетесь в Холируде и познакомитесь с Эдинбургом, – продолжал Джеймс по-шотландски. – Ваш отец находится в Данкелде, но скоро присоединится к вам. Королева отправилась в замок Вимс.
Для Дарнли это прозвучало как несколько фраз на голландском торговом диалекте, что лишь усилило его беспокойство.
– Помедленнее, сэр, прошу вас, – сказал он. – Я еще плохо владею вашим языком.
– Тогда вам лучше leir[33] побыстрее, – холодным тоном посоветовал Джеймс.
XVIII
Мария ежилась даже в шерстяном белье, предназначенном для холодной погоды. Оно было сшито из тонкой шерсти и тесно облегало кожу. Она получила его из Франции и собиралась заказать еще целый сундук для себя и своих Марий, если оно окажется удобным. Но такое белье служило лишь слабой защитой от особого, пронизывающего и сырого холода в этом феврале, без нормального снега, но с белыми туманами и леденящим ветром, от которого стыли пальцы и все время хотелось дрожать.
Надев самый теплый плащ, бобровую шапку и перчатки, она решила прогуляться по саду. «С огнем нужно бороться огнем, а холоду противопоставить холод, – подумала она. – Если я выйду на улицу, одетая как следует, мне будет теплее, чем если бы осталась в холодных каменных комнатах замка Вимс, а ходьба поможет разогреть кровь».
Она спустилась по спиральной лестнице угловой башни старого замка и открыла обитую железом массивную дубовую дверь, ведущую в сад. В это время года там было пусто; живая изгородь щетинилась голыми ветвями, а цветочные клумбы были закрыты соломой и дерюгой. Иней подморозил холмики перегноя и тонкой пленкой покрывал статуи. Круглые ягодицы Купидона со стрелой, нацеленной вниз, блестели от льда.
«А завтра Валентинов день, – подумала Мария. – Бедный замерзший мальчик, тебе лучше прикрыться.
Как ни странно, мы забываем о том, что Купидон вырос и стал прекрасным богом. Он был красив как Венера в мужском облике, и Психея влюбилась в него с первого взгляда. Но вместо этого мы цепляемся за внешность курносого ребенка, а не мужчины. Интересно почему?»
Она улыбнулась при мысли о маленьком празднике, задуманном для близких людей: традиционный выбор «Валентин» и «Валентинов», игры и подарки. Ее Мариям это очень понравится, особенно Мэри Ливингстон, чей избранник Джон Сэмпилл находился рядом. Скоро все они выйдут замуж. Действительно, уже пора. Им было больше двадцати лет, и они прождали достаточно долго из уважения к своей госпоже.
«Хорошо, что здесь мы находимся вдали от Нокса и его соглядатаев», – подумала она. Замок Вимс – не то место, куда может приехать он сам или кто-то из его соратников. Он расположен под другую сторону залива от Эдинбурга. В последнее время Нокс стал еще более громогласным и требовательным к своим прихожанам.
Она свернула в кипарисовую аллею в центре сада. Высокие зеленые деревья двумя рядами стояли на страже, охраняя его покой. Здесь действительно было очень тихо; птицы не пели, и не было слышно не звука, кроме плеска волн о скалы далеко внизу. Холодные морские волны накатывались и отступали, накатывались и отступали с безучастным чавкающим звуком.
Марию подошла к границе сада на самом краю утеса над заливом Форт. Во избежание несчастных случаев вдоль края возвели невысокую стену. Но она доходила лишь до пояса, и человек мог без труда перепрыгнуть через нее… или упасть вниз, если его толкнут.
Она плотнее запахнула плащ и подняла капюшон, закрыв даже шапку от яростных порывов ветра. Он задувал с Северного моря через воронку, образованную заливом и прибрежными скалами, и несся мимо Литлингоу до Стирлинга, где утихал в холмах и лощинах шотландских предгорий.
Небо было серым, и солнце скрывалось за плотными облаками. На другой стороне залива холмы полого поднимались к Эдинбургу, но туман окутывал город, и Мария не видела его. Пока она смотрела, клубы тумана накатились с Северного моря, как будто оно закипело, поднялись над утесами и заползли в сад, пробираясь по гравийным тропинкам, путаясь в ветвях живой изгороди и размывая контуры статуи Купидона, словно надевшего облачную мантию. Сад превратился в дымчатое море, где осталось немного ориентиров: кипарисы, вершина солнечных часов и самые высокие скульптуры.
«Я могу заблудиться», – подумала Мария, когда увидела, что даже дверь башни скрылась из виду. Она повернулась, собираясь ощупью найти обратный путь, но внезапно заметила какое-то движение – единственное, произошедшее в саду за последнее время. Что-то шевельнулось в белом тумане, мелькнуло, а потом остановилось. Ей почудился отблеск металла, но звука не было.
Она пошла в этом направлении, придерживаясь гравийной тропинки, а потом свернула на более широкую дорожку, ведущую к краю сада, где появилось движение.
Снова что-то блеснуло, но на этот раз послышался лязгающий звук металла о металл.
В конце дорожки стоял высокий мужчина, закутанный в темный плащ и смотревший на воду. Его голова была закрыта, а на поясе висел длинный меч. Он сжимал рукоять, глухо лязгавшую о какую-то металлическую пряжку в его костюме.
Он казался выше любого смертного, и его черный плащ не шевелился от ветра, а свисал с плеч, словно высеченный из камня. Он не двигался, если не считать руки, лежавшей на рукояти меча, а поднятый воротник скрывал черты его лица.
Мария подошла ближе, но он по-прежнему не двигался и не издавал ни звука. За ним что-то шевельнулось, и из тумана появилась бледная голова лошади с глазами цвета опавших листьев. Она подошла к мужчине и прикоснулась к его руке. Он повернулся и посмотрел на нее.
Он был бледным, а его светло-голубые глаза казались такими же холодными, как туман. Его губы были полными, но выглядели бескровными, а румянец на щеках отсутствовал. Его возраст был неопределенным: лишенное морщин юношеское лицо было отмечено печалью много повидавшего человека.
Она негромко вскрикнула. Он моргнул и как будто смутился.
– Прошу прощения, что испугал вас, – сказал он. Его губы растянулись в улыбке, и его лицо сразу же преобразилась. – Я сам был напуган и ждал здесь, чтобы набраться храбрости.
Его лошадь тихо заржала и тряхнула гривой. Туман на мгновение рассеялся и открыл ее серую спину с богато украшенным седлом.
– Какое дело потребовало у вас набраться храбрости? – поинтересовалась Мария. Этот молодой рыцарь казался древним призраком, возможно, пришельцем из эпохи короля Артура. Рукоять его меча, которую он сжимал длинными белыми пальцами, была изукрашена самоцветами.
– Я должен предстать перед своей доброй королевой, – ответил он.
– А почему вы боитесь это сделать?
– Она не посылала за мной, я приехал сюда по распоряжению отца. Он сказал, что по меньшей мере неделю не сможет покинуть Данкельд, поэтому я должен поехать один и представиться ей. Но это казалось гораздо более простым делом, когда я находился далеко отсюда.
– Вы Генри, лорд Дарнли, – наконец догадалась она.
Он еще сильнее побледнел, когда она откинула капюшон.
– Матерь Божья, это вы! Вы – это она! Вы… ох, простите меня, я трижды дурак!
Он схватил ее руку в перчатке своей белой рукой и стал целовать ее.
– Дорогой кузен, – сказала Мария, смутившаяся из-за его смущения. – Я давно ожидала вашего приезда.
Она осторожно высвободила руку из его холодных пальцев.
– Не нервничайте. Разве это не лучше, чем публичный прием с обменом любезностями на виду у всего двора? Мы оба оказались здесь, в этом мертвом заброшенном саду, по какой-то причине, может быть, даже по одной причине.
– Да. Мы оба искали уединения для раздумий. – От радости кровь бросилась ему в лицо, и на его щеках заиграл румянец.
– Увы, это редкое удовольствие для нас обоих, – сказала она. – Нужно пользоваться любой возможностью. – Она жестом поманила его: – Теперь вы пойдете со мной?
– Одну минуту! – взмолился он. – Неужели мы должны так быстро присоединиться к остальным и затеряться среди них?
Она точно поняла, что он имеет в виду, хотя все ее спутники в замке Вимс были лично отобраны ею, а те, кто наиболее пристально следил за ней – лорд Джеймс, Мейтленд и даже благожелательно настроенные Эрскин и Мелвилл.
– Как пожелаете. – Мария непринужденно улыбнулась, но на самом деле она уже прикидывала его рост и радовалась тому, что он смотрел на нее сверху вниз – нечто такое, что случалось очень редко. Она привыкла к тому, что выше почти всех остальных, и практически не думала об этом как человек, который не думает, как он удерживает равновесие на суше до тех пор, пока не попадает на море.
– Отсюда можно увидеть Эдинбург? – спросил он.
– В ясный день, – ответила она и подвела его к обзорной площадке на краю утеса. – Но сегодня туман скрывает город.
Огромные извивающиеся клубы тумана проносились над водой. Суша на другой стороне залива каждые несколько секунд то показывалась, то исчезала из виду.
– Лейт находится почти прямо напротив нас.
– Это эдинбургский порт, – сказал он, словно прилежный ученик. Он явно запомнил этот факт. – А слева на мысу находится замок Танталлон, где мой дядя граф Мортон принимал моего отца.
– Ваш отец был рад, когда ему разрешили вернуться в Шотландию.
– Радость возвращения домой невозможно описать словами. Разве это не похоже на возвращение в рай? Говорят, что мы лишь странники на этой земле, изгнанные из своего вечного дома, но в конце концов возвращаемся туда, если заслуживаем этого. Поэтому вторая самая большая радость – это вернуться в свой земной дом после долгого изгнания. Возможно, это величайшее счастье, которого мы удостаиваемся.
Его лицо сияло.
– Но вы не были изгнаны, – подумав, сказала она. – Вам еще не приходилось бывать в Шотландии. Вы родились в Англии; вы английский подданный и даже первый принц крови.
– Но Шотландия – дом моих предков!
– И что это значит на самом деле? Она не пробуждает у вас никаких воспоминаний, не бередит ваши чувства. Такие вещи нужно ощущать на месте; их нельзя передать на расстоянии, словно некий таинственный эфир.
– Ах, вы не понимаете, – грустно произнес он. – Я знаю лишь, что чувствую себя шотландцем, что какая-то часть меня всегда радостно отзывается на слово «Шотландия». Меня волнует, когда я узнаю, что стихотворение было написано шотландцем, или какой-то шотландец совершил подвиг за границей, или даже что какой-нибудь обычный человек имеет частицу шотландской крови. Он сразу становится другим для меня… более возвышенным. Нет, я не могу этого объяснить.
– Понимаю. – Она действительно понимала. – Я чувствовала то же самое, когда вернулась в Шотландию. Увы, я обнаружила, что, хотя французы считали меня шотландкой, шотландцы считали меня француженкой. Я испытывала чувства, о которых вы говорите, хотя никто не мог приписать их мне. Даже сейчас меня считают иностранкой, пользуясь религией в качестве предлога. Какая глупость! Шотландия тысячу лет была католической страной, но не прошло и пяти лет, как она обратилась в протестантство. Кто же тогда лучший шотландец, более традиционный или истинный шотландец?
– Да! – воскликнул он. – Да, в Англии то же самое. Религия наших предков внезапно была названа предательской. Однако Эдуард Исповедник и Генрих V насаждали и отстаивали ее. Почему же тогда их до сих пор славят как героев?
– Потому что теперь принято держать в голове два вероучения, которые противоречат друг другу. Это вошло в моду.
Оба рассмеялись.
– Наш общий прадед – Генрих VII. Каким простым был его мир! – продолжала она. – Существовала лишь одна вера, и нужно было думать только о Европе. Не было никаких протестантов, Нового Света, России или турок. Ему оставалось лишь уладить распри между домами Йорков и Ланкастеров. У нас есть протестанты и проповедники, язычники и ереси, простолюдины и их представители, Джон Нокс…
– У нас?
– Да, – спокойно ответила она. – У нас.
Генри, лорд Дарнли, получил теплый прием в замке, превращенном королевой в тихую гавань для отдыха. Здесь царил дух непринужденности, где парадную обувь можно было сменить на комнатные туфли, а жесткие корсажи, украшенные драгоценностями, – на мягкие халаты. Мария часто искала такие убежища, останавливаясь в домах торговцев, отпуская своих слуг и даже отказываясь от королевских атрибутов как человек, который сбрасывает одежду, чтобы принять теплую ванну в целебном минеральном источнике.
Ее Марии находились в приподнятом настроении; они высоко ценили то время, когда их госпожа отступала от строгостей официального протокола. Тогда они делали вид, что превратились – и даже на короткое время превращались – в обычных горничных. Девятнадцатилетний Дарнли легко вписался в их общество, так как он сам бежал от будущих обязанностей и находился в игривом и благодушном состоянии.
В Валентинов день они устроили маленький праздник со старомодными записками, пением и танцами. Большой зал замка Вимс (хотя на самом деле он был довольно маленьким) заранее подготовили к этому событию: расчистили пол для танцев и натянули красные ленты между стенными канделябрами. За музыкантами послали в Дармефермлайн, так как в замке не было тех, кто умел бы играть на цитре и скрипке, и составили музыкальную программу.
Старинная легенда гласила, что птицы в этот день выбирают себе пару, как и большинство людей. Уже были выставлены две корзинки с именами всех мужчин в одной и всех женщин – в другой. Им предстояло вытаскивать записки и составлять пары. Случай и природа должны обеспечить правильный выбор.
Но человеческие потребности вмешались в этот процесс. Мария чудесным образом выбрала Дарнли, а Мэри Ливингстон – Джона Сэмпилла. Мэри Битон и Мэри Флеминг, чьи ухажеры были слишком заняты государственными делами для визита, пришлось довольствоваться одним из музыкантов и смотрителем замка.
Дарнли медленно развернул записку с именем, которую он достал из корзинки. Там было написано «Мария Стюарт», а не «королева».
– Смею ли я? – спросил он.
– Должна ли я остаться без пары в такой день? – рассмеялась Мария. – Это было бы оскорбительно. – Она повернулась к нему: – Добро пожаловать, Валентин.
Она вгляделась в его красивое, мужественное лицо. Он был похож на рыцаря из сна – такой высокий, умный, откровенный, с золотистыми кудрями…
Он показал себя превосходным танцором. Потом он взял свою лютню и, ко всеобщему изумлению, оказался настоящим мастером. Даже Риччио, сидевший в углу и наблюдавший за празднеством, одобрительно кивал. Когда все закончилось, Дарнли уселся перед камином и стал петь. Его голос, шелковистый тенор, уверенно и страстно выводил каждую ноту.
Нет сладостнее урожая по весне, Чем урожай из спелых поцелуев! Целуй же, о владычица весны, Наполни закрома своим лобзаньем, Твои чертоги дивно зелены И призывают к радостным дерзаньям!
Мария, полулежавшая на кушетке у его ног, попалась в расставленную им золотую сеть. Все в этой сети было молодым, прекрасным и понимающим, сродни возвращению домой из чужих земель.
После праздника, когда молодые люди разошлись по своим апартаментам, Дарнли подошел к Марии, у которой слипались глаза от выпитого вина с пряностями и жарко натопленного камина.
– У меня есть подарок для вас, – сказал он. – Давайте посмотрим.
За стенной шпалерой имелась выпуклость. Дарнли наклонился и достал что-то оттуда. Это была искусно сплетенная из лозы клетка для птиц, раскрашенная красивыми золотыми узорами.
– Пара певчих птиц, – объяснил он. – Зяблики, пойманные еще до наступления холодов. Самец и самка.
Когда она озадаченно взглянула на него, он продолжил:
– В Валентинов день птицы выбирают себе пару, не так ли? Этот подарок показался мне уместным для вас, моя Валентина.
Он опустился на колени и преподнес ей клетку. Она посмотрела на птиц.
– Они будут петь?
– Поет только самец, – ответил Дарнли. – Как и я, когда я с вами. – Он взял ее за руку.
– Вы необыкновенно хорошо поете, – сказала она, высвободив руку.
– Вы будете моей Валентиной? – спросил он.
– Это уже случилось, – сказала она. – Мы достали записки с нашими именами.
– Я имею в виду… не только сегодня вечером.
Он казался воплощением девичьей мечты и появился как раз в тот момент, когда ее томление стало почти невыносимым.
– Я… я не знаю, – ответила она.
– О, скажите, что я могу надеяться! – воскликнул Дарнли, снова взяв ее руку и покрывая ее поцелуями. Его голова, склоненная над ее рукой, отливала золотом.
– Как и я, – прошептала она. – Как и я надеюсь на… – На что она могла надеяться? Было очень много вещей, но в этот момент она больше всего надеялась поцеловать его волосы, его губы. – Счастье.
– Позвольте мне сделать вас счастливой, – прошептал он в ответ. Мария отдернула руку и обхватила ладонями его подбородок. Она наклонилась поцеловать его, но, как только их губы соприкоснулись, он начал подниматься и становился все выше и выше, пока ее голова не запрокинулась назад. Его губы напоминали сладкое желе, и ей хотелось упиваться ими, раздавить их, кусать и ощущать их вкус.
– Ах, Мария, – выдохнул он и притянул ее к себе. Его тело было худощавым и жестким и слегка подрагивало под плотным бархатным дублетом.
– Я хочу сказать что-то, о чем мы будем помнить вечно, но мне на ум приходит только «Мария», – сказал он.
Он целовал ее по-разному: легко, как школьник, жадно, словно солдат, изголодавшийся по женщинам, и медленно, как насытившийся человек, смакующий последние крошки медового пирога.
– Вот и вся поэзия, – прошептала она, оторвавшись от него, чтобы перевести дыхание. – Стихи никак не вспомнишь, когда они нужны.
Она попыталась рассмеяться, но он приложил пальцы к ее губам.
– Ш-ш-ш! – сказал он. – Нам это не нужно. И стихи тоже не нужны. – Он снова поцеловал ее. – Вы не ответили мне. Вы будете моей Валентиной?
– Да, – ответила она. – Да, да.
Через неделю Мария вернулась в Эдинбург, и Дарнли последовал за ней. Там он воссоединился с отцом и был официально принят лордом Джеймсом и лордами Конгрегации. Джеймс устроил большой пир в Холируде, где Дарнли и Ленокс могли встретиться с Рэндольфом и всеми шотландскими дворянами, присутствовавшими в Эдинбурге. Мария шутливо написала ему, что чувствует себя «обойденной вниманием»; ее брат ответил, что дворец принадлежит ей и она вправе поступать так, как пожелает. В результате она пригласила всех в королевские апартаменты в конце вечера. Они пришли, столпившись в зале для аудиенций и даже в ее спальне, где снова пили вино и сожгли все вишневые дрова из ее корзины, которые она хранила для особых случаев, так как очень любила их аромат. Риччио и Дарнли возглавляли певцов; их бас и тенор переплетались друг с другом.
Хочу лежать с Еленою моей, Где днем и ночью обо мне она рыдает. Хочу лежать с Еленою моей, Где ее скорби звук не умолкает.
Елена несравненная моя, Твоих волос сиянье золотое Останется в журчании ручья Там, на лугу в Кирконнеле, со мною.
Мария слушала их голоса в блаженном полузабытьи, а потом рядом с собой увидела Мэри Ливингстон и Джона Сэмпилла, державшихся за руки. Впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой и брошенной при виде влюбленных, державшихся за руки.
Дарнли пел именно для нее. Он поднял голову и смотрел прямо на нее. Он почти незаметно сжал губы, и на нее сразу же нахлынула волна воспоминаний и желания.
Его поцелуи. От первых поцелуев на Валентинов день до всех поцелуев, которые он подарил ей во время тайных встреч в Вимсе, каждый казался иным. Каждый как будто прикасался к ней в другом месте, как если бы существовали невидимые нити между губами и всеми тайными частями тела, и каждая из них отзывалась по-своему и жаждала новых прикосновения.
«Почему никто не рассказывал мне об этой жажде?» – подумала она.
– Ваше Величество, – сказала Мэри Ливингстон. – Я… мы… – Она наклонилась ближе и прошептала: – Джон предложил мне выйти замуж за него, и я согласилась.
– О! Но… тогда ты будешь первой из моих Марий, которая выйдет замуж. И, разумеется, я с радостью освобождаю тебя от твоей клятвы.
Мэри Ливингстон нежно поцеловала свою госпожу в щеку.
– Спасибо, добрая королева.
– И я настаиваю, чтобы твоя свадьба состоялась здесь, при дворе. Это будет первое свадебное торжество в Холируде. О Пышка! Это начало… начало счастливых времен, любви, свадеб и рождений для всех нас.
Они обвенчались в последний день Масленицы по протестантскому обряду, за которым последовал свадебный пир с танцами в Холируде. Марии удалось соединить маски и элегантность французского бала с великолепием свадебного торжества. При свете тысяч свечей танцоры в серебряных масках торжественно и размеренно двигались под сладостную музыку псалтериона, теорбы и блок-флейт.
Мария в тонком серебристом платье с батистовым жабо и кружевной оторочкой, носившая маску из черных и белых перьев с алмазными лентами, танцевала со множеством фантастических партнеров: рыцарем времен короля Артура в старинных доспехах, сковывавших его движения (голос выдавал в нем Мелвилла); с желто-зеленым какаду с головным убором высотой в три фута (Рэндольф); с собором Святого Жиля, увенчанным шпилем в форме короны (дородный граф Мортон); с Юлием Цезарем (лорд Джеймс) в шерстяных рейтузах, в сапогах, выглядывавших из-под его тоги; с вождем горцев, чей длинный меч с лязганьем волочился по полу (французский посол). Потом Дарнли, переодетый Голиафом из-за своего роста, принял ее в свои руки.
– Королева тайн, – сказал он. – Я мог видеть вас с другого конца зала, одетую в черное и белое.
– Бесцветные цвета, – прошептала она.
– Потому что у вас нет любимых цветов?
– Потому что это траурные цвета.
– Но вы не в трауре.
– Официально нет. Но мой покойный государь…
– Ваш покойный «государь», как вы его называете, умер четыре года назад. Формальности не требуют такого долгого траура.
– Сердце не признает формальностей, – ответила она.
– Сердце – это живое существо, а ваше сердце, без сомнения, самое живое и любящее на свете.
Он привлек Марию ближе к себе. Из-за скудного облачения его обнаженный торс прикасался к ее платью.
– Вы сможете снова полюбить, мадам? Нет, я знаю ответ. Вы сможете, вы должны это сделать. Но сможете ли вы отказаться от публичного траура? Я хорошо понимаю, что траур имеет свое очарование: отрешенность от мира, мечтания, сладостное воспоминание своих переживаний и прегрешений. Но есть и ощущение завершенности: я любила, я все сделала правильно, но это осталось в прошлом.
– Как вы смеете? – Она оттолкнула его.
– Потому что я люблю вас. – Он обнял ее за плечи, отгородившись от притязаний графа Аргайла, ожидавшего своей очереди потанцевать с королевой, в костюме дельфина. – Я люблю вас, люблю; я чувствую, что не могу жить без вас. А видеть, как вы отдаете свою любовь, свое настоящее и будущее человеку, который уже ушел и не может ничего принять от вас, – нет, это разбивает мне сердце. Если я не достоин, предложите ее кому-то более достойному. Это я смогу понять и принять. Но не кладите в могилу прекраснейший цветок на свете!
По его щекам струились слезы, и она бережно вытерла их своим носовым платком.
– Но, Генри, почему… – Она так удивилась, что не смогла найти подходящих слов.
– Скоро мы тоже станем прахом! – воскликнул он. – Разве вы не понимаете этого? Хранить верность мертвым – это отвратительно. – Он перестал танцевать и сжал ее руку: – Выходите за меня замуж, Мария. Я бы сказал то же самое, если бы вы были горничной, а я конюхом. Давайте обманем смерть, пока есть возможность, потому что это не может продолжаться долго. Сейчас у нас есть душистый дым из камина и стихи Ронсара, вино из Бордо в венецианских бокалах и маски с павлиньими перьями. Есть даже алмазные ленты и Риччио, который поет для нас. Станьте моей женой, Мария, и я обещаю, что мы будем радоваться всем прекрасным вещам, которые земля может предложить нам. Вместе мы пойдем по жизни, словно по райским кущам, вместе с Еленой Прекрасной, Антонием и Клеопатрой… О, они буду завидовать нам, счастливейшим смертным на земле!
– Слова «счастье» и «смертный» плохо сочетаются друг с другом, – ответила Мария. Она снова начала танцевать, чтобы отвлечь от них внимание.
– Не навсегда, но какой огонь смертные могут зажечь, пока их сердца горят любовью!
– И вскоре угасают.
– Как, вы боитесь? Вы трусите – великая дочь Стюартов, такая храбрая в бою, рискующая попасть под пули или потерпеть кораблекрушение, – вы боитесь этого! Но хотя бы ненадолго похитить счастье у богов…
– У богов? Разве вы не христианин, не католик? Кто эти языческие боги, к которым вы обращаетесь?
– Судьба, мадам. У каждого человека есть своя участь, язычник он или христианин, и вероисповедание здесь ни при чем. Лишь после смерти… Но почему мы должны говорить о загробной жизни? Будьте моей сейчас, на этой земле, во дворце, в моей постели…
Он целовал ее, пока они танцевали. Ее голова отклонялась назад, пока маска не упала.
– Хорошо, – прошептала она и вернула маску на место. – Но прошу вас, пока что это должно остаться нашей тайной. Могущественные люди попытаются помешать этому. Не судьба, а определенные люди.
– Я убью их, – заявил он.
– При моем дворе есть много маленьких Давидов со смертоносными пращами, – предостерегла она. – Дорогой Голиаф, давайте хранить наш секрет ради нашей собственной безопасности.
– Значит, вы станете моей женой?
– А вы – моим королем, – тихо сказала она, и он недоверчиво улыбнулся.
К ним приближался косматый черный медведь, за костюмом которого можно было узнать лорда Рутвена.
– А вот и ослиная челюсть, – с хохотом произнес Дарнли. – Все идет по библейскому сценарию.
Черный медведь неуклюже подошел к ним и зарычал. Он поднял косматую лапу, она воспроизводила медвежью с точностью до деталей, так как когти были пришиты к подушечкам, и взмахнул ею перед ними.
Мария попятилась. Что он делает? Медведь повернулся к Дарнли, и из его пасти донесся утробный голос:
– Возвращайся в свое логово, шакал!
Дарнли выглядел встревоженным: медведь был неправдоподобно реальным.
– В чем дело, разве это не лорд Рутвен? – спросил он необычно высоким голосом.
– Не имеет значения, кто я такой. Ты должен вернуться туда, откуда пришел, и побыстрее.
Медведь снова замахнулся на него, и на этот раз когти зацепили костюм Дарнли.
– Немедленно прекратите эту провокацию, кем бы вы ни были! – приказала Мария. Но она знала, что это был лорд Рутвен: его топазовые глаза смотрели через глазные отверстия костюма. Эти глаза… Она вспомнила, что его считают колдуном, обладающим сверхъестественными способностями. «Да, у него желтые глаза, как у самого дьявола», – подумала она.
Медведь резко повернулся и зашаркал прочь.
Джон Нокс покачал головой, когда представил бал-маскарад в Холируде со всеми ассоциациями, относившимися к Вавилонской блуднице: Масленица, которая ежегодно служит католикам для оправдания греха чревоугодия, мужчины и женщины в бесстыдных костюмах, распутные танцы. Несмотря на заверения Джеймса Стюарта, католики обретали прочную опору в королевстве. Протестантские лорды ослабили свою бдительную стражу против папства, о чем свидетельствовало определенное нежелание посещать проповеди Нокса в соборе Святого Жиля в последнее время. Но самое худшее – Ленноксы-Стюарты вернулись в страну и даже удостоились милостей от королевы. Уродливый папистский шпион, итальянец Риччио, втерся в доверие к королеве, стал ее поверенным в делах с Францией и повсюду следовал за ней, словно ручной пес, тяжело дышащий и виляющий своим дьявольским хвостом.
Нокс очень устал. «Мне уже пятьдесят один год, и я не вижу конца этой битве, – подумал он. – Какое-то время все шло хорошо, и Господь помогал мне. Но теперь мои руки ослабли, они опускаются, и чаша весов склоняется в другую сторону. Прошу Тебя, Господи, пришли кого-нибудь сдержать их натиск, когда я дрогну. Ниспошли мне Аарона и Ора»[34].
Шаркая, он подошел к своему письменному столу. Сейчас ему больше всего хотелось лечь, а не писать, но он преодолел эту минутную слабость и раскрыл толстый дневник на новой странице:
«5 марта 1565 года. Известно, что постыдно срочный брак между Джоном Сэмпиллом, которого называют Танцором, и Мэри Ливингстон по прозвищу Пышка….»
Он вздохнул.
«…о том, какие слухи ходят о Мариях и остальных танцовщицах, свидетельствуют баллады нашего времени, содержание коих мы опустим из скромности».
Почему людей всегда тянет к прыжкам и ужимкам? Почему существует так много баллад о похоти и насилии и так мало о Божьей любви?
«Пока же при дворе нет ничего, кроме пиров, танцев и других подобных удовольствий, возбуждающих неумеренный аппетит, а главным развлечением для королевы служит ее английский родич, лорд Дарнли, которому она оказывает всевозможные знаки любви и нежности».
Дарнли. Нокс сгорбился в своем кресле и вспомнил высокого юношу с безучастным лицом, который лишь однажды пришел в собор Святого Жиля, только чтобы угодить лорду Джеймсу. Он сидел в ряду, предназначенном для дворян и особ королевской крови, явился разодетым в роскошные ткани и меха и ушел до окончания проповеди – вернее, до сбора церковных пожертвований.
Почему он пришел? Он был католиком; по крайней мере, его мать была видной католичкой. Из-за искреннего желания услышать слово Божье? Сначала Нокс надеялся на это. Святой Дух порой являет себя в необычных местах. Но глядя на невинное и одновременно пустое лицо Дарнли, на его тусклые глаза, не имевшие глубины или духовной пытливости, он понял, что это было либо спонтанным и бессмысленным решением следовать за старшим по возрасту, либо расчетливым политическим жестом с целью обезоружить его протестантских критиков. Лорд Дарнли не был искателем истины.
Но кем тогда он был? Кто среди них останется на верном пути?
Нокс закрыл свой дневник, отодвинул его и положил голову на скрещенные руки. Он очень устал.
Джеймс Мелвилл вошел в зал для аудиенций с определенной уверенностью. В конце концов, королева с самого начала попросила его исполнять эту роль, стать ее личным советником. Сначала он был озадачен и неохотно принял эту странную должность, которая, по ее собственным словам, заключалась в указании на ее ошибки, совершенные из-за незнания местных манер и обычаев. Он заверил ее, что обычного здравого смысла и ее опыта при французском дворе будет достаточно, она настояла на своем.
– Я совершила много непреднамеренных ошибок оттого, что рядом не было верных друзей, которые могли бы помочь мне советом, – сказала она. – Придворные льстят монархам и никогда не говорят им правду, потому что боятся оказаться в немилости. Но вы… у вас другая задача, и вы никогда не утратите моей благосклонности – если только не поцелуете мастера Нокса во время одной из его проповедей. Прошу вас воздерживаться от этого!
Теперь Мелвилл должен был исполнить свою тяжкую обязанность.
– Войдите, пожалуйста.
Стражник жестом пригласил его в зал для аудиенций. Он вошел и остановился.
– Дорогой Мелвилл! – Мария вышла из своих покоев с протянутыми руками.
– Ваше Величество!
Она улыбнулась и уселась на трон под королевским балдахином. Однако она выглядела как женщина, которая просто принимает друга.
– Добрый Мелвилл, благодарю за визит ко мне. – Она продолжала улыбаться, и он видел, что ее улыбка была иной, происходившей от какого-то источника радости, скрытого глубоко внутри.
– Светлейшая королева, вы просили меня обращаться к вам каждый раз, когда я почувствую что-либо, что может охладить отношения с вашими подданными. В последнее время…
– Вы так взволнованы, дорогой Джеймс. – Мария сошла с трона и уселась рядом с ним. Ее духи имели тяжелый, обволакивающий аромат. – В чем дело?
Ему хотелось помахать рукой, чтобы отогнать запах. Ее духи пахли увядающими фиалками.
– Ваш слуга, Риччио, – наконец выдавил он.
– Что с ним не так?
– В последнее время он стал гораздо более заметен, чем раньше. Во всяком случае, так думают люди. Они повсюду видят его и слышат о нем. Ради вашего и его собственного блага я должен посоветовать вам держать его в тени.
– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Она жестко выпрямилась.
– Простолюдины считают его папистским шпионом. Они называют его фаворитом, а это всегда предвещало беду для Стюартов. – Мелвиллу удалось произнести слово «фаворит» как проклятие. Он сделал глубокий вдох и продолжил: – Королевская ветвь Стюартов – великая династия. Их мужество, красота и преданность своему народу несравненна. Однако у них есть смертельный изъян: они выбирают незаконнорожденных фаворитов. Яков III со своим фаворитом Робертом Кокраном, архитектором большого зала в Стирлинге, навлек на себя ненависть дворян. И прошу прощения, но чрезмерная преданность вашего отца Оливеру Синклеру в значительной мере предопределила наше поражение в битве при Солуэй-Мосс. Дворяне не последовали за ним.
– И они считают Давида Риччио моим Оливером Синклером? – тихо спросила она.
– Боюсь, что так, мадам.
– Но он всего лишь присматривает за моей зарубежной корреспонденцией.
– Люди по-другому смотрят на это.
– Я запираюсь с ним только для того, чтобы давать ему инструкции.
– Опять-таки, это воспринимают иначе.
– О! – Она встала и стиснула кулаки. – Неужели каждый час моей жизни нужно рассматривать под увеличительным стеклом? Какая разница, сколько времени я совещаюсь с ним?
Она начала нервно расхаживать по комнате.
– Дело не только в обычных людях. Пока вы проводите все больше времени взаперти и совещаетесь с ним, те, кто раньше был вашим главным советником, все чаще оказываются в стороне от событий. Не секрет, мадам, что они с тревогой наблюдают за происходящим. Вам давно известно, что ваши советники недоброжелательно относятся к нему.
– Конечно же, вы имеете в виду лорда Джеймса и Мейтленда.
– Есть и другие, – тихо сказал Мелвилл.
– Ох, я так устала, что меня неправильно понимают! – Она на мгновение замерла, словно пытаясь справиться со своими чувствами. – Меня печалит, что люди ошибочно толкуют мое поведение. На самом деле Риччио всего лишь…
– Вам не нужно убеждать меня, Ваше Величество. Вы должны убедить их, великое множество людей, населяющих эту землю и бунтующих против всех, кто их не устраивает. А тем временем ваша кузина, королева Англии, шлет все более настойчивые сообщения о том, что вы не интересуетесь ее «дорогим Робином».
– Но не мне. Я не получила ни одного письма от нее.