Тайна Марии Стюарт Джордж Маргарет
Он положил руку на плечо племянницы; ее кости были тонкими, несмотря на высокий рост.
– Неужели во мне нет ничего шотландского? – спросила она, и герцог не понял, какой ответ она хочет услышать. Странно, обычно он мог читать ее мысли. – Ни следа от Стюартов?
– Может быть, когда вы одеваетесь б la savage[19] и кутаетесь в меха и пледы, – осторожно сказал он. Она оставалась хорошенькой даже в варварском костюме, который иногда надевала.
– Это внешнее, а я имею в виду внутреннее, – настаивала она.
– Что ж, вам нравятся шотландские музыканты, вы держите их при себе и часто слушаете эту… необычную музыку.
– Мне приятно ее слушать, – заявила Мария.
– Это доказывает ваше шотландское происхождение, – с улыбкой заметил герцог. – Для наших ушей это непривычные звуки.
Позолоченные настольные часы с мелодичным звоном начали отбивать одиннадцать часов.
– Вам они нравятся? – спросила Мария.
– Да, очень нравятся. – Герцог посмотрел на циферблат с черными цифрами на слоновой кости. Часы имели небольшую золотую подставку и календарь лунных фаз, где лик луны имел мечтательное выражение.
– Я подарила их самой себе, – призналась она. – Не знаю, почему мне так нравятся большие и маленькие часы.
– Да, я помню удивительные часы в виде черепа, которые вы подарили своей… Как вы их называете? Своей Мари.
– Ах, это… – Мария выглядела смущенной. – Эти часы с колокольчиком внутри маленького серебряного черепа и выгравированными символами вечности показались мне забавными. А Мэри Сетон в последнее время стала очень набожной. Эти часы достаточно маленькие, и их можно принести в церковь. Мне показалось, что монах мог бы горячо желать такую вещь.
– Монахи не должны иметь горячих желаний. – Герцог снова улыбнулся, и длинный боевой шрам на его щеке, тот самый, из-за которого его прозвали le Balafre, искривился по шву.
– Зато другие жаждут обладать их имуществом, – возразила Мария. – Например, старый Генрих из Англии: он просто выгнал монахов и отобрал все, что они имели.
– Если позволите, Ваше Величество, то, по крайней мере, он действовал открыто, в отличие от вашего отца, назначившего своих дворян и бастардов «светскими аббатами» в богатых монастырях, чтобы они могли забирать все, что захотят. Даже ваш сводный брат Джеймс Стюарт пользуется богатствами этого… кажется, Сент-Эндрюса? А ведь с виду он такой степенный и благочестивый!
Герцог недолюбливал ханжеское благочестие. Он дважды встречался с Джеймсом Стюарта, и оба раза ему это не понравилось.
– Фактически ваш отец сделал «настоятелями» всех своих бастардов, – продолжал он. – Он обеспечил их за счет церкви. Джон Стюарт – настоятель Колдингэма, Роберт Стюарт – настоятель Холируда, другой Джеймс – настоятель Мелроза и Келсо, еще один Роберт – настоятель Уитхорна, а Адам Стюарт – настоятель картезианского монастыря в Перте. Настоящая семейка святых!
Мария почувствовала гнев, услышав нападки на своего отца.
– А разве во Франции дела обстоят иначе? Как получилось, что трое ваших братьев стали князьями церкви? Два кардинала и один великий магистр ордена Святого Иоанна в Иерусалиме? Мой дорогой дядя Шарль стал кардиналом всего лишь в двадцать три года. А кто сделал его кардиналом? Король Франции. Было ли это наградой за безупречную и богобоязненную жизнь?
Герцог был застигнут врасплох. «У нее есть характер, – подумал он. – Это нехорошо. Она станет идеальной королевой лишь в том случае, если будет послушной. В последнее время она задает слишком много вопросов».
– Пусть он сам ответит, – ровным тоном произнес герцог, увидев, как камердинер отворяет дверь перед запоздалым гостем, которого ожидали к половине одиннадцатого.
– Pardon, pardon! – воскликнул кардинал. – Прошу прощения за опоздание.
Улыбка озарила его худощавое лицо, когда он подошел к Марии и герцогу. Его глаза были бледно-голубыми, как мартовское небо над Луарой, а матовый цвет лица мог бы придавать ему особое очарование, если бы не слабый подбородок, который казался еще более безвольным из-за жидкой раздвоенной бородки, словно приклеенной к нему. А ее жесткие волоски запутались в его безупречно отглаженном и накрахмаленном воротничке. «Зачем он носит эту гадость?» – уже не впервые подумала Мария. Она всегда надеялась, что в следующий раз дядя появится без бороды, и каждый раз испытывала разочарование.
– Я принес много новостей, как хороших, так и плохих. – Он похлопал по бархатной почтовой сумке.
– Может быть, сначала поедим? – спросил герцог. – Любые новости лучше переваривать на сытый желудок.
В последнее время он соскучился по хорошей еде. Во время недавней кампании под Кале он довольствовался скудным зимним рационом простых солдат. Однако неожиданная атака в январе позволила выиграть битву… Теперь он мог нагулять жирок, прежде чем вернуться к военной кампании и очередным лишениям.
– В самом деле, – согласилась Мария и проводила их к обеденному столу, установленному в дальнем конце комнаты. Она совершенно непринужденно заняла почетное место во главе стола; в конце концов, она была правящим монархом. И, случись ей обедать не под королевским балдахином, она чувствовала бы себя такой же обнаженной, как если бы явилась к столу без одежды.
Она кивнула слугам, которые стали приносить блюда – всего около тридцати. Хотя большей частью это была обычная еда – фаршированные угри и лещи, цыплята в винном соусе, гуси и утки, – она постаралась обеспечить парочку деликатесов, которые было трудно достать в это мрачное время года, когда свежие продукты встречались редко. До весны оставалось еще далеко.
Слуги открыли блюдо с яблочным пирогом, который произвел должное впечатление на кардинала. Мария довольно улыбнулась, так как кардинал слыл сластеной и постоянно любил дегустировать новые блюда за столом. Золотой вилкой он отломил себе щедрый кусок, и его борода закачалась вверх-вниз.
– Великолепно, моя дорогая. Действительно, очень вкусно. – Он улыбнулся и отпил глоток сладкого бодрящего вина из Анжу в венецианском хрустальном бокале. В его глазах светилось чувственное удовольствие.
Когда с последними сладостями покончили, Мария уже изнывала от ожидания.
– Какие у вас новости? – спросила она. – Пожалуйста, не медлите!
– Вот они. – Кардинал улыбнулся и смахнул крошки с бархатного рукава. – Война идет так хорошо, как будто сам Бог на нашей стороне. Филипп и его английские псы поджали хвосты… – Он выждал паузу. – Но это новости для моего брата. Для вас, ma mignonne[20], я только что получил известие из Шотландии. Условия брака одобрены, и девять полномочных представителей, включая вашего брата Джеймса и некоторых высших вельмож, отправятся в плавание на следующей неделе. Здесь они подпишут все необходимые документы и… будут присутствовать на вашей свадьбе с дофином Франциском.
– О! Когда?
– Примерно через три месяца, в апреле. Ваша свадьба состоится в самый разгар весны. Можете ли вы подождать до тех пор?
– Я ждала десять лет. И мне понадобится по меньшей мере два месяца, чтобы подготовить свадебное платье… белое платье, как цветущее грушевое дерево. Я люблю белый цвет.
– Белый во Франции – это цвет скорби и траура, – напомнил кардинал. – Это сочтут дурным знаком.
– Я не верю в подобные вещи, – упрямо сказала Мария. – Это мой любимый цвет, и я выбрала его для себя. Я лучше всего выгляжу в белом, и Брантом может подтвердить это. Он сказал: «La blancheur de son visage contendoit avec la blancheur de son vjile a qui l’emporteroit» – «Белизна ее лица соперничала с белизной ее покрывала».
– Ты сказал, что есть и другие новости, – вмешался герцог, немного раздраженный разговорами о платьях.
Кардинал явно предпочел бы остаться в царстве шелков и вуалей. Он вздохнул:
– Да. Примерно в то же время, когда девять уполномоченных дали согласие на брак, несколько из них подписали конвенцию.
– Что за конвенция? – Голос герцога прозвучал резко. – Это слово из Женевы, им пользуются протестанты.
– Они называют себя «первой группой лордов Конгрегации» и обязуются… отстаивать права реформатской церкви в Шотландии.
– Протестанты! – выдохнула Мария, так же потрясенная, как если бы у нее над головой пролетела летучая мышь.
– Протестанты! – прорычал герцог. – Я знал это! Я знал, что этот грязный проповедник Нокс обратит новых сторонников в свою веру.
– Так и случилось. Он набирает сторонников повсюду. – Кардинал раскрыл сумку и достал рукопись. – Вот его последнее сочинение.
Герцог взял рукопись, оформленную в виде памфлета.
– Эту блеющую овцу нужно утихомирить, – буркнул он.
Мария протянула руку, и герцог передал ей памфлет.
– «Первый трубный глас против чудовищного правления женщин», – прочитала она. – О чем он говорит? «Ставить женщину на любой руководящий пост над любой областью, нацией, городом – отвратительно, противоестественно, богохульно, это наиболее всего противоречит Божьей воле и здравому порядку, и в конечном счете извращает хороший порядок, все добро и справедливость…» – Она молча продолжила чтение, но потом взорвалась: «Ибо их взгляд на государственное управление есть слепота, их совет – глупость, их суждение – опрометчивость. По своей природе они склонны к слабости, нетерпеливости, глупости и нерешительности, а опыт доказывает их непостоянство, переменчивость, жестокость и недостаток духа для надлежащего совета и управления…»
– Там еще много страниц в том же духе, Ваше Величество, – сказал кардинал. – И множество одиозных ссылок на Ветхий Завет в типично протестантском духе. Он написал этот пасквиль против трех Марий: вас, вашей матери, но особенно против Марии Тюдор из-за ее приверженности к истинной католической вере. Послушайте вот это, довольно забавно.
Кардинал перелистнул манускрипт:
«Проклятая Иезавель Английская с тлетворным и отвратительным выводком папистов… мужчины и женщины, ученые и неученые люди в равной мере пострадали от их тирании. Теперь не только кровь отца Латимера, кроткого человека Божьего, епископа Кентерберийского, ученого и благоразумного Ридли и невинной леди Джейн Дадли… взывает к отмщению Господа Воинств, но также вопли и рыдания угнетенных, стоны ангелов, стражей Господа нашего, и всех живых существ, гибнущих под пятой их тирании, вопиют о скором и неминуемом возмездии».
Смех кардинала был таким же жидким, как и его бородка.
– Его проклятия ужасны, – проговорила потрясенная Мария. Почему он так желает зла ей и ее матери? Только потому, что они католики?
– Ужасны, но не оригинальны. Большей частью они позаимствованы из Ветхого Завета. Пророки Иеремия, Иезекииль и Наум действительно умели проклинать своих врагов от имени Яхве. Этот парень – лишь их бледная тень.
– Но эта тень омрачает Шотландию, – сказал герцог. – Нокс постоянно называет себя пророком. Кто-то должен сделать с ним то же самое, что Ирод сотворил с Иоанном Крестителем. Где он сейчас?
– Скрывается где-то в Женеве. В прошлом году он в течение двух месяцев фактически находился во Франции, с октября по декабрь. Мне стыдно признаться, что он написал «Первый трубный глас» на нашей земле.
– Я вижу, он не остался здесь до публикации, – заметил герцог. – Это было разумно с его стороны.
– О да, он умен. Он скрывает свою трусость под наставлением, которое Христос дал своим ученикам: «Если же будут на вас гонения в этом городе, идите в другое место». Он оставляет других сражаться за него и осуществлять его проклятия.
– Такими словам можно пугать детей в колыбели! – фыркнул герцог.
– Где-то в Ветхом Завете на нечестивцев насылают «проклятие геморроя», – заметил кардинал. – Пожалуй, этого стоит бояться! – он презрительно рассмеялся. – Возможно, мне стоит пожелать того же мастеру Ноксу. Нужно лишь немного попрактиковаться. Все, что мне известно до сих пор, – это официальная формулировка отречения от церкви.
Его жиденький смех снова раздался в комнате.
Мария забрала памфлет и стала медленно читать его. Это заняло много времени, но наконец она достигла последней страницы:
«Я не страшусь сказать, что день отмщения, ожидающий ужасное чудовище Иезавель Английскую и тех, кто творит злодеяния от ее имени, уже назначен… Когда Бог объявит Себя ее врагом, тогда Он воздаст ей полной мерой за ее зверства и возожжет в сердцах ее подданных смертельную ненависть к ней, чтобы они могли исполнить Его волю.
Ибо говорю вам, что ее царство и правление есть стена без основания; то же самое можно сказать о власти всех женщин.
Но огонь слова Божьего уже пожирает гнилые опоры (в том числе и папские законы), и они уже содрогаются… Когда они исчезнут в пламени, эта прогнившая стена – незаконное и противоестественное царство женщин – падет сама по себе и похоронит под собой многих, кто пытался укрепить ее. Да узнают об этом все люди, ибо первый глас уже вострубил.
Славьте Господа и бойтесь Его».
– Он отвергает королевскую власть, – в конце концов сказала она.
– Нет, он отвергает верховную власть женщин, – поправил кардинал. – Вот, посмотрите. – Он взял манускрипт и прочитал: – «Ибо говорю вам, что ее царство и правление есть стена без основания; то же самое можно сказать о власти всех женщин». Вы неправильно поняли.
– Нет, дорогой дядя, это вы неправильно поняли, – тихо, но твердо возразила Мария. – Или же вы пытаетесь защитить меня. Когда мастер Нокс обращается к людям и говорит, что они не должны считать Марию своей королевой, то скрытый смысл его послания состоит в том, что они вольны выбирать того, кого захотят. А если люди свободны в выборе своего правителя, это значит, что не королевская кровь, а воля людей определяет право на власть. Если они имеют право отвергать королевскую кровь, то какой властью она обладает? Никакой, если Нокс победит. Вот здесь он говорит, – она выхватила манускрипт, – что «бесстыдное веселье, костры и пиршества, которые учинялись в Лондоне и повсюду в Англии, когда Проклятая Иезавель была провозглашена королевой, открыли моему сердцу, что люди… радовались собственному заблуждению и открытому пути к своей погибели… И они не понимают, что там, где правит женщина и власть берут паписты, Сатана должен восседать во главе совета».
– Сатана в юбке, – пробормотал кардинал. – Мне это нравится.
Мария отказалась даже улыбнуться.
– «Я утверждаю, что оказание женщине таких почестей не только противно порядку, установленному Богом, но также порочит, очерняет и оскверняет трон и престол Божий». Он говорит о том, что только обычные люди могут видеть выбор Бога и провозглашать Его волю.
Кардинал горестно вздохнул:
– Да, я вынужден признать, что такая интерпретация по меньшей мере возможна. У вас пытливый ум, дитя мое.
– Тогда Нокс – мой враг! – заявила Мария.
– Как может быть иначе? – воскликнул герцог. – Королевская кровь отличает вас от других людей и дает вам право властвовать над ними.
– Давайте выйдем из-за стола. – Мария внезапно встала, и слуги набросились на остатки еды, словно вороны, торопившиеся унести добычу.
Она отвела обоих мужчин в свои личные покои, а потом отпустила камердинеров.
– Там было слишком много ушей, – объяснила она. – Теперь мы можем говорить более свободно.
Герцог и кардинал одновременно приподняли брови; у герцога они были густыми и темными, а у кардинала светлыми и выщипанными дугой.
– Вы весьма искусны в политике, – сказал кардинал. – Должно быть, у вас прирожденный талант к этому. Жаль, что никто не предупредил нас.
Он понимающе переглянулся с братом.
– Я многое узнала от королевы, – ответила Мария. – К примеру, всегда пользоваться шифром для переписки. У меня есть около шестидесяти шифров, которые я использую в своих письмах.
Она широко улыбнулась.
– Как утомительно! – воскликнул кардинал. – Но помните, шифр остается полезным лишь до тех пор, пока владельцы сохраняют ключ к нему. Существует много шпионов, как и мастеров взламывать чужие шифры.
Казалось, ему понравилось разочарование, отразившееся на ее лице. Еще недавно она чувствовала себя умным и взрослым человеком, который заботится о своей безопасности. Пора просветить ее. Как много ей известно о королеве?
– Что еще вы узнали от нее? – спросил он. – У вас есть опытный плотник? – Увидев ее недоумение, он сам ответил на невысказанный вопрос: – Плотник нужен для того, чтобы изготавливать тайные ящики для ваших глупых шифров или магических зелий. В одной комнате в Блуа у нее есть более двухсот таких тайников, в том числе фальшивых. Она думает, что никто не знает, как открыть их, нажав на панель у основания. Но разумеется, это не секрет. Можно также пробурить тайные отверстия в полу вашей спальни наподобие тех, которые она проделала в Сен-Жермен-ан-Лэ, где наблюдала, как король занимается любовью с Дианой на полу прямо под ней.
Мария ахнула, потом захихикала.
– Она действительно делает это?
– Несомненно. – Кардинал рассмеялся, и герцог невольно расплылся в улыбке.
– Что бы сказал мастер Нокс?
– Он бы заявил, что королевская кровь заставляет их делать это!
Кардинал обессилел от смеха, и ему пришлось сесть. Из его глаз текли слезы, которые он промокал кружевным носовым платком.
– Екатерина безумно ревнива, – выдохнул он между приступами смеха. – Но вместо того чтобы отравить Диану, как поступил бы любой добрый член семейства Медичи, она прибегает к колдовству и заклинаниям. Судя по всему, они не действуют! Король по-прежнему спит с Дианой, а Екатерина наблюдает за ними. Что за mйnage а trois!
– Думаю, я бы убила ее, – серьезно сказала Мария. – Я не смогла бы делить своего мужа ни с кем. Это издевательство. Или, возможно, я бы убила его. Это зависит… от обстоятельств.
«Как будто Франциск, этот болезненный робкий ребенок, когда-нибудь сможет уложить женщину в свою постель, кроме как из страха или чувства долга, – подумал кардинал. – Мария может не опасаться соперниц». Но вслух он произнес:
– Нет, вы не должны так поступать. Если вы ревнуете, это значит, что любите его. В таком случае любовь должна удержать вас от зла.
– Во имя любви творится много злых дел, – сказала Мария.
– Что возвращает нас к мастеру Ноксу, – заметил герцог. – Действительно, сейчас он прячется под плащом Кальвина в Женеве, где ему ничего не угрожает, но в тот момент, когда он высунет нос наружу, я позабочусь о том, чтобы он замолчал навсегда. Странно, что Кальвин укрывает его; известно, что он и его сторонники проповедуют покорность земным правителям.
– Это значит, что он достаточно хитер, чтобы науськивать других от своего имени. Мерзкие кальвинисты уже проникли во Францию. Они устраивают свои еретические сборища под покровом ночи. Мы называем их ночными призраками, или гугенотами. Кальвин шлет им книги и проповеди; он просто не покупает им пушки и мушкеты… пока что не покупает.
– Я отправлю их к любому богу, какого они выберут, – проворчал герцог. – Они не смогут пустить здесь корни.
– Они уже сделали это, но их корни не слишком глубоки, – возразил кардинал. – Мы должны выкорчевать их.
– После того как усмирим англичан, – ответил герцог.
– Нокс не останется в Женеве, – внезапно сказала Мария. – Он вернется в Шотландию и станет чинить козни против моей матери.
– Это правда, и он уже написал ей гнусное письмо, – согласился кардинал. – Кстати, у меня есть копия. Мастер Нокс не пользуется шифром; он публикует все, что пишет.
Он протянул ей печатную копию. Название «Письмо регенту Шотландии» было набрано жирным шрифтом. По мере того как Мария читала документ, ее лицо становилось все более сердитым.
– «Я считаю вашу власть заимствованной, непрочной и недолговечной, ибо вы получили ее с разрешения других людей». – Она покачала головой. – Он имеет в виду меня! Он же говорит, что она получила власть от меня!
Она продолжила чтение:
«Не приписывайте судьбе то обстоятельство, что оба ваших сына были внезапно отняты у вас в течение нескольких часов, а потом ваш муж лишился чести и скоропостижно скончался, и память о его имени, право на престол и королевское достоинство исчезли вместе с ним.
Хотя по злоумышлению или тирании некоторые королевства позволили женщинам наследовать почести их отцов и мужей, еще более отвратительно, когда их слава достается чужеземному роду. Поэтому я говорю, что со смертью короля исчезло его имя, право на престол и королевское достоинство; и если вы не замечаете гнева Божьего, грозящего вам и остальным членам вашего дома той же участью, то вы более упрямы, чем хотелось бы думать.
Возможно, вы терзаетесь сомнениями о том, какие преступления совершил ваш муж, вы сами или ваше королевство, что Бог столь тяжко покарал вас. Я отвечаю: ваше преступление состоит в сохранении и защите самого чудовищного идолопоклонства».
– Да, он сравнивает нас с Ахавом и всеми злодеями Израиля, – сказал кардинал. – Вам не нужно читать все; это будет излишним. Когда он приводит какой-нибудь довод, то считает, что должен повторить свои слова двадцать восемь раз, чтобы они возымели действие.
Но Мария продолжала читать, поддавшись ядовитому соблазну ужасающих обвинений:
– «Но неверные и неверующие, преступники и убийцы, распутники и блудницы, колдуны и идолопоклонники и все лжецы…»
– Это мы, моя дорогая, – насмешливо произнес кардинал.
– «…встретят свою участь в пылающем озере с кипящей известью, которое есть вторая смерть…» – Она поежилась.
– Я должен кое-что сказать вам, – перебил кардинал. Его лицо стало серьезным почти впервые с момента его появления. – Я не хочу, чтобы вы узнали об этом за пределами вашей семьи… вашей французской семьи. Ваш брат Джеймс, который приедет сюда и будет свидетелем вашей свадьбы, присоединился к ним. Он стал протестантом.
Он выдавливал слова одно за другим, словно заводной механизм.
– Теперь он следует за Ноксом. Он стал одним из них.
XI
Мария лежала без сна, прислушиваясь к шелесту листьев и редкому хлопанью крыльев. Было еще слишком рано для птичьих песен. До рассвета осталось недолго, но она не могла заснуть.
«Это последняя ночь, когда я не замужем, – подумала она. – Последняя ночь, когда я девственница».
Но что это значит? – гадала она. Значит ли это, что они возлягут с Франциском как муж и жена? Она знала, что они должны вместе лечь в постель: это было частью брачного обряда. Но что будет, когда они останутся наедине?
«Франциск целовал меня, – думала она. – Но он делал это так же, как дядя Франсуа или дядя Шарль. Или как мы с Мариями целуем друг друга, когда здороваемся или прощаемся. Это то же самое. Интересно, будет ли завтра по-другому? Да, есть особое знание, которое приходит к мужчинам, но Франциск еще не мужчина».
Она вздохнула и повернулась на бок. Легкое одеяло приятно согревало в прохладном предрассветном сумраке. Франциск оставался ребенком; он едва доставал ей до плеча. Кроме того, он постоянно болел. Он страдал от кашля, простуды и лихорадки и имел бледное опухшее лицо инвалида. По своей натуре он был замкнутым, но часто хныкал или жаловался. Единственным человеком, к которому он относился как к другу, была Мария, его нареченная невеста и защитница. Только ради нее он выдавливал из себя улыбку и пытался развлекаться со своими игрушками. К остальным он относился с апатией и равнодушием.
«Бедный Франциск, – подумала Мария. – Как бы мне хотелось, чтобы он стал сильным!»
Но ее мысли не последовали туда, куда они обычно приводили. Если бы Франциск был нормальным четырнадцатилетним юношей с широкими плечами, ломающимся голосом и взглядом, который следует за женщинами, то ожидание предстоящего брака оказалось бы совершенно другим.
Хор птичьих песен грянул за окнами, где появились силуэты деревьев на фоне розовеющего неба. Стрельчатые оконные арки из кремового камня напоминали те, что можно видеть в церкви; это на самом деле был старинный монастырь, а теперь дворец архиепископа Парижского. За окнами проступали ветви деревьев, покрытые нежными апрельскими листочками. Птицы защебетали еще пронзительнее.
Мария задремала: пение птиц оказывало расслабляющее действие. Ей приснилось (или она вообразила это?), что она видит мужчину в кроне дерева снаружи, балансирующего на ветке с обезьяньей ловкостью. Его лицо было смуглым, а улыбка казалась полоской слоновой кости на сумрачном лице. Потом он стал двигаться с такой силой и изяществом, что казался кем-то большим, чем обычный смертный, а возможно, походил на животное.
Он молча манил ее к себе, или, скорее, она испытывала желание встать и последовать за ним, покинуть надежную комнату с каменным полом и стрельчатыми окнами и присоединиться к нему на качающейся ветке. Приблизившись, она ощутила холодное прикосновение ветра, задувавшего в открытое окно, и увидела светло-зеленую дымку, созданную лучами восходящего солнца, просвечивавшими через тысячи нежных, полупрозрачных листьев. Огненный шар за ними образовывал светлый ореол вокруг его головы, и она не видела того, к кому направлялась.
Она заморгала и проснулась. Одеяло сползло на пол, и холодный ветер из ее сна мог иметь лишь такое объяснение. Солнце только что взошло, но уже просвечивало через голые ветви деревьев. Мария встала с постели и посмотрела на большую черную ветку прямо под окном, достаточно прочную, чтобы вынести вес человека. Но там никого не оказалось.
Она испытывала непонятное смятение и тяжесть в голове. «Нужно лечь в постель, снова заснуть и проснуться, – подумала она. – Но уже поздно. Скоро слуги придут одевать меня».
Ее свадебное платье и мантия висели на деревянной подставке в дальнем конце комнаты, где она провела эту ночь в одиночестве по собственному решению.
Мария подошла к платью и замерла, глядя на то, как оно ниспадает текучими складками на деревянной форме. Оно было ослепительно-белым, так как королева решительно настояла на своем. Когда она вызвала придворного портного Бальтазара и описала платье, которое ей хотелось получить, он тоже начал спорить:
– Нет-нет, Ваше Королевское Величество! Здесь, во Франции, белый – это цвет траура. Он не годится для свадебного платья!
Бальтазар гордился своим знанием материалов, приемов драпировки и даже истории тканей и расцветок.
– Могу я предложить синий цвет, как небо над Луарой в мае…
– Вы можете предложить, – с улыбкой ответила она. – Но я настаиваю на белом.
Вместе они выбрали тонкий белый шелк оттенка свежевыпавшего снега или ландышей, и портной украсил корсаж жемчужинами, блестевшими, как утренняя роса.
Сбоку была наброшена мантия и невероятно длинный шлейф из серо-голубого бархата, расшитый белым шелком и жемчугами. Он весил так много, что нести его за ней должны были два человека.
На столе с перламутровой инкрустацией лежала королевская корона, изготовленная специально для нее из лучшего золота и украшенная изумрудами, алмазами, рубинами и жемчугом. Рядом с ней в шкатулке из слоновой гости лежал «Большой Гарри» – ее наследственная драгоценность, полученная от бабушки, Маргариты Тюдор. До сих пор ей не разрешали носить это украшение.
Мария достала брошь из шкатулки и поднесла ее к свету. Солнечные лучи пронзили кроваво-красное сердце камня и освободили его внутренний огонь, отблески которого заиграли на каменной стене комнаты. Он переливался и пульсировал вспышками света. Его красота поразила ее.
«Моя бабушка получила эту брошь как свадебный подарок от ее отца, – подумала Мария. – Она была еще моложе, чем я сейчас – всего лишь четырнадцать лет! И она выходила замуж за человека, которого никогда не видела раньше и который был гораздо старше ее. Защитил ли ее этот камень?
Как мне повезло, что меня не отвезли в чужую страну, чтобы выдать замуж за того, кого никогда не видела! Я могу остаться во Франции и выйти замуж за моего друга».
Выйти замуж за друга.
«Есть те, кто женится по любви, – внезапно подумала она. – Моя бабушка Маргарита Тюдор выходила замуж по политическим причинам и один раз по любви. Мой прадед, король Англии Эдуард IV, тайно женился на простолюдинке. Она была старше его и к тому же вдова. А мой двоюродный дед Генрих VIII женился по любви не один, а целых три раза… и оставил после себя несчастных дочерей, лишенных наследства».
Она улыбнулась при мысли о короле Англии, так любившем женские прелести. Нет, ее путь виделся обычным: заранее организованный политический брак по достижении требуемого возраста. Точно так же было у Екатерины Арагонской, Екатерины Медичи, Маргариты Тюдор, Маргарет Бофорт и хрупкой болезненной Мадлен Французской, первой жены ее отца…
Но все браки по любви, вызвавшие скандалы в свое время, заключались ее кровными родственниками, и эта мысль показалась ей любопытной.
Солнце ярко сияло в безоблачном небе над огромной толпой купцов, владельцев городских лавок, подмастерьев и рабочих, наводнивших парижские улицы. Судьба даровала Марии Стюарт превосходный, ясный день для свадьбы в апреле, известном своей переменчивой погодой. Большая часть церемонии должна пройти на свежем воздухе, в специально сооруженном перед собором Нотр-Дам павильоне под названием ciel-royal[21], обтянутом синим шелком с вышивкой из золотых королевских лилий и гербов Шотландии. Бархатная ковровая дорожка перед павильоном повторяла эти цвета и узоры. За последние двести лет парижане еще ни разу не видели свадьбу дофина, и город находился в напряженном предвкушении яркого зрелища: костюмов, музыки, торжественной церемонии и традиционной милостыни, разбрасываемой в толпу.
С самого рассвета они слышали звуки труб, флейт и барабанов, доносившиеся с монастырского двора перед дворцом архиепископа. В этих звуках слышалось обещание: «Подождите… уже скоро». Люди бродили вокруг, ели хлеб с сыром, который принесли с собой, и чувствовали, как восходящее солнце начинает разгонять утреннюю прохладу.
В середине утра процессия тронулась в путь: появились швейцарские стражники и музыканты, эскортирующие благородных гостей в Нотр-Дам. За ними последовали шотландские музыканты и менестрели, носившие красно-желтые ливреи и игравшие свои национальные мелодии на волынках и барабанах. Потом прошла сотня дворян из королевской свиты, торжественно шагавшие в ногу, а за ними кровные принцы в роскошных одеждах с фамильными драгоценностями, сверкавшими в такт их медленным, небрежным движениям.
Понадобилось полчаса, чтобы они прошли; затем появились князья церкви, аббаты и епископы, носившие большие церемониальные кресты из драгоценных металлов, митры, украшенные самоцветами, и мантии, расшитые золотом. Вместе с ними шли четыре кардинала: братья Гизы, Бурбон и папский представитель дю Белле.
Наконец появился дофин в окружении двух младших братьев, восьмилетнего Шарля и семилетнего Анри. Франциск механически переставлял ноги и смотрел прямо перед собой, как будто под колышущимся шелковым балдахином его ожидало что-то неприятное: горькое лекарство или назидательная лекция.
Наступила пауза. Дофин и маленькие принцы прошли мимо, волоча за собой бархатные мантии.
Потом вдалеке появилось яркое белое пятно. Люди ахнули. Траурный цвет на свадьбе? Высокая гордая фигура с изящной шеей, словно выраставшей из воротника, двигалась с небесной отрешенностью. На ее голове лежала корона, а ее волосы свободно развевались, обозначая ее девственность. Ее шлейф растянулся по дуге почти на двенадцать метров; сзади его поддерживали два красивых юных пажа. Даже на расстоянии на ее корсаже была видна сверкающая красная точка рубина «Большой Гарри».
Остальная часть процессии, несмотря на красочность и роскошь нарядов, не привлекла такого внимания. Там была лишь располневшая Екатерина Медичи, маленькие принцессы, другие благородные дамы и фрейлины, но все они казались незначительными по сравнению со сказочным существом, которое уже прошло мимо и теперь заняло место рядом со своим женихом в окружении алтарных мальчиков, державших длинные тонкие свечи. Люди напрягали слух в надежде услышать клятвы, произносимые в павильоне, но перешептывание гасило звуки, доносившиеся оттуда. Они мельком видели обмен кольцами, когда кардинал Бурбон узаконил новый союз. Они также увидели девятерых представителей от Шотландии, суровых и краснолицых, которые вышли вперед, чтобы отдать почести Франциску как своему новому королю.
Герцог де Гиз улыбнулся, когда Мария – слава богу, связавшая себя нерушимыми узами брака, – назвала своего мужа Франциском Шотландским, которым он только что стал по священному праву королей.
Не составило труда убедить ее подписать до свадьбы три секретных документа, завещавшие Шотландию в пользу Франции, если Мария умрет бездетной. Таким образом, Франциск стал королем Шотландии по факту, а не только благодаря титулу, даже если сами шотландцы не понимали этого. «Чужое невежество – благословение для сведущих людей», – подумал он. Королеву так встревожило растущее влияние лордов Конгрегации, что она сочла своей обязанностью превратить Шотландию в протекторат Франции, чтобы не ввергнуть страну в ересь. Обращение в протестантство ее брата Джеймса потрясло Марию, и она приветствовала его довольно прохладно.
Герцог посмотрел на нее, сильную и молодую, стоявшую рядом с ним. Она казалась антитезой смерти, сияющей красотой и здоровьем перед брачным алтарем. Документы с множеством формальностей в ее присутствии казались нелепостью, эксцентричной шуткой. Она смеялась, когда подписывала их. С другой стороны, шотландцы не смеялись, когда с важным видом настаивали на мерах, которые следует предпринять в случае вдовства Марии: она должна была получать пенсию от герцогства Турень независимо от того, решит ли остаться во Франции после смерти мужа.
Опекуны с обеих сторон предполагали смерть ребенка, представлявшего другую сторону. «И это такое же хорошее определение зрелого цинизма, как и любое другое», – подумал герцог.
Послышались радостные крики; настало время выдавать первую порцию милостыни. Герцог выпрямился и жестом приказал своим людям приступить к разбрасыванию золотых и серебряных монет: дукатов, пистолей, полукрон, тестонов и дузенов. Толпа радостно взревела под щедрым апрельским дождем.
За двумя банкетами последовали два бала: первый – во дворце архиепископа, а второй – в старом дворце Ситэ, с процессией по парижским улицам в промежутке. Дофин ехал на коне, покрытом шитой золотом попоной и с уздечкой, изукрашенной серебром. Марию несли в открытом паланкине с не менее роскошной отделкой. Толпа напирала вокруг, работая локтями, чтобы увидеть ее лицо и платье. Она не выказывала никаких чувств, если не считать приятной улыбки при виде своих подданных.
После второго банкета, накрытого на том же черном мраморном столе, за которым английский король Генрих VI дал пир в честь своей коронации много лет назад, после очередных танцев, маскарадов и карнавальных шествий с лошадьми из золота и серебра, тянущими кареты, усыпанные драгоценностями, и волшебными кораблями с развевающимися серебряными парусами, скользившими по бальному залу, свечи наконец начали гаснуть, и их пламя перестало отражаться в тысячах самоцветов, украшавших корсажи, шеи, уши и волосы придворных. Наступила ночь, и гости один за другим стали расходиться, скрываясь в темноте и пересекая мост над мирно плещущейся Сеной. За ними тянулся шлейф из духов, смеха, музыки и песен. Луна взошла над белыми ветвями цветущих деревьев в дворцовом саду и залила город своим бледным светом.
Марию и дофина отвели в королевскую спальню, где им предстояло провести ночь. Кровать была высокой и мягкой, подушки набиты свежим гусиным пухом и обтянуты атласом.
Четыре Марии облачили королеву в ночную рубашку и помогли ей подняться на две ступени к постели. За резной ширмой слуги Франциска делали то же самое для него. Франциск появился в ярко-синем халате с меховой опушкой, выступая с нарочитой медлительностью. Стряхнув с плеч заботливые руки, он самостоятельно забрался в постель и скользнул под одеяло.
– Мы отпускаем вас, – важно сказал он. – Тебя тоже, дядюшка!
Он помешал кардиналу Лотарингскому благословить брачное ложе, и тому оставалось лишь подчиниться.
Дверь захлопнулась со щелчком, хотя они оба знали, что любопытные останутся снаружи и всю ночь будут подслушивать. Франциск обвил руками талию Марии и поцеловал ее в губы; его собственные детские губы были пухлыми и пахли сладостями.
– Теперь ты моя, и никто не сможет отнять тебя у меня, – торжественно произнес он и грустно добавил: – Так, как они отняли мою собачку и ручного медведя.
– Медведь мог бы все тут поломать, – со смехом сказала Мария. – Помнишь, когда он убежал в Блуа и ворвался в дом мадам Пильон?
– Ах, дорогой старый Юлий! Я был готов возненавидеть их, когда они забрали его. – Франциск положил голову ей на плечо и свернулся калачиком рядом с ней. – Он был такой мохнатый, с мягким носом…
Он еще что-то пробормотал и погрузился в сон. Мария полежала еще несколько минут, глядя на лунный свет на полу комнаты, а потом тоже заснула.
На следующее утро кардинал Лотарингский и герцог де Гиз известили всех, что брачная ночь «прошла, как ожидалось, чинно и благополучно». Они радостно вернулись в свои апартаменты, где торжественно сдвинули серебряные кубки и благополучно напились.
XII
Следующий месяц Мария каждое утро просыпалась с мыслью «я замужем» и гадала, почему она не чувствует себя по-другому. От нее этого не ожидали; считалось, что с ней должна произойти какая-то глубокая внутренняя перемена. Но нет: она оставалась такой же, как раньше, и Франциск тоже. Когда она называла его мужем, это казалось одной из игр, которые они вели друг с другом, когда были младше и провозглашали себя пиратами, воинами и драконами. Точно такое же чувство она испытывала теперь, когда говорила «Франциск, муж мой».
Их обучение продолжалось, но теперь они имели общую свиту. Мария привела с собой всех своих людей – мадам Райе, четырех Марий, отца Мамеро и Бургойна, – и теперь они жили и работали вместе с людьми Франциска, что уже привело к нескольким романам. Более многочисленный двор подразумевал более широкие привилегии и большие расходы, но так как он почти целиком состоял из молодых людей, происходящее казалось театральной постановкой.
В дневное время они занимались только пикниками, охотой и верховыми прогулками, а по вечерам музицировали, танцевали, читали стихи и играли в карты. Единственными взрослыми, вторгавшимися в этот светлый мир молодости, отдыха и развлечений, были братья Гизы. Старшие племянники Марии регулярно посещали ее и настаивали на частных беседах, где подробно расспрашивали о ее учебе и сообщали о том, что происходит за пределами ее блистательного двора.
Большей частью это были мрачные и неприятные новости: войны, убийства, заговоры, болезни и смерть. Единственным радостным известием стало объявление о том, что благодаря королевскому браку шотландцы и французы теперь имели двойное гражданство.
– Это означает, что Франциск теперь такой же шотландец, как и француз, – сказал кардинал.
Мария невольно рассмеялась, представив Франциска стоящим посреди ветреного двора в шотландском замке. Картина показалась ей удивительной; она не помнила такого замка и сомневалась, что он вообще существует. Он стоял на высоком утесе…
– И это также означает, что вы стали француженкой, – продолжил кардинал.
– Я чувствую себя совершенной француженкой, – сказала она.
– Теперь жители каждой страны могут свободно пересекать границы без разрешений и паспортов. Это первый шаг к постоянному объединению.
Мария вздохнула:
– Интересно, произойдет ли это когда-нибудь на самом деле. Мятежники в Шотландии становятся все более свирепыми… – При мысли о том, какие неприятности они причиняют ее любимой матери, у нее заныло в груди. Мать держалась стойко и пыталась отбиться от них, но Шотландия находилась очень далеко и как будто не имела ничего общего с ее жизнью здесь, с радостными днями, где тревоги были неизвестным понятием или в крайнем случае не более чем досадной мелочью, которую можно легко устранить.
– Этот день настанет, дорогая, – заверил кардинал.
Приближалось Рождество, и Мария гордилась тем, что может самостоятельно организовывать придворные празднества. В этом году у них с Франциском будет собственное Рождество, и они пригласят много гостей. Возможно, в этом и заключалось подлинное значение брака: иметь свой дом и свое Рождество, а не гостить у кого-то другого.
Французское Рождество! Миниатюрные ясли, bыche de Noлl[22] в огромном камине, полуночная месса в королевской капелле, озаренной тысячами свечей, концерты духовной музыки – Мария дрожала от предвкушения, планируя все это.
Франциска ждал особый подарок: она заказала для него арабского жеребца из Испании. Он давно хотел иметь такого коня и с восторгом перечислял ей несравненные качества арабских скакунов: их ум, пламенный нрав, быстроту, изящное сложение и большие глаза. О, он будет так удивлен… и вне себя от радости! Если заводчик сможет достать коня… если конь благополучно переживет путешествие на север… Тем не менее сама мысль об этом возбуждала ее и создавала ощущение собственной дальновидности и компетентности.
Незадолго до начала рождественского поста Мария получила неожиданное приглашение в Париж, где с ней хотел встретиться Генрих II. Почему король не приедет сюда? – гадала она. Но ответ на этот вопрос можно было получить только в Париже.
Когда Мария прибыла в Лувр, все еще замерзшая и усталая после путешествия, ее сразу же пригласили к королю. Ей едва хватило времени снять тяжелый дорожный плащ и причесаться, прежде чем ее проводили в зал для приемов.
– Мария Тюдор умерла, – сурово произнес Генрих II и перекрестился. – Теперь я нахожусь в присутствии новой королевы Англии, – он поклонился Марии. – Да, дитя мое и дочь моя. Твоя добрая кузина Мария Тюдор была призвана Богом и оставила свою корону тебе.
Как неожиданно! Как необычно! В какой-то момент Мария понадеялась, что это неправда. В противном случае это все меняло, а она не хотела перемен. Она была счастлива и без этого.
– Она назвала меня королевой? – спросила Мария. Все знали, что Мария Тюдор отказалась признать наследницей трона свою сводную сестру Елизавету, потому что не доверяла ей и сомневалась в законности ее права на престол.
– Она не сделала этого, – ответил Генрих. – Вы королева по крови. Вы ее наследница по праву происхождения.
– Она называла имя Елизаветы? – настаивала Мария.
– Еретики полагают, что она это сделала. Никто этого не слышал, и нет ни одного свидетеля, которому мы можем доверять. Ее единственное доверенное лицо, единственный человек, которому она открывала помыслы своего сердца, – кардинал Поул – умер всего лишь спустя двенадцать часов. Только он знал правду, но истина заключается в том, что она не могла назвать Елизавету своей преемницей. Нет, они надеются преподнести это как свершившийся факт, прежде чем кто-либо успеет помешать им.