До свадьбы доживет Артемьева Галина
Уснуть ей больше не удалось. Слишком много мыслей появилось в голове. Они толпились, наскакивали друг на друга, пищали, вопили, скрипели, кололи и жгли. Мысли сообщали ей все про настоящую жизнь. Про такую, когда дружба дружбой, а табачок врозь. И еще – когда на Бога надейся, а сам не плошай. И что любовь зла, полюбишь и козла. И что Юра, может, совершенно не козел, а просто полюбил по-настоящему. А коза – она, что позволила себе так к нему привязаться. И самая главная мысль:
– Как же так?
Мысль эта повторялась и повторялась, просто вконец ее измучила. От нее невозможно было отмахнуться, не на что было перевести стрелки.
– Как же так? – пищала мысль слезным писком.
Наконец Тине все это ужасно надоело. Голова ее раскалывалась, в ушах звенело, а сердце ухало, предупреждая, что долго в таком режиме работать отказывается.
– Как же так? – затянула мысль нескончаемую жалобу.
– А вот так, – ответила ей Тина, – Кверху каком.
Мысль на какое-то время обиженно заткнулась.
Тина встала с кровати. Семь утра.
Ей хотелось убраться из этого дома как можно раньше, во всяком случае – до прихода дочери. Пусть сами разбираются. Не ее это дело. Ее дело сейчас – думать о себе. Иначе правда – настанет хана, самая что ни на есть настоящая.
Она напялила туфли, взяла сумку, сунула в нее свой лептоп с подзарядкой, телефон, айпед. И все. Гори оно синем пламенем. Ни о чем думать ей не хотелось. Надо было дотащиться до Кудринской. Вряд ли кто-то из бомбил возьмется везти ее на такое ничтожное расстояние. Или начнет отчитывать, или клянчить больше денег. В любом случае – придется вступать в какой-то лишний контакт. Нет, сейчас она на это не способна совсем. Надо идти пешком. Как раз хорошо поутру: никого особо нет на улицах. А кто есть, тот еще едва глаза продрал и плевать хотел на все вокруг.
Она отпирала входную дверь, когда ее окликнул муж.
– Тиша! А вещи? Ты когда придешь за вещами?
Первым побуждением ее было привычно отчитаться о неважном самочувствии и назначить дату переезда (денька через три-четыре, как в себя приду). Она, по сложившейся десятилетиями привычке, боялась его беспокоить домашними делами и проблемами. Но тут проснулась навязчивая мысль со своим неотступным вопросом и пропищала:
– Как же так? Как так можно?
На этот раз Тина не стала ее прогонять. Она развернулась, посмотрела мужу в глаза, которые он тут же отвел, и сказала:
– Я сюда не вернусь. А вещи мои ты сам упакуешь, закажешь перевозку, и мне их доставят.
– Но я могу на машине. В несколько ходок. Зачем на перевозку тратиться? – предложил Юра.
– Сам затеял, сам и потратишься, – четко произнесла Тина, – Никаких ходок. Пусть профессионалы доставят и разложат все, куда я велю.
– Хорошо, Тиша, – сокрушенно вздохнул Юра, – Жаль, не поняла ты меня. А ведь столько вместе прожили. И хорошо прожили!
Ей почему-то стало его очень жалко. Нет, не терять. Этой ночью она все поняла: он давным давно был потерян. Ей жалко было, что он так мало понял про жизнь. И что надеется прожить все отпущенные ему годы по своему велению, по своему хотению. А так не бывает. Это она минувшей ночью четко поняла. Дошло до нее, что так не бывает ни у кого из посетивших сей мир. Каждому причитается своя доля счастья и своя мера горя. Свою беду надо расхлебать во что бы то ни стало. А вот добавлять несчастья другому человеку – просто ради себя любимого – это дело опасное. Не простится такое. И вернется с удесятеренной силой. Вопрос времени.
Впрочем, ничего плохого она Юре не желала. Злости не было. Она даже удивилась себе: надо бы разозлиться, а нечем. Сил на это не хватило. А на жалость сил оказалось в избытке.
– Мне тебя ужасно жалко, – сказала она.
– Почему? – не понял он.
Он почувствовал, что нет в ее словах сожаления ни капли фальши, но был настолько счастлив, что искренне не понимал, как можно его, осуществившего свою мечту, жалеть.
– Я не знаю, почему. Просто жалко. Не могу объяснить.
Они пару секунд помолчали.
– Да, Тиша, ты не беспокойся, я верну тебе за квартиру половину первоначальной стоимости, – сочувственно-ласково пообещал Юра.
– Первоначальной? – эхом отозвалась Тина.
– Больше не смогу дать, – вздохнул муж, – Но если хочешь по суду – тогда придется все крушить, весь этот дом, обжитой годами. Хотя – твое право. Любой адвокат при разводе скажет насчет пятьдесят на пятьдесят, я понимаю.
– При разводе! – дошло вдруг до Тины, – При разводе!
Ей, оказывается, предстоит развод. Вот гадость-то какая! Я люблю тебя, жизнь, но за что мне такая взаимность?
– Мне от тебя ничего не нужно, – сказала она мужу брезгливо, – Первоначальную стоимость – давай. Мне надо будет на что-то жить. И вряд ли в ближайшее время я что-то сумею сама себе добыть. Так что – валяй первоначальную.
Юра понимающе и радостно кивнул.
Тина повернулась было уходить, но вдруг вспомнила одну из назойливых мыслей, вертевшихся всю ночь в ее голове:
– На чужом несчастье счастья не построишь, запомни. Это – закон. А я несчастна. И очень.
Юра кивнул. Она видела: он не верил этим ее словам. Ему было все равно. Он своего добился: поговорил с постылой женой и устроил все так, как и предполагал. По справедливости.
– До свиданья, Тиша. Надеюсь, мы останемся друзьями. Все перемелется, и мы сможем проводить вместе время. Катя не возражает.
– Перемелется, – повторила Тина, – Перемелется.
И еще одна ценная мысль напомнила о себе:
– Божьи мельницы мелют медленно, но неуклонно, – проговорила Тина задумчиво, словно удивляясь каждому произнесенному слову.
Это не было пожелание зла. Потому что никакого зла в душе ее не было. Это так – в порядке размышления у нее вырвалось.
Юра и не думал тревожиться. Он явно ждал, когда она наконец уйдет.
– Да, – вспомнила Тина, – Вот: ключи. Мне они больше ни к чему.
Она положила связку ключей от своего бывшего дома на столик, открыла дверь и вышла.
Юра закрыл за ней и заперся на два замка.
– Тиша умерла, – сказала она себе, спускаясь на лифте.
– Но как же так? Как же так можно? – горестно запищала из самой глубины ее души главная мысль.
– Оказывается, можно все! – уверенно прокомментировала Тина вопросы своего внутреннего «я».
Вот, например, можно взять и выгнать человека из дома. Так нежно, мягко, незаметно и сострадательно. Нежными пинками.
Они ее вымели из дома, как мертвую сухую пчелу.
Пустой дом
На Кудринской было очень чисто, очень красиво, и вкусно пахло краской, не сильно, а в самый раз, чтобы почувствовать, что все вокруг новое и свежее. Надо было думать о том, на чем ей сегодня спать. Не на полу же в самом деле. У Тины имелась договоренность с мебельным интернет-магазином: достаточно было позвонить, и ей привезли бы со склада дубовую двуспальную кровать с ортопедическим матрасом, дубовый же рабочий стол с массивной столешницей и кое-что еще по мелочи. Эта покупка состоялась бы в том случае, если новые ее жильцы захотели бы поселиться в обставленной уже квартире. Ну что ж! Можно считать – жильцы появились. Вернее, один жилец. Тина зашла в бывшую родительскую комнату. Почти всю жизнь папа и мама прожили в одной комнате вдвоем. И им не было тесно. Ни разу не слышала Тина от отца рассуждения о свободе и требования обеспечить ему приватное пространство. И мама на тесноту не жаловалась. Кровать их стояла в нише, слегка из нее выступая. Родителям приходилось забираться на нее чуть ли не ползком. Зато вся комната была свободна для других вещей. И сколько же всего тут раньше стояло! Большой папин стол, которым и мама порой пользовалась, когда шила: ставила на него машинку, раскладывала выкройки. Еще было кресло, маленький круглый столик, книжные полки и стенной шкаф, в котором помещалось все-все: и одежда, и постельные принадлежности, и много чего другого. Тина решила, что сделает все примерно так, как было устроено у родителей. Кровать поставит в нишу, дубовый стол пригодится ей в будущем, когда у нее появятся силы что-то делать. Встроенный шкаф с матовыми стеклянными раздвижными дверями был уже полностью готов.
Тина набрала номер, по которому можно было круглосуточно заказывать приглянувшуюся мебель. Телефон долго не отвечал. Наконец сонный голос отозвался:
– Мебель де-люкс, слушаю вас.
– Простите, что рано, – сказала Тина, – но мне нужно срочно заказать кровать.
– Срочно – это как? – спросила мебель де-люкс.
– Срочно – это сейчас заказать, а вечером получить.
– Так не бывает, – послышался ответ.
– А мне обещали, у меня договоренность, – настойчиво проговорила Тина.
– Тогда называйте артикул. Если на складе есть, может, и доставят. Только если не в центр. Нам на грузовиках в центр только после двенадцати ночи можно.
– Именно что в центр, – пожаловалась Тина, – Но до двенадцати я потерплю. А потом уж никак. Мне спать совсем не на чем.
– Что ж вы так дотянули? – хмыкнул голос, – Что ж вам всем прям все и сразу всегда надобится?
– Да я не тянула. И не собиралась. Меня муж бросил. Неожиданно. А в моей квартире мебели совсем нет, – объяснила Тина и заплакала.
Это были первые ее слезы с того момента, как Юра объявил ей, что не может жить во лжи. Она даже как-то обрадовалась им. Только остановиться не получилось.
– Стоп! – приказала трубка молодым мужским голосом, – Хорош плакать. Сейчас найду вашу договоренность. Как фамилия? И адрес?
– Ливанова Валентина, – сквозь слезы представилась Тина, – Садовая Кудринская…
– Нашел! – радостно прозвучало из трубки.
Тина зарыдала еще громче.
– Но я ж нашел, чего вы? – удивился парень, – Смотрите: стол дубовый – он готов, на складе имеется. Привезут вам сегодня ночью, раз спешка такая. Потом кровать: материал – тоже дуб, цвет – темный шоколад, размер метр шестьдесят на два тридцать, матрас ортопедический. Так? Они тоже на складе есть. Сегодня получите.
– Не так! – заплакала Тина пуще прежнего, – То есть – почти все так. Но размер кровати – не так. Я же теперь одна. Мне не нужно двуспальную.
– Ну вот! – огорчился продавец, – Но знаете – я бы советовал все равно двуспальную брать. Жизнь такая: сегодня вы одна, а завтра не одна. И что? Новую кровать заказывать? А на двуспальной и в одиночку удобно. Раскинетесь – и спите себе. И привезли бы сразу. Вместе с дубовым столом.
– Мне еще стулья к столу нужны. Четыре штуки. Они точно есть. Я узнавала. Но кровать я двуспальную брать не буду. Я больше ни с кем и никогда! Понимаете? Это точно! Так что мне нужна такая же, но размер – метр двадцать в ширину. А все остальное – то же.
– А давайте мы плакать не будем, а? – мирно предложил мебельщик, – Я вот сейчас смотрю, что у нас есть из готового. Потому что если готового нет, надо на фабрику отсылать заказ, а они там за срок меньше недели и не возьмутся. Осень сейчас. Проснулись все мебель менять. Ну, смотрите: очень важная информация матрас как раз есть, какой вам надо. Один-единственный. Это уже большой плюс.
Тина перевела дыхание. Ей хотелось плакать еще сильнее, но было жалко доброго незнакомца, который явно нервничал, слыша ее рыдания.
– Меня вот тоже девушка недавно бросила, я же не реву, – сказал вдруг парень, – Тут ничего не поделаешь: жизнь. Кто-то теряет, кто-то находит.
Слышно было, как он стучит по клавишам, ищет, бедный, нужную Тине кровать.
– А почему она вас бросила? Вы такой хороший, – проговорила Тина дрожащим голосом, готовясь снова зареветь.
– Ну, она побогаче нашла, – отозвался парень, – Обидно было. Тоже – хоть плачь. Сейчас отошел. И вам полегчает. Только вот нет кровати такого размера. Заказывать придется.
Тина зарыдала во весь голос.
– Подождите, – вздохнул ее добрый собеседник, – Давайте мы вот как сделаем. Давайте я ровно в десять утра вам перезвоню. В десять откроется отдел сбыта на фабрике. Я у них спрошу, может, если есть матрас, они уже готовую кровать переделают для вас – с метра шестьдесят на метр двадцать. Хотя – там спинка у нее не из простых. Не уверен, что быстро смогут. И вдруг вы до десяти еще передумаете? Берите широкую, все тысячу раз поменяется, увидите. Потом еще жалеть будете.
– Нет. Давайте уж сузим. Никого и ничего я не хочу. Мне лишь бы спать на кровати лечь. И чтоб лежать и ни о чем не думать.
– Дело хозяйское. А только знаете – вот у меня мама в пятьдесят лет второй раз замуж вышла. В сорок два развелась и все плакала, что больше никого и никогда. А сама в пятьдесят поженилась. И вот уже четыре года живут и радуются.
– Какой вы хороший! – повторила Тина, – Спасибо вам. И маме вашей спасибо за такого сына.
– Я только еще предупредить хочу: если они возьмутся вам срочно заказ исполнять, могут надбавить за срочность. Тысяч пять переплатите. Будете заказывать?
– Конечно, буду! – возрадовалась Тина, – Лишь бы только они согласились.
На том и попрощались.
До десяти оставалось еще больше двух часов. Тине ужасно захотелось позавтракать, а потом лечь и уснуть. И спать себе, спать, без снов и лишних дум. Уснуть бы на год. Но сначала – позавтракать. Только это простое и легкое желание осуществить никак не получилось бы. Ничегошеньки в свежеотремонтированном доме не было из еды. Ни консервов, ни пачки макарон или гречки. Пустота. И даже чая-кофе не имелось.
– Ну и пусть, – сказала Тина, – Воду горячую попью и на голый пол лягу. Может, похудею зато.
Она наполнила водой щегольской чайник из нержавейки, он пискнул, загорелся красными огоньками, зашумел:
– Будет тебе, хозяйка, кипяточек, не горюй!
Кипяток показался ей ужасно вкусным – как это она раньше не пробовала пить просто горячую воду? Тина потихоньку, дуя в чашку, выпила все до дна, вздохнула и отправилась в спальню: спать. Она легла на пол и вновь удивилась: лежать было удобно. Родной дом словно учил ее самым простым радостям, о которых люди в погоне за удовольствиями и роскошью даже и не подозревали: вкусу воды, когда хочется пить, надежности крыши над головой, когда хочется чувствовать себя защищенным.
Она задремала, а проснулась от треньканья мобильника: добрый парень звонил, как и обещал, сразу после десяти утра.
– Вот вы плакали, а на самом-то деле я таких везучих и не встречал, – сообщил он Тине, – Я тут с людьми поговорил: все вам сделают, как заказываете: ширина метр двадцать – пару часов работы и готово дело. И, если хотите, привезут уже к обеду.
– А как же – грузовикам же в центр днем нельзя? – поразилась Тина.
– С вашим заказом на «Газельке» поедут. Все туда поместится. Оплатить доставку только придется. Так-то она у нас бесплатная. Подтверждаете?
– Да! – восхитилась она, – Конечно! Заплачу, сколько скажете. Мне все равно. Хочется на своей кровати спать, и плевать на все.
Парень назвал сумму доплаты и спросил: «Пойдет?».
– Без вопросов, – согласилась она.
– Тогда в час – час тридцать ждите. И не горюйте. Все будет хорошо. Вот увидите.
– Хорошо, когда на кровати спать можно. Это уже очень-очень хорошо! – заявила Тина, – А больше я ничего и не жду.
Жизнь и правда налаживалась.
Она снова легла на пол и решила, что полежит часик, а потом встанет, умоется, пойдет в банк и снимет деньги с их общего с Юрой счета: ей тут еще много трат предстоит. Купит какую-то еду и… Что еще надо? Да много чего! В доме нет ни полотенец, ни простынь, ни подушек, ни одеял. Ничего нет вообще. И ей не во что переодеться, и куска мыла нет, и щетки зубной. Обо всем думать заново. Как после пожара.
Все у нее сгорело в пылу Юриных страстей. Пожар чужой любви. Это нормально, да?
– Как же так? – подтвердил писклявый жалобный голосок, – Как же так?
– Не мы с тобой первые, не мы последние, – сказала голоску Тина.
– А мне плевать, – пропищал он, – Мне плевать, какие мы по счету. Я все равно не понимаю: как же так!
– И никто не понимает, – вздохнула Тина, – И будем с этим жить.
Она стала думать о Лушке, о том, что та ближе к отцу, что в последнее время они вообще как-то отдалились друг от друга. У Лушки все впереди. А у нее – все позади уже. Совершенно позади. И как это все вдруг произошло! Внезапно. Была маленькая девочка, мамин хвостик, болтали вместе часами, мечтали, смеялись. А потом маленькой девочке надоело быть с мамой – вполне естественно, это жизнь. И девочке надоело, и папе девочкиному надоело. И осталась мама одна. Сухая ветка. Тине ужасно захотелось оказаться в объятиях своих собственных мамы с папой. Прижаться бы к ним, вдохнуть родной запах, почувствовать их тепло, захныкать – пусть гладят по головке, утешают, нежат.
– Господи! – воскликнула она, – Господи! Хоть бы фотографии их догадалась с собой захватить! Все осталось там! И когда только вернется!
Она зажмурилась и стала представлять лица родителей. У нее долго не получалось. Ни лица, ни даже смутные очертания не возникали пред внутренним взором. Тогда она попыталась просто поговорить с ними.
– Вот, мам-пап, видите, как получилось. Осталась я совсем одна. Ни родителей, ни мужа. Как же так? И это называется – жизнь? Вот так вот одной вдруг остаться?
Родители не отзывались ни в какую, хотя прежде случалось, что они появлялись ниоткуда, что-то нашептывали ей, утешали и даже советовали. Тина поняла: они тоже настолько ошарашены случившимся, что у них просто нет слов. Ей захотелось вспомнить, как мама или папа предостерегали ее от замужества с Юрой, как советовали приглядеться. Но как вспоминать то, чего не было? Никто за всю жизнь слова плохого не сказал ей о муже. Всем он нравился. И все тут. Все его любили. Так что – не получится утешиться тем, что «а мама предупреждала». Поэтому лучше уж было встать и выползти на улицу. Хочешь – не хочешь, а надо.
У продуктовой палатки она поняла, что не сможет есть вообще. Все щедрые дары прошедшего лета: бакинские помидоры, виноград всевозможных цветов – от желто-белого до почти черного, петрушка, мята, укроп, базилик, кабачки и многое-многое другое, что прежде так вдохновляло Тину, радовало глаз, сейчас попросту отпугивало, казалось чем-то чужеродным в ее черно-сером страшном мире. В итоге она заставила себя купить бородинского хлеба и пачку чая. Просто про запас, как она объяснила самой себе, чтобы что-то дома было, если есть все-таки захочется.
Вытаскивая деньги из банкомата, она вдруг снова поразилась. Юра сказал, что вернет ей половину первоначальной стоимости их квартиры. Противно до рвотных спазмов было думать на эту тему. Во-первых, какой же дурой бессловесной он ее считает – изучил за все эти годы, понятное дело. Уверен, что она пожалеет разменивать любимый ею общий дом. А во-вторых, хорошо, даже если он собирается ей вручить первоначальной стоимости половину. Это же все равно не тыщу рублей вернуть. Это серьезные деньги. И как-то он их собрал за этот год. Тихой сапой собрал. Она складывала все, что ей удавалось заработать, на их общий счет. Он тоже вполне исправно его пополнял. Но о чем-то, весьма существенном, ухитрялся умалчивать. Как же он изменился!
– И кто бы мог подумать, что он на такое способен? – заныл снова писклявый внутренний голос, – Кто бы мог подумать?
– Какая разница, кто мог подумать, а кто не мог? – злобно ответила самой себе Тина, – Главное не в этом. Главное: как теперь жить. Просто: как жить – и все. А ведь много лет еще жить придется! Лет двадцать-тридцать, как минимум. И в сплошном ужасе и тьме. Что ж! Пожила счастливой до сорока пяти лет, а теперь остаток жизни будешь платить слезами за свое предыдущее счастье.
Ей, конечно, не хотелось верить, что так и будет. И вообще – лучше было бы не думать ни о чем: ни о будущем, ни о прошлом. Жить шажок за шажком. Сейчас цель ее жизни: дождаться, когда привезут кровать, матрас, стол и стулья. А потом? Потом – лечь на кровать. А белье, подушки? Ехать за ними в магазин, выбирать. Нет. На это сил нет. Так просто лечь. Все же удобнее, чем просто на полу. А во что переодеться? Хороший вопрос! Даже чтобы постирать в машине, нужен порошок. Чтобы умыться – мыло. И все такое прочее. Без этого – никак! Она заставила себя зайти в супермаркет и купить самое необходимое. Потом потихоньку, мелким старушачьим шагом поковыляла к дому. Старая, страшная, никому не нужная уродина.
Мы-а-мы-а!!!
Как бы она обрадовалась новой мебели! Бы! Хитрая какая частица, говорящая о несбыточном. Еще меньше суток назад она бы обрадовалась… Неужели прошло меньше суток? Не может быть! Целая вечность – вот, сколько прошло времени. А за вечность человек меняется о-го-го как! До полной неузнаваемости. Была хохотушка-молодушка, а стала сирая старушка. По Катиному велению, по Юриному хотению.
Как там Лушка? Хоть бы позвонила! Хоть бы вообще кто-нибудь позвонил! Но телефон молчал. Удивительно – ни одного звонка за полдня – такого у нее никогда не было. Как сговорились все. После того, как ее доставили мебель, в квартире воцарилась гробовая тишина. Тина закинула в стирку все, в чем была, накинула вместо халата все тот же плащ с капюшоном и улеглась на матрас. Удобно! Что еще для счастья надо? Хлеб есть, вода есть, крыша над головой есть. И это основа человеческого довольства. Так всегда говорила мама. А до нее бабушка. А Тина, дура, им не верила. Думала, они это в воспитательных целях твердят. Оказалось, совсем не в воспитательных. А правда – кусок хлеба, стакан воды, кровать для сна и чувство защищенности. То есть – уверенность в том, что жилище твое у тебя никто не отнимет, не выгонит тебя на улицу. Сказал бы Тине днем раньше, что ее могут выгнать из дома на улицу, она бы хохотала до колик. Как это – выгнать на улицу? И человек сам, своими ногами уйдет, когда его станут выгонять? Прям так вот – позвольте вам выйти вон! И он пошел. Ну, не бывает так. Оказалось: еще как бывает. Раз – и пошел. И всем плевать на это. Без всяких шуток. По правде.
Так она думала, думала и уснула. Сморилась все-таки.
Она крепко спала в родительской нише, той самой нише, в которой ее и зачали любящие друг друга отец с матерью. И сейчас – не было лучшего места на всем белом свете, где она могла бы укрыться от обступившего ее ужаса.
А потом… Потом кто-то лег рядом, привалился к ней всем телом, обнял и стал тихонько шептать:
– Мы-а-мы-а! Я с тобой, моя мамулечка! Бедненькая моя крошечка!
Мы-а-мы-а – это были их с Лушкой позывные. Когда в пять лет дочка начинала читать, получалось это у нее, как у толстовского Филипка: она складывала названия букв в слова, делая это очень-очень быстро. Звучало это невероятно смешно: вместе «мама» ребенок произносил «мы-а-мы-а», вместо «папа» – «пы-а-пы-а». Все смешные слова со временем как-то порастерялись. Осталось только любовное «мы-а-мы-а». Пароль в мир их любви.
Тина открыла глаза, увидела притулившуюся к ней дочку и почувствовала себя живой.
– Лушенька! – всхипнула она.
– Не надо, мамуль! Пожалуйста, не плачь! Пожалуйста! А то я сама жить не смогу! – зашептала дочь быстро-быстро.
Тина поняла, что должна всеми силами держать себя в руках, иначе дочь ее станет панически бояться жизни. Нет-нет, надо было крепиться и не показывать всю глубину своей смертельной раны.
– Он тебе сказал? – стараясь говорить спокойно, спросила она.
– Сказал, – кивнула дочь, – Еще как сказал! Представь, я утром на занятия поехала. Звонить не стала. Боялась, ты заругаешься, что домой не зашла. Прости меня, мамуль. В общем, возвращаюсь. Голодная, как зверь. Открываю дверь, дома все вверх дном. Какие-то узлы. Вещи зимние разбросаны. И среди всего этого чужая тетка шурует. Я подумала, что ты уборку затеяла, что ли, а ее наняла помочь. И тут отец вылезает. И говорит…
Луша судорожно вздохнула, переводя дух. Тина насторожилась. «Неужели? – подумала она, – Нет! Не может быть!»
– И говорит, мам, – собралась с силами дочь, – Говорит: вот, мол, знакомься, Лукерья, это – моя новая жена! У меня вообще мозг вынесло. Я сначала подумала, что он так надо мной прикалывается. Вызвал домработницу, а со мной в драмтеатр решил поиграть. Я тебя позвала. Закричала, что есть хочу. А эта гадина мне руку протягивает и говорит: «Катя». Как в страшном сне. Я на папашу смотрю, а он на полном серьезе мне показывает, чтобы я свою руку ей протянула. Я у него спрашиваю, чего это он устраивает мне такое: вечером поздним была одна жена, а сейчас другая. Что это за шутки юмора. Где смеяться начинать? И он начинает рассказывать, что эта баба – типа – его первая любовь, что они решили быть вместе, что никогда не поздно обрести свое счастье. Ну, и все такое, как положено. Погнал пургу про чувства, про остаток жизни в настоящей любви… Буэээ. Меня блевать потянуло. Я его спросила, где ты. Он сказал, что на Кудринскую ушла, там жить будешь. А я, мол, могу выбирать, где мне лучше: с ним или с тобой. Он вот вещи твои соберет, тебе отправит, и сразу после этого его новая жена заживет с ним. Но, говорит, моя комната останется за мной, если я решу не уходить.
– Мы же не развелись еще, какая новая жена? – не выдержала Тина.
– Вот и я ему о том же сказала, когда первый шок прошел. А он мне стал вещать про невидимый град любви, который существовал в их сердцах четверть века, а потом воплотился во что-то там такое… Ну, что они фактически четверть века были незримыми мужем и женой. Поэтому он с полным правом… Ну и все такое.
– Романтично, – согласилась Тина, – Прямо хоть оперу пиши.
– Мам, ты как? – спросила вдруг Луша.
– Догадайся с трех раз, – вздохнула мать.
– Мне даже думать о тебе было страшно, ма. Я себя почувствовала, как будто меня чем-то тяжелым по башке офигачили. А ты… Бедненькая моя.
– Ничего. Больной скорее жив, чем мертв, – постаралась улыбнуться Тина.
– И правильно! Мы выдержим! Ты только пережди сейчас, когда в голове все уляжется. И дальше заживем.
Лушка давала советы, как многоопытная искусница в сердечных делах.
– Так что ты решила? Где будешь жить? С кем? – не удержалась Тина.
– Муля! Ты у меня глупая маленькая мы-а-мы-а, да? Чего ты спрашиваешь? Конечно, с тобой! Не с новой же нашей женой! – снисходительно улыбнулась дочка, – Но только знаешь, канаты я рубить не собираюсь. И пусть они со своим невидимым градом немного пообомнутся. И ты зря вот так вот встала и пошла. Себе хуже делать нельзя ни в коем случае. И всяким чужим бабам жизнь облегчать – это с какой стати?
– А как же мне было не уйти? – жалобно проговорила Тина, – Я там и так чуть не умерла.
– Нельзя было уходить, мам. Не умерла бы. Надо было с силами собраться и оставаться в своем доме. Но теперь уж что. Ушла. ладно. А я не уйду. Я ему, кстати, сказала, что комната моя, моя и будет. И учти: разводиться будете через суд, а не через загс. И половину квартиры по закону ты оставишь себе. Это ваше с папой совместно нажитое имущество.
– Квартира на него оформлена, – вяло откликнулась Тина.
– А это без разницы, на кого что оформлено. Вы ее приобрели в период вашего супружества. Тут и думать нечего.
– Луш, он мне обещал вернуть за квартиру половину первоначальной стоимости, я согласилась. Мне же на что-то надо будет жить, – дрожащим голосом сообщила Тина.
– Найдем, на что жить. Это не вопрос. Вопрос, чтобы все сделать по закону, а не по чьему-то хотению. Любой суд тебе присудит половину. И не о чем рассуждать даже.
– И что? Разменивать квартиру? Продавать? Жалко же. Ты ведь знаешь, кому до нас принадлежал этот дом. Это культурное достояние. Я вот сейчас вдруг поняла, что мне наказание послано…
– Какое еще наказание, мам? Ты чего – возмущенно отозвалась дочь.
– Наказание за то, что мы заселились в доме, который нам не принадлежал, – обреченно продолжила Тина.
– То есть как? Вы не заплатили за сделку? Обманули продавца? – насторожилась Лукерья.
– Да ты что! Боже упаси! За все заплатили. Не торговались даже. Да они много и не просили. По минимуму. Но, получается, мы воспользовались чужой бедой… И вот – дом мне теперь и отомстил.
– Что за бред! – возмутилась Луша, – Какая беда? Решили люди свалить из страны – их выбор, их право. Взрослые нормальные люди. О чем ты, мам? Что за фантазии?
Тина скорбно промолчала.
– Давай про наказание тему закроем, ладно? – продолжила дочь. – У папы переходный возраст, ему гормоны мозг вырубили. Я его люблю, какой ни есть. И именно поэтому не дам ему лишний грех на душу взять. Ты заберешь то, что тебе причитается. И сделаешь это ради меня. Понимаешь? Тебе надо, чтобы чужая тетка наш дом разорила? Это ты считаешь справедливым и правильным? А я? Я в том доме выросла, я его люблю, мне там хорошо. Если тебе эта половина не нужна, то мне пригодится. После раздела имущества можешь оформить ее на меня. Я не обижусь. А там видно будет. Пусть квартира стоит единая и неделимая, пусть они там живут, но пусть Катя знает, что полноправной хозяйкой дома ей не бывать. И комната моя будет за мной числиться не по чьей-то милости, а по закону. И еще одна комната, твой кабинет, тоже пусть за тобой остается. Им и в двух комнатах не тесно будет.
– Может, потом об этом поговорим? – слабо спросила Тина, – я просто не готова, мне больно. Все так неожиданно произошло. Пойми меня.
– Что неожиданно – это я понимаю. А кому не неожиданно? Я тоже, знаешь ли, не планировала. Но ты не увиливай. Мы этот вопрос сейчас с тобой решаем. Прямо тут. И дальше – действуем, как договорились. Самой же потом приятно будет. Охота тебе всю оставшуюся жизнь жертвой себя чувствовать?
– А из тебя вырос настоящий юрист, – с улыбкой глядя на дочь, проговорила Тина, – Хищный служитель закона.
– Выросло то, что вырастили, ма. Сами же мне в юридический советовали идти. И служитель вовсе не хищный, а просто справедливый. Все же прописано. Есть пункт – надо его исполнять. Только и всего. А захочется тебе благотворительностью заняться, выберешь не Катю, а совсем другой объект, более подходящий.
Дочь была права.
– Соглашайся, – пропищал внутренний голос, – А то – как же так? Как же так можно? Что же это творится на белом свете?
– Ты меня убедила. Я сделаю, как ты советуешь, – произнесла Тина, обнимая дочь и целуя ее.
– Ну вот! Другой разговор! – улыбнулась ей Луша, – Мам, я там две сумки приволокла: одежду тебе на первое время и еще кое-что. И знаешь – я ужасно, зверски голодная. Я же так дома и не поела! У нас тут есть что-нибудь?
– Хлеб. Черный, – ответила Тина, – И чай. Я думала, что больше никогда есть не захочу.
– А я думаю, что помру сейчас, – пожаловалась дочка.
– Может быть, выйдем, поужинаем? И ты не умрешь. И я тоже.
Тина почувствовала, что оживает. Ей вдруг жутко захотелось есть. И еще – выпить бокал вина. Сидеть в приятном ресторанчике, болтать с дочкой о чем угодно и чувствовать себя живой.
– Давай скорее! – велела дочь, – Одевайся по-быстрому.
Через четверть часа они уже изучали меню, удивляя официанта своими аппетитами.
Вернувшись домой, Тина обнаружила в одной из сумок, что приволокла Луша, несколько альбомов с фотографиями. Ну и девочка! Ну и умница!
– Дочь! Ты – самая лучшая дочь на свете! Я, когда тут одна валялась, больше всего жалела, что не могу на родителей посмотреть. И на всю свою жизнь.
– А я, мам, так и почувствовала. Думаю, нечего этой Кате на бабушку с дедушкой глазеть. А то полезет ведь шарить. Она такая. Глазки цепкие.
– Но как же ты такую тяжесть тащила?
– Такси вызвала. Только и всего.
Они улеглись спать вдвоем. Когда-то маленькая Лушка, если у нее никак не получалось уснуть, просилась к родителям под крыло. Она забиралась под одеяло между отцом и матерью и тут же засыпала. Юра умилялся и шептал, что это и есть счастье. Сейчас Тина чувствовала себя защищенной, лежа рядом со взрослой дочерью, уснувшей, как только оказалась на кровати – без подушек, одеяла, простыни, на прекрасном ортопедическом матрасе. Дочь посапывала, как маленькая, и под это легкое сопение Тина легко уснула вместе со своим горем и безнадежностью.
Нос у ладони
Этот их совместный выход в ресторан произошел по инерции прежней жизни. Потом потянулось странное время. Тина существовала, плохо понимая, зачем. Больше всего на свете ей хотелось лежать, закутавшись с головой в одеяло, и ничего-ничего не знать про то, что происходит вокруг. И еще ей не хотелось думать. Она впервые в жизни поняла алкашей. Счастливые! У них одна цель: напиться до бесчувствия. Зальют они свою жажду и ничего больше не хотят. Она бы тоже пила, если бы не ее дурацкий организм, который реагировал на избыток выпитого однозначно и бурно: ее немедленно начинало выворачивать. Таким образом – никаких приятных ощущений она не получала совсем, а неприятных наваливалось хоть отбавляй. Бокал вина – вот была дозволенная организмом доза. Но бокалом разве напьешься!
Спала она урывками, когда получалось. Ночью не получалось почти никогда. Ночью ей делалось невероятно страшно. Объяснить, чего она боялась, не получалось. Просто ледяной страх поселялся в животе и терзал, расползаясь по всему телу. Тине невероятно мерзла и под пуховой перинкой, и в шерстяных носках, и в теплом свитере. Всю ночь в ее комнате работал телек: под звуки спокойных неживых голосов подкрадывалась иногда блаженная дрема. Ей постоянно и неизменно снилось одно и то же: все у нее хорошо, как прежде, она обнимается с Юрой, смеется блаженно и говорит:
– Представь, мне такая жуть сейчас приснилась! Как будто ты от меня ушел!
Юра улыбался, с любовью глядя на нее, и отвечал:
– Глупышка!
Она ждала, что вот-вот он ее поцелует. Но вместо этого просыпалась, как от грубого толчка, и понимала, что ничего, о чем она только что говорила Юре, не приснилось: все самое несбыточное и страшное – это и есть ее настоящая жизнь, а все прекрасное случается отныне только в снах, которым ни в коем случае нельзя верить.
Тина приспособилась жить по новому распорядку. Рано утром она ехала в свой храм, где они когда-то с Юрой повенчались. В семь утра начиналась литургия. Тина не всегда могла выстаивать всю службу. Она садилась, как старушка, на скамеечку у теплой батареи и старалась молиться, не отвлекаясь на пустые мысли. И горячее всего молилась она о кончине «живота своего» – о христианской кончине, «безболезненной, непостыдной, мирной» и о добром ответе на Страшном Божием суде. После этих слов она всегда начинала потихонечку плакать, жалея себя и всех сирых и убогих людей на свете.
После Причастия ей неизменно становилось легче, она ехала домой и делала какие-то домашние хозяйственные дела, ухитряясь не включать телевизор. Потом она даже немного спала. Но в сумеречное время ей опять становилось тяжко, невыносимо тяжко. И главное: не было слез. И она не знала, куда приткнуться, чем отвлечься. Неужели так теперь и будет всю оставшуюся жизнь? – спрашивала она себя.
Время-то шло, но легче не делалось.
На праздник Покрова она, конечно же, была в храме, жаловалась батюшке на невыносимую тяжесть и безысходность. Духовник велел молиться и обещал, что облегчение наступит. Обязательно. Надо только набраться терпения и решимости. И спокойно ждать. А вот это и было самое трудно.
Терпения не было. Решимости тоже. Цели – ровным счетом никакой. Только Лушка, с ее болтовней, шутками-прибаутками и кажущейся беззаботностью возвращала ее временами к жизни.
С такими думами возвращалась она в тот день из храма. По дому делать ничего нельзя было: праздник. Да и дел особо никаких не предвиделось, в квартире царила безжизненная чистота. Дочка ночевала то тут, то там. Тина старалась делать вид, что она в порядке, приходит в себя потихоньку. Лушке и так приходилось несладко: такие испытания, как развод родителей, бесследно не проходят.
– Лягу сейчас спать, – говорила Тина сама с собой вслух, – Посплю подольше, а там видно будет.
Двор был пуст. Самое тихое утреннее время: все работающие уже на работе. Все учащиеся – в учебных заведениях. А старики и младенцы едва-едва просыпаются. Тина даже подумала, не присесть ли ей на лавочку на детской площадке, но потом решила, что лучше идти прямиком домой.
– Раньше на Покров снег ложился, – сказала себе Тина, – а сейчас – ничего. Сухо. Все поменялось. И все – к худшему. Природе стало наплевать на нас. И нам друг на друга тоже.
Внезапно что-то ткнулось в ее руку. Не сильно, но настойчиво. Она даже вздрогнула. Никого ведь нет вокруг. Но что-то живое идет рядом и дышит прямо ей в ладонь. Ей страшно было взглянуть. Почему? Что она боялась увидеть? «Оно», как у Стивена Кинга? «То самое, непонятное»?
– Все самое страшное с тобой уже приключилось, – усмехнулась Тина, – так что бояться потустороннего «этого» не имеет смысла.
Она опустила глаза и увидела большой черный нос у своей руки. Крупная неуклюжая псина тащилась рядом, еле-еле двигая ногами. Тина остановилась. Нос еще сильнее уткнулся в ее руку.
– Бедная собака, – сказала Тина, – у тебя нет дома. И ты голодная, да? Но у меня нет ничего для тебя: видишь – пустые руки. Я не знала, что тебя встречу.
Псина все поняла, но не уходила. Стояла рядом. Тина сделала шаг к подъезду. И собака сделала шаг. С трудом, но сделала. Умные глаза молили: «Не бросай Помоги!» В прежней своей жизни Тина ничего не смогла бы прочитать в этих огромных глазах. Повернулась бы и ушла, жалея, конечно, неприкаянное существо, но жалея мимолетно и бездеятельно. Не в дом же ее вести в самом деле? Тогда, в той жизни все горе мира существовало за незримой, но непроницаемой стеной. Где-то с кем-то что-то случалось, да. Но далеко, очень далеко. И главное, казалось: не подпускать. У нее ведь была семья: муж, дочь. Их покой и удобство – прежде всего. Остальное – далеко, как пустыня Сахара или вечные снега на вершинах Гималаев.
Читать бесплатно другие книги:
