Храбр Дивов Олег

И замолчал.

Дружинники сопели и украдкой переглядывались. Добрыня во главе стола рассматривал свои перстни.

– Стая – очень худо, – повторил Илья.

– Ты мне дружину не запугивай! – Колыбанович громко хлопнул в ладоши. – А давайте все туда двинем! Цепью – и вдоль дороги.

– Без толку, – сказал Добрыня. – Это все уже было сто лет назад далеко отсюда. Йотуны хитрые, отбегут в глушь, переждут облаву, потом вернутся. Их вызывать надо на себя, нечисть такую. Как медведя, выманивать – и на рожон. Ну, кто пойдет?

Дружина молчала. Тут мало кто сталкивался с лесными чудищами. Витязи редко забирались глубоко в лес, не было надобности. И зверя они добывали больше в полях. Все, конечно, о нечисти слышали – но живьем видели ее немногие, и то сильно издали. Только Петровичи хвастались, будто однажды по молодости поймали на глухой речке берегиню. И Урманин, болтали, чуть ли не дружен был с черным горным волотом, до того могучим, что даже имя у него свое было – Святогор. Но Илья знакомством никогда не хвалился. Даже не рассказывал, сколько ни упрашивали.

А что Добрыня зубами скрежещет, говоря про йотунов, это ясно. Он несколько лет прожил в Странах Датского Языка, обваряжился, даром что с лица чистый варяг. А у тамошних ненависть к волотам в крови. И желание рубить их под корень – тоже.

Земли там мало, вот почему. И делить ее приходится не только промеж людей.

Тут земли много. Очень много. Тут всего вдоволь.

Тут и волотам хватило бы места, если б не забаловали.

Выходит, рубить придется.

Илья Урманин наверное знает, как именно их рубят. Покажет, научит. Но все одно боязно.

– Ну, чего ждем? – спросил Самсон Колыбанович, переживая за нерешительность дружины.

– Пять гривен – это вира за то, что назвал боярскую жену блядью, – заметил Лука Петрович.

– Вот наколотишь побольше йотунов и обзывайся сколько хочешь! – предложил Добрыня.

Послышались смешки, Колыбанович мелко затрясся и прикрыл рот ладонью, Илья мечтательно закатил глаза.

– Это еще и вира за жизнь смерда, – напомнил Лука. – В Девятидубье было людей дюжины три, да староста…

– Бессмысленный подсчет. Их жизни ничьи. Девятидубье вольное село, – отрезал воевода.

– Будь оно вотчинное, не пострадало бы так. И брод оказался бы защищен, и дорога на несколько верст в обе стороны.

– Возможно. – Добрыня равнодушно кивнул.

Василий Петрович придвинулся к брату и зашептал ему на ухо. Добрыня ждал.

– Встала-то не просто дорога, а самый что ни на есть путь из варяг в греки! – заявил Лука.

– Какие еще греки зимой?! – возразил Добрыня, не любивший преувеличений.

– Греки – летом. Но путь серьезный! И затея серьезная предстоит!

– И чего теперь – подарить вам Девятидубье со Смородинным бродом?!

– Не откажемся.

– Стая – это хуже некуда, – сообщил в пространство Илья. – Заходит со всех сторон. Булавой махать упаришься. А другое оружие не годится против них…

– Помолчи, – сказал ему Лука Петрович.

– А?

– Мы тут думаем, если ты не заметил.

Илья встал:

– Спать пойду.

– Я тебя не отпускал, – заметил Добрыня.

– Завтра, как рассветет, я отправляюсь к Смородинному броду, – сказал Илья поверх голов, ни к кому не обращаясь. – Ходу мне туда неделю. Встану на нашем берегу, там заночую. Утром перейду реку. Значит, кто через неделю к утру будет у реки, тот со мной. А кто не со мной, тому – прощайте, братья. Авось свидимся.

– Тебе-то что пообещали? – бросил Лука.

Илья перегнулся через стол и совершенно по-звериному показал братьям Петровичам зубы.

– Меня. Князь. Попросил, – произнес он раздельно.

Издали поклонился Добрыне и ушел наверх, громко скрипя лестницей.

Городская киевская застава как была изначально постоялым двором, так им и служила – проезжим витязям или киевским, не имеющим своего жилья. Причиной бездомности чаще была молодая бедность, но храбры не бедовали подолгу, они либо гибли, либо богатели. А вот Илья всегда ночевал и столовался на заставе. Ему это казалось удобнее. Он мог уехать на любой срок, и его скудно обставленная комната оставалась за ним. Илья назначил заставу своим домом. И когда дружине надоело смеяться над такой причудой великого, но заметно придурковатого храбра, это просто признали как есть. Сказать, что Илья поселился тут на всем готовом из жадности, не поворачивался язык. Щедрость Урманина была общеизвестна, ее кое-как ограничивал лишь хозяйственный Микола. Для Ильи деньги мало значили, он мерил жизненный успех только личной честью. В этом смысле Урманин был куда более vikingr, чем его предки. Еще он любил приодеться как можно ярче, носить напоказ богато украшенное оружие и делать подарки. Шумные попойки устраивал редко. Сам, конечно, выпивал, но пиры закатывал лишь по серьезным поводам.

Боялся попасть в историю.

Он проснулся до восхода солнца. Сразу встал – переход от сна к бодрствованию был у него мгновенным. Сходил на гумно, умылся, оделся в дорожное. Обстоятельно позавтракал. Собрался было на конюшню, где Микола уже седлал Бурку, но вдруг навострил уши. И вышел на улицу.

Подъехал всадник на белом коне.

– Тебя невозможно застать врасплох, – сказал Добрыня.

– Я услышал, – объяснил Илья.

– Заезжай за Петровичами. Они пойдут с тобой.

– Выторговали Девятидубье?

– Вот им, – воевода показал, – а не Девятидубье. Но до дюжины гривен доторговались, купцы.

Илья покачал головой.

– Выбирать не из кого, – вздохнул Добрыня. – Остальные боятся, что не вынесут свиста йотуна. А эти двое, им хоть кол на голове теши, хоть колоколом по уху бей. Тупые, как ступа. Нравится это тебе или не нравится, а помочь они могут. Стреляют оба метко, дерутся смело. Берегиню поймали, опять-таки…

– Если не врут.

– …И челяди у них полно, – закончил Добрыня. – Будет, кому дрова рубить. Ты же станешь жечь костры всю первую ночь, верно?

– Зачем рубить, домишко какой раскатаем на дрова… А откуда ты знаешь про костры?

– Все это уже было, – сказал Добрыня. – Сто лет назад в другом краю. А может, больше чем сто. Думаешь, асы воевали с йотунами в Странах Датского Языка? Зачем? Асам йотуны не мешали. Человеки с ними воевали, друг мой. Твои предки. Везде, где начинают рубить и корчевать леса, навстречу человеку из лесов выходят их прежние хозяева. Орки, йотуны, одноноги, лешие, упыри… Какая разница. Твой приятель Святогор просто был не лесной, вот он и не пытался убить тебя. Горному йотуну нечего делить с человеком. Наоборот, человек ему забавен. Как что-то похожее.

Илья едва заметно кивнул.

Добрыня оглянулся на охрану, та послушно отъехала подальше.

– Я знаешь, чего опасаюсь? – Добрыня чуть наклонился с коня, Илья шагнул ближе. – Этот случай у Девятидубья только начало. Русь все глубже заходит в леса. Мне докладывают – люди натыкаются на волотов тут и там. Где-то лешие и берегини отпугивают вальщиков и корчевщиков, а где-то пытаются нападать. Убитых пока нет, но поломанные уже есть. И одну бабу летом украли, а нескольких просто так… Покрыли и отпустили. Догадываешься, что сделали с несчастными бабами их родичи.

Лицо Ильи заметно вытянулось.

– Сам понимаешь, если йотуны будут убивать смердов, рано или поздно они попробуют человечину, как этот соловый разбойник у Девятидубья. И обучат своих детей. И тогда начнется… Думаю, мы должны упредить их. Обязаны.

– Упредить – как? – только и спросил Илья.

– Как волков. Ряды загонщиков. Побольше шума. И вперед. Если не вывести под корень, то хотя бы загнать в самую глушь. А иначе – еще пара таких же суровых зим, и нас ждет куда более страшная бойня, чем сто лет назад в другом краю.

Илья стоял, потупившись, широко расставив ноги и заложив руки за пояс. Он в такой позе обычно размышлял.

– А еще хуже другое, – сказал Добрыня. – Мы держим важные торговые пути. Значит, на Руси должно быть надежно и безопасно. Мы признали Христа, чтобы стать как все. Чтобы нас понимали и уважали. Чтобы опасались нашей воинской доблести, а не нас самих, нехристей страшных. Теперь на Русь рекой течет золото. Киев уже сейчас хорош, а станет краше, чем Константинополь. Василевсы будут завидовать нам. Скоро через Русь пойдут такие богатые обозы, каких мы не можем и вообразить. Теперь угадай, сильно ли нас зауважают, услыхав, что вокруг Киева йотуны хозяйничают, как у себя в лесу? Что нечисть может насесть на дорогу и остановить торговый путь? Да мы тогда полными ничтожествами предстанем. Сам подумай.

Илья подумал и сказал:

– Подумал.

– Страны Датского Языка до сих пор не могут принять христианство. Мы и в этом их обогнали. Мы вообще обгоняем всех. У нас много леса, земли, люда, и мы самые лучшие. И тут – йотуны. Тьфу.

– Да, – сказал Илья. – Я понимаю.

– Это не просто мои мысли, Ульф. Считай, это тебе говорит князь. Отруби разбойнику голову и привези в Киев. Положи начало большому делу во имя будущей Руси.

Илья поразмыслил немного и сообщил:

– Я возьму солового живьем, Торбьёрн. Так будет хорошо. Тогда никто больше не станет их бояться.

– Незачем, – отмахнулся Добрыня. – Слишком трудно.

Илья пожал плечами. Выходило это у него жутковато: не плечи шли вверх, а голова ныряла вниз.

– Если хочется поймать кого-то, прикажи Петровичам. Они на берегине научились, ха-ха… А ты мне нужен живой и здоровый! – заявил Добрыня строго. – Тебе еще найдется, чем заняться. Ты не Дрочило, хвала богам! Прости, Господи.

– Дрочило сильный, – вспомнил Илья.

На Илью посмотрели так, что он поспешно опустил глаза.

– Желаю тебе удачи, – сказал Добрыня. – К слову, я только сейчас понял… Никак не идут из головы эти йотуны. Ты ведь не рассказывал, что стало с женщиной Святогора.

Илья чуть склонил голову набок:

– Тебе это надо знать?

– Не надо. Ну, прощай, если что.

Добрыня развернул коня.

– Мне пришлось убить ее, – сказал Илья тихонько. – А девку я не тронул. Она, может, по сию пору живет в горах одна.

– Я так и знал, – отозвался Добрыня, не оглядываясь.

Дорога была широко раскатана, и Илья пустил Бурку рядом с санями. Огромная кобыла мерно топала, опустив голову, будто спала на ходу. Илья уверял, что Бурка именно спит на ходу, а он от ее убаюкивающей поступи тоже задремывает иногда. И поэтому они вдвоем, бывает, проламывают заборы, цепляют углы и сносят ворота – а вовсе не потому, что у них склонность все ломать.

Сейчас Илья вовсе не дремал. Напротив, он то и дело крутил в воздухе топором, зачем-то доставал из-за пояса любимую плетку-семихвостку, разматывал ее, сматывал и втыкал обратно. Пару раз он даже соскочил наземь и пробежал небольшое расстояние, а потом запрыгнул в седло. Бурка при этом продолжала ход, словно ей было совершенно все равно, где ее всадник. Может, и правда спала.

Позади в седлах мерзли, кутаясь в длинные шубы, братья Петровичи.

– Ишь выделывается, – буркнул Лука, глядя в спину Урманина, который опять вертел топором над головой. – Старый, а как молодой.

– Молодой и есть, – сказал Василий. – Чисто дитя. Все, что нажил, в одних санях помещается.

– Дитя-то дитя, а ты его меч видел? Который в тех санях? Князю впору меч.

– М-да, – согласился Василий. – Только он с мечом управляется еле-еле. Я намного лучше.

– А зачем ему? Он тебя и без меча уделает. Дерево сломает и треснет по репе.

– Ты чего такой злой сегодня? – удивился Василий.

– Вчера торговался плохо, – объяснил Лука.

– А-а…

Илья, который весь разговор прекрасно слышал, растянул губы в медвежьей ухмылке.

– Дядя, а дядя, – подал из саней голос Микола.

Он всегда так просто называл своего храбра, чем заметно смущал окружающих.

– Ну?

– Я вот думаю… А отчего у нас варяги правят? Как это вышло?

Позади захохотали Петровичи.

Илья оглянулся и вопросительно двинул бородой.

– Мы просто так, – объяснил Лука.

– Вы просто так замерзнете, братья, – сказал Илья. – Заиндевели уже. Вы бы пошевелились для согреву. Вот как я.

– Успеем еще… Пошевелиться.

– Ну-ну.

Илья сел прямо и надолго задумался.

– А почему варяги правят? – спросил он наконец.

Петровичи расхохотались опять. Хорошо, от души.

– У великого князя нашего и благодетеля дедушка был кто? Варяг, – сказал Микола. – Я знать хочу, с чего все началось.

– А-а… – понял Илья. – Ну, это просто. Ну, ты представь…

И опять надолго задумался.

Микола ждал. Шумно дышали кони, под копытами и полозьями скрипел утоптанный снег. Позади негромко перекрикивалась челядь Петровичей. Там целый обоз шел, саней пять.

– Вот, – сказал Илья. – Представь. Ты одет в холстину, оружие твое – простая дубина. И вдруг приходят какие-то в кольчугах и с топорами. Ты смотришь и думаешь – ого! Хорошие кольчуги. Хорошие топоры. А эти спрашивают: кому платишь дань? Ты отвечаешь: ну, хазарам. Эти говорят: ничего подобного. Хазарам больше не даешь, нам даешь. Ты спрашиваешь: а что скажут хазары? Эти говорят: ничего не скажут. И все. И они садятся у тебя дома. И берут с тебя дань. А хазары за данью не идут почему-то. Будто и не было их никогда, хазар. Вот… А эти, в кольчугах и с топорами, сидят. И ты видишь, что они уже говорят по-твоему все до единого, и богов твоих уважают. И один дочку твою в жены просит, сам муж видный, богатый… А хазар нет и нет. И вообще никого нет. Ну, может, придет кто-нибудь, но эти его хрясь топором – и он уходит сразу. Вот… И все хорошо. И предводитель у этих настоящий конунг. И никакие они уже не эти, а свои. И конунг – свой. Мир, порядок, достаток, живи и радуйся. Ну?..

– Что, дядя?

– Представил? Ну, так оно и было. Просто давно. Еще до дедушки князя нашего. Мы ж с варягами соседи. Они не могли не прийти. Посмотреть, как у нас тут дела.

Микола сдвинул шапку на глаза и почесал в затылке.

– А мы, значит, с дубинами бегали? – спросил он неодобрительно.

– Зато у нас дубины были – во! – Илья развел руки в стороны. – Нас все боялись. Особенно греки.

– Зачем мы тогда платили хазарам?

– Ну, знаешь… – Илья опустил руки и ссутулился.

– А хазары, они жидовины, – подсказал сзади Лука Петрович.

Микола оглянулся.

– Обдурили нас, – объяснил Лука. – Жидовины хитрые, ты знай, почти как греки.

– Во! – обрадовался Илья. – А мы народ простодушный, мирный и тихий.

– Кто бы говорил, – ввернул Лука. – Слышь, Илья, ты меня извини, брат, но все было по-другому. Новгород сам призвал варягов. С того и пошло.

– М-да? – хмыкнул Илья.

– В Новгороде поднялась смута. Не как обычно там бывает, а долгая смута. И на вече решили, раз сами не справляются, надо призвать князя. И отправили к варягам послов. Сказали – земля наша велика и обильна, порядка только нет. Придите и владейте нами. И пришел конунг Рёрик. Вот откуда началась Русская земля, какой мы ее знаем.

– М-да? – повторил Илья. – И далеко Новгород за варягами ходил? До самой Ладоги небось?

– Я тебе рассказываю, как про это в летописи! – обиделся Лука. – Сам не видел, но говорят. У новгородцев монах сидит и пишет. И до него монах сидел и писал. И у нас, вон, тоже пишет. Князь к нему ходит иногда, смотрит, чтобы лишнего не выдумал.

– В летописи, значит…

– Ты чего? – не понял Лука.

– Ну, раз в летописи, тогда коне-ечно, – протянул Илья.

Перекинул ногу через шею Бурки, спрыгнул и убежал вперед. Бегал он смешно, на полусогнутых и широко раскинув руки, будто ему тяжело держать равновесие – да пожалуй, так и было. Быстро вернулся, одним движением закинул себя обратно в седло.

– Ты не согласен? – спросил Лука.

– Не-а, – ответил Илья просто.

И крутанул над головой топором.

– Ну, – сказал Лука, – ты нынче главный, брат.

Илья обернулся.

– Я главный, да, – согласился он. – Но еще я природный урманин. Если ты забыл, брат. Мне ли не знать, как приходят варяги. И зачем. А летописи… Их человеки составляют. Василий!!!

– А?! – встрепенулся младший Петрович, испуганно выныривая из шубы.

– Не спи, с коня свалишься! – сказал ему Лука.

– Да ну вас всех, – отозвался Василий и снова уткнулся носом в пушистый воротник.

– Вот и поговори с ним, – пожаловался Лука.

– Отстают твои, – заметил Илья.

Лука посмотрел назад. Обоз за его спиной и правда растянулся.

– Не отставать! – рявкнул Лука. – Подобрались, живо!

– Раскричались… – донеслось из шубы.

– Ох, хлебну я с вами горя… – пробормотал Илья. – Микола!

– Что, дядя?

– Давай с саней. Топай рядом, грейся.

Парубок, недовольно бурча, соскользнул на дорогу и пошел, держа в одной руке вожжи.

– Чего греться-то, если кругом поля. Я понимаю, в лесу…

– Шевели руками, – сказал Илья строго. – Ты должен быть всегда готов. А в поле особенно. Я вот однажды ехал полем. Высоко сижу, далеко гляжу, бояться нечего… Эх.

И замолчал, исчерпав запас красноречия на сегодня.

Белое поле казалось бескрайним, что на восход, что на закат.

Насколько Илья любил приодеться для города, настолько же просто он облачался в поход. Короткая, чуть ниже пояса, куртка с широкими рукавами, свободные удобные штаны, круглая шапка с наушниками – ничего лишнего и стесняющего движения. Все было шито добротно, из очень дорогого материала, но выглядело скромнее некуда. Обычный походный цвет у Ильи был коричневый, однако на этот раз он надел все серое, видимо, с каким-то умыслом.

Братья Петровичи, укутанные в длиннополые богато отделанные шубы, пошитые по греческому образцу, казались рядом с Ильей настоящими боярами.

Зато и задубели они в своей чересчур теплой одежде настолько, что вечером у костра не сразу отогрелись. Василию даже есть поначалу было неудобно, мясо падало из рук.

– Наказание ты мое, – сказал ему Лука.

– А я говорил, – напомнил Илья, – шевелиться надо.

– Нашевелился уже, – прогудел из шубы Василий. – По молодости. Туда беги, сюда иди, того бей, этого не трожь… Скоро опять драться. Дайте хоть сегодня пожить спокойно.

– Да кто ж тебе мешает… Я?

– Нет, ты не мешаешь, – быстро сказал Василий. – Ты никому не мешаешь никогда.

Закутался плотнее и придвинулся к огню.

Когда все поели, Лука Петрович завел важный разговор.

– Илюша, а Илюша, – начал он ласково. – Как бить-то нечисть будем?

– Ты же берегиню поймал, коли не врешь, – Илья хитро прищурился.

– Да ну тебя, – сказал Лука. – Поймал – не прибил. И давно это было. Она раков искала под корягами у берега, зазевалась, а тут мы. Глядим – баба голая волосатая ковыряется на мелководье, лопочет что-то. Думали, просто дура местная. Сразу и не поняли. Руки ей заломали да по морде надавали. Морда страшная… Отпустили потом.

– Когда – потом?

– Ну… Потом.

– Одно слово – бояре. – Илья неодобрительно покачал головой. Заметно было, что он Луке не верит.

– Да какие мы бояре.

– Будете.

– Это, конечно, вероятно. Так что же, Илюша?

– Василий! – позвал Илья.

– Ась?!

– Отниму шубу, – пообещал Лука брату. – Сколько можно спать?

– Ну-ка отними!

– Смотрите. – Илья встал. – Старый волот дерется так.

Илья чуть присел, немного развел в стороны руки и оскалился. Братья Петровичи запахнулись в шубы, будто отгораживаясь, их челядь ступила от костра в тень. И лишь Микола Подсокольник подался вперед, поедая глазами своего «дядю». Приняв звериную боевую стойку, Илья заметно переменился. Теперь он был похож на кого угодно, только не на человека.

– Когда волот прёт на тебя, он не сворачивает, идет прямо. И делает так. – Илья схватил воображаемого противника обеими руками, притиснул к груди. – Считай, ты уже весь поломанный. И тогда он зубами рвет.

Илья несколько раз с лязгом куснул воздух. Получилось убедительно.

– Если ты на волота сам выскочил, он может тебя отбросить. – Илья руками толкнул перед собой. – Полетишь кубарем. Тогда сжимайся в комок и катись по земле. А не то шмякнешься – дух вон. Волот напрыгнет и загрызет.

Петровичи, застывшие истуканами внутри своих теплых шуб, дружно поежились.

– Бойтесь захвата. Пальцы у волотов очень сильные. Если тварь вцепится в руку, считай, она сломана. И оружие должно быть обязательно с темляком. А то вырвет, и в тебя же швырнет.

– Меч-то не вырвет, – бросил Василий пренебрежительно.

– Еще как вырвет. Останется без пальцев, а ты – без меча. Тут он тебя здоровой рукой и пристукнет.

– Ну-ну…

– Рогатина?.. – деловито спросил Лука. – У нас есть.

Илья задумался.

– Нет, – решил он. – И хотелось бы, и боязно. Волот не медведь, у того лапы намного короче. А этого насадишь на рогатину аж по самый перехват, тут он тебя и достанет. Рубить лезвием тоже неудобно, вдруг уловит копье за древко. Ты уясни, брат Лука, волот в драке либо отбивает тебя подальше, либо цапает и дергает к себе. За что поймает, за то и тянет. Даже щитом закрываться нельзя – ухватит волот край щита, не стряхнешь. И чего тогда делать?

– Уяснил…

– И есть у них особенный удар, смотрите, – Илья подобрал руку к груди, отвел назад локоть. – Кулаками они не бьют, не умеют. А бьют вот этим местом. Не ладонью, а ниже. Х-ха-а!

Длиннопалая кисть стремительно метнулась вперед и ударила воздух основанием ладони.

В темноте кто-то громко шмякнулся оземь.

– Ты чего?! – удивился Илья.

– С перепугу, – отозвался холоп Петровичей.

– И чем он особенный, удар этот? – Лука недоверчиво хмыкнул.

– Да есть мысль у меня… Думается, из-за него слухи ходят, что волоты – нечисть.

– Объясни.

– Ну представь. Ты лешему в лесу наступил на лапу сослепу, он тебя – х-ха-а!.. – стукнул и убежал. У тебя, может, и синяка не останется. А на самом деле от этого удара внутри что-то сдвинулось. Ты пришел домой, рассказал, кого в лесу встретил. А наутро взял да помер. Значит, лешак на тебя порчу нагнал. Так-то.

– По-твоему, выходит, они… Не нечисть? – спросил Лука осторожно.