И Промысл Божий не обижает никого Рожнёва Ольга
– Я и в церковь ходила, Серёжа. Знаешь поговорку: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится…» Так я, Серёж, как этот мужик…. А ещё, знаешь, я ничего батюшке про себя не рассказывала. Просто стояла у иконы Пресвятой Богородицы. И чего-то плакала. А батюшка сам подошёл, посмотрел на меня и отчего-то спросил, венчана ли я с мужем. А потом сказал… Сказал, что, когда люди сожительствуют, то лукавый их не трогает. Потому что они и так живут во грехе. Когда женятся, то лукавый уже приступает с искушениями. А самое приятное для него – это разбить венчанный брак. Поэтому люди, обвенчавшись, не должны забывать о Боге. К таинствам должны приступать: к исповеди, к Причастию. И Господь их защитит. Понимаешь, Серёж? Защитит! Давай пойдём в воскресенье в храм, а?
– Тань! Чего ты сочиняешь-то?! От чего нас с тобой защищать-то?! У нас всё в полном порядке! Какая исповедь, какое Причастие?! Оставь этот детский лепет! Всё! Пойдём ужинать, а?
Петров ужинал внешне спокойно, но в душе поднималось сильное раздражение: батюшка, исповедь, храм! Какое вообще имеет отношение какой-то там батюшка к его личной жизни! Если б этот батюшка сам познакомился с Кузей, так тоже бы, наверное, не удержался! А тут этот самый поп будет его, Петрова, исповедовать! И говорить ему, как нехорошо изменять жене… Как будто он сам не знает, как это нехорошо! Как будто он не боролся со своими чувствами!
И всё продолжалось по-прежнему. Изменилось одно: по воскресеньям Таня с мальчишками уходили в храм. Храм был рядом с домом, пешком минут пять. Он, Петров, отсыпался, а когда вставал, они уже возвращались. Петров молчал, хотя внутреннее раздражение росло: вот и мальчишкам отдохнуть не даёт, за собой таскает. А зачем? Если из-за него, то это просто трата времени. Пустая трата. Кто тут поможет? Батюшка? Петров мрачно хмыкал. А потом что-то стало меняться. Как-то случайно он стал открывать в Кузе новые стороны. И они были такими незнакомыми и какими-то пугающими. А может, это было и не случайно?
Как-то, Петров, замешкавшись при входе в приёмную, услышал, как подруга Кузи, круглолицая Настя, которая когда-то работала вместе с ней в отделе, говорила:
– Лора, а ведь ты подставила Марину Львовну. Тебе что – её совсем не жалко?! Ей ведь пара лет до пенсии оставалась.
– Кто умней – тот и съел. Умный человек не даст себя подставить.
– Лор, я ещё тебе хотела сказать… Ты бы оставила Петрова в покое… У него семья.
– Настя, ты моя подруга, а не подруга его жены! Видела я его жёнушку! Дома сидит, не следит за собой совсем… И веснушки эти… при зарплате Петрова могла бы себе внешность улучшить! Я, что ли, виновата, что она такая клуша!
– Так она ведь старше нас… И потом, если ты родишь парочку детей, то фигура и у тебя изменится…
– Настя, я хочу быть с этим мужчиной, и буду! Я к бабке ходила, она знаешь какие привороты делает! Так что Петров – мой.
Петров развернулся и тихо вышел в коридор. Пошёл в свой кабинет. Там сел в кресло и долго сидел и смотрел в окно. Смотрел и ничего не видел. Только слышал, как стучит сердце и как всё повторяются и крутятся в голове услышанные слова.
В перерыв он не пошёл обедать. Вышел на улицу, завёл машину и поехал к дому. Не доезжая, свернул. Остановился. Положил руки на руль и долго сидел. В голове было пусто. Потом решительно завёл машину и поехал в храм. Зашёл в него так же решительно, как будто ныряя с вышки. А потом всю свою решительность растерял. Постоял в прохладном полумраке и увидел выходящего из алтаря священника. Петров пошёл навстречу и, не дойдя несколько шагов, брякнул:
– Я это… Я на исповедь…
– Завтра приходите на службу, тогда и исповедуетесь.
Петров молча развернулся и пошёл. Но священник вдруг сказал вдогонку:
– Подождите. Пойдёмте со мной. Я исповедую вас.
Петров не умел исповедоваться. На исповеди он почти ничего не мог выдавить из себя. И вообще плохо помнил, что он говорил. Слова священника он тоже как-то плохо понимал. В память врезалось только одно: «За вас молятся ваши жена и дети. А их молитва сильнее колдовства и приворотов. Господь сильнее бесов». И ещё запомнил: «Ничего не бойтесь, кроме греха».
С обеда опоздал. Прошёл к себе в кабинет и увидел там Кузю. Она подошла, подплыла к нему, коснулась локонами шеи, улыбнулась, и на щёчках появились обворожительные Кузины ямочки. Кузя протянула своим мелодичным голосом:
– Петров, мы сегодня едем ко мне. Петров?! Ты чего молчишь?! Какой ты странный сегодня… Ты не заболел?
Петров смотрел на Кузю и видел её как будто в первый раз. И – удивительное дело: не было больше аритмии, и сердце не билось чаще. В голове не было прежнего полного замыкания – она была ясной и светлой. А сама Кузя – красавица Кузя – больше не вызывала у него никаких восторгов. Он смотрел на неё и видел перед собой чужую, холёную женщину, которой не было никакого дела до окружающих её людей.
– Нет, Лариса, я не заболел. Я выздоровел.
Вечером Петров приехал домой, вошёл в дверь и радостно крикнул:
– Я дома!
Из детской выбежали мальчишки. Старший смотрел пристально и как-то недоверчиво. А младший, Костик, вдруг вцепился ручонками в отцовские брюки и громко всхлипнул.
– Костик, ты чего? – растерялся Петров. Он взял сынишку на руки и уткнулся носом в светлую макушку, вдыхая родной запах.
– Папа… Я знал, что ты вернёшься и снова будешь с нами… Мам, папа вернулся!
Таня вышла из кухни. Она стояла в прихожей и молча смотрела на него, Петрова. А потом подошла ближе и прижалась к его плечу. И он обнял её, такую родную, мягкую, свою. Свою любимую жену. В голове крутились слова: «В горе и в радости. В бедности и в богатстве. В здравии и в болезни…»
Горло перехватило. И он боялся, что если заговорит, то всхлипнет громко, как Костик. Он откашлялся и сказал, стараясь изо всех сил, чтобы голос не дрогнул:
– Я там, на работе, решил все проблемы… Теперь на ужин не буду опаздывать… Прости меня, пожалуйста, что я заставлял тебя ждать… Пожалуйста, прости меня…
Таня прижалась сильнее, и он почувствовал, что рубашка на плече его стала мокрой. Потом она подняла голову и тихо ответила:
– Хорошо, Серёжа. Я прощаю тебя. И Петров уже радостно сказал:
– Помнишь? Так есть хочу! Картошечки бы жареной, а? Давайте картошки нажарим? Помнишь, мы с тобой картошку всегда жарили, когда денег не было? И она была такой вкусной!
История, случившаяся на Пасху
Эту историю рассказал мне оптинский паломник Игорь. Я живу в Оптиной на послушании четвёртый год, постоянных обитателей монастыря уже знаю. Ещё паломников много приезжает. Их, конечно, не запоминаешь. Приедут сотни людей в пятницу вечером или в субботу на воскресную службу, а в воскресенье вечером уедут. Может, раз в год такая поездка у них и удаётся. Всех не запомнишь.
А Игорь – паломник постоянный. Живёт он недалеко, в Туле, вот на выходные и приезжает. Примелькался уже. Почти свой, оптинский. Несколько раз я с ним сталкивалась близко. Один раз вёдра с водой он помог мне донести, я для старенькой монахини воду носила. В другой раз они с другом на машине ехали и меня подбросили, я из Козельска по монастырскому поручению до Оптиной добиралась.
В следующий раз увидела Игоря в Оптиной вместе с двумя молоденькими девушками. Сначала удивилась: что за девушки? Вроде бы Игорь – человек серьёзный, возраст значительно за сорок. Что за подруги такие? Подошли поближе – вижу: а девушки-то – вылитый папа. Дочки! Одна другой симпатичней. Одеты элегантно, но скромно. Видно, что к поездке в монастырь готовились.
Поздоровались мы с Игорем. И дочки, на папу глядя, со мной поздоровались. С отца глаз не сводят. Видно, что любят очень. А в храме рядом со мной оказались. И опять мне очень приятно было видеть, как кланяются они дружно, крестятся одновременно. Лица светлые, добрые. Я ещё подумала: какая хорошая, благочестивая семья! Видно, отец к Богу пришёл и дочек в вере воспитал.
А где-то через неделю я ездила в Москву в книжное издательство. Возвращалась уже вечером на электричке. День будний, электричка почти пустая. Смотрю: мужчина привстал и рукой мне машет. Подошла поближе – Игорь. Так и ехали мы с ним вместе до Калуги все три с половиной часа. Давно я знала, что в дороге почему-то бываешь откровеннее. Иногда случайному попутчику рассказываешь то, что давним знакомым не открываешь. Так и с моим попутчиком случилось. Рассказал он мне о своей жизни и об истории, которая случилась с ним на Пасху. Разрешил пересказать эту историю, изменив имена и город.
Женился Игорь по большой любви. Девчушку полюбил детдомовскую. Росла она как былинка в поле – без любви, без ласки, без заботы. Тоненькая, хрупкая, одетая в обноски. У Игоря при виде её сердце сжималось. Хотелось опекать её, заботиться. Что и пришлось делать на протяжении всей не слишком долгой семейной жизни.
Тоня не умела готовить, стирать, делать покупки в магазине. Точнее, она умела делать покупки, но не для семьи. Наберёт себе побрякушек, а хлеба забудет купить. Зарабатывал Игорь хорошо, но денег в доме постоянно не хватало. Желания обучаться умениям хозяйки дома у Тони тоже не было. Постепенно жизнь в семье сложилась таким образом, что Игорь один работал, зарабатывал деньги, и дома тоже всё делал сам. Готовить он и раньше умел, а теперь ещё и стирал и следил за порядком.
Внешне Игорь не выглядит так называемым подкаблучником, видно, что характер твёрдый, мужской, решительный. Поэтому я в недоумении спрашиваю:
– А ты не пытался настаивать на том, чтобы жена готовить научилась? Чтобы в доме порядок наводила?
Игорь молчит. Потом отвечает медленно:
– Наверное, так и нужно было сделать. Но я любил её очень. Жалел. Всё думал: хрупкая она такая. Без отца и матери росла. Отогрею заботой её сердце, и она научится тоже заботиться о других.
Но Тоня принимала заботы как должное. А заботиться о ком-то, кроме себя, учиться не спешила. Видимо, невозможно было дать ей во взрослом возрасте то, чего не получила она в детстве. Не знавшая родительской любви, она не умела любить сама. Возможно, с другими детдомовскими детьми дело обстояло иначе. Возможно, они и умели любить. А вот с Тоней дела обстояли именно так. Родилась дочка Машенька, Маня. Через год ещё одна – Анютка, Нюта. Но у Тони к ним никаких особенных материнских чувств не появилось.
Игорь же дочек своих, Маню с Нютой, любил без памяти. Теперь он еле успевал крутиться между домой и работой. Ходил с синяками под глазами от недосыпания. Вставать ночью к детям для Тони было непосильной задачей. Купал дочек тоже отец. Он же стирал пелёнки, готовил еду. Теперь Тоня звала его «мамуля». Часто он, придя с работы, заставал малышек грязных, мокрых, предоставленных самим себе. А жена возвращалась от соседки, и от неё пахло табаком. А потом стало пахнуть и вином.
Когда Игорь начинал возмущаться, вместо «мамули» звучали слова из комедии, которую когда-то посмотрела жена: «Мамуля, ты у нас Муля! Муля, не нервируй меня!» Семейная жизнь катилась в пропасть. Игорь слишком уставал. Он похудел, осунулся. Хрупкая Тоня, наоборот, набрала вес. Она хвасталась мужу: «Меня назвали сочной и аппетитной! Вот! Я мужикам нравлюсь! Ты, Муля, меня мало ценишь! Мне тут один мужчина сказал, что я дорогой бриллиант! И что для такой драгоценности, как я, нужна дорогая оправа! А я вон пальто демисезонное уже три года ношу!»
Игорь слушал молча. Он не понимал, куда исчезла та тоненькая, тихая девушка, которую он так любил и жалел. И откуда с ним рядом взялась эта, совсем чужая, громкоголосая женщина? Радость была только в дочках. Маня с Нютой росли не по дням, а по часам. Рядом с домом был храм в честь иконы Пресвятой Богородицы «Нечаянная Радость». И Игорь всё чаще стал заходить с дочками в храм. Они росли спокойными, добрыми. Игорь окрестил их. Укладывая дочек спать, он им рассказывал сказки, пел колыбельные. И чувствовал себя счастливым человеком.
Беда пришла нежданно. Дочкам было четыре и пять лет. В субботу Игоря попросили помочь в храме. Восстанавливали колокольню. Игорь работал, но какое-то уныние лежало камнем на душе. А отчего – он не понимал. Когда поднялся на колокольню, вдруг чётко услышал женский голос:
«Возвращайся домой!» Игорь оглянулся, но вокруг никого не было. Через минуту прозвучали те же слова: «Возвращайся домой. Там неладно».
Игорь бросился по ступенькам вниз. Прибегает домой. А в квартире – пусто. Ни дочек, ни мебели. А соседки говорят: «За твоей женой приезжал мужчина какой-то усатый. Вещи в машину грузчики перетаскали. И уехали они. Дочки твои только плакали сильно».
Раньше Игорь слышал слова: «И земля ушла у него из под ног» – и не понимал, как это так. А теперь понял. На самом деле земля из-под ног ушла. Сел Игорь посередине пустой комнаты, обхватил голову руками. И подумал: «Вот теперь всё. Конец моей жизни настал».
Два дня он пил. С непривычки тошнило. На третий день поехал искать жену. Помогли знакомые – нашёл быстро. Тоня дочек не показала, вышла из квартиры готовая к бою.
– Я его люблю! Понимаешь?! Он настоящий мужчина! А ты и не мужчина вовсе! Ты… Ты… мамуля!
Игорь взял жену за шиворот и встряхнул, она заголосила. Новый муж на защиту возлюбленной не вышел. На истошные крики Тони выбежали соседи. Вызвали милицию. Забрали Игоря. Сам небритый, пропах алкоголем. Ночь провёл в КПЗ. Правда, на следующий день отпустили. Седой участковый сказал ему:
– Иди с Богом. На жене твоей ни синяков, ни царапин. Она нам тут халат демонстрировала порванный. А я ей сказал: «Хочешь, я тебе от себя добавлю?!»
Но и план Игоря забрать дочек провалился. Не отдали ему Маню с Нютой. Остался он жить один. Раньше старался заработать побольше, да и работа хорошая была. А тут как-то потерял интерес к жизни. Шеф сказал: «Я тебя понимаю. Но и ты меня пойми. Если работать по-прежнему не сможешь – придётся тебя уволить».
Игорь встрепенулся. Ожил немного. Если с работы уволят, денег не будет. А кто Мане и Нюте поможет? Новый муж семью содержал впроголодь. И Тоня сначала робко, а потом всё смелее стала приходить за деньгами. А то и дочек посылать. Отказу им не было. Игорь так радовался их приходу, что готов был отдать последнее. Спал несколько лет на полу, потому что на кровать денег не было. Всё уходило на дочек.
Нового мужа Тони дочки звали Шуриком. Тоня, похоже, была бы рада их совсем отправить к отцу, но тогда ей денег не видать. И она дочерей не отпускала. Так Маня с Нютой и жили на два дома. Стали подрастать. Одежду грязную отцу принесут. А через день чистую забирают. Папа постирал.
Боялся очень за них Игорь. Какими вырастут? Тогда и молитве стал учиться. Начал и в Оптину ездить. И дочек с собой брать. Тоня этому не препятствовала. Смеялась только: «Мамуля малохольный по монастырям таскается и дурочек за собой таскает. И они туда же, книжки читают всё про монахов каких-то да про святых. У самого крыша съехала, и эти такие же. Яблочко от яблоньки недалеко падает».
Дочки по характеру различались. Маня на Игоря похожа. В церковь ходить ей нравится. Книжки читать. А Нюта всё больше обновки любит. Наряжаться. Но Маню слушает. Маня – авторитет.
И вот как-то, дочки уж подросли, в девушек превратились, договорились они, как обычно, в Оптину на Пасху поехать. Пришли к нему Маня с Нютой за пару дней до праздника. И мнутся чего-то, мнутся.
– Ну, говорите уже, что случилось? Нюта покраснела вся и отвечает:
– Пап, мы сейчас с Маней в магазине были. Мы знаем, что ты недавно нам денег давал… Но там такие красивые джемперочки! И как раз на нас! Мы померили! Пап, ну выручи с деньгами! Нету?! А ты возьми на дорогу в Оптину отложенные! Обойдёмся мы без твоей Оптиной! Надоело уж каждый год одно и то же!
– А как же праздник? Пасха?
– Пап, отстань со своим праздником! Ты как будто не понимаешь, что мы молоды и хотим хорошо одеваться! Мать права, ты ничего не понимаешь в жизни! Ты… Ты… просто Муля какой-то!
Нюта хлопнула дверью. Маня молчала. Игорь, как во сне, достал коробку с документами, взял деньги, отложенные на Пасху. Протянул дочке. Маня взяла и молча вышла.
Игорь сел на пол, как когда-то много лет назад. Всё, всё было напрасно! Не смог! Не получилось у него ничего в жизни. И дочек не сумел воспитать. Он – плохой отец. Он просто мамуля, Муля. Глупый Муля-неудачник. У которого нет ничего. Никакого счастья в жизни нет. И уже не будет. Потому что он ничего не понимает в этой самой жизни. И его никто не любит.
Он прожил пару дней до Пасхи как во сне. Ходил на работу. И чувствовал себя роботом. В Оптину решил не ехать на Пасху. Всё стало каким-то бессмысленным. И сил не было. Он дошёл до своего любимого храма «Нечаянная Радость». Посидел на лавочке у входа. Заходить не стал. Не смог. Сидел и думал, что первый раз на Пасху у него не будет крашеных яиц. И кулича. И вкусных конфет. Денег нет. Да и покупать их больше не для кого. И не с кем встретить праздник. А раньше он сам всё готовил к Пасхе. И прибегали дочки. И это было очень хорошо и радостно – вместе с ними готовиться к празднику и встречать его.
Он вяло подумал: «Ну какой ты христианин… Ты не умеешь достойно переносить скорби. Ты впадаешь в уныние». Потом сам себе ответил: «Да, я впал в уныние. И мне очень плохо. И я плохой». Голова очень болела. И всё тело ломило. Пошёл домой, с трудом лёг, не раздеваясь. И провалился куда-то.
С трудом очнулся от звуков чужого голоса. Открыл глаза. Возле него сидел врач.
– У вашего отца грипп. Температура высокая, будете давать жаропонижающее, и вот рецепты ещё выпишу, надо что-то противовирусное. Пить больше жидкости.
Врач ушёл, и рядом остались Маня и Нюта. Его дочки. Вид у них был виноватый. Нюта помялась и сказала:
– Пап, прости меня… Ну папочка, прости меня, пожалуйста! Ты же самый лучший отец на свете! Я тебя люблю очень! Я даже не знала, как я сильно тебя люблю! И как мы испугались с Маней! Мы пришли – а ты лежишь как мёртвый… Не пугай нас так больше, ладно?!
А Маня сказала:
– пап? Всё, Нют, ему покой нужен. Пап, мы вот принесли всё, что нужно для праздника. Кулич купили. Смотри, какой красивый. Мы его в нашем храме «Нечаянная Радость» освятили. И деньги мы не истратили. На билеты до Оптиной оставили. Мы же всегда в Оптину пустынь ездим на Пасху. Мы же семья. Это ж наша семейная традиция. А традиции нужно поддерживать. Вот поправишься и поедем. На Светлую седмицу. Да,
Узкий поясок
Эту историю я не просто выслушала, а была её очевидцем. Так совпало, что оказалась я в городе своего детства и юности вместе со школьной подругой Инной. Я по делам приехала на несколько дней, а она маму навещала. Остановились мы обе у её мамы и провели там несколько дней.
Маму у Инны звали Надеждой, и была очень доброй и приветливой. Но был у неё один недостаток – она сильно пила. Инна свою маму оправдывала её тяжёлой неудавшейся жизнью.
И на самом деле, судьба у Надежды была – не позавидуешь. Родилась она в годы войны, отец погиб на фронте, так никогда и не увидев дочурку. Росла с пьющим отчимом. Когда девочке было шестнадцать лет, пьяный отчим пытался изнасиловать её, и Надя ушла из дома в общежитие. Школу толком не окончила, профессию не получила… Работала то посудомойкой в столовой, то уборщицей.
Не сложилась и семейная жизнь. Муж вскоре после свадьбы загулял, к юной жене относился с пренебрежением. А вскоре и бросил её одну с дочуркой без всякой поддержки. Надя растила Инночку одна, к дочке относилась хорошо. Покупала ей еду и одежду. А все оставшиеся копейки стала тратить на выпивку, забываясь после работы и топя в вине свою тоску по несложившейся жизни и своё женское одиночество.
Инна рано уехала из дома, выучилась, завела свою семью. Мать не бросала, навещала, помогала. Но та спивалась всё сильнее. И вот сейчас Надежда позвала дочку, чтобы попрощаться с ней перед смертью – разболелась она сильно и почему-то была уверена, что умирает, хоть ей и семидесяти ещё не было.
Когда мы зашли в квартиру, то Надежда встретила нас трезвой: ждала дочку, не хотела расстраивать. По обстановке видно было, что хозяйка маленькой квартирки – человек пьющий. Тем трогательнее было её старание скрыть свою страсть к вину, встретить нас радушно. Из старого шкафчика она достала такие же старенькие облупившиеся чашки, правда, ручки у чашек были отбиты. Но было понятно – это для гостей. Сама хозяйка пила чай из закопчённой кружки.
Я присмотрелась внимательней к Надежде, помнила маму подружки ещё со времён школы: милое и приветливое лицо, добрые глаза, но под глазами мешки пьющего человека, седые, кое-как подстриженные волосы, почти нет зубов, руки трясутся… А сейчас ещё и ноги болят, и желудок, и сердечко. Видимо, посадила сердце-то пьянством своим. Да, жалко человека…
Инна маме подарок привезла. Ей, узнав о болезни мамы, привезли с Афона поясок, освящённый на поясе Пресвятой Богородицы, и маслице из Ватопедского монастыря. А я как раз незадолго до этого, в Оптиной, стала свидетельницей, как такой же подарок муж жене с Афона привёз. Нужно сказать, что на Афоне в Ватопедском монастыре святого маслица обычно наливают совсем чуть-чуть, не как у нас, полный пузырёк. Поясок тоже – небольшая ленточка. Так вот, приехал муж с Афона и привёз жене эти святыни. А жена берёт в руки святое маслице, делает недовольное лицо и говорит:
– Как масла-то мало! Уж не мог побольше, что ли, привезти? Столько наливают? Экономят, видимо! А чего поясок такой маленький?!
А теперь я стала свидетельницей того, как Инна вручила такие же святыни своей маме. Надежда побежала мыть руки, а потом, чуть дыша, приняла пузырёк со святым маслом и прошептала:
– Это мне?! Господи, неужели это мне, такой грешнице, столько святого масла налили?! Доченька, счастье-то какое! А это что – поясок?! Ах, да это же целый пояс! На поясе Пресвятой Богородицы освящённый?! Да я же недостойная такого дара, доченька милая! Да как же я это одеть-то посмею?!
И она заплакала, неловко стирая слёзы кулачками и по-детски шмыгая носом.
– Понимаешь, – шептала мне вечером подруга на обшарпанной кухне, – сколько себя помню, я всегда испытывала к маме глубокую жалость. Вот не везло ей в жизни, и всё тут. Отчим – пьяница – надругаться хотел, муж бросил без помощи и поддержки. Профессии нет, куда работать устраивалась – везде всё шло не так. В счётном отделе обвинили её в краже, она ещё совсем молоденькой была, рыдала ночи напролёт, даже руки на себя наложить хотела. А потом нашли истинную воровку, она на другой краже попалась, а перед мамой и не извинились толком. В больницу санитаркой устроилась – отделение через год закрыли…
И так всю жизнь… А у неё ещё характер такой слабый… Вот бывают люди – как дубы. Или как берёзы. А её я всю жизнь представляю такой тоненькой осинкой – дрожит на ветру, клонится… Нет у неё опоры никакой в жизни… Сколько раз я её к себе взять хотела! Но она не едет… Знает ведь, что пьёт сильно и бросить не сможет… Вот и не хочет мне жизнь портить…
Оль, ну почему так? У некоторых людей всё хорошо в жизни складывается – и родители, и семья, и работа. А у моей мамы вся жизнь какая-то нескладная. Вот сейчас помирать собралась – и что? Как бы пьяная-то не умерла…
Почему вся её жизнь – как черновик? Почему не удалось ей реализовать ни доброту свою, ни отзывчивость? Характер слабый? Так ведь если человек слабый, то он не может стать сильным… В чём её вина? Почему она так несчастна?
Я молчала. Что я могла ответить? Потом пробормотала утешающе:
– Инна, ну вот она в тебе свою доброту реализовала, вырастила тебя… И ты её любишь. Ведь любишь? Ну вот… И потом: кому много дано, с того много и спросится, а кому мало дано, с того мало… Господь видит все обстоятельства жизни человека, у Него, может, к твоей маме и спрос другой – кто знает?
Утром Надежда вышла к нам задумчивой и серьёзной. Она медленно сказала:
– Доченька, маслом я, недостойная, помазалась и поясок посмела на себя одеть. И вот лежу я утром на кровати, а мне так отчётливо – голос не голос, мысль не мысль, не могу сказать, только, знаешь, доченька, а я ведь, похоже, некрещеная…
– Как это некрещеная, мам?! Никогда ты об этом не упоминала! А прошлый раз я приезжала, ты болела, так мы к тебе батюшку звали! Вспомни! Ты ведь соборовалась! Как ты могла вдруг вспомнить, что некрещеная?!
– Не сердись, доченька… А как одела я поясок и помазалась маслицем, так у меня всё в голове и прояснилось. Так прояснилось хорошо, понимаешь? Я до этого и не замечала, что в голове у меня как будто туман… А вот когда прояснилось, тогда и поняла… И знаешь, так вдруг ясно всё вспомнила! Детство, маму… Я когда родилась в сорок третьем, у нас в округе ни одного храма открытого не было. А потом я заболела сильно, а мимо деревни шёл старичок какой-то. Я вот сейчас вспомнила, как мама говорила, будто он пошептал надо мной что-то. Так ведь пошептал – это не окрестил?! И мне так ясно представилось, доченька, что некрещёная я.
– Ну, мам, вот это да! Вот это ты нас озадачила!
Стали мы с Инной думать, что делать. Позвонили в Оптину пустынь наставнику своему духовному; игумен А. – братский духовник, молитвенник. Спросили у батюшки, как поступить. Батюшка ответил, что помолится и на следующий день даст ответ. И действительно на следующий день отец А. твёрдо сказал, что крестить нужно маму.
Повели мы Надежду в храм, храм совсем рядом с домом, но она еле-еле дошла. Совсем занедужила… Священник вышел, глянул на неё и говорит:
– Помню я вашу маму, я ж её соборовал! Чего это вы удумали?! Как некрещеная?! Ну не знаю…
И к Надежде строго:
– Почему вы хотите креститься?
А Надежда вдруг кланяется ему в ноги и просит:
– Батюшка милый, окрести меня Христа ради!
Священник смягчился. Подумал ещё. Потом спрашивает:
– Веруешь ли в Пресвятую Троицу? Что такое Троица?
Мы с Инной испугались: что бабушка ответит? Всю жизнь пила, что там она может про Пресвятую Троицу сказать-то? А наша бабушка голос возвысила и твёрдо отвечает:
– Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Верую во Единого Бога Отца Вседержителя… – и начинает твёрдо Символ веры читать.
Тут и батюшка говорит:
– Мы вообще-то без огласительных бесед не крестим взрослых, но, принимая во внимание болезнь вашу… В общем, в субботу жду вас к часу дня на крещение.
Привели мы Надежду домой, а ей совсем плохо, мы с Инной боялись даже, что не дождётся она субботы, решили, если что, священника на такси привезти. Но ничего, дожила она до субботы и даже своими ногами в храм пришла, правда, кое-как, с нашей, с двух сторон, поддержкой.
Началось крещение, вот уже и в купель пора, а священник воду потрогал и расстроился: забыли алтарники воду-то подогреть в купели. Слышу, Инна маме шепчет:
– Мам, я в святом источнике в январе купалась, а тут вода всё равно комнатной температуры. Ты уж полностью окунись, ладно?
Смотрю, Надежда головой кивает, согласна, дескать.
Завели мы её в купель, батюшка её окунул трижды, а потом она чуть оступилась, а он решил, что бабушка сознание теряет. Испугался и подхватил её крепко. И мы с Инной подхватили. А она улыбается и говорит:
– Ничего, ничего, это я просто оступилась немножко.
А у батюшки, когда он её подхватывал, в руке ковш был. Он и забыл про него. А тут мы Надежду выводим из купели, а она так радостно и говорит:
– Ах, счастье-то какое! А и хорошо же вы, батюшка, меня ковшиком-то приложили! Это мне как раз по грехам моим подходит! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
Мы все трое оборачиваемся, смотрим на нашу бабушку, а у неё на лбу прямо на наших глазах шишка такая здоровая растёт, и даже кожа рассечена немного ковшом тяжёлым. Священник аж за сердце схватился: сначала вода оказалась холодной, потом крещаемую по лбу приложил…
– Матушка, простите меня, я же вас ковшиком ударил!
– Батюшка дорогой, мне по моим грехам ещё больше причитается!
Вот так и окрестили мы нашу Надежду… Вышла она из купели, оделась, пошли мы из храма, слышим, за свечным ящиком старушка ворчит:
– Везёт же некоторым! В конце жизни окрестятся – все грехи им предшествующей жизни простятся, и чистенькими к Богу идут!
Инна с Надеждой улыбнулись только. Вышли мы на улицу, идём домой, уже к дому подходим, как поняли: а бабушка-то наша своим ходом идёт, без поддержки, да как идёт – чуть не вперёд нас летит!
Назавтра ещё раз сходили мы в храм: батюшка благословил Надежде причаститься. И снова она шла без поддержки, так, как будто выздоровела полностью.
Мы с Инной уезжали на следующий день, и Надежда напекла нам пирогов с картошкой. Она провожала нас на вокзале, долго махала рукой. А я смотрела на её помолодевшее лицо, ставшие ясными глаза и думала: «Да, Промысл Божий не обижает никого!»
Старица схимонахиня Мария (Стецкая)
Неслучайные случайности
История о том, как пришли ко мне воспоминания о схимонахине Марии (Стецкой), сама могла бы стать сюжетом для рассказа. Так много оказалось в этой истории неожиданных встреч и того, что я называю неслучайными случайностями, а на самом деле – проявлениями в нашей жизни Божьего Промысла.
Началась эта история с одного неспешного вечернего разговора в келье монастырской гостиницы Оптиной пустыни. Зашёл разговор о современной жизни, о том, как мало старцев и особенно стариц осталось на Руси. В безбожные годы прервана была преемственность старчества, закрыты почти все монастыри. Из женских монастырей только Пюхтицкий и оставался. И как же трудно сейчас обрести духовного руководителя! В общем, перевелись старцы.
Но одна из сестёр мягко возразила:
– Вы не там ищете. Есть и сейчас и старцы и старицы, но они скрывают свою духовную высоту. Искать старца или старицу нужно не в географическом пространстве, а в духовном.
– Что это значит?
– Духовно – с помощью молитвы. Иначе можно пройти мимо старца и не понять, что перед тобой старец. Духовное видит душевное, а вот душевное не видит духовного.
Все в келье примолкли.
А я вспомнила, как прожила пару месяцев в Киреевске, у келейницы старицы Сепфоры, схимонахини Анастасии, ухаживала за парализованной матушкой. Как много рассказывала мне мать Анастасия о старице, которая провела в этом маленьком городке Тульской области многие годы своей жизни. Мать Сепфора молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной пустыни и Клыково и умерла в 1997 году на сто втором году жизни. К ней за помощью и советом обращались игумены и протоиереи, тысячи людей испытали на себе силу её огненной молитвы, что как птица летела к Престолу Божию.
Но жила она очень прикровенно. Молитвенный подвиг свой скрывала. Была уже прозорливой старицей, схимницей, к ней приезжали иеромонахи, игумены, протоиереи, а соседи недоумевали: «Почему это к нашей бабушке Даше из Оптиной столько батюшек приехало?» Вот так можно жить по соседству со старицей и не узнать её.
И у меня возникло чувство, что не закончен наш разговор о старцах и старицах. Будет продолжение. Потому что ничего случайного не бывает.
И через пару дней в этой же келье познакомилась я с Ларисой, врачом из Калуги, которая, спустя некоторое время, пригласила меня приехать к ней в Калугу в гости. Приехать, чтобы услышать рассказ о старице нашего времени.
Обаятельная, милая женщина, Наталья Ивановна Щербакова рассказала мне о своей духовной матери, схимонахине Марии (Стецкой). Судьба этой старицы была удивительной, жизнь её протекала в русле Божьего Промысла. Наталья Ивановна попросила меня написать о старице. Мне и самой очень захотелось это сделать.
В беседе с духовным отцом, игуменом А., я сокрушалась, что нет у меня никаких свидетельств о жизни старицы, кроме рассказа одной её духовной дочери. А ведь этого мало! Чтобы писать о старице, нужны свидетельства многих людей.
– На всё воля Божия. Если есть воля Божия рассказать о старице, то Господь пошлёт людей, которые поделятся воспоминаниями о ней.
А на следующий день внезапно мне позвонила и попросила о встрече одна паломница, вместе с которой жили мы в келье оптинской гостиницы год назад. И вдруг:
– Оля, я завтра уезжаю домой, в Хабаровск. Ты тут за меня помолись, а я за тебя там свечку поставлю.
– Хабаровск? Света, а есть у тебя друзья в Комсомольске-на-Амуре?
– Есть. Подруга.
– Мне вот очень нужно про старицу узнать, схимонахиню Марию (Стецкую), сможешь?
– Попробую.
На том и расстались. Признаться, я думала, что, вернувшись домой, Светлана забудет о просьбе: после отпуска дела навалятся. К моему удивлению и радости, через неделю мне позвонили из Комсомольска-на-Амуре.
И пошли письма, сканированные документы, бандероли. Люди помнили о матушке и любили её. Потом последовали звонки из разных концов России: Москва, Орёл, Псковская земля. Я не успевала удивляться. А удивляться-то было нечему: когда Господь хочет, чтобы светильник не оставался под спудом, открываются все двери.
Вот так и смогла я написать рассказ об удивительной старице наших дней, схимонахине Марии. А если будет воля Божия, то, может быть, когда-нибудь и книга будет написана о матушке.
Детство и юность
Родилась мать Мария 3 апреля 1922 года в Орловской губернии. Родители её после свадьбы были вынуждены расстаться, так как отец отправился на заработки. По какой-то причине он задержался и не вернулся к обещанному сроку. Тогда свекровь стала выгонять из дома невестку как лишний рот. Молодая женщина в слезах пошла в церковь и долго молилась, прося заступничества Божией Матери. Когда, уставшая от долгой молитвы, она опустилась на лавку в притворе, в тонком сне увидела чудесное видение. Ей явилась Божия Матерь. Владычица Небесная утешила её и сказала, что муж скоро вернётся домой и что родятся у них три дочки. Особенно благословила беречь среднюю дочь.
Так всё и произошло. А средней дочкой и была Мария. Девочка росла, и любимым её занятием стала молитва. Совсем крошкой, она уходила в лес и молилась Богу в одиночестве. Так на ребёнке с младенчества проявилась печать избранничества Божьего. Мария росла и превратилась в невысокую, но красивую и стройную девушку: светловолосая, с серо-голубыми выразительными глазами, она привлекала к себе внимание. Но держала девушка себя строго, на танцы со сверстницами не ходила. Всё также любила молитву.
К началу войны Мария – выпускница педагогического училища. Она поступила в разведшколу в Туле, а после неё была отправлена на фронт. Прошла всю войну, которая для неё окончилась только в 1946 году в Кенигсберге.
Тесный путь
После войны Мария вышла замуж, родила двух дочерей. А когда дочки подросли, она оставила мир и стала монахиней, а потом была подстрижена в схиму.
Монашество – это тайна. И каждый постриг – тоже тайна. Душа слышит глас Божий, откликается и идёт за Богом. Мать Мария скупо рассказывала или почти не рассказывала о себе, потому что духовная жизнь – она не напоказ. И поэтому чада её узнавали о жизни матушки из случайно услышанных фраз, обрывков бесед, поздравлений к Дню Победы.
Так её чада и узнали о том, как в жизни Марии произошло такое же чудесное явление, как у её родной мамы. Ей явилась Богородица и позвала за собой. Позвала оставить мир и благословила построить храм в честь Успения Пресвятой Богородицы в Комсомольске-на-Амуре. Много лет никто не знал о том, как же монахиня из средней полосы России оказалась на Дальнем Востоке. И лишь в конце жизни скупо, сдержанно упомянула она об этом чудесном явлении, когда её расспрашивали многочисленные чада.
Так же случайно узнавали они о жизни матушки до пострига. Она была так скромна, что даже о её фронтовой судьбе узнавали урывками. Увидит, допустим, Наталья на ногах матушки в летнюю жару тёплые сапожки и спрашивает, отчего она так тепло одета. А матушка неохотно поясняет, что застудила ноги на переправе в годы войны и вот сейчас старая простуда даёт себя знать.
Знакомство с матушкой
Из Комсомольска-на-Амуре я получила множество писем, в которых с любовью, искренне рассказывали о матушке. Чада описывали, как воздействовал на них сам облик матушки: простота, тишина, никакой экзальтации, спокойный тихий голос, спокойный взгляд серо-голубых глаз смотрел, кажется, прямо в душу.
Раба Божия Татьяна пишет так: «Первое, что я увидела в её облике, – это глаза. Они смотрели на меня с такой любовью! Любовь проливалась из них светлым потоком. И я оказалась в этом бесконечном потоке, ливне любви, и ощутила себя как в детстве в безопасности под тёплой материнской защитой. Я стояла в каком-то блаженном оцепенении и забыла все приготовленные вопросы. И думала: зачем я буду о чём-то спрашивать, ведь всё понятно и так. Есть Бог, и всё от Него, и всё в Его воле».
Одна из близких чад матушки, Наталья Ивановна, на момент знакомства со старицей работала в техникуме в Комсомольске-на-Амуре заведующей кафедрой и преподавала технологию машиностроения. На работе у неё в тот момент обстановка была напряжённая.
Начала Наталья Ивановна воцерковляться, после службы в храме помогать, и храм этот быстро стал для неё родным. И вот в мае 1998 года, как обычно, в воскресный день пришла она на службу. А после службы попросили её подсвечники почистить. Вдруг – смотрит: толпа народу собралась вокруг какой-то монахини, и все радостно повторяют: «Матушка приехала, матушка приехала!» А Наталья Ивановна была с ней незнакома. Так ей захотелось подойти к этой матушке, познакомиться, а надо послушание исполнять. Отойдёт она от подсвечников, а через толпу никак пробиться к матушке не может. Вернётся назад и опять подсвечники чистит. И так несколько раз.
Только в очередной раз поднимает Наталья Ивановна голову – а прямо перед ней мать Мария стоит. Смотрит пристально, внимательно, глаза в глаза. Наталью Ивановну как током ударило, такой это был сосредоточенный, ясный, чёткий взгляд. Казалось, матушка видит всё, что в ней, Наталье Ивановне, есть и было.
Улыбнувшись, мать Мария спросила, где и кем работает Наталья. А потом неожиданно сказала:
– Помолись, когда на работу пойдёшь.
Тут матушку священник увёл, а она на прощанье эти слова ещё раз повторила:
– Не забудь, помолись, когда на работу пойдёшь.
Так Наталья Ивановна и сделала. И – чудесным образом наладилось всё на работе. Обстановка совершенно изменилась, и работать стало очень приятно. Так матушка духом прозрела все её неприятности на работе и помогла с ними справиться.
Стала Наталья Ивановна духовным чадом схимонахини Марии и окормлялась у старицы восемь лет, до самой её смерти в 2006 году.
Молитвенница
Матушка была молитвенницей. Один раз Наталья была свидетельницей её молитвы. Шёл разговор о каком-то происшествии, и мать Мария, отвернувшись, помолилась за человека, попавшего в беду. Наталья вспоминает, что была поражена этой краткой молитвой: матушка обращалась к Божией Матери так, как будто Она стояла рядом. Молилась схимонахиня Мария за всех своих чад и духом чувствовала, когда им плохо. Чада чувствовали молитву старицы. По её молитве в жизни всё налаживалось, становилось на свои места. Помогала матушкина молитва в трудных жизненных обстоятельствах.
Однажды Наталья тяжело заболела. Обычно у неё всегда был запас лекарств, потому что в то время её мучили частые ангины. А тут, как назло, все лекарства кончились. Наталья смерила температуру – ртутный столбик уже превысил отметку в тридцать девять. С трудом встав с постели, пошатываясь, подошла к шкафу, ещё раз проверила коробку с лекарствами – нет ничего, пусто. Даже жаропонижающего нет. Легла в постель снова, и почувствовала, как тяжело дышать, – отёк. Наталья попыталась молиться, но в голове всё путалось. Запомнила, что последние слова были обращены к духовной матери, и как будто провалилась куда-то.
Утром проснулась от солнечного луча, играющего на подушке. Голова не болела, была лёгкой, всё тело – полным бодрости и сил. Абсолютно здорова! Наташа оделась и поехала к матушке. Поднимается по ступенькам, а матушка сама уже ей дверь открывает и – с порога:
– Поправилась? И слава Богу! Раба Божия Александра из Комсомольска-на-Амуре рассказала в письме, как по молитвам матушки прошло хроническое кожное заболевание у её матери, мучившее её много лет и отступившее на следующий день после молитвы старицы.
Также Александра рассказала о тяжёлой болезни и исцелении маленького внука, который лежал в инфекционном отделении. Полуторагодовалый ребёнок находился в таком тяжёлом состоянии, что решили делать переливание крови, уколы и капельницы уже не помогали. Александра в слезах поехала к матушке и попросила её святых молитв за ребёнка. На следующий день состояние внука значительно улучшилось, переливание крови делать не пришлось, ребёнок выздоровел, и его выписали из больницы.
Александра написала о том, как ценили люди молитвы и благословение старицы, сколько выздоровлений произошло, как люди получали жильё, как открывались все двери, легко покупались билеты и благополучной была дорога.
Певчая собора Казанской иконы Божией Матери Грищенко Ольга Дмитриевна написала о том, как молитва матушки помогла её маленькой дочери: «В июне 1998 года у нас родилась дочь Елена. Когда ей был один месяц, врач-окулист сказала, что в одном глазике перекрыт слёзный канал. И даже назначила на вторник операцию по проколу канала. Глазик у дочки гноился. Было очень страшно, ведь доченька совсем маленькая. Я знала, что сейчас в городе находится матушка схимонахиня Мария из Москвы, к которой многие обращались с просьбами, недоумениями, проблемами. И приходила помощь по её молитвам.
Я взяла свою Леночку и пошла к матушке, рассказала ей о болезни дочурки. Матушка приняла нас ласково. Сказала, что, в первую очередь нужно обращаться к небесному врачу, а потом уже к земному. Потом матушка замолчала и задумалась. Я только позднее поняла, что это она молилась за нас, грешных. Затем мать Мария сказала, что во время родов была травма, пережат слёзный канал. Благословила заказать водосвятный молебен перед Казанской иконой Божией Матери и водой с молебна промывать глазик. Что мы и сделали.
А когда пришли во вторник к окулисту, врач сказала, что операция не нужна, слёзный канал открылся. Вот так Господь и Божия Матерь по молитве матушки наши слёзки утёрли».
Жительница Комсомольска-на-Амуре Мартова Тамара рассказывает в письме, как, по молитве старицы, отошли тяжёлые искушения. Семья Тамары (она сама, муж, дочь, брат и мама) собралась эмигрировать. Оставалось две недели до отъезда, и билеты уже заказаны, и вещи собраны. Но на душе было неспокойно. Что ждёт их в чужой стране?
И Тамара с дочкой пошли в храм. Там в это время была мать Мария. Тамара с дочкой подошли к ней и поделились своими переживаниями. Старица сказала: «Там, куда вы едете, рабы нужны». И благословила их остаться. Сразу же ушла вся тяжесть с сердца, и они очень обрадовались благословению матушки. Но как было повернуть все события вспять – непонятно. Ведь муж и брат хотели уехать. Тамара спросила у матушки:
«Как сделать, чтобы мы не поехали?»
И вот, по словам Тамары, произошло настоящее чудо. Возвращаются они с дочкой домой, волнуются, переживают. Как с мужчинами объясняться? Тут вдруг приходит к ним брат и говорит: «Я пока не поеду». А Тамара с мужем в один голос радостно: «И мы не поедем!» Так и остались в родных краях, о чём сейчас нисколько не жалеют. Так семья Тамары избежала необдуманного поступка, о чём сейчас вспоминают с радостью.
Молитва схимонахини Марии помогала не только в трудных жизненных обстоятельствах. Главным было то, что молилась она о спасении людей, о том, чтобы пришли они к вере, чтобы жили благочестиво.
Духовные дары старицы
По воспоминаниям чад, мать Мария была очень скромным, смиренным человеком. Она была подвижницей и, как все подвижники, мало ела, кушала обычно чайной ложкой и совсем простую пищу. Часто болела, но старалась не принимать лекарств. Главным лекарством для неё было святое Причастие, святая вода и просфоры.
Но других к такой аскетической жизни она не призывала, так как обладала духовным рассуждением и знала, кто сколько может понести. Так, раба Божия Александра прислала письмо матушки с советами о посте. Вот отрывок из письма:
«В отношении еды ты сама не бери на себя больше, чем надо, а то немало случаев больших бед после самочинных подвигов. Придерживайся середины, и будет хорошо; а то хитро подойдёт (враг), ослабит последние телесные силы, и никуда не будет годно, ни молиться, ни физически трудиться, вот ему радость. Так что, дорогая, очень важно внутреннее перерождение: желание ничего плохого не только не делать, но и не помышлять».
Кроткая и терпеливая
Наталья Ивановна вспоминает, как один раз матушка тяжело болела. И вот Наталья пришла её проведать. Смотрит – а на прикроватном столике стоит лампочка настольная без абажура. И яркий свет – прямо матушке в глаза. Ахнула Наталья, стала убирать лампочку. А келейница расстроилась: вспомнила, что матушка кротко попросила убрать лампу. Она и хотела убрать, да закрутилась по хозяйству и забыла. А матушка, попросив один раз, замолчала и больше уже не жаловалась на яркий свет, бьющий ей, страдающей от болезни, прямо в глаза. Молча терпела.
Ещё матушка была строгой. В одном из монастырей она внезапно отчитала человека, который впал в уныние и решил уйти в мир. Он никому не открывал мучающие его помыслы и был поражён, когда схимонахиня эти помыслы обличила. Матушка отругала его и, видимо, помолилась, потому что отступили бесовские помыслы. Отошло уныние, и он только радостно повторял окружающим:
– Ну и матушка! Ай да матушка!
Был и такой случай: поехала Наталья Ивановна с одной сестрой к матушке. Заходят они в электричку, а у сестры – чемодан довольно большой. Наталья предложила вдвоём его на верхнюю полку поставить, чтобы людям не мешал в проходе. Но сестра отказалась:
Читать бесплатно другие книги:
