Мужчины любят грешниц Бачинская Инна

Лена

В начале девятого позвонила Лена. Я чертыхнулся – что у них опять стряслось? Я что, «Скорая помощь»? Что я могу? Казимир больше не смотрит на меня как младший братишка на старшего – вырос, заматерел, начнешь воспитывать – уставится тяжело, насмешливо: не лезь, мол, в мою жизнь, я больше твоего понимаю, приведи в порядок свою, учитель!

– Артем! – произнесла Лена торжественно. – Нам нужно поговорить.

– Что случилось? – неприветливо спросил я.

– Я здесь, внизу, поднимаюсь уже. Это важно.

– Лена, я занят, у меня встреча…

– Артем, это очень важно. – Она меня не услышала.

Голос был серьезный, даже мрачный – похоже, решилась на что-то и попросится пожить у меня, пока не устроится. Мысль, что Лена решилась уйти от Казимира, была вполне нелепой – такие, как она, с тайным удовольствием тащат свой крест, упиваясь жалостью и сочувствием окружающих. Я почувствовал привычное раздражение, но выхода, увы, не было.

Она вошла, подставила мне щеку для поцелуя, мельком заглянула в зеркало и поправила волосы. Сказала снова:

– Нам нужно поговорить…

Я махнул рукой – не то в сторону кухни, не то гостиной, пропуская ее вперед и оставляя выбор за ней. Она направилась на кухню. Осмотрелась и спросила настороженно:

– У тебя кто-то был?

– Да. – Я не стал вдаваться в подробности.

– Понятно, – сказала она печально. Сейчас добавит: «Конечно, у тебя своя жизнь…» Понимай: «А у меня жизни нет…»

Но она промолчала. Сидела на табуретке, смотрела на меня своими чистейшей фарфоровой голубизны глазами, на выпуклом лобике ни морщинки, тонкого рисунка рот строго сжат. Один общий знакомый, художник, сказал однажды, что Лена – акварельная женщина: легкая, изящная, без полутонов – одна розово-голубая чистота красок. За двадцать с лишком лет она нисколько не переменилась – казалось, ее хранили в вате, в коробке, перевязанной золотой ленточкой, и вытаскивали лишь по праздникам.

Молчание повисло облаком. Ангел пролетел, говорила в таких случаях бабушка. Мое раздражение росло, но я уперто молчал.

– Я виновата перед тобой, Артем, – произнесла она наконец, сглотнув, словно сдерживала слезы.

Я дернул плечом.

– Нет-нет! – живо воскликнула она. – Не перебивай. Я несу это всю жизнь. Это – кара. Я очень виновата и не жалуюсь.

«Что за театр?» – подумал я и сказал: