Елизаветинская Англия. Гид путешественника во времени Мортимер Ян

Оскар Уайльд однажды пошутил, что «старики во все верят, взрослые во всем сомневаются, а молодые всё знают». Примените эту фразу к елизаветинской Англии, и поймете, почему у англичан такой самоуверенный и несносный характер. Именно юношеская самонадеянность придает елизаветинскому обществу высокомерия и целеустремленности. Сделайте человека, которому не исполнилось и 30, командиром корабля и дайте ему шанс разбогатеть, и, несмотря на все трудности навигации и смертельные опасности, подстерегающие его в тысяче миль от ближайшей земли, он совершит кругосветное плавание. Дайте похожему человеку задание сохранить общественный порядок и констеблей в подчинение, и увидите, как безжалостно он расправится с подрывными элементами в обществе. Чтобы контролировать таких самодовольных молодых мужчин, зрелым людям приходится демонстрировать не меньшую самоуверенность – и силу воли, не меньшую, чем у самой королевы.

Это, конечно, сильное упрощение. Елизаветинский народ целеустремлен, но при этом не стесняется задавать вопросы. Именно вопросы, которые англичане времен Елизаветы задают о своем месте в мире, отличают их от средневековых пращуров. Все, с самой верхушки общества и вплоть до полуграмотных крестьян, пересматривают свои идеи о Боге, мире и самих себе. В средневековом мировоззрении самое важное в жизни любого человека – не он сам, а Бог; большинство средневековых автобиографий – размышления о воле Божьей и грешной жизни автора, а не хвастливое перечисление личных достижений. В елизаветинской Англии люди все же начинают больше внимания уделять себе, равно как и приписывать именно себе заслуги за все, чего удалось достичь. Бог же становится скорее посредником, а не архитектором успехов и неудач человека.

Одно из самых ярких проявлений того, как растущий индивидуализм пропитывает жизни обычных людей, – это личные записки. В 1500 году личных дневников практически не существует; люди составляют хроники, где пишут о крупных событиях, представляя их выражениями воли Божьей. Но к 1558 году старая традиция хроник и летописей уступает место новому литературному жанру. Хороший пример – «хроника» Генри Мейкина. Генри переехал в Лондон из Лестершира в начале XVI века со своим братом Кристофером, надеясь заработать состояние так, как было принято раньше. Поработав подмастерьями, они становятся членами Компании портных. Дела у них идут неплохо. Генри учится читать и становится клерком прихода Литтл-Тринити. Именно тогда он и начинает писать «хронику». Он считает, что всего лишь продолжает древнюю традицию летописей, в которых лондонцы описывают значительные события в жизни города; но поскольку он и сам глубоко вовлечен в жизнь города, на самом деле он записывает все, что происходит вокруг него день за днем. Он рассказывает о процессиях, которые видит, о казнях людей, которых провозят мимо него к Тайберну, о смертях своих друзей и клиентов. Генри, сам того не осознавая, начинает вести дневник. Несмотря на то что он практически не упоминает по имени ни себя, ни свою семью, его «хроника» – именно о его жизни. По совпадению, в те же годы, когда Генри пишет один из первых в истории дневников, тем же занимается и Эдуард VI. Он всего лишь мальчик, но тем не менее пишет хронику событий, происходящих вокруг; а поскольку он король, личный интерес вызывает буквально все. К концу правления Елизаветы многие люди пишут дневники и автобиографии, став родоначальниками жанра, который жив и по сей день.

Еще одна черта характера, которая вас поразит, – безграничная храбрость. Посмотрев на океанское судно, стоящее на якоре в Лондоне, Плимуте или Бристоле – длиной всего 100 футов от носа до кормы, – трудно поверить, что кто-то вообще решается отправиться на них в плавание. Но люди именно так и поступают – отлично зная, что волны высотой в 9-12 м могут запросто перевернуть корабль и разнести его на куски. Десятки тысяч мальчиков и юношей отправляются в морские походы с Фробишером, Дрейком и Рэли. Да и сами капитаны-первопроходцы не менее храбры. Посмотрите, например, на сэра Ричарда Гренвилла, капитана «Ревенджа». В 1591 году, после того как его корабль весь день сражался с целым испанским флотом, на палубе лежало 40 погибших, пороха не осталось, в борту зияли дыры, а вода в трюме поднялась на шесть футов. Вы, наверное, подумали, что он сдался после этого? Нет, сэр Ричард поклялся сражаться до смерти.

Насилие и жестокость

Насилие широко распространено по всему королевству. «Все англичане предвзято относятся к переменам, враждебны к иностранцам и не слишком дружат между собой, – пишет венецианец Мишель Сориано в 1559 году, после чего добавляет: – Они пытаются осуществить все, что придет в голову, словно все, что они вообразили, может быть легко исполнено; соответственно, в этой стране происходит больше восстаний, чем во всем остальном мире, вместе взятом». Голландский купец и дипломат Эмануэль ван Метерен соглашается с ним, говоря, что англичане «смелы, храбры, воюют с пылкостью и жестокостью, страстно идут в атаки и практически не боятся смерти». Действительно ли Англия более враждебна к иностранцам, чем другие страны, – вопрос дискуссионный, но жестокость вас просто поразит. Лишь к XVIII веку английское общество станет более-менее законопослушным.

В верхах общества лорды реже, чем в прошлом, берутся за оружие и сражаются. Несмотря на то что они командуют армиями, они стали благороднее и «благовоспитаннее». Они даже на дуэлях редко дерутся. В низах общества, впрочем, убийства, изнасилования и ограбления распространены не меньше, чем двести лет назад. В пивных часто случаются драки, в пылу которых кто-то обязательно выхватывает нож и закалывает обидчика. Убийство в порядке самозащиты разрешено по закону 1532 года, но участники драки намного чаще просто убегают, чтобы не иметь никакого дела с правосудием. Снова и снова вы будете видеть, как вспыльчивость приводит к убийствам: жестокие драки кажутся более частыми, чем логичные споры. Встретятся вам и убийства по расчету. Чтобы избежать позора, когда служанка назовет его отцом незаконнорожденного ребенка, мужчина готов даже на убийство беременной девушки. Портной из Мальдона, например, убил девушку, которую до этого обрюхатил, нанеся ей множество ударов в живот в попытках вызвать выкидыш; его за это повесили. Услышите вы и редкие, но правдивые рассказы о том, как голодающие бродяги врывались в дома и проламывали черепа хозяевам топорами, после чего начинали искать еду. Встречаются даже ничем не спровоцированные, хладнокровные убийства. Лондонский маляр пожелал заполучить 8 фунтов и 12 шиллингов у некоей вдовы из Баркинга и убедил одну из служанок украсть эти деньги; когда она принесла ему деньги, он сломал девушке шею.

Некоторые проявления невероятной жестокости, которые мы обычно ассоциируем со Средневековьем, на самом деле намного чаще встречались именно при Елизавете. Средневековые английские короли гордились тем, что не применяли пыток, кроме как в исключительных обстоятельствах. Как мы убедились в предыдущей главе, при Елизавете все изменилось: пытки не только считаются неизбежным злом, но и официально поставлены на службу государству. Пытают не только мужчин, но и женщин. Когда Маргарет Уорд помогает католическому священнику сбежать из тюрьмы в 1588 году, ее восемь дней держат в кандалах, затем долго пытают подвешиванием на руках, после чего отвозят в Тайберн и казнят. В отличие от своих средневековых предков, люди времен Елизаветы калечат и вешают бродяг и сжигают еретиков (как мы видели на примере анабаптистов). Можно спорить, более или менее варварский это вид наказания, чем повешение, потрошение и четвертование, но и то и другое говорит о том, что елизаветинские англичане не отличаются мягкостью нравов.

Иногда встречаются и официальные помилования, но очень редко. Некоторых женщин, приговоренных к смерти за колдовство, отпускают на свободу шерифы, не желая убивать их за такие сомнительные преступления. Чаще встречается такое явление: когда детей до 14 лет уличают в воровстве, их приговаривают к повешению, но затем милуют и заменяют приговор поркой. Стоит, наверное, еще заметить, что отменили самый жестокий метод казни – сварение в кипятке, которым наказывали за отравление. Тем не менее не стоит забывать, что этот вид казни был введен совсем недавно Генрихом VIII. В его правление так казнили по крайней мере двоих; последней жертвой стала молодая женщина по имени Маргарет Деви, которую сварили заживо в 1542 году за отравление своего нанимателя.

Насилие и жестокость пронизывают всю жизнь в елизаветинской Англии. Дома в обязанность отцу вменяется пороть сыновей, чтобы внушить им уважение к старшим. В школе учитель считает важной частью своей работы сечь учеников розгой и бить их по рукам деревянной линейкой. После школы мальчишки дерутся на улице, готовясь к перебранкам, которые ждут их во взрослом возрасте – в таверне или на борту корабля. Юноши проходят военную подготовку в ополчении, чтобы быть способными защитить берега родной страны в случае вторжения врага, и эта подготовка лишь усиливает их готовность к кровопролитию. Таким образом, характер елизаветинского англичанина – это смесь безрассудства, самоуверенности, решительности и жестокости, настоянная на разрушительной нетерпимости. А это поведение, в свою очередь, влияет на жесткую риторику и безжалостные настроения в обществе. Враги государства, например Мария Стюарт, регулярно называются «врагами Бога и друзьями Антихриста». Когда 9 февраля 1587 года Лондона достигли вести, что Марию обезглавили, зазвонили церковные колокола, люди разожгли костры, пировали и плясали целую неделю. Убийства и казни выпускают на свободу дикарские черты англичан, которые гостю из нынешнего времени могут показаться пригодными скорее для племенных войн, чем для цивилизованного общества.

Взяточничество и коррупция

Как вы уже наверняка поняли, никакого равенства возможностей в елизаветинской Англии нет. Все спокойно относятся к существующей иерархии. Вспомните самое начало книги, историю Вильяма Гекета, человека, объявленного возрожденным Христом. Двоих его сподвижников ждут очень разные судьбы: один умирает в тюрьме, а другого освобождают, потому что у него друзья в тайном совете. То, что должностное лицо может воспользоваться своими полномочиями, чтобы помочь личному другу, – тоже нормально. Вы можете назвать это коррупцией, но все елизаветинское общество – это сеть людей, помогающих друг другу сводить концы с концами, и в эту помощь входит и освобождение друзей из тюрьмы. Так что не будет сильным преувеличением сказать, что ваша жизнь зависит от того, с кем вы знакомы.

Высокопоставленные друзья обычно помогают не только по доброте душевной. Любая высокая должность в обществе обычно находится в чьей-то власти, и эта власть используется на выгоду и покровителю, и кандидату. Как мы узнали во второй главе, если вы хотите стать депутатом парламента, вам понадобится поддержка лорда, который обеспечит ваше «избрание». Однако после избрания вам придется подчиняться указаниям покровителя, иначе потеряете место на следующих так называемых выборах. Похожая система превалирует практически везде. Священников назначают в приходы люди, пользующиеся правом покровительства. Не стоит и говорить, что джентльмены получают доходные должности в правительстве благодаря связям; образование и способности играют очень малую роль.

Если вы не знаете нужных людей, у вас есть только один способ добиться своего: взятка. Практика давать людям деньги за то, чтобы они нарушили служебные обязанности, практически так же распространена, как выплата жалования за то, чтобы они этих обязанностей придерживались. Шерифы и мировые судьи берут взятки едва ли не открыто – а если им не дают взяток, то они регулярно вымогают деньги из арестованных. Даже выборы в университетские советы не свободны от взяточничества, где оно процветает до такой степени, что в 1589 году парламент даже принимает специальный акт, требующий от членов университетских советов обладать ученой степенью, а не только тугим кошельком. Взятки распространены даже в самом высшем обществе. Сэр Вильям Сесил, первый секретарь королевы, поклялся, что не будет принимать взяток или подарков при исполнении служебных обязанностей. Другие члены тайного совета не столь щепетильны. Когда члены Компании виноторговцев решили заблокировать закон, который ограничит их деятельность, они стали дарить подарки и закатывать пышные обеды для своих друзей в парламенте. Сэр Вильям Сесил, конечно, подобных подарков не принимает, ибо слишком осмотрителен. Сами виноторговцы даже не пытаются подкупить его. Вместо этого они дарят его жене высококачественные скатерти ценой в 40 фунтов.

Система покровительства и взяточничества наверняка оставит у вас впечатление, что коррумпированы все поголовно. Но вам придется к этому привыкнуть: само государство пользуется похожими методами. Лучший пример – это выплаты «мертвым душам» в армии. Когда собирается армия, например в Лейте в 1560 году, не все солдаты, получающие жалование, на самом деле существуют: многие из них мертвы, но их номинальное присутствие позволяет капитанам брать с правительства больше денег. В Лейте правительство платит жалование 8 тысячам солдат, хотя на самом деле в армии всего 5 тысяч человек. Оставшиеся деньги, «мертвое жалование», идет в карманы капитанам. Вы можете посчитать, что это даже хуже, чем взяточничество и кумовство. Тем не менее в 1562 году это становится официальной практикой правительства: за каждых 95 солдат предлагают перечислять жалование как за целую сотню. Тайный совет соглашается с этим коррупционным предложением – на условии, что на «мертвое жалование» будет уходить не более 8 процентов всех выделенных средств.

Гордость

И насилие, и взяточничество – всего лишь средства для достижения цели; даже жестокость чисто ради жестокости – очень редкое явление. Если вы хотите узнать истинные мотивы поступков англичан времен Елизаветы, вам нужно заглянуть еще глубже. Сделав это, вы обнаружите у некоторых людей невероятное чувство гордости. Во многих случаях трудно определить, что ведет людей: религия, храбрость или же гордость собой; например, желание умереть мученической смертью или же героически сражаться до конца. Вот, например, Филип Говард, граф Арундел, симпатизировавший католикам. В апреле 1585 года его арестовали за попытку покинуть страну без разрешения королевы. Проведя десять лет в Тауэре, отказавшись от всего имущества и титулов и страдая от дизентерии, он пишет королеве письмо с просьбой о последнем свидании с женой и сыном перед смертью. Чем ответила Елизавета? Если граф посетит протестантское богослужение, то ему не только позволят увидеться с семьей, но и вернут титул и имущество. Вам наверняка интересно было бы узнать, что – религиозные взгляды или гордость – заставило Филипа ответить: «Если всему виной моя вера, то мне очень жаль, что я теряю всего лишь одну жизнь».

Еордость, если рассматривать ее в разных контекстах и формах, – важный ключ к пониманию характера англичан, как коллективного, так и индивидуального. Она побуждает людей подражать вышестоящим слоям общества, жить не по средствам, казаться щедрыми. В 1592 году секретарь герцога Вюртембергского говорит, что лондонцы «великолепно одеты и невероятно горды и властолюбивы… Очень многие носят на улице бархатную одежду, дома не имея даже куска засохшего хлеба». Пуританские писатели в Англии считают гордость главным недостатком соотечественников. Филип Стаббс в знаменитом памфлете «Анатомия оскорблений» заявляет, что гордость – «корень всех грехов» и «главное, чем злоупотребляют в Англии». Ему отвратительны выдающиеся люди, которые говорят «Я джентльмен, я достойный, я почтенный, я благородный, мой отец был таким, был сяким…» или экстравагантно одеваются.

Свидетельства гордости вы найдете в любом городе и графстве. Томас Вильсон говорит, что сыновья йоменов больше не хотят зваться йоменами и предпочитают, чтобы их называли джентльменами. Вопрос не только в богатстве: понимая, что в обществе считается символом благополучия и статуса, многие «середняки» покупают оконные стекла и строят печные трубы, как мы видели в первой главе. Даже в смерти свою роль играет гордость. Церковные памятники становятся все более сложными и пышными. И мужчины, и женщины, и дети должны умереть «хорошей смертью». Это значит, что вы должны смириться с волей Бога на смертном одре – проявить стоическую непоколебимость и покорность судьбе. Несомненно, именно гордость позволяет многим людям сохранить контроль над собой во времена такого сильного давления.

Остроумие

Если вам трудно справиться с гордостью и жестокостью без здоровой доли легкомыслия, то вы найдете его в быстрых, умных речах лондонских драматургов. Вы услышите его в непристойных балладах, которые поют или читают в пивных и тавернах, насмехаясь над власть предержащими. Простой сарказм средневекового юмора пошел на спад, уступив место мрачноватому, интеллектуальному и ироничному остроумию. Огромную популярность приобретают каламбуры, а также остроты, сатира и игра слов. И розыгрыши: когда Гамалиэлю Ратсею, разбойнику, приговоренному к повешению в Бедфорде, уже затянули на шее веревку, он знаком показал, что хочет сказать нечто важное шерифу. На глазах толпы его сняли с виселицы и разрешили поговорить с представителем власти; тот терпеливо ждет окончания длинной речи Гамалиэля. Начинается дождь. Вернее, даже ливень. Через несколько минут Гамалиэль признается, что ему нечего сказать в свое оправдание: он всего лишь заметил приближение грозовой тучи и захотел увидеть, как шериф и вся толпа хорошенько промокнут. Это не единственный случай юмора на виселице. Джордж Брук, которому надоело слушать спор палача и шерифа о том, кому достанется его камчатный халат, спрашивает их, когда же ему класть голову на плаху – у него нет опыта в таких делах, потому что ему еще никогда не приходилось быть обезглавленным.

Пожалуй, единственное требование к юмору в стране – чтобы он нравился ее гражданам. Если это так, то англичане, несомненно, могут считаться остроумной страной, потому что свой юмор они обожают. «Ни одна страна так не весела, как наша» – пишет Бен Джонсон. Даже сама королева известна своим чувством юмора. Однажды граф Оксфорд, кланяясь перед ней, испустил ветры. В ужасе он немедленно покинул королевский двор и не появлялся там семь лет. Когда он все же прибыл туда снова, королева встретила его остротой: «Милорд, я давно забыла о том, как вы пукнули». Примеров можно привести еще много – и никто, наверное, не совладает с искушением перечислить хотя бы некоторые из них. «Добродетель подобна красивому камню – лучше всего она выглядит в простой оправе», – усмехается Фрэнсис Бэкон. Еще он говорит, что «законы подобны паутине: мелкие мошки попадаются, а крупные разрывают ее». Сэр Джон Харрингтон, придворный Елизаветы и изобретатель унитаза, шутит: «Предательство никогда не процветает; почему же? Потому что, если оно процветает, никто не смеет звать его предательством». Все знают знаменитое стихотворение Кристофера Марло «Страстный пастух – своей возлюбленной», которое начинается строками «Приди, любимая моя! С тобой вкушу блаженство я». В возражении под названием «Ответ нимфы страстному пастуху» сэр Уолтер Рэли пишет:

И так далее. Давайте ограничимся еще одним примером, когда остроумный ответ родился прямо на месте. Джон Маннингем из Миддл-Темпла пишет в своем дневнике от 13 март 1602 года о постановке пьесы Шекспира «Ричард III», где главную роль играл Ричард Бэбидж. Одна зрительница настолько влюбилась в Бэбиджа, что попросила его прийти к ней в ту же ночь. Она сказала, чтобы он постучал в дверь и представился Ричардом III. Шекспир подслушал их разговор и пришел к ее дому первым. В назначенный час в дверь постучал Бэбидж и объявил о приходе Ричарда III – и услышал изнутри ответ Шекспира: «Вильгельм Завоеватель пришел раньше Ричарда III».

Грамотность и книгопечатание

В XVI веке менялось многое, но особенно большие перемены произошли в образовании. Монархи династии Тюдоров нуждались в немалом числе грамотных людей на бюрократических должностях – они занимались всем, от переписки с иностранными агентами до составления списков крещений, браков и похорон в каждом приходе страны. Умение читать стало очень ценным, так что люди поняли, что в образование детей стоит вкладывать деньги. Но, что еще важнее, благодаря широкой доступности книг на английском языке граждане страны, в том числе женщины, сами стали учиться читать. Рецепты блюд, лекарств и чистящих средств можно найти в таких книгах, как «Сокровищница хорошей домохозяйки» (1588) или, например, «Жемчужина хорошей хозяйки» Томаса Доусона (1596). Если вы хотите знать, какие травы собирать, чтобы вылечить определенную болезнь, то найдете ответ в книге; в книге же вы можете узнать историю Лондона или, например, как стрелять из пушки. Отличный пример такой книги – «Пятьсот советов для хорошего земледелия» Томаса Тассера: этот справочник необходим каждому, кто хочет заработать сельским хозяйством. Впервые он вышел в 1573 году и к 1600-му выдержал уже 13 переизданий. Так что научиться читать в елизаветинской Англии стоит хотя бы ради чисто практических целей.

Книгопечатание часто называют одним из величайших изобретений в истории человечества. Это действительно серьезное отличие елизаветинской Англии от средневековой. Но к появлению культуры чтения приводит не изобретение книгопечатания как таковое, а массовый выпуск книг на английском языке. Печатные книги XV века считались таким же статусным и желанным предметом, как и иллюминированные рукописи; их выпускали сравнительно мелкими тиражами, так что они были очень дороги. Кроме того, их писали обычно на научные темы и на латинском языке. Они ни за что бы не произвели революцию в чтении. Революцию произвели доступные книги по самопомощи, которые стали выходить с 40-х годов XVI века, а также спорные религиозные тексты и новые литературные произведения.

Впрочем, прежде всего процесс чтения преобразила одна книга: английская Библия. Библия на родном языке – это самая лучшая книга для самопомощи: она позволяет читателю самостоятельно узнать слово Божие и придать ему собственный смысл; это самая желанная книга XVI столетия. Большинство экземпляров первого перевода Библии, выполненного Вильямом Тиндейлом в 1526 году, были уничтожены властями вскоре после печати, но первый официальный перевод, «Великая Библия» (1539), быстро стал для многих самым дорогим владением. То же можно сказать о «Женевской Библии» (1560) и «Епископской Библии» (1568). Если вы проедете по Англии в 1600 году, то почти у всех уважающих себя йоменов-домовладельцев найдете Библию, зачастую вместе с псалтырем, молитвенником и альманахом. Таким образом, желание читать уже не зависит даже от образования: люди начинают учиться сами. В результате количество грамотных мужчин за сто лет (с 1500 по 1600 год) увеличивается с 10 до 25 процентов. Растет и количество грамотных женщин: за тот же период оно выросло с 1 до 10 процентов. К концу правления Елизаветы читать умеют более 400 тысяч англичан.

Какие книги, кроме Библии, можно найти на английском языке? Возьмем для примера 1594 год. В этом году вышло 269 книг, 228 из них – на английском. Лотки книготорговцев во дворе Собора Святого Павла ломятся от новых книг – от практической арифметики до религии, в том числе Библии. Но еще вы найдете, например, книгу Роберта Ерина «Анатомия фортуны, внутри коей вы найдете краткое и приятное рассуждение о том, что величайшее процветание зачастую является первым шагом к несчастию, и что вечно надеяться на удачу – все равно что ходить по хрупкому стеклу». У садовников есть выбор между книгой Томаса Хилла «Садовые лабиринты… с руководством по выбору семян, подходящего времени засевания, расположения и полива» и анонимным руководством «Сады и огороды, где содержатся необходимые, тайные и общеизвестные знания по прививке и садоводству» В 1594 году также вышло два труда по ветеринарии: новое издание книги сэра Николаса Мальби «Простой и легкий способ исцелить коня, который охромел» и анонимное издание «Лекарства от болезней лошадей». Есть на лотках книги и по медицине для людей: «Жемчужина практики врачей и хирургов», переведенная Джоном Еестером, и не менее полезные «Хорошие советы против чумы… показывающие различные способы предохранения от нее с помощью целебных паров, напитков, рвотных средств и других внутренних лекарств». Эти книги внимательно читают мужчины и женщины, следящие за здоровьем домочадцев; медицинские книги для профессиональных врачей по-прежнему в основном пишут на латыни. Читательницам наверняка придется по нраву анонимный труд «Помощница домохозяйке на кухне, со многими советами по готовке и заправке мяса, с разнообразными рецептами и соусами, применяемыми в Англии и других странах», а также произведение с куда более простым названием «Кулинарная книга», подписанное W А. Но больше всего вас наверняка привлечет возможность приобрести первые издания книг, ныне считающихся классическими. Можете выбрать «Матильду» Майкла Дрейтона, сонеты Еенри Констебля или «Делию» Сэмюэла Дэниэла. Или, может быть, вас больше интересует «Пирс Еевестон, граф Корнуолл» того же Дрейтона? Хотя, как я подозреваю, вы предпочтете эпической поэме Дрейтона об эпохе Эдуарда II другое произведение на ту же тему: первое издание шедевра Кристофера Марло «Беспокойное правление и прискорбная смерть Эдуарда II, короля Англии, и трагическое падение гордого Мортимера». Но, возможно, вы увидите сокровище, ради которого бросите даже Марло. К северу от Собора Святого Павла стоит книжный магазин под названием «Пушка», которым владеют Эдвард Уайт и Томас Миллингтон: у них, возможно, осталось несколько экземпляров шекспировского «Тита Андроника» в формате четверти листа. Приглядитесь еще внимательнее, и, вероятно, найдете даже первые издания еще нескольких поэм Шекспира: «Первая часть противостояния между славными домами Йорков и Ланкастеров» (известная нам как вторая часть «Генриха VI»), а также «Венера и Адонис» (1593) и «Обесчещенная Лукреция» (1594).

В Англии нет свободы печати. Генрих VIII ввел цензуру в 30-х годах. В 1557 году королева Мария приняла систему, в соответствии с которой любая публикация в стране должна быть зарегистрирована в Канцелярской компании в Лондоне. Елизавета подтвердила ее постановление в 1559 году. В то же время принимается закон, что все новые книги должны быть проверены шестью членами тайного совета. Мы уже видели, какими суровыми бывают наказания: Джону Стаббсу и его издателю отрубили правые руки за книгу, порочащую достоинство королевы. Цензура еще и замедляет процесс издания. Филип Стаббс говорит, что иногда авторам приходится ждать месяцами, а то и годами, пока их рукопись не зарегистрируют и не подпишут в печать. Пьесы перед исполнением тоже проверяют – этим занимается королевский мастер празднеств.

В 1586 году декретом Звездной палаты было запрещено устанавливать печатные станки где-либо еще, кроме Лондона – по одному разрешили иметь лишь университетам Кембриджа и Оксфорда. Несмотря на все препятствия, количество изданных книг постоянно растет. Число ежегодно издаваемых при Елизавете книг выросло со 113 в 1558 году (из которых 94 – на английском языке) до 456 в 1603-м (из которых на английском языке 406)[40].

Образование

Так как же дать детям хорошее образование в елизаветинской Англии? Первый способ – нанять личного наставника, который будет учить их на дому Именно так знаменитые дочери сэра Энтони Кука научились многим языкам. То же самое можно было сказать и о несчастной леди Джейн Грей, которая до своей скоропостижной смерти успела выучить древнегреческий, латинский, древнееврейский, французский и итальянский языки. Впрочем, даже богатство и социальные привилегии не превращают детей из благородных семей в ученых автоматически. Мария, королева Шотландии, понимает латынь, но не может на ней говорить; не знает она и английского, за исключением нескольких слов, выученных уже вневоле, после 1567 года (она разговаривала на французском языке). Что же касается юношей – достижения многих из них оказываются намного скромнее, чем ожидают отцы. Отчасти это происходит из-за того, что статус наставников настолько низок по сравнению с благородными учениками, что очень немногие из них решаются ученикам возражать. В большом доме, например, сыновья сидят за большим столом на помосте, а учитель – со слугами. Если благородному юноше не хочется сидеть и учиться, наставнику придется очень трудно.

Работа с наставником – лишь часть полного образования ребенка. Девушек учат танцам, шитью и игре на музыкальном инструменте (обычно – на лютне или верджинеле), а также латыни, французскому или итальянскому языкам. Таким вещам учат их другие леди и музыканты-специалисты. Юношей обучают широкому набору навыков. Лорд Герберт из Чербери говорит, что джентльмен должен уметь танцевать, фехтовать, ездить верхом и плавать. Однако не все солидарны в этом вопросе: некоторые считают, что больше людей утонуло, пытаясь научиться плавать, чем спаслось благодаря этому умению. А пуритане, как вы, наверное, догадались, резко выступают против танцев. Филип Стаббс высказывается очень недвусмысленно:

Если вы хотите, чтобы ваш сын вырос мягким, женственным, нечистым, с елейным голосом, привычным к сквернословию, непристойностям, грязным стишкам и неподобающим разговорам; если вы хотите, чтобы он превратился в женщину или даже во что-то еще хуже и стал склонным ко всяким видам блудодеяния и мерзостей, отправьте его в танцевальную школу и на обучение музыке.

С этим, впрочем, согласны не все учителя. Роджер Ашем, старый наставник королевы Елизаветы, приветствует обучение молодых людей и плаванию, и танцам.

Красиво скакать на коне, уметь держать копье, обращаться с любым оружием, уверенно стрелять из лука или ружья, высоко прыгать, бегать, бороться, плавать, красиво танцевать, петь и ловко играть на музыкальных инструментах, охотиться с соколами и собаками, играть в теннис; любые занятия, которые либо упражняют тело для войны, либо приятны в мирное время, не только хороши и порядочны, но и необходимы для утонченного джентльмена.

Да, нанять наставника – дорогое удовольствие, но его услуги, несомненно, стоят вложенных денег. Дочерей, конечно, лучше всего обучать при дворе. Мэри Фиттон – самая знаменитая из фрейлин, обучившихся премудростям добрачной любви стараниями одного из похотливых придворных Елизаветы.

Другая форма образования – школы. Исток всего – в начальной школе; местный учитель научит ваших сыновей читать и писать при помощи «роговой книги» – страницы, на которой написан алфавит, покрытой тонким слоем прозрачной роговой ткани или слюды и заключенной в деревянную рамку. Учителям нужно получать разрешения у местного епископа, чтобы работать в деревнях и городах. Некоторые открывают небольшие школы прямо у себя дома; другие берут на себя учительские обязанности, ранее исполнявшиеся духовными лицами. Некоторые священники и их жены считают учительство актом милосердия и дают мальчикам бесплатные уроки. Так что начальное образование получить легко, если, конечно, вы хотите, чтобы вашего сына учили. Девочек в школы берут намного реже; священники могут разрешить девочкам посещать уроки, но чаще всего читать их учат дома.

В возрасте семи-восьми лет сыновья большинства земледельцев либо начинают работать на отцовской земле, либо, если отец беден, поступают в подмастерья к другому домовладельцу, готовясь к карьере слуг. Тех, кому повезло учиться целый день, отправляют в среднюю школу, которых немало по всей стране. В этот период открываются многие знаменитые школы Англии, в частности Шрусбери (1552), Рептон (1557), Вестминстер (1560), школа Компании портных (1561), Регби (1567), Харроу (1572) и Аппингем (1584). В целом за время правления Елизаветы открывается около ста школ. Прибавьте к этому открытые еще в Средние века Винчестерскую школу (1394), Итонский колледж (1440), школу Святого Павла (1509) и множество старых церковных школ, в частности при соборах в Кентербери, Йорке, Или и Херефорде. Вильям Еаррисон с гордостью заявляет, что во всех городах Англии есть средние школы.

Учебный день длится не менее десяти часов и начинается в шесть или семь утра. В Итоне мальчиков будят в пять часов; уроки начинаются в шесть утра и идут до восьми вечера. Преподавание идет в основном на латинском языке и большей частью представляет собой механическое запоминание; главный учебник – «Краткое введение в грамматику» Вильяма Лили (1540). В частной школе во дворе Собора Святого Павла, которой владеет Клавдий Холлибенд, до 11 утра учат латыни, а затем, после перерыва на обед, – французскому языку. Роджер Ашем скажет вам, что классическое образование полезнее всего для ума; там читают труды Теренция, Вергилия, Еорация, Катона, Тита Ливия, Юлия Цезаря, Плутарха, Аристотеля, Цицерона (которого чаще называют «Туллий»), Квинтилиана, Овидия и Сенеки. Для того чтобы научиться моральному поведению, он советует юным джентльменам читать «Книгу придворного» Кастильоне. В Стратфордской средней школе в начале 60-х годов учитель Джон Браунсорд пользуется работами великого христианского гуманиста Эразма Роттердамского, а также Овидия, Теренция, Туллия, Горация, Саллюстия и Вергилия. Еще он сторонник изучения древнегреческого языка. Это показывает, насколько высоки стандарты образования в Стратфорде: древнегреческому учат всего в нескольких школах Англии. Когда Бен Джонсон позже пишет, что Шекспир знал «немного латыни и еще меньше древнегреческого», он, возможно, хотел принизить его образованность, но подумайте, насколько замечательно само то, что мальчик, учившийся в провинциальной средней школе, вообще знает греческий.

Обучение мальчиков, которым куда больше хочется убежать на улицу, чтобы охотиться, плавать или ездить верхом, – непростая задача. Некоторые учителя гордятся своей строгостью и приписывают свои образовательные достижения хорошему владению розгой. Вильям Горман, в свое время побывавший директором Итона, немало строк в своей «Вульгарии» посвящает суровому обучению; возможно, они отражают его собственную образовательную философию: «Некоторыми детьми лучше правит любовь, некоторыми – страх, некоторых нужно побить, чтобы исправить»; «он сердито огрызнулся и сам обнажил тело для розги»; «некоторые ученики настолько сильно сердят своих наставников, что их приходится бить». Не стоит и говорить, что у большинства людей о школе остаются не слишком радостные воспоминания.

Когда речь заходит о высшем образовании, елизаветинские англичане с гордостью говорят о двух своих прекрасных старинных учреждениях – Оксфорде и Кембридже. Но к ним Вильям Гаррисон добавляет еще и третий «университет», Лондон, приравнивая судебные инны к университетским колледжам. Кроме того, он перечисляет еще и давно закрытые университеты прошлых веков – например, Нортгемптон, существовавший с 1261 по 1265 год, – чтобы еще увеличить количество. Ощущение неадекватности вполне понятно: в Испании к 1500 году девять университетов, во Франции – 13, а в Италии – 20; даже в Шотландии их три (Сент-Эндрюс, Абердин и Глазго), а в 1584-м появляется четвертый, в Эдинбурге. По сравнению с этим два университета Англии выглядят как-то жалко. К сожалению, спроса на высшее образование, достаточного, чтобы построить в Англии еще и третий университет, нет. В Оксфорде и Кембридже в общей сложности учатся всего 3000 человек – хотя королева в 1571 году открывает Колледж Иисуса в Оксфорде для валлийских студентов, а в 1592-м основывает и третий университет – Тринити-колледж в Дублине. Но пусть с количеством у Англии и не ладится – она компенсирует это качеством: в Оксфорде и Кембридже десять королевских профессорских мест (по пять в каждом университете) – по древнегреческому и древнееврейскому языкам, а также по богословию, гражданскому праву и медицине.

Если вы в елизаветинские времена решили получить высшее образование, вас отправят в Оксфорд или Кембридж примерно в 14 лет. Программа по-прежнему основана на средневековом тривиуме (логика, риторика и философия). Достаточно поднаторев в этих предметах, молодые люди переходят к свободным искусствам, или квадривиуму: арифметике, геометрии, музыке и астрономии. В Англии эти предметы называют «тривиальными» и «квадривиальными» (собственно, именно отсюда происходит слово «тривиальный» в значении «маловажный»). Лишь после этой программы обучения, обычно занимающей четыре года, вы получаете степень бакалавра искусств. Еще через три-четыре года обучения одному из свободных искусств вы можете стать магистром искусств. Большинство на этом и останавливается. Если вы решите получить и третью ученую степень, то можете стать либо доктором права или медицины, либо бакалавром богословия. Последнее – самое сложное: вы должны учиться минимум семь лет после получения степени магистра искусств. Чтобы потом стать доктором богословия, надо учиться еще три года. Процесс получения докторской степени, таким образом, может растянуться на целых восемнадцать лет, так что тщательно подумайте, стоит ли вам вставать на этот путь. Учитывая высокую смертность в городах, вероятность того, что вы умрете еще до получения ученой степени, составляет 40 процентов.

Знание географии страны

То, что англичане до промышленной революции практически не путешествовали, – один из крупнейших мифов английской истории. Он, похоже, развился на основе наблюдения, согласно которому мужчины чаще всего женились на женщинах из своего или соседнего прихода. Да, люди действительно находят супругов поблизости от дома, но лишь потому, что хорошо знакомы с ними и их семьями, а иметь поблизости родственников никогда не повредит. Это происходит не из-за того, что они никуда не уезжают.

У людей много причин, чтобы путешествовать. Первая и самая очевидная – поездки на рынок. Возможно, вам нечего продать, но если вы живете в деревне, то вам определенно нужно периодически что-то покупать – например, соль, сахар или железные гвозди. Почти все живут в пределах шести миль от торгового города, а большинство – и вовсе в четырех, так что регулярно закупаться можно, проводя в дороге от силы один-два часа. На рынке вы еще и узнаете новости всей округи – не только от людей, живущих в радиусе шести миль, но и от торговцев, приехавших издалека.

Для путешествий есть и другие причины. Констеблям приходится возить преступников в суды. Те, кто обладает правом голоса (то есть имеет доход с собственной земли не менее 40 шиллингов в год), должны ехать в столицу графства, чтобы принять участие в выборах, – а избранным депутатам затем предстоит ехать в Вестминстер, чтобы заседать в парламенте. Правительство отправляет гонцов с указаниями шерифам и лорд-лейтенантам по всей стране. Священники ходят между приходами, а представителям епископа приходится объезжать всю территорию епархии вдоль и поперек – Эксетерская епархия, например, включает в себя весь Корнуолл, а это более ста миль по дороге; до островов Силли добираться и того дальше. Душеприказчики человека с состоянием более 5 фунтов обязаны посетить архидьяконский суд, чтобы удостоверить подлинность завещания; а если у покойного есть имущество дороже 5 фунтов в двух разных епархиях, то душеприказчикам предстоит путешествие либо в Порк, либо в Лондон. Если вас обвиняют в нравственном преступлении, то вам придется ехать в суд вместе с теми, кто готов засвидетельствовать вашу невиновность (подробнее см. в главе 11). Другим приходится ездить по долгу службы. Рыбаки и моряки каждый год проплывают тысячи миль. Солдатам, воюющим в Шотландии в 1560 году, во Франции в 1562–1563 годах и в Нидерландах в 1572-м, приходится уезжать далеко. Богатый человек, заболев, вызывает «своего» врача, где бы он сейчас в графстве ни находился, доверяя в первую очередь именно его советам. Зять Вильяма Шекспира, врач из Стратфорда, регулярно выезжает к пациентам, живущим в 15 милях от города, а иногда и намного дальше, например в Омберсли (30 миль) и Ладлоу (50 миль). Театральные актеры, менестрели и танцоры морески каждый год ездят по одним и тем же дорогам и играют важную роль в жизни людей, которых развлекают, принося с собой свежие новости и рассказы о местах, которые довелось посетить. Путешествуя по большим дорогам и приходам Англии, все эти люди могут встретиться с первыми туристами: джентльменами и их женами, живущими в Лондоне, которые едут в экипаже на курорт поправить здоровье или посмотреть на какие-нибудь древние развалины. Если вы едете по Кенту, то наверняка встретите иностранных туристов на главной дороге к Дувру. Возможно, вы даже наткнетесь на величайшую «туристку» того времени, королеву, во время одного из ее путешествий по стране в сопровождении сотен слуг и десятков придворных с семьями.

Наконец, не стоит забывать и о мигрантах. Мы уже встретились с безработными, ходящими из города в город в поисках работы, и тысячами бродяг, ищущих кусок хлеба. Другие мигрируют с целью «улучшения»: уезжают из родного города, чтобы получить больше возможностей в жизни. Например, 80 процентов жителей города Феверсэм, Кент, приехали из других мест; в Кентербери около 70 процентов мужчин родились вне города, а четверть – даже вне Кента. Даже в сельской местности люди мигрируют на удивление много. Большинство крестьянских семей в Ноттингемшире остаются в одном доме лишь на протяжении двух поколений, после чего съезжают; только каждый четвертый житель Суссекса всю жизнь проводит в том приходе, где родился. В общем и целом вы обнаружите, что многие очень неплохо знают географию Англии на практике – и благодаря собственному опыту, и за счет общения с путешественниками, которых встретили в пути.

Знания о внешнем мире

Королевство Елизаветы – не остров, потому что граничит с Шотландией. Более того, остров Великобритания превращается в «политический остров», изолированный от остальной Европы, лишь в январе 1558 года, когда последнее владение Англии на континенте, Кале, попадает в руки французов. Впрочем, даже после этого Елизавета все равно правит большей частью Ирландии. А еще Англия по-прежнему хочет быть частью большого политического союза с заморскими территориями, как было в течение многих столетий. Правительство проводит длительные переговоры, пытаясь вернуть Кале в руки Англии; несмотря на то что они ничем не заканчиваются, идея просто так не уходит. Если Англии нельзя иметь свой «Кале» в Старом Свете, значит, она построит себе плацдарм в Новом.

Впрочем, к исследованию Нового Света англичан толкают в первую очередь не политический план и не жгучее первооткрывательское любопытство, а деньги. В 1562, 1564 и 1567 годах Джон Хокинс устраивает экспедиции в Евинею, что в Черной Африке, чтобы захватить там чернокожих рабов и выгодно продать их в Новом Свете. Ему удается заполучить всего лишь несколько сотен – для сравнения, португальские торговцы в Лиссабоне ежегодно продают по 10–12 тысяч рабов, – но тем не менее он доказывает, что путешествия в Африку могут приносить прибыль. Но они и опасны: в 1567 году Хокинс захватывает в плен 200 человек на островах Кабо-Верде, но на пути через Атлантический океан на него нападает испанский флот. Всей его команде из 200 моряков приходится спасаться в двух шлюпках; перевезти обратно в Англию столько народу он не смог, так что 100 человек пришлось оставить в порту в Мексиканском заливе, где их позже перебили испанцы. Сам Хокинс наконец возвращается в Корнуолл в январе 1569 года. Он получает от королевы рыцарское звание вдобавок к пожалованному в 1565 году гербу, на котором изображен, помимо всего прочего, негр-раб в цепях.

Вместе с Хокинсом в том злосчастном плавании 1567 года участвовал юноша из Девона по имени Фрэнсис Дрейк. Для него результатом путешествия стала мечта захватить несметные богатства и отомстить испанцам, убившим множество его собратьев-моряков. В 1572 году Дрейку удается захватить ежегодно курсирующий между Новым и Старым Светом испанский конвой с грузом слитков золота и серебра. Через восемь лет ему удается еще более великий подвиг – он совершает кругосветное плавание и становится первым человеком, который в течение всего плавания был капитаном судна (см. главу 7).

В Англию он возвращается героем. Сколько именно денег Дрейк привез в Плимут, знает только он сам, но испанцы считают, что не менее полутора миллионов песо – более 600 тысяч фунтов, что вдвое больше ежегодного дохода английского правительства. Дрейк отдает немалую часть этих денег королеве и взамен получает рыцарское звание. Неудивительно, что, видя его славу и успех, другие следуют его примеру. Второй английский капитан, совершивший кругосветное плавание, Томас Кавендиш, отправился в путь в 1586 году; по возвращении в 1588-м его корабли украшены синими камчатными парусами, а шеи его матросов – золотыми цепями.

Успехи Хокинса, Дрейка, Кавендиша и других способствуют расширению заморской торговли Англии. Но идею империи – государства с заморскими владениями – выдвигает не путешественник, а историк. В ноябре 1577 года доктор Джон Ди изучает историю кельтских народов Британии. Узнав, что валлийский принц Мадог плавал в Америку еще в XII веке, а король Артур завоевал не только часть Франции и Германии, но и Северный полюс (по крайней мере, если верить старым романам), Ди считает, что Елизавета должна снова заполучить потерянные территории, поскольку является наследницей и валлийских принцев, и короля Артура. 22 ноября 1577 года он едет в Виндзор на аудиенцию с королевой. Именно тогда в землю было брошено семя будущей империи.

В июне 1578 года Гэмфри Гильберт получает официальное письмо Елизаветы, по которому ему разрешается в течение шести лет искать и заселять дальние страны, не находящиеся в руках ни одного христианского монарха, и стать в этих землях наместником. Правительство Елизаветы пошло дальше санкционирования вооруженной торговли и пиратства, начав политику завоевания и заселения. 5 августа 1583 года Гильберт объявляет Ньюфаундленд владением королевы (и собственным): это первое территориальное приобретение Елизаветы. Гильберт умирает на обратном пути, но его единоутробный брат Уолтер Рэли подхватывает эстафету, послав экспедиции в Виргинию, где в 1585 году основана колония Роанок. Успешной она не стала. На следующий год английские моряки вернулись и обнаружили, что колонисты голодают, а к 1590 году поселение забросили. Рэли отправляет еще одну экспедицию в 1587 году, чтобы основать фермерскую колонию, но тоже неудачно. Тем не менее англичане не отступаются. Первое постоянное поселение в Америке, Джеймстаун, было основано в 1607 году.

Географические познания не остаются только в руках капитанов и навигаторов, плававших с Хокинсом, Дрейком и Кавендишем. Члены экипажа пишут рассказы о своих путешествиях. Знаменитый Томас Гарриот, который научился алгонкинскому языку у двух индейцев, привезенных в Англию, а затем отправился в Роанок, опубликовал в 1588 году «Краткое и достоверное описание новооткрытых земель Виргинии». Другие писатели собирают свидетельства очевидцев. Самый влиятельный из них – Ричард Гаклюйт, который в 1582 году издал «Разнообразные путешествия, касающиеся открытия Америки», а в 1589-м – свой главный труд, «Книгу навигации, путешествий, торговли и открытий английского народа». Причем публикуются не только рассказы английских путешественников – многие писатели, в том числе сам Гаклюйт, ищут труды зарубежных авторов, посвященные географическим открытиям. Первая из таких работ, где описываются испанские открытия в Америке, – «Десятилетия Нового Света» Ричарда Идена, вышедшая в 1555 году.

Что же касается знаний о другом направлении – через Северную Европу англичане путешествовали в Азию еще в Средние века. Еще в XIV веке английские агенты посещали Великое княжество Московское; кроме того, англичане поддерживают тесный контакт с Датским и Шведским королевствами благодаря торговле балтийской древесиной и рыбой. В правление Елизаветы подобные предприятия получают поддержку государства – основываются крупные компании, финансирующие их. Московская компания открывается в 1555 году; многие лондонские купцы считают торговлю с Великим княжеством намного более прибыльной, чем путешествия в Новый Свет, потому что для нее не нужно сражаться с испанцами. Еще одна важная группа международных торговцев, Компания лондонских заморских купцов, получает новую хартию в 1564 году. Мартин Фробишер в 1577 году основывает Катайскую компанию и трижды пытается добраться до Китая через Северо-Западный проход – невыполнимая для XVI века задача. В 1579 году открывается Восточная компания со складом в польском Эльбинге, а на следующий год – Левантская компания. Берберскую компанию, торгующую с Марокко, основывают в 1585 году.

В то же время все больше частных торговцев ищет пути в самые разные страны. За целеустремленность и выносливость при температурах ниже нуля нельзя не снять шляпу перед Джоном Дейвисом, который за карьеру успел побывать и в ледяных морях близ Фолклендских островов (где его рацион состоял из одних пингвинов), и на Баффиновых островах к западу от Гренландии. Не меньше вдохновляет и история Ральфа Фитча, который провел девять лет в путешествиях по Азии и вернулся в Англию лишь в 1591 году. Отчасти именно благодаря Фитчу в 1600 году основывают Английскую Ост-Индскую компанию. Первая экспедиция компании, которую возглавил Джеймс Ланкастер, отправилась из Торбея в Индонезию, где основала факторию на острове Ява. Впрочем, самый знаменитый из всех путешественников по востоку – Уилл Адамс из Джиллингема, графство Кент. Ранее он плавал с Дрейком и искал Северо-Восточный проход к северу от Сибири, затем поступил на службу в Берберскую компанию. В очередной раз сменив работу в 1598 году, он становится проводником флота из пяти голландских кораблей, которые в 1600 году добрались до Японии. Письмо от Адамса доходит до Англии лишь через одиннадцать лет, но тем не менее к концу правления королевы Елизаветы ее подданные объехали весь земной шар, встретились с сегуном Токугавой Иэясу и могут рассказывать истории о несметных богатствах всех континентов – а также о ледяных пустынях и тропиках, где свирепствуют страшные болезни.

Все это, конечно, легендарные события, но что знает о дальних странах обычная домохозяйка? Большинство англичан знают об импортных товарах – например, апельсинах, гранатах и сахаре – и о том, откуда они берутся, даже если и не могут их себе позволить. Они имеют представление о самых знаменитых экзотических зверях – львах, верблюдах, тиграх и слонах – и могут даже нарисовать их, основываясь на слышанных историях. Но, если они не путешествуют сами, их познания весьма поверхностны. Вильям Еорман рассказывает молодым ученикам, что «верблюд может унести на себе больше вьюков, чем три лошади» и «может пройти сто миль в день»; тем не менее еще он говорит, что «дракон и слон так ненавидят друг друга, что при встрече один обязательно убьет другого», а «страус – самая большая из всех птиц и может есть и переваривать железо». Вы можете найти в лондонском магазине чашу, сделанную из кокоса, или даже китайскую фарфоровую вазу, но очень немногие знакомы с обычаями и религией стран, из которых привезены эти вещи.

Только аристократы и дворяне путешествуют за рубеж в чисто образовательных целях. Большое путешествие в Италию через Германию начинает набирать популярность; оно считается отличным способом для молодого джентльмена завершить свое образование. Оно вдохновлено отчасти изучением античной литературы, отчасти – знаниями об эпохе Возрождения (вспомните хотя бы, сколько раз Шекспир упоминает в своих произведениях итальянцев по сравнению с французами, испанцами или немцами), отчасти – новыми книгами об Италии на английском языке. Помимо всего прочего, в правление королевы Марии многие английские протестанты искали убежища в протестантской Германии и в веротерпимых итальянских городах Падуе и Венеции. Вернувшись в Англию при Елизавете, эти эмигранты восторженно рассказывали о чудесах Италии. Ричард Смит, путешествовавший в компании сэра Эдварда Антона в 1563 году, пишет обо всех посещенных ими местах. Вот его описание крокодила, которого они увидели в Венеции:

Ужасный зверь, которого захватили в Эфиопии за девять месяцев до того, как его увидели мы. Этот зверь называется крокодилом. Длиною он был около 14 футов, его чешуя столь тверда и толста, что ни одной пикой не удалось пронзить и ранить его. Его задние ноги длиннее передних, когти большие и длинные, хвост остер, словно пила, голова длинная, рот очень широк, [а] зубы его велики. Его водили посредством больших железных крючьев, овечьей головы и огромной железной цепи[41].

Менее восторженно пишет Смит о местных жителях: падуанцы, по его словам, «сильно отличаются от венецианцев в одежде, но не менее горды и лживы»; кроме того, он регулярно осуждает итальянцев за «распутность» и «искусное попрошайничество». В 1597 году сэр Томас Чалонер пишет графу Эссексу, что «сейчас по Италии бродит целая толпа англичан»[42]. Все хотят увидеть Рим; но еще они хотят узнать другие манеры и обычаи зарубежных стран, увидеть и надеть новую одежду, отведать странной пищи и повидать красивых женщин. О красоте женщин пишут и английские путешественники за рубежом, и иностранные путешественники в Англии.

Отношение к иноземцам

Слово «иноземец» («foreigner».) означает не только жителя другой страны: оно применяется к любому, кто родился н в том же городе, что и вы. Люди отличают английских «иноземцев» от людей из других стран, которых называют «чужестранцами» («aliens»). Если вы пойдете в театр, то увидите, как последних изображают в соответствии с расхожими стереотипами. Всех итальянцев выставляют лгунами, все французы – щеголи, а голландцы – грубияны. Турки всегда кровожадны, а мавры – похотливы и коварны. Эрудит Эндрю Борд похожим образом описывает страны Европы, рассказывая про каждый народ в стихах:

Примерно так же говорится и обо всех других народах. Если верить Борду, то корнуолльцы – худшие повара и пивовары в мире, валлийцы бедны и склонны к воровству, ирландцы просто бедны. Все фламандцы – пьяницы и едят масло. Еолландцы делают хорошую ткань, но слишком любят английское пиво. Брабантцев хвалят – впрочем, и они тоже любители выпить. Немцы праздны и не хотят менять стиль одежды. Датчане тоже слишком ленивы, а поляки постоянно едят мед.

Отношение к французам сложное. Англия и Франция с перерывами воевали несколько столетий. Окончательно война закончилась в 1563 году, и отношения стали менее агрессивными, но тем не менее определенная враждебность сохранилась. До 1585 года, когда началась война с Испанией, французы – единственная реальная континентальная угроза безопасности Англии. С другой стороны, если англичанин выезжал за рубеж, то, скорее всего, путешествовал по Франции; если же он знает всего один иностранный язык, то, скорее всего, французский. Борд довольно дружелюбно отзывается о французах, отмечая их изобретательность, особенно в одежде. Так что к чужестранцам относятся как с фамильярностью и уважением, так и с недоверием.

Самих англичан иностранцы считают враждебными, невежественными и подозрительными. Венецианец Мишель Сориано пишет о «враждебности к иностранцам» (см. выше), несмотря на то что Венецианская республика сравнительно терпимо относится к англичанам. Алессандро Маньо, тоже из Венеции, рассказывает, с каким подозрением на него смотрят, когда он идет на католическую мессу в доме посла в 1562 году. Голландец Эмануэль ван Метерен тоже пишет, что англичане «очень подозрительны, особенно по отношению к иноземцам». С ним согласен и секретарь герцога Вюртембергского: «Поскольку большая часть англичан, в особенности ремесленники, редко бывает в других странах… они без особых симпатий относятся к иностранцам, но любят насмехаться над ними». Томас Платтер отмечает, что нижние слои английского общества считают «мир за пределами Англии накрепко забитым досками», но добавляет, что джентльмены и другие люди, сами путешествовавшие, относятся к иностранцам с уважением.

Все эти комментарии принадлежат богатым путешественникам, которые в Англии лишь гостят. Если даже у них осталось настолько негативное впечатление, каково же приходится тысячам иммигрантов, которые постоянно проживают в королевстве? Еще в самом начале правления Елизаветы в Лондон начинают съезжаться протестанты в поисках убежища от преследований католической церкви в Голландии, Испании и Франции. В 1563 году обеспокоенное правительство проводит перепись чужестранцев в столице: их общее число составило 4543 человека. Цифры резко растут в 1567 году, когда голландские кальвинисты бегут от преследований герцога Альбы; по данным переписи 1568 года, в Лондоне живут 9302 иностранца, из которых 7163 голландца и 1674 француза. После Варфоломеевской ночи 1572 года в Англию хлынули и гугеноты (французские протестанты).

Присутствие такого большого числа иностранцев беспокоит лондонцев. Многие боятся, что заграничные купцы отнимут у них прибыль. Кроме того, их очень злит, что приезжие не обязаны соблюдать те же законы и обычаи, что и англичане. Правительство боится (и не зря), что среди иммигрантов могут быть шпионы и что разные фракции привозят с собой и радикально-протестантские, и католические пропагандистские материалы. Культурные различия лишь усугубляются из-за того, что иммигранты устраивают службы во французских, голландских и итальянских кальвинистских церквях; непродолжительное время в Лондоне существовала даже испанская кальвинистская церковь. Подобная изоляция раздражает многих людей, которые жалуются, что иностранцы не желают проникаться духом английского общества. Сэр Уолтер Рэли в 1593 году заявляет, что милосердие к иностранцам проявляется совершенно зря, потому что они не поддерживают королеву и отбирают доходы, которые по праву должны принадлежать англичанам. Джон Стоу соглашается с этими словами и приводит пример: тридцать лет назад, когда в приходе Св. Ботольфа жило всего три голландца, каждый год на помощь беднякам там собирали 27 фунтов. Но сейчас, когда в приходе живет тридцать голландских семей, с трудом удается набрать 11 фунтов, «ибо иностранцы не платят этих налогов, в отличие от наших граждан». По всем этим причинам тайный совет принимает решение отправлять иммигрантов в провинциальные города – но им и там не рады. В Гальстеде, графство Эссекс, небольшая группа голландцев навлекает на себя ненависть местного населения; их обвиняют в занятиях непотребными ремеслами, загрязнении воды и многих других неудобствах. Голландцам приходится покинуть свои дома и вернуться в Колчестер.

Впрочем, к иностранцам относятся не только негативно. Французское и испанское платье считают утонченным и привлекательным; все, кто хочет создать о себе благоприятное впечатление, одеваются по иностранной моде В 60-х годах XVI века в моду входит накрахмаливание, пришедшее из Голландии. Итальянских иммигрантов хвалят за музыкальные таланты и инструменты, которые они производят. Очень многие иностранцы становятся натурализованными гражданами. А некоторые из них доказывают, что даже иммигранты могут добиться общественного признания. Никто не говорит ничего дурного о сэре Горацио Палавичино. Он отказывается от своего итальянского гражданства и становится англичанином в 1586 году (получив соответствующую патентную грамоту). Более того, он консультирует королеву по вопросам экономики, а его личное состояние к моменту смерти в 1600 году, по слухам, составляет 100 тысяч фунтов. Такие огромные деньги не могут не вызвать всеобщего уважения.

Расизм

Негров, индейцев и турок-османов елизаветинские англичане считают совершенно иными, чуждыми людьми. Они – не христиане, так что воззвать к общим добродетелям и морали невозможно, из-за чего чуждыми они становятся даже вдвойне. Результат – жестокий расизм. Это, правда, не исключительно английская черта: расистские настроения в XVI веке сильны по всей Европе. Но в то время как турок просто не принимают в расчет как «язычников», а цыган отовсюду прогоняют, считая бродягами и ворами, жители Черной Африки воплощают в себе буквально все, что англичанин времен Елизаветы считает странным и непостижимым.

Африканцев зовут «маврами», «темнокожими», «эфиопами», «нигерами» и «неграми». Эндрю Борд делит их на «белых мавров и черных мавров» и говорит, что последних берут в качестве рабов, «чтобы те во всем прислуживали хозяевам, но чаще всего они совершают злодейства». Андре Теве, автор книги «Новый Свет» (1568), объясняет, что у жителей севера Африки «коричневая кожа, и мы называем их белыми маврами; у иных же кожа черная: по большей части они ходят обнаженными». Теве добавляет, что из-за жаркого климата черные женщины неразборчивы в связях, а мужчины «бедны, невежественны и грубы». В рассказе Роберта Еейнша об английской экспедиции в Евинею 1554 года (откуда в Англию привезли полдюжины черных рабов) говорится, что обитатели Центральной Африки живут «в ужасных пустынях и горах» среди «диких и чудовищных зверей и гадов», и добавляется, что «все женщины общие, ибо они не заключают брачных союзов и не уважают целомудрия». В 1559 году Вильям Каннингем соглашается: негры «дики, чудовищны и грубы». В 1577 году Роберт Иден в новом издании «Истории путешествий по Западной и Восточной Индиям» описывает страну «черных мавров, называемых эфиопами или неграми, которые живут вдоль реки Негро, в старину звавшейся Нигером. В этой стране нет городов, лишь маленькие лачуги, построенные из веток деревьев, скрепленных штукатуркой из мела, и покрытые соломой». Он говорит, что обитатели страны, за исключением немногих мусульман, – «чистые язычники и идолопоклонники, не исповедующие никакой религии и ничего не знающие о Боге».

Справедливости ради нужно отметить, что на взгляды елизаветинских англичан сильно влияет история о саде Эдема и изгнании из рая. Чернокожего человека в чем-то даже уважают: он живет в природном мире, не изменившемся с самого Сотворения. Когда Елизавета 4 апреля 1581 года жалует сэру Фрэнсису Дрейку рыцарское звание прямо на палубе «Золотой лани», она дарит ему кулон: внутри – ее миниатюрный портрет, написанный Николасом Хильярдом, а снаружи – изображение чернокожего мужчины, выгравированное на сардониксе, с оправой из золота и инкрустацией из жемчуга, рубинов и алмазов. В этом подарке изображение негра соседствует с портретом королевы. Но, несмотря на подобные редкие проявления уважения к «благородному дикарю», вы никуда не денетесь от того факта, что подавляющая часть межрасового общения основана на совершенно не христианской эксплуатации.

Когда работорговля превращается в по-настоящему прибыльный бизнес, расизм становится только хуже. В 1578 году Джордж Бест заявляет, что черная кожа никак не связана с жарким солнцем, в доказательство приводя случай, когда у черного мужчины и англичанки родился черный ребенок. Из этого он делает вывод, что чернокожие люди прокляты из-за тайного прелюбодеяния одного из сыновей Ноя в Ковчеге. К 1584 году черную кожу стали связывать с колдовством. В этом году Реджинальд Скот издает книгу «Открытие колдовства», в которой описывает уродливого дьявола: «с рогами на голове, пламенем во рту, хвостом, глазами как у бизона, клыками как у собаки, когтями как у медведя, кожей как у Нигера и голосом, рычащим, как львиный». Вскоре безбожных, обнаженных, неразборчивых в связях обитателей Центральной Африки начинают ассоциировать с самим сатаной, которого на английских религиозных картинах часто изображают чернокожим.

Такие взгляды распространены на всех уровнях общества. Драматурги Кристофер Марло, Джордж Пиль, Фрэнсис Бомонт и Джон Флетчер описывают персонажей королевской крови, в чьи колесницы впряжены негры. Король Шотландии Яков VI, ставший после Елизаветы еще и королем Англии, воплотил эту сцену в реальность: его карету действительно возили черные рабы. В шекспировском «Тите Андронике» в мавра Арона влюблена Тамора, царица готов, которая даже рожает от него ребенка; но Арон – человек, склонный к «убийствам, резне, насильям, ночным злодействам, гнусным преступленьям». Он и сам убивает невинную кормилицу, чтобы скрыть свой роман с Таморой. Его изображают не невежественным, а напротив, весьма умным. Шекспир вкладывает ему в уста фразу: «Вот паренек, окрашенный иначе: плутишка улыбается отцу, как будто молвя: “Старина, я твой”». Но он все же не добр. Шекспир лишь в 1604 году, написав «Отелло», создает образ более располагающего к себе чернокожего персонажа.

Работорговля не приводит к большому притоку африканцев в Англию. Более того, королева прямо запрещает торговцам привозить их, потому что в Англии и без того слишком много безработных. В 1596 году она даже выдает разрешение купцу из Любека на вывоз их из страны. Но мода на негров-слуг все же началась именно тогда. У самой королевы чернокожий слуга появляется уже в 1574 или 1575 году; при ее дворе служат негры-музыканты и танцоры. Сэр Вильям Поул, сэр Джон Хокинс, сэр Уолтер Рэли, сэр Фрэнсис Дрейк – у них всех тоже есть чернокожие слуги. Не считая богатых домов, чаще всего негров вы сможете встретить в порту. Их описывают исключительно так, чтобы сразу стало понятно: у них есть владельцы. В Плимуте, например, в 1583 году живет «Бастьен, мавр мистера Вильяма Хокинса»; через десять лет мы встречаемся с «Кристианом, мавром Ричарда Шира». Это имя говорит нам о том, что первое, что должен сделать любой негр, живущий в Англии, – принять крещение. Это важнейший шаг к тому, чтобы быть принятым в обществе, которое ассоциирует черную кожу с дьяволом[43].

Научные знания

XVI век подарил нам многих знаменитых ученых. В астрономии – Коперника, автора книги «О вращении небесных сфер» (1543), в которой он предполагает, что Земля вращается вокруг Солнца. В анатомии – Везалия, автора учебника «О строении человеческого тела» (1543), первой подробной книги на эту тему. В медицине – Парацельса, чьи попытки использовать химические субстанции для лечения болезней произвели революцию в медицинской науке. Тихо Браге, потерявший на дуэли нос и всю жизнь носивший серебряный протез, составил каталог звезд, а в конце века Галилей не только демонстрирует правильность теории Коперника, но и совершает целую серию открытий: от спутников Юпитера до солнечных пятен, от постоянства скорости, с которой тела падают на землю, до регулярности колебания маятника. Можно сказать, что все эти люди – исследователи каждый в своем роде и что их вдохновителем стал Колумб, недвусмысленно показавший, что древние греки и римляне знали о мире не все. Благодаря астрономическим открытиям Коперника даже прозвали «Небесным Колумбом». Но все эти люди – из континентальной Европы. Коперник – поляк, Везалий – фламандец, Парацельс – немец, Браге – датчанин, Галилей – итальянец. Неужели ни один английский гений не может сравниться с этими научными первопроходцами?

В Англии живет немало революционеров-ученых – или, пользуясь термином елизаветинских времен, «натурфилософов». Натурфилософия – это проверка истинности знаний о мире; таким образом, между географом и ученым нет принципиальной разницы. Человек, с помощью математики рассчитавший ширину Атлантического океана, – такой же «натурфилософ», как и астроном. Неудивительно, что «научные» открытия в Англии идут рука об руку с имперскими амбициями. Когда путешественники отправляются за моря в поисках новых земель, спрос на натурфилософов все растет – от них требуют ответов на вопросы по навигации, астрономии, математике и физике. Открытие новых стран приносит знания о новых животных, растениях и лекарствах; это, в свою очередь, вдохновляет ученых на составление классификации всех известных растений и животных, что способствует дальнейшим поискам.

Таким образом, научное и географическое исследование Земли и звезд можно счесть гигантским многогранным экспериментом: циклом из открытий и вопросов, который приводит к экспоненциальному росту научной деятельности.

Доктор Джон Ди и его ученик Томас Диггс, вдохновленные книгой Коперника, одобрительно отзываются о его теории. Вскоре, однако, эти астрономы начинают задавать еще более фундаментальные вопросы о природе Вселенной. Новая комета, появившаяся в небе в 1572 году, дает Диггсу понять, что, вопреки учению Аристотеля, звезды не неподвижны, небеса – это не хрустальный свод, а движущиеся небесные тела – Луна, Меркурий, Венера, Солнце, Марс, Юпитер и Сатурн – не все вращаются вокруг Земли. В 1583 году Диггс выпускает исправленное издание отцовского альманаха, где излагаются все докоперниковские представления и аристотелевская концепция небесного свода, а затем в приложении объясняется, почему верна теория Коперника, где говорится, что планеты обращаются вокруг Солнца. Он даже показывает, почему Аристотель пришел к такому неверному выводу.

Есть еще три человека, которые могут поспорить за «титул» самого влиятельного английского натурфилософа времен Елизаветы. Государственный деятель Фрэнсис Бэкон заслуживает упоминания не за какое-либо конкретное открытие, а за то, что сформулировал принципы современного научного подхода – «метод Бэкона» – в своем великом произведении «Новый Органон». Хотя эта книга вышла лишь в 1620 году, Бэкон – во многом человек именно елизаветинской эпохи; сын сэра Николаса Бэкона и племянник сэра Вильяма Сесила, он родился в 1561 году. Бэкон утверждает, что с помощью процесса, включающего в себя эксперименты и формулирование критериев для описания определенного явления, можно создать гипотезу, которая затем проверяется. Он закладывает фундамент для формы научных исследований, в интеллектуальном плане намного превосходящей простой поиск ответов в трудах писателей Древнего мира. Вам это, конечно, покажется очевидным, но, несмотря на то что многие натурфилософы в период правления Елизаветы уже пользуются таким методом, многие современники, не желающие отступаться от веры в старые авторитеты, отвергают их выводы. Например, Томас Бландевилль в 1594 году издает книгу, в которой насмехается над Коперником за его теорию, что Земля вращается вокруг Солнца, заявляя: «Птолемей, Аристотель и все другие древние писатели подтверждают, что Земля неподвижна и находится в самом центре мироздания… в Священном Писании говорится, что основания Земли заложены так крепко, что она никогда не сдвинется». Любой, кому когда-нибудь приходилось слушать престарелого профессора, который говорит откровенную чушь и утверждает, что вы должны ей верить, потому что он прочитал это в книге, должен с благодарностью и уважением относиться к Фрэнсису Бэкону.

Второй великий английский натурфилософ – Томас Гарриот, тот самый Гарриот, который, самостоятельно выучив язык алгонкинов, отправился в 1584 году в Америку. Составив карту окрестностей Роанока и написав книгу о Виргинии, Гарриот посвящает себя математике. Он разрабатывает способ коррекции видимых искажений двухмерной проекции Земли на картах Меркатора. Он открывает синусоидальный закон отражения, описывает параболическую траекторию пушечного ядра и первым проводит астрономические наблюдения при помощи подзорной трубы. Он не только рассматривает через этот инструмент поверхность Луны за несколько месяцев до Галилея, но и наблюдает спутники Юпитера и пятна на Солнце раньше великого итальянца. А ведь астрономия – лишь его хобби: главные его достижения лежат в области алгебры.

Впрочем, величайшим натурфилософом елизаветинского времени, пожалуй, можно назвать Вильяма Гильберта. Получив образование врача, он добивается большого успеха в своей практике и в 1577 году получает дворянское звание и герб. Познакомившись с путешественниками Фрэнсисом Дрейком и Томасом Кавендишем, он начинает интересоваться морскими делами, в частности математическими основами навигации. В 1600 году он публикует свою знаменитую работу «О магните». В этой книге он утверждает, что сама Земля – огромный магнит. Он объясняет, как работает морской компас, и предлагает методы вычисления широты и долготы. Он демонстрирует, что магнетизм – нематериальная сила, способная действовать и через твердые тела, и через открытое пространство. Он – один из первых, кто предположил, что космос – пустое пространство, а Земля вращается вокруг оси, проходящей через магнитные полюса. Галилей внимательно слушает и записывает. Но даже это еще не все. Гильберт – еще и «отец» электричества: он экспериментировал с электростатическими материалами и описал электростатические свойства материи.

На фронтисписе наконец изданного «Нового Органона» – очень уместная иллюстрация: корабль, отплывающий на поиски новых земель. Научные исследования и путешествия помогают лучше узнать земную флору и фауну. Вильям Гаррисон считает чудом, что «столько странных трав, растений и фруктов каждый день привозят к нам из Индий, Америк, Тапробана [Шри-Ланки], с Канарских островов и всех иных земель мира». Вильям Тернер, «отец английской ботаники», в 1568 году издает трехтомный список всех английских растений – «Новый гербарий». Через десять лет его дополняет Генри Лайт, а самый знаменитый ботаник того времени Джон Джерард в 1597 году выпускает «Гербарий, или Общую историю растений». Это действительно впечатляющая работа, где описываются буквально все известные растения, включая такую экзотику, как «индийское ореховое дерево». Кокосы к тому времени были известны уже много лет – чаши из них делали еще в Средние века, – но в книге Джерарда есть изображение самого дерева с плодами, а также описание листьев, белой мякоти плода и вкуса молока. С точки зрения методологии его книга проработана намного тщательнее, чем труды предшественников. Например, он пишет, что слухи о том, что мандрагора внешне напоминает человеческую ногу и умеет настолько пронзительно визжать, что человек, вырвавший ее из земли, тут же умирает,

ложны и совершенно неверны. Ибо и я сам, и мои слуги выкопали, посадили и пересадили множество мандрагор; и ни разу мы не видели формы, похожей на мужчину или женщину, но иногда – один прямой корень, иногда – два, а часто – шесть или семь отростков, отходящих от главного большого корня[44]

Образованная элита елизаветинского общества теперь обладает интеллектуальными средствами для проверки получаемых знаний и направления новых исследований. Неудивительно, что каждая десятая книга, публикуемая в эпоху Елизаветы, посвящена научным темам.

Суеверия и колдовство

Историческое чувство

Жители елизаветинской Англии, в отличие от своих средневековых предков, отлично осознают свое место в истории. Если вы посмотрите на средневековые изображения библейских сцен, то увидите, что жители Древнего мира носят средневековую одежду, ходят со средневековым оружием и плавают на средневековых кораблях. Правители, возможно, и меняются, но для человека Средних веков жизнь кажется такой же, как полторы тысячи лет назад: неурожаи, эпидемии чумы, свержения королей, падения королевств. Резкий контраст с этим составляют взгляды интеллектуалов времен Елизаветы: они понимают, что фундаментальнейшим образом отличаются от своих далеких предков. «Римляне презирали тоги с длинными рукавами», – отмечает Вильям Еорман. На резной каминной доске в Хольденби-хаусе центурионы изображены в римских доспехах, обуви и коротких туниках – совсем не похожих ни на какую одежду XVI века.

Чем обусловлено появление этого исторического чувства? Фрэнсис Бэкон лаконично отвечает в «Новом Органоне»: «Книгопечатание, порох и компас: вот три вещи, которые изменили положение дел во всем мире». Но технологический прогресс – лишь одна из причин. Все англичане видят, что старый уклад жизни ушел и уже не вернется. Величественные аббатства разрушены; фермеры хранят зерно в церковных амбарах, а купцы складывают товары в пустых залах монастырей. Аристократические семьи обновляют свои старые замки: строят просторные жилые помещения с длинными галереями внутри старых стен, вставляют в окна стекла, разбивают красивые сады. В 1574 году в полуразрушенной часовне замка Уигмор в Херефордшире доктор Джон Ди находит кучу старинных документов, разбросанных по полу; они лежали там с тех самых пор, как в 1425 году умер последний член семьи лордов. Образованные джентльмены совершают подобные находки по всей стране, в старинных залах и комнатах.

Это ощущение невосполнимой утраты заставляет некоторых людей как можно подробнее описывать прошлое. Толчок этому дал Джон Леланд, изъездивший в 1535–1543 годах вдоль и поперек всю Англию и Уэльс и описавший старинные замки, дворцы, церкви и города. Он просматривает старые документы и обыскивает остатки монашеских библиотек в поисках письменных источников, способных пролить свет на древнюю историю этих мест. Его работа «Трудоемкое путешествие Джона Леланда в поисках английских древностей» (1549) вдохновляет и других историков. Вильям Ламбард в 1576 году выпускает «Прогулку по Кенту»; Вильям Гаррисон в следующем году – «Описание Англии»; в 1586 году выходит «Британия» Вильяма Камдена, разделенная на главы по числу графств. В то же время от пережитков Средневековья избавляются. Лондонская церковь Грейфрайарс продает около 700 гробниц – в том числе резные алебастровые гробницы средневековых королев – мэру города, который, в свою очередь, продает их по цене камня, из которого они сделаны. Возмущенный историк Джон Стоу начинает собирать исторические хроники Лондона, в том числе – список всех надписей на памятниках в церкви Грейфрайарс. Первый том его «Обзора Лондона» выходит в 1597 году; его примеру следует Ричард Карью, опубликовавший в 1602 году «Обзор Корнуолла». В том же 1602 году выходит «Описание Уэльса» Джорджа Оуэна, в следующем – его же «Описание Пемброкшира». Джон Хукер пишет «Краткую хорографию графства Девон», а Сэмпсон Эрдсвик – «Обзор Стаффордшира», распространяемые в рукописном виде. Внезапно, практически из ниоткуда, каждый регион получает новый «обзор» своего прошлого. То же можно сказать и о стране в целом: в 1568 году Ричард Графтон выпускает «Большие хроники», в 1577-м Рафаэль Холиншед пишет «Хроники». Последними в качестве исторического источника для своих пьес активно пользуется Шекспир.

Результатом этого внезапно пробудившегося огромного интереса к истории стало основание в 1572 году Общества антикваров, заседавшего в конторе герольдов в Дарби-хаусе. Члены общества публично читают свои работы и обсуждают свои изыскания. Среди них – Вильям Камден, Ричард Карью, Сэмпсон Эрдсвик, Вильям Ламбард и Джон Стоу, а также другие историки, юристы, герольды и архивариусы, в частности Артур Агард, Томас Тальбот и Роберт Коттон, собравший самую большую библиотеку исторических английских рукописей. Но сила истории такова, что Общество привлекает к себе слишком много нездорового внимания. В английском праве прецеденты могут легко превратиться в правовые принципы, так что исторические документы, связанные с престолонаследием, приводят к щекотливым ситуациям. Когда Роберт Коттон находит завещание Эдуарда VI, где король признает наследницей трона леди Джейн Грей, его просят передать этот документ правительству для уничтожения. Это лишь один пример: у него в руках оказалось немало важнейших документов. Позже, когда королеву просят инкорпорировать Общество и предоставить ему собственное помещение, она не соглашается. Она считает, что история опасна – мы видим это на примере Джона Хейварда, которого посадили в тюрьму за книгу о Генрихе IV И Елизавета в этом не одинока: следующий король распускает Общество антикваров, а через несколько лет королевским указом закрывается и библиотека Роберта Коттона.

Представления общества о себе меняются в течение всего правления Елизаветы – и соответствующим образом меняется и его характер. В конце эпохи общество по-прежнему остается жестоким и милосердным, коррумпированным и мужественным, расистским и гордым. Но англичане окончательно оторвались от средневековых корней, и возврата к ним уже не будет. Вместе с пониманием того, что они не такие, как в прошлом, приходит и другое понимание: что в будущем тоже все будет по-другому. Томас Нортон, драматург, историк и член парламента, с помощью исторических изысканий пробует предсказывать будущие события[49]. Поэты, работающие в последние годы правления Елизаветы, тоже понимают уникальность своего положения во времени, говоря об «эпохе», отличной от всех других эпох. Это самосознание – одна из самых поразительных черт характера елизаветинской Англии; путешественника во времени оно изумит и того больше, потому что во всех предыдущих поколениях оно отсутствовало. В этом еще одна причина, по которой вы, скорее всего, посчитаете, что с елизаветинскими англичанами у вас больше общего, чем с их средневековыми предками. Они открыли сущность «современности»: новизну, радостное возбуждение и непредсказуемость. И кто может винить их за это возбуждение? В конце концов, кто знает, что они откроют потом?

В незнакомой стране даже простейшие повседневные вещи могут вызвать серьезные трудности. Какими монетами нужно расплачиваться за еду? Как здороваться с людьми? Как вести себя за столом? Как сказать, который час? В традиционных учебниках истории вы ответов на такие вопросы не найдете, так что эта глава призвана восполнить ваши пробелы в знаниях.

Языки

Вы хотя бы немного, но знакомы с языком той эпохи благодаря шекспировским пьесам и поэмам, так что понимаете, что он заметно отличается от современного. У него иная структура и построение фраз. В нем есть знаки и условные обозначения в форме каламбуров и аллюзий, многие из которых вы не поймете. Но большая часть трудностей связана именно со словарным запасом. Английский язык, бурно развивавшийся в течение двух столетий до Елизаветы, достиг более или менее современной формы и теперь в основном меняется благодаря заимствованиям из греческого, латыни и других иностранных языков. Их немало – шекспировский лексикон из 20 тысяч слов примерно вдвое превышает словарный запас писателя времен начала правления, и узнать 90 процентов этих слов не составит вам труда. К сожалению, словаря английского языка, который помог бы вам разобраться в оставшихся 10 процентах, не существует. Самый первый – «Алфавитная таблица» Роберта Каудри – уже готовится к печати, но выйдет лишь в 1604 году. К тому же это не совсем словарь, а всего лишь список трудных слов, заимствованных из латыни и древнегреческого.

Ругательства вам проблем не доставят – вы все поймете по тону голоса. Вы, может быть, и не сможете дать определение слову «blithering» (оно значит «несущий чепуху»), но сразу поймете, что если вас назовут «blithering idiot», то это совсем не комплимент. Если кто-то крикнет вам «Sirrah!», то вы быстро поймете всю ошибочность современных предположений, что это синоним уважительного «сэр»; это уничижительное обращение к мальчикам, слугам и мужчинам, которые ниже вас по общественному положению. Популярное среди образованных людей восклицание – «Zounds!» («Да чтоб я…») – это сокращение от полной формы «God’s wounds» («Богом клянусь!», буквально «Раны Божьи»). Кроме того, в ходу и такие восклицания, как «God’s blood!» («Кровь Божья») и «God’s death!» («Смерть Божья»); обоими пользуется и сама королева. Более того, Елизавета в сердцах может воскликнуть даже: «Господи Иисусе!»[50]. Как вы понимаете, в компании пуритан такие фразы весьма неуместны. С междометиями вроде «О God» («О Боже») и «Good God» («Боже правый») вы и так знакомы – они часто употребляются во многих домах эпохи Елизаветы. К этому списку стоит еще добавить «Fie!» («Фи!»), которое выражает изумление, возмущение или отвращение, а также применяемое в качестве междометия слово «Faith!» («Верю!»), которым вы выражаете полнейшее согласие с собеседником.

С более «нормальной» речью существуют две проблемы. Первая – вам встретятся слова, которых вы просто не знаете. Если кто-то скажет «swive» («прелюбодействовать»), «cupshotten» («пьяный»), «foison» («изобилие»), «holpen» («помог»), «beldam» («старая женщина») или «jakes» («туалет»), а вам слова будут незнакомы, то придется спрашивать, что они значат. Вторая проблема еще труднее: многие слова, которые использовались и в елизаветинскую эпоху, и сейчас, за прошедшие столетия сильно изменили свое значение. Представьте себе английский язык в виде широкой реки, в которую постоянно впадают все новые ручеики иностранных слов, острот и новых переживании, а само русло постоянно идет излучинами. Именно это постоянное течение и делает язык живым – это река, а не застоявшееся болото архаичных слов, – и любые метки, поставленные в этом потоке, рано или поздно будут снесены. Возьмем для примера слово «nice». Во времена Елизаветы оно не означает «добрый», как сейчас, – его значение едва ли не противоположно. Оно означает «точный» или «аккуратный» и довольно «холодно»: фраза «they are so nice in measuring their bread» означает лишь то, что «они» очень точно умеют взвешивать хлеб, а не то, что «они» щедры. Слово «cute» изменилось примерно так же: тогда оно значило «острый» и не ассоциировалось ни с какими милыми котятами. Столь же неправы вы будете, предположив, что своего значения не изменило слово «mean» (ныне – «злой» или «подлый»). Тогда оно означало нечто малое и скромное: «mean estate» значит, что у человека небольшой финансовый капитал, a «mean parentage» значит не то, что отец или мать его не любили, а то, что они были бедны. «The meanest woman in town» – не оскорбление, а всего лишь характеристика бедности, скорее сострадательная, чем порицательная. Вы обязательно споткнетесь на слове «several»: в елизаветинской Англии оно означает «раздельный», а не «немного», так что фраза «they went their several ways» означает «они пошли разными дорогами», а не «они прошли вместе по нескольким дорогам». Если о человеке говорят «romantic», то это значит, что он ведет себя «героически» или как персонаж из легенды – а не то, что он дарит возлюбленной красные розы. «Mess» – это не только ситуация неразберихи: куда чаще этим словом обозначают прием пищи за общим обеденным столом; если про вас и другого человека говорят «you share the same mess», это значит, что вы едите из одних и тех же тарелок. У слова «occupy» много значений, большинство из которых связаны с «использованием» – например, «he occupied no silver vessel or plate» («он не пользовался серебряными сосудами и тарелками»). Торговца на ярмарке могут назвать «occupier»[51], а «man occupies a woman» значит «мужчина занимается с этой женщиной сексом». «House of easement» («дом облегчения») – это синоним туалета или уборной, равно как и «house of office» («дом заседаний») – с работой это словосочетание не связано никак. К сожалению, места, чтобы привести все словарные различия, здесь не хватит, но на всякий случай вот вам еще несколько слов:

Avoidance – изъятие (не «избегание»)

Bootless – неудачник (не «босоногий»)

Budget – сумка (не «бюджет»)

Cheap – рынок (не «дешевый»)

Counterfeit – похожий (не «поддельный»)

Defecated – чистый, без осадка и примесей, например о напитке (не «после дефекации»)

Ecstasy – безумство (не «экстаз»)

Hold – ставка (например, «I hold you a groat» – «Ставлю четыре пенса»)

Jerks – удары, например дубиной (не «рывки» и не «конвульсии»)

Lawn – высококачественная льняная ткань (не «газон»)

Puke – синевато-черный цвет (не «рвота»)

То resolve – раздумывать, размышлять (не «решаться»)

Scarlet – высококачественная шерстяная ткань (не «алый»)

Slops – предметы одежды (не «жижа», не «пойло» и не «чушь»)

Впрочем, чтобы неправильно понять слова, сперва их нужно правильно расслышать. Разброс местных акцентов в XVI веке намного шире, чем в современном мире, где различия более-менее сгладились благодаря многим десятилетиям переездов и звонков на большие расстояния. Сэр Уолтер Рэли так и не избавился от своего открытого девонского акцента, несмотря на то что был отлично образован и проводил большую часть времени при дворе либо в море. У корнуолльцев, говорящих по-английски, тоже, по словам Карью, «открытый и грубый» акцент; кроме того, они усложняют язык местными словами: «scrip» («побег»), «bezibd» («удачливый»), «dule» («удобство»), «thew» («угрожать») и «skew» («избегать»). Проехав по стране, вы найдете самые разнообразные акценты и местные выражения. А в Лондоне все эти региональные акценты сосуществуют одновременно. Послушав Генри Мейкина (уроженца северовосточного Лестершира) или прочитав его фонетически записанную «Хронику» (которую он пишет «cronacle»), вы поймете, что человек вполне может всю жизнь говорить с сильным региональным акцентом, даже если он переехал в столицу еще ребенком и очень редко возвращается на родину.

Выше мы перечислили трудности, ждущие вас в общении с англоязычным населением. В Уэльсе до сих пор многие говорят по-валлийски, несмотря на законы Генриха VII и Акт о единообразии Эдуарда VI, где говорится, что официальный язык страны – английский. Светской литературы на валлийском языке практически не существует. Тем не менее неутомимый ученый Вильям Сейлсбери пытается оживить язык: в 1551 году переведя на него «Книгу общих молитв» вместе с Ричардом Дейвисом, епископом Сент-Дейвидса, он подает в парламент прошение о переводе на валлийский язык Библии. Вы наверняка подумали, что правительство Елизаветы отнесется к такому предложению пренебрежительно, но нет – чиновники понимают, что родной язык может стать отличным подспорьем для обращения валлийцев в протестантство. Когда в 1588 году, наконец выходит Валлийская Библия Вильяма Моргана, язык словно получает божественное одобрение. Более того, Валлийская Библия оказывает на валлийский язык примерно такое же воздействие, как английская Библия – на английский: она стандартизирует многие фразы и выражения и становится в своем роде каналом для широкой языковой реки. Кроме того, люди с большей охотой учатся читать. Сейлсбери, Дейвис и Морган спасли валлийский язык, придав ему и духовное, и культурное значение как раз тогда, когда английское правительство размышляло, не уничтожить ли его вовсе.

О других кельтских регионах так не скажешь. В Ирландии и независимом Шотландском королевстве большинство говорит на общем гэльском языке. В 1567 году в Эдинбурге издают молитвенник на гэльском, а 1602 году в Дублине – гэльский перевод Библии. Корнуолльский язык тоже держится – но буквально на волоске. Незадолго до вступления Елизаветы на трон Эндрю Борд говорит, что «в Корнуолле два языка: ломаный английский и корнуолльский. Многие люди и вовсе не знают ни единого слова на английском, говоря только по-корнуолльски». Корнуолльские повстанцы, протестовавшие в 1549 году против новой «Книги общих молитв» на английском языке, заявили: «Мы, корнуолльцы, из которых многие не знают английского вовсе, наотрез отказываемся от новой английской книги». Но язык гибнет точно так же, как и само восстание. На корнуолльский не переводят ни Библию, ни молитвенник; более того, на корнуолльском языке вообще не выходит никаких книг, так что он быстро исчезает. Кроме того, корнуолльские дворяне и ученые очень любят демонстрировать свою утонченность, стараясь не говорить по-корнуолльски. К концу правления Елизаветы вам придется забраться западнее Труро, чтобы услышать разговоры на этом языке. Но даже там он умирает, о чем пишет Карью:

Английский язык не ослабляет своей атаки [на корнуолльский], загнав его на самые дальние окраины графства. Большинство его обитателей не знают ни слова по-корнуолльски, но очень немногие не знают английского; но тем не менее не со всяким незнакомцем они на нем разговаривают: если вы случайно повстречаете кого-нибудь из них и зададите подобный вопрос, то вам ответят mees navid.ua cowzs sawzneck («Я не говорю по-саксонски»)[52]

Путешественнику такой ответ вряд ли поможет. Вы, возможно, даже захотите ответить той же монетой – подходящей колкостью на корнуолльском: например, саркастическим da durdalathawhy («Ну, спасибо») или злобным molla tuenda laaz («Десять тысяч несчастий тебе в глотку»). Эти фразы – тоже из «Обзора Корнуолла» Карью, где он, помимо прочего, указывает на сходство корнуолльских слов «сестра» («whoore») и «проститутка» («whorra»). Может быть, он не любит корнуолльский язык именно потому, что когда-то перепутал эти два слова и попал в неловкое положение?

Другие языки, на которых все еще говорят в королевстве, – латынь и французский – имеют довольно узкую область применения. Елизаветинские придворные по-прежнему ведут свои записи на латыни, равно как и некоторые приходские церкви; так что можно с натяжкой сказать, что латинским языком еще пользуются по всей стране. Мальчики учат латынь в средней школе; можно еще вспомнить частную школу Клавдия Холлибенда, где с утра учат латынь, а днем – французский. Впрочем, люди, говорящие на латыни, редки; в основном ею пользуются в утонченных кругах Оксфордского и Кембриджского университетов и лондонских судебных иннах; кроме того, на ней говорит верхушка духовенства. Наконец, на латыни общаются с иностранными послами и иногда обращаются к королеве. Если вы хорошо говорите на латыни, то это пойдет вам на пользу, ибо вас поймут практически все хорошо образованные люди; если вы говорите на ней не очень хорошо, сильно это не навредит.

Многие аристократы и дворяне в повседневной речи по-прежнему используют французский. Сам Холлибенд издает популярные учебники на французском и итальянском языках, а один – сразу на четырех: итальянском, французском, латинском и английском. Что интересно, многие образованные англичане считают, что обязаны владеть хотя бы одним из этих языков. В Лондоне и других южных городах живет немало французских и итальянских иммигрантов; многие из них зарабатывают именно преподаванием родного языка. Когда итальянский гуманист Джордано Бруно в 1584 году посещает Англию, он обходится лишь горсткой английских слов. Он пишет, говоря о себе в третьем лице: «Все джентльмены любого ранга, с которыми он общается, знают латынь, французский, испанский или итальянский. Они знают, что по-английски говорят только на этом острове, и считали бы себя нецивилизованными, если бы не знали хотя бы одного иностранного языка». Так что если в путешествии у вас возникнут трудности с каким-нибудь региональным акцентом, можете последовать примеру Бруно и попробовать заговорить по-французски или по-итальянски.

Письменность

Перейдем к письменному общению. В первую очередь вам нужно знать, что распространены сразу несколько рукописных шрифтов. Реже всего используется (но не становится от этого менее важным) правительственный шрифт. Патентные грамоты, хартии и другие формальные государственные документы записываются «придворной рукой», потомком средневековых шрифтов, использовавшихся в королевской канцелярии. Эти документы покажутся вам «готическими»: шрифт больше всего напоминает набор вертикальных линий, или миним, очень похожих друг на друга. Впрочем, если вы понимаете язык, на котором написан документ (чаще всего – латынь, изредка – английский), то прочитать его будет очень просто, потому что буквы записывают с крайней тщательностью. О почерке большинства людей, к сожалению, так не скажешь. Если вы заглянете за плечо клерку времен Елизаветы, ведущему протокол суда квартальных сессий, то останетесь в полном недоумении. Вы увидите, как он торопливо записывает серию латинских сокращений, как того требует закон, – даже если сам и не знает языка. Результатом зачастую становится практически нечитаемая цепочка росчерков – словно кто-то раздавил сотню маленьких паучков между страницами книги.