Незнакомка до востребования Данилова Анна

5

– Ну как, вспомнила что-нибудь?

– Нет, не берет меня гипноз… Все это ерунда.

Она с мрачным видом села на свою кровать. Вопросы соседок начали раздражать ее настолько, что хотелось вообще уже их не видеть и не слышать. Они что, не замечают, как ей плохо? Как она страдает? Задают свои идиотские вопросы: вспомнила, не вспомнила? Наверное, если бы она вспомнила, то как-то уж призналась бы в этом, сказала или вообще заорала на них от радости, что нашла наконец себя.

Как это вообще возможно – забыть, кто такая?

Но самый важный вопрос, который ее мучил: кто и за что хотел ее убить?

Снова приходил следователь, задавал свои вопросы. Говорил, что надо бы поставить охрану, чтобы охраняли палату. Но почему же не ставят? Надеются на то, что убийца (а как еще называть того, кто пырнул ее ножом) уверен в том, что она умерла? Они что, не понимают, что ей страшно, что она вздрагивает каждый раз, когда дверь в палату открывается? Очень странные эти полицейские. Или они думают, что нож в груди – это чьи-то жестокие игры? Нет, это самое настоящее убийство.

А что, если она, к примеру, дочка или жена какого-нибудь богатого, влиятельного человека? Вот тогда бы точно выставили охрану. Людей у них, видите ли, нет. Гады.

Снова приходил психиатр, забирал ее с собой на другой этаж, где его коллега проводил с ней сеанс гипноза. И что? Ничего. Ее организм, ее мозг отказывался принимать помощь такого рода. Нечего, мол, вмешиваться внутрь человеческой памяти, душевного мира. Это божеское дело, а не человеческое.

Она слышала, лежа с закрытыми глазами, как двое врачей, мнящих себя профессиональными психиатрами, разговаривают о ней, как советуются друг с другом. Идиоты. Законченные. Оперируют непонятными терминами, упоминая имена известных, как она поняла, психиатров, «гипнотизеров»… Говорят о ней в третьем лице, как если бы ее и не было в палате. И это сразу после того, как им стало понятно, что она не поддается гипнозу, что она просто тупо лежит с закрытыми глазами и в душе смеется над ними и даже ненавидит их за их самоуверенность.

А еще болит голова. Просто раскалывается. Она несколько раз просила их вернуть ее в палату, чтобы ей сделали обезболивающий укол.

– Ну что, как у вас дела? – спросила сестричка, входя в палату с эмалированным подносом в руках, а на подносе – шприц, ампулы. И вид у этой сестрички беззаботный, она весела, жизнерадостна. А чего ей переживать, не у нее же болит голова. Она вколет сейчас да и уйдет, вернется в ординаторскую и будет пить кофе. Еще, может, выкурит сигаретку-другую.

– Я курила, – вдруг сказала она, обращаясь к сестре, которая, сделав свое дело, уже направлялась к выходу. – Я курила в своей прошлой жизни. И сейчас вот захотела покурить. У вас не найдется сигаретки?

Та остановилась, резко повернулась:

– Найдется. Пойдем.

Она встала, одернула рубашку, набросила халат и под удивленные возгласы соседок выползла за сестрой из палаты. Почему болит тело? Ее что, еще и били? Или это от долгого лежания в кровати?

Пока ждала в коридоре, мимо проходили перебинтованные, с угрюмыми лицами, несчастные больные. Хирургическое отделение. Нет, никаких ассоциаций. Может, Бог ее миловал и она никогда не лежала в больнице? Да и на теле никаких шрамов от операций.

Сестра вынесла ей две сигареты, дала зажигалку.

– Сейчас никого нет, у них собрание, иди под лестницу, это на первом этаже, там, правда, холодновато, но ты же быстро… покури и возвращайся. Я делаю это исключительно для того, чтобы ты покурила и, может, что-нибудь вспомнила. Видишь, первый шаг уже сделан, оказывается, ты курила… ну, иди-иди уже…

И она заговорщицки ей улыбнулась.

6

– Слушай, Аркаша, у меня к тебе одно дело. Важное.

– Понятно, что важное, иначе ты бы не вытаскивал меня сюда…

– Так все равно же обед, вместо того, чтобы перекусывать бутербродами в ординаторской или есть больничный суп, поешь нормальную еду.

Александр Тихий вызвал своего друга-кардиолога Аркадия Рашкина из больницы, где тот работал, в расположенный рядом с клиническим городком ресторан, где заказал куриную лапшу и семгу.

Аркадий – совершенно лысый полный мужчина тридцати пяти лет. Белый халат он снял в гардеробе, оставшись в тонком свитере и джинсах. Очки в золоченой оправе придавали ему законченный интеллигентный вид.

– Саша, что случилось? Ты плохо выглядишь.

– Да как же тут хорошо выглядеть, когда я целую ночь не спал? У меня беда, Аркаша. Я человека сбил позавчера вечером. Я понимаю, что свинья, что нельзя было так тянуть, не говоря уже о том, что я вообще бросил этого человека на дороге…

Он быстро, глядя в тарелку с супом, рассказал о том, что произошло. Потом наконец поднял глаза на Аркадия.

– Ну что, презираешь меня?

– Да какое я имею на это право, Саша? Если бы мы все были идеалистами, то замучились бы презирать друг друга. Кто знает, как я поступил бы на твоем месте. Этого нельзя предугадать, пока не прочувствуешь все это. Знаешь, когда умирает кто-то из твоего окружения и ты говоришь вдове или вдовцу, мол, я так понимаю тебя… Фигня все это. Пока не прочувствуешь подобное, не поймешь. Разве что попытаешься себе представить. Поэтому на мой счет не переживай, повторю, не знаю, как я сам бы поступил. И вообще, чего ты себя клянешь? Ты же вернулся туда, к мосту, и там никого не обнаружил. Значит, никого умирать на дороге, как ты выразился, не оставил. Вернее, ты оставил, но его кто-то уже подобрал. Ты захотел встретиться со мной и посоветоваться, не пойти ли тебе в полицию сдаваться? Однозначно: нет, нет и еще раз – нет.

– Но я так не могу! Надо же что-то сделать для этого человека! Послушай, я долго думал и вот что я придумал. У тебя связи во всех больницах, у нас в городе их не так уж и много. Постарайся узнать, куда именно поступил тринадцатого октября этот человек… Конечно, это нужно сделать очень аккуратно, но ты мужик умный, ты придумаешь… Чтобы никто ничего не заподозрил. Какие травмы бывают при наездах? Черепно-мозговые, ведь так? Ну, может, переломы какие… Пожалуйста, друг, выручи. Узнай.

– Зачем тебе это? Хотя… Я понимаю. Ты хочешь найти этого человека, чтобы помочь, предложить деньги и все такое, так?

– Да, так, – вздохнул Тихий и опустил голову. – А что я еще могу для него сделать?

– Да, странная история… Вот ты сказал, что тебя ослепили фарами, значит, на трассе машина-то была, и тебя могли тоже заметить. Или того человека.

– Да я уже думал об этом. Но вряд ли кто-то из находящихся в машине запомнил мои номера. К тому же машина двигалась с большой скоростью… Знаешь, я даже выматерился, когда он не выключил свои фары, ведь из-за таких вот идиотов и происходят аварии… Ну, сбавь ты свет, зачем посторонним свой характер показывать, вот, мол, я какой, и мне плевать на всех вас…

– Да, ты прав. А если бы ты повернул руль и врезался, к примеру, в дерево? Такое запросто могло случиться, и что тогда? Где искать этого виновника, из-за которого ты потерял управление? Но мы несколько отвлеклись… Вот смотри, какая получается ситуация. Ведь если бы не эти фары, ты не сбился бы с дороги, не крутанул руль и никого не сбил, получается, что ты как бы и не виноват.

– Да я виноват в том, что оставил человека лежать на дороге!

– А ты вообще уверен, что это был человек?

– А кто же еще?

– Может, собака? Или лось, к примеру. В тех краях, где ты живешь, я точно знаю, что водятся лоси.

– Но я же вернулся и не увидел ни лося, ни собаки… Аркадий, мне нужно от тебя только одно. Найди человека, который был доставлен в больницу поздно вечером тринадцатого октября, и все. Остальное я постараюсь разрулить сам.

– Интересно, каким же образом?

– Встречусь с ним и предложу денег.

– А если он принципиальный и захочет тебя посадить? Разные люди бывают.

– Значит, сначала надо будет каким-то образом разговорить его, выяснить, кто он и что, его семейное положение…

– Саша, в первую очередь надо выяснить, насколько серьезны травмы, если такие вообще имеются! И если все серьезно, то тогда и будем думать, как поступать… Да уж, задал ты мне задачку…

– Извини, друг. Но без твоей помощи я никак.

– Ладно. Успокойся и поешь. У тебя вон уже и суп остыл. Здесь, между прочим, неплохо кормят. А за семгу отдельное спасибо. Она была превосходна. Не знаю, почему бываю здесь редко. Может, потому, что все некогда… Саша, говорю же, успокойся и поешь.

– Когда ты сможешь мне ответить? Как ты думаешь?

– У меня есть один человек, одна девушка, короче, свой человечек, вот у нее точно везде все схвачено. К тому же у нее прекрасно работает голова, и фантазии ей не занимать. Она придумает что-нибудь такое, чтобы выяснить. Честно тебе скажу, я бы не смог, да и по штату мне как бы не положено обзванивать больницы… А она дистрибьютор, занимается лекарствами, медицинской техникой, всех снабжает всем, чем только можно, у нее связи… На редкость проворная девушка и умеет держать язык за зубами.

– Ее, случайно, не Роза зовут?

– Роза-Роза… – покраснел Аркадий. – Однако у тебя хорошая память…

– Так ты же ее на рыбалку брал в прошлом году, такую девушку трудно не заметить… Одна ее грудь чего стоит… – Тихий устало улыбнулся, думая о том, что отныне, возможно, всей его мирной и благополучной жизни может настать конец. И что теперь его, возможно, не скоро будут интересовать женщины и прочие радости жизни. Ему бы только выпутаться из этой истории, только бы заставить молчать свою «жертву».

Аркадий позвонил лишь в восемь вечера. За это время Тихий успел закончить работу с документами, договориться со своим замом о том, что в ближайшее время он, возможно, уедет в командировку и его долго не будет. И все это он проделывал словно во сне, еще не веря в реальность происходящего. Неужели тюрьма? Тогда зачем он все это затеял? Зачем обратился к Аркадию? Зачем разыскивает этого человека? И сам же себе отвечал: чтобы иметь возможность и дальше жить спокойно, зная, что на нем нет крови.

– Есть одна девушка, у нее сильное сотрясение мозга, и она ничего не помнит. Она в Первой городской больнице лежит, в хирургии. Кажется, у нее сломаны ребра… Ты же понимаешь, что расспрашивать о деталях было опасно, поэтому получай то, что удалось узнать, не привлекая к себе внимание. Она лежит в седьмой палате.

– Аркаша… Но как я… туда…

– Не переживай. У меня там, в этой больнице, один мой пациент лежит, правда, у него рука сломана, но я недавно оперировал его… В крайнем случае скажу, что пришел навестить его. А ты вроде как его родственник. Насколько я понимаю, ты должен проникнуть в палату и поговорить с этой девушкой таким образом, чтобы никто из персонала тебя не видел. Ты подъезжай туда. Прямо у входа в хирургический блок и встретимся. И не дрейфь! Главное, что в больницы города не поступало ни одного человека с тяжелыми травмами, а это для нас сейчас самое важное.

– Девушка? Как-то все странно… И чего она могла делать на дороге в такое позднее время?

– Знаешь, не надо исключать, что она могла потерять память до встречи с твоим автомобилем. Потеряла девушка память, шла сама не зная куда, а тут ты… Ладно, не паникуй раньше времени. Давай подъезжай…

Пока ехал в больницу, уже сто раз пожалел о том, что затеял все эти поиски. Как оказалось, он просто не был готов к тому, чтобы разговаривать, что-то объяснять человеку, которого сбил и оставил лежать на дороге. Где он найдет слова, которые могли бы его хоть как-то реабилитировать, хоть как-то оправдать? Трус, подлец, сволочь. Разбил девушке голову, сломал ребра…

У Аркадия, который, припарковав свою машину рядом с машиной Тихого, напротив крыльца в хирургический блок, блестели глаза. Коньячок с лимончиком в компании красавицы Розы. Ничего ему не страшно, ни что права отберут, ни что кровь бегает по жилам с удвоенной скоростью. Выпил, и теперь ему, конечно, хорошо, почти весело. Улыбка до ушей.

– Послушай, ты выглядишь просто ужасно. Я понимаю, конечно, твое состояние и могу предположить, что ты сейчас чувствуешь… Если хочешь, я сам могу пойти к этой девушке и с ней поговорить.

Они уже входили в тихий, холодный, пустой холл, тихо переговариваясь. Появившийся в стеклянной конторке охранник, увидев Аркадия, кивнул ему, он явно узнал его.

– И что ты ей скажешь?

– Да я вообще могу представиться доктором. То есть я на самом деле являюсь доктором, но скажу, что я прислан из кардиологического центра… Скажу, что видел ее кардиограмму, что она мне не очень понравилась… Да наплету что-нибудь.

Поднявшись по ступеням, Аркадий открыл прозрачную стеклянную дверь, ведущую в длинный белый коридор с палатами. В центре коридора за столиком с горящей яркой лампой сидела дежурная медсестра и что-то читала.

– Аркадий Ильич? Вы? – удивилась она, привставая со своего места и не находя слов. Вероятно, она настолько глубоко провалилась в содержание книги, что с трудом осознала, где вообще находится. – Что-нибудь случилось?

– Мне сказали, что у вас здесь одна девушка лежит, у которой что-то с памятью…

– А… Да, есть такая. Мы зовем ее Мэри.

– Как? Почему?

– Не знаю. Кто-то из врачей, посчитав ее красивой, назвал ее «красоткой Мэри», вот так и прилепилось. А вы что, знаете ее?

– Да нет, просто днем не успел прийти, у нее не очень хорошая кардиограмма… Хотел просто поговорить… Сегодня кто дежурит?

– Марк Григорьевич, да только его сейчас на этаже нет, он… – она запнулась. – Он на четвертом этаже, чай пьет.

– Ясно.

– Позвать его?

– Нет-нет, ни в коем случае! Я сам хирург, знаю, как иногда полезно ночью поспать…

Тихий смотрел, как подвыпивший Аркадий бездарно разыгрывает комедию перед медсестрой, и понимал, что его другу на этом свете живется значительно легче и что он на самом деле, наверное, никогда не унывает. Хотя, быть может, он ведет себя так потому, что его-то самого история с наездом никак не касается. Интересно, как бы он повел себя, если бы с ним случилось такое. Да, очень интересный вопрос.

Тихий же нервничал так, как если бы он заранее знал, что сбил человека насмерть. Его всего колотило, он и без того-то презирал себя за свой поступок, а тут еще и такая постыдная реакция. Надо бы взять себя в руки.

– Пойдемте, я вас провожу… – Она подозрительно, как показалось Тихому, взглянула на него.

– А это со мной, коллега, – широко улыбнулся Аркадий, приобнимая симпатичную сестричку за талию. – Людочка, ты с каждым годом все хорошеешь и хорошеешь…

– Вообще-то меня зовут Лада…

– Ах да, извини… Послушай, Ладочка, сейчас девять вечера, больные отдыхают, некоторые уже спят. Может, ты вызовешь эту девушку, Мэри, в коридор, и мы побеседуем с ней вот здесь, в холле, на диванчике?

– А она одна в палате, одну соседку перевели в гастроэнтерологическое отделение, у нее открылась язва, а другую отпустили домой, помыться… Так что можете спокойно к ней зайти, никого не потревожите. Вот, пришли. Я вам нужна?

– Нет-нет, спасибо, милая.

Аркадий подождал, пока сестра отойдет от них на несколько шагов, после чего тихонько постучал в дверь палаты. Услышал тихое «да» и открыл дверь.

В палате горел ночник. Справа от окна, на огромной хирургической кровати кто-то лежал, прикрытый до подбородка одеялом.

– Вы только не бойтесь, я врач, – тихо произнес над ухом Тихого Аркадий, и тотчас раздался отчаянный женский крик.

7

Решив, что Марина могла просто-напросто вернуться к себе домой, в Камышин, к матери, по каким-то своим причинам, Максим Караваев, сильно досадуя на себя за то, что в свое время не поинтересовался домашним телефонным номером дочери, попросил своего друга, служащего в полиции, помочь ему в этом вопросе.

– Послушай, Сава, я твой должник, – благодарил он его по телефону, разглядывая только что нацарапанный им на листке бумаги заветный камышинский номер. – Что ни говори, а иногда и от полиции бывает толк.

– А я уже давно не работаю в полиции, вернее, тогда еще она была милицией, когда я уволился, – сообщил ему Савелий Головко, и в голосе его Максим уловил какую-то даже радость. Или же ему это только показалось?

– А чего так радуешься? Где же ты тогда обитаешь?

– Занимаюсь частным сыском, работаю, так сказать, на себя.

– И как? Не прогадал?

– Да ты что?! Ты не представляешь себе, сколько у меня клиентов! Люди богатеют, сами не знают, чего хотят. Мужья заказывают слежку за женами, жены – за мужьями, потом разного рода информацией интересуются, прежде чем взять кого-нибудь партнером в свой бизнес. Люди стали умнее, осторожнее…

– Значит, если что, и я могу обратиться к тебе за помощью?

– Без вопросов. Всегда помогу и скидку тебе сделаю.

Максим попрощался с Савелием и, набравшись решимости, позвонил в Камышин.

Много лет тому назад, в своей прошлой жизни, он без сожаления расстался с женщиной, которую не любил, но с которой, однако, прожил целый год под одной крышей. Ее звали Галина. Он знал, что и она его тоже не любит и что живет с ним уже давно по инерции, но разорвать отношения никто из них первым не решался. Оба учились, встречались дома лишь поздно вечером, молча ели и ложились спать. И в один прекрасный вечер Максим не вернулся домой, заночевал у другой женщины, да так потом у нее и остался. Она была старше его на целых десять лет, ничего от него не требовала, возможно даже, любила его. А Галина, узнав об этом, написала ему письмо, в котором говорилось, что она уезжает и что ей жаль потраченного на него времени. Еще сообщила, где он сможет взять свой багаж. И долгое время он о ней ничего не слышал. И вот в прошлом году, совершенно случайно, их общий знакомый, Егор Гольцев, который был в его городе проездом, сообщил Максиму, что у него растет дочь. Вернее, что уже выросла, стала настоящей красавицей. Что ей уже двадцать четыре года, она живет с матерью и отчимом в Камышине. И что, скорее всего, даже и не знает, кто ее настоящий отец.

Максим тогда несколько ночей не спал, все представляя себе, какой должна быть его дочь. Какие у нее глаза, какое лицо, волосы, характер. А потом сел на машину и поехал в Камышин, разыскал семью Галины, встретился с ней. Она сильно изменилась, но выглядела очень молодо. Ухоженная, хорошо одетая, она вела себя с ним надменно, хотя и призналась в том, что дочь действительно его, да только ей ни к чему это знать, что она знает другого отца, который вырастил ее. И что ни к чему ее травмировать. И что если он хочет ей добра, то должен молчать. Знакомая история, таких историй – сотни, если не тысячи.

– Ты пойми, Караваев, у тебя своя жизнь, у нас – своя. И тебе нечего делать в нашей жизни. У нас семья, у нас все хорошо, и мы в тебе не нуждаемся. И никогда не нуждались. И если хочешь иметь дочь, то сначала роди ее, воспитай, а потом уже и считай своей, родной. А так… Подумаешь, переспали, сделали девочку… Не такой уж и большой труд. Ты себе не представляешь, как ее любит ее настоящий отец, да-да, именно – настоящий! Он взял Мариночку впервые на руки, когда ей было всего несколько месяцев… Он знал, что у нее есть биологический родитель, но ему было все равно. Он любил меня, а потому полюбил и ее. Всем сердцем. Словом, ты меня понял…

– Дай хотя бы посмотреть на нее!

– Ни к чему это. Я же говорю, хочешь травмировать девочку – действуй. Докажи, что ты – страшный эгоист. Давай, давай! Что тебе с того, что ты узнал о ее существовании? Как жил без нее, так и дальше будешь спокойно жить…

– Ты записала ее на мою фамилию…

– Я подумала, что это будет правильно.

– И как же тебе это удалось?

– Знакомая паспортистка. Да ты знаешь ее, Танька, толстуха с третьего этажа, помнишь? Все лицо в веснушках. Оказывается, она была влюблена в тебя…

– А ты? Ты меня любила?

– Дурак ты, Караваев.

Вот тебе и холодная женщина, злая, жестокая, с рыбьей прозрачной кровью. Не поймешь этих баб…

Все равно хорошо, что они расстались тогда, давно. Все равно бы ничего не получилось, даже знай он о ее беременности.

Однако о существовании своей дочери, да к тому же еще и носящей его фамилию, он не забывал, постоянно думал о том, сколько мог бы сделать для нее за все эти годы, и не придумал ничего другого, как снова поехать в Камышин и с помощью того же Егора Гольцева раздобыть паспортные данные Марины, с тем чтобы открыть ей банковский счет. И с тех самых пор Максим ежемесячно отправлял своей дочери деньги. О существовании этого счета Марина должна была узнать от Гольцева…

Вот, казалось бы, деньги. Он ни на что не надеялся, когда переводил их дочери, а она оценила. Взрослая девочка, подумала хорошенько и решила, что лучше иметь двух отцов, чем одного. А может, просто интересно стало посмотреть на своего родного отца. Как бы то ни было, но она к нему приехала. Не то чтобы бросилась на шею, но не была такой уж холодной, как ее мать. Дала себя обнять, сказала, что все понимает, что не осуждает его, ведь он не знал о ее существовании. И что благодарна за те деньги, что он ей высылал. Хотя они ни в чем не нуждаются. Семья живет в достатке, у них большой дом, отец уже много лет успешно выращивает грибы, теперь вот занялся разведением свиней. На редкость предприимчивый и удачливый человек.

Она оказалась хорошенькой, с чудесной улыбкой. Ему показалось даже, что Марина похожа на его, Максима, мать.

Сначала просто посидели-поговорили в ресторане, куда он ее пригласил. Потом она вернулась в свой Камышин, и они просто перезванивались. А потом Максим взял да и предложил Марине переехать к нему жить. Сказал, что поможет ей с работой. Что он хотел бы сделать для нее что-нибудь в этой жизни. Она сказала, что подумает. Целая неделя у нее ушла на то, чтобы уговорить свою мать отпустить ее. Аргументов для переезда было совсем мало: большой областной город да хлипкий шанс с помощью отца постепенно перебраться в Москву, где уже жила сводная сестра Марины… Но мать все-таки отпустила ее. Может, навела справки о Караваеве, узнала, как он поднялся. А может, отпустила в надежде, что Марина перестанет завидовать своей сводной старшей сестре (дочери отчима), которая уже три года как проживала в столице и работала юристом в крупной нефтяной компании. Правда, ее карьера устроилась исключительно благодаря стараниям и связям ее родной матери, бывшей жене отчима.

И вот Марина приехала к нему. Два чемодана, сумка. Вера, жена Максима, встретила ее настороженно…

Услышав длинные гудки, Максим напрягся. Хоть бы он услышал голос Марины. Или трубку возьмет Галина? А может, вообще ее муж?

– Алло, добрый вечер. Я могу услышать Марину?

– Да… Это я, – услышал он совершенно незнакомый голос.

– Марина, это ты? Ты что, не узнаешь меня?

– А вы кто?

– Ты что, не узнала меня? Я же твой папа, ты чего?! Марина!

Ему вдруг показалось, что он разговаривает с совершенно чужим человеком. И дело даже не в самом голосе, который мог измениться из-за больного горла, к примеру. Он почувствовал, что попал не туда. Что промахнулся.

– Это квартира Терновских?

Терновский – это была фамилия отчима Марины, Михаила, второго мужа Галины.

– Да… А вы кто?

– Вообще-то я отец Марины Караваевой, меня зовут Максим Караваев…

Он, произнося эти слова, чувствовал себя настоящим идиотом. Ну кто там взял трубку? Что еще за дурацкий розыгрыш?

Трубку положили. Решили, что разговор окончен. Так вот по-хамски.

Он вдруг подумал, что трубку могла взять, скажем, родственница Терновского. Или вообще домработница, какая-нибудь хамоватая крестьянка, которая спит и видит, как насолить хозяевам.

Максим поехал в Камышин. Дверь открыла Галина. Глаза злые-злые.

– Тебе чего надо?

– Где Марина?

– Я тебе уже все объяснила.

– Да что с вами такое? Какие вы люди после этого? Ты мне только скажи, с ней все в порядке?

– Абсолютно.

– Она дома?

– Нет, на работе.

– В дом, значит, не пригласишь?

А дом на самом деле был большой, красивый, ухоженный. И Марина, судя по всему, в его деньгах не особенно-то и нуждалась. Надо же, простить они его не могут. Да за что? И что это за игры такие? Приехала, уехала, наплевав на его чувства…

– Ты нам совершенно чужой человек, Макс.

Лицо – непроницаемо. Как маска. И сколько подобных масок она хранит в своем туалетном столике, чтобы скрывать свои подлинные чувства? На все случаи жизни? Какая же она фальшивая, искусственная…

– Ты мне только скажи, когда ты видела Марину в последний раз. – Он уже терял терпение.

– Сегодня утром. Овсянку ей варила. Что еще?

– Послушай, не надо вычеркивать меня из вашей жизни. Я вам еще пригожусь… Между прочим, и ты могла бы мне сообщить в свое время, что беременна или что родила. Я же ничего не знал. Ты же знаешь меня, я бы помогал.

– Да знаем мы, какой из тебя помощник… – Она презрительно фыркнула.

Он уже ничего не понимал. Марина ей что, ничего не рассказала о нем? О том, что он состоялся, что у него есть свое дело, деньги, что он богат, наконец?!!

– Но я присылал деньги, может, и с опозданием на двадцать лет… – пробормотал он, краснея от нахлынувших стыдных чувств. Она что же, надеется, что он и дальше будет вот так стоять на пороге ее дома и унижаться. – Ладно, бог с вами, не хотите меня видеть, не надо. – И он в сердцах, с силой хлопнул ладонью по двери, как бы ставя точку.

8

В палате стоял какой-то странный запах. Молочный, теплый и одновременно кисловатый.

Она обошла пустую палату (соседки исчезли на время), принюхиваясь, как собака.

Интересно, в ее прошлой жизни была собака? Или кошка?

Открыла тумбочку, стоящую по левую сторону от ее кровати, там хранила свои вещи соседка с грыжей. И увидела то, что в общем-то и ожидала увидеть. Упакованный в мокрый зеленовато-белый пергамент брусок творожной массы.

Значит, она не ошиблась, и в палате на самом деле пахло творогом.

Она вернулась к себе, легла, вытянулась на кровати и закрыла глаза. И вдруг четко увидела картинку: залитую ярким солнечным светом базарную площадь с рядами лотков с фруктами и овощами, какие-то знакомые как будто бы лица женщин, их улыбки, даже услышала их голоса, предлагающие ягоды, свежее деревенское молоко, клубнику… И розовощекую молодую женщину, сидящую на низкой скамейке перед большим деревянным ящиком, застеленным белой вышитой скатеркой, а на нем – ведерко с творогом и баночки со сметаной. С деревенской сметаной.

Где она видела этот творог, этих людей, эту площадь? И почему ей так хочется туда, купить хотя бы немного творога.

Она так разволновалась, что снова села на кровати, подобрав под себя ноги. Но потом, опомнившись и скорчившись от боли, швы-то еще не зажили, снова опустила ноги, тяжело вздохнула.

Какую мирную картинку она только что увидела. И как много было солнца. Сейчас, говорят, октябрь, когда еще вернется тепло, солнце?

Может, зря она тогда так напряглась и не позволила дать расслабить себя гипнозом. Чего она добилась тем, что спряталась за созданной ее же воображением броней? Надо было расслабиться и постараться все же что-нибудь вспомнить. Кто знает, будут ли врачи снова пытаться взломать ее память.

Охрану так и не поставили. Уже третий вечер она здесь, в больнице. А что, если ее ищут? Может, она преступница и сама кого-нибудь убила? Или предала? Может, изменила мужу, жениху или любовнику?

Мужчины в ее сознании никак не вырисовывались. Больше того, она почему-то испытывала к ним стойкое неприязненное чувство. А может, она убила мужа, которого презирала, а кто-то решил ей за него отомстить?

Вариантов предполагаемых мотивов покушения было сотни.

Она дремала, когда в коридоре послышался какой-то шум, она различила какие-то голоса, один из них – мужской. Обход закончился часа два назад. Потом она услышала шаги. Кто-то шел в направлении ее палаты. Шаги становились все отчетливее, и шел явно не один человек. Ну вот, собственно, и все. Сейчас откроется дверь, войдут люди и закончат то, что не закончили там, на грязной дороге…

Она встала, боль сразу же огненными вспышками прошила всю грудь. Она спряталась за дверь за мгновение до того, как тихо постучали. Она и сама не могла понять, как ответила «да». Хотя что изменилось бы, если бы она промолчала. Те, кто пришел за ней, знали, что она здесь. Может, когда они откроют дверь, ей удастся выскользнуть и позвать на помощь?

Но тут ей стало так плохо, что она, оттолкнувшись от стены, сделала пару шагов и повалилась на кровать, забралась под одеяло и притихла. Пусть убивают.

Дверь открылась, и она услышала:

– Вы только не бойтесь, я врач.

Их было двое. Врачи, как же. И она, набрав в легкие побольше воздуха, закричала. Что было силы.

Мужчины, войдя в палату, растерянно переглянулись. Прибежала дежурная сестра:

– Эй, ты чего кричишь-то? Всю больницу перебудишь! Кардиолог к тебе пришел… Чего панику устроила? В психушку, что ли, захотела?

– Извините… – пробормотала она, чувствуя, как по вискам ее струится ледяной пот. Это был страх. Животный, самый настоящий. Страх смерти.

Сестра ушла. Один из мужчин сразу же вышел следом, а другой включил свет, и она сразу же зажмурилась.

– Зачем вы включили свет? Глаза режет…

– Послушайте, мне нужно с вами поговорить.

– Вы кто?

– Подождите… Постарайтесь не задавать мне вопросы. У меня очень мало времени. Я хочу вам помочь.

– Очередной гипнотизер? – Она презрительно сощурила глаза. – Кто вы и что вам от меня нужно?

– Понимаете, мне сказали, какая у вас беда. Что вы потеряли память… Дело в том, что в вашей беде могу быть виновен я.

– Что-о-о? Подайте мне полотенце…

Он дал ей полотенце, висевшее на спинке стула, и она промокнула им мокрое от пота лицо. Она была так слаба, что едва говорила.

– Тринадцатого октября поздно вечером, было уже достаточно темно, я ехал на своей машине в сторону Бобровки, машина, ехавшая мне навстречу, ослепила меня фарами, и я крутанул руль… Словом, это я, наверное, сбил вас… Вот.

От удивления она окаменела. Не знала даже, как и реагировать.

– Хочу признаться, что я сильно испугался, – между тем продолжал мужчина. – И даже доехал до дома. По сути, оставил вас на дороге. Но потом вернулся, я вернулся, но вас там уже не было. Прошло самое больше полчаса. Вас подобрали, вы не знаете, кто вас привез?

– Какие-то люди, они проезжали мимо на машине… Но дело было днем, а не вечером, это я точно знаю… И они нашли меня не на обочине, а в канаве… Вы что, пырнули меня два раза ножом в грудь? – горько усмехнулась она, в душе оценивая благородный, хоть и с опозданием, порыв незнакомца.

– Что? – Мужчина и без того был бледен, а после этих слов его лицо просто побелело. – Какой еще нож? Вы что? У меня не было ножа, я ничего такого не делал!!!

– Да успокойтесь вы… Вы не сбивали меня. Насколько мне известно, меня нашли на Усть-Курдюмовской трассе, а Бобровка совсем в другой стороне, еще ближе к Волге…

– Так, значит, это не вы? Я не вас?..

– Сто процентов. Разве что вы все это сейчас придумали, чтобы подойти ко мне поближе и еще раз пырнуть ножом, уже прямо в сердце… Те два удара были не совсем точными…

– Что вы такое говорите?

– У меня очень болит голова. Вы испугали меня. Я-то подумала, будто бы меня пришли добивать, понимаете?

– Кто?

– Послушайте, какой же вы бестолковый! Меня хотели убить, зарезали и выбросили из машины в канаву. А я осталась жить. То есть меня не добили, понимаете? И откуда же мне знать, кто был этот человек или эти люди, если я ничего не помню!

– У вас травма головы, – сказал мужчина, словно только что вспомнив это.

– По предварительным данным, меня сперва огрели чем-то вроде бейсбольной биты, а потом уже нанесли удары ножом… Послушайте, у меня от этих слов, связанных с ножом, раны еще сильнее начинают болеть. А кто тот, второй мужчина, который вышел из палаты?

– А… А это настоящий кардиолог. Мой друг. Хороший очень человек. Просто он помог мне, привел сюда… Я хотел найти вас, то есть того человека, которого я предположительно сбил позавчера, чтобы договориться с ним, дать ему денег.

– Нет, успокойтесь, вы – не мой случай.