Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй

51

У собора Парижской Богоматери я встретил выходящего оттуда Дока Филипса. Он тащил пластиковый мешок и смахивал на одного из тех, кто бродит по паркам и скверам, собирая мусор острой палкой в мешок, чтобы сжечь. Он изумленно посмотрел на меня, когда я занес ногу на ступеньку, словно желая попасть на мессу.

– Так, так, – сказал он несколько поспешно и с наигранным воодушевлением. – Вот он, наш кудесник, который учит Христа ходить по воде и возвращает Иуду Искариота в ряды преступников!

– Это не я, – возразил я. – Это четверо апостолов. Я лишь иду по следам их сандалий.

– Что ты здесь делаешь? – напрямик спросил он, быстро оглядывая меня с ног до головы и нервно теребя пальцами мусорный мешок.

Я почувствовал запах ладана и одеколона Дока.

И решил идти напролом.

– Закат. Лучшее время для прогулки. Боже, как мне нравится это место. Я даже подумываю приобрести его однажды. Не беспокойтесь. Я позволю вам остаться. Когда все это будет мое, я снесу все офисы и сделаю все это по-настоящему живой историей. Пусть Мэнни работает на Десятой авеню, в Нью-Йорке, вон там! А Фрица поселим здесь, в Берлине. Я буду в Гринтауне. А Рой? Если он когда-нибудь вернется, дурачок, вон там построим ему ферму для динозавров. Я бы распутничал. Вместо сорока фильмов в год снимал бы двенадцать, зато шедевров! Я сделал бы Мэгги Ботуин вице-президентом киностудии, она просто блеск, и вытащил бы Луиса Майера с пенсии. И…

Тут я выдохся.

Док Филипс стоял, открыв рот, словно я протягивал ему тикающую бомбу.

– Никто не возражает, если я войду в собор? Мне хочется забраться наверх и представить, будто я Квазимодо. Здесь безопасно?

– Нет! – чересчур поспешно вскричал доктор, обходя меня кругом, как пес обходит пожарный гидрант. – Опасно. Мы проводим ремонт. Думаем вообще снести эту штуковину.

Он повернулся и направился прочь.

– Дураки. Вы дураки! – крикнул он и исчез в двери собора.

Секунд десять я стоял и смотрел на открытую дверь, затем мурашки побежали у меня по коже.

Ибо из собора донеслось какое-то ворчание, затем стон, а потом что-то похожее на провод или веревку защелкало о стену.

– Док?!

Я подошел к входной двери, но ничего не разглядел.

– Док?

Где-то в вышине собора промелькнула тень – как будто огромный мешок с песком затаскивали наверх, во мрак.

Я вспомнил, как тело Роя раскачивалось под потолком павильона 13.

– Док!

Но доктора и след простыл.

Я вглядывался в темноту, стараясь рассмотреть то, что напоминало подошвы его ботинок, уплывавших все выше и выше.

– Док!

И тут случилось.

Что-то ударилось о пол собора.

Одинокая черная туфля.

– Боже! – вскрикнул я.

Я отступил назад и увидел, как длинная тень унеслась под крышу собора.

– Док? – проговорил я.

52

– Держи!

Крамли бросил десятидолларовую бумажку моему таксисту, тот довольно хмыкнул и уехал.

– Прямо как в кино! – сказал Крамли. – Парни швыряют деньги таксисту и не берут сдачу. Скажи спасибо.

– Спасибо!

– Боже! – Крамли внимательно посмотрел на мое лицо. – Выпей. Выпей это.

Крамли протянул мне пиво.

Я выпил и рассказал Крамли про собор, про Дока Филипса, про то, как я услышал что-то вроде крика, и про тень, скользящую вверх, во тьму. И еще про одинокую черную туфлю, упавшую на пыльный пол собора.

– Я видел. Но кто может это подтвердить? – закончил я. – Киностудия закрывается наглухо. Я думал, Док Филипс – злодей. Наверное, его убил какой-то другой злодей. Но трупа нет. Бедный доктор. Что я говорю? Ведь я даже не испытывал к нему приязни!

– Христос Всемогущий, – сказал Крамли, – ты приносишь мне кроссворд из «Нью-Йорк таймс», хотя прекрасно знаешь, что мне по зубам только головоломки из «Дейли ньюс». Ты таскаешь мертвецов через мой дом по поводу и без повода, как кот, гордый своей добычей. Любой адвокат вышвырнул бы тебя в окно. Любой судья размозжил бы тебе голову своим молотком. Психиатры отказали бы тебе в привилегии лечиться электрошоком. Ты мог бы гонять на автомобиле по Голливудскому бульвару, делая отвлекающие маневры, и никто не арестует тебя за загрязнение окружающей среды.

– Ага, – ответил я, погружаясь в депрессию.

Зазвонил телефон.

Крамли передал мне трубку.

Я услышал голос:

– Его ищут повсюду, его ищут везде, ищут негодника по всей земле. В раю его нет, в аду его нет?..

– Неуловимый Первоцвет![242] – вскричал я.

Трубка вылетела из моих рук, словно отброшенная взрывной волной разорвавшейся бомбы. Затем я снова схватил ее.

– Где ты сейчас? – прокричал я.

Пи-пи-пи-пи…

Крамли быстро прижал трубку к своему уху и отрицательно покачал головой.

– Это Рой? – спросил он.

Я, пошатываясь, кивнул.

Закусив кулак, я старался мысленно отгородиться воображаемой стеной от происходящего.

На глаза навернулись слезы.

– Он жив, он и правда жив!

– Спокойно! – Крамли сунул мне в руку следующий стакан. – Наклони голову.

Я наклонился, чтобы Крамли мог помассировать мне затылок и шею. Слезы капали с моего носа.

– Он жив. Слава богу.

– Почему он не позвонил раньше?

– Может, боялся, – произнес я, тупо уставившись в пол. – Я же говорил – они все закрывают, запирают студию на замок. Может, он хотел, чтобы я думал, будто он мертв, тогда меня не тронут. А может, он знает о чудовище больше, чем мы.

Я резко повернул голову.

– Ничего не вижу, ничего никому не скажу. – Крамли работал над моим затылком.

– Господи, он в ловушке, не может выбраться. Или не хочет. Прячется. Мы должны спасти его!

– Спаси мою задницу, – ответил Крамли. – В каком он городе? В Бостоне или на натурных площадках? В Уганде, в какой-нибудь глухой деревне? В театре Форда?[243] Хочешь, чтобы нас подстрелили? Да там тысяча мест, где он может прятаться, а мы будем бегать вокруг, как белые вороны, распевая на все голоса: «Выйди, выйди!» – пока нас не убьют? Иди-ка ты сам на студию и ищи его!

– Трусливый Крам.

– А то как же!

– Ты сломаешь мне шею!

– Не рыпайся!

Опустив голову, я позволил ему месить все мои сухожилия и мышцы, разминать в теплое желе. Откуда-то из тьмы, царившей у меня под черепом, донеслись слова:

– Ну так что?

– Дай мне подумать, черт возьми!

Крамли с силой сдавил мою шею.

– Без паники, – пробормотал он. – Если Рой там, надо очистить эту чертову луковицу слой за слоем и найти его в нужном месте в нужное время. Никаких криков, иначе лавина обрушится на нас.

Теперь руки Крамли нежно поглаживали меня за ушами, по-отечески.

– Все дело, должно быть, в том, чтобы запугать студию Арбутнотом.

– Арбутнот, – задумчиво отозвался Крамли. – Хотел бы я посмотреть на его могилу. Может, там что-то есть, какой-нибудь ключик. Ты уверен, что Арбутнот все еще там?

Я сел и уставился на Крамли.

– Ты хочешь сказать: «Кто лежит в могиле Гранта?»[244]

– Да, это старая шутка. Но откуда мы знаем, что Грант все еще там?

– Мы не знаем. Грабители дважды выкрадывали тело Линкольна. Семьдесят лет назад они уже вытаскивали его через кладбищенские ворота, когда их поймали.

– Может, так оно и есть?

– Может быть.

– Может быть?! – воскликнул Крамли. – Господи, пусть у меня вырастут волосы, чтобы я мог рвать их на себе! Мы пойдем проверять могилу Арбутнота?

– Ну…

– Не говори мне «ну», черт возьми! – Крамли в ярости, сверкая глазами, потер свою лысую макушку. – Ты же сам кричал, что человек на лестнице под дождем был Арбутнот. Может быть! А может, кто-то прослышал об убийстве и выкрал тело, чтобы получить доказательства. Почему бы нет? А эта авария – может, никто ничего не пил, а просто водитель умер за рулем? И тот, кто двадцать лет спустя проводит вскрытие, получает доказательство убийства, материал для шантажа, и тогда этот «кто-то» делает фальшивый труп, чтобы напугать всю студию и огрести денег.

– Крам, это чудовищно.

– Нет, это только догадки, теория, черт возьми. Есть лишь один способ проверить. – Крамли бросил взгляд на часы. – Сегодня ночью. Мы постучимся в дверь к Арбутноту. Посмотрим, дома он или кто-то вытащил его, чтобы читать знамения по кишкам и напугать полуразгромленных легионеров Цезаря, чтоб те мочились кровью.

Я подумал о кладбище. И наконец сказал:

– Нет смысла идти туда без хорошей ищейки.

– Хорошей ищейки? – Крамли удивленно отступил назад.

– Собаки-поводыря.

– Поводыря? – Крамли внимательно посмотрел мне в глаза. – Этот пес живет, случайно, не на углу Темпл и Фигероа? Четвертый этаж?

– В полночь на кладбище не важно, что ты видишь, тут нужен нюх. А у него он есть.

– Генри? Величайший слепой в мире?

– На все времена, – подтвердил я.

53

Я постоял перед дверью Крамли, и она открылась.

Я постоял на берегу возле дома Констанции Раттиган, и она вышла из моря.

И вот теперь я шел, стараясь быть незамеченным, по бесковровым половицам старой многоэтажки, где сам когда-то жил без гроша в кармане, глядел в потолок, прозревая свои будущие фантазии, и где меня ждал чистый лист, заправленный в портативную «Смит-Корону»[245].

Я остановился перед дверью Генри и почувствовал, как быстро забилось мое сердце, потому что там, за дверью, была комната, где умерла моя дорогая Фанни; и вот теперь я вернулся сюда впервые с тех далеких печальных дней, когда нам, закадычным друзьям, казалось, что мы будем вечно жить вместе.

Я постучался.

И услышал постукивание трости и приглушенное покашливание. Заскрипели половицы.

Я услышал, как Генри коснулся своим темным лбом внутренней стороны двери.

– Я узнаю этот стук, – прошептал он.

Я снова постучал.

– Черт меня подери!

Дверь резко распахнулась.

Невидящие глаза Генри смотрели в никуда.

– Дай-ка мне сделать глубокий вдох.

Он вдохнул. Я выдохнул.

– Господи боже! – Голос Генри дрожал, как пламя свечи при легком ветерке. – Мятная жвачка. Это ты!

– Это я, Генри, – с нежностью проговорил я.

Его руки ощупью потянулись вперед. Я схватил его за обе ладони.

– Господи, сынок, как хорошо, что ты зашел! – вскричал он.

Он схватил и сжал меня в объятиях, потом вдруг опомнился и отступил.

– Прости…

– Что ты, Генри! Обними меня снова.

И он снова стиснул меня в долгих объятиях.

– Где ты был, мой мальчик, о, где ты был так долго, а Генри тут один, в этом проклятом огромном доме, который скоро пойдет под снос.

Он повернулся, подошел к креслу, сел, нашел и ощупал руками два стакана.

– Этот, кажется, чистый, а?

Я посмотрел и кивнул, потом спохватился и сказал:

– Ага.

– Не хочу передавать тебе микробы, сынок. Ну-ка посмотрим. Ага!

Он резко выдвинул ящик стола и извлек оттуда большую бутылку отличного виски.

– Ты это пьешь?

– С тобой – да.

– Вот это дружба!

Он налил и протянул стакан в пустоту. Но стакан почему-то попал прямо мне в руку.

Мы подняли стаканы навстречу друг другу, и по черным щекам Генри потекли слезы.

– А ты и не знал, что черный слепой может плакать, верно?

– Теперь знаю, Генри.

– Дай-ка взглянуть. – Он наклонился и провел рукой по моей щеке. Затем облизнул палец. – Соленая водичка. Черт! Да ты такой же слюнтяй, как и я.

– На все времена.

– Оставайся таким, сынок. Так где же ты был? Жизнь била тебя? Что привело тебя сюда?.. – Он внезапно замолк. – О, какие-то неприятности?

– И да и нет.

– Но в основном да? Это нормально. Когда ты вылетел на волю, я знал, что скоро ты не вернешься. То есть если рассматривать слона с головы, а?

– Если рассматривать слона с хвоста – тоже.

– Почти угадал. – Генри засмеялся. – Господи, как хорошо слышать твой голос, сынок. Я всегда считал, что от тебя хорошо пахнет. Я хочу сказать, если и существовало когда-нибудь воплощение невинности, то это был ты, жевавший по две мятные пластинки сразу. Что же ты стоишь? Присядь. Позволь рассказать о моих тревогах, потом расскажешь мне о своих. Венисовский причал снесли, трамвайные пути убрали, все уничтожили. На следующей неделе снесут и этот дом. Куда бегут крысы? Как нам покинуть корабль без спасательных шлюпок?

– Ты серьезно?

– Они наняли термитов, работающих там, внизу, круглосуточно. На крыше – динамитная команда, в стены вгрызаются гоферы и бобры, а шайка трубачей, разучивающих «Иерихон, Иерихон»[246], репетируют рядом с домом, чтобы все это поскорее рухнуло. Куда мы катимся? Мало нас осталось. Умерла Фанни, Сэм спился и умер, а Джимми утонул в ванне, и почти сразу все почувствовали, что их обвела вокруг пальца – как ты бы сказал, подтолкнула под локоток – старушка Смерть. Незаметно подкралась печаль, и этого хватило, чтобы в одно мгновение опустошить многолюдный дом. Стоит запустить одну больную мышь, и начнется мор, это уж точно.

– Неужели все так плохо, Генри?

– Все хуже и хуже, но ничего. В любом случае пора двигаться дальше. Я всегда говорил: каждые пять лет бери зубную щетку, покупай новые носки – и вперед. У тебя нет на примете местечка для меня? Знаю, знаю. Там вокруг одни белые. Но я же слепой, черт возьми, так какая им разница?

– Есть свободный уголок в гараже, где я стучу на машинке. Он твой!

– Бог, Иисус и Святой Дух явились мне разом.

Генри откинулся в кресле и ощупал свои губы.

– Это улыбка или улыбка? Я останусь всего на пару деньков! – добавил он быстро. – Потом этот негодяй, муж моей сестры, приедет за мной из Нового Орлеана и отвезет домой. Так что я избавлю тебя от своей персоны…

Он перестал улыбаться и наклонился ко мне.

– Опять попал в дурные места? Там, в большом мире?

– Не совсем, Генри, но что-то вроде того.

– Надеюсь, не совсем дурные.

– Хуже, – сказал я, выдержав паузу. – Ты не мог бы пойти со мной прямо сейчас? Мне очень неприятно дергать тебя, Генри. И прости, что вытаскиваю тебя на улицу среди ночи.

– Ничего, сынок, – тихо усмехнулся Генри, – ночь, день: я что-то слышал об этом в детстве.

Он встал и пошарил вокруг рукой.

– Погоди, – сказал он, – найду палку. Чтобы видеть.

54

Крамли, слепой Генри и я пришли на кладбище в полночь.

Я в нерешительности остановился, внимательно глядя на ворота.

– Он там. – Я кивнул в сторону могил. – В ту ночь Человек-чудовище побежал туда. Что делать, если встретим его?

– Не имею ни малейшего понятия.

Крамли зашел в ворота.

– Черт! – произнес Генри. – Почему бы нет?

И тоже пошел, оставив меня позади, во тьме, на пустынном тротуаре.

Я догнал их.

– Подождите-ка, дайте принюхаться. – Генри сделал глубокий вдох и выдохнул. – Ага. Точно, кладбище!

– Это тебя беспокоит, Генри?

– Черт возьми, – сказал Генри, – мертвые не кусаются. Это из-за живых я теряю сон. Хочешь знать, откуда мне известно, что это не просто старый сад? В садах полно разных цветов, смесь запахов. А на кладбищах? В основном туберозы. С похорон. Всегда ненавидел похороны из-за этого запаха. Ну как я вам, детектив?

– Класс, но… – Крамли отвел нас подальше от света. – Если торчать здесь, кто-нибудь решит, что мы торопимся в могилу, и сделает свое дело. Шевелитесь!

И Крамли быстро зашагал среди тысяч молочно-белых надгробий.

«Человек-чудовище, – подумал я, – где ты?»

Я оглянулся и посмотрел на машину Крамли: она показалась мне дорогим другом, от которого я уходил за тысячи миль.

– Ты еще не сказал, – заговорил Генри, – зачем притащил слепого на кладбище. Тебе нужен мой нюх?

– Ты просто собака Баскервилей, – ответил Крамли. – Сюда.

– Не трогай за живое. У меня собачий нюх, но гордость, как у кошки. Берегись, Смерть.

И он пошел, ведя нас между надгробиями, постукивая тростью направо и налево, словно прогоняя ночь, отбивая от нее большие куски или высекая искры там, где никогда не было ни единой искры.

– Ну как я вам? – прошептал он.

Я стоял рядом с Генри посреди всех этих мраморных плит с именами и датами, понемногу зарастающих травой.

Генри принюхался.

– Кажется, я чую большущий камень. Так. Что тут за азбука Брайля?

Он переложил трость в левую руку, а правая, дрожа, нащупала имя, высеченное над дверью склепа в греческом стиле.

Его пальцы с дрожью очертили «А» и застыли на конечном «Т».

– Знакомое имя. – В его белых, как бильярдные шары, глазах защелкали листки картотеки. – Не покоится ли здесь великий и давно почивший владелец киностудии, той самой, что находится за стеной?

– Да.