Голливудская трилогия в одном томе Брэдбери Рэй
– Извини, таких придурков, как ты описал, в реальной жизни не бывает.
– Господи, и чего ради тогда все это… – Я обессиленно рухнул на стул. – Не хочу больше жить!
– Сейчас захочешь… – Фриц согнулся в три погибели и принялся что-то рисовать в блокноте.
Кажется, это были пять сотен в неделю.
Закончив, Фриц бросил на стол чек на пять долларов.
– Вот твое жалованье за первые десять минут!
– Значит, ты тоже думаешь, что все это чушь? Тогда не надо… – Я отодвинул от себя чек. – Я надеялся, что хотя бы один из вас примет мою идею целиком…
– Я приму.
Все посмотрели на слепого Генри.
– Подписывай контракт, – сказал он, – только пусть он сначала распишется в том, что действительно верит каждому твоему слову!
После недолгих сомнений я быстро настрочил свою прокламацию. А Фриц, недовольно ворча, поставил под ней свою подпись.
– Чертова баба! – бубнил он. – Сваливается на голову, обвивается вокруг горла, как змея. Да кому она нужна: убьет она себя, не убьет, – кому это интересно? Это же полный бред. Так я и поверил, что она испугалась собственной записной книжки… А потом еще побежала разыскивать всех уродов, которые встретились ей на жизненном пути. Как же, держи карман шире! Вот ты бы испугался какой-то сраной телефонной книги? Можешь не отвечать! Я уверен, должна быть настоящая причина, почему она ударилась в бега. Для этого нужен веский мотив. Зачем она совершала все эти телодвижения? Чего хотела добиться? Постой-постой…
Фриц на глазах побледнел, а потом стал медленно, но неуклонно краснеть.
– Нет. Да. Нет. Этого не может быть. Нет. Да. Точно!
– Что точно, Фриц?
– Хорошо, что я иногда разговариваю сам с собой. И хорошо, что сам себя слушаю. А кто-нибудь еще это слышал?
– Но ты ничего не сказал, Фриц.
– Я буду говорить сам с собой, а вы подслушивайте, ja?
– Ja.
Фриц прожег меня взглядом до самых печенок. Потом погасил злобу глотком мартини и начал:
– Месяц или два назад она приперлась ко мне на работу. Прибежала вся в мыле. «Это правда, – кричит, – что ты приступаешь к новому фильму? Пока без названия?» – «Ja, – говорю я ей, – возможно». – «А для меня там есть роль?» А сама виснет у меня на шее, прыгает на колени. «Нет же, нет!» – говорю. «Да же, да! Должна же она быть, обязательно должна. Какая роль, Фриц, ну, скажи!» Не надо было ей говорить. Зачем я все ей выболтал, прости господи! Пристала: «Скажи, что за фильм, Фриц?» – «Это только задумка, тебе знать ни к чему», – говорю я ей. «Да, ты прав, Фриц, но бога ради, пожалуйста, скажи! Какой фильм?»
Фриц не обращал на меня никакого внимания. Разглядывая сквозь монокуляр звездное небо, он говорил сам с собой, а мы только подслушивали.
– «Эта роль не по тебе», – говорю, – продолжал он, – тогда она заплакала. «Ну, пожалуйста, – говорит. – Ну, попробуй меня». А я ей говорю: «Есть роли, Констанция, которые тебе никогда не сыграть, такое ты никогда не играла… – Фриц порывисто приложился к стакану. – Орлеанская дева». А она как закричит: «Жанна д’Арк! Боже мой! Жанна! Я должна это сыграть! Я бы все свои роли отдала за эту одну!»
«Должна это сыграть! – отозвалось эхо. – Жанна!» Какой-то плачущий голос зазвучал у меня в ушах. Потом пошел дождь. Где-то капала вода. А потом в темноте зажглось сразу много зажигалок, и они осветили какую-то женщину – она была чем-то расстроена, плакала и говорила: «Если бы не мои голоса, я бы впала в уныние! Здесь, на просторе, в тишине, звон колоколов слышится, как будто с небес… И от каждого удара тянется долгий отзвук… В этом отзвуке живут мои голоса!»[411] И подземная публика прошептала: «Это Жанна…»
Жанна д’Арк.
– О боже, Фриц! – крикнул я. – Повтори!
– «Святая Жанна»…
Я отшатнулся и свалил свой стул.
Фриц продолжал:
– Я говорю ей: «Слишком поздно, Констанция». А она говорит: «Нет, никогда не поздно». А я ей говорю: «Послушай, давай я дам тебе задание: если справишься, если сможешь сыграть сцену из «Святой Жанны» Шоу – шансов мало, конечно, но чем черт не шутит, – тогда получишь эту роль». Она чуть не в обморок. Кричит мне: «Подожди! Я уже умираю! Подожди, я вернусь…» И убежала.
– Знаешь, Фриц, что ты только что сказал?
– Что, что! «Святая Жанна»!
– Господи, Фриц, как ты не понимаешь? Мы сбились со следа из-за того, что она сказала отцу Раттигану. Она кричала: «Я убила их, убила! Помоги мне их похоронить!» И мы подумали, что она говорит о старике Раттигане с Маунт-Лоу, о Царице Калифии с Бункер-Хилл… А ведь все на самом деле не так! Она их не убивала, она просто хотела, чтобы ей помогли убить… Констанцию!
– Еще не легче. Приехали… – проворчал Крамли.
– «Помоги мне убить Констанцию!» – говорила Констанция. Спрашивается, зачем? Ради Жанны д’Арк! Вот ответ. Ей просто до зарезу нужна была эта роль. Она же целый месяц к ней готовилась. Так ведь, Фриц?
– Подожди, я только выну монокуляр и вставлю обратно… – Фриц смотрел на меня застывшим взглядом.
– Послушай, Фриц! Она прекрасно понимает, что эта роль не ее… И все-таки есть один способ, чтобы она смогла стать Святой Жанной!
– И какой же, не скажешь ли?
– Скажу ли! Ей просто нужно было убежать от тебя, вернуться в свое прошлое – и жестко пересмотреть всю свою жизнь… Вырвать с корнем, убить одну за другой все свои сущности, изгнать всех призраков… И только потом, когда все эти Констанции будут мертвы, можно было приступать к заданию. Только тогда она могла бы попробовать приблизиться к этой роли – только попробовать, без всяких гарантий, что получится. Она ведь в жизни не играла ничего подобного. Такого шанса у нее еще не было никогда. Но все это обретало смысл только при одном условии: она должна убить свое прошлое. Как ты не понимаешь, Фриц? Этим объясняется все, что происходило в последнюю неделю. С Констанцией, со всеми остальными… Все эти ее внезапные появления, исчезновения и воскрешения из ниоткуда…
– Нет, нет! – замотал головой Фриц.
– Не нет, а да, – сказал я. – Как только ты назвал имя, мне сразу все стало ясно. Святая Жанна – вот он, настоящий мотив. Недостижимая мечта всех женщин на этой земле…
– О господи, убейте меня!
– Нет, Фриц! Ты будешь оправдан! Это же ты разгадал этот ребус! Теперь, если мы найдем Констанцию и скажем ей, что, может быть, возможно, не исключено – она получит этот шанс… С некоторой долей… – Я запнулся. – Фриц! Ну, говори…
– Что?
– Если Констанция внезапно преобразится в Орлеанскую Деву… Если она будет выглядеть неправдоподобно молодо, изменится чудесным образом – тогда ты дашь ей эту роль?
Фриц нахмурился.
– Только, пожалуйста, сделай милость, не надо на меня давить!
– Я не давлю. Но послушай. Разве у нее не было в жизни периода, когда она могла сыграть Деву?
– Да, был, – помолчав, сказал Фриц. – Но тогда было – тогда, а сейчас – это сейчас!
– Выслушай меня. Если все же случится чудо – и у нее получится? Просто подумай о ней, как будто – вот она, стоит здесь. А от прошлого абстрагируйся совсем. Вспомни ту Констанцию, которую ты знал когда-то… Ей бы ты дал эту роль – если бы она попросила?
Фриц взял в руки свой стакан. Потом поставил его и наполнил из запотевшего хрустального графина. И наконец сказал:
– Ну, хрен его знает… Наверное, мог бы. Но только не дави на меня. Ради всего святого, не дави!
– Фриц, а если мы найдем ту самую Констанцию и она тебя попросит – согласишься ли ты хотя бы… подумать?
– О господи! – взорвался Фриц. – Мама моя дорогая! Да! Нет! Не знаю!
– Фриц!
– Черт возьми, прекратишь ты ныть или нет! О’кей! Согласен! Но только – подумать!
– Отлично! Потрясающе! Теперь, если только нам удастся…
Независимо от меня мой взгляд заметался по берегу, пытаясь отыскать вдалеке вход в этот чертов водосток. Когда я спохватился – было уже поздно.
И Крамли, и Фриц все просекли.
– А юноша-то, не будь дурак, знает, где Медея, – сказал Крамли.
Знаю, да, конечно, знаю! Сам же и спугнул ее своими идиотскими воплями!
Фриц направил монокуляр на слив водостока.
– Это оттуда ты явился? – спросил он.
– Вот именно – явился не запылился… – фыркнул Крамли.
– Ну да, не я был за рулем… – виновато сказал я.
– Какого черта было вообще лезть в эту сточную канаву? Что толку с того, что ты нашел там свою Раттиган? Ты же снова ее потерял.
Да, потерял! Как это ни прискорбно!
– А может быть… – задумчиво протянул Фриц. – Заметь, я сказал – может быть… ты просто не туда пошел?
– Что значит – не туда?
– Здесь, в этом чокнутом Голливуде, – продолжал Фриц, – можно ожидать чего угодно. Почему ты так уверен, что путь в водостоке только один? Эти туннели вполне могут разветвляться на несколько направлений.
– На юг, на север, на запад и… – на этом слове я невольно запнулся, – и на восток.
– На восток! – гаркнул Фриц. – Ja, на восток!
В ту же секунду каждый из нас мысленно совершил бросок через холмы и спустился вниз, прямо к Глендейлу. Никто и никогда не бывает в Глендейле. Там можно оказаться только в одном случае.
Если ты умер.
Фриц Вонг подкрутил свой огнедышащий монокуляр, и на губах у него появилась самая порочная из всех улыбок, которые бывают в природе.
– Клянусь своей печенью! – сказал он, взяв в объектив весь восточный фронт. – Это будет грандиозный финал. Сценарий не понадобится. Хотите знать, где она прячется? На востоке! Ушла под землю!
– Куда-куда ушла? – спросил Крамли.
– Это же Раттиган… Хитрая лиса, хищная кошка… Она уходит под землю, прячется в норе, сбегает от позора. Она смертельно устала от всех своих жизней. Единственное ее желание – завернуть их всех в ковер Клеопатры[412]– и поместить в банк Вечности. С глаз долой. В темноту. А под землей места много… – Он выдержал паузу, наслаждаясь нашим ожиданием. – Особенно на Форест-Лаун.
– Господи, Фриц, это же кладбище!
– Кто тут режиссер, в конце концов? – сказал Фриц. – Ты просто не туда свернул – к свежему воздуху, к морю, к жизни… А Раттиган – пошла на восток, на зов Смерти. Смерть позвала ее – от имени их всех. И она ответила им – уже от имени самой себя.
– Складно звонишь, – сказал Крамли.
– Ты уволен, – парировал Фриц.
– А я и не нанимался. Что дальше?
– Пойдем и докажем, что я прав!
– То есть, по-твоему, Раттиган спустилась в дождевую канализацию и пешком отправилась на восток – или поехала, или ее подвезли?
– Вот именно! – сказал Фриц. – Так и буду снимать. Это же готовый фильм. Пальчики оближешь…
– Но зачем ей идти именно на Форест-Лаун? – попытался возразить я, смутно подозревая, что не кто иной, как я сам, ее туда и отправил.
– Чтобы умереть! – с торжествующим видом объявил Фриц. – Кто читал повесть Людвига Бемельманса[413] – о старике, который, когда умер, поставил себе на голову зажженную свечу, обвешался венками и, будучи единственным участником похоронной процессии, прошествовал в могилу? Констанция сделала примерно то же самое. Отправилась в последний путь – и теперь уже в последний раз… Ну так что, я завожу мотор? Кто-нибудь еще едет? Поверху поедем – или под землей?
Я посмотрел на Крамли, он – на меня, а потом мы оба – на слепого Генри. Он уловил наши взгляды – и коротко кивнул.
За это время Фриц успел уйти – не забыв прихватить водку.
– Идите первыми, – сказал Генри. – Только материтесь почаще и погромче, чтобы я вас не потерял.
Мы двинулись к драндулету – сначала я и Крамли, потом – Генри.
Фриц уже сел в свою машину. Прямо перед нашим носом он хлопнул дверцей и посигналил.
– Давай-давай, колбасник хренов! – крикнул Крамли.
– Эй! Где тут ближайшее шоссе для смертников? – Автомобиль Фрица взревел и подпрыгнул на месте.
Мы стояли на распутье, поглядывая то внутрь туннеля, то на дорогу.
– Ну что, куда едем, красавчик? – спросил Крамли. – В Дантов Ад или на трассу 66?
– Дай подумать… – сказал я.
– Можешь не трудиться! – выкрикнул Крамли.
Мы поискали глазами машину Фрица – ее нигде не было.
И только повернув головы направо, мы увидели, как в глубине туннеля прощально тают два красных огонька.
– Проклятье! – прорычал Крамли. – Этот козел все-таки рванул через трубу!
– Что будем делать? – спросил я.
– Ничего не делать! – С этими словами он полностью утопил педаль газа.
Мы развернулись и нырнули в туннель.
– Это же безумие! – заорал я.
– Пить надо меньше! – Крамли грязно выругался. – И еще три раза так!
– Хорошо, что я этого не вижу… – сказал Генри, который сидел на заднем сиденье и разговаривал со встречным ветром.
Мы двинулись по водостоку, держа курс в глубь материка.
– А мы проедем? – спросил я. – Какая тут высота потолков?
– Около трех метров, – прокричал Крамли. – Чем глубже забираешься, тем выше свод. В Глендейле вода стекает с гор, там канал вообще широкий. Держитесь крепче!
Машина Фрица почти скрылась из виду.
– Вот урод, – сказал я. – Интересно, он имеет хоть малейшее представление о том, куда ехать?
– Имеет, – кивнул Крамли. – До Китайского театра, а потом налево – и прямиком в сад мраморных камней.
Наш мотор завывал так, что мог бы озвучивать конец света. В этом грохоте толпа лунатиков, которая замаячила впереди, показалась мне особенно жуткой. Я узнал их.
– О господи! – завопил я. – Мы их собьем! Нет! Не сбавляй скорость! Они же ненормальные! Только не останавливайся!
Мы не останавливались. Мотор ревел. Мимо нас, увековеченная на стенах, пролетала история Лос-Анджелеса… Наскальные рисунки, граффити, шокирующие иллюстрации быта бомжей, сороковой год, тридцатый, двадцать пятый, гадкие рожицы, пошлые картинки, и ничего живого…
Наконец, мы врезались в самую гущу подземных психов, которые встретили нас визгливыми воплями. Крамли сбавил скорость, но не остановился. Мы просто ехали и резали толпу пополам, разбрасывая ее направо и налево.
Вдруг один из призраков поднялся и, пошатываясь, начал что-то бормотать.
Эд, Эдвард, Эдди… О, Эдуардо! Это опять ты?
– Ты не попрощался со мной! – исступленно выкрикнул Эд – и, не успел я всхлипнуть, как он уже остался позади.
Мы помчались дальше – как будто спасались бегством от моей вины… Все оставалось позади, и чем дальше мы углублялись в туннель, тем сильнее меня сковывал ужас.
– Как же мы сможем понять, что мы приехали? – спросил я. – Здесь ведь нет никаких указателей. А может, мы просто их не видим?
– Действительно, – сказал Крамли, – надо приглядеться…
Мы пригляделись и увидели, что в туннеле полно всяких знаков, нарисованных где мелом, а где черной краской.
Крамли сбросил скорость. Прямо перед нами на стене были нацарапаны несколько распятий и могилок.
– Если верить гиду по имени Фриц, то мы уже в Глендейле, – сказал Крамли.
– Значит, это…
– Да. Форест-Лаун.
Крамли включил дальний свет, и мы медленно двинулись вперед, виляя то вправо, то влево. Очень скоро мы увидели лестницу, которая вела наверх – в люк, прикрытый решеткой. Рядом с ней стояла машина Фрица, а сам он карабкался по ступенькам в небо. Кресты начинались уже здесь.
Мы вышли из автомобиля и, миновав пересохшие лужи, тоже полезли наверх. Что-то громыхнуло в вышине у нас над головами. Кажется, это был не гром, а Фриц, который сдвигал железную решетку. Дождь, тем не менее, закапал.
Поднимались молча, и только Фриц где-то над нами выкрикивал режиссерские указания:
– Давайте уже, шевелите булками! Мудачье…
Мы посмотрели вниз.
Слепой Генри явно не планировал оставаться в арьергарде.
Глава 44
Гроза прошла, но дождь все еще накрапывал. Небо вело себя как коварный соблазнитель, которого хватает только на обещания.
– А мы еще на этом свете? – спросил Генри.
Через ворота кладбища Форест-Лаун был виден огромный склон, беспорядочно усеянный торчащими из травы могильными камнями – как после метеоритной бомбардировки.
– Говорят, электорат здесь побольше, чем в Падьюке, Ред-Ривере, Вайоминге и Азузе, вместе взятых, – проявил осведомленность Крамли.
– А я люблю старые кладбища, – сказал Генри. – Здесь есть что потрогать… И могилы такие, что на них лежать можно, вместо статуй… Или прийти ночью с девушкой поиграть в доктора…
– Или проверить, на месте ли у Давида фиговый листок… – вставил Фриц.
– Бесполезно, – сказал Генри. – Парню крупно не повезло. Когда его перевезли сюда на корабле, он был еще без листка. Сначала целый год провалялся под брезентом в форте – дабы не оскорблять чувства пожилых дам в теннисных туфлях. Ну, а потом решили налепить ему этот дурацкий листок. Чтобы всем испортить удовольствие. Но перед тем как налепить, отбили ему… тренажер для изучения системы Брайля. Наверное, подумали, что надо блюсти нравственность среди мертвецов. Живые, бог с ними, пусть себе устраивают предварительные ласки по ночам на могилах. Мертвые же намного опаснее – у них-то разврат не предварительный, а уже загробный…
Мы стояли под моросящим дождем, высматривая путь[414] к погребальной конторе.
– Уходит под землю… – шепнул кто-то у меня над ухом. Кажется, это был я сам.
– Надо двигать! – сказал Крамли. – Через полчаса вся дождевая вода с холма будет внизу. И наши машины смоет в океан.
Мы посмотрели на зияющий люк. Оттуда уже доносился шепот воды.
– Не шути так! – сказал Фриц. – У меня коллекционный автомобиль!
– Я и говорю – надо двигать! – повторил Крамли.
Мы рванули через улицу к зданию конторы.
– Про кого будем спрашивать? – спросил я. – И что?
Судя по взглядам, этот вопрос поставил всех в тупик.
– Про Констанцию?
– Ну, конечно, – ворчливо сказал Крамли. – Про Констанцию, про газетные заголовки и про черные списки. Про псевдонимы, про подвал и помаду на зеркалах…
– Извини, не расслышал? – спросил Генри.
– Проехали. Это была развернутая метафора. Пошли быстрей!
Бодрым шагом мы прошествовали под своды чертога смерти, который по совместительству оказался царством конторщиков и картотечных шкафов.
Брать номерок и томиться в ожидании нам не пришлось: какой-то очень высокий мужчина – пепельный блондин с лицом цвета мороженых устриц – стремительно спланировал за ближайший к нам письменный стол и посмотрел на нас с такой неприязнью, как будто мы только что вылезли из мусорного контейнера.
Затем он выложил на стол свою визитку и пододвинул ее к Крамли.
– Вы – Грей? – спросил тот.
– Элихью Филлипс Грей, как видите.
– Мы хотим купить участки на кладбище.
Губы Элихью Ф. Грея подернулись улыбкой, как зимнее озеро льдом. Отрепетированным жестом фокусника он разложил перед нами карту и прайс-лист.
Крамли не удостоил их и взглядом.
– Сначала – вот это… – Он вытащил составленный мною список фамилий и положил его перед Греем – вверх ногами.
Тот молча на него уставился.
Затем Крамли достал из кармана несколько свернутых в рулон стодолларовых купюр.
– Подержите пока это у себя, молодой человек… – Бросив рулон мне, он вновь обратился к Грею:
– Вам известны эти фамилии?
– Да, известны, – сказал Грей и снова впал в молчание.
Крамли выругался сквозь зубы.
– Зачитайте их, молодой человек.
Я стал одно за другим называть имена.
– Холли Морган.
Грей влез в картотеку.
– Она здесь. Похоронена в двадцать четвертом.
– Полли Старр?
Последовал шелест карточек.
– Тоже здесь. Двадцать шестой год.
– А Молли Серс?
– Есть. Двадцать седьмой.
– Эмили Данс?
– Двадцать восьмой.
– И все похоронены здесь? Точно?
Грей обиженно нахохлился.
– За всю свою жизнь я не ошибался еще ни разу. Но здесь как-то… очень странно… – Он заново просмотрел карточки, которые только что откопал. – Не понимаю. Они что – все родственницы, все из одной семьи?
– В смысле?
Грей бросил на карточки ледяной взгляд, как будто хотел их заморозить.
– А вот, посмотрите, – все они похоронены в одном и том же готическом склепе.
– То есть как? – Крамли прямо на глазах выпал из образа скучающего скептика и схватил со стола карточки. – Как это может быть?!
– Это очень странно. Но все эти женщины с разными фамилиями отправлены на покой в одну и ту же гробницу – мемориальное сооружение с восемью полками для упокоения восьми членов одного семейства.
– Но они не принадлежали к одной семье! – сказал Фриц.
– Очень странно… – продолжал твердить Грей. – Ничего не понимаю.
Я стоял как громом пораженный.
– Нет-нет, стоп… – прошептал я.
Фриц, Крамли и Генри, как по команде, обернулись ко мне.
– Ну-у-у? – Грей приподнял свои заснеженные брови.
– Это же гробница? Фамильный склеп? Значит, над входом должно быть имя. Имя, высеченное в мраморе…
Грей просматривал карточки, мы напряженно ждали.
– Раттиган, – сказал он.