Исповедь черного человека Литвиновы Анна и Сергей
Парень бросился туда и через минуту услышал голос матери, и даже перестал обращать внимание, что его могут слушать все эти люди на почте (а уж телефонистка – наверняка). Закричал:
– Мамочка, привет! Что-то случилось?
Все-таки от срочных вызовов на переговоры сердце бывало не на месте – хотя самые неприятные известия все-таки сообщали обычно напрямую, телеграфом.
И сразу потеплело, как услышал звенящий от радости мамин голос:
– Все хорошо, Владик, просто хотела тебе сказать, что мы скоро увидимся!
– Как?!
– Я приезжаю в Москву! Представляешь?! На целый месяц! На курсы повышения квалификации. Жить буду в гостинице.
– Как хорошо! А когда ты едешь?
– После ноябрьских.
– О, замечательно! Повидаемся.
– Да! И сходим в театр. Ты поведешь свою старушку-маму в театр?
– Ну, во-первых, ты совсем не старушка. А во-вторых, с большим удовольствием. Я как раз постараюсь достать хорошие билеты. В месткоме или непосредственно в кассах.
– А как ты себя там чувствуешь, сынок?
Тут началось обычное мамино занудство: не болеет ли он, как учеба и появилась ли у него девушка. А что вы хотите: Владик у нее единственный сын, растила без мужа, в войну его чудом сберегла – как же за ребенка не волноваться!
Владик на вопросы о здоровье и о девушке отвечал односложно, с трудом скрывая, и от мамы, и от очереди, свое раздражение. Высказался, отчасти работая на публику:
– Ма, да какие там девушки?! Первым делом у нас ты же знаешь что – самолеты. – И, чтобы перевести разговор, спросил: – Как там Аркадий Матвеевич?
Аркадием Матвеичем звался отчим. Вернее сказать, не отчим, а новый мамин муж. А еще точнее, даже не муж – они не расписывались, а просто, как формулировалось в милицейских протоколах, сожитель. По сути, он был, конечно, маминым мужем. Спали они вместе и теперь, когда Владик в Энске не жил, даже заняли бывшую его комнату, и ему, когда приезжал домой на каникулы, приходилось дрыхнуть в одном помещении с бабкой. Раньше, когда отчим еще не вернулся из своих мест отдаленных, диспозиция была иная: у Владислава имелась в распоряжении своя собственная, персональная опочивальня (она же кабинет), а мамочка спала в другом покое с бабушкой.
Отчим, как сообщила мама, был здоров и даже устраивался на работу.
– Ну, я рад, – сухо бросил Владик. – А как бабуля?
– Хорошо. Только по тебе скучает.
Бабуля была вторым человеком (после мамы), который его безоговорочно любил. (Любовь остальных, прочих людей ему в ходе жизни следовало завоевывать.) Наверное, бабушка любила Владика даже сильнее, чем мама, – во всяком случае, уж точно безоглядней, чем она. И внук с большой охотой бабкину любовь использовал. И отдавал свое чувство в ответ, конечно. Бабушка была маленькая, сухонькая, чуть сгорбленная, точь-в-точь как рисуют старушек в книжках для детей. Все в бабке было родным, и все молодого человека устраивало – за исключением мелочей, правда: что она крестит его всякий раз при расставании и по утрам и вечерам бормочет свои молитвы, уже почти даже не скрываясь от чужого Аркадия Матвеича.
– А что тебе из дома привезти? – спросила мама. – Может, тебе из книг что нужно?
Мамуля, в силу того что работала библиотекарем, проблем с книжками не имела. Она даже могла один-два особо нужных сыну томика зарегистрировать на себя и привезти ему в столицу – с тем, конечно, что он их не потеряет и обязательно вернет в фонд, когда приедет на родину в каникулы.
– У меня там, дома, остались «Межпланетные путешествия» Перельмана. Если можешь, привези.
– Тебя наш спутник вдохновил перечитать?
– Да, он самый.
Для похода на кафедру друзья приоделись. Оба, и Владик, и Радька, нацепили галстуки и белые рубашки. Выбор был невелик, у каждого всего-то по паре рубашонок имелось, одна повседневная и вторая – праздничная. Галстуки – два на троих, для специальных и торжественных случаев.
В то время не существовало никаких, ни неписаных, ни, тем паче, писаных правил, согласно которым мужчинам следовало носить галстуки. Дресс-код (да простится нам ультрасовременное словцо в столь замшелом контексте) был достаточно гибким, подвижным, летучим. Многое зависело от внутреннего самоощущения. Конечно, имелись случаи, когда ношение галстуков мужчинами являлось обязательным и даже не обсуждалось. К примеру, на военной кафедре. Или в случае вызова в райком, не говоря уж о горкоме. В остальном допустимы были, как говорится, варианты. Владик, к примеру, если шел в театр с друзьями (даже когда в Большой!), предпочитал рубашку со свободным воротом. Ну, а коли вдруг приглашал девушку, то украшал себя удавкой.
В данной ситуации – вызов на кафедру, да не простой, а телефонограммой, – и Владик, и даже свободолюбивый Радий, не сговариваясь, сочли, что повод галстука заслуживает.
На кафедре их уже ждали. Секретарша нелюбезно буркнула: «Иноземцев и Рыжов? Явились? Ты, Рыжов, ступай отсюда, погуляй, подождешь немного, а ты, Иноземцев, проходи».
В кабинетике, где сидел завкафедрой, его самого не было. Председательский стул пустовал. Однако за столом для посетителей, под портретами Ленина и Сталина, сидел незнакомый мужчина в очках. Владик также успел заметить, что тот был в костюме, однако в рубашке с распахнутым воротом и безо всякого галстука.
– Иноземцев? – приветливо спросил мужчина. – Проходи, садись.
Владик устроился напротив. Он нервничал, поэтому никак не мог составить впечатление, что это за мужчина, откуда он и о чем пойдет разговор.
– Меня зовут Константин Петрович, – любезно промолвил гость. – Фамилия Феофанов.
Он был худощавый, средних лет и, как показалось, своего поля ягода: интеллигент и, конечно, технарь – ученый или конструктор. От этого Владик непроизвольно почувствовал к нему симпатию.
– Владислав Иноземцев, – постарался быть солидным молодой человек.
– Вы, Владислав, на пятом курсе учитесь?
– Да.
Мужчина, казалось, задавал самые простые вопросы для того, чтобы расположить студента, победить его застенчивость.
– Скоро диплом?
– Если доживу, – Владик постепенно осваивался.
– Ну, какие ваши годы! А о будущей работе вы не думали?
– Поеду, куда пошлют, – молвил парень, а потом оговорился: – Куда Родина отправит, – так выходило правильнее. А сам подумал: «Похоже, явился «сват». Не рано ли?»
«Сватами» назывались в студенческом обиходе представители заводов и конструкторских бюро, которые зазывали будущих выпускников на свои предприятия. Однако обычно они подходили в институте к тем, кто был старше, – уже к дипломникам. И первыми «сватали» отличников. А Иноземцев, хоть учился без троек и стипендию всегда получал, первым учеником никогда не был. Но Константин Петрович, казалось, услышал его мысли и пояснил:
– Мы тут прочитали вашу курсовую. О заатмосферном аппарате, правильно? – Владик кивнул. – Толково написано. Почти похоже на правду. Особенно если учесть дефицит, который у вас, конечно, имелся в процессе работы. Я имею в виду исходную информацию. Вы совместно с Рыжовым работу делали?
Юноша кивнул.
– И с Кудимовым.
– Молодцы, – мужчина еще раз похвалил, однако похвала его прозвучала так, словно взрослый восторгается куличиком, что испек из песка несмышленыш. Впрочем, он добавил: – Нам такие ребята, как вы, нужны.
– Кому это – «вам»?
– Одной организации, которая занимается очень интересными вещами.
– Какими вещами?
– А вот это пока секрет. Но я вас уверяю: если вы к нам придете, не пожалеете. Никто пока не жалел.
– Но я ведь еще учусь.
– А мы и не приглашаем вас немедленно. Во всяком случае, не на полную ставку. Придете к нам покуда на должность техника. На полставки. У нас, между нами говоря, острая нехватка технического персонала. Не хватает нам расчетчиков, – доверительно сказал мужчина. – Объем вычислений огромный. А счетно-решающих машин пока недостаточно. Их, что там говорить, практически нет. Поэтому вы нам поможете своим трудом расширить, как говорится, одно из узких производственных мест. А там присмотритесь к тому, чем мы занимаемся, глядишь, выберете диплом по нашей тематике. У нас преддипломную практику пройдете. Руководителем вашего диплома станет один из наших ведущих специалистов – да хотя бы и я, подберем вам и оппонента, и рецензентов. Защититесь спокойненько – и уже насовсем. Как вам такая перспективка?
– Впечатляет, – кивнул Владик. Он действительно был впечатлен и, чего там скрывать, горд предложением. – А, извините, можно вопрос? – Мужчина кивнул. – Ваша контора в Москве находится?
– Нет, неподалеку.
– Тогда я, наверно, вам все равно не подойду. У меня нет московской прописки. И подмосковной нет.
Впервые Владик открыто глянул в лицо незнакомца и понял, что тот совсем еще не стар, и даже сказать, что он средних лет, довольно сложно. Лет ему было не больше сорока, а скорее, даже ближе к тридцати. Хотя держался мужчина солидно, но не оттого, что важничал, а просто был уверен в себе и казался человеком на своем месте.
– Мы знаем, что вы не москвич, – кивнул «сват». – Но мы утрясем этот вопрос. Будет у вас постоянная прописка, будет. Правда, областная, скорей всего, но какая вам разница? На первых порах, после того, как к нам распределитесь, будете жить в общежитии для молодых специалистов. А потом, глядишь, и очередь на квартиру подойдет. У нас сейчас жилищное строительство хорошо поставлено. Зарплаты мы высокой не обещаем, но у нас премии солидные, надбавки, интересные командировки. А главное, есть где развернуться. Вы, я вижу, по натуре исследователь, сможете и тему свою разрабатывать, и защититься со временем, очень даже быстро. Ну, убедил?
Больше всего Владику хотелось как можно скорей заорать: «Да!!!» Подумать только! Прописка под Москвой, общага, со временем своя квартира! И диссертация маячит! Но он, для пущего форсу, спросил:
– А Рыжову вы то же самое предлагать будете?
– Друг он твой? – гость незаметно перешел на «ты», и это почему-то оказалось приятно.
Юноша кивнул.
– А ты хотел бы, чтобы вы с ним вместе трудились?
– Конечно!
– Да, и ему тоже.
– А почему вы Кудимову не предложили?
– Кудимову? – казалось, удивился мужчина. – А, это третий друг ваш… На этот вопрос я не готов ответить. Возможно, – человек мягко улыбнулся, – ему предложат что-нибудь другое.
– А еще один вопрос можно?
– Можно.
– Ваша тематика связана с тем, что… – он запнулся, не зная, как похитрее сформулировать, и, наконец, докончил полушепотом (получилось не очень солидно): – …что сейчас там летает? – пальцем Владислав указал на потолок.
Мужчина скупо улыбнулся и коротко кивнул.
– Тогда я согласен.
На следующий день Владик поехал электричкой с Ярославского вокзала. Москва скоро, едва миновали станцию Северянин, кончилась. Начались домики, сосны, деревянные платформы: Лосинка, Перловка, Тайнинка…
На станции Подлипки он вышел, как ему объяснил Константин Петрович: на правую сторону по ходу движения. Здесь царила совсем патриархальная, почти деревенская тишина. Приезжих встречало древнее бревенчатое здание с надписью «Хозмаг». По периметру станционной площади росли лесные деревья. Трудно было даже представить, что где-то здесь придумывают и, возможно, делают мощные и грозные ракеты, которые могут перелететь с континента на континент, поразить врага или отправить в космос мирный спутник. Он пошел, как было велено, по улице Коминтерна, застроенной симпатичными трехэтажными домиками.
Довольно быстро он нашел ничем не примечательную проходную. Впрочем, дальше обитой дерматином двери, где сидел мордатый кадровик в гимнастерке (однако без погон), его не пустили. Владислав заполнил чрезвычайно подробную анкету. Анкета у него, в целом, была хорошая: не был, не состоял, не участвовал. Не подвергался, на оккупированной территории не проживал, родственников за границей не имею. Значился, правда, в жизнеописании Владислава серьезный изъян: отец. Вернее, его отсутствие. Натурально, вместо фамилии-имени-отчества папани у Иноземцева в анкете следовал прочерк. Фамилию Владик носил маманину, а отчество – дедово. Конечно, без отца было плохо – и в жизни, и в смысле анкеты. Но все равно лучше папаши вовсе не иметь, чем если он враг народа, или пропал в войну без вести, или даже проживал на оккупированной территории. Усыновил бы его, допустим, Аркадий Матвеевич – что хорошего? Тот и в плену был, и в лагере восемь лет просидел. С таким отцом не то что в почтовый ящик – на овощебазу не взяли бы. Все же хорошо, что с мамой они не расписаны. Формально – совершенно чужие люди.
Об этом думал Владислав, возвращаясь домой на электричке: все-таки должны взять. Нет у него в анкете никаких изъянов. Но мало ли что: может, он сам не ведает за собой греха, а органы наковыряют что-нибудь.
Глава третья
Галя
Мальчики часто многого не знают о девочках. О чем те думают, чего хотят, к чему стремятся. Эта неосведомленность и становится главной причиной ссор и столкновений между полами – до свадьбы и в первые годы брака. Потом, имея значительный опыт супружества, наконец, начинаешь отчасти понимать прекрасные половины (а те, наоборот, начинают разбираться в мужчинах) – ан, глядь, поздно. Время ушло. Женщины, оказывается, тебе уже не нужны. А ты – им.
Ни о чем подобном даже не задумывался тогда, в пятьдесят седьмом, третий друг из компании маевцев, Вилен Кудимов, когда отправлялся на поиски двух подруг, Галины и Жанны. Но больше, конечно, Жанны. Он не мог забыть те три часа, что провел рядом с нею в тамбуре поезда, идущего из Бийска в Москву, и, главное, ее сладкий поцелуй. Да и в секретной книжке его вдруг в какой-то момент оказалось, что девушек, которые, подобно ей, имеют пятерку по критерию «П», больше просто нет.
Между тем тот поцелуй в тамбуре отстоял от него – во временном промежутке – на расстоянии целого месяца. Но с девушками – особенно с теми, что настойчиво ищут свой путь в жизни (и свою пару), за месяц часто происходят серьезные перемены. Юноше кажется, что он возвращается к прежней деве – а она уже стала совсем другой. Вот и с Жанной, и с Галей за истекший месяц произошло всего столько, что они обе очень переменились.
Началось с того, что однажды Жанна пришла домой, в общежитие, с идеей:
– Я предлагаю, Галка: давай запишемся в аэроклуб!
– Куда?! – вытаращилась Галя.
– В аэроклуб! В ДОСААФ! Прыгать с парашютом!
– Зачем?!
– Ты не понимаешь! Разве ты не чувствуешь, что сейчас небо – это модно? Все на самолетах туда-сюда летают. Новый лайнер Ту-104 до Парижа без посадки добирается. Скоро в Нью-Йорк отправится. Спутник опять же запустили. Небо – это стиль!
– Ну и что с того?
– А то! Всегда там, где модно, кучкуются самые перспективные ребята. И все, заметь, москвичи, как правило! Опять же, я узнавала, в аэроклубах двадцать парней приходится на одну девушку. А то и все пятьдесят! Не то что наш вуз, где ребят полторы калеки. Напряженное внимание всего мужского контингента нам с тобой обеспечено!
– А ты не побоишься прыгать? Помнится, ты мне говорила, что высоты трусишь.
– А, чепуха! Преодолеем. В конце концов, инструктор вниз столкнет. А потом – когда еще до прыжков дело дойдет! Я узнавала: сначала они там изучают матчасть, слушают лекции, парашюты учатся укладывать, на тренажерах занимаются.
– Теоретический бубнеж? В вузе надоело.
– Но вокруг, представь, – одни парни! Я, может, скорее, чем в первый раз с самолета, замуж за кого-нибудь прыгну. Нет, все, решено. Идем с тобой в аэроклуб в ближайшее воскресенье.
Галя прислушалась к себе. Ее мама так выучила: перед любым решением, что предстоит принять, спрашивай, прежде всего, свое сердце. Что оно подскажет. А уже потом включай мозги и делай расчеты. И студентка вдруг поняла, что прыгнуть с парашютом – ей хочется. Она удивилась и подумала: с чего бы это? Но, если поразмыслить, она всегда любила высоту! И когда товарищ весной зазвал ее на последний этаж высотки МГУ, она смотрела вниз на столицу, и ей не просто нравился вид Москвы с Ленинских гор. Она испытывала приятное щекотание в груди, и ей хотелось – о, да, и впрямь хотелось! – броситься вниз и поплыть над этим городом!
На самолетах Галя, как и большинство ее современников, никогда не летала – а тоже как хотелось бы! Да и потом, если разбираться, ей, помимо высоты самой по себе, всегда нравилось именно прыгать. Она вспомнила, как маленькая, зимой, забиралась на крышу сарая и сигала в громадный, нанесенный внизу сугроб. Проваливалась, когда снег был мягкий, с головой – но все равно, раз за разом, влезала и рушилась, влезала и рушилась. И чувство полета так приятно было! И мало кто из мальчишек мог ее прыжок повторить! Только уж самые взрослые, отчаянные. А все другие ей завидовали и уважали.
И ей мгновенно представилась картина: вот она заходит в самолет. В летном шлемофоне и в очках, с парашютом за плечами. Она идет вместе с группой парней, экипированных так же. Железная птица разбегается, взлетает и начинает набирать высоту. Все выше и выше, земля становится далекой. Дома и машинки похожи на кубики и букашек. Ревут винты. Командир говорит: высота три тысячи метров, пора прыгать. Инструктор открывает дверь. Оттуда доносится свист воздуха. Стальная машина мчит намного выше облаков. Парни один за другим подходят к краю и отшатываются в ужасе: нет, нет, я не могу! И тогда она, Галя, отстраняет от люка всех и говорит: а я прыгну! Все сразу начинают уважать ее, перешептываются: о, Бодрова! Ну, Галка! Во дает! Сильна! Высота три километра! И есть только один парень, который соглашается прыгать. Он почему-то с лицом и фигурой того студента-маевца, с которым они познакомились, когда разъезжались с целины. Его еще звали так же, как погибшего отца: Владислав. И вот он нежно берет ее за руку – и они вместе рушатся в воздушный океан. Планета расстилается под ними, и они летят, летят…
– Эй, подруга! Ты что? – затормошила ее Жанка.
Близкие знали за Галиной способность улетать – не в прямом, разумеется, смысле, а в переносном: задумываться настолько, что даже выпадала из окружающей действительности.
– Да, извини! А что ты спрашивала? Да, я согласна. Пойдем!
– Значит, в субботу, сразу после занятий. Не забудь медсправку у врачихи взять. И не говори никому – а то у нас девчонки ушлые, сразу набегут.
Галя никому и не сказала про новое увлечение, удержала в тайне. Но, судя по тому, что в ближайшее воскресенье с ними в аэроклуб, кроме самой Жанны, отправилось пять других девчонок с курса, подруга пропагандировала небо не только Гале.
Посулы Жанны по части мужского контингента оправдались. На семерых девушек, разом пришедших заниматься в аэроклуб, смотрели как на чудо дивное. И, разумеется, в группе, в которую их определили, они явились единственными представительницами прекрасного пола. А парни, по крайней мере на первый взгляд, подобрались хорошего качества – Жанка и в этом не ошиблась.
Насчет того, что до практики еще далеко, она оказалась права. Занятия начались с теории. В классе, точь-в-точь как в школе на военной подготовке, их усадили за длинные ряды парт. Занятие проводил дяденька в гимнастерке с орденскими планками и нашивками за ранение, потрепанный жизнью и небом. Отставник велел им сидеть тихо и записывать, а сам начал диктовать – по памяти, но шаблонными фразами:
– Для обозначения центра площадки приземления выкладывается хорошо видимый с высоты десантирования знак в виде креста… Для определения направления ветра у земли на площадке приземления устанавливается матерчатый конус или другие указатели. В отдельных случаях (при выполнении показательных прыжков, проведении ПСР и т. п.) допускается определение направления ветра другими способами (пристрелочные ленты, дымы и т. п.).
Он уморил сразу многих. На следующее занятие из пяти девочек, завербованных Жанкой на факультете, не пришли четыре. Ряды мальчишек тоже заметно поредели. К счастью, тот парень, которого Жанна наметила с самого начала, в аэроклуб явился. Гале, как и многим, первый урок тоже не понравился – еще одна скучная лекция, их и в институте хватало. Однако она была упорной девочкой, как положено отличнице и комсомолке. И хотела добиться своего: прыгнуть с парашютом. И проверить себя. И пофорсить потом среди подруг и мальчишек. А кроме того, иначе в воскресенье пришлось бы вообще одной в комнате сидеть: ухажера в настоящий момент у нее не наблюдалось, книги интересной не было, а учиться на всю катушку время еще не пришло: семестр только начался.
Слава богу, на второй раз занятия в аэроклубе пошли веселее. Начали тренироваться в укладке парашюта, и у Галины, на удивление, упражнение получалось – даже лучше многих парней. И мальчики тамошние стали ее замечать, относиться слегка по-рыцарски. Один дверь перед ней открыл, другой подсказал на ушко, как стропы расправлять. Приятно, конечно, что в небе полным-полно мужчин и столь мало женщин. Не то что в педагогике: с точностью до наоборот. Да в аэроклубе любая корова стала бы котироваться – они с Жанкой здесь вообще королевы.
Но если смотреть непредвзято, у Жанки объективно больше шансов – потому что она кокетливей и общительней, чем Галя. Вот всего лишь второе занятие, а возвращаться в общежитие Бодровой уже пришлось одной. У Жанки с тем мальчиком, что она выбрала, сразу началась симпатия, он как-то сразу предложил ей прогуляться по парку – она, недолго думая, согласилась.
Вернулась девушка в общежитие почти в двенадцать ночи и вся взбудораженная.
– Ты представляешь, его зовут Борис. И он москвич! И папа у него – артист. Да не простой артист, народный! Боря меня на будущей неделе обещал в кино с его участием пригласить! – и снова: Боря то, Боря се.
На третьем занятии принялись заниматься на тренажерах. Тот самый Борис, сын артиста, все время крутился около Жанки (или она вокруг него?). Галя рассмотрела его с пристрастием. Парнем он был видным: хорошего роста, чудные воловьи глаза, румянец во всю щеку. Но Галка никогда бы на такого не запала. Чувствовалась в нем какая-то червоточинка. Ни ему, ни Жанке, казалось, не было уже дела ни до самолетов, ни до парашютов. Ни до чего, кроме флирта! А они ведь на том занятии стали почти прыгать: отрабатывали отделение от самолета. Из старой кабины списанного аэроплана, установленной на вышине табуретки, они по очереди отделялись — то есть выпрыгивали в группировке, прижав руки к груди – так, как парашютистам положено. И опять Галку инструктор хвалил. От природы собранная и координированная, она выполняла упражнения лучше многих молодых людей, кулем вываливавшихся из двери.
В следующее воскресенье ни Жанка, ни Борис в аэроклуб не пришли. Гале пришлось ехать одной – но ей неожиданно в таком составе посещать кружок понравилось даже больше. Она на том занятии вообще единственной представительницей прекрасного пола оказалась – как звезда, как Шемаханская царица.
А до неба тем временем оставалось еще далеко. Аэроклубовцы продолжили сигать из ненастоящего самолетика, имитировали приземление на лес, электропровода или воду, а еще изучали отцепную систему. И снова парашюты укладывали.
У Жанки, меж тем, от того воскресенья оказались свои собственные впечатления. Они проигнорировали аэроклуб и ходили с Борисом в кино. Смотрели новый фильм «Девушка без адреса» – того самого режиссера, Рязанов его фамилия, что «Карнавальную ночь» поставил. Про режиссера Боря девушку просветил – он вообще все-все знал про мир кино. Кино было очень смешное, но Борис мешал воспринимать, все пытался ее поцеловать. После сеанса девушка позволила – в щечку, конечно.
А вскоре Жанна пригласила Галю поехать к Борису в гости – на его дачу!
– На дачу?! Ноябрь на дворе! Там же холодно будет! – ужаснулась Галя.
– Ты чудачка! – воскликнула Жанна. – На многих дачах в Подмосковье есть отопление, на некоторых даже газовое. У него в доме, конечно, тоже.
– Да неудобно как-то…
– Да ты что! Я специально Бориса упросила, чтобы он своего друга какого-нибудь пригласил, в расчете на тебя. Что я ему скажу? Друг придет, а я ему – взамен еще одной красивой девушки – дулю? Нет уж, давай, подруга, ты меня не подводи.
И хоть шептало Гале сердце, что не надо ей на ту дачу ехать, она дала себя Жанне уговорить. «Не езди, не езди», – твердил внутренний голос, однако расчет и подруга возобладали. «Коль будут Борисовы друзья, – вкрадчиво шептал разум, – значит, они тоже, как и он, москвичи и, надо думать, из хороших семей. Есть шанс познакомиться и подружиться».
В назначенный день – то была суббота, второе ноября – стояла замечательная, совсем не ноябрьская погода. Казалось, вернулось бабье лето: сухо, тепло. Они поехали на электричке одни. Борис грозился отправиться на дачу пораньше, истопить печку и встретить их на станции.
Когда Жанна и Галя прибыли, он уже ждал на платформе.
Деревья все почти облетели, лишь трепетали на ветру несколько желтых листьев, кружились, падали, валялись у ног. Ими хорошо было шаркать, вздымать толчком ноги. Совсем распогодилось.
Боря встречал их в распахнутом пальто. Пальто было необычное, диковинного цвета кофе с молоком – явно импортное. Ни у кого из знакомых подобных одежек не имелось.
Он галантно подхватил у девушек сумки. Они везли собственноручно приготовленную еду: винегрет и холодец.
Вчера полночи хлопотали в общаге на кухне. Жанка готовить не умела и не любила. Гале кашеварить тоже не слишком нравилось, но в тот раз она старалась. И даже что-то вроде вдохновения испытывала. А Жанка от приготовления пищи отстранилась. Картошку нехотя порезала – и была такова. Теперь Галя волновалась: понравится ли мальчишкам ее стряпня? Если да, она не собиралась замалчивать свои достижения. Надо будет прозрачно намекнуть ребятам, что именно она достигла столь впечатляющих успехов в кулинарии.
Любые достижения требуют жертв – эту аксиому девушка хорошо усвоила. Вот и сегодня обеим пришлось манкировать лекциями: встали спозаранку и бросились в парикмахерскую. Несмотря на ранний час, все равно пришлось выстоять длинную очередь – но зато и укладки, и маникюр девочки все-таки сделали и выглядели теперь очень недурно. Правда, одежда и обувка отставали от заграничных Бориных. В то же время нельзя сказать, что Боря был пижоном, каким-нибудь стилягой: брючины его были нормальной ширины, не узкие, и пострижен коротко, без вызывающего кока.
Борис смотрел на Жанку влюбленными глазами. А Галя чувствовала, что и она тоже хороша теперь: ладная причесочка, маникюрчик, кокетливо повязанный шарфик, прямой взгляд черных глаз. И ей отчего-то показалось, что именно сегодня найдется кто-то, кто ее оценит по достоинству. Во всяком случае, те, кто встречался им на улицах дачного поселка (а их было много по случаю необычно погожего денька), задерживали свой взгляд на этих трех представителях передовой советской молодежи. Встречные мужчины – взрослые и даже лысые, и в велюровых шляпах, и в солидных пальто – пристально – гораздо пристальней, чем обычно! – глазели на обеих девушек.
Они довольно долго шли по поселку. Галя никогда не бывала ни на чьих дачах – в их городке и понятия-то такого не существовало! Только в произведениях Чехова и других классиков читала. Теперь она смотрела во все глаза, какая бывает дачная жизнь.
Большие участки земли простирались за низкими оградками, росли гигантские сосны и ели, а посреди как будто бы нетронутого леса стояли деревянные дома с большими террасами. Многие из них были даже двухэтажными! Галя никогда не видела таких громадных дачных домов. На весь поселок, откуда Галина была родом, вообще имелась лишь пара двухэтажек: больница да школа.
С дач слышались звуки патефона, смех и стук шарика пинг-понга. Жгли листья, сладковатый запах струился над поселком. Никого не видно было в три погибели на грядках – да и не водилось, кажется, тут никаких грядок. На дачах явно проживали лучшие люди страны: академики, поэты, артисты – такие, как Борин отец.
Борис, даром что из подобного окружения, оказался в общении приятным парнем, он совсем не задавался. Много шутил, травил анекдоты. Жанка охотно смеялась, даже если анекдот оказывался, по мнению Гали, не смешным. Она вообще изо всех сил старалась понравиться парню. Даже по поводу снеди, привезенной ими, высказалась без зазрения совести:
– Ох, я так вчера устала с этой стряпней, – в единственном числе, «я устала», можете себе представить?!
– Ага, уморилась: три картошины почистила, – буркнула себе под нос Галка. Подруга пихнула ее в бок, и она Жанку все-таки пожалела, не стала развивать тему. Когда Боря, недослышав, переспросил, о чем она, сказала совсем противоположное:
– Жанна у нас вообще хорошо готовит, – и сделала, незаметно от парня, гримасу своей товарке.
Наконец, пришли. И участок, и дача у Бориса оказались под стать тем, что они видели по дороге: огромные лесные деревья и двухэтажный дом, с террасой на первом этаже и балконом на втором. В доме оказалось сильно натоплено, а в гостиной со смешной мужской старательностью накрыт стол. Колбаса порезана сикось-накось, зато возлежит на сервизе с нимфами – трофейном, а может, антикварном. Даже привезенные девочками холодец с винегретом подали не в тазиках (как принято было в общаге и у них в домах), а переложили в фарфоровые блюда. И еще на даче имелось устройство, которое пока далеко не каждый дома имел: настоящий холодильник – новейший «Саратов». Оттуда Борис выудил по бутылке водки, портвейна и шампанского.
Стол в гостиной был накрыт на четыре персоны. Галя волновалась, какое она произведет впечатление на друга Бори, но тот что-то опаздывал.
Борис заявил, чтов хороших домах сейчас принято, как за границей, выпивать перед обедом стопку-другую, называется – аперитив. Он открыл шампанское, налил девочкам. Сам махнул водки.
Наконец явился долгожданный друг, по имени Сева, однако пришел не один, притащил еще двоих друзей. Одного звали Георгий, или Гога, другой представился Геной. Явление сразу троих парней не понравилось Гале, да и Жанка оказалась не в восторге. Ребята тоже были одеты в заграничное, хотя и не в такое красивое и новое, как у Бори, – наверное, купили ношеное в комиссионке или на барахолке. Держались мальчики совсем не так скромно, как студенты с их с Жанкой курса, – оказались общительны и даже, можно сказать, развязны, чего Галя не терпела.
Борис выставил еще два недостающих прибора, и начался пир. Мальчики форсили друг перед другом и наперебой оказывали внимание Гале. Жанке безраздельно принадлежал Боря. А Гале не понравился, если честно, ни один из новой троицы. У Гоги пованивало изо рта – или то был Гена? Сева выглядел и оказался страшным занудой – излагал свои мысли со скоростью улитки, ни у кого не хватало терпения до конца дослушивать. У Гены (Гоги?) щеки оказались помечены угревой сыпью.
Галя только терпела и нехотя слушала их шутки. Правда, она, вот новость, захмелела сразу мощно, хотя пила одно лишь шампанское, портвейна едва пригубила.
За окнами стемнело, но хозяин не зажигал света. Жанка попросила его это сделать, но Борис предложил:
– А давайте посумерничаем?
Другие мальчишки горячо подхватили идею. Одинокие протесты Гали во внимание приняты не были. Жанна, видать, ни в чем не хотела перечить хозяину и согласилась на интимный свет. Боря встал и принес две свечи в высоких антикварных подсвечниках. Заодно поставил на проигрыватель странную пластинку – она была изготовлена из чьей-то рентгенограммы. Галя слышала о таком, но видела впервые: то была «музыка на костях» – запрещенные в СССР песни записывали подпольным образом на старых рентгеновских снимках. Музыка называлась «рок» или «буги-вуги». Зашипела иголка, заиграли инструменты. Ритм оказался раз в десять скорее, чем когда-либо слышанный Галей. Потом запел, захлебываясь, исполнитель – что-то по-английски, но слов не разобрать. Борис пригласил Жанну, та стала отказываться. Гена (или Гога?) подошел к Гале – однако тоже успеха не имел.
– Оставь их, – пьяноватым голосом бросил Сева. – Они, видать, совсем девственные.
– Вруби им вальсок, – со смехом выкрикнул Гога.
Борис снял пластинку-рентгенограмму и, кривляясь, поставил что-то советское, из конверта. Заиграл джаз Утесова. Гога подсуетился, снова подскочил к Гале. Делать было нечего, пришлось идти. Боря подхватил Жанку. Танцевали фокстрот. У Гоги воняло, оказывается, не только изо рта – другой запах, более вонючий, поднимался из подмышек. То ли от того амбре, что он источал, то ли от слишком быстрого танца Галю стало мутить. Она остановилась, вырвалась из рук парня. Жанка заметила, что подружке нехорошо, тоже прекратила танец, кинулась к ней.
– Кажется, чувиха переусердствовала, – довольно громко прокомментировал кто-то из ребят.
Жанна не бросила Галю, отвела в ванную комнату (на этой даче даже ванная имелась!). Перед девушкой все плыло, как в тумане. Она не понимала, что с ней происходит. Неужели напилась? Никогда в жизни такого не было. Стыд-то какой! Но ведь она пила только шампанское, а портвейна совсем чуть-чуть. Может, ребята тайком в шампанское водку подливали? Галя слышала о таком мальчишеском подлом фортеле от девчонок постарше, но всегда считала, что подобное может случиться только с другими, гораздо более развязными девицами, с какими-то гулящими – а не с нею. И вот, пожалуйста. Стыд-то какой!
Жанна из ванной комнаты отвела Галю наверх по довольно крутой лестнице. Там был большой кабинет. Домашние кабинеты Галя видела до этого только в кино: с огромным столом, книжными полками и зеленой лампой. И еще там имелся кожаный потертый диван с валиками, на который подруга уложила девушку.
– Ой, как стыдно-то… – пробормотала Галя, но мир вокруг нее вдруг совершил два или три оборота, а потом она провалилась в самый глубокий сон в своей жизни.
Проснулась Галя, ничего не понимая: где она находится и что с нею происходит. Потом потихоньку явились воспоминания – и вместе с ними стыд: дача, Борис, стол, незнакомые ребята, «буги на костях», ее внезапное опьянение. Девушка чуть приподнялась на диване. Она оказалась укрыта пледом, а под головой – подушка-думка. Жанна (или, может, Борис?) о ней позаботилась. В кабинете было темно и очень тихо. По ощущениям, царила глухая ночь, часа три, и ниоткуда не доносилось ни единого звука.
Галя рывком привстала на диване. Шторы оказались не завешенными, и через высокое окно проникал единственный источник света – далекий дачный фонарь. «Ой, как стыдно, – жгучая мысль полоснула девушку. – Что подумают ребята. И что скажет Жанка? Я ей все испортила». От былого хмеля не осталось следа, мысли оказались ясными, даже слишком. Единственное, что напоминало о вчерашнем, – сильно болела голова. Да еще во рту страшно пересохло, полжизни бы отдала за глоток воды.
В этот момент на лестнице послышались шаги. «Наверно, Жанка идет меня проведать», – мелькнула мысль. Говорить ни с кем не хотелось, даже с подружкой, и Галя юркнула под плед и притворилась спящей. Сквозь полусомкнутые веки наблюдала за входной дверью.
Она растворилась, и на пороге появились двое: то были парни, которые приехали вместе с Севой вчера и имен которых девушка теперь не могла вспомнить.
– Дрыхнет, – шепотом констатировал один.
– Давай, – срывающимся голосом предложил второй.
– Может, не надо? Вдруг чего…
– Да ладно! Она ж пьяная в дупель! Ничего и не вспомнит!
Галя, ошеломленная, даже не могла сообразить, что творится и чего парни хотят. Мелькнуло, что, может, игра какая-то.
Парни подошли к кровати. Затем первый наклонился над ней, нашел руки и схватил за кисти. Потом приблизился своим вонючим ртом и вцепился в губы. Галя непроизвольно дернулась – и вырвалась. Силы у нее вдруг оказалось много, и она легко освободила свой рот и запястья.
– Ну, что встал?! – горячим шепотом прикрикнул первый мальчишка на второго. – За ноги ее держи!
Второй послушно лапнул Галину выше колен и прижал ее ноги к скользкому дивану. Она дернулась и безотчетно лягнула его – кажется, в грудь. Во всяком случае, тот крикнул «О, черт!» – и на минуту оставил девушку в покое. Но зато первый, по-прежнему молча, стиснул Галю рукой за горло и снова повалил на диван. Девушка захрипела. Положение становилось отчаянным, и внутри у нее словно включился некий механизм, не зависящий от ее мыслей и устремлений, – механизм назывался «инстинкт самосохранения», и теперь только он направлял ее действия. Свободной рукой Галина с размаха засветила парню по голове. Другая рука ткнула его по ребрам. Первый отвалился куда-то в сторону, и, пока не подключился второй, ей удалось вскочить на ноги. Галя завопила что есть мочи:
– Жанна! Помогите! Помогите! Жанна!
Ей никто не отвечал и никто не устремился на помощь. Однако ее вопль испугал насильников, и они оторопело отступили от девушки. Она тяжело дышала – парни тоже. Казалось, в них не осталось ничего человеческого, и они были готовы, словно звери, напасть и терзать самку.
Оба синхронно сделали шаг вперед, и один из них вытянул руки, пытаясь схватить девушку. Галя отступила на шаг. Двое приближались, она двигалась назад. Потом комната кончилась, сзади нее оказались только окно и дверь, ведущая на балкон.
– Мамочки! Помогите! Жанна! – заорала еще раз девушка, но все было тщетно. А первый уже совсем приблизился и снова схватил ее за запястье.
И тогда Галя, как и раньше, движимая не мыслью, а инстинктом, вырвалась из его клешней, засветила куда-то ногой – непонятно куда, однако парень пробормотал: «А, черт!» – и скрючился. И Галя, не дожидаясь, пока нападет второй, рывком распахнула дверь и, путаясь в занавеске, выскочила наружу, на балкон.
Поселок спал. Свет в доме – внизу, на первом этаже – не горел. Не светились окна и в других особняках, по соседству. Пространство ночи освещалось только далеким фонарем. Глянцево отливали в его блеске листы и трава.
На балкон выскочили, один за другим, оба насильника. Лица их были искажены. Кажется, в них тоже проснулся инстинкт – инстинкт охотников, не менее сильный, чем Галино чувство самосохранения. И тогда она, задыхаясь, быстро перелезла через ограждение и встала лицом к бездне, спиной к ним, держась сзади себя за ограду балкона руками.
– Я прыгну, – хрипло предупредила она.
– Прыгай, – сказал первый, Гога или Гена. – Убьешься.
– Ну ее к черту! – истерически воскликнул второй. – Генка, втащи ее, она ведь и впрямь убьется.
– И пусть! – молвил первый (значит, его все-таки звали Геной), сделал еще один шаг вперед и взялся своей лапой за плечо девушки.
Тогда она оттолкнулась и прыгнула вниз. Она сделала все, как учили на парашютных курсах, и еще раньше, на школьных уроках физры, когда прыгали через коня: сгруппировалась и приземлилась мягко, на всю ступню и с согнутыми коленями. Земля на вид казалась вроде бы мягкой и травяной – однако удар о нее оказался жестким. Девушка спружинила в момент приземления, однако сила инерции отбросила ее вперед, и Галя не удержалась на ногах, упала. Земля ударила по телу наотмашь. Очень больно стало руке и плечу. Девушка снова вскочила на ноги и поняла, что, против собственного ожидания, она, при прыжке со второго этажа, ничего себе не сломала, не вывихнула. Болело лишь плечо, но Галя почему-то была уверена, что это пустяки, просто царапина. И еще она ощущала свободу и радость. Непонятно отчего пришло к ней это чувство: то ли от прыжка, то ли оттого, что вырвалась из рук парней. Два их бледных лица испуганно маячили на высоте балкона. Прыгнуть вниз, вслед за нею, им явно было слабо.
– А вот вам! – хулигански выкрикнула Галя. Ей захотелось показать им нос, но потом она передумала и сделала даже более похабный жест. Когда-то, она подсмотрела, им обменивались в их поселке взрослые мужики, и она до конца даже не понимала, что он значит. Что-то очень обидное, вроде: накося, выкуси!
Она ударила ребром правой ладони по сгибу руки левой, а потом хулигански согнула ее, сжав в кулак. И выкрикнула слова, которые слыхивала только от разных подонков и никогда даже не думала, что сможет произнести:
– Идите на х-й, му-аки!
Галя развернулась и понеслась к калитке. Погони за ней не было.
Она открыла щеколду и выбежала в ноябрьскую ночь. Стремглав пронеслась до дачного перекрестка и растерянно остановилась.
Одна, в чужом подмосковном поселке, босая, без калош и пальто, лишь в беленьких носочках и легком платьице, на стылой ноябрьской земле – без денег, сумки и документов – куда было ей идти? И что делать?
Фары автомобиля выхватили на обочине одиноко бредущую куда-то женскую фигурку. Управлявший собственной «Победой» генерал-майор Провотворов изумился.
Идти – а тем паче брести! – советским людям в половине третьего ночи было решительно некуда. Да и, прямо скажем, – некому. Не существовало тогда в СССР ни бомжей, ни гастарбайтеров, ни воров, ни мафиози, ни проституток с сутенерами. Нет, имелись, конечно, отдельные и чрезвычайно нетипичные представители упомянутых сословий, но сколь-нибудь заметными невооруженным глазом они не были. А вооружали, к слову, свой глаз в поисках данных элементов лишь советская милиция и госбезопасность. Или, напротив, засланные зарубежными разведывательными и пропагандистскими центрами щелкоперы, продажные газетчики, наймиты капитала.
Да! Незачем советскому человеку было брести куда-либо среди ночи. После полуночи в Советском Союзе не работал ни один магазин, а тем более клуб, кинотеатр или иное развлекательное заведение. Метро не ходило, автобусы тоже. Таксомоторы и те были редкостью. Поэтому одно из двух: одинокая фигурка посреди дачного поселка могла быть либо преступником, либо жертвой преступления.
Галя, честно говоря, без пальто, туфель и сумки, в большей степени навевала мысли о втором.
Ни секунды не колеблясь, генерал Провотворов нажал на тормоз «Победы». Авто остановилось. Девушка обернулась в свете фар, испуганная и дрожащая от холода.
Генерал Провотворов, хоть и был военным летчиком и прославился на фронтах Великой Отечественной как ас, лично сбивший двадцать семь фашистских самолетов, в строю стоял не очень часто. Не пехота, чай! И мало кем ему приходилось в бою командовать – однако командным голосом он обладал. Иначе, к слову сказать, и не стал бы генералом.
– Живо в машину! – приказал он.
Девушка подчинилась не сразу. Сначала она разглядела генеральские погоны с золотым шитьем, золотую звездочку ордена Героя Советского Союза на груди и, главное, умные, немолодые и участливые глаза. Поняла: подвоха сегодня больше не последует. Почувствовала это – сердцем. Да и что ей, в сущности, оставалось делать! Или довериться первому встречному, или пропадать тут, в Подмосковье, в одиночку – не зная даже, в какой стороне находится железнодорожная станция.
Генерал распахнул перед юным созданием дверцу авто – что он делал, пока та была жива, только перед родной женой, и то не часто. Чаще самому генералу открывали дверь денщик, адъютант, ординарец – ну, или младшие по званию.
Сейчас открывать было некому. Он самостоятельно обошел авто и уселся на водительское кресло. Девушка рядом вся тряслась, как в ознобе.
Провотворов максимально увеличил температуру печки и достал из перчаточного ящика флягу в маскировочном чехле – там хранился НЗ, неприкосновенный запас доброго армянского конька.
– На-ка глотни, – протянул Иван Петрович флягу девушке.
– Н-нет, – с отвращением оттолкнула фляжку девчонка.
– Тогда руки-ноги себе разотри. А не то простынешь.
Однако девушка так и застыла, с фляжкой в одной руке.
– Ну, рассказывай: что стряслось? Воры?
– Н-нет.
В машине с каждой минутой становилось все жарче, и попутчица тряслась уже меньше.
– А кто? Что произошло?
Девчонка молчала, только продолжала дрожать.
Читать бесплатно другие книги:
