Гавань Командора Волков Алексей
– Я хотел бы поблагодарить вас, Командор, – наконец произнес он. Голос Эдуарда звучал тихо.
– За что? – Сергей ожидал всего, но только не благодарности.
– За то, что вы оставили мне дочь. Вы же могли убить ее там, в джунглях. Однако не только сохранили ей жизнь и честь, но даже предприняли все меры, чтобы она смогла вернуться на Ямайку, – слова явно давались гордому британцу с трудом.
Он старательно не смотрел на собеседника, и Кабанов большей частью видел Эдуарда в профиль.
– Я не воюю с дамами, – повторился Командор.
– Как представлю весь тот ужас… Измену, перевороты… Как только Мэри смогла выдержать такое?
Вопрос был явно риторическим, но возникшая пауза заставила Кабанова в свою очередь произнести:
– Вы выбрали для дела не тех людей. Коршун был обязан вам жизнью и действовал полностью в согласии с вашими приказами. Но, оказавшись далеко, не смог удержаться от искушения. Предавший один раз предаст и в другой.
– Наверно, вы правы. Все равно. Мэри кое-что рассказала мне. В том числе – о вашем поединке. Вы поступили на редкость благородно. Хотя могли бы… Или просто отомстить.
…Палец сам выжимал тугой курок, а на прицеле виднелся девичий лоб…
Кабанов содрогнулся от воспоминаний. Если бы он так поступил, то вряд ли смог хоть одну ночь провести спокойно.
О самом похищении ни один из собеседников не сказал ни слова. Если еще и это ворошить…
– Вы, наверно, счастливый человек, Командор. Почти все у вас получается. Люди вам верны. Вы привлекаете сердца. А уж сражаетесь, словно древний бог войны.
– Верны, положим, не все… – Кабанов вспомнил об оставленном посреди джунглей Лудицком. Правда, никаких угрызений совести он при этом не ощутил.
Эдуард оставил его реплику без внимания. А может, просто успел забыть о слуге Командора.
– Мне искренне жаль, что судьба в лице сэра Джейкоба сделала вас врагом. Все могло быть иначе…
Хозяин замолчал. В кабинете повисла тишина. Нет, не повисла. Она звенела натянутой тетивой, и, чтобы разрядить ее, Кабанов в свою очередь счел нужным поблагодарить Эдуарда:
– Я тоже многим обязан вам. Вы вытащили меня из рук баронета. Хотя, признаться, я поневоле ожидал худшего.
– Вам надо благодарить за это мою дочь. – Эдуард тяжело вздохнул. – Моей заслуги в том нет.
Он помолчал, решаясь на дальнейшее признание.
– Баронет дал слово казнить виновника гибели его брата. И он бы обязательно сдержал обещание, даже несмотря на поднявшееся общественное мнение. Однако Пит неравнодушен к моей дочери, а она, узнав обо всем, заявила, что станет его женой в одном случае. Если с вашей головы не упадет ни волоса.
Это был удар явно ниже пояса. Дыхание Кабанова перехватило, а в глазах застыло изумление напополам с болью.
– Я могу поблагодарить леди Мэри лично? – каким-то сдавленным голосом спросил он.
– Ее здесь нет. – Лорд Эдуард едва ли не впервые с начала беседы взглянул собеседнику в глаза. – Вам лучше не встречаться с ней. Я специально услал ее на несколько дней в Лондон. Если завтра будет погода, то вечером вас с вашим спутником возьмут с собой контрабандисты. До пролива отсюда меньше десяти миль. Сам пролив неширок. Утром уже будете во Франции. А все остальные пусть думают, что вам удалось бежать. В противном случае ничего хорошего не будет.
Командор уставился на кончики старых ботфортов. Трубка давно погасла, но он боялся, что начни он набивать ее, и пальцы выдадут скрываемое волнение.
– Вы согласны? – спросил внимательно наблюдающий за ним лорд. Он явно волновался в ожидании ответа.
Командор провел рукой по лицу, с трудом оторвал взгляд от сапог и через силу произнес:
– Да. Пожалуй, вы правы. Так будет лучше для всех.
Судьба была на стороне старого лорда. Ветер к полудню установился устойчивый, западный. В самый раз для предстоящего плавания. Небо было ясным, луна – нарождающейся. Все словно на заказ. Да и до берега оказалось недалеко, пожалуй, поменьше обещанного десятка миль.
С хозяевами распрощались еще в поместье и дорогу проделали в сопровождении троих вооруженных слуг. Разбойники в Англии пошаливали если чуть поменьше, чем во Франции, то исключительно из-за того, что часть лесов была уже вырублена. Во всяком случае, предосторожности были нелишними.
В предчувствии грядущей свободы Гранье заметно повеселел. Он даже стал напевать. Впервые после памятного боя. И теперь небольшая кавалькада ехала вперед под песню, которую слуги при всем желании понять бы не смогли.
- Жил-был Анри четвертый,
- Он славный был король…
Порой Жан-Жак несколько путал куплеты, начинал сначала, и песенка таким образом получалась бесконечной.
Мрачноватый и не выспавшийся с утра, задумчивый и грустный днем, Командор постепенно принял бодрый вид и даже подтягивал знакомые с детства строки. Для него они звучали приветом из будущего, того, которое стало для него прошлым. Из времени, когда проблемы казались такими легкими и разрешимыми.
Небольшая шхуна дожидалась в крохотной бухте. Суденышко приткнулось к берегу так, что небольшая сходня смогла послужить мостиком из одного мира в другой. От незыблемой тверди до качающейся палубы. Тут же сидело полдюжины суровых мужиков. Те самые контрабандисты, о которых говорил Командору лорд.
До темноты оставалось совсем немного времени. Багажа у недавних пленников не было. Можно было размять ноги, пройтись вдоль берега, временами поглядывая то на небольшие волны, то на терпеливо дожидающихся отправления слуг. Видно, хозяева желали убедиться, не свернут ли куда их гости.
– Я только одного не могу понять. С чего это нас решили отпустить? – впервые поинтересовался причиной Гранье.
До этого он лишь радовался неожиданному повороту судьбы, не особо утруждая себя вопросами.
– Мы просто надоели им так, что они готовы сплавить нас на край света. А еще лучше – за край. Чтобы никогда не видеть и не слышать, – усмехнулся Командор.
Солнце незаметно скрылось за холмами на западе. Воздух стал синеть, наливаться темнотой, и контрабандисты потихоньку полезли на шхуну. Что они перевозили, кроме недавних пленных, ни Кабанова, ни Гранье не интересовало.
– Пошли и мы. – Сергей поправил вновь обретенную шпагу.
– Подожди. Скачет кто-то, – напрягся Жан-Жак.
– Где? – Они стояли на небольшой скале, однако разглядеть что-либо Командор не смог.
– Мелькнуло среди деревьев. – Канонир тоже был при оружии и теперь невольно положил руку на рукоять.
В то же мгновение на открытое пространство вырвались галопом четверо всадников. Даже в сгущающих сумерках можно было бы разглядеть, как изменилось лицо Командора.
Головной в небольшом отряде скакала Мэри.
Она резко остановила коня в каком-нибудь шаге от застывшего изваянием Сергея, спрыгнула, и Командор едва успел подхватить стройное девичье тело.
Может быть, девушка хотела невинно попрощаться. Только полуневольные объятия обожгли обоих огнем, затуманили головы, и губы сами нашли друг друга.
Поцелуй показался со стороны бесконечным. Для двоих же время просто остановило свой неумолимый бег.
Мэри размякла, почти обвисла в руках Командора. В ней ничего не осталось от леди. Обычная влюбленная девушка, сходящая с ума при виде любимого.
Кабанов опомнился первым. Как только смог перевести дух.
– Мне надо отплывать, – в его голосе не чувствовалось никакой уверенности.
Воспитание – великая вещь. Девушка смогла отстраниться. В темноте ее глаза еще больше напоминали бездну. И так хотелось рухнуть туда, исчезнуть без малейшего следа…
– Я хотела… – начала Мэри, но не сразу смогла справиться с волнением. – Я только хотела извиниться перед вами за все.
– А я – поблагодарить вас. К сожалению… – Продолжать Кабанов не стал. Все было ясно без слов.
Вечер как-то неожиданно обернулся ночью, и со стороны шхуны донеслось призывное:
– Отчаливаем! Всем подняться на борт!
– Вы должны идти. Идите.
– Да, – как-то рассеянно отозвался Командор, не трогаясь с места. Словно сказанное относилось не к нему.
– Идите. Я вас прошу, – с мукой произнесла девушка.
– Сейчас, – с прежними интонациями повторил Командор.
Они вновь прильнули друг к другу в прощальном поцелуе, и даже слуги лорда, обязанные в числе прочего следить за поведением дочери, отвернулись, разглядывая что-то по сторонам.
Командор с трудом оторвался от леди и решительно, едва ли не бегом, достиг ожидающей шхуны. Она отплыла сразу, едва только Сергей оказался на борту, и во тьме было не видать, смотрит ли кто ей вслед на берегу.
Жан-Жак дружески положил руку на плечо застывшего друга, но говорить ничего не стал. Зачем?
Когда хочешь что-то приобрести, неизбежно что-то теряешь. Но кто знает, где оно, счастье?
Часть четвертая
Еще не шестая часть суши
27
Кабанов. Запоздалое прибытие
Плавание выдалось на редкость трудным. Мы вышли из Франции в середине апреля, а сумели дойти лишь в июне. Два купеческих судна, до отказа набитые самыми разными вещами, частью товаром, частью пресловутыми средствами грядущего производства, и «Лань». Наша первая бригантина, помнившая столько…
Северные моря – не южные. Даже ветры часто не благоприятствовали нам. Плюс необходимость всячески избегать нежелательных встреч. Встреч мы избежали. А вот все остальное… Если в самом конце пути было постоянно холодно и промозгло, то что говорить о его середине?
Вода и та ни в чем не походила на привычные воды юга. Свинцовая, темная, тяжелая, холодная даже на взгляд. Избави боже еще раз пройтись подобным путем!
Я был вымотан плаванием до предела. Вплоть до того, что многократно проклял всю затею с возвращением и готов был повернуть назад. Но обратный путь был ничуть не легче.
Что бы ни говорили в мое время многочисленные критики Петра, противники его российской демократии, страна явно не могла обойтись единственным портом, к тому же находящимся у черта на куличках. И в смысле подходов с моря, и в смысле расположения на окраине страны. Подвести нормальное количество товаров мешало бездорожье, огромные расстояния, сам климат, необычайно суровый в этих позабытых богом краях. Можно сколько угодно говорить о мастерстве поморов. Погоды в торговле они сделать не могли. А без торговли, почти в изоляции ни о каком развитии страны не могло быть речи. Даже если под развитием понимать сомнительные ценности всемирных и доморощенных пустобрехов.
Нам был необходим выход к морям. Просто для того, чтобы выжить в огромном мире. Как наверняка необходимо было подавить стрелецкую вольницу, дабы избежать грядущей судьбы Польши.
Дымом Отечество не пахло. Только морем и кораблем. Небо было серым, определенно не соответствующим настроению.
Счастья, всеохватного, пьянящего, не было. После всех трудностей похода на сильные страсти не оставалось сил. Тихое удовлетворение уставшего человека, наконец достигшего своей гавани. Берега выглядели суровыми, ничуть не напоминавшими покинутые нами края.
Все равно – родина. Наш путь к ней растянулся на три с лишним года. Маратик заметно подрос, и в его речи французские слова звучали не менее часто, чем русские. Дети гораздо восприимчивее нас. Это мой сын еще ничего не понимает в окружающем мире. Маратик же видел столько… По нынешним временам, большинство населения дорогу до соседнего города воспринимают как путешествие. А о землях за океаном вообще гуляют сплошные небылицы. Я уже молчу про таинственный Китай и загадочную Индию. О существовании Японии почти никто даже не слышал.
В Японии мы не были, зато Карибское море исходили вдоль и поперек. Век бы его не видеть!
Маневрирование под парусами затянулось. Вроде бы берег близко, но пока бросишь якорь…
На рейде стояло с десяток судов. Почти все под вездесущими британскими и голландскими флагами. Мы же шли под французскими. Немногочисленные вахты засуетились, не зная, чего ждать от таких гостей. И пусть враждебные страны не воюют в гаванях нейтральных государств, однако мало ли?
Орудийные порты на наших кораблях были закрыты по-походному. Лишь из-за тех же предосторожностей командам было роздано на руки оружие. Фраза про береженого, которого Бог бережет, родилась невесть когда.
Пока все было спокойно. В смысле, без стрельбы. Напасть на нас никто с ходу не попытался, а нам это вообще было не нужно.
Плюхнулись в воду якоря. Паруса подтянулись к реям, и прозвучала долгожданная команда:
– Шлюпку на воду!
Обычную, весельную, а не одну из двух спасалок, которые мы упорно продолжали таскать с собой.
– Ни пуха, Командор!
– К черту!
Съехать на берег хотели все. Только перед тем требовалось многое выяснить и утрясти. Французские корабли практически никогда не заходили в Архангельск. Кто знает, как примут представителей далекой страны? До сих пор Россия больше тяготела к Англии и Голландии. К странам, с которыми Франция много лет вела войну.
Нас уже ждали. Времени подготовиться у местных властей было в избытке, и ничего удивительного, что в толпе зевак чуточку отдельно стоял определенно государственный человек в зеленом форменном кафтане, а рядом с ним – двое в более традиционной русской одежде.
– Сержант бомбардирской роты Преображенского полка Щепотьев! – представился тот, который в форме.
Один из стоявших рядом с ним перевел сказанное на английский, а другой, чуть помедлив, на голландский.
Голландского языка я, понятно, не знал. Открывать сразу знание русского – не хотел. Французского наверняка не знали встречавшие. Поэтому отвечать пришлось на английском.
– Кавалер Серж де Санглиер. – Я гордо покосился на вдетый в петлицу орден Людовика.
Награда определенное впечатление произвела. Архангельск в основном посещали купцы, то есть люди частные, частично и безродные. А тут явный дворянин, возможно, самых голубых кровей, человек, явно отмеченный самим королем…
– Воевода просил прибыть к нему… – Как поточнее обращаться ко мне, Щепотьев не знал.
Мне он показался не без деловой жилки, явно смелым, но с точки зрения светских манер – чурбан чурбаном. Да и попахивало от него слегка смесью сивухи с луковицей.
Давненько я не видал своих земляков в естественном виде.
Нет, ничего плохого о сержанте сказать не хочу. Может, он из-за стола. Да и в Европе пьют не меньше. Только напитки другие. В полной зависимости от того, какие плоды бродят, какие можно перегнать. Ром, к примеру, изготавливается из сахарного тростника. Сам же тростник европейцы впервые узрели пару веков назад. И вот – отлаженное производство. Человек – создание изобретательное. Там, где не надо.
– Спроси этого хрена – зачем прибыли? – подтолкнул Щепотьев переводчика. – Надо же будет что-то сказать Федору Матвеевичу.
Мы уже медленно двинули вдоль улицы.
Архангельск впечатления не произвел. Деревянные дома, амбары, лабазы, высоченные заборы, лай цепных псов… В принципе, мне доводилось бывать в городках, которые остались такими же, как этот северный порт. Только век тогда на дворе стоял иной…
Медленно и величаво несла холодные воды Двина. По улице, пыльной и немощеной, навстречу нам попадались люди. Явно русские – в рубахах или кафтанах, спокойные, пока бородатые. Зато нервно смотрели в мою сторону другие. Британцы, голландцы. Как в каждом порту, матросы предпочитали коротать время на берегу, а какие у моряка могут быть радости?
Драка тоже входит в число развлечений. Однако простым матросам я не по зубам, а единственный прилично одетый европеец предпочитает отвести взгляд. В более высокой среде кулаками не обойдешься, да и необходим какой-то повод.
– По торговым делам. Хочется посмотреть, возможен ли обмен товарами между нашими странами? – Более подробно говорить я не собираюсь. Не вести же на улице серьезные беседы! – Нам потребуется жилье. Отдельно для купцов и офицеров. И что-нибудь общее для команд. Только так, чтобы все стояло близко.
Это на случай столкновения с британцами. Я подкрепляю просьбу внушительного веса кошельком, который тут же исчезает у Щепотьева.
– Переведи, что-нибудь сегодня же подыщем, – обнадеживает сержант. – Только с воеводой переговорим.
Воображение рисует воеводу типичным боярином. Немолодым, с густой бородой, в обязательной меховой шапке и долгополой шубе. На практике все оказывается иначе. Местный начальник наверняка моложе меня. Лицо его чисто выбрито. Да и одет он почти в такой же кафтан, как встретивший меня сержант. Разве что кафтан тот зеленого цвета.
Приветствие смотрится странно. Сразу становится ясным, что мы находимся на переломе веков. Щепотьев отдает честь. Зато оставшийся переводчик (второго услали за ненадобностью) кланяется в пояс. Хорошо еще, что не бухается в ноги. Я выбираю нечто среднее и куртуазно мету пол шляпой.
Воевода смотрит пристально. В глазах светится ум. Само лицо волевое, однако в нем постоянно сквозит нечто высокомерно-боярское. Правда, как вести себя со мной, воевода явно знает. Эра поклонения иностранцам еще не наступила. Но и изоляция России уже подходит к концу.
– Капитан Его Величества французского короля Людовика Четырнадцатого кавалер де Санглиер, – говорю пока по-английски.
– Воевода Архангельска майор Преображенского полка Апраксин, – в ответ называет переводчик хозяина.
Фамилия знакомая. Сколько помнится, был такой не то адмирал, не то фельдмаршал. Пусть до чинов ему еще служить и служить.
– С чем пожаловали? – без тени подобострастия интересуется вельможа.
– Говорит, по торговым делам, – опережает переводчика Щепотьев. – По-голландски не понимает ни хрена. Хорошо, хоть английский знает.
Несмотря на свой крохотный чин, ведет себя сержант едва не запанибратски. В любой другой армии мира его давно бы поставили на место. Потакать подчиненным – дело последнее.
Я протягиваю кое-что из бумаг. Свой офицерский патент, рекомендательное письмо Поншартрена и второе, подписанное самим королем. Но не уверен, что Людовик хотя бы ознакомился с его содержанием. Скорее, подмахнул не глядя.
– Не по-нашему написано, – заглядывая воеводе через плечо, комментирует Щепотьев.
Апраксин небрежным взмахом подзывает переводчика, словно тот может чем-нибудь помочь.
– Первая бумага подтверждает мое офицерское звание, – перехожу на родной язык.
Лица моих собеседников вытягиваются в немом изумлении. Русского в Европе не знает практически никто. Разве что редкие британские и голландские купцы, ведущие здесь торговые дела. Франция же словно находится на другой планете. Контактов с ней практически нет. Сами французы в Россию пока не стремятся. Как и французский язык еще не скоро станет языком людей благородных.
Грянь гром – они были бы поражены меньше. Но надо же доверять собственным ушам!
– Остальные бумаги – рекомендательные письма от Его Величества французского короля и его министра. Могу перевести, – продолжаю я, стараясь не улыбаться.
– Вы говорите по-русски? – прорывается у Апраксина.
– Также по-английски, как вы заметили, – вежливо добавляю я. К сожалению, этим список языков для меня исчерпывается. Я же не Аркаша.
Мои потенциальные собеседники продолжают молчать, и приходится брать нить разговора в свои руки.
– Я и некоторые прибывшие со мной люди хотели бы узнать о возможности поступить на службу в России. Другие – открыть здесь ряд производств. Думается, последнее выгодно не только им, но и вашему государству. Но все это нуждается в уточнениях.
– Какое производство? – Надо отдать должное, Апраксин сумел взять себя в руки. Теперь он взирает на меня с некоторым ожиданием. Невольно мелькает мысль – вдруг воевода надеется, что мы привезли с собой столь необходимых ему специалистов по кораблестроению?
– Это надо посмотреть на месте, подумать, посчитать. Узнать потребности, прикинуть прибыль… – Выкладывать с места все козыри не хочется. Хотя Апраксин явно относится к числу приближенных, однако решения, насколько знаю, принимает только Петр.
– Понимаю, – кивает майор-воевода. – Отобедаете с нами?
– Мне прежде бы хотелось разместить своих людей. Плавание было долгим и трудным. Всем хочется ощутить твердую почву под ногами, отдохнуть хоть немного.
– Займись этим, сержант, – бросает Апраксин.
– Уже. Сейчас подыскиваются им квартиры. – И когда этот пройдоха успел? Если не врет, конечно. Не иначе, послал распоряжения вместе с отпущенным переводчиком.
– Сам займись, – морщится воевода.
Как ни интересно узнать Щепотьеву нашу одиссею и дальнейшие планы, приходится подчиниться начальству. А заодно и отработать полученную от меня взятку.
Только тут я вспоминаю, что забыл в шлюпке приготовленные заранее подарки для главы губернии. Чуточку неудобно, но ладно. Успеет еще получить свое.
– Откуда вы знаете наш; язык? – Апраксин никак не может решить, как обращаться к моей скромной персоне.
– Можете звать меня «кавалер», Федор Михайлович, – подсказываю я. – Во избежание недоразумений – ваше имя я услышал во время беседы сержанта со своими помощниками. У вас же, кажется, принято обращаться по имени и отчеству? А язык… В ранней юности мой отец брал меня в путешествие. Так что в России я уже был. Очень давно. Тогда здесь все было по-другому.
Настолько по-другому, что никто и не поверит.
– И вы не забыли за столько лет? – сомневается Апраксин.
– Отец не зря брал меня сюда. Дело в том, что моя мама была русской. Хотя понятия не имею, к какому она принадлежала роду. Со мной тогда не делились, а сейчас уже поздно.
Легенда проглочена. В жизни бывает всякое. Да и душещипательных романов пока никто на Руси не читал. Поэтому сказанному с оттенком мелодрамы верят.
Мой русский начала двадцать первого века на слух нынешних соотечественников звучит с акцентом, и не приходится коверкать речь. Еще не наступили времена Сумарокова. Даже мелодика другая. Поэтому полное впечатление, что я иностранец, для которого язык не родной.
– Это одна из причин, по которой я хочу попытать счастье в России, – продолжаю я. – Кроме того, некоторые из моих людей также владеют вашим языком. Кое-кто из них – это отдаленные потомки ваших соотечественников, по самым разным причинам попавших когда-то в Европу.
– Корабелы есть? – Данный вопрос больше всего интересует воеводу единственной приморской местности.
– Нет. Но есть моряки. – Любой моряк в это время умеет чинить корабль. Однако строить – увы!
Апраксин явно разочарован. Корабелы на Руси сейчас на вес золота. Хотя флота еще нет, однако царский приближенный уже знает – его строительство не за горами.
– Вы тоже моряк? – все-таки спрашивает он с определенной надеждой. Настоящих моряков еще меньше, чем судостроителей.
– Я всего лишь офицер. Хотя, не скрою, на море драться мне тоже приходилось. – Нет, на флот меня не заманишь. Хватит бесконечных блужданий по морю, штормов и прочих прелестей морской службы. Как говорил мой отец-капитан: «Море хорошо с берега». Точка.
– Я не могу сам решить вопрос о вашей дальнейшей судьбе, – признается после некоторой паузы Апраксин. – Пока отдыхайте, устраивайтесь. Вечером я жду вас к себе в гости вместе с вашими офицерами и главными из купцов. А царю я велю отписать сегодня же. Только расстояния у нас большие. Не ведаю, когда придет ответ. Пока туда, пока сюда…
Понятно. Когда на Руси начальники могли решить что-то сами без высочайшего соизволения? Ладно, бог с ним. Все равно отдых после плавания необходим. Да и осмотреться получше не мешает.
Последние фразы воеводы звучат намеком, мол, пора закругляться, и я встаю.
– Надеюсь, не секрет, где находится его царское величество? – спрашиваю уже от порога.
Я, кажется, знаю ответ и оказываюсь прав. Апраксин торжественно вздымает очи вверх и говорит:
– Наш государь в данный момент осаждает турецкую крепость Азов.
Борьба за выход к морям началась…
28
Ярцев. Моряк в порту
От долгих переходов устают не только те, кто подобно Командору моря не любит. Профессиональные моряки выматываются не меньше. Качка, постоянные вахты, напряжение выматывает до предела. Еще на корабле как-то крепишься, привычно выдерживаешь ритм, зато в порту приходит расслабление. Особенно когда это порт назначения и плыть дальше некуда и незачем.
Валера тоже устал. Весь переход он командовал одним из купцов, а сверх того, был главным штурманом небольшого отряда. Теперь его часть работы была сделана, и он мог спокойно заниматься чем угодно. Хоть пить, хоть плевать в потолок.
Первые два дня Ярцев повсюду был с друзьями. Впрочем, это «повсюду» было ограничено резиденцией воеводы.
Апраксин гулял. Волею Петра поставленный во главе единственного порта, он добросовестно выполнял свои обязанности, изучал кораблестроение и морское дело, но, как и его государь, не отказывался при случае от чарки. Случай же был из ряда вон выходящий.
За все губернаторство впервые заявились иностранцы, знающие русский язык, к тому же люди сведущие, охотно готовые поведать о многом, в довершение же готовые пойти на службу к Петру.
Нет, на службу, бывало, просились. Только языка не знали. Потому поговорить по душам с ними не выходило. Какое застолье через переводчика?
Валера просидел у воеводы весь первый вечер, едва добрался домой, а следующим вечером все повторилось опять. Самое интересное – воевода в промежутках усиленно работал, словно не ведал похмелья. Валера так не мог.
На третий день он остался дома. С утра – божественный рассол, вещь, неведомая в дальних краях. Потом чарка коньяка из корабельных запасов. Местную сивуху на следующий день пить было невозможно. Тут и коньяк шел плоховато.
За коньяком последовали объятия Женевьевы. Обе ночи Валера был таким, что женщины ему не требовались даже теоретически. А тут ожил, потянуло. Не старик же, мужчина в расцвете лет.
Потом опять был крепкий сон. Голова Женевьевы лежала на мужском плече, тело ощущало прижавшееся горячее женское тело. Не сон, а воплощенная мечта.
Пробуждение было менее приятным. Женевьева уже встала, отчего в постели сразу сделалось одиноко. А тут опять стало донимать похмелье, и пришлось жадно припасть к жбану с рассолом, предусмотрительно поставленному рядом с кроватью.
– И долго ты будешь валяться? – Женевьева возникла рядом. Уже недоступная, в глухом платье, со строгим выражением лица. Словно не она стонала совсем недавно от страсти, а после благодарно прижималась к своему мужчине.
– Сегодня отдыхаем, – пробормотал Валера.
Он сделал слабую попытку привлечь Женевьеву к себе, хотя продолжать недавние игры совсем не хотелось.
Женщина легко выскользнула из несостоявшихся объятий.
– Лучше скажи, зачем ты меня сюда притащил? Чтобы я дома сиднем сидела? Пойти некуда. Лето, а снаружи холодно почти как зимой. Тебе что? Ушел с друзьями, а тут жди. Говорила же, надо оставаться во Франции. Хорошему шкиперу работа всегда найдется. Зато тепло. И есть куда выйти. Ты обо мне подумал?
Нашла, блин, время! Но даже эта мысль пришла к Ярцеву не наполненной гневом на спутницу жизни, а лишь вялым комментарием к факту. И вроде все объяснял…
– Мы тут все равно жить не будем. Только пока. Не оставлять же тебя в Шербуре, ядрен батон, одну! Тут навигация – полгода в году. Если, блин, не меньше.
– Так мне еще здесь зиму зимовать? – сделала свой вывод Женевьева. – Ты меня вообще заморозить хочешь?
– Я тебе шубу куплю. Из натурального меха, – Ярцев прежде сказал и лишь потом подумал, что искусственных мехов пока нет.
Обещание прозвучало заманчиво. В Европе зверя почти не стало, и хорошие меха ценились дорого. Из той же России – попробуй привези.
Женевьева несколько смилостивилась. Валера даже подумал, что мир полностью восстановлен и скоро последует продолжение ласк, но тут в дверь торопливо застучали.
– Кто там еще? – Штурман торопливо надел штаны и рубашку. Хоть это и родина, однако ожидать здесь можно чего угодно. Вернее – потому что это родина.
Все оказалось плохо, однако не так, как успел предположить штурман. На пороге застыл Антуан и с места выпалил классическое:
– Наших бьют!
– Где?
Фраза подействовала. Ответ еще не прозвучал, а Ярцев уже натягивал сапоги и искал взглядом пояс со шпагой и пистолеты.
– Тут неподалеку. В кабаке. Сидели, мирно пили. Британцы задрались. Их, считай, четверо на одного. Я Грегори послал за парнями. Ни Командора, ни Ширака, никого.
Антуан говорил короткими емкими фразами, а сам переводил дыхание после бега.
– Пошли, – Валера торопливо насыпал порох на полки пистолетов и вдел пистолеты в перевязь.
Простые матросы в портах всегда гуляли невооруженными. Кроме портов Тортуги и Ямайки в периоды взлета флибустьерства. В других же местах у многих с собой имелись разве что ножи. Однако стоило извлечь нож хоть одному…
Валера на правах капитана мог носить любое оружие. Зато положение не позволяло разрешать конфликт кулаками.
В провожающем не было никакой нужды. Издали от одного из домов были слышны яростные вопли. Потом дверь отворилась, и наружу вылетел моряк. Упал летун на спину, но почти сразу вскочил, словно не было удара о пыльную землю, и с воинственным ревом вновь устремился внутрь.
Пришлось ускорить шаги. Совсем перейти на бег не позволяло достоинство. Несолидно капитану нестись, словно простому матросу.
В дальнем конце улицы показалась толпа моряков. До введения формы или ее некоего подобия оставались десятилетия, если не века. Каждый одевался в свое, наиболее удобное, поэтому понять издалека, чьи моряки, английские или французские, бегут к месту драки, сумел бы только глазастый Гранье.
Из-за забора вывернул хорошо одетый мужчина при шпаге и едва не столкнулся с Валерой у самых ворот. Явный европеец по костюму французом быть не мог. Следовательно – британец или голландец.
Случись встреча с ним в море, дело легко дошло бы до схватки. Но в нейтральном порту война между странами не играла никакой роли. На первый план выступали остатки ушедшего в небытие рыцарства с его всемирным братством и обязательными кодексами поведения. Даже к откровенному врагу. Лишь бы его положение было не ниже определенного уровня.
Взаимные оценивающие взгляды – то ли кланяться, то ли нос воротить, ведь о чужого матроса кулаки пачкать неприлично, – а потом одновременное понимание. Кланяться.
Вежливое приподнимание шляп, наклон головы, левые руки на рукоятях шпаг – поддерживая, но не обнажая оружие.
Взаимное приветствие было прервано очередным распахиванием многострадальной двери. Как и в прошлый раз, ее отворили всем телом. Причем тело это не остановилось, полетело прямо на Ярцева и встреченного иностранца.
Пришлось шарахнуться в разные стороны. В противном случае не миновать бы обоим падения, а так в пыль рухнул лишь вылетевший из кабака матрос. В отличие от первого, вскакивать он не стал. Напротив, разлегся безвольной тряпичной куклой, всем своим видом изображая полнейшее равнодушие к происходящему внутри.
Валера окинул упавшего взглядом, удостоверился – чужой – и еле заметно вздохнул. Демонстрировать радость в подобных случаях не пристало, но все равно приятно, когда поражение терпят не свои.
Картина известная. Драки моряков официально не поощряются, и в то же время любой капитан гордится, когда его матросы сумели в кабацкой потасовке одолеть команды чужих кораблей.
Читать бесплатно другие книги:
