Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия Логинов Михаил

Глава 6, в которой происходит обмен трофеями, сервиз кают-компании опять несёт потери, капитан Тремэйн проявляет задатки детектива, мистер Вандерби оказывается гипнотизёром, а Джейн превосходит отца в безумстве

«Что-то этот день принесёт?» – подумала Джейн, просыпаясь. И скоро поняла, что день начался не так и плохо.

Ночное происшествие принесло немало пользы. Микки, памятуя об обещанной кошке, прибегнул к мелкому подхалимажу по адресу кока и Джейн. Он встал раньше всех и постарался сделать всю утреннюю камбузную работу. Несмотря на глубокие царапины на руках и щеках, Микки перебегал из угла в угол, от плиты к лохани, бегом выносил помойное ведро. Он очень боялся кошки.

Труды Микки позволили Джейн сделать то, чего ей не удавалось в предыдущие дни: бесцельно прогуляться по кораблю, выйти на верхнюю палубу, всмотреться в море. Картина стала заметно интереснее: море украсилось россыпью островов, тянувшихся к северу до линии горизонта.

Полюбовавшись ими, Джейн вернулась на камбуз, взяла ленч, предназначенный для Сэнди, и пошла навестить пленника. «Мастер Александр, вам повезло, что на корабле нет должности тюремщика и обслуживать вас – долг стюарда», – думала она. Её руки были заняты подносом, так что часовому-матросу пришлось открыть ей дверь. «Пожалуй, главное отличие тюрьмы от отеля в том, что прислуга входит без стука», – решила Джейн.

Русский пленник занимался тем же, что и вчера вечером, – читал книгу. Шиллинг лежал возле лампы, там, где его оставила Джейн.

– Ваш завтрак, сэр, – сказала она.

– Спасибо. – «Интересно, благодарит ли он за услуги своих holop?» – подумала Джейн. – Я не знал, что экстравагантность присуща не только высшим классам английского общества, – сказал Сэнди, показывая на шиллинг.

– Вы непременно вернётесь в Россию, – повторила Джейн вчерашние слова. Забрала поднос и ушла.

Ленч джентльменов был прерван новостью, похожей на вчерашнюю, только большего масштаба.

– Впереди по левому борту два корабля, – доложил вахтенный офицер, войдя в салон, – идут встречным курсом.

Когда офицеры, привлечённые новостью, собрались у фальшборта, уже стали ясны некоторые подробности. Один из кораблей – паровой корвет – шёл под британским флагом и тащил на буксире судно поменьше – парусную шхуну. Флага на ней не было.

– Кому-то удалось захватить лучший приз, чем наш, – заметил капитан Тремэйн.

– Не уверен, что ценность этого приза намного выше нашего вчерашнего трофея, – заметил майор Колверн. – Это местная рыбацкая шхуна, и её груз выловлен в местных водах.

Корабли сблизились, корвет поднял сигнал, предлагавший «Пасифику» остановиться, и сам лёг в дрейф, после чего спустил шлюпку. Минут через десять на борт «Пасифика» поднялись два офицера. Джейн расценила их появление как знак того, что надо принести два дополнительных столовых прибора.

Когда она появилась в салоне, беседа уже началась. К ней присоединился и мистер Вандерби. Накрыв стол, Джейн осталась у двери, время от времени отвлекаясь, чтобы положить на поднос грязную тарелку и вынести. Поэтому разговор, как и предыдущие, она слышала урывками.

– Джентльмены, – сказал полковник, – мы можем предложить вам виски и жаркое, а сами надеемся, что вы поделитесь новостями.

– Вам уже известно о взятии Бомарзунда? – спросил один из прибывших офицеров.

– Да, но мы не встречались с очевидцами.

– Тогда вам повезло. Я был одним из участников этого…

Офицер с корвета повертел в руках салфетку, пытаясь найти подходящее слово. Наконец, нашёл.

– Этого покамест самого крупного эпизода нашей Странной войны на Балтике.

Салон рассмеялся. Прибывшие с удивлением посмотрели на офицеров «Пасифика».

– Извините, джентльмены, – сказал майор, – просто мы только что получили очередное подтверждение того, что творческая мысль офицера Её Величества предсказуема и проявляется примерно одинаково во всех подразделениях. Мы сами пришли к выводу, что эту войну следует именовать Странной, и только что получили подтверждение от вас.

– Её также можно назвать Ленивой или Трусливой – русские боятся атаковать наши корабли, а мы – их крепости, но Странная – лучше всего, – заметил гость. – Впрочем, история с Бомарзундом стала исключением. Это единственный более или менее укреплённый русский островной форт на Балтике, не считая, естественно, Кронштадта. С островов русским отступать было некуда, поэтому им пришлось защищаться. Сэр Чарльз делал все, чтобы избежать потерь, он нарочно дождался французской эскадры и французского корпуса. После этого сама осада напоминала затянутый и занудный технический процесс. Наши корабли опытным путём, то есть получив пару русских ядер в борт, находили место, откуда мы могли расстреливать укрепления, не опасаясь малокалиберных русских пушек. Сровняв укрепление с песчаной почвой острова, мы переходили на новую позицию и опять открывали огонь. Выгодой этой тактики стало то, что под Бомарзундом мы потеряли лишь троих убитых да одиннадцать раненых и контуженых матросов и солдат. Правда, французы, у которых со времён Наполеона остался страх перед русской зимой, заподозрив, что мы затянем до декабря, ускорили осаду, высадились на берег, ударили в штыки и заняли часть укреплений. В конце концов русский гарнизон сдался, когда ему было уже не из чего стрелять, и, пожалуй, некому стрелять.

«Это не противоречит папиным словам о том, что такой противник не сдаётся, – подумала Джейн, следя за грязными тарелками. – Кстати, хорошо, что Сэнди так и не добрался до Бомарзунда, когда мы его осаждали».

– В остальном же, – продолжал офицер, – Странная война осталась Странной войной. Мы подходим к русским крепостям, посылаем несколько ядер, получаем несколько русских ядер в ответ и уплываем. Иногда мы посылаем на берег десантные партии, позволяя морской пехоте развлечься ружейной перестрелкой, пока не прибывают казаки и конная артиллерия. Кроме того, мы рыскаем по морю, захватывая русские суда, но никому из нас пока не удавалось захватить что-нибудь крупнее шхуны, что у нас на буксире.

– Ценный приз? – спросил капитан Тремэйн.

– Не больше, чем кролик, застреленный на Дартмурской пустоши. Это финская шхуна, нагруженная только что выловленной салакой. Кстати, мы будем очень вам признательны, если вы возьмёте этот приз себе. Учитывая водоизмещение нашего корабля, нас он немного замедляет, а вы, взяв его на буксир, почувствуете его не больше, чем перо, воткнутое в шляпу.

– Хорошо, – сказал капитан, – мы окажем вам эту любезность.

– Тогда заодно пришлём и его команду. Мы не стали оставлять на борту этой скорлупки призовую партию, а просто переправили на борт её экипаж, оставив одного малого, привязанным к штурвалу.

– Они сообщили вам какие-нибудь интересные сведения? – спросил капитан Тремэйн.

– Мы не смогли найти с ними общий язык. Два парня говорят по-фински и немного по-шведски; их отец также знает несколько немецких и русских слов. На эти четыре языка знатоков у нас не нашлось, поэтому заранее считайте их немыми.

– Нам не хватает сэра Фрэнсиса Летфорда, – заметил майор. – У этого джентльмена есть одно очень ценное свойство. В любом регионе, в который судьба забросила его больше чем на неделю, он учит хотя бы три десятка слов из туземного словаря. Если бы он сейчас был с нами, то мы, по крайней мере, имели бы представление о том, спорят наши финны о погоде на завтра или посылают нас ко всем финским чертям.

– Летфорд, Летфорд, в очередной раз слышу это имя, – заметил капитан Тремэйн. – Недавно его упомянул юнга-стюард, – капитан посмотрел на Джейн, напряжённо замершую у двери с наполненным подносом, – а давеча о нем спрашивал мистер Вандерби (Джейн еле удержала поднос). Я был бы не прочь познакомиться с этим джентльменом.

– Боюсь, вам придётся отложить знакомство, – заметил офицер с корвета. – Действительно, как мне сказали, подразделение этого джентльмена было направлено на Балтику, но в последний момент Адмиралтейство решило, что под Севастополем этот офицер принесёт больше пользы, и сейчас он в Крыму.

…У Джейн зазвенело в ушах, она ощутила свои руки не больше чем руки капитана Тремэйна или любого из джентльменов…

…Поэтому она почти не удивилась, и даже не испугалась, когда сквозь звон в ушах послышался совсем другой звон. А потом поняла, что поднос стал чрезвычайно лёгким и она уже держит его в одной руке, опущенным к полу. Стоит ли уточнять, что поднос стал пустым.

«Ведь это значит… А какая разница? Столько дней, столько стараний, столько увёрток, и все напрасно… Возвращаться в Англию юнгой Джонни и устраиваться на другой корабль? Я не выдержу…»

В глазах чуть-чуть посветлело, Джейн увидела мистера Вандерби и, что особенно важно, гримасу злобного разочарования на его лице. Счастливчик Джон понимал, что все смотрят на разбитую посуду, и мог не лицедействовать.

То, что планы врага рухнули тоже, придало Джейн силы.

«Ладно, обвыклась уже. Чего там, с Балтики в Портсмут, из Портсмута – в Крым. Выдержу».

И тут же поняла, что в самом ближайшем будущем предстоит выдерживать и выносить совсем другое.

– Это уж слишком! – рявкнул капитан Макноутон, подскакивая к Джейн. – Дрянной мальчишка, я отучу тебя раз и навсегда считать ворон, когда ты исполняешь свои обязанности.

– Простите, сэр, – пролепетала Джейн, так и не придумавшая, что полагается говорить в такой ситуации и не наступил ли момент для признания (но ощущавшая, что капитан сдерживается при джентльменах). – Простите, я был слишком…

Она не договорила, так как, во-первых, не знала, что сказать, а во-вторых, потому что подавила крик – капитан схватил её за ухо и дёрнул, не жалея руки.

– Ты немедленно уберёшь мусор, а потом узнаешь, что полагается сонным мальчишкам!

– Есть, сэр. Будьте добры, отпустите моё ухо, – сквозь слезы (не подумайте, не от грусти, а лишь от боли) сказала Джейн. Присела и начала подбирать осколки.

– Сэр, – донёсся до неё голос капитана Тремэйна, – можно я выскажу гипотезу, которая серьёзно скорректирует вашу последнюю фразу?

Джейн не поняла, что он имел в виду, да и не собиралась отвлекаться. В отличие от первой оплошки, осколков была гора. Собрать следовало все, причём руками.

Но тут её работа прекратилась. Подошедший капитан Тремэйн положил руку Джейн на плечо, заставил подняться и развернуться лицом ко всему салону.

– Джентльмены, перед тем, как объявить вывод, я бы хотел показать причину моих подозрений, чтобы мой рассказ был максимально наглядным. Не скрою, при первом знакомстве я лишь скользнул взглядом по нашему юнге-стюарду, подумав: «Симпатичен, как…», – капитан Тремэйн лукаво улыбнулся и промолчал. – Однако в дальнейшем два происшествия заставили меня откинуть это «как», хотя бы в порядке гипотезы, которой я сейчас с вами и поделюсь. Во-первых, герой моей гипотезы проявил пристрастие к посещению… умывальной комнаты для пассажиров первого класса.

– Такой наглости… – воскликнул капитан Макноутон.

– Простите, сэр, вы позволите продолжить? Спасибо, продолжаю. Так вот, подобно сэру Фрэнсису Летфорду, я люблю коллекционировать местные легенды. Одна из легенд «Саут Пасифика» – норов местного кота, который ни разу не позволил погладить себя мальчишке. Ни разу… до появления на корабле нашего героя. Это исключение настолько удивило всех, что дошло и до меня: я люблю прислушиваться к матросской болтовне.

«Эх, Мистер Морган, неужели ты меня выдашь?» – подумала Джейн.

– Эти два, весьма разных, события навели меня на одно подозрение, – продолжил капитан Тремэйн, – и я, пусть и не придя к окончательному выводу, весьма и весьма укрепился в своей уверенности. Вот мои доказательства. Голос нашего Джонни, который стал бы по праву украшением любого церковного хора, является всего лишь косвенной уликой. Кстати, я имел возможность перемолвиться с нашим юнгой парой слов и с удивлением обнаружил, что он может ответить шуткой на шутку по-французски. Само по себе и это тоже ничего не доказывает. Но обратите внимание на его фигуру, и особенно на его руки. Нет, конечно, не на мозоли, – уточнил он, – такие быстрые и жестокие мозоли естественны для любого мальчика из хорошего семейства, впервые в жизни взявшегося за физическую работу. Однако присмотритесь к форме рук. Нет, джентльмены, это не мальчишеские руки. Любезная мисс, предлагаю вам представиться. И, кстати, уточните, почему очередные потери, нанесённые нашему буфету, опять оказались связаны с морской пехотой, точнее, с одним из её офицеров.

Так как Джейн молчала, капитан Тремэйн продолжил:

– Из всех возможных доказательств моей правоты наилучшим для вас было бы ваше собственное заявление. На борту нет женщины, которая помогла бы нам окончательно убедиться в моей правоте опытным путём, но все же вы, надеюсь, понимаете, что сказать правду в ваших интересах.

«Ещё бы не понимать… Что же, я выполнила обещание: открыться не раньше Балтийского моря».

– Я Джейн Летфорд, дочь сэра Фрэнсиса Летфорда, – сказала Джейн.

Молчание, длившееся несколько секунд, прервали аплодисменты. Джейн так и не поняла, кому хлопают: ей или догадливому офицеру.

– Благодарю вас, капитан Тремэйн, – сказал наконец капитан корабля. – Джентльмены, я думаю, даже необходимость до конца нашего путешествия обходиться уменьшенным сервизом – приемлемая плата за такое приключение. Сэр, вас рассмешила эта перспектива?

Вопрос относился к офицеру с корвета, начавшемуся смеяться одновременно с аплодисментами.

– Видите ли, сэр, я отношусь к немногим из присутствующих в этой компании, имеющим честь быть лично знакомым с сэром Фрэнсисом. Два года назад, в Макао, он сказал мне, что больше всего боится однажды встретить свою дочь в Гибралтаре или на Цейлоне, не выдержавшую разлуки с отцом и пустившуюся за ним в плавание. Причём подчеркнул: из дома сбежит именно дочь, а сын ограничится тем, что подберёт ей маршрут по карте.

Рассмеялись все. Кроме Джейн.

Напоминание о Лайонеле оказалось своевременным. Она помнила его слова: «Было бы идеально, если помещением, в котором тебе придётся дать показания, станет каюта корабля на пути в Балтийское море, а не полицейский участок в Йорке или Портсмуте».

Что же, условие брата она выполнила.

– Джентльмены, – сказала Джейн, стараясь говорить как можно серьёзнее и по-взрослому, подбирая слова, как русский пленник Сэнди. – Моё появление здесь объясняется не только любовью к путешествиям и тоской по отцу. Мне необходимо сделать официальное заявление. Я бы хотела…

Джейн осеклась. Конечно, больше всего она хотела бы все рассказать капитану Макноутону, в его каюте, с глазу на глаз (жаль, ему, а не язвительному, но проницательному капитану Тремэйну). Но она не знала, как сказать это, не обидев всех присутствующих джентльменов такой просьбой. Джейн ни разу в своей жизни не просила взрослых о столь серьёзных вещах, и вряд ли салон «Саут Пасифика» был подходящим местом для дебюта. Поэтому она замолчала.

– Юная леди, – ответил капитан, – если ваше заявление не относится к тайнам вашего сердца (тут он улыбнулся), то я не вижу причин, препятствующих вам сделать его здесь и сейчас.

– Но… речь идёт об опасности, угрожающей капитану Летфорду… – набралась храбрости и сказала Джейн.

Она хотела добавить: «От одного из лиц, присутствующих в этом салоне». Но в эту секунду мистер Вандерби бросил на неё взгляд. Ровно один. И она замолчала.

Джейн со страхом поняла, что способна не просто читать чужие мысли, а чувствовать их, как чужой голос. Когда тебя берут за плечи и говорят, глядя в глаза: «Если скажешь – придушу своими руками. Откручу голову, как цыплёнку! Ты что, веришь, что я до этого так ни разу не делал? Или, маленькая, глупая цыпка, попавшая во взрослую игру, ты думаешь, меня остановит то, что ты девочка? Ты ошибаешься…»

Джейн смогла оттолкнуть лапу чёрного ужаса, на миг охватившую её, преодолеть спазм в горле, глубоко вдохнуть.

Она смогла бы, наверное, и заговорить, но тут молчание нарушил капитан Макноутон:

– Юная леди (джентльмены, конечно же, глядели на Джейн, а не на мистера Вандерби), не сомневайтесь, присутствующие здесь джентльмены желают исключительно блага сэру Фрэнсису. Их опыт, безусловно, поможет нам принять правильное решение. Рассказывайте, мы слушаем.

И Джейн, не чувствуя сил сопротивляться общему любопытству, начала рассказ.

Она помнила слова Лайонела о том, что говорить будет трудно.

Но она и представить не могла, что говорить будет не просто трудно, а почти невозможно.

И все равно она говорила. Она сражалась, как пловец, плывущий против течения. Она подбирала слова и заранее строила фразы. А по правде говоря, лишь пыталась это делать.

Джейн попробовала умолчать о ссоре с дядей Генри и не упоминать об отцовском письме, но не смогла. Офицер корвета, друживший с отцом, удивлённо прервал её: «Неужели сэр Фрэнсис не написал вам, едва узнал о том, что его направляют в Крым, а не на Балтику?» Поэтому пришлось сказать и про письмо, и про его судьбу. А так как письма сами собой в камин не попадают, пришлось рассказать об инциденте.

Не обошлось и без его последствий. Услышав сочувственные реплики офицеров: «Но вас ведь наказали», пришлось уточнить: «Посадили в комнату, правда, на месяц». Из которой (опять пришлось сознаться) она однажды выбралась без разрешения. Увы, мелкие, но важные нюансы, связанные с отсутствием миссис Дэниэлс, пришлось опустить. Джейн не к месту опять вспомнила, как Жанну д’Арк приговорили к смерти, застав в мужской одежде, причём судьи не интересовались причинами её последнего переодевания. Нарушила запрет, так нарушила.

Но труднее всего Джейн пришлось, когда она дошла до собеседника дяди Генри. Она старалась не встретиться взглядом со Счастливчиком Джоном. Тот, к её удивлению, в отличие от книжного злодея, уличённого свидетелем, даже не пытался прятать взгляд и не краснел. А просто старался глядеть ей в глаза.

Джейн изо всех сил старалась не замечать этот взгляд. И не могла не чувствовать: глаза её бегают. От чего смущалась и тревожилась ещё больше. Джейн прекрасно понимала: свидетельствовать о злодействах с бегающим взглядом – не лучший способ сделать обличение убедительным.

Однако и о злодействах сказать она не смогла. Ей пришлось ограничиться пересказом слов дяди о его чувствах: грусти, если отец вернётся, и радости, если погибнет на войне. Во взглядах офицеров, кроме любопытства и сочувствия, появилось недоверие. Когда же она сказала: «Мне показалось, что дядя просил собеседника убить моего отца», на лицах появились улыбки.

Оставался последний козырь. Оставалось шагнуть в собственный страх, как в костёр или чёрную бездну. Или взломать руками заколоченную дверь. Но она нашла в себе силы…