Романовы. Запретная любовь в мемуарах фрейлин Оболенский Игорь
– Никак нет, Ваше Величество, – ответил Уча и поцеловал руку Александры Федоровны.
– А сейчас с кем поспорил?
– Честное слово, великая государыня, ни с кем, – поклонился князь. – И поверьте, никто из нас больше не посмеет заключать пари. Простите нас. Нас всех.
В итоге растроганная императрица позволила вернуть из ссылки провинившихся пажей. А князь Уча заслужил еще большее благоволение царской четы.
В один из дней Уча Дадиани удостоился беседы с Его императорским Величеством. Государь внимательно расспросил офицера о его родителях – матери, княгине Майе и отце, князе Константине. В конце разговора Уча, видя доброе расположение императора, позволил себе обратиться к нему с просьбой:
– Ваше Величество, мне бы не хотелось после пажеского корпуса служить в войсках. Моя мечта – оставаться подле вас.
– Но ведь это будет нарушением принятого порядка, – ответил государь.
– А я все время его нарушаю, и вы все время меня прощаете. Так что если вы один раз его нарушите, я вас тоже прощу.
– Какой ты оригинал, Уча, – засмеялся Николай Второй. – Что ж, пусть будет по-твоему. Оставайся, во дворце всегда много дел найдется…
О своей жизни при дворе и встречах с царской четой светлейший князь Дадиани рассказывал братьям. В свою очередь, от их потомков, живших в Тбилиси, детали придворной жизни дошли и до нас…
Итак, князь Дадиани был оставлен во дворце и до последнего дня служил императорской фамилии. Он всюду сопровождал государя. А за Высочайшим столом у него было свое место. Однажды граф Витгенштейн вновь предложил Уче пари – перепрыгнуть через царский стол. На кон граф поставил 12 бутылок шампанского. «Давай 24 бутылки и хор цыган», – ответил Уча и с этим словами перепрыгнул через стол.
Аккурат в момент прыжка в обеденную залу вошла царская семья. «Что здесь происходит?» – недоуменно спросила императрица. – «А вот что», – произнес Уча и еще раз перепрыгнул через стол.
Реакция царя была неожиданной – он засмеялся: «Ловко ты, Уча, ловко». Поняв, что наказания не последует, Дадиани обратился к государю с просьбой: «Пожалуйста, Ваше Величество, дайте деньги бедному графу Витгентшейну, который в очередной раз мне проиграл, чтобы он смог купить шампанское и пригласить цыган». Николай Второй подал знак, и шампанское было доставлено прямо к Высочайшему обеду. А развлекал гостей приглашенный хор цыган…
Любовь к пари князь Дадиани сочетал с такой же страстью к карточной игре. Однажды он сильно проигрался, оставил в залог свои эполеты и в таком виде явился к императору.
– Что случилось? – удивился тот.
– Я проигрался и в залог оставил эполеты.
– И ты посмел явиться ко мне?
– А к кому же еще, Ваше Величество? У матери копейки не допросишься.
– Не смей так говорить про мать, – строго заметил Николай Второй. – Я заплачу, раз ты так проигрался.
– А вот сейчас я, наоборот, выиграл, – ответил князь. – Я заключил пари, что посмею прийти к вам со своей проблемой.
– Какой ты несносный, Уча, – в который раз улыбнулся император.
Впрочем, однажды находчивость и бесстрашие Учи перед монархом сыграла на руку самому императору и, ни много ни мало, помогла не уронить честь державы. Писатель Чабуа Амиреджиби, вспоминал, как после аудиенции, которой Николай Второй удостоил иностранных послов, был устроен карточный турнир.
За одним столом с российским государем сидели послы Англии, Франции и Германии. Во время одной из партий фортуна отвернулась от самодержца. Рассчитываясь с партнерами, в пылу азарта Николай Второй уронил на пол один золотой. Чтобы поднять десятирублевую монету, император наклонился.
О том, что он поступил неправильно, государь понял по внезапно наступившей тишине. Игроки с недоумением и иронией смотрели на правителя громадной империи, собиравшегося искать на полу десять рублей.
Ситуацию спас светлейший князь Уча. Он подошел к столу Николая, взял с него «петровку» – самую крупную купюру в 500 рублей, поджег ее от свечей, стоявших на столе, и, наклонившись, отыскал золотой. Передавая его императору, князь произнес: «Государь, половина денег – моя. Это будет для меня самым дорогим подарком в жизни».
Николай Второй, наблюдавший за действиями своего адъютанта и усмехаясь в усы, приказал разменять монету и передал пять рублей Уче. Тот, бросив в пепельницу обгоревшую пятисотрублевую купюру, поцеловал подарок царя.
Инцидент был исчерпан. Но при этом вовсе не предан забвению – о щедрости монарха к своему офицеру вновь принялся судачить Петербург.
Особенно старалось окружение Григория Распутина, не одобрявшего подобной расточительности государя. Еще бы – ведь сама императрица, перед тем как отдать на благотворительность платья своих дочерей, спарывала с них дорогие перламутровые пуговицы.
Личный секретарь Распутина вспоминал, что широкие жесты Николая Второго находили более широкий отклик в сердцах его подданных. Тогда как поведение Александры Федоровны всеми воспринималось исключительно, как скупость. Даже вдовствующая императрица с иронией выражала надежду, что ее невестка не сильно поранила руки, лишая одеяния великих княжон дорогих деталей…
И снова Андроников
Положение Михаила Андроникова в окружении «старца» оставалось устойчивым вплоть до 1916 года, последнего в жизни Распутина.
При этом недоброжелатели у него, конечно же, были. Секретарь «старца», видевший в Андроникове сильного конкурента, оставил достаточно нелицеприятные для последнего воспоминания: «До войны Андроников был большим бабником, но во время войны стал гомосексуалистом. Поэтому никто не удивлялся тому, что на его квартире всегда вращалось много молодых людей. Странно было только то, что большинство молодых людей были офицеры. Он снабжал их деньгами и вообще принимал их очень радушно. Стол у него всегда был накрыт. Молодые офицеры посещали его очень охотно и выбалтывали доверенные им военные тайны».
Тесное общение с Распутным и частые визиты «старца» к Андроникову раздражали и графиню Толстую, владелицу дома на Фонтанке, в котором жил князь. В 1916 году графиня через суд добилась выселения Михаила Андроникова из ее дома.
Пристально следил за Андрониковым и министр юстиции Керенский. Буквально через пару недель после отречения Николая Второго глава Временного правительства распорядился арестовать князя.
В Петропавловской крепости тот оказался вместе с Анной Вырубовой. Царской подруге была устроена унизительная гинекологическая экспертиза, развеявшая слухи об интимной близости женщины с Распутиным. Наперсница императрицы оказалась… девственницей.
В 1917 году была создана Чрезвычайная Комиссия по расследованию злоупотреблений царских сановников. Особый интерес следователей вызывала деятельность князя Андроникова.
Следователь Владимир Руднев, допрашивавший арестованного, заносил в протокол: «Система, принятая князем Андрониковым, занимавшим скромный пост чиновника особых поручений Святейшего Синода, для проведения своих ходатайств была очень проста. Согласно его признанию, получая сведения о назначении совершенно неизвестного ему лица на должность хотя бы директора департамента в каком-нибудь министерстве, он посылал этому лицу поздравительное письмо, трафаретно его начиная: „Наконец-то воссияло солнце над Россией и высокий ответственный пост отныне вверен Вашему Превосходительству“, после чего следовал ряд самых лестных эпитетов, украшавших это лицо талантами добродетели и пр., а иногда к такому письму прилагался князем Андрониковым и образок Его Благословления».
Сам Андроников, к сожалению, не оставил после себя никаких воспоминаний, за исключением переписки, которая хранится в историческом архиве Санкт-Петербурга. Но у него был (и при этом весьма титулованный) биограф. Им оказался… начальник секретной охраны царя генерал Александр Спиридович, уделивший личности князя немало места в своих мемуарах.
Спиридович и Андроников были соседями в Петербурге – оба жили в 54 доме на улице Фонтанка, в тот самом доме графини Толстой.
Зная о влиятельности своего соседа, Андроников всячески пытался завоевать его расположение и дружбу – посылал различные журналы, наносил визиты. Финальной точкой стала отправленная генералу икона – ну как же обойтись без этого отработанного и опробованного на самой Императрице Всея Руси хода. А затем, как водится, последовало приглашение в гости.
Сразу же по возвращении генерал записал в дневнике: «В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал встретить меня в прихожую со словами: „Здравствуйте, дорогой, генерал, наконец-то вы пожаловали ко мне“, и, подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет… Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод Законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешены фотографиями разного размера иерархов Церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с большими фотографиями генерала Сухомлинова (экс-военного министра. – Прим. И. О.) и его красавицы жены.
Любезный хозяин кружился по комнате, стараясь усадить меня поудобнее, и, уловив мой взгляд на портрете Сухомлинова, с каким-то сладострастием стал быстро сыпать: „Да и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дому. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, – как то особенно смаковал князь, – я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления… И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга“… И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.
„А вот и Григорий Ефимович, – продолжал также благочестиво князь. – Умный мужик, о-о-очень умный… И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки, и мы, мы это пробуем“.
Со временем Распутин подтвердит свою репутацию „о-о-очень умного мужика“. По свидетельству секретаря Симановича, Григорий Ефимович, когда оставался дома лишь с самыми близкими, говорил про Андроникова, что „он пузырь, который лопнет и при этом даст много вони“. Ненавидевший князя помощник „старца“ добавит в свои мемуары еще одну сцену „прозрения“ Распутина в отношении грузина, случившуюся во время празднования именин Распутина: „В этот день его квартира была обычно полна народу. Среди поздравителей явился также князь Андроников. Распутин отказался подать ему руку и громко заявил:
– Твои руки запачканы кровью. Я знаю, кто ты. Ты кормишь рыб человечиной… Ступай домой.
Ошеломленный Андроников, ни слова не говоря, удалился. Сцена оставила очень сильное впечатление на присутствующих“.
Но пока сила и слава Андроникова еще были в зените, и гостями его обедов становились самые известные и влиятельные люди страны. Зачастил в квартиру на Фонтанке и сосед Спиридович. В один из дней князь устроил для него экскурсию по своей квартире, о чем генерал традиционно оставил запись в дневнике: «Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.
„Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу, – пояснил князь и продолжал: – „Я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный“, – и князь истово перекрестился…“»
Впрочем, не забудет генерал сопроводить свои записи следующими размышлениями: «А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей… А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них… Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу…»
Страна неумолимо неслась к катастрофе, высший свет чуть ли не в открытую говорил о необходимости переворота. Во время одного из великокняжеских обедов кто-то даже обронил фразу о том, что ситуация до боли напоминает 1801 год, когда в своей спальне был задушен Павел Первый.
Но «нечистая сила», как в журнальных статьях называл Распутина и его окружение Лев Троцкий, пока могла ликовать. Влияние князя во Дворце подкреплялось огромными деньгами, которые со всех сторон стекались в карман Андроникову. Формально средства давались ему через товарища министра внутренних дел Степана Белецкого для последующей передачи Распутину.
Планировалось, что Андроников будет передавать «старцу» деньги, а взамен получать от него записки («пратеци», как тот сам называл их, переиначив на собственный лад слово «протекции») к министрам, в которых Распутин буквально царапал: «Милой, дорогой, сделай ей, что просит».
По идее, эти бумаги помощник Распутина должен был передавать нуждающимся просителям, заполнявшим подъезд дома на Гороховой улице, где находилась квартира «старца». В реальности же Андроников продавал записки банкирам, промышленникам, жаждавшим карьеры чиновникам.
Распутин буквально физически ощущал собственную значимость и все больше и больше входил во вкус – рабское почитание министров пьянило мужика, которого всего пару лет назад не пускали на порог мало-мальски уважаемых домов.
И со временем произошло то, что и должно было рано или поздно случиться – Андроников начал терять свое влияние на «старца».
С каждым днем он понимал это все яснее и яснее. Ситуацию усугубляло и то, что его ставленники в МВД – Хвостов и Белецкий – тоже больше не нуждались в услугах грузинского благодетеля.
Тем более что Андроников в открытую использовал имя Распутина, отправляя к высшим сановникам империи (в глазах которых он и Распутин уже стали одним целым) своих людей. Не забывая, разумеется, о святом – получить гонорар за содействие.
При этом князь продолжал брать деньги и для передачи «старцу». Хотя суммы из рук Белецкого были сущими копейками по сравнению с теми десятками тысяч, которые Андроников получал в качестве благодарности от всевозможных авантюристов, желающих обделать свои дела.
Распутин к этому времени окончательно превратился в одиозную фигуру, с которой связывали многочисленные беды и на фронте, и в повседневной жизни страны. В Семье главной противницей «старца» была вдовствующая императрица Мария Федоровна.
Конечно же, Андроников чувствовал недовольство собой со стороны Распутина и Анны Вырубовой, бывшей главным связующим звеном компании с царским Дворцом. А потому князь попытался сыграть на два лагеря. И отправил императрице Марии Федоровне «компромат» – фотографию, сделанную в квартире Распутина, на которой тот был запечатлен в компании женщин. Среди них была и Анна Вырубова.
Ее Величество передала фотографию великой княгине Елизавете Федоровне, родной сестре императрицы.
Та немедленно отправилась в Царское Село. Но разговора двух сестер не получилось. На предостережения о том, что недовольство Распутиным в народе переносится и на царскую семью, которая окружила себя нечистыми на руку и помыслы людьми, и вот-вот может произойти самое страшное, императрица холодно ответила: «Все это неправда. Народ любит нас». Покидая сестру, которая дала понять, что аудиенция окончена, великая княгиня произнесла: «Не забывай о судьбе Марии Антуанетты, которую точно так же любивший ее народ отправил вместе с мужем-императором на гильотину»…
Между тем недовольство «старцем» все активнее начинали выражать и депутаты Государственной Думы, собиравшиеся чуть ли не создать специальную комиссию по расследованию деятельности Распутина. Для министра Хвостова, отвечавшего за «имидж» Распутина в обществе, это было крайне нежелательно.
А потому было решено на время отправить Распутина обратно в Сибирь, на родину. Его отъезд был на руку и Андроникову. За время отсутствия Григория он мог вновь попытаться укрепить свое положение – льстивыми письмами Распутину, которые «старец» раньше так любил. Надеялся князь наладить отношения и с Вырубовой.
Уговорить Распутина совершить странствие по святым местам предстояло игумену Тюменского монастыря иеромонаху Мартемиану. В департаменте полиции было собрано целое досье на иеромонаха, в котором значилось, что «тот любит погулять и выпить». А значит, рассудили Хвостов с Белецким, сумеет устроить для Распутина хорошее путешествие. Мартемиана вызвали в Петербург и поселили на Фонтанке, у Андроникова. Из-за обилия церковных лиц его квартиру даже стали называть «монастырем».
План по отправке Распутина из Петербурга стал последним совместным действием министра Хвостова и князя Андроникова. Князь сумел вытребовать для себя из фонда МВД особое вознаграждение за то, что предоставил квартиру иеромонаху. Министр знал, что дни Андроникова возле «старца» сочтены, и легко расстался с деньгами.
Но Распутин в последний момент уезжать отказался. И тем самым в очередной раз обыграл своих врагов. Как впоследствии стало известно полиции, во время поездки планировалось совершить убийство Распутина. Иеромонах Мартемиан должен был выбросить «старца» из вагона. План убийства, разработанный якобы при активном участии министра Хвостова, разрушил его заместитель Белецкий, которому о покушении рассказал подпоенный им Мартемиан.
Распутин понял, что с Хвостовым ему не по пути. Равно как и с Андрониковым, который уже настолько забылся, что позволял себе в открытую спорить со «старцем».
Генерал Спиридович по долгу службы был в курсе происходящего: «Распутина это злило. Кроме того, он не встречал со стороны князя того раболепства, которым его дарили Хвостов, Белецкий и многие другие. Князь все-таки держался с ним настоящим, хотя может быть и скверным, но барином. Князь тяготил мужика, и Распутин хотел от него отделаться. Лишним сделался Андроников и для Хвостова. Он успешно сыграл свою роль в его сближении со „старцем“ и Вырубовой и более не был нужен».
Андроникова практически отлучили от «старца». И тогда князь отправился искать поддержку у подруги императрицы. Но Вырубова даже не нашла времени принять бывшего знакомца. О посланной Андрониковым вдовствующей императрице фотографии, сделанной в квартире Распутина, Анна Александровна была проинформирована Хвостовым в тот же день, когда фото было доставлено во Дворец. При этом министр в приватном разговоре посвятил Вырубову в некоторые детали частной жизни Андроникова. Подобного Вырубова простить не могла…
Устранить Андроникова удалось очень быстро. Из Вятки в Петербург срочно вызвали полковника полиции Комиссарова, известного своими обильными возлияниями и похождениями по женщинам. Лучшего спутника для Распутина нельзя было и желать. Полковнику спешно присвоили звание генерала и представили Распутину, которому льстило, что у него появился личный охранник с генеральскими погонами.
Министр Хвостов доложил Государю, что Комиссаров станет для Распутина охраной и одновременно сможет избавить его от дурных влияний. В виду имелся, конечно же, князь Андроников. И кахетинец окончательно получил отставку.
А в скором времени вслед за ним последовали и Хвостов с Белецким. При этом бывшие коллеги с удовольствием «топили» друг друга. Белецкий рассказывал о желаниях Хвостова устранить Распутина. Направо и налево товарищ министра раздавал интервью, в которых возмущался стремлением своего начальника «вернуться во времена Венеции с ее наемными убийцами и нападениями из-за угла». А министр в это же время говорил, что он «человек без задерживающих центров и ему все равно – ехать с Гришкой в бордель или сбросить его с буфера поезда».
Князь с друзьями первым покинул политическую арену. Однако из самой жизни первым ушел «старец». Для него все закончилось декабрьской ночью 1916 года в подвале юсуповского особняка на Мойке.
Убийцами Распутина стали князь Феликс Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович. Спустя несколько лет, уже находясь в эмиграции, Юсупов будет с удовольствием вспоминать о той ночи на Мойке, когда ему удалось лишить жизни Григория Распутина.
Поначалу «старца» попытались отравить пирожными. Но когда яд не подействовал, Распутина застрелили. Юсупов потом напишет не одну книгу об этом событии.
А вот великий князь Дмитрий Павлович, напротив, о своем участии в убийстве не вспоминал. И считал, что произошедшее в декабре 1916 года принесло ему не славу, а печальную известность.
Друзья Распутина – Белецкий и Хвостов – в это время находились в отставке и наивно надеялись получить новые назначения. Но их, впрочем, как и всю страну, теперь ждало только одно – переворот. Для приближения которого они сделали едва ли не больше, чем все революционеры вместе взятые.
Михаил Андроников, обвиненный в шпионаже в пользу немцев, был вынужден покинуть столицу и уехать в ссылку в Рязань. Но уже через месяц он самовольно вернулся в Петроград. И поспел вовремя – по приказу министра юстиции Александра Керенского, будущего главы Временного правительства России, он был отдан под суд и помещен в Петропавловскую крепость.
В мае 1917 года во время одного из допросов Андроников попросил передать письмо коменданту Петропавловской крепости. В бумаге значилась просьба «принести присягу на верность Новому Правительству, чтобы послужить нашей дорогой Родине, наконец, освобожденной от гнета произвола и насилия и выведенной на светлый путь правды, свободы, братства и любви».
Письмо князя осталось без ответа. Но, казалось, сама судьба была на его стороне – через шесть месяцев власть в стране вновь сменилась. И Андроников пишет новое письмо, теперь уже на имя Ленина и Дзержинского, которым предлагает свои услуги. Уверения в том, что «Вы моя совесть» и «наконец-то воссияло солнце над Россией» в очередной раз сработали. Андроникова назначили на должность начальника Кронштадтской ЧК.
Как, должно быть, ликовал он, узнав о судьбе предавших его Хвостова и Белецкого. Их поселили в московском Кремле, в бывших комнатах фрейлин, превращенных большевиками в тюремные камеры. И в 1918 году расстреляли. Новые коллеги Андроникова – московские чекисты – расправились с бывшими царскими чиновниками в ответ на покушение Доры Каплан на Ленина. Конечно же, Андроников целиком разделял решение своего начальника Феликса Дзержинского…
Менялось время, вместе с ним менялись люди. И лишь Андроников оставался прежним.
Далее на посту начальника ЧК он не упускал возможности заработать. И в очередной раз увлекся.
Великий князь Александр Михайлович (тесть князя Юсупова, убийцы Распутина) и его жена, великая княгиня Кения Александровна, родная сестра царя, получили от Андроникова заманчивое предложение – покинуть пределы Советской России. За это бывший соратник Распутина потребовал с членов царской Семьи 2 миллиона рублей золотом.
Андроников надеялся, что великий князь не пожалеет денег за свое спасение. Однако о требовании взятки стало известно земляку Андроникова Глебу Бокию.
Уроженец Тифлиса, Бокий занимал пост заместителя председателя ВЧК Феликса Дзержинского и на расправу был строг и скор. Недаром именно Бокий стал одним из создателей ГУЛАГа, где через несколько лет вместе с миллионами невинно заключенных закончат свои дни жена и дети Распутина, а затем и сам Бокий.
Ну а пока чекиста больше занимал Михаил Андроников, которого немедленно арестовали. И вскоре начальник Кронштадтского ЧК, пойманный с поличным, повторил путь своих многочисленных знакомых, сослуживцев и даже врагов – в 1919 году Михаил Андроников был расстрелян. Официально – по обвинению в шпионаже…
Часть третья
Запретная любовь
И в заключение – еще одна история, которую мне тоже поведали на родине баронессы Мейендорф.
Как-то я оказался в гостях в одном старинном тбилисском доме, хозяин которого, ему тогда исполнилось 93 года, подвел меня к окну и обратил внимание на подъезд старинного особняка, украшенного лепниной, сохранившей следы былого очарования.
Оказалось, тот дом раньше принадлежал семье Багратиони-Мухранских – княжеской фамилии, несколько столетий пребывавшей на грузинском престоле. Мало того, княгиня Леонида Багратиони-Мухранская, жившая там же, стала супругой великого князя Владимира Кирилловича, сына провозгласившего себя в 1924 году Императором Всероссийским великого князя Кирилла Владимировича.
Вообще, в Грузии мне довелось узнать множество захватывающих и почти невероятных историй, которым будет посвящена моя следующая книга.
А пока, в завершении этой, посвященной Дому Романовых, – судьба Княжны Императорской Крови Татьяны Константиновны, ради любви к князю Константину Багратиони-Мухранскому, подписавшей отречение от прав на престол.
Татьяна и Константин
Когда в Спасо-Вознесенском женском монастыре Иерусалима в 1979 году умерла настоятельница, мало кто знал, кем матушка Тамара была в своей земной жизни.
А была она правнучкой российского императора Николая Первого, дочерью великого князя Константина Романова и женой грузинского князя Константина Багратиони-Мухранского.
Собственно, встреча с Багратиони-Мухранским и перевернула всю ее размеренную жизнь при дворе императора Николая Второго…
С князем Константином Татьяна впервые встретилась зимой 1910 года в Осташеве – имении своего отца, великого князя Константина, приходившегося дядей императору Николаю Второму.
Корнет Кавалергардского полка Багратиони-Мухранский получил приглашение на вечерний чай. Во время которого молодые люди почувствовали, как им удивительно легко и интересно вместе. Княжну Императорской крови Татьяну веселили рассказы князя Константина, а тот не мог прийти в себя от очарования своей собеседницы.
Вскоре визиты грузинского князя в Осташево и Мраморный дворец в Петербурге, где жила семья Княжны Императорской крови, стали регулярными.
Поначалу родители Татьяны надеялись, что дружба дочери с представителем пусть и знатной, но все же не императорской фамилии, сама постепенно сойдет на нет.
Должен же корнет понять, что ни на что большее, чем совместные чаепитие и катание на лодке в загородном Павловске, он рассчитывать не может.
Самым обидным для великого князя стало известие о том, что посредником между влюбленными был его любимый сын Олег. Именно он первым рассказал князю Багратиони о том, что им увлечена Татьяна, и, услышав, что чувства взаимны, взялся быть их почтальоном и передавать письма.
Когда отцу стало известно, что дело дошло до немыслимого – поцелуев! – он решился поговорить с Татьяной. В конце разговора пригрозил, что если дочь выйдет замуж за грузинского князя, то ни о каком содержании из царской казны не может быть и речи.
Но перспектива лишиться денег Татьяну не испугала. И отношения с Багратиони продолжались.
В конце концов великий князь Константин Константинович решил поговорить с влюбленным грузином.
– Вам, молодой человек, должно быть известно, – сказал великий князь, – что род Романовых может сочетаться браком только с представителем равной фамилии.
Однако Багратиони-Мухранский отступать не собирался.
– Да будет вам известно, Ваше Высочество, – ответил молодой князь, – что род Багратиони ни чуть не ниже, чем род Романовых.
Подобная вольность не могла остаться безнаказанной.
Князь Константин Багратиони-Мухранский был на следующий же день выслан в Тифлис, откуда он должен был уехать в Тегеран.
А Татьяну, дабы она поскорее смогла позабыть своего грузинского друга, отправили в Крым погостить к тетке, вдовствующей императрице Марии Федоровне.
Татьяна подчинилась воле отца.
– Тебе надо остыть, – напутствовал дочь перед отъездом в Крым великий князь. – И через год ты поймешь, что создана для другого брака.
О том, что к дочери сватается король Сербии Петр, желающий выдать за Татьяну своего сына, королевича Александра, великий князь умолчал…
В своем дневнике он так описывал события тех дней: «По возвращении из поездки меня ожидало горе. Жена, очень взволнованная, передала мне свой длинный разговор с Татианой, которая призналась в своей любви к Багратиону. Им усиленно помогал Олег, передав ему о ее чувствах и взявшись доставлять письма. Дошло даже до поцелуев.
После ужина, в присутствии жены, у меня был разговор с Олегом. Я выражал ему глубокое возмущение принятой на себя ролью. По-видимому, он нимало не сознает, как она неприглядна. Когда они ушли, ко мне явилась Татиана.
Мы больше молчали. Она знала, что мне все известно. Кажется, она не подумала о том, что, если выйдет за Багратиони и будет носить его имя, то им не на что будет жить. Позвал жену и при ней сказал Татиане, что раньше года никакого решения не приму. Если же ей идти на такие жертвы, то, по крайней мере, нам надо быть уверенными, что „то – чувство глубоко“…»
Девушка не посмела спорить с родителем и уехала к морю. В Крыму ее излюбленным чтением стала книга «Царица Тамара, или Время расцвета Грузии». Эту брошюру профессора Марра ей прислала мать, великая княгиня Елизавета Маврикиевна. В тайне от мужа, она вовсе не была против того, чтобы их зятем стал Багратиони.
Для Татьяны подарок матери стал настоящей отдушиной. 20-летняя Княжна Императорской крови хотела узнать все о стране, где находится ее Константин. Не удивительно, что главной темой разговоров тоже была Грузия и история рода Багратиони-Мухранских.
В конце концов, вдовствующая императрица не выдержала и попросила сына вернуть молодого корнета с Кавказа. Николай Второй не смел ослушаться матери, и в скором времени князь Константин смог покинуть место своей ссылки.
И устремился, конечно же, в Крым, где находилась его Татьяна.
Императрица Мария Федоровна не стала мешать встречам молодых. Каждое утро князь являлся в императорский дворец, где весь день проводил подле своей обожаемой Татьяны.
Идиллию чуть было не разрушил внезапный приезд в Крым великого князя Константина Константиновича. Он соскучился по дочери и решил навестить ее.
Каково же было его удивление, когда во дворе императорского Дворца его взору предстала следующая картина: в гамаке сидела Татьяна, а подле ее ног находился никто иной, как высланный из Петербурга грузинский князь.
Пока все пребывали в растерянности, Татьяна бросилась перед отцом на колени и попросила благословить ее на брак с князем Константином.
«Мы любим друг друга и только вместе сможем быть счастливы», – сказала она.
Великого князя тронула речь дочери, да и настойчивость Багратиони-Мухранского пришлась ему по душе.
Но разрешение на брак мог дать только император.
По воспоминаниям родного брата Татьяны Князя Императорской крови Гавриила Константиновича, Николай Второй, спросив позволения матери, императрицы Марии Федоровны, внес изменение в закон о браках для членов императорской семьи.
Потом Николай Второй признался матери Татьяны, что целых три месяца не мог осмелиться поговорить с императрицей на эту тему. А когда наконец решился, то услышал в ответ только три слова: «Давно пора переменить».
Произнося эти слова, государь понизил голос и в точности передал манеру разговаривать вдовствующей императрицы.
Таким образом, высочайшее разрешение на брак было получено.
Помолвка состоялась во дворцовой церкви в Ореанде 1 мая 1911 года – в день святой царицы Тамар.
Перед тем как отправиться в церковь, Татьяна, как правнучка Николая Первого, подписала отречение от права на российский престол.
Свадьбу играли в Павловске, в загородном дворце великого князя Константина.
Среди гостей были и гости из Тифлиса: отец Константина князь Александр Багратиони-Мухранский и его родная сестра, княгиня Багратиони-Мухранская.
Она была единственной, кто не встал со своего места, когда к ней подошел государь, тоже присутствовавший на торжестве. Подобную вольность мог позволить себе только представитель царской фамилии.
Гости замерли в ожидании того, как на это отреагирует император. Но Николай Второй сделал вид, что именно так и должно быть, и обменялся с грузинской княгиней несколькими любезностями.
Через год после свадьбы у Татьяны и Константина родился сын, которому дали грузинское имя Теймураз.
Первоначально княжна хотела назвать сына в честь мужа – Константином. Но в дело вмешался великий князь и предложил дочери дать новорожденному грузинское имя.
В 1914 год у супругов родилась дочь Наталья.
Увы, праздничное настроение сохранялось недолго – началась Первая мировая война. Флигель-адъютант поручик Константин Багратиони-Мухранский отправился на фронт. Вместе с ним на войну отправились все пять братьев Татьяны.
Через пару месяцев пришла трагическая весть – на фронте погиб 22-летний брат Татьяны Олег. Тот самый, благодаря которому, собственно, и начался роман сестры.
Сама Татьяна с детьми все это время оставалась в Павловске, где жила в родительском дворце и ждала возвращения мужа.
Брат княгини – отныне Татьяна не могла носить титул Княжны Императорской крови – Гавриил описал свою последнюю встречу с мужем сестры: «Весной приехал с фронта Костя Багратион, муж Татианы, служивший в Кавалергардском полку. Он мечтал перейти на время в пехоту, потому что, благодаря страшным потерям, в пехоте недоставало офицеров…
Конечно, Татиане желание мужа перейти в пехоту было не особенно по душе, но она согласилась. Костя Багратион был замечательный офицер. Он имел Георгиевское оружие…
Вскоре Костя уехал на фронт, и так я больше никогда его и не видел. 20 мая утром я получил записку от матушки, в которой она сообщала, что Костя убит.
Ген. Брусилов, командовавший Юго-западным фронтом, телеграфировал отцу, что Багратион пал смертью храбрых 19 мая под Львовом. Он командовал ротой и был убит пулей в лоб, чуть ли не в первом бою…
Когда я пришел к Татиане, она сидела в Пилястровом зале и была очень спокойна. Слава Богу, она очень верующий человек и приняла постигший ее тяжкий удар с христианским смирением. Она не надела черного платья, а надела все белое, что как-то особенно подчеркивало ее несчастье.
В тот же день вечером была панихида в церкви Павловского дворца, на которую приехали их величества с великими княжнами и много публики…
Татиана уехала с Игорем на Кавказ, на похороны мужа».
Хоронить 26-летнего князя должны были в древней столице Грузии Мцхете в соборе Светицховели.
Местные газеты писали, что вдова отдала распоряжение приобрести все цветы, которые будут в эти дни продаваться в Тифлисе, и отвезти их во Мцхету.
Собираясь на похороны, Татьяна зашла попрощаться с отцом. Благословение, полученное ею от великого князя, оказалось последним – через два дня после похорон мужа княгиня получила телеграмму о кончине отца.
Утешением для молодой вдовы, пережившей сразу две утраты, стали беседы с теткой – великой княгиней Елизаветой Федоровной, настоятельницей Марфо-Мариинской обители в Москве.
«На все воля Божия, – говорила великая княгиня Татьяне, – А ты молись. И в царстве Божием вы обязательно встретитесь».
Великая княгиня Елизавета, приходившаяся родной сестрой императрицы Александры Федоровны, сама испытала на себе горечь утрат – ее муж, великий князь Сергей Александрович, был убит террористами.
А череда потерь и испытаний тем временем набирала свои обороты. После октябрьского большевистского переворота в 1917 году Татьяна вместе с детьми, заботу о которых взял на себя родной брат ее отца великий князь Дмитрий Константинович, была отправлена в ссылку.
Вскоре из ссылки семью заставили вернуться обратно в Петроград, где великий князь будет расстрелян.
А из Алапаевска в это время придет другая трагическая весть – в шахту были живьем сброшены родные братья Татьяны и великая княгиня Елизавета Федоровна.
Бежать из России Татьяне Романовой и ее детям помог адъютант дяди, великого князя Дмитрия Константиновича, Александр Короченцов.
Обустроившись в Швейцарии, Татьяна приняла решение выйти за него, фактически спасшего жизнь ей и ее детям, замуж. В октябре 1921 года состоялась свадьба, но через три месяца Короченцова не стало…
Татьяна Романова сделала все, чтобы ее дети получили достойное образование и стали самостоятельными людьми.
Дочь Ирина посвятила себя семье.
А сын Теймураз, одно время ухаживавший за великой княгиней Леонидой Георгиевной Багратиони-Мухранской, позже стал директором Толстовского фонда в Нью-Йорке.
Исполнив материнский долг, Татьяна сделала то, о чем всегда мечтал ее отец.
Великий князь Константин Константинович даже спрашивал позволения императора Александра Третьего уйти в монастырь. На что царь ответил: «Если мы, Костя, станем монахами, кто же России служить будет?»
Какое-то время Татьяна Романова жила в Швейцарии. Когда она приезжала в Женеву, в русскую церковь, то неизменно останавливалась в доме племянницы Константина Багратиони-Мухранского Татьяны.
Тезка княгини – сегодня ей уже за 80 – рассказывала мне, что у Татьяны Константиновны был изумительный характер и замечательное чувство юмора. Свою собаку Татьяна называла «Мегобаром» (в переводе с грузинского «мегобари» означает «друг»).
Присутствовала племянница Багратиони и на церемонии пострижения бывшей Княжны Императорской крови в монахини.
Это произошло в Швейцарии в 1946 году.
Татьяна Багратиони стала монахиней Тамарой, приняв имя в честь святой царицы родной страны ее мужа.
Несколько лет монахиня Тамара служила в Иерусалиме в храме святой Марии Магдалины, в который были перевезены останки великой княгини Елизаветы Федоровны – ее родной тетки, благодаря беседам с которой она поняла многое о Вере и Боге.
А с 1951 года монахиня Тамара стала настоятельницей Свято-Вознесенского женского монастыря.
Она скончалась 15 августа 1979 года – в день Успения Пресвятой Богородицы. Матушке Тамаре было 89 лет…
Иллюстрации
Читать бесплатно другие книги:
