Илион. Город и страна троянцев. Том 1 Шлиман Генрих

Легенда о докторе Шлимане

Пожалуй, нет в истории науки более спорной и загадочной фигуры, чем Генрих Шлиман. Имя этого человека неразрывно связано с открытием легендарной Трои, хотя до сих пор среди историков не кончаются споры, что же раскопал Шлиман и какое отношение к гомеровской Трое имеет обнаруженное городище. В принципе такое положение, связанное с периодической ревизией достижений предшествующих исследователей, является нормой для науки. Уникальным представляется другой факт: со временем не иссякает интерес исследователей к автору раскопок Трои. То, что при жизни Шлимана о нем писали достаточно много, не в последнюю очередь объясняется тем, что он сам активно рекламировал свою личность. Но что же привлекает внимание к Шлиману современных специалистов? Что не дает им возможности успокоиться и сказать: мы знаем о нем уже практически все?

Во-первых, еще не все документы Шлимана введены в научный оборот. Шлиман как будто специально для будущих исследователей оставил огромный архив. В библиотеке Геннадиуса при Американском институте классической филологии в Афинах хранится более 60 тысяч писем, дневники и другие документы на немецком, английском, французском, греческом, русском и других языках. Во-вторых, соприкосновение с обстоятельствами жизни Шлимана не оставляет никого из исследователей равнодушным. Одни проникаются глубокой симпатией к действительно яркой личности Шлимана и в целом принимают на веру ту легенду, которую создал при жизни о себе сам Шлиман. Другие, находя в документах многочисленные противоречия этой легенде и ощущая внутреннее сопротивление, стремятся эту легенду опровергнуть.

Но в чем же суть «легенды о докторе Шлимане»?

Практически в каждом исследовании о Шлимане присутствует эпизод, восходящий к его собственному рассказу из «Автобиографии». Когда Генриху Шлиману было почти восемь лет, отец подарил ему на Рождество книгу Георга Людвига Еррера «Всемирная история для детей». На одной из иллюстраций книги были изображены высокие стены горящей Трои и герой Эней, выносящий из города своего отца Анхиза. «Папа, – сказал маленький Генрих, – вероятно, Еррер видел Трою, иначе как бы он смог ее нарисовать?» – «Мой сын, – ответил отец, – это всего лишь выдуманная картинка». Тогда Генрих предположил: «Отец, но если у настоящей Трои были такие же мощные стены, как они изображены на рисунке, то они не могли исчезнуть бесследно и их развалины должны где-то сохраниться, несмотря на прошедшие столетия». И с этого момента мечта найти Трою стала основным смыслом жизни Генриха Шлимана. Ради этого он прошел все тяготы суровой юности, добился выдающегося материального достатка, упорно занимался самообразованием и стал ученым, заслуженно получившим докторскую степень, и наконец, соединив свои деньги и знания, осуществил цель всей жизни – нашел и раскопал легендарную Трою! Жизнь Шлимана – пример верности детской мечте, сам Шлиман – одна из самых романтических личностей XIX века!

Так ли это? И что же мы действительно знаем о жизни доктора Шлимана?

Генрих Шлиман родился 6 января 1822 года в маленьком немецком городке Нойбукове, близ Висмара, расположенного на территории тогдашнего Мекленбург-Шверинского герцогства, в семье местного протестантского священника Эрнеста Шлимана. Генрих был пятым ребенком, а всего в их семье было девять детей (двое из них умерли в детстве). В 1823 году семья переселилась в Анкерсхаген, окруженный бесчисленными болотами и озерами, где в марте 1831 года в возрасте тридцати шести лет умерла мать Генриха – Луиза Тереза Софья, урожденная Бюргер.

Вскоре у Эрнеста Шлимана начались осложнения на службе, и он отослал детей к своим многочисленным родственникам. Генриха принял к себе его дядя Фридрих из Калькхорста. Сначала Генрих три месяца посещал гимназию в Ной-Штрелице, но потом, поскольку отец не смог оплачивать его обучение, был вынужден перейти в реальную школу. Надо отметить, что в школе Генрих явно не блистал успехами, даже в изучении языков, к которым, как оказалось позднее, он имел феноменальные способности.

В тринадцать лет детство Генриха окончилось. Он переехал в город Фюрстенберг и поступил на работу в качестве ученика приказчика в лавку Эрнеста Людвига Хольца. Там он провел долгие пять с половиной лет, работая с пяти часов утра до одиннадцати вечера. Возможно, именно эти годы стали решающими в жизни Шлимана. Во-первых, он приобрел бесценный опыт торговли, который совершенствовал все последующие годы. Во-вторых, именно в это время перед Шлиманом встал важный вопрос: как строить свою дальнейшую жизнь. Либо смириться с теперешним образом жизни, со временем стать приказчиком, а если повезет, выгодно жениться, стать хозяином собственной лавочки и в конце концов превратиться в добропорядочного бюргера какого-либо небольшого немецкого городка. Либо постараться добиться большего и, прежде всего, стать материально независимым. Судя по всему, память о бедном, зависимом положении в годы отрочества долгое время была важнейшим стимулом его дальнейшей предпринимательской деятельности.

В девятнадцать лет он перебрался в Росток, где достаточно быстро освоил основы бухгалтерского дела, а также получил от отца причитающуюся ему долю материнского наследства – тридцать талеров. С этим багажом Шлиман отправился в Гамбург, где, как он верил, должна была начаться его успешная карьера. Однако поиски работы были безрезультатными, поэтому Шлиман с радостью принял предложение от одной фирмы отправиться в качестве ее представителя в городок Ла-Гуайра в Венесуэле.

28 ноября 1841 года судно «Доротея», на борту которого находился Шлиман, отплыло в Южную Америку. Через несколько дней корабль потерпел крушение у северных берегов Голландии. Спасшийся Шлиман оказался в госпитале, он больше не хочет продолжать путь в Америку, но и не желает возвращаться в Германию. Он будет жить в Амстердаме, в одном из крупнейших торговых городов Европы. Здесь он смог устроиться в торговую контору Квина. И именно в это время ему в голову приходит блестящая мысль: чтобы сделать карьеру в торговом деле, необходимо знать иностранные языки. Они могли дать ему преимущество при устройстве на работу в престижную фирму, имеющую активные контакты с зарубежными партнерами.

Действительно, в дальнейшем знание многих иностранных языков помогло Шлиману в общении с торговыми партнерами из разных стран, а также позволило быть в курсе всех событий, происходящих в мире, и вовремя принимать решения, связанные с коммерческой деятельностью. С помощью изобретенного им самим метода Шлиман за два с половиной года освоил голландский, английский и французский языки, а затем еще испанский, итальянский и португальский. Покинув контору Квина, в марте 1844 года Шлиман смог устроиться на работу бухгалтером в экспортно-импортную фирму «Шредер и К^о».

Поскольку данная фирма вела дела также и в России, Шлиман счел необходимым выучить русский язык. Именно это обстоятельство и привело двадцатичетырехлетнего Шлимана в январе 1846 года в Санкт-Петербург. Прибыл он в Россию в качестве поверенного фирмы «Шредер и К^о», но уже через год стал самостоятельным торговцем. 15 февраля 1847 года Шлиман был принят в российское подданство, а 19 февраля был записан во 2-ю купеческую гильдию (в 1854 году стал купцом 1-й гильдии).

Благодаря в основном успешной торговле индиго Шлиман к концу 40-х годов стал уже очень состоятельным человеком. Еще больше он увеличил свой капитал в Северной Америке, куда отправился в 1850 году, чтобы уладить дела своего умершего брата Людвига. Полтора года он находился в Калифорнии, где как раз наступила эпоха «золотой лихорадки». Шлиман основал банк по операциям с золотом, который приносил значительную прибыль. В отличие от других участников «игр» с золотом он смог вовремя остановиться и в 1852 году вернулся в Россию. В следующем году началась Крымская война, и торговые операции Шлимана, особенно по снабжению русской армии необходимыми материалами, сделали его одним из самых богатых коммерсантов России. Причем следует заметить, что Шлиман добился этого результата прежде всего за счет колоссального трудолюбия, скрупулезного знания секретов торговли и жесткой манеры ведения дел. Конечно, Генриха Шлимана можно с полным правом назвать «человеком, который сделал себя сам», причем честным путем, поскольку в России в XIX веке еще даже не знали таких слов, как «ваучеризация» и «залоговые аукционы».

Создав прочную материальную базу своего существования, Шлиман решил обзавестись семьей. 12 октября 1852 года он вступил в брак с Екатериной Петровной Лыжиной, дочерью петербургского адвоката Петра Александровича Лыжина. Екатерина была на четыре года моложе Генриха, в свое время окончила очень престижную петербургскую Петришуле. Один ее брат, Николай, был историком, приват-доцентом Петербургского университета, другой, Павел, адвокатом. Екатерина была племянницей очень состоятельного купца 2-й гильдии Сергея Афанасьевича Живаго, который, как считают, и познакомил Шлимана со своей родственницей. В этом браке у Шлимана родились трое детей: в 1855 году – Сергей, в 1859 году – Наталья (умерла в 1869-м), в 1861 году – Надежда.

Однако в самый разгар своих коммерческих успехов Шлиман стал ощущать недостаточность, некую неполноценность своей жизни. Он знал, что может заработать еще много денег, но они теперь не приносили ему прежнего удовлетворения. Уже в 1853 году Шлиман писал, что выбранные профессия и условия жизни «погубят его как физически, так и морально». Он с упоением продолжал изучать языки и к концу 1856 года знал пятнадцать языков. В одном из писем Шлимана к своей тетке есть такие слова: «Моя непостижимая страсть к языкам, что мучит меня день и ночь и постоянно уговаривает уберечь свое достояние от превратностей торговли и… всецело посвятить себя наукам, ведет сейчас кровавый, беспощадный бой с двумя другими моими страстями: скупостью и жадностью – и, к сожалению, терпит поражение, а две последние победоносные страсти ежедневно увеличивают размах своих дел». В бумагах Шлимана того времени есть и такая фраза: «По моему внутреннему убеждению, истинное счастье не в деньгах, но в душевном покое и внутреннем самоудовлетворении…»

В начале 1856 года Шлиман начал учить новогреческий язык, а позже древнегреческий и латынь (знания которой в его школьные годы были признаны неудовлетворительными). Именно тогда он основательно познакомился с поэмами Гомера, которые были (и остаются поныне) основными текстами при изучении древнегреческого языка. В дальнейшем Шлиман мог цитировать на память огромные отрывки из «Илиады» и «Одиссеи». Его жена, Екатерина Шлиман, вероятно, не понимала смысла его занятий: «Мне кажется, Ты очень ошибаешься, если Ты думаешь, что будешь в состоянии заниматься наукой как ученый. К этому нужно рано привыкнуть» (письмо от 21 апреля 1856 года). В другом послании мужу спустя два года она писала: «Прощай, мой друг, будь здоров и не привози с собой Гомера, чтобы мы могли с Тобой побольше погулять».

Шлиман много раз совершал зарубежные поездки по коммерческим делам, но с ноября 1858 по июль 1859 года он отправился в путешествие с чисто познавательной целью. Проехав через ряд европейских стран, Шлиман прибыл в Египет (где начал изучать арабский язык), затем посетил Иерусалим, Петру, Бейрут, Дамаск и через Смирну в Малой Азии оказался в Афинах. Дела заставили его вернуться в Петербург, но с тех пор перемены в жизни были только вопросом времени.

Шлиман ликвидировал свое торговое дело в Петербурге и 8 апреля 1864 года вышел из состава 1-й петербургской купеческой гильдии. В 1864 году Шлиман отправляется в кругосветное путешествие, которое продолжалось два года. За это время, выехав из Ахена, он посетил Тунис (где побродил по развалинам Карфагена), опять побывал в Египте, затем достиг Индии, объездил многие ее города и добрался до острова Цейлон и Гималайских гор. Из Индии через Сингапур, остров Ява и Сайгон Шлиман весной 1865 года прибыл в Китай (где наиболее сильные впечатления были связаны с посещением Великой Китайской стены), а затем из Шанхая на пароходе переправился в Японию, где он почти месяц знакомился с необычным образом жизни местных жителей. Возвращался в Европу Шлиман через Америку. Пока тихоходный корабль вез его в Сан-Франциско, он записывал впечатления от своего путешествия по Китаю и Японии. В следующем году эти записки под названием «Китай и Япония в настоящее время» будут опубликованы на французском языке. Эта книга станет первой из десяти работ, написанных Шлиманом.

Вероятно, уже во время своего путешествия Шлиман принял решение переехать вместе с семьей из Петербурга в Париж. В начале 1866 года он купил в Париже дом и записался слушателем Сорбонны. В то время ему было уже сорок четыре года, и он очень остро ощущал недостаток систематического образования. Ранее значительная часть состояния Шлимана была размещена в государственных бумагах Российской империи; теперь же он продал их и осенью 1866 года за сумму 600 тысяч рублей приобрел четыре доходных дома в Париже. Тогда же Шлиман подыскал в Дрездене частную школу, в которой должен был обучаться его сын Сергей. Однако неожиданно столь продуманные планы натолкнулись на упорное сопротивление Екатерины Шлиман, которая не собиралась вместе с детьми покидать Россию.

В январе 1867 года Шлиман подал прошение об «увольнении из русского подданства», но еще два года он будет писать то миролюбивые, то грозные письма жене, уговаривая ее переехать в Европу. Наконец в марте 1869 года Шлиман, используя не очень корректные методы, добился получения американского гражданства в штате Индиана и в соответствии с американскими законами развелся с Екатериной Шлиман. В сентябре того же года во время своего приезда в Афины Генрих Шлиман женился во второй раз, на молодой гречанке Софии Энгастроменос, которая была прекрасна, благовоспитанна и молода, моложе своего мужа на тридцать лет. Однако следует признать, что этот брак для Шлимана оказался удачным. София родила двух детей, получивших звучные имена героев греческой мифологии: Андромаха (родилась в 1871 году) и Агамемнон (в 1878 году). После смерти Шлимана София очень много сделала для увековечения заслуг своего мужа.

Однако 1866–1869 годы знаменательны не только потрясениями в личной жизни Шлимана. Именно в это время логика жизненного пути приведет его к подножию холма, раскопки которого сделают имя Шлимана известным всему образованному миру. Хотя «путь к Трое» отнюдь не был простым. Точнее, следует признать, что все предыдущие годы Шлиман вообще не искал Трою: в документах того периода нет никаких упоминаний об этом вопросе. Можно сказать, что Шлиман «споткнулся о Трою» во время очередного путешествия.

Весной 1868 года Шлиман отправился в поездку, которая должна была проходить по районам «классических древностей». Начал он с Италии, посетив античные руины великого Рима, а затем Неаполь, рядом с которым находятся знаменитые Помпеи. Через Сицилию Шлиман переправился на греческий остров Корфу, а оттуда на остров Итаку. Этот небольшой островок был прославлен Гомером как родина Одиссея и именно в этом качестве был интересен Шлиману. За те девять дней, которые он провел на этом острове, Шлиман из простого любопытствующего путешественника превратился в настоящего исследователя. Именно здесь, а не на земле Троады он провел свои первые археологические раскопки: он искал дом Одиссея, который так подробно был описан Гомером. И конечно, не нашел его. Затем Шлиман пересек полуостров Пелопоннес, посетив развалины Микен и Тиринфа (известные также из поэм Гомера) и не зная, что судьба вновь вернет его в эти места, чтобы раскопать важнейшие центры микенской цивилизации.

В первой половине августа Шлиман прибыл в Троаду на северо-западе Малой Азии для осмотра остатков Трои. Дело в том, что, хотя спор о местонахождении Трои имел очень длительную историю, к концу 60-х годов XIX века официальная наука пришла к выводу, что этот древний город находился на возвышенности Бали-Даг близ селения Бунарбаши (или Пунарбаши) в 10 километрах от побережья Эгейского моря. Именно эти «официальные» развалины осмотрел Шлиман и собирался спокойно отбыть в Стамбул, но опоздал на корабль. И в этот момент произошла его судьбоносная встреча с Фрэнком Калвертом.

Фрэнк Калверт был англичанином, выполнял обязанности британского, а затем и американского консула в Дарданеллах; он родился и вырос в этих местах и был блестящим знатоком местных древностей. Калверт считал, что руины Трои следует искать в толще холма Гиссарлык (что с турецкого языка переводится как Малый замок), расположенного в 4,5 километра от берега в долине современных рек Мендерес и Дюмрек. Необходимо отметить, что еще до Калверта некоторые исследователи также предлагали искать Трою именно здесь. Например, так думали еще в 1768 году барон Йоган Германн, в 1801 году Эдвард Дэниел Кларк и Джон Мартин. В 1863 году шотландец Чарльз Макларен издал книгу «Описание плана Трои», в которой помещал остатки города на холме Гиссарлык.

Фрэнк Калверт купил северную часть этого холма и в 1865 году провел первые раскопки. Опыт показал, насколько сложным и дорогостоящим мероприятием является изучение данного объекта. Случай свел Фрэнка Калверта с Генрихом Шлиманом, которого он пригласил к себе домой в Чанаккале. Именно Калверт объяснил богатому немецкому предпринимателю, насколько перспективными будут раскопки Гиссарлыка. Надо отдать должное Шлиману, он очень быстро оценил ситуацию. В этот день, 15 августа 1868 года, родилась «мечта о Трое»! Шлиман поверил, что под толщей напластований Гиссарлыка именно он откроет настоящую Трою и это деяние принесет ему заслуженную славу и признание всего научного мира! Он получит то, что нельзя было купить ни за какие деньги.

По итогам своего путешествия в Грецию Шлиман в следующем году издал книгу на французском языке «Итака, Пелопоннес и Троя», где, в частности, утверждал, что еще в 1866 году предполагал нахождение Трои под холмом Гиссарлык. Однако следует обратить внимание, что название этого холма впервые было упомянуто в его дневнике только за день до его встречи с Калвертом. Этот пример является характерным для понимания тех средств, с помощью которых Шлиман в течение всей жизни создавал «легенду о докторе Шлимане».

Кстати, в 1868 году Шлиман еще не был доктором, и он прекрасно понимал, что ученые мужи сотрут в порошок неизвестно откуда взявшегося самозванца, не имеющего научного авторитета. История получения ученой степени является одним из самых темных эпизодов в жизни Шлимана. 12 марта 1869 года он направил на философский факультет Ростокского университета просьбу рассмотреть вопрос о присуждении ему степени доктора философских наук на основании присланных материалов. Этими материалами были две опубликованные им книги («Китай и Япония в настоящее время» и «Итака, Пелопоннес и Троя») и два экземпляра автобиографии (на латинском и древнегреческом языках).

Восемь ученых мужей буквально за несколько дней успели ознакомиться с этими трудами и написать положительные отзывы. 27 апреля Генриху Шлиману была присвоена искомая степень доктора философских наук. Правда, все эти события происходили в отсутствие самого соискателя, который в это время в Америке решал вопросы, связанные с получением американского гражданства и с расторжением первого брака.

Итак, все было готово к началу раскопок Трои. В 1870 году Шлиман переезжает вместе с Софией из Парижа в Афины, чтобы быть поближе к месту будущей работы. Позднее, в 1878–1879 годах, известный немецкий архитектор Эрнст Циллер, который украсил своими зданиями столицу Греции, в центре Афин на улице Панэпистимиу построил для Шлимана небольшой дворец в стиле итальянского Ренессанса. В этом дворце, который носит название Илиу Мелатрон, жил Шлиман со своей семьей, здесь же размещались его археологические находки. С 90-х годов XX века в этом здании располагается Нумизматический музей. Кстати, именно в этот музей, который тогда находился в другом месте, София Шлиман передала в 1928 году нумизматическую коллекцию мужа.

Шлиман подал прошение властям Оттоманской империи с просьбой разрешить раскопки на холме Гиссарлык. Однако турецкая бюрократическая машина работала очень медленно. В 1870 году Шлиман провел небольшие, по сути нелегальные, раскопки на холме. И только 12 августа 1871 года Шлиман получил фирман на ведение изысканий, причем в соответствии с текстом этого документа половину своих находок он должен был передавать в новый археологический музей в Стамбуле.

Первый этап раскопок на Гиссарлыке начался 11 октября 1871 года и завершился 17 июня 1873 года. Шлиман нанял около сотни рабочих, проживавших в соседних деревнях греков и турок, и стал прокапывать огромную траншею прямо по центру холма, стремясь как можно быстрее дойти до его основания, где, по предположению Шлимана, и должны были находиться остатки «гомеровской» Трои. Именно эти три раскопочных сезона и нанесли археологическому памятнику непоправимый ущерб, за что последующие поколения археологов справедливо продолжают упрекать Шлимана. За Шлиманом прочно закрепилось определение «одиночки и дилетанта в науке».

Надо отметить, что Шлиман действительно не имел специального археологического образования, но не следует забывать, что в его время получить такое образование было негде. Опыт к археологам XIX века приходил только в ходе их собственной раскопочной работы, знания добывались путем проб и ошибок. Конечно, приступая к раскопкам, Генрих Шлиман проявил потрясающую самоуверенность. Имея четкую цель – найти Трою Гомера, он, судя по всему, представлял себе раскопки как «расчистку» легендарного города от «малоценных» более поздних слоев. Такой подход у него возник, скорее всего, в результате посещения знаменитых раскопок в Помпеях, где усилиями археологов удалялся многометровый слой пепла и лавы, которые погребли римский город во время извержения Везувия в 79 году. Кроме того, Шлиман дважды посещал Египет, где видел прекрасные архитектурные памятники, освобожденные от огромных песчаных наносов. Следует еще раз подчеркнуть, что в начале раскопок Шлиман отнюдь не собирался археологически исследовать историю данного поселения, он искал лишь то, что хотел найти.

К сожалению, такое отношение к археологическим памятникам в XIX и начале XX века встречалось не только у Шлимана. Еще в конце 20-х годов XX века выдающийся русский ученый М.И. Ростовцев сетовал, что во время раскопок в Египте археологи практически не интересуются слоями греко-римского периода. Накопленный опыт работы уже в 1873 году заставил Шлимана критически оценить полученные результаты. В последний день раскопок он писал: «Из-за моей прежней ошибочной идеи, что Троя должна находиться на материке и поблизости от него, в 1871 и 1872 годах мною была, к сожалению, разрушена большая часть города…»

Археологи также справедливо упрекают Шлимана за его ориентацию на поиски артефактов и недостаточное внимание к археологическому контексту, в котором были сделаны находки. Однако следует заметить, что действия Шлимана в целом соответствовали методике археологических исследований XIX – начала XX века. Даже классические раскопки немецкой археологической экспедиции в Ашшуре под руководством А. Андрэ, которые были осуществлены в 1903–1914 годах, сохраняли эти недостатки.

Еще в конце 20-х годов XX века на начальном этапе знаменитых раскопок Дура-Европос, проводимых совместной экспедицией Йельского университета и Французской академии надписей и изящной словесности (1928–1937), также ощущалось недостаточное внимание к вопросам стратиграфии находок. Однако Шлиман уже с 1872 года начал привлекать к работам на раскопе геодезистов, рисовальщиков и фотографов. Тогда же французский ученый Эмиль Бюрнуф убедил Шлимана в необходимости фиксировать глубину, на которой были сделаны находки. С 1882 года по приглашению Шлимана на раскопках Гиссарлыка начал работать архитектор Вильгельм Дёрпфельд, который много сделал для изучения и реконструкции архитектурной планировки разных исторических периодов и значительно уточнил стратиграфию археологических слоев.

Также хотелось бы отметить еще два позитивных момента в работе Шлимана. Первое – это оперативная и очень полная публикация результатов раскопок (что и в наши дни встречается не так часто). Тем самым Шлиман предоставлял возможность использовать полученные им материалы всем заинтересованным специалистам. Второе – очень продуманная организация работы. Любые археологические раскопки, связанные с привлечением большого количества рабочих, требуют решения многих вопросов: определение численности отрядов, производящих те или иные работы, система контроля над рабочими, организация питания, обеспечение необходимыми инструментами, надзор по безопасности работ и многое другое. Но главное, без чего не может функционировать ни одна археологическая экспедиция, – это финансирование.

Обычно вопросы финансирования решаются теми или иными государственными органами: чиновники решают, стоит ли тратить средства на «причуды» ученых (хотя следует заметить, что в европейских государствах в XIX веке пополнение музейных собраний предметами, найденными во время археологических раскопок, считалось очень престижным делом). В этом отношении раскопки Шлимана почти уникальны: для проведения археологических работ он тратил только свои деньги. Он никогда ни перед кем не унижался, он ничего ни у кого не просил! Причем при организации финансирования своих работ Шлиману очень пригодился многолетний опыт коммерсанта: он упорно торговался по любому финансовому вопросу и всегда добивался оптимального результата.

Еще одним достижением Шлимана можно считать изучение массового керамического материала, который в его время обычно не привлекал внимание археологов. В свободное от раскопок время Шлиман настойчиво занимался поиском аналогий для своих находок (прежде всего керамических) с целью определения датировки; он это делал либо изучая музейные коллекции в Европе, либо просматривая публикации в научных изданиях. Шлиман консультировался у разных специалистов для получения исчерпывающей информации, касающейся тех или иных находок. Например, биологические и антропологические объекты были исследованы знаменитым немецким профессором медицины и другом Шлимана Рудольфом Вирховом. Заключение о технологии изготовления керамики из самых нижних слоев поселения подготовил профессор химии Ландерер из Афин. Профессор химии Раммельсберг из Берлина провел анализ образцов нескольких бронзовых предметов, найденных в Трое. В силу своих возможностей Шлиман старался работать с эпиграфическим и нумизматическим материалом.

Забегая вперед, следует отметить, что раскопки Шлимана и даже его заблуждения относительно «града Приама» дали толчок не только развитию классической археологии. Они стимулировали необходимость нового обращения к поэмам Гомера, выявления специфики отражения реальной жизни в таком жанре, как героический эпос, соотнесения литературного текста и археологического материала.

От начала работ на Гиссарлыке до сезона археологических раскопок в Трое 1882 года, о котором рассказывает эта книга Шлимана, прошло более десяти лет. К этому моменту за плечами Шлимана были уже не только первые три года работы в Трое (1871–1873), но и блестящие раскопки в Микенах (1876), где он открыл шахтовые гробницы с изумительными по красоте произведениями ювелирного искусства (включая знаменитые золотые маски). Осенью 1878 и весной 1879 года Шлиман провел новые раскопки на Гиссарлыке; в 1880 году он организовал раскопки Орхомена в Беотии. И наконец, в 1882 году Шлиман опять возвращается на Гиссарлык.

Вынужденный перерыв в раскопках на Гиссарлыке (1874–1877) был связан со знаменитой находкой Шлимана – так называемым «кладом Приама». История этой находки является одним из самых впечатляющих эпизодов «легенды о докторе Шлимане», и его (вслед за самим Шлиманом) воспроизводят многие авторы, писавшие об этом человеке. История, рассказанная Шлиманом, такова. В один из последних дней раскопочного сезона в июне 1873 года внимание Шлимана привлек обнажившийся у подножия мощной стены медный предмет странной формы. Объявив рабочим перерыв на завтрак, чтобы подальше удалить их от этого места, Шлиман осторожно стал расчищать находку ножом. В открытой им нише оказался комплекс предметов из золота, серебра и электра: сосуды, две изумительные диадемы, бусы, браслеты, серьги и височные кольца (всего 8830 предметов). Аккуратно собрав сокровище, с помощью жены Шлиман перенес находку в дом, располагавшийся рядом с раскопками. Через несколько дней клад тайком перевезли в Афины и по частям спрятали у родственников Софии. Когда сокровища таким образом были спасены (от турецких властей), Шлиман сообщил в газеты сенсационную новость: им найдено главное подтверждение своей правоты – клад, принадлежавший легендарному царю Трои Приаму! А кому же еще могли принадлежать эти бесценные предметы?!

До этого момента раскопки на Гиссарлыке интересовали (да и то достаточно мало) только некоторых историков. Находка «клада Приама» сделала имя Шлимана известным во всех странах Европы. Правда, как показало изучение документов самого Шлимана, реальные обстоятельства этого открытия были несколько иными, чем те, о которых так романтично рассказывал сам автор.

Во-первых, клад был обнаружен, скорее всего, еще в конце мая, и Шлиман изменил дату, чтобы ввести в заблуждение турецкие власти в вопросе обстоятельств нелегального вывоза сокровищ.

Во-вторых, исчезает эпизод трогательного участия в обнаружении этого клада жены Шлимана Софии. Как доказывают письма, в это время она находилась в Афинах. Но Шлиману очень хотелось, чтобы и ее имя было увековечено участием в этом эпохальном открытии. И он придумал этот один из самых романтических моментов «легенды о докторе Шлимане». Ведь в этом суть «легенды»: если действительность не соответствовала желанию Шлимана, рассказ Шлимана о ней «исправлял» несовершенство этой действительности.

В-третьих, перевез в Афины найденные предметы Фредерик Калверт, брат Фрэнка Калверта; в Афинах они были помещены в банк. В-четвертых (и это главное), клад не мог принадлежать легендарному Приаму, поскольку был найден в археологических слоях на тысячу лет более ранних, чем эпоха Троянской войны. Но этот вопрос касается заблуждений Шлимана в отношении датировки открытых им археологических периодов Трои.

Когда сообщения в европейской прессе о находке клада стали известны в Турции, Шлиману был предъявлен иск по поводу незаконного присвоения сокровищ. Именно невозможность в это время продолжать раскопки на Гиссарлыке стимулировала его интерес к исследованию Микен, где Шлиман сделал свои блестящие открытия. Раскопки 1876 года в Микенах и более поздние раскопки в Тиринфе (1884–1885), по сути дела, открыли для науки древнейший период греческой истории – период микенской (или ахейской) цивилизации. Тем временем Шлиман проиграл турецким властям судебный процесс и был приговорен к штрафу в 10 тысяч франков. Он добровольно выплатил 50 тысяч франков и получил в свое распоряжение найденные сокровища, а также возможность продолжить работы на Гиссарлыке.

После сенсационных находок в Трое и Микенах Шлиман получил доказательство общественного признания своих заслуг. В 1876 году его приняли в почетные члены очень престижного Общества лондонских антиквариев. В следующем году Шлиман был избран почетным членом Германского общества антропологии, этнологии и древней истории. После долгих колебаний в 1881 году Шлиман подарил свою археологическую коллекцию (в том числе и «клад Приама») городу Берлину. В связи с этим бесценным даром Шлиман получил звание почетного гражданина Берлина, а также был избран почетным членом Берлинского общества этнологии и древней истории. С тех пор коллекция Шлимана экспонировалась сначала в Музее художественных ремесел, затем в Музее народоведения, а с 1922 года – в Музее первобытной и древней истории. С началом Второй мировой войны коллекция Шлимана, как и прочие музейные ценности, была спрятана в одном из многочисленных хранилищ. В мае 1945 года «клад Приама», который был самой ценной частью этой коллекции, внезапно пропал и только в 1993 году обнаружился в Москве. Но это уже другая история, которая, кстати, еще не окончена…

Раскопки Трои 1882 года, о которых рассказывает эта книга, должны были стать последними. Шлиман писал: «Моя работа в Трое теперь окончена навсегда, она продолжалась более десяти лет – роковая связь с легендой об этом городе. Сколько десятков лет вокруг этого будут еще бушевать споры, знают только критики; это их работа: моя работа окончена». Однако Шлиман поторопился со своим решением. Ему пришлось вернуться на Гиссарлык в последний год своей жизни. С марта по конец июля 1890 года он вместе с Вильгельмом Дёрпфельдом провел новый раскопочный сезон на развалинах Трои. В период между 1882 и 1890 годами Шлиман не прекращал интенсивных исследовательских работ. В 1882–1883 годах Шлиман планировал проведение раскопок в Колхиде, где рассчитывал найти доказательства греческого мифа о путешествии аргонавтов. В 1884–1885 годах совместно с Дёрпфельдом он осуществил раскопки в Тиринфе. В 1885 году Шлиман был избран членом Германского археологического института в Берлине, что, по сути, было признанием его заслуг со стороны представителей официальной науки. В 1886 году опять вместе с Дёрпфельдом он осуществил новые раскопки Орхомена. В том же году Шлиман планировал начать раскопки на Крите. Судьба привела его на то место, где под слоем земли покоились остатки ставшего впоследствии знаменитым Кносского дворца. Только стечение обстоятельств не позволило Шлиману совершить еще одно замечательное открытие. В 1900 году на этом месте начал раскопки английский археолог Артур Эванс и тем самым положил начало изучению минойской цивилизации.

Раскопки 1890 года на Гиссарлыке, где началась мировая известность Шлимана, оказались последними в его жизни. Шлиман долгие годы страдал воспалением среднего уха и в ноябре 1890 года в Галле перенес операцию по этому поводу. Шлиман торопился к своей семье в Афины, однако в Неаполе его состояние здоровья резко ухудшилось. Шлиман скончался в этом городе 26 декабря 1890 года. Обстоятельства смерти логично завершали «легенду о докторе Шлимане»: по словам Шлимана, именно в рождественские праздники 1829 года он впервые увидел картинку с изображением Трои, а на Рождество 1890 года Шлиман ушел из жизни, раскопав остатки великого города. Шлиман был похоронен на кладбище в Афинах. Его мавзолей, украшенный бюстом Гомера и рельефами со сценами из «Илиады», был спроектирован архитектором Эрнстом Циллером, который в свое время создал афинский дом для семьи Шлимана.

Еще при жизни Шлимана Вильгельм Дёрпфельд смог доказать ему, что следует выделять не семь основных археологических слоев (семь «городов» в представленной здесь книге), а девять. Во-вторых, Дёрпфельд смог поколебать убеждение Шлимана, что второй город, в слое которого был найден «клад Приама», является гомеровской Троей. Находки керамики микенского типа в слое шестого города во время раскопок 1890 года привели к необходимости корректировки всей хронологии археологических слоев. Однако раскопки, которые планировал Шлиман на 1891 год, не состоялись. Только в 1893–1894 годах Вильгельму Дёрпфельду удалось провести еще два раскопочных сезона на Гиссарлыке и тем самым завершить «шлимановский» период изучения Трои. Эти раскопки принесли очень важные результаты, поскольку Дёрпфельд смог найти археологические подтверждения тому, что гомеровской Троей, скорее всего, являются слои шестого города (Троя VI).

Затем почти на сорок лет мир как будто забыл о развалинах великого города, открытого Шлиманом. Только с 1932 года на Гиссарлыке археологическое изучение Трои возобновила экспедиция университета Цинциннати. В результате этих работ, которые продолжались до 1938 года, выдающийся американский археолог Карл Блеген существенно уточнил последовательность существования на этом месте древних поселений и определил, что гомеровский город соответствует археологическому слою Троя VIIa. Эта точка зрения сейчас разделяется большинством историков. Кстати, книга К. Блегена «Троя и троянцы», посвященная раскопкам американской экспедиции, была переведена и опубликована издательством «Центрполиграф» в 2002 году.

Прошло еще пятьдесят лет. В 1988 году начал осуществляться интернациональный проект «Троя и Троада. Археология местности», руководителем которого стал профессор Тюбингенского университета Манфред Корфман. Сотрудники экспедиции использовали самые современные методы исследования, что существенно повлияло на успешное выполнение задач. Особенно интересные результаты были получены в исследовании границ так называемого нижнего города, который так рассчитывал найти Шлиман. К сожалению, сейчас эти очень перспективные работы прекращены…

И последнее замечание. Многие заблуждения Шлимана и его современников были связаны с тем, что материалы раскопок, особенно самых ранних археологических слоев, долгое время оставались уникальными, их попросту не с чем было сравнивать. Никто не предполагал, к какой древнейшей эпохе они относятся. Только более поздние раскопки на территории Анатолии, осуществленные уже в XX веке, смогли поставить материалы из Трои в общий исторический контекст. Раскопки Дж. Мелларта на Чатал-Хююке (7-е – начало 6-го тысячелетия до н. э.) и Хаджиларе, Дж. Гарстанга Мирсина, С. Ллойда Бейджесултана (археологические слои последних трех центров относятся к концу 6-го – 4-му тысячелетию до н. э.) открыли культуры более древние, чем самое первое поселение на Гиссарлыке. В 3-м тысячелетии до н. э., то есть в период существования Трои I и Трои II (именно в этом слое был найден «клад Приама»), археологи сейчас насчитывают в Малой Азии более десяти одновременно существовавших культур. Из них наиболее близко к Трое располагаются культуры Кумтепе и Иортан. Благодаря этим открытиям территория Малой Азии стала рассматриваться как один из центров формирования цивилизации. Начало изучения этого региона было положено археологическими раскопками Генриха Шлимана на Гиссарлыке.

Значение издания, которое вы, уважаемый читатель, сейчас держите в руках, трудно переоценить. Я уже говорил, что книг о Шлимане с различными оценками его археологической деятельности на русском языке достаточно много. Однако перевод на русский язык одного из трудов Шлимана появляется впервые. Теперь не только специалисты-археологи, но и все интересующиеся историей могут сами судить о достоинствах и недостатках работы этого человека.

Следует также отметить, что данная книга хорошо передает некоторые особенности духовной жизни Европы XIX века, для которого характерна поистине детская способность восхищаться открытиями нового в любых областях: в археологии, технике, естественных науках, литературе, поэзии, живописи, архитектуре и т. д. К сожалению, в прагматическом и трагическом XX веке европейское общество во многом потеряло эту способность. Поэтому эта книга будет интересна не только специалистам-историкам, но и тем читателям, которые отдают предпочтение литературе той ушедшей эпохи.

А.В. Стрелков,

кандидат исторических наук

Предисловие

Такая книга, как эта, конечно, заставит о себе много говорить после (Nachrede), но на самом деле она не нуждается в предисловии (Vorrede). Тем не менее, поскольку друг мой Шлиман настаивает на том, чтобы я представил ее публике, я отброшу все сомнения, которые (по крайней мере, по моему внутреннему чувству) отводят мне лишь второстепенную роль. Мне необыкновенно повезло: я стал одним из немногих свидетелей последних раскопок на Гиссарлыке и увидел, как сожженный город восстает, целиком и полностью, из-под мусора последующих столетий. В то же самое время я видел и саму троянскую землю, неделя за неделей – как она пробуждается от зимнего сна и разворачивает перед нами все красоты природы, создавая все новые и новые, все более впечатляющие и величественные картины. Таким образом, я могу с полным правом говорить не только о трудах неутомимого исследователя, который не успокоился до тех пор, пока та работа, которая лежала перед ним, не была полностью закончена, но и о том, на какой правдивой основе была создана поэтическая идея, которая тысячи лет зачаровывала и услаждала весь образованный мир. И я считаю своей обязанностью выступить свидетелем перед лицом толпы сомневающихся, которые – будь то с добрыми или дурными намерениями – без устали порицали и достоверность и значение открытий ученого.

Теперь уже бессмысленно спрашивать, действовал Шлиман в начале своей работы исходя из верных или ложных предпосылок. Не только результат доказал его правоту: его метод исследований также оказался великолепным. Может быть, его гипотезы действительно были слишком смелыми, даже произвольными; может быть, действительно захватывающая картина бессмертной поэзии Гомера заворожила его фантазию – однако именно в этом пороке воображения, как я могу это назвать, и коренился секрет его успеха. Кто бы предпринял такой титанический труд в течение столь многих лет, потратив такое огромное количество своих собственных денег, прокопавшись через наваленные друг на друга, казавшиеся почти бесконечными слои мусора вплоть до глубокого материка – кроме человека, проникнутого уверенностью, даже какой-то восторженной убежденностью? Сожженный город и до сего дня лежал бы в земле, если бы Воображение не направляло его лопату.

Однако строгое исследование само собой заняло место воображения. Год за годом факты подвергались все более и более серьезной оценке. Поиски правды – всей правды, и ничего, кроме правды! – наконец, настолько оттеснили поэтическую интуицию на задний план, что я, представитель естественных наук, привыкший к самому бесстрастному и объективному созерцанию (mit der Gewohnheit der kltesten Objectivitt), чувствовал себя вынужденным напоминать моему другу, что поэт был не только поэтом, что нарисованные им картины могли иметь и объективное основание и что ничто не должно мешать нам связывать реальность, такой, какой она предстает перед нами, с древними легендами, основанными на определенных воспоминаниях о местности и о событиях древности. Я чрезвычайно рад тому, что эта книга в том виде, в котором она предстала перед нами, полностью удовлетворяет обоим требованиям: давая правдивое и точное описание находок и условий страны и местности, она везде связывает нити, которые позволяют нашему воображению определенным образом соединить действующих лиц с предметами.

Раскопки в Гиссарлыке имели бы непреходящую ценность даже в том случае, если бы «Илиада» никогда не была написана. Нигде в мире земля не скрывала столько остатков древних поселений, лежащих один над другим, которые при этом содержали бы в себе такое богатство находок. Когда мы стоим на дне гигантской воронки, которая открывает нам сердце крепости на холме, и наш взгляд бродит по высоким стенам, обнаруженным нами в ходе раскопок, то нашим глазам предстают руины зданий, то орудия труда древних жителей, то остатки их пищи – и всякие сомнения в древности этого поселения исчезают. Речь идет отнюдь не о пустых домыслах. В положении и стратификации предметов есть столько поразительных особенностей, что мы просто вынуждены сравнивать их свойства или между собою, или с иными находками, сделанными в отдаленных местах. Мы должны подходить к делу практически (objectiv), и я с удовольствием свидетельствую, что утверждения Шлимана отвечают всем требованиям точности и аккуратности. Любой, кто сам занимался раскопками, знает, что мелких ошибок очень трудно избежать и что в ходе исследования некоторые результаты более ранних стадий работы неизбежно приходится исправлять. Однако в Гиссарлыке это исправление оказалось достаточно простым, чтобы гарантировать точность общего результата, и работа, которая теперь предлагается миру, может быть поставлена в один ряд с лучшими археологическими исследованиями. Кроме того, ошибка в определении положения какого-либо предмета может в каждом случае относиться только к деталям; на основную массу результатов это не оказывает никакого воздействия.

Простого исследования крепости на холме Гиссарлык достаточно, чтобы с полной точностью доказать последовательность поселений, которых, как теперь предполагает Шлиман, было семь. Однако последовательность их смены – еще не хронология. Эта последовательность показывает нам, что старше и что моложе, однако мы не знаем, насколько древним является каждый отдельный слой. Такой вопрос предполагает сравнение с другими подобными местами или, по крайней мере, предметами, датировка которых уже достоверно установлена; другими словами, нужна интерпретация. Однако с интерпретацией начинается неуверенность. Археолог редко может подтвердить свою интерпретацию всеми найденными предметами. Более того, чем дальше идут эти сравнения, тем менее можно рассчитывать, что открытия будут полностью друг другу соответствовать. Таким образом, наше внимание направлено на отдельные предметы, точно так же, как палеонтолог ищет характерные раковины (Leitmuscheln), чтобы определить возраст геологического пласта. Однако опыт показывает, что на Leitmuscheln в археологии не слишком можно полагаться. Человеческий интеллект способен изобрести одинаковые вещи в различных местах. Некоторые художественные или технические формы развиваются одновременно, безо всякой связи или отношений между художниками или мастерами. Достаточно вспомнить случай с орнаментом меандр, который в Германии появляется достаточно поздно, возможно уже в эпоху Римской империи, но еще позже зарождается в Перу и на Амазонке, где его, видимо, уже нельзя считать заимствованием. Таким образом, местные моды и художественные формы не представляют собой ничего исключительного, и специалист иногда может определить место обнаружения по одному предмету.

В случае Гиссарлыка слои, которые можно определить по их характеру в целом, залегают очень близко к поверхности. Под греческим городом (Новый Илион) и городом, который был, возможно, македонским, исследователь находит предметы, особенно керамику, которая по своей форме, материалу и росписям относится к тому, что называется архаическим периодом греческого искусства. Затем начинается доисторический период в более узком смысле этого слова. Доктор Шлиман на серьезных основаниях попытался доказать, что шестой город (считая снизу) следует отнести, согласно традиции, к лидийцам и что мы можем в его художественных формах увидеть параллели с этрусской или умбрской керамикой. Однако чем глубже мы идем, тем меньше соответствий мы находим. В сожженном городе иногда встречаются те или другие предметы, которые напоминают нам о Микенах, Кипре, Египте, Ассирии; или же что-то говорит об их общем происхождении или, по крайней мере, о похожих образцах. Возможно, нам удастся найти и другие связующие нити, однако пока мы еще так мало знаем обо всех этих связях, что приложить иностранную хронологию к этим новым открытиям кажется в высшей степени опасным делом.

Весьма поучительный и предостерегающий пример такого рода казуистической археологии дает нам последняя атака на доктора Шлимана со стороны одного ученого из Санкт-Петербурга. Поскольку Гиссарлык имеет определенные точки соприкосновения с Микенами, а последние, в свою очередь, – с югом России, то, исходя из этого, ученый сделал вывод, что хронология Южной России должна стать мерилом и для Гиссарлыка и что как Микены, так и Гиссарлык следует приписать кочующим ордам герулов в III веке н. э. Бросаясь в противоположную крайность, другие специалисты склонны были относить древнейшие «города» Гиссарлыка к эпохе неолита, поскольку в них были найдены замечательное оружие и инструменты из полированного камня. Обе эти гипотезы одинаково неоправданны и недопустимы. К III веку н. э. принадлежит поверхность холма-крепости Гиссарлык, которая все еще лежит над македонской стеной, и древнейшие города – хотя в них были найдены не только полированные камни, но и ломаные осколки халцедона и обсидиана – тем не менее относятся к эпохе металлов. Ибо даже в первом городе были найдены орудия из меди, золота и даже серебра.

Несомненно, что никакие люди каменного века в строгом смысле на крепости-холме Гиссарлык (настолько, насколько он был раскопан на данный момент) никогда не жили. О том, что здесь происходила постепенная эволюция таких людей к более высокой цивилизации, цивилизации металлов, здесь можно говорить не более чем относительно любого другого до сих пор известного поселения Малой Азии. Орудия из полированного камня также были найдены в других областях Малой Азии – как, например, вблизи древних Сард, – однако до сих пор не доказано, что они принадлежа к каменному веку. Очевидно, эти люди переселились сюда в тот период своего развития, когда они уже находились в веке металлов. Если бы мы взялись рассуждать, основываясь на том, что в первую очередь бросается в глаза, то нам пришлось бы предполагать, что эти люди переселились с границ Китая, поскольку в Гиссарлыке часто встречается нефрит и жадеит, и что, когда эти люди добрались до Геллеспонта, они уже достигли высокой степени технического совершенства и умели изготовлять законченные изделия.

Возможно, является случайностью то, что даже в древнейшем городе были обнаружены два каменных топора с просверленными в них отверстиями, в то время как ни в одном другом месте Малой Азии подобных предметов не встречается. В любом случае искусство обработки камня уже далеко продвинулось, и история основания Илиона (как она очерчена в «Илиаде») в точности совпадает с археологическими открытиями. У нескольких черепов, которые удалось обнаружить в нижних городах, есть одна общая черта: все они без исключения представляют облик (habitus) более цивилизованных людей; особенности дикарей в строгом смысле этого слова у них полностью отсутствуют.

Достаточно странно, что у этой расы, судя по всему, не было железа. Хотя иногда встречается местный красный железняк, который, очевидно, использовался, однако все предметы, которые первоначально казались железными инструментами, после более тщательного исследования оказались не железными.

Не менее странно и то, что даже в сожженном городе нигде не было найдено ни одного меча в строгом смысле этого слова. Оружие из меди и бронзы встречается часто – наконечники копий, кинжалы, наконечники стрел, ножи (если их можно назвать оружием), но мечей нет. Этому пробелу соответствует другой, в области украшений, который для нас, жителей Запада, еще более странен – я имею в виду отсутствие фибул (головок брошей). Среди медных и бронзовых булавок есть много таких, которые, судя по их размеру и изогнутости, могут считаться булавками для платья; однако ни одной фибулы в том смысле, в котором мы понимаем это слово, пока найдено не было. Я всегда полагал, что обилие фибул в северных раскопках объясняется тем, что в более холодном климате застегивать одежду было более необходимо. Римская провинциальная фибула в северных областях является едва ли не самой частой находкой эпохи Римской империи, в то время как в самой Италии она отступает на задний план. Однако тот факт, что у племени столь богатого металлами, как древние троянцы, не было найдено абсолютно ни одной фибулы, безусловно, признак большой древности и, безусловно, отличает их от большинства западных культур, с которыми сравнивали троянскую. То же самое можно заметить и об отсутствии ламп в древних городах.

В керамике обнаруживается множество соответствий с западной. Разумеется, я не могу назвать ни одного места, где весь комплекс найденной там керамики полностью соответствовал бы керамике древних городов Гиссарлыка. Только в шестом городе мы обнаруживаем, как убедительно доказал доктор Шлиман, многочисленные связи с этрусскими вазами; и далее я могу отметить, что многие формы, которые встречаются в Гиссарлыке в глине, в Этрурии исполнялись в бронзе. В связи с этим я могу указать как на «ведущую окаменелость» на этрусские кувшины с носиками, которые были найдены в самом сердце Германии и в Бельгии. В большинстве доисторических городов Гиссарлыка мы находим терракоты, в точности соответствующие тем, которые часто встречаются в Венгрии и Трансильвании, в Восточной и Средней Германии и даже в свайных постройках Швейцарии. Благодаря любезности доктора Виктора Гросса я сам владею фрагментами чаш из черной полированной глины, обнаруженных в озере Бьенн, внутренняя поверхность которых покрыта прочерченными геометрическими узорами, заполненными белой глиной, таких же, как я привез из древнейшего города на Гиссарлыке. Совсем недавно я присутствовал на раскопках большого конического кургана, которые профессор Копфляйш проводил на территории Ангальта: значительное количество обнаруженных здесь глиняных сосудов имеют широкие выступы в виде крыльев с перпендикулярными отверстиями и очень большие и широкие ручки, которые прикреплены достаточно низко, рядом с дном – совсем как в сосудах из сожженного города. Ранее я уже упоминал о сходстве маленьких фигурок животных, орнаментированных штампов и других терракот, найденных в Венгрии. Странные сосуды для благовоний с отверстиями (фонарики) Гиссарлыка находят себе многочисленные аналогии в древних кладбищах Лаузица и Познани.

Я не готов утверждать, что все это – доказательства прямой связи. Этот вопрос можно рассматривать только тогда, когда будет произведено более тщательное археологическое исследование стран Балканского полуострова, – и желательно, чтобы это произошло как можно скорее. Но даже если мы обнаружим прямую связь, останется открытым другой вопрос: шел ли цивилизационный поток из Малой Азии в Восточную Европу или наоборот; и поскольку логически первое более возможно, то из этого мало что прояснится для хронологии Гиссарлыка.

В связи с этим о многом можно поговорить – как, например, о кресте с крюками (свастика), треугольнике, круглом и спиральном орнаменте, орнаменте с волнами, однако здесь я об этом говорить не буду: все это широко распространенные признаки, которые, как очевидно по нашему опыту, мало что дают для определения периода. С другой стороны, я не могу полностью воздержаться от того, чтобы не упомянуть вопрос, в котором я не могу полностью согласиться со Шлиманом. Я имею в виду наши «лицевые урны», такие, как мы часто находим в Поммерле и Восточной Померании и даже в самой Познани и Силезии, в одном определенном регионе. Я не могу отрицать, что между ними и троянскими «совиными» вазами есть значительное сходство, хотя я также признаю, что на первых совиного «лица» нет. Однако в этом вопросе мне хотелось бы несколько подкорректировать формулировку моего друга. Насколько я вижу, нет ни одной троянской лицевой вазы, о которой можно было бы сказать, что на ней изображена настоящая совиная голова или что упомянутая часть вазы полностью имеет форму птицы. Что касается естественной истории, то образ, изображенный на верхней части вазы, является человеческим, и нос и область глаз выглядят совиными лишь в пределах человеческого облика и пропорций. Уши, с другой стороны, всегда изображаются человеческими и никогда – совиными. Я не отрицаю, что форма изображенного лица часто представляет «совиный» тип, и я не возражаю против связи с прилагательным «совоокая», однако мне не кажется, что это сходство простирается дальше, чем область вокруг глаз и верхней части носа: уши и нос (там, где они показаны), а также груди – чисто человеческие. И то же самое – только в еще более человеческой форме – мы видим и на лицевых урнах Поммерля. Таким образом, я считаю, что можно надеяться обнаружить между этими урнами некоторую связь; но в то же время меня не удивит и если окажется, что наши лицевые урны гораздо более поздние, чем троянские.

Итак, я пришел к следующему выводу: открытия Гиссарлыка не могут быть объяснены открытиями, сделанными на севере или на западе, но, напротив, мы должны сверять наши коллекции с восточными образцами. Источники, с которыми мог быть связан Гиссарлык, также, возможно, лежат на востоке и на юге, однако их определение требует новых и гораздо более тщательных исследований в сфере востоковедения, где до сих пор работа была совершенно недостаточна. Отнюдь не «Илиада» первой связала финикийцев и эфиопов с легендарным циклом троянских легенд: сами открытия в Гиссарлыке представили перед нашими глазами слоновую кость, фигурки гиппопотамов и изящные золотые изделия, которые отчетливо указывают на Египет и Ассирию. Именно здесь хронологические проблемы Гиссарлыка должны найти свое решение.

Однако между тем перед нами – огромный холм из руин, который для взгляда реалиста представляет собой столь же уникальное явление, как и «священный Илион» для чувства поэта. Ему нет равных. И ни в одной груде руин нет заранее заданного шаблона, по которому можно о ней судить. Поэтому она и не входит в прокрустово ложе систематизаторов (Schematiker). Hinc illae irae[1*]. Эти раскопки открыли перед археологами совершенно новое поле для исследований – целый новый мир. Отсюда берет начало новая отрасль науки.

И в этом уникальном холме есть слой, один из глубочайших его слоев – согласно последним расчетам Шлимана, третий слой снизу, – который в особенности привлекает наше внимание. Здесь бушевало страшное, всепожирающее пламя, в котором глиняные стены зданий плавились и текли, как воск, так что застывшие капли стекла до сих пор свидетельствуют о чудовищном пожаре. Лишь в некоторых местах остались обгоревшие фрагменты, структура которых позволяет нам определить, что же именно горело – дерево или солома, пшеница или горох. Лишь малая часть города избежала огня. И только местами на сожженных участках остались непострадавшие части домов под щебнем от осыпавшихся стен. Почти все сгорело до пепла. Каким чудовищным должен быть пожар, поглотивший всю эту роскошь! Мы словно слышим треск дерева и грохот рушащихся зданий. И, несмотря на все это, какие богатства были найдены среди пепла и углей! Пораженному глазу исследователя представали одно за другим золотые сокровища. В то давнее время, когда человек еще так мало знал о земле и о своей собственной силе, в то время, когда, как рассказывает нам поэт, сыновья царей были пастухами, владение такими сокровищами из драгоценных металлов, изящнейшей и самой драгоценной работы, должно было быть известно повсеместно. Роскошь этого повелителя должна была возбуждать зависть и жадность, и разрушение его высокой крепости говорит ни о чем другом, как о его собственном падении и уничтожении всего его племени.

Был ли этим повелителем Приам? Был ли этот город священным Илионом? Никто и никогда не сможет дать ответа на вопрос – действительно ли именно эти имена были на устах у людей, когда прославленный царь смотрел из своей высокой крепости через Троянскую долину на Геллеспонт. Возможно, все эти названия – лишь поэтический вымысел. Кто знает? Возможно, в легенде передавалась всего лишь история победоносного похода с Запада, целью которого было уничтожить царство и город. Но кто может усомниться, что на этом месте действительно была одержана устрашающая победа над гарнизоном крепости, который защищал не только себя, свою семью и дома оружием из камня и бронзы, но и пытался при этом сохранить огромное богатство, которым обладал, – золото, серебро, украшения и мебель? Не имеет большого смысла спорить об именах этих людей или их города. Однако любой – как сегодня, так и в эпоху Гомера – задается вопросом: кто были эти люди и откуда они пришли, к какому племени принадлежали? Хотя строгий исследователь и воздержится от того, чтобы давать им имена, хотя все это племя может, словно призраки Аида, безмолвно пройти перед судом науки, однако для нас, тех, кто предпочитает яркие краски дня, одеяние жизни и блеск личности, для нас Приам и Илион, как только мы обратимся к событиям этого периода, останутся обозначениями, к которым привык наш ум. Именно здесь Европа и Азия впервые встретились в человекоубийственной войне (in vlkerfressendem Kampfe); именно здесь была одержана в бою единственная решительная победа, в которой Запад одолел Восток на почве Азии за все время вплоть до Александра Великого.

А теперь перед нашими глазами снова открывается этот город. Когда писали те авторы, которых мы называем классическими, сожженные руины уже давно лежали под развалинами последующих поселений. И на вопрос «Где находился Илион?» ответа не было ни у кого. Даже сама легенда уже не была привязана к определенному месту. Но конечно, когда зародилась поэма, дело обстояло по-другому: будем ли мы звать нашего поэта Гомером или поставим на его место целую толпу безымянных бардов – когда родилось поэтическое предание, в этих местах все еще должна была сохраняться традиция о том, что царская крепость стояла в точности на этом горном отроге. Бесполезно пытаться оспорить тот факт, что поэт видел эти места своими глазами. Кем бы ни был «божественный бард», он определенно стоял на этом холме, на Гиссарлыке (то есть на Замковом или Крепостном холме) и смотрел с него на землю и море. Ни в каком другом случае он не мог бы вложить в свою поэму столько верности природе. В кратком очерке[2] я описал Троянскую область такой, какова она теперь, и, сравнивая мое описание с тем, что говорит об этой местности «Илиада», любой из нас может сказать, возможно ли, что поэт, живущий вдали отсюда, мог выработать в своем собственном воображении столь верное изображение земли и народа, как то, что содержится в «Илиаде».

К этому следует добавить еще одно соображение. «Илиада» – это не просто эпос, повествующий о делах человеческих: в этом споре людей принимает участие великий сонм олимпийских богов, действующих и страдающих. Поэтому случилось так, что «Илиада» стала особенной, религиозной книгой, своего рода Библией греков и отчасти – римлян. Об этом не следует забывать. Поэтому я особо обращаю внимание на тот факт, что сцена, на которой действуют боги, обрисована гораздо шире, чем поле деятельности людей. По своему содержанию поэма простирается гораздо дальше Троянской долины. Граница «Илиады» там, где глаз находит пределы долины, – на величественных вершинах Иды и Самофракийском пике, где рождаются облака и обитают бури. Кто мог бы поведать нам такую историю о богах со столь подробной и точной локализацией, если не тот, кто сам наблюдал явленные здесь величественные природные феномены? Кто же, если не тот, кто целые дни и недели смотрел на то, как они сменяют друг друга?

Вопрос об «Илиаде» – это не просто древний вопрос «Ubi Ilium fuit?»[3*]. Нет, этот вопрос затрагивает целое. Мы не должны отделять историю богов от истории людей. Поэт, который пел об Илионе, нарисовал вместе с тем портрет всей Троады. Ида и Самофракия, Тенедос и Геллеспонт, Калликолона и вал Геракла, Скамандр и погребальные курганы героев – все это являлось перед глазами увлеченного слушателя. И все это неразделимо. Поэтому не нам решать и выбирать, где находился Илион. Мы должны найти место, которое отвечает всем требованиям поэмы. Поэтому мы вынуждены сказать: здесь, на крепостном холме Гиссарлык, – здесь, на месте руин сожженного Золотого города, – здесь был Илион.

И поэтому трижды счастлив тот, на чью долю пришлось уже в зрелом возрасте осуществить мечты своего детства и обнаружить Сожженный город. Каково бы ни было признание современников, никто не сможет лишить его сознания того, что он разрешил великую тысячелетнюю загадку. Варварская власть, которая тяжким бременем легла на эту землю, в общем и целом сохранила состояние земли и обычаи человеческой жизни в Троаде на том же уровне, как тогда, когда она утвердила здесь свое иго. Таким образом, сохранилось многое из того, что в других местах, скорее всего, было бы уничтожено постоянными сельскохозяйственными работами. Шлиман проводил свои раскопки как будто бы на девственной почве. У него хватило смелости копать все глубже и глубже, снять целые горы мусора и щебня, и наконец он увидел перед собой сокровище, которое он искал и о котором мечтал, в его вещественной реальности. И теперь искатель сокровищ превратился в ученого, который в ходе долгого и серьезного исследования сравнил факты своего опыта, а также утверждения историков и географов с легендарными традициями поэтов и мифологов. Пусть та работа, которую он завершил, станет для многих тысяч людей источником познания и радости и прославит самого Шлимана в веках!

Берлин, 10 сентября 1880

Рудольф Вирхов[4*]

Введение

Автобиография автора и рассказ о его работе в Трое

Достопочтенному ару Остину Генри Лэйарду, рыцарю Большого креста ордена Бани, доктору гражданского права, пионеру в открытии утраченной истории древних городов Западной Азии с помощью мотыги и лопаты, за добрую и действенную помощь в раскопках Трои в качестве посланника при Блистательной Прте посвящает эту работу с уважением и признательностью.

Автор