Слепой Орфей Мазин Александр
– Вот он!
– Стой,– прошептал Стежень.– Там кто-то лежит…
– Где? А, вижу! – Грошний рванулся вперед, но Глеб успел схватить его за плечо:
– С-стой! Этот гад где-то близко!
– Ты что, не видишь? Баба там! – яростно прошептал Дмитрий.– Трахнул ее кто-то. Или похуже! Может, она помрет, пока мы тут…
– Уже! – отрезал Стежень.
– Что – уже?
– Мертва.
– Ты о…
Глеб ткнул Грошнего в грудь, и тот осекся – перехватило дыхание.
– Тих-хо, сказал! Этот – здесь!
– Где? – шепотом спросил Грошний, переведя дух.
Он обшарил взглядом поляну, просветы между елями, мохнатые темно-зеленые ветки, потом посмотрел на друга:
– Где? Не вижу…
– И не увидишь,– чуть слышно, одними губами, ответил Стежень.– Он в дереве сидит. Вон в том дереве…
…Морри увидел их значительно раньше. Двое. Один – тот самый. Морри не удивился, знал: придет. Морри не убил его тогда. Обезумел. Забыл, каково это, когда рвется собственная плоть. Обезумел. Не убил. Сейчас убьет. Кто видел Морри – становится Пищей Морри.
Подошли. Тот, что покрупней, сразу потянулся к приманке. Первый удержал. Правильно. Будь он иным, его жизнь уже ушла бы к Морри. И уйдет. Скоро.
Высокий стоял. А первый осторожно приближался. В одной руке – топор, в другой – машина, выбрасывающая кусочки металла. Морри подождал, пока Пища приблизится, и тогда нанес удар…
…Две ветки с двух сторон обрушились на Глеба. Но он был готов. Упал назад, увернулся от прыгнувшего змеей корня, откатился и вскочил на ноги.
– А ну покажись! – рявкнул он.– Покажись, падаль!
«Не получилось,– подумал Морри.– Дерево слишком неповоротливо».
Стежень застыл. Он не испытывал ни гнева, ни страха. И дело не в личной храбрости. Просто Глеб всегда был в большей степени сталкером, чем воином. А сталкер, если надо, поползет на брюхе, если надо, прыгнет на спину врагу. Но может схватиться с ним и лицом к лицу. Если надо. При этом он никогда не удивится форме, в какую обращается враг. Форма может быть любой. Это не имеет значения. И еще сталкер умеет ждать.
Морри выскользнул из ствола и застыл. Человек должен не просто увидеть его, а разглядеть. Это сделает Пищу более пикантной.
За спиной Глеба раздался приглушенный возглас. Грошний. Стежень услышал, как хрустнула ветка под ногой Дмитрия, когда тот подался назад. Стежень понимал друга. Зрелище действительно жуткое…
Уродец выскочил из ствола, как пробка из бутылки шампанского. Он напоминал тощего корявого человечка с крупной круглой головой. Темно-коричневая, без признаков растительности кожа, впалый живот, ни пупка, ни гениталий. Шеи нет. Вместо лица – африканская маска с дырками носа и рта. Красные, тускло светящиеся глаза…
Морри вдохнул сладкую волну. Мысли, эмоции, чувства того, кто станет Пищей. Хорошо. У жертвы должен быть запах. Аромат исходил не от первого, а от второго, но это не имело значения. Оба станут Пищей.
Морри не спеша двинулся к человеку. Тот начал медленно поднимать руку. К тому времени, когда Морри оказался рядом, рука человека достигла уровня его глаз. В руке – плюющаяся железом машинка. Морри не боялся железа. Ни горячего, ни холодного. Он протянул руку…
…Даже если бы Глеб хотел что-то предпринять, не успел бы. Монстр с невероятной быстротой бросился на него. Глеб успел только вскинуть руку и нажать на спуск.
…Жидкость залила глаза Морри прежде, чем он понял свою ошибку. Больно не было, но на какое-то время Морри ослеп и беспомощно затоптался на месте…
…Монстр завертелся волчком. Его движения были столь быстрыми, что очертания темного тела казались размытыми. Грошний понял: это последний и единственный шанс. Другого не будет. Короткий разбег, прыжок – послушное тело взмыло в воздух, нога выстрелила сверху вниз. Сокрушительный удар…
…Жидкость испарилась с лица Морри. Он увидел, что второй человек движется к нему. Вот человек подпрыгнул и сверху вниз плавно вошел в тело Морри…
…Глеб услышал треск разрываемого ударом воздуха. Дмитрий пролетел сквозь чудовище, как сквозь пустое место, не удержался на ногах и покатился по траве. Монстр тотчас оказался рядом, и Глеб услышал жуткий несмолкающий крик…
…Морри пропустил человека сквозь себя, а когда тот упал, неторопливо приблизился, запустил руку в горячую грудь и осторожно, чтобы не раздавить сразу, сжал нежное пульсирующее сердце…
…Глеб замер. Он видел, как Дмитрий в конвульсиях бьется на земле, а черный застыл над ним, подрагивая спиной. Мгновение – и внутри Глеба словно что-то взорвалось. Он рванулся вперед, подскочил к чудовищу и с маху двумя руками вогнал топор в глянцевую бугристую спину…
…Боль была ошеломляющей. Морри зарычал, развернулся, протянул руки, чтобы схватить…
…Монстр истошно завизжал. Так пронзительно, что боль рванула уши. Стежень скорее ощутил, чем увидел две черные тени, метнувшиеся к нему, махнул топором… и отрубленные лапы чудовища упали на жухлую траву.
…Морри посмотрел на свои отсеченные руки. Потом – на короткие сочащиеся обрубки. И наконец – на человека, вновь поднимающего топор. Тот самый топор! Как он мог забыть?
Человек двигался быстро, необычайно быстро для Пищи. И он весь источал голубое сладкое пламя. Морри видел, как оно струится по рукам человека и брызжет с маленького, будто обгрызенного по краям, но по-прежнему несущего боль лезвия. Морри отпрыгнул назад и ощутил, как уходящая Сила делает его неповоротливым.
«Пища! – подумал Морри.– Убить второго!»
И занес ногу над жертвой…
…Четвертый удар рассек тварь пополам.
Глеб уронил топор и без сил опустился на землю. Тело стало пустым и вялым. Голова – тоже. Никаких мыслей, никаких чувств.
Рядом лежал Дмитрий. Живой. Пока живой.
От мертвого черного исходил сильный специфический запах, похожий на запах мумиё.
«Интересно… – проползла в голову первая осторожная мысль.– Что из этого можно приготовить?»
Глава вторая
Дмитрий тяжело осел на заднее сиденье. Он видел, как Глеб достал из багажника «Нивы» рукавицы и плащ-накидку из прорезиненной ткани и направился в лес. Через несколько мгновений силуэт Стежня[1] растворился в сумерках.
Грошний не хотел сейчас думать, за чем ушел друг. Трясущимися руками Дмитрий разорвал обертку «Верблюда», вытянул сигарету, закурил. В зеркале отражалось его лицо, серое, незнакомое. Волосы приобрели странный оттенок, заметный даже в наступающих сумерках. Грошний потянул упавшую на лоб прядь… и она осталась в пальцах.
В груди Дмитрия медленно повернулся кусок льда… Прядь была седой.
Стежень вернулся. Дмитрий услышал, как он открыл багажник «Жигулей», машина слегка качнулась. Хлопок закрывшегося багажника. Грошний увидел, как Глеб, уже налегке, идет к своей машине. Поставив «Ниву» на сигнализацию, Стежень вернулся к «девятке», занял место водителя, ободряюще коснулся плеча Дмитрия и повернул ключ.
– Что принес? – с трудом ворочая языком, проговорил Грошний.– Женщину?
– Нет.
Двигатель «девятки» бодро заворчал.
– Зачем взял? – дернулся Грошний. И застонал. Кусок льда опять заворочался внутри.
Глеб быстро обернулся, нахмурился и положил ладонь на грудь Дмитрия.
– Сейчас… – пробормотал он,– сейчас…
– Зачем взял? – еще раз повторил Дмитрий.
– Пригодится… – рассеянно ответил Стежень.
Грошний ощутил, как ладонь друга с силой прижимает его к спинке.
Боль унялась. Спряталась.
Дмитрий вздохнул с облегчением, а Стежень, наоборот, нахмурился.
– Черт его подери! – проговорил мрачно, убрал ладонь и включил фары.– Ладно, поехали.
– Черт его подери! – произнес Стежень, изучая кардиограмму.
Обследуемый Дмитрий Грошний полулежал в диагностическом кресле между блестящих металлических трубок с большой чашкой в руке. В чашке плескался густо сдобренный сахаром травяной настой. Плескался, потому что рука Грошнего начинала дрожать, стоило оторвать локоть от опоры.
Глеб возился уже третий час. «Просветил» Дмитрия всем, чем можно,– от тепловизора до собственных рук, прогнал через анализатор кровь, кожу, соскобы слизистых – и чем больше узнавал, тем безнадежней казалось дело. Организм Грошнего словно впал в детство. Но омоложением здесь не пахло. Аппаратура отражала лишь кое-какие параметры процесса: повышение температуры, ускоренный обмен, изменение состава крови. Некоторые факторы напоминали последствия лучевой болезни, некоторые намекали на воздействие сильных стимуляторов. Компьютер же просто порекомендовал повторить анализы – диагностическая программа сочла, что такого не может быть. Стежень склонен был с ней согласиться. Например, как сочетать апатичное лицо Дмитрия с адреналином, бурлящим в его крови?
Грошний подергал себя за волосы. Держатся. Отлично. Он уже почти успокоился. Глеб – гениальный целитель, и оборудование у него не хуже, чем в зарубежной клинике. Глеб вытащит!
– Можешь встать,– разрешил Стежень.
Грошний поднялся и побрел в туалет. Глеб проводил его мрачным взглядом. Кроме диагностической аппаратуры, у Стежня имелись руки, голова и чутье. Поэтому он знал: повторять анализы бессмысленно. Результаты почти наверняка будут другими… но столь же абсурдными. И обрабатывать их следовало вне рамок физиологии и биохимии. И тогда можно будет уловить нечто. Нечто, целенаправленно и последовательно превращающее Дмитрия Грошнего непонятно во что. Скорее всего в труп. Или хуже.
Глеб в задумчивости поглядел в окно на синюю яркую луну. Полнолуние. Это хорошо. Если подходить с обычной знахарской меркой. Вот только мерка коротковата.
Решение напрашивалось. Старый метод, придуманный задолго до рождения Глеба. Клин клином…
За дверью раздались шаркающие шаги – Дмитрий проследовал в гостиную.
Стежень размышлял. Прикидывал, когда изменения достигнут критического уровня. Выходило: уже через несколько часов. И каждая прошедшая минута – упущена.
«Если рисковать, то прямо сейчас»,– решил Глеб.
Да! Прямо сейчас!
Стежень быстро спустился в подвал, в лабораторию, отворил толстую дверь морозильной камеры, вынул оттуда полиэтиленовый пакет, перенес его в антирадиационный шкаф и опустил прозрачную стенку. Индикатор внутри шкафа весело застрекотал. В пакете хранилась отрубленная конечность монстра.
Стежень помедлил минуту: постоял, подумал.
Риск был огромный. Ум говорил – «нет», интуиция говорила – «не делай»… Но…
Идет волна. Уже идет.
Будь у него время, Глеб нашел бы, с кем посоветоваться. Слава Богу, они с Димкой – не единственные Сермалевы птенцы. Но времени не было. Да и насчет птенцов – смешно. Сейчас Стежень мог рассчитывать только на себя. И на Бога.
Всунув руки в защитные, запрессованные в переднюю стенку рукавицы, Стежень развернул пакет, маленькой дисковой пилой отделил образец примерно в кубический сантиметр и вложил в мельницу. Подождал, пока шары изотрут образец в однородный порошок. Привычный звук мельницы успокаивал.
Полученный порошок Глеб перенес в фарфоровый стаканчик, добавил тридцать миллилитров оливкового масла, тщательно размешал и накрыл стаканчик пластинкой. Затем аккуратно упаковал конечность и вернул ее обратно в морозильник.
Взяв стеклянную палочку, которой размешивал взвесь, Стежень осторожно ее понюхал. Специфический запах сохранился, даже стал сильнее.
Глеб почти минуту глядел на коричневый налет на палочке и никак не решался… Но выбора не было. Сначала он должен сам …
– Помилуй, Господи… – пробормотал Глеб и поднес палочку к губам.
Ничего не произошло.
Взвесь оказалась горько-соленой, с резким привкусом.
И только.
Стежень облегченно вздохнул, выждал полминуты, чтобы совсем успокоиться, прихватил стаканчик и отправился в гостиную.
Грошний смотрел телевизор.
– Пойдем,– сказал Стежень.– Наверх, в кабинет.
– В какой? – спросил Дмитрий, поднимаясь.
Кабинетов у Стежня было два; один – для посетителей, престижный, второй – для дела.
– В рабочий,– ответил Глеб, пропуская Грошнего вперед.
Пока поднимались по лестнице, Стежень заметил: Дмитрия пошатывает. Но не от слабости. Что-то с координацией.
Рабочий кабинет Стежня отличался от гостиной, как горный ботинок – от модельной туфли. Самое надежное место в доме.
Глеб поставил стаканчик на письменный стол.
– Садись.
Дмитрий опустился в старое просторное кресло. Стежень – напротив, так, чтобы затылком чувствовать горящую под иконой лампадку, подумал: «Сказать или нет?»
Решил: не стоит. Взял стаканчик и протянул Дмитрию:
– Пей.
– Что это? – насторожился Грошний. И у него было чутье, тоже ведь Сермалев выученик, хоть и подрастратился на ерунду.
– Лекарство! – резко сказал ему Стежень.– Пей!
Дмитрий заглянул в стаканчик, понюхал и скривился…
«Узнает…» – подумал Глеб.
Не узнал. Грошний вздохнул, и одним глотком проглотил содержимое.
Уродливый лешак выперся из ствола и обугленным пнем торчал посреди тропы. Колдун выронил стремя, застыл на месте.
«Трус»,– брезгливо подумал витязь и движением колен послал жеребца вперед. Дробленый[2] листвой свет играл на узком клинке у конского уха.
Без малейшего разбега, быстрей глаза, будто подброшенный пинком, урод прыгнул на всадника.
Но того недаром сызмала изнуряли воинским трудом.
– А-а-ахс… – пропел меч, и две половинки чудища упали на траву по обе стороны дрожащего коня.
– Так вот! – удовлетворенно воскликнул витязь, одним движением соскакивая с седла наземь.
Ведьмак попятился от него, и витязь усмехнулся. Сорвав пук вялой травы, он протер клинок на всякий случай – сталь даже не замутнилась,– вложил его в ножны и тронул сапогом перерубленное наискось тулово:
– Ну страхолюдина… – протянул с омерзением.
И тут судорога свела витязю спину.
Страшно закричав, он упал на траву, забился, брызжа слюной. Руки в толстых рукавицах молотили по земле, ноги быстро-быстро дергались, пропахивая борозды в рыхлой почве.
– Бедняк ты бедняк! – с искренней жалостью промолвил ведун, сунул руку за пазуху и вытянул нож с белой костяной ручкой.
Взмах – крик в горле витязя перешел в клекот, потом – в хрип и наконец затих. Затихло и тело.
Ведун тщательно обтер замаранный кровью нож и положил на траву.
– Добрый был бы воин,– сказал он, обращаясь то ли к себе, то ли к витязеву коню.
Жеребец подошел в хозяину, потрогал губами белое, сведенное спазмом лицо и фыркнул.
Ведун развязал суму, вынул оттуда засушенную тыковку и еще свинцовый, грубо отлитый сундучок. Взяв нож, отсек от мертвого чудища шмат с пол-ладони, ловко, лезвием, забросил в тыковку, тыковку заткнул и упрятал в сундучок.
– Сделал дело, гуляй… – пробормотал ведун сам себе и свистнул.
Мохноногая лошадка прибежала на зов. Ведун вскарабкался в седло и потрусил к оставленной челяди.
Небольшой отряд ждал, перегородив тропу.
Увидя колдуна, старшой, детина на крупной вороной кобыле, двинул навстречу. Бляхи на его панцыре[3] сияли зерцалами, но рожа – мрачней тучи.
– Что? – спросил, приглушая голос.
– Сделано,– коротко ответил колдун.– Плата?
Старшой молча бросил мешочек. Губы воина кривились, брови хмурились грозно. Но пегобородый его и в грош не ставил.
– Слушай сюда! – сказал колдун.– Лешака не тронь. Ни железом, ни рукой не тронь. Забросай ветками и сожги. Место обозначь и вели, чтоб трижды семь лет обходили кругом. Господина своего можешь забрать. Чист.
– Мертв? – спросил старшой, вздрогнув.
Колдун не ответил.
Повернув лошаденку с тропы, поехал прямо в чащу. Казалось, ветки раздаются в сторону, пропуская его.
– Эй! – неуверенно крикнул старшой.– Что Ругаю сказать?
Колдун вроде как не услышал. Старшой проводил его ненавидящим взглядом, но ни сделать что, ни сказать злое – не решился. Ведьмак, разорви его…
И опять ничего не произошло.
Дмитрий спокойно сидел в кресле, скользил рассеянным взглядом по стенам, сглатывал слюну от мерзкого вкуса зелья. Глеб тоже расслабился, даже глаза отвел…
Тяжелое, дореволюционной работы кресло с грохотом врезалось в дверь, вышибло ее и застряло в проеме.
Стежень, еще ничего не осознав, на рефлексе, отпрыгнул от стола, изготовился…
Грошний стоял на полусогнутых ногах, а тело его огромным маятником раскачивалось-выгибалось взад-вперед, будто резиновое. С каждым махом голова глухо стукалась о половицы. Руки Грошнего стремительно, со свистом, как два винта, рассекали воздух.
Чудовищный этот танец длился, может, секунд семь-восемь, потом Дмитрий застыл, медленно повернул лицо к Стежню, и Глеб увидел, как сквозь привычные черты проступила черная африканская маска…
Монстр!
Стежень попятился, опрокинул лампадку. Огонек потух, масло выплеснулось на рубашку…
Монстр вдруг оказался на столе. Тело содрогалось, каблуки выбивали частую чечеточную дробь, лицо дергалось и искажалось с невероятной быстротой. Только глаза, горящие, нечеловеческие, оставались неподвижными, устремленными на Стежня…
Тварь прыгнула, вытягивая руки…
Стежень не успел защититься. Никто бы не успел…
Но из-за спины Глеба будто выскользнули чьи-то светлые руки. Выскользнули, обняли – и тварь, ударившись о них, завизжала дико, как ошпаренная собака, отпрыгнула, напрыгнула снова, и еще, и еще… Словно заклинило кинокадр: назад-вперед-назад-вперед-назад… потом монстр завертелся волчком и выметнулся из комнаты прочь.
Глеб судорожно вздохнул, подтянул стул, сел. В глазах еще мелькало-прыгало чудовище, но чутьем Стежень знал: в его доме твари уже нет. Хотя облегчения от этого Глеб не испытывал. Скорее, наоборот.
Стежень сидел в кресле у своего рабочего стола и глядел на лик Спасителя.
Лампадка снова горела, сорванная дверь повешена на место, даже кресло, сработанное век назад, не пострадало. Казалось, в комнате все по-прежнему: надежно и в порядке… Увы, острый запах монстра еще сохранялся в воздухе.
Глеб вздохнул. Да, ему ничего не стоило выследить чудовище. А дальше? Он прекрасно понимал: как только они встретятся, Стежень тут же перестанет быть охотником. И никакой заговоренный топор больше не поможет. Потому что там, внутри твари,– Дмитрий.
– Господи,– пробормотал Глеб, с тоской глядя на икону.– Что мне делать?
Глава третья
Стежень любил свою жизнь. Он устроил ее так, как нравилось, и не собирался ничего менять. Чем большую силу ощущал в себе Глеб, тем меньше ему хотелось пускать ее в ход. От мальчишки-чемпиона не осталось почти ничего.
«Ты прирожденный победитель,– сказал ему как-то один из самых лучших (и самых незаметных) бойцов Питера.– Но если ты не уйдешь с татами, рано или поздно тебя побьют».
Речь шла не о простом проигрыше. И тот, кто говорил, никогда не участвовал ни в одном чемпионате. Стежень усомнился. Он считал себя воином. А жизнь воина – в борьбе.
Это же кайф!
А годом позже то же самое сказал ему Сермаль. Невероятный, непредсказуемый, всеведущий Сермаль почти слово в слово повторил сказанное насчет татами.
– Я воин! – возразил Стежень.
Сермаль расхохотался:
– Тебя обманули, сын земли! – Глеб даже обиделся.
– А кто, по-твоему, воин?
– А вот он,– Сермаль кивнул на Игоева, и тот тоже захохотал.
Стежень не поверил. Игоев? Добрый, мирный увалень Игоев – воин? И Глеб счел сказанное очередной шуткой насмешника Сермаля.
Но в любой шутке содержалось зерно правды. И на этот раз зерно проросло…
До полуночи оставалось чуть больше часа, когда Стежень услышал посторонний звук. Не в доме. Снаружи.
Глеб бесшумно сбежал вниз по лестнице, подхватил топор, прижался спиной к стене коридора и застыл в ожидании.
Входная дверь осталась незапертой. И ворота.
Стежень отчетливо слышал шаги. У него не было уверенности, что снаружи – тот. Но Глеб был готов. Расслабленный и настороженный, он был готов ко всему. Поскольку не знал, какое еще обличье способна принять тварь. Незнание – минус. Зато рукоять, удобно расположившаяся в ладони,– плюс.
Шаги стихли. Дверная ручка повернулась, чуть слышно скрипнув… Человек, огромный, как вставший на задние лапы медведь, переступил через порог.
Лицо вошедшего заросло густой, как мех, светлой бородой. Широкие скулы, высокий, выпуклый, с залысинами лоб и желтые пшеничные волосы делали его похожим на льва.
Противная дрожь – запоздалая реакция на стресс – накатила на Глеба, но углы его рта невольно растянулись в улыбке…
Вошедший шагнул вперед – отлично пригнанные доски пола прогнулись и заскрипели под его тяжестью,– вынул из руки хозяина топор и сграбастал вице-директора в охапку:
– Здравствуй, Глебушка!
– Как ты впору… – только и сумел пробормотать Стежень, утыкаясь бородой в мягкую ткань куртки.
– А то!
Вошедший отпустил Глеба, отодвинул от себя, оглядел… Рядом с ним высокий широкоплечий Стежень смотрелся скромно. В лучшем случае – как Илюша Муромский рядом со Святогором.
– Бог тебя привел, Кир! – благодарно проговорил вице-директор.
– Угу.
Кирилл Игоев снял и аккуратно повесил куртку, проследовал в гостиную, зажег свет, опустился в «свое», широченное, под стать, кресло и с удовольствием вытянул ноги.
Стежень вошел следом, но не сел, а заходил кругами, как зверь в клетке, пытаясь собраться с мыслями, составить более или менее связный рассказ.
Игоев некоторое время прищурясь глядел на него, потом буркнул:
– Сядь.
А сам подошел в бару, порылся, не нашел, что хотел, фыркнул, взял первую попавшуюся коньячную бутылку, плеснул в рюмки. Себе – чуть, Стежню – по края.
Звякнули хрусталем, выпили молча. Так же молча Кирилл завернул пробку.
– Теперь говори,– велел он.
Когда Стежень закончил невеселую историю, было уже за полночь.
– Да,– только и сказал Игоев.– Пошли-ка вниз.
В лаборатории Кирилл сразу направился к морозильнику:
– Здесь?
Глеб кивнул.
Его гость открыл камеру, вынул пакет и на глазах у потерявшего дар речи Глеба вытряхнул на кафель останки монстра. Затем присел, покряхтывая, на корточки, взял разрубленную черную голову, повертел (потрясенный Стежень невольно подался назад, нащупывая лопатками дверь) и строго спросил:
– А девушка?
– Я ее не трогал,– быстро ответил Глеб, все еще готовый к худшему.– Она же мертвая…
Игоев проворчал что-то неодобрительное и принялся загружать куски монстра обратно в пакет. Видя, что с другом ничего дурного не происходит, Стежень сунулся помочь, но Кирилл довольно невежливо его отпихнул:
– Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку! Иди, прогрей движок у Димкиной «девятки», сейчас поедем.
Стежень не стал спрашивать куда…
«Девятка» резво катила по дороге. Свет фар летел впереди, скользя по гладкому (полгода как отремонтировали) покрытию. Встречных почти не было. Глеб расслабился.
– Кир,– проговорил он,– наше ли это дело? Давай лучше ментов вызовем, а?
Игоев молчал.
– Ее небось уже зверье объело… – проворчал Стежень.
Читать бесплатно другие книги:
