Одиссея Петера Прингсхайма Беркович Евгений

Ординарный профессор

Двадцатые годы постепенно возвращали мир и покой измученным народам Европы. Время залечивало раны, нанесенные мировой войной. До нее ни одна война в истории человечества не требовала столько человеческих жертв.

Томас Манн делает доклад о Гете в Академии художеств, Берлин, 1932 г. На заднем плане сидит Генрих Манн

Но постепенно жизнь возвращалась в нормальную колею. Налаживалась и жизнь наших героев. Каждый из них в своей деятельности добился общественного признания. В 1924 году роман « Волшебная гора», наконец, вышел в свет и был восторженно встречен читателями, а еще через пять лет Томас Манн получил Нобелевскую премию по литературе.

Годом позже, в 1930 году, Петер стал ординарным профессором физики.

К профессору Прингсхайму на стажировку охотно приезжали молодые ученые из-за границы. Самыми известными стали, пожалуй, гости из Советского Союза. В 1926 году с Петером в качестве ассистента работал Сергей Иванович Вавилов, будущий основатель Физического института Академии наук СССР и президент этой академии. У Прингсхайма и Вавилова есть совместная статья в «Физическом журнале» [159].

Группа ведущих физиков, работавших в Берлине после Первой мировой войны. Среди них Альберт Эйнштейн, Джеймс Франк, Густав Герц, Фриц Габер, Петер Прингсхайм (в последнем ряду второй справа)

Через год на стажировку к Петеру в Берлин приехал другой будущий советский академик – Александр Николаевич Теренин. Результат их работы – статья о флюоресценции паров ртути [160]. После возвращения в Ленинград Теренин заведовал кафедрой в Ленинградском государственном университете и отделом в Государственном оптическом институте.

Петер успешно руководил научными работами выпускников Берлинского университета. Последние три докторанта профессора Прингсхайма защитились в Германии в 1932 году.

С.И. Вавилов с группой студентов МГУ в 1929-30 гг. (С.И. Вавилов сидит в первом ряду второй справа)

На этом закончился относительно мирный, хотя и нелегкий период в немецкой истории – период демократической Веймарской республики.

В лаборатории А.Н. Теренина в ГОИ, Ленинград 1930 г. (А.Н. Теренин сидит в первом ряду второй слева)

Приход нацистов к власти в Германии снова сломал судьбы миллионов людей и привел мир к новой, еще более кровавой войне. Не обошли стороной новые испытания и семьи Маннов и Прингсхаймов. Писателя вынудили уйти в изгнание, а Петер снова попал в концлагерь, и его жизнь вновь оказалась в опасности.

Арийский параграф

Свои преобразования Веймарской республики в Третий Рейх Гитлер начал с «чистки» государственных служащих, к которым относились, в частности, профессора университетов. Закон « О восстановлении профессионального чиновничества» („Gesetz zur Wiederherstellung des Berufsbeamtentums“) от 7 апреля 1933 года был первым законодательным актом, в котором появились расистские формулировки. Так в § 3 этого закона говорилось, что « государственные служащие неарийского происхождения должны быть отправлены на пенсию».

Исключения делались для тех чиновников, кто был принят на государственную службу до первого августа 1914 года (так называемых « старых служащих»), либо воевал за Германию или ее союзников на фронтах Первой мировой войны, либо имел детей или родителей, павших на той войне.

Еще один параграф этого закона (§ 4) позволял увольнять с государственной службы политически неблагонадежных, « кто своей предыдущей политической деятельностью не гарантировал беззаветную преданность национальному государству». Под эту формулировку попадали социал-демократы и коммунисты, а также все, кто поддерживал идеалы Веймарской республики.

Специальным разъяснением, опубликованным 11 апреля 1933 года, определялось, кого считать « неарийцем» в § 3 этого закона: если кто-то из дедушек или бабушек были неарийцами (прежде всего, евреями).

Меньше чем через месяц, 6 мая 1933 года действие этого закона распространили на приват-доцентов, которые не являлись государственными служащими.

Петер Прингсхайм из-за своего еврейского происхождения был в мае 1933 года временно освобожден от своих служебных обязанностей профессора, а пятого сентября того же года окончательно отправлен на пенсию. Выплата оклада прекратилась, бывшему высокооплачиваемому профессору пришлось снова думать о средствах к существованию.

Вот тут и пригодились связи его бельгийской жены Эмилии, с которой он обвенчался в 1923 году.

Петер Прингсхайм и Эмилия в зрелом возрасте

Петеру удалось получить место преподавателя в Свободном университете Брюсселя. Один из старейших бельгийских университетов основан в 1834 году, через четыре года после образования самого государства Бельгия из отколовшихся от королевства Нидерланды девяти провинций. Слово «свободный» в названии университета говорит о его независимости от какой-либо государственной религии (в отличие от католических или протестантских университетов того времени). Преподавание велось на французском языке.

Кафедрой физики на факультете естественных наук в то время заведовал знаменитый швейцарский профессор Огюст Пиккар [161], прославившийся подъемом на изобретенном им стратостате в верхние слои атмосферы. Другое его достижение – спуск на батискафе в глубины Мариинской впадины Тихого океана – осуществилось уже после Второй мировой войны. Именно Пиккар и принял Петера Прингсхайма на свою кафедру в октябре 1933 года.

Свободный университет Брюсселя

Почти семь лет преподавал Прингсхайм физику в бельгийском университете. Сначала зарплату ему платил специальный фонд поддержки ученых, а с 1937 года Петера приняли в штат университета на должность доцента. В Брюсселе наряду с преподаванием активно продолжались физические эксперименты, начатые в Берлине, благо к Прингсхайму присоединились некоторые его бывшие немецкие коллеги и ученики, среди них Фриц Душинский [162] и Эрнст Хиршлаф [163].

Казалось, что Петер в Брюсселе нашел, наконец, тихую гавань, где он мог спокойно жить и работать, пока власти на его родине устраивают немыслимые гонения на евреев. Однако иллюзия безопасности быстро развеялась, когда 10 мая 1940 года немецкие войска начали наступление против Франции и стран Бенилюкса – Голландии, Бельгии и Люксембурга. В этот же день бельгийские власти отдали приказ об аресте всех немцев, находившихся в стране.

Немецкие войска на улицах Брюсселя

Для несчастного Петера повторилась австралийская история: как немецкий гражданин он был схвачен на улице и отправлен в концентрационный лагерь в местечке Сен-Сиприен (Saint-Cyprien) на юге Франции.

Для родственников Петера наступили тяжелые времена – в течение нескольких месяцев никто не мог сказать, что с ним случилось, он просто бесследно исчез. Только в конце лета ему разрешили подать весточку и сообщить свой новый адрес: лагерь Сен-Сиприен (Восточные Пиренеи), квартал 1, барак 14.

Агнес Майер

Томас и Катя Манн к этому времени уже третий год жили в Америке. Первый раз писатель оказался в США в мае 1934 года. Его пригласил посетить Соединенные Штаты американский издатель Кнопф в связи с выходом на английском языке первой части тетралогии об Иосифе. После этой поездки Манн пересекал Атлантический океан еще несколько раз. Во время третьего посещения Америки писатель познакомился с известной журналисткой Агнес Майер, ставшей впоследствии его близким другом и настоящим ангелом-хранителем на весь период жизни семьи Манн в США. Прекрасно говорившая по-немецки Агнес взяла у писателя интервью, которое появилось в газете «Вашингтон Пост» 25 апреля 1937 года. Владельцем этой газеты и очень влиятельным человеком среди политической элиты США был муж Агнес – Юджин (Евгений) Майер. Через него Агнес имела доступ к самым влиятельным людям Америки, включая президента.

Агнес Майер – супруга Евгения Майера, издателя «Вашингтон Пост»

Именно Агнес Майер смогла добиться назначения Томаса Манна профессором гуманитарных наук Принстонского университета. От такого предложения писатель не смог, да и не хотел отказываться, и в сентябре 1938 года его любимый письменный стол, за которым он работал в Мюнхене и в Швейцарии, уже стоял в просторной вилле, снятой у какого-то англичанина, в университетском городке Принстон, штат Нью-Джерси. Здесь писатель жил и работал до лета 1940 года, когда принял решение переселиться в Калифорнию.

Уехал он из Европы весьма вовремя. В марте 1938 года Гитлер присоединил к Третьему рейху свою родную Австрию, а через шесть дней после прибытия Томаса Манна в Нью-Йорк, 30 сентября того же года состоялось подписание печально известного «Мюнхенского соглашения», открывшего Гитлеру путь к захвату Европы. Как исторический курьез можно отметить, что церемония подписания проходила в резиденции фюрера (Fhrerbau), построенной в 1937 году и расположенной по тому же адресу улица Арси, 12, что и разрушенная нацистами вилла профессора Прингсхайма.

Вилла профессора Прингсхайма и резиденция фюрера (ныне мюнхенская консерватория)

После «Мюнхенского соглашения» новая мировая война становилась неизбежной. Она и разразилась через год, первого сентября 1939 года.

Вести из Европы доходили тогда до Америки быстро. Буквально в тот же день, 10 мая 1940 года, когда началось немецкое вторжение в страны Бенилюкса, Томас Манн записал в дневнике:

« Поздно лег, но хорошо поспал 7 часов. Подъем в 8 часов. Любимейшее утро. Побрился, принял ванну, оделся. Потрясающая новость о немецком воздушном и сухопутном нападении на Голландию, Бельгию и Люксембург. Непрерывные сообщения, в том числе, немецкие, что они уже в Гааге» [164].

На церемонии подписания Мюнхенского соглашения

Военная операция немцев против Франции и стран Бенилюкса завершилась быстрой победой. Бельгия капитулировала первой – 28 мая 1940 года, через две недели после нападения Германии.

Оккупация Парижа, раздел Франции

Франция сопротивлялась немного дольше, но и на этом фронте немцы быстро одержали решающие победы: Париж пал 14 июня, а полная и безоговорочная капитуляция французов была подписана 22 июня того же года. Немцы оккупировали северную и западную часть французской территории, оставив юго-восток страны «Свободной зоной» со столицей в курортном городке Виши. Главой «правительства Виши» стал престарелый маршал Петен [165] – ему к тому моменту исполнилось уже 84 года. Лагерь, в котором томился Петер, лежал как раз в этой «Свободной зоне».

В доме Маннов надолго поселилось беспокойство за судьбу родных, оказавшихся на оккупированной немцами территории. Во Франции застряли брат Томаса Генрих и сын Голо (полное имя Ангелус Готфрид, Angelus Gottfried), в Бельгии потерялись следы Петера.

Генрих Манн и Голо Манн

Судьба Петера Прингсхайма беспокоила и его товарищей-физиков, оказавшихся в США, прежде всего, Альберта Эйнштейна, жившего в Принстоне по соседству с Маннами, и Джеймса Франка, который с 1938 года работал профессором физической химии Чикагского университета. В дневниковой записи Томаса Манна от 31 мая 1940 года есть упоминание о письме Франка из Чикаго, в котором тот интересовался положением Петера Прингсхайма в Брюсселе. Строчкой далее в той же записи Манн пишет:

« Ужин с К.[атей]. После этого пришел Эйнштейн, с которым мы обговорили проблему Петера Прингсхайма. Эйнштейн очень по-дружески предложил некоторые шаги» [166].

Положение беженцев во Франции становилось день ото дня все безнадежнее. В оккупированной зоне за ними охотились немцы, в «республике Виши» французские полицейские. Параграф 19 договора о капитуляции Франции гласил: « Французское правительство обязуется депортировать в Германию всех немецких граждан по первому требованию немецкой стороны» [167].

По прямому указу маршала Петена полицейские отлавливали эмигрантов, не имевших французского гражданства, и заключали их в специально созданные для этого концентрационные лагеря.

Гонения на беженцев во Франции начались еще до полной победы немцев. Томас Манн пишет в дневнике 19 июня 1940 года:

« Ужас, что говорят об охоте на эмигрантов в Париже и в ближайших лесах. Там Гиммлер. Кошмар, кошмар» [168].

Альберт Эйнштейн и Томас Манн – соседи по Принстону

А еще через шесть дней, 25 июня, когда сопротивление французов прекратилось, Томас снова возвращается к судьбе близких:

« Глубоко подавлен мыслями о происходящем во Франции, о Голо, Генрихе. Требование выдачи нацистам с именами вооруженных эмигрантов. Хотят их по-военному расстрелять! Возможно, Г.[енриха] прячут друзья, и ему удастся как-то перебраться через границу в Испанию. От Брайтбаха [169] известно, что Голо интернировали. Хоть бы его какая-то волна подхватила и выбросила на берег, где он мог бы быть в безопасности» [170].

Чрезвычайный комитет спасения

Готовность «правительства Виши» сотрудничать с Гитлером и выдавать Германии людей, бежавших от преследования нацистов, не на шутку взволновала интеллектуальную элиту Америки и тех иммигрантов, кому посчастливилось в это смутное время оказаться в безопасной стране. У многих в Европе оставались родственники или друзья. Франция долгое время считалась островом свободы на европейском континенте, где находили спасение беженцы из разных стран. А теперь им всем грозила высылка в Германию и неминуемая расправа. Нужно было срочно спасать несчастных, это понимали все. Поэтому в том же июне 1940 года, буквально через несколько дней после подписания договора о французской капитуляции, в Америке был оздан Чрезвычайный комитет спасения (Emergency Rescue Committee, сокращенно ERC), задачей которого была помощь антифашистски настроенным интеллектуалам – художникам, писателям, ученым, – кому грозила опасность попасть в руки гестапо. Томас Манн принял самое деятельное участие в организации этого комитета и в его работе, составил с помощью дочери Эрики список писателей, нуждавшихся в спасении. Необходимые деньги для деятельности комитета собирали у различных спонсоров, устраивали для этой цели специальные благотворительные мероприятия. Одно из таких собраний состоялось в доме Томаса Манна.

К этому времени Томас и Катя перебрались из Принстона в Калифорнию. Пятого июля они въехали в снятый до осени дом в городке Брентвуд (Brentwood) недалеко от Лос-Анжелеса. Здесь и собрались 28 июля 1940 года три десятка специально приглашенных гостей, журналистов, актеров Голливуда, продюсеров… На встрече выступил сам хозяин дома, а также председатель

Чрезвычайного комитета спасения Франк Кингдон [171]. В результате удалось собрать 4500 долларов, о чем пунктуальный писатель в тот же день сделал запись в дневнике [172].

В письме Агнес Майер от 9 августа 1940 года Катя жалуется: « Наш дом сейчас превратился в настоящее бюро, занятое операциями спасения, Эрика выбивается из сил, и у меня голова идет кругом» [173].

В тесном контакте с ERC помогал беженцам Унитарианский исполнительный комитет (Unitarian Service Committee, сокращенно USC). Он был задуман руководством Унитарианской церкви США сразу после подписания печально известного Мюнхенского соглашения 1938 года, отдавшего Гитлеру часть Чехословакии. Первоочередной задачей USC было спасение евреев и антифашистов, оказавшихся на территориях, контролируемых нацистами. Томас Манн иногда выступал как представитель USC, так в письме от 23 июня 1940 года некой мисс Диварт (Elizabeth Dewart) он благодарит ее за помощь Унитарианскому исполнительному комитету в размере 10 долларов, « которые пойдут на освобождение чешских детей» [174].

Вскоре Унитарианский исполнительный комитет распространил свою деятельность и на другие страны, оккупированные немцами, в частности, на Францию.

Судьба родственников, застрявших в республике Виши, не давала покоя Томасу и Кате. Стало известно, что сына Голо полицейские схватили на улице во время облавы и отправили в концлагерь в местечке Сан Николя под Нимом, в другом лагере Сен-Сиприен томился несчастный Петер Прингсхайм.

Чтобы вырвать человека из концентрационного лагеря, нужно было представить французским властям визу, выданную заключенному для въезда в Америку. Необходимым условием для выдачи визы было наличие работы в США или гарантия ее получения сразу по приезде. Кроме того, какой-то гражданин Америки должен был дать нотариально заверенное обязательство взять на себя все расходы, связанные с пребыванием беженца в США.

Госдеп оговорил доступ в страну беженцам из Европы таким количеством бюрократических ограничений, что только немногим счастливцам удалось добраться до спасительного американского берега. Нужны были нечеловеческие усилия и помощь влиятельных американцев, чтобы преодолеть бумажные барьеры, выстроенные правительством США с целью не пустить в страну тех, для кого вопрос эмиграции был вопросом жизни или смерти.

Существенные ограничения на въезд в Америку новых иммигрантов были введены в 1924 году, когда приняли федеральный закон, определявший ежегодные квоты въезжавших в страну из различных стран (Immigration Restriction Act). Наиболее жесткий заслон был поставлен беженцам из Польши и России, львиную долю которых составляли евреи. Под действием этого закона количество иммигрантов в США резко сократилось: если в год принятия закона число въехавших в страну превышало 805 тысяч человек, то в 1925 году их стало уже менее 295 тысяч. Из них только девятнадцать тысяч беженцев приехали из Восточной Европы. Для сравнения можно отметить, что в 1914 году в страну въехали более 550 тысяч эмигрантов из этой части континента.

Последовавший в конце двадцатых, начале тридцатых годов экономический кризис еще более затруднил получение американской визы. В 1933 году Америка приняла только 23 тысячи иммигрантов, из них 12 тысяч – из Европы. Наибольшую этническую группу составляли итальянцы – их было почти три с половиной тысячи человек [175].

Помимо жестких квот на въезд иностранцев в США, жалкий ручеек иммиграции перекрывался сотнями бюрократических уловок, осложнявшими получение въездных виз людям, которым в оккупированной нацистами Европе грозила неминуемая гибель. В 1940 году квоты на въезд в США были использованы менее, чем наполовину: 47,5 %. В следующем году эта доля сократилась более, чем вдвое – 19,2 %. В 1942 году доля использования квот стала и того меньше – 9,8 %. А в последний год мировой войны в Америку смогли въехать только 7,9 % от того числа, которое разрешалось законом об ограничении иммиграции [176].

В середине сентября 1940 года Агнес Майер предложила еще один путь, как спасти Голо из лагеря во Франции. В письме от 16 сентября, адресованном Кате Манн, Агнес сообщает:

« …думается, что самым лучшим для меня было бы получить для Голо реальный контракт преподавателя истории в американском университете. Так как в качестве единственного места, где я, возможно, могу это сделать, выступает мой собственный колледж, я буду в среду консультироваться с нашими университетскими властями, чтобы понять, готовы ли они обойти формальности, давая Голо работу в такое позднее время, чтобы вытащить его из Франции. Если я буду настаивать на контракте, то, думаю, они сделают это для меня, и неважно, полностью ли выполнит Голо контракт, когда окажется тут, или нет. Как только контракт будет подписан, Государственный департамент вступит в это дело еще раз» [177].

Идея Агнес очень понравилась Кате, и она в тот же день, 16 сентября 1940 года, отправила госпоже Майер телеграмму с последним адресом Голо во Франции. Более подробно Катя высказалась в письме Агнес от 18 сентября:

« Это хорошая мысль, организовать для Голо вызов от одного из университетов. Правда, доктор Джонсон из Нью-Йоркской школы социальных исследований уже пригласил Голо стать доцентом в его институте, но я не уверена, что это зачтется как настоящее назначение, и подобное в Вашем колледже могло бы, в конце концов, стать более действенным, так как Вы же связаны с Государственным департаментом, который, если он сочтет назначение серьезным, будет содействовать в выдаче французской выездной визы. Получение такой визы кажется вещью совершенно невозможной. Всем беженцам, которые до сего дня оттуда вырвались, среди которых, например, Фриц фон Унру[178], Леопольд Шварцшильд[179], издатель «Нового дневника», и различные другие наши знакомые, удалось нелегально перейти французскую границу, и мы все время думали, что Голо тоже попытается это сделать. Но до сего дня у нас нет никакой информации ни о нем, ни о Генрихе Манне. Так и мой брат Петер Прингсхайм, бывший ранее профессором физики в Берлине, а потом в Брюсселе, находится все еще в Южной Франции, где он интернирован в каком-то концентрационном лагере, куда его заключили из Бельгии как немца. У него есть вызов в Беркли, блестящие рекомендации американских коллег, Эйнштейна и Джеймса Франка, но вытащить его оттуда представляется совершенно безнадежным делом» [180].

К счастью, ситуация с Маннами во Франции через два дня благополучно разрешилась: утром 20 сентября в Брентвуд неожиданно пришла телеграмма из Лиссабона. В ней сообщалось, что Голо и Генрих уже ждут там корабль для отправления в Америку. « Радость и удовлетворение», – отметил Томас Манн в тот же день в дневнике [181].

Контракты с университетами не пригодились – зато сработали другие связи неутомимой Агнес Майер. Ее хороший знакомый граф Рене де Шамбрен (Rene de Chambrun), адвокат, крестный сын маршала Петена и зять Пьера Лаваля [182], в середине августа возвращался из Нью-Йорка во Францию. Агнес передала ему документы на Голо и просила содействовать его освобождению. В письме Томасу Манну от 10 августа она выражает уверенность, что все скоро уладится [183]. Интуиция ее не подвела, получилось так, как она обещала.

Однако освободиться из концлагеря было только половиной дела. Главной задачей оставалось выбраться из Франции и добраться до Америки. И в этом Голо Манну и его дяде, а также тысячам других беженцев, оказавшимся во французской ловушке, помог американский журналист, выполнявший в Марселе гуманитарную миссию, Вариан Фрай [184], которого Генрих Манн называет в своих воспоминаниях « храбрым унитарианцем» [185].

Его направил во Францию Чрезвычайный комитет спасения, действующий в тесном взаимодействии с Унитарианским исполнительным комитетом. Задачей Фрая было найти и отправить в безопасное место около двух сотен интеллектуалов-антифашистов. Оказавшись в Марселе и оценив размер бедствия, Фрай взялся за более глобальную задачу – в общей сложности ему удалось спасти от двух до четырех тысяч человек, которых ожидала во Франции неминуемая гибель. Среди них писатель Леон Фейхтвангер, философ Ханна Арендт, художник Марк Шагал… За эти подвиги Фрай был единственным из американцев удостоен от Израиля звания Праведник народов мира.

Вариан Фрай

В зависимости от конкретных обстоятельств Фрай подбирал для каждого своего подопечного тот или иной способ выбраться из зоны Виши. Для группы, в которую входили Голо и писатели Генрих Манн и Франц Верфель [186] со своими женами, Фрай выбрал нелегальный переход границы между Францией и Испанией. Путь через Пиренеи оказался нелегким для тучного Верфеля и уже немолодого, почти семидесятилетнего Манна. В своих воспоминаниях Генрих так описывает свои мучения: « Вскоре тропинка потерялась в зарослях. Мы должны были каким-то чутьем прокладывать путь от одного валуна до другого. Мы напоминали горных коз, которые обычно тут обитают.

Сегодня, в воскресенье, они остались дома, а передвигались только мы» [187].

Если бы не помощь племянника, неизвестно, добрались бы они до цели. Генрих с благодарностью вспоминал поддержку Голо: « Подъем по козлиным тропам оставил много горестных воспоминаний, он нас физически вымотал. Я последние десятилетия не поднимался ни на какую приличную гору, был неловок и немолод: часто падал на колючки… Много раз племянник поддерживал меня, после чего помогал моей жене, которой тоже доставалось. Он то выбирал крутой короткий путь, то возвращался назад, если мы расстроенные сидели на каком-то камне. Он не терял нас, часто трижды повторяя один и тот же отрезок пути» [188].

Все испытания группа, в конце концов, преодолела и благополучно добралась до Лиссабона, откуда отправлялись корабли в Америку.

Томас Манн и Катя специально приехали в Нью-Йорк, чтобы 13 октября 1940 года встретить греческий корабль « Новая Эллада» со спасенными беженцами на борту. Помимо Генриха Манна с женой и Голо, на американскую землю ступили Альфред Дёблин [189], Леонгард Франк [190], Франц [191]и Альма [192] Верфель, а также другие известные писатели и деятели культуры… Вместе с родителями их встречал в Нью-Йорке и Клаус Манн, оставивший об этой встрече воспоминания в книге « Поворотный пункт»:

« Почти все беженцы внешне в хорошей форме, отдохнувшие и загоревшие во время долгого путешествия по морю. Только госпожа Альма несколько поникла, но выглядит точно как свергнутая королева [193]. Вообще, на ее долю кое-что выпало. Каждый несет в себе свою кошмарную историю. На ланче в отеле «Бедфорд» выступали родители, Гумперт [194], Аннемари Ш. [195], а также Генрих, который говорил о ночном побеге через французско-испанскую границу. Крутая горная тропа, по которой приходилось карабкаться, была предназначена для коз, а не для писателя зрелого возраста, как с мягким юмором сообщил рассказчик» [196].

Как видно, путь через Пиренеи надолго запомнился старшему из братьев Манн. Но самое страшное для него и для счастливчиков, спустившихся в Нью-Йорке вместе с ним по трапу «Новой Эллады», было позади. Тем же, кто оставался в побежденной Франции, была уготована ужасная судьба.

Лагерь Гюрс

После того, как Голо и Генрих оказались в безопасности, для Кати и Томаса первоочередной стала задача спасения Петера Прингсхайма.

И здесь снова главной надеждой оставалась всемогущая Агнес Майер. Новое письмо, целиком посвященное судьбе Петера, Катя пишет ей 28 сентября 1940 года:

« Дорогая Агнес, Вы можете вообразить, какое внутреннее сопротивление мне приходится преодолеть, чтобы призвать Вас помочь моему брату, после того, как Вы столько хлопотали за нашего Голо. Но положение моего брата столь скверно, и так хочется вытащить его из Франции, что мы еще раз взываем к Вашей доброте.

Мой брат Петер – весьма уважаемый физик, который до наступления Третьего рейха работал ординарным профессором Берлинского университета, а потом последние семь лет преподавал в университете Брюсселя. В момент немецкого вторжения его арестовали как немца прямо на улице и отправили во Францию, несколько месяцев он считался для нас без вести пропавшим, пока он не смог сообщить из концентрационного лагеря свой адрес:

Лагерь Сен-Сиприен (Восточные Пиренеи) Квартал 1, барак 14. Какое-то время он находился на свободе, но потом его снова арестовали, и неизвестно, переживет ли он эту зиму, которая вообще во Франции довольно сурова, а для заключенных этого лагеря станет просто ужасной. При таких обстоятельствах бежать из лагеря он не сможет, а вот выездная виза для него была бы вполне возможна, так как он с точки зрения нацистов не замешан ни в каких политических делах. Эйнштейн, который к нему очень

хорошо относится, различные другие его известные американские коллеги весьма энергично за него вступились, и он получил приглашение на работу из Беркли, правда, поначалу только на один год, но уже прилагаются усилия добиться финансирования и на второй год, так что американскую визу он точно должен получить. Самая большая сложность состоит в получении французского разрешения на выезд, и тут как раз мы думаем, что Вы с Вашими связями могли бы чего-нибудь добиться» [197].

Джеймс Франк и Альберт Эйнштейн в Принстоне

Среди упомянутых в письме Кати « известных американских коллег» наиболее активным был друг Петера Джеймс Франк, в то время профессор в Чикагском университете. В семейном архиве сохранилась переписка Франка со многими американскими университетами. Он искал хоть какое-то место для Петера, ибо без этого невозможно было получить американскую въездную визу. Его усилия увенчались успехом: университет Беркли в Калифорнии подтвердил, что готов принять Прингсхайма, но с условием, что зарплату ему будут платить другие. Частично источником финансирования согласился стать «Чрезвычайный комитет помощи преследуемым иностранным ученым» [198], другую часть зарплаты обязался выплачивать своему шурину сам Томас Манн [199].

Между тем положение во Франции осложнилось: лагерь в Сен-Сиприен оказался переполненным, и Петера вместе с тысячами других заключенных перевели в концлагерь Гюрс. Вот что об этом событии пишет в своих воспоминаниях « Люди в Гюрсе» Ханна Шрамм:

« В последние октябрьские дни 1940 года прибыли 3600 мужчин из расположенного на Средиземном море лагеря для интернированных лиц Сен-Сиприен; в основном это были немцы или австрийцы, эмигранты, которых в начале немецкого вторжения в Бельгию бельгийцы арестовали и отправили во Францию. Они побывали во многих сборных лагерях и, в конце концов, были размещены в Сен-Сиприен, расположенном недалеко от Перпиньяна[200] … Когда наплыв заключенных готов был разорвать лагерь, весь персонал был переведен в Гюрс» [201].

Концентрационный лагерь в местечке Гюрс был создан сразу после окончания гражданской войны в Испании весной 1939 года, когда тысячи бойцов интернациональных бригад после поражения республиканцев бежали в соседнюю Францию. Чтобы изолировать огромное количество незаконных иммигрантов и упорядочить их переход к мирной жизни, власти спешно построили несколько сотен бараков и обнесли их колючей проволокой.

Лагерь Гюрс

Состав заключенных менялся вместе с изменчивой европейской историей. В мае 1940 года на смену испанским республиканцам пришли «нежелательные иностранцы» – граждане Германии и союзных с ней стран, с которыми Франция вела войну. После капитуляции Франции в июне 1940 года правительство Виши стало отправлять в Гюрс евреев и антифашистов, которых собиралось выдать Германии по первому ее требованию. В это время в бараках Гюрса перед отправкой в лагеря уничтожения побывало около тридцати тысяч евреев [202]. А когда в августе 1944 года фактически наступил конец режиму Виши, в лагерь Гюрс попали тысячи активных пособников нацистов, так называемых «коллаборационистов».

Бараки Гюрса строились наспех, их не предполагали использовать дольше нескольких месяцев. К осени 1939 года всех заключенных, отошедших от ужасов войны и готовых к мирной жизни, собирались отпустить. Никто в марте-апреле не верил, что через полгода в Европе вспыхнет новая мировая война. Но это случилось, и лагерные бараки снова переполнились.

Когда Петер Прингсхайм в октябре 1940 года оказался в Гюрсе, его ужаснули условия, в которых томились двенадцать тысяч несчастных заключенных. Бараки, основательно потрепанные за полтора года эксплуатации, практически не защищали от ветра и холода. В дождливые дни весь лагерь превращался в сплошное болото, и промокшим узникам не было возможности ни согреться, ни высушить одежду. В лагере свирепствовали болезни, несколько сотен человек умирало ежемесячно. Особенно трудно приходилось детям и женщинам, которые составляли три четверти всех заключенных [203]. Среди них были и известные персоны: уже упомянутая Ханна Арендт, польская пианистка, возродившая клавесин в Европе, Ванда Ландовска [204], популярная киноактриса Дита Парло [205]…

Почти все узники этого концлагеря были, в конце концов, депортированы в Польшу. Некоторых, правда, перевезли сначала в пересылочный лагерь Дранси, но конец у всех был один: около 90 % всех заключенных Гюрса оказались уничтоженными в Освенциме. Тысяча с лишним заключенных умерли в самом Гюрсе. И только шесть процентов счастливчиков были освобождены и покинули предательскую Францию, казавшуюся до войны оплотом свободы [206]. Чтобы человека освободили из Гюрса и выпустили за границу, за него должны были вступиться влиятельные силы как внутри страны, так и за рубежом. У Петера Прингсхайма такие покровители нашлись, и 19 февраля 1941 года он письменно доложил вице-президенту Калифорнийского университета Монро Дойчу [207], что прибыл в Соединенные штаты и готов приступить к своим обязанностям преподавателя. Непосредственно работу в Беркли Петер начал первого марта 1941 года [208]. Жена Петера Эмилия в течение всех военных лет оставалась в Бельгии [209]. Даже переписка с ней, находящейся в оккупированной немцами стране, была из Америки невозможна.

Работа в Америке

Среди коллег Петера по университету в Беркли было немало выдающихся ученых. Достаточно назвать Эрнеста Лоуренса [210], создателя первого циклотрона, получившего в 1939 году Нобелевскую премию по физике. В Беркли этого молодого профессора звали «разрушителем атомов» (Atom Smasher). С начала Манхэттенского проекта по созданию американской атомной бомбы Лоуренс – один из активных его участников. А руководителем проекта и официальным «отцом атомной бомбы» стал другой профессор Калифорнийского университета в Беркли Роберт Оппенгеймер [211]. Прингсхайм мог знать его еще по Европе: Оппенгеймер получил образование в Гёттингене, защитив диссертацию под руководством Макса Борна.

Петер читал студентам лекции по акустике и квантовой механике, а сам пытался продолжить работы по люминесценции, главному делу жизни. Результаты экспериментов, которые он проводил в Брюсселе со своими коллегами, пропали после его внезапного ареста, теперь многое приходилось начинать с самого начала.

Удачей было знакомство Петера со студентом-физиком Марселем Фогелем [212], ставшим его соавтором. Однажды в университетской библиотеке, когда Прингсхайм отбирал книги по люминесценции, библиотекарь указал ему на студента, который перечитал по этой теме все, что было в фондах. Результатом совместной работы двух увлеченных исследователей стала книга « Люминесценция жидких и твердых тел», увидевшая свет в 1943 году [213]. Книга имела успех, в 1946 году она была переиздана, в 1948 году переведена на русский, а еще через три года – на немецкий языки.

В марте 1941 года Томас Манн и Петер Прингсхайм встретились во время одной торжественной церемонии: Калифорнийский университет в Беркли присвоил писателю еще одну, уже седьмую в Америке почетную докторскую степень – на этот раз в области юриспруденции. В дневниковой записи от 27 марта Томас, упоминая это награждение, отмечает: « Встреча с Петером Пр.[ингсхаймом]» [214].

На следующий день Петер повёл своего зятя в физический институт и показал экспериментальные установки, на которых физики изучали строение атома. Это произвело на писателя зловещее впечатление, о котором он написал в дневнике за 28 марта 1941 года: « Посещение физического института вместе с Петером Пр.[ингсхаймом]. Жуткие установки для расщепления атома» [215]. Можно подумать, что интуиция Волшебника подсказала ему, к каким разрушительным для человечества результатам приведет прогресс в атомной физике всего через четыре с небольшим года.

Сохранилась фотография, на которой улыбающиеся Томас и Петер, оба в докторских мантиях и шапочках, пожимают друг другу руки, а между ними счастливая Катя влюбленно смотрит на мужа. По-видимому, эта фотография ввела некоторых авторов в заблуждение: они утверждали, что вместе с Томасом почетную степень получил и Петер [216]. Это не так. Положение Петера в Беркли было совсем не таким радужным, как могло показаться с первого взгляда на праздничную фотографию, сделанную 27 марта.

Во время церемонии присвоения Томасу Манну звания почетный доктор

Уже через два месяца, 26 мая 1941 года Петер имел долгий разговор с Раймондом Бёржем [217], руководителем университетского отделения физики. Бёрж недвусмысленно дал понять, что договор с Прингсхаймом, первоначально заключенный на один год, продлеваться не будет. Университет заинтересован в привлечении молодых и перспективных ученых, а Прингсхайму как раз в марте этого года уже исполнилось шестьдесят. Все, что оставалось уже немолодому профессору, это искать другие университеты, которые не столь требовательны к возрасту своих сотрудников.

О неуверенности Петера в своем завтрашнем дне говорит такой факт: когда в его присутствии Бёрж упомянул, что где-то в Техасе одной фирме требуется лаборант-спектроскопист, Петер с большим трудом удержался от унижения предложить себя для этой явно не профессорской должности [218].

Джеймс Франк в Чикаго

Срок окончания договора приближался, а шансов найти новую работу становилось все меньше. И тут, как и прежде, на выручку пришел старый и верный друг – Джеймс Франк. В январе 1942 года, когда Прингсхайму оставалось доработать в Беркли чуть больше месяца, Джеймс сообщил Петеру радостную весть: один из сотрудников Франка на год покидает его группу, так как переводится на выполнение военных заказов. Через год он должен снова вернуться на свое место, а пока Прингсхайм может работать в Чикаго, получая немалый для того времени оклад в три с половиной тысячи долларов в год (государственные чиновники получали в два раза меньше).

Счастливый, что целый год не будет думать, где найти средства для существования, Петер немедленно согласился и с первого марта 1942 стал сотрудником группы Франка в Чикагском университете. Так как война и через год не была завершена, договор с Прингсхаймом был продлен, и он проработал в Чикаго до августа 1944 года. Но эта должность все равно оставалась временной, ее настоящий обладатель мог в любой день вернуться, и когда Петеру предложили заниматься физическими исследованиями для производственной фирмы, он без колебаний согласился оставить Чикаго. С первого сентября 1944 года он стал руководителем научного отдела компании « Рэй Контрол» («Ray Control Co.») в городе Пасадена в Калифорнии [219].

В конце 1944 года появились первые сведения о жене Петера Эмилии, остававшейся в Бельгии. Старшая дочь Томаса Манна Эрика в качестве военной журналистки работала в Европе, она находилась в составе американских войск, постепенно освобождавших Старый Свет от немецкой оккупации. Так она оказалась в бельгийском Антверпене, где стала разыскивать жену своего дяди. И это ей удалось! Она обнаружила Эмилию невредимой, недавно ставшей бабушкой: ее дочь от первого брака Жермен (Germaine) родила 6 октября 1944 года сына Андриенсена (Andriaensen). Его отцу не удалось даже взглянуть на своего ребенка: вместе с группой участников бельгийского Сопротивления он был арестован немцами незадолго до рождения мальчика, и больше никто из членов семьи его не видел [220].

Получив сообщение от Эрики, что Эмилия нашлась, Петер немедленно начал действовать, чтобы получить для нее разрешение приехать к мужу в Америку. Это оказалось нелегким делом, и только весной 1946 года супруги снова соединились.

Между тем дела на фирме « Рэй Контрол» в Пасадене шли все хуже и хуже, научные исследования, проводимые ее сотрудниками, сокращались, и хотя договор с Прингсхаймом заканчивался еще через полтора года, его уволили 9 июля 1946 года, хорошо еще, что выплатили выходное пособие.

Петер снова оказался в положении, когда срочно нужно было искать источник существования – теперь уже для двоих. Найти работу в его возрасте – Петеру уже исполнилось шестьдесят пять! – становилось все более и более сложной задачей. Снова все надежды были на Джеймса Франка, и старый друг и на этот раз не подкачал.

Прежде всего, Франк добился для Петера временной ставки в Чикагском университете на четыре месяца: с 1 октября 1946 по 31 января 1947 года. Но это было, конечно, только временное решение. А требовалась хоть какая-то постоянная работа, ведь пенсию в США изгнанный из Европы профессор так и не заработал, и в разоренной войной Европе никто не собирался обеспечивать содержание без пяти минут американскому гражданину.

Получение американского гражданства для Петера тоже оказалось нелегкой задачей, процедура тянулась годами, и конца еще не было видно. Это тоже осложняло поиск серьезной работы, но Франк не опускал рук. Он смог убедить университет продлить договор с Прингсхаймом еще на полгода, но за месяц до окончания этого срока, в июне 1947 года Петера приняли на постоянную работу в недавно созданный государственный научный центр – Аргоннскую национальную лабораторию. Приняли, без сомнений, по настоятельной рекомендации Джеймса Франка. Центр был создан в 1946 году недалеко от Чикаго и получил название по расположенному рядом лесу. Организация лаборатории неразрывно связана с американским проектом создания атомной бомбы, известного как Манхэттенский проект, где Франк играл важную роль. В рамках этого проекта именно в Чикаго Энрико Ферми построил в 1942 году первый атомный реактор. Работы проводились в так называемой «Металлургической лаборатории» Чикагского университета, которой в рамках Манхэттенского проекта было поручено создание и эксплуатация реактора.

В 1946 году лабораторию переименовали в Аргоннскую и перевели за город, так как проводимые в ней работы представляли опасность для населения. Научное руководство и координацию исследований в лаборатории по-прежнему осуществлял Чикагский университет. После создания в 1947 году правительственной Комиссии по атомной энергии США (Atomic Energy Commission, AEC) Аргоннская национальная лаборатория стала самостоятельным научным центром под управлением этой комиссии.

Томас Манн и Эрнст Бетрам

Можно сказать, что Петеру снова повезло – эти организационные перестройки позволили ему получить, наконец, постоянное рабочее место и доход, обеспечивающий его семье нормальное существование. В возрасте, когда в большинстве стран люди уходят на пенсию, Прингсхайм вынужден был начинать новую деятельность. О возвращении на прежнее место работы в Германии речь не шла, пенсию ему платить там не собирались, да и Берлинский университет находился в советской зоне, куда Петер вовсе не стремился попасть.

Томас был, конечно, в курсе проблем шурина. В одном из самых важных писем, написанных Манном после Второй мировой войны, он привел пример Петера. Дело было так. Молодой журналист Вернер Шмитц [221] обратился к Манну с просьбой вступиться за Эрнста Бертрама [222], бывшего ближайшего друга писателя. Бертрам с восторгом поддержал национал-социалистическую революцию в 1933 году, активно сотрудничал с нацистами, и теперь обвинялся новыми властями в соучастии в преступлениях Третьего рейха. Томас ответил Шмитцу большим письмом 30 июля 1948 года, в котором осудил духовные связи своего бывшего друга с гитлеровским режимом и поддержал запрет Бертраму преподавать в университете.

Рассуждая же об отказе дать пенсию автору классической монографии «Ницше», Томас Манн пишет:

« Признаюсь, что в мое чувство протеста примешиваются и отрезвляющие воспоминания: воспоминания о еврейских ученых, которых вытолкали в 1933 году с их кафедр и лабораторий, а коллеги с немецкой кровью не очень-то интересовались их судьбой. У меня есть шурин, уважаемый физик-теоретик, который в Германии должен был бы получать пенсию, а сегодня не знает, на что он будет жить в старости» [223].

В Аргоннской лаборатории нашлась работа как раз по основной специальности Прингсхайма – изучение флуоресценции и фосфоресценции. В 1949 году он выпустил обобщающую книгу по этим проблемам [224]. Кроме того, Петер руководил небольшой группой исследователей, изучавших оптические эффекты. Чарльз Дельбек [225], физик, попавший в группу Прингсхайма сразу после защиты диссертации, вспоминал о своем шефе:

« По моей оценке, Прингсхайм как руководитель группы был просто идеален. Он обладал глубокими знаниями во многих областях физики, имел богатый опыт и всегда был готов поделиться этим с сотрудниками лаборатории. Еще более важно – он был истинным джентльменом, что проявлялось в его уважительном отношении ко всем, кто его окружал, не только к вышестоящему начальству, но и к тем, кто был ниже его по положению. Он давал нам свободу самим планировать, проводить и интерпретировать наши эксперименты – с частыми дискуссиями о результатах, о проблемах, которые возникают, о том, какие эксперименты нужно будет проводить в следующий раз и т. д. Очевидно, его опыт подсказывал ему, что не всегда самый знающий и самый опытный ученый добивается результатов и выдвигает новые идеи, которые ведут к пониманию определенных явлений. К этому я хотел бы добавить, что он всегда обсуждал со всеми нами свои собственные эксперименты, и если существовала какая-то взаимосвязь с нашими опытами, то результаты мы публиковали совместно, причем авторы всегда шли по алфавиту – по его предложению…

В нашей группе мы работали вместе как друзья, в обстановке взаимопомощи, с общими научными целями, с уважением к способностям каждого из нас» [226].

.

Снова в Европе

Семь лет счастливой научной работы в Аргоннской национальной лаборатории пролетели незаметно, и в 1954 году настало время освободить место более молодому исследователю. Петер Прингсхайм вместе с Эмилией вернулись в Бельгию, выбрав для проживания старинный Антверпен. В этом городе жила дочь Эмилии Жермен с сыном Андриенсеном. Петер, не имевший своих детей, относился к мальчику как к собственному внуку, много рассказывал о своей богатой приключениями жизни, бережно вводил его в мир естествознания. Андриенсен, по его словам, любил деда и гордился им [227].

Конечно, за семь лет работы в государственном научном центре США Петер не заработал себе пенсию, достаточную для жизни, но благородный жест Аргоннской лаборатории, сохранившей за ним должность консультанта, позволил семье Прингсхаймов сводить концы с концами в Антверпене.

В мае 1956 года в Париже состоялся Международный конгресс по люминесценции. Организаторы пригласили Прингсхайма в качестве почетного гостя и в знак благодарности за заслуги предоставили ему право быть председателем на первом пленарном заседании. На конгрессе Петер вновь увидел многих своих товарищей, в том числе, ленинградца Александра Теренина, с которым он когда-то работал в Берлине.

В конце жизни пришло признание коллег и с его родины, когда-то изгнавшей его с профессорской кафедры Берлинского университета. В год, когда Петеру исполнилось 80 лет, он получил звание почетного доктора университета немецкого города Гиссен. В грамоте, которая хранится сейчас в архиве университета, говорится:

« Факультет естествознания и философии Гиссенского университета имени Юстуса Либиха, в лице декана, ординарного профессора минералогии и петрологии, доктора естествознания Рудольфа Мозебаха, действующего по поручению ректора университета, ординарного профессора анатомии, доктора медицинских наук и ветеринарии Августа Шуммера, присваивает звание Почетного доктора естествознания ведущему исследователю люминесценции, автору многочисленных научных статей и книг господину профессору, доктору естествознания Петеру Прингсхайму в знак его огромных заслуг в теории излучения и по случаю его восьмидесятилетия. Гиссен, 1 июля 1961 года» [228].

Грамота о присвоении звания почетного доктора

Петер Прингсхайм носил звание почетного доктора наук два с лишним года, он умер 20 ноября 1961 года, в Антверпене. Джеймс Франк прислал Эмилии свои соболезнования и, в частности, отметил, как высоко он ценил и ценит более чем полувековую дружбу с Петером, великолепным и редким по своим душевным качествам человеком, творчески одаренным и необыкновенно по нынешним временам образованным. В научной деятельности Петеру удалось многое. Но, пожалуй, важнее всего « его человеческая верность и невероятная честность в отношении самого себя. Он всегда избегал хвалить свою работу и часто сам себя недооценивал. Помогая всегда другим, он постоянно забывал о своих интересах» [229].

На долю Прингсхайма выпали нелегкие испытания, он оказался узником концлагерей обеих мировых войн, потрясших человечество в неспокойном двадцатом веке. И выжить Петеру помогли друзья, высоко ценившие его «человеческую верность и невероятную честность». К таким друзьям Прингсхайма можно с полным основанием отнести и Томаса Манна, и Альберта Эйнштейна, и Джемса Франка.

.