Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного Мендес Луис

Глава 1

Кара

Обо всем догадавшись, я посмотрел на небо. Казалось, оно гневается. На меня, наверное. Я решил оставить все как есть. Буду пускать по воде бумажные кораблики. Тело мое пребывало в каком-то смутном волнении, возбуждении. Чего-то хотелось, а чего – сам не знаю.

Мне показалось, что моя собака Динда мне не рада. Я бросил ей кусок свежего хлеба, который ел сам. Она и ухом не повела. «Сердится», – подумал я. Продвигаясь вдоль огороженного двора, я обогнул дом. Пальцы мои скользили по грязным, облупленным стенам. Земля на клумбах растрескалась, цветы завяли. Хотел было я их полить, да передумал: лейка долго стояла на солнце, и вода в ней сильно нагрелась. Я подпрыгнул и закричал, как будто желая пробудить свой дремлющий внутренний мирок. Перепачканные трусы сжимали мне член. От прыжка я возбудился. Прикоснувшись рукой, я почувствовал, что он затвердел и выпрямился. Единственное живое существо за целый день. Я сладострастно сжал его пальцами, и кровь прилила мне к лицу. Я прошел через кухню, ничего не замечая – даже матери, хлопотавшей у плиты, – и устремился в тесную ванную. Закрылся на деревянный засов. Член у меня стал словно каменный. В моей руке он ожил и вырос. Твердость посреди бессилия. Несмотря на малый возраст, тысячи фантазий роились у меня в голове. Левой рукой я схватился за кран, чтобы не упасть. Закрыв глаза на всё, что происходит вокруг, я погрузился в фантазии, которые вызывают эти движения. Я самозабвенно наслаждался возникающими образами. Передо мной колыхались огромные груди. Круглые попки и раздвинутые женские ноги теснились в моем воображении. Попки! Ах, до чего же я их обожал!

Возбужденный и уже готовый кончить, я стоял на цыпочках и едва держался на ногах, как вдруг за моей спиной возникла тень отца. Я чуть не вскрикнул. А он грозно закричал: «Бесстыжий мальчишка! Щенок паршивый! Ну-ка, вон отсюда! В моем-то доме! Такого я сроду не видал! Бесстыдник! Пошел вон!». Я со страху чуть в обморок не упал. Холодный пот покрыл все мое тело. Член у меня в руке моментально обмяк. Разъяренный голос отца и запах перегара сильно напугали меня.

Скользя по полу и стараясь остаться незамеченным, я вышел из ванной. Отец подстерегал меня у кухонной двери. Я уже знал, что меня ждет. Ему доставляло какое-то извращенное наслаждение бить меня. С бессмысленным видом он схватил меня под локоть и закатил несколько оплеух. «А если мать увидит это безобразие? Она же глядеть на тебя не захочет! Занимайся этим хоть в лесу, что ли, если так приспичит». Он еще раз ударил меня и с бранью вошел в дом, хлопнув дверью. Я тут же забрался в корыто для стирки белья, свернулся калачиком и долго не вылезал.

Я посмотрел на свой вялый, скукожившийся член и подумал: неужели я один такой? Может, лучше было бы жить без члена? Я толком не знал, чем отец с матерью занимаются ночью в спальне. Порой мне казалось, что ничего особенного там не происходит, но отчего же они так стонут?.. Им что, больно? Мне не раз приходилось видеть у девочек странную припухлость и разрезик между ног. А еще я видал, как мочился отец – член у него был громадный, точно слоновий хобот. Царица Небесная! И, ясное дело, член у меня снова затвердел. Машинально и еще с большим, за счет риска, наслаждением я взял его в руку и после нескольких торопливых движений застонал и кончил. Вытекла вязкая жидкость, и я замер в углу корыта. Думать ни о чем не хотелось.

На душе было неспокойно. Вина, раскаяние, желание скрыться. Это ведь нехорошо? А если мать узнает? Неужели она и взаправду глядеть на меня не захочет? Я ведь так ее люблю! Меня терзала совесть. Но это было так приятно…

Мне хотелось побольше узнать, чтобы было еще приятнее. Член у меня напрягался. В голове теснились мечты о красивых попках, куда я беспрепятственно входил, ожидая того, о чем говорили и что расхваливали мальчишки постарше: густая молочно-белая жидкость проникнет внутрь женщинам или, растекаясь, измажет им бедра, а я закричу от наслаждения… Но почему же взрослые боялись, порицали, называли это безобразием, а меня – бесстыдником, если я задавал вопросы? Приходилось всё делать исподтишка, чтобы не попасться с поличным. Нужно было скрывать непроизвольно напрягающийся член, желание совокупляться, проникать в попки, раздвигать ноги и лизать мякоть… Зачем?

Школа была для меня настоящей тюрьмой. Каждый день одно и то же. То, что там рассказывали, казалось мне, никогда в жизни не пригодится. Я частенько прогуливал уроки. Невыносимо было видеть и слушать людей, которым, по-видимому, до нас нет никакого дела. Много теории, мало практики. Неужели я один так считал? Отметки у меня были лучше, чем у большинства одноклассников, которые без остановки строчили в тетрадках. Мне нравилось рыбачить на озере, ловить птиц в бамбуковых зарослях, запускать воздушного змея, трогать за попки девочек и высматривать, какого цвета у них трусики. А еще я частенько бился об заклад и почти всегда выигрывал. Лучшей наградой мне был член в попке у мальчишек, с которыми я заключал пари.

Некоторым учителям я почему-то нравился. Они возлагали на меня большие надежды, считали меня умным и много со мной занимались. Среди них была дона Силвинья. Она явно оказывала мне предпочтение. Я решился задать ей вопросы, которые не давали мне покоя. Те самые!

Не помню, когда это случилось. Она была не просто толстой и некрасивой учительницей. Она казалась женщиной, способной подарить наслаждение. Груди у нее были преогромные. Она старалась их скрыть под блузками свободного покроя и темных цветов. Зад у нее был необъятный, размером с большую карту нашей обширной страны. Частенько я ее методически делил на штаты. Центр был моим – черт с ними, с окраинами. Такое изобилие сводило меня с ума. Нищеты мне хватало и дома. Эти вызывающие выпуклости как будто жили своей собственной жизнью. И я обожал эту толстозадую бабищу! На ней всегда были юбки ниже колен, скрывающие пухлые бедра и икры. Как только ее крошечные ножки, запихнутые в туфельки на низком каблуке, удерживали в равновесии такую груду! Я глядел на нее, пока писал на доске. Задница, похожая на два футбольных мяча, завораживала меня. Мне хотелось знать, какова она безо всего, совсем голая. Теплая или холодная – это можно определить только на ощупь. Я воображал, как она раздвигает ноги и крепко обхватывает меня. Член готов был проткнуть тесные брюки, купленные на вырост два года назад. Меня это одновременно беспокоило и возбуждало. Сев на стул, я попытался привести себя в порядок. Мои голодные глаза блуждали, таращась на плоть, которую я мысленно раздевал. Пуговиц-то как много! Неужели нарочно для того, чтобы обуздать дерзкие фантазии! Думаю, что она стыдилась своих пышных форм. А мне недоставало терпения, чтобы расстегивать пуговицу за пуговицей. Вот бы они сразу отскочили, да еще с оглушительным треском! Красота! Как она вообще ходит, когда груди у нее все время колыхаются из стороны в сторону? Они больше моей головы, и я задохнулся бы, приди мне фантазия взять их в рот. Когда, после отчаянной борьбы, мое воображение срывало с нее юбку, а вместе с ней и трусы размера GG. Не знаю, почему, но я представлял ее себе волосатой, точно мужчина. Наверное, потому, что у нее росли усики. Возбуждение приводило меня в неизбывное отчаяние. Я грубо валил ее на стол, залезал сверху, со вставшим членом, обнимал эту громаду, раздвигал ей пухлые ноги, терся лицом о ее лоно и до изнеможения кусал его, словно изголодавшийся пес. Когда я наконец засунул член ей в зад и ожидал, что вот-вот кончу, до меня донесся тонкий, визгливый голос: «Луизинью, Луизинью, ты что, не слышал звонка? Урок окончен. Пойдем». Я очнулся от грез и почувствовал себя до крайности неловко. Я не мог встать, иначе член прорвал бы мне брюки. Тут я решил воспользоваться случаем, чтобы разрешить свои сомнения. Она была учительницей естествознания, но мои вопросы смутили ее. Мне хотелось узнать о сексе. То, что она могла бы мне рассказать. Я и мечтать не смел, что она расскажет мне всё. Пусть хотя бы опишет, что у девочек под юбками. Что такое эрекция? Отчего член у меня твердеет и мне хочется засунуть его девочкам в попу? Что при этом ощущают женщины? Почему я так часто об этом думаю? Она замужем, имеет детей, так что могла бы мне помочь. Вся залившись краской, она тяжело дышала и избегала смотреть мне в глаза. В замешательстве она вертела в руках школьные принадлежности и все время их роняла. Бормоча извинения, она посоветовала мне обратиться к учителю физкультуры. Он мне всё объяснит.

Периодически я заговаривал с ней об этом, мысленно раздевая ее, натешившись с грудями и почти до конца проникнув ей в зад. Я ждал ответов, но, видя ее смущение, старался привести ее в еще большее замешательство. Из серьезной, уверенной в себе учительницы она превращалась в испуганную газель. А я, озорной мальчишка, потешался над ее мучениями. Я нарочно издевался над ней, воображая, как она катается по полу и как у нее дрожат губы. Но она по-прежнему отвечала, что мне нужно обратиться к учителю физкультуры. Он мужчина и сможет ответить. Я возвращался домой, от ярости пиная портфель или камни. Что же это за учительница естествознания, черт побери? Целыми неделями она избегала моего голодного, раздевающего взгляда. Игнорировала меня во время уроков. На мои вопросы отвечала односложно, однако помогала мне на контрольных. На другой день я опять начинал приставать к ней. Я никогда не выходил из класса вместе со всеми. Мешал поднявшийся член. Но ей казалось, что я нарочно задерживаюсь, и она довольно резко велела мне сейчас же выйти. От меня не ускользнуло, что она с любопытством поглядывает на мой член. Ей было не удержаться. Глаза бы отвела, что ли. Чтобы помучить ее, я прикинулся дурачком и вкрадчивым голосом стал ее спрашивать: почему мои родители стонут в спальне? Что за боль они ощущают? И, наконец, мне страшно хотелось узнать, всем ли мальчикам приятно сжимать член в кулаке, как мне. Что у меня за зуд, когда я думаю о девичьих попках? У меня впечатление, что стоит мне потрогать попку, как ответ придет сам собой. Или я просто любопытный мальчишка? А как ее муж? А она тоже стонет? В последний раз она в озлоблении чуть ли не за уши вытащила меня из класса. Мое возмущение только усилило вожделение. Так я и не получил ответов. Никто не хочет рассказать мне про этот чертов секс!

Я все-таки подошел к учителю Маурисиу на уроке физкультуры. Я терпеть не мог лазить вверх-вниз по канату, словно обезьяна – да куда ж от этого денешься… Хоть и неохотно, но он согласился побеседовать с глазу на глаз. Верно, дона Силвинья хорошо его знала, а то бы не настаивала, чтобы я с ним поговорил. Я первым начал разговор, изложив свои сомнения, тем более досадные, что взрослым они безразличны. Я не терял надежды. В конце концов, должен же кто-нибудь ответить, не уклоняясь, на мои вопросы. Но я чувствовал, по мере того как говорил, его неловкость, замешательство и желание отвязаться от меня. Без конца он поглядывал на часы, морщился и сидел как на иголках. Ему хотелось, чтобы я ушел, но я остался. Он у меня не отвертится, как мне не отвертеться от его осточертевших уроков физкультуры. Что же такое секс, в конце концов? Почему вставший член тянется к попкам? Мне хотелось узнать, нравятся ли ему самому попки или раздвинутые ноги. Я умолк. Учитель очень нервничал и что-то бормотал сквозь зубы. Сказал, что не женат и что следует обратиться к семейному мужчине. Вот он-то точно ответит на мои вопросы. Лучше мне открыться своему отцу.

«Отцу? – подумал я с грустью. – Да какой он мне отец?» Я понял, что ничего у меня не выйдет. Совсем ничего.

Старшие ученики перешептывались, что учитель частенько пялится на мальчишеские ширинки и во время упражнений обожает трогать ребят руками, якобы для страховки. Вот оно, оказывается, в чем дело.

Сомнения мои росли из-за того, что взрослые пугались моих вопросов. Возбуждение мое не уменьшалось, и я готов был броситься на кого угодно. Я хорошо знал, кто мне мешает. Отец меня выслеживал, как охотник выслеживает дичь. Но ему-то кто поставил запреты? Почему такие отношения между отцами и сыновьями?! От всего сердца я желал повзрослеть. Как мне обрыдло, что мной помыкают, преследуют и не оказывают ни малейшего уважения! Почему же и взрослые, бородатые мужчины производят впечатление идиотов? Они что, несчастны? Они пугаются, очень пугаются моих признаний. Боятся вещей, о которых мне хочется узнать, и притом основательно. Неужели они осведомлены меньше меня? Вряд ли.

Вопросов у меня накопилось множество. Казалось, всем хочется, чтобы я оставался в неведении. Это еще больше распаляло меня. Я не находил покоя. Кончал в кулак, мечтая о женской груди. Мне отчаянно хотелось потрогать женские тела. Сосать, кусать, заглатывать груди до удушья. Мне уже не просто хотелось засунуть член между женских ног. Хотелось прильнуть туда лицом, лизать языком, пока женщина, будь она толстая или худая, не взвыла бы от удовольствия. А если не дадут? Если им не понравится? А если это грех?

От стольких «если» у меня раскалывалась голова. Мое возбуждение обернулось неизбывной тоской. Член у меня почти не расставался с кулаком. Я проделал дырки в карманах брюк, чтобы трогать его, как только захочется, а мне все время хотелось. Мне хотелось насладиться до изнеможения. Хотелось знать, где предел возбуждению. Я воображал, что трахаю нескольких женщин одновременно. Каждая хороша по-своему. Существует ли это воображаемое наслаждение на самом деле? Неужели залезать на разгоряченные вожделением тела и проникать в них всеми способами – это тягчайший из грехов? А если так, то какая кара последует? Но сколько бы я ни задавался вопросами, мой член не слушал никаких запретов и сильно возбуждался. Каждый день я с наслаждением сжимал его руками. Вырастет ли он у меня таким, как у отца? Наверняка! Несомненно, этой мой единственный источник наслаждения. Он позволял мне забывать ежедневные невзгоды. Родители у меня жили как кошка с собакой. Отец каждый день напивался. Мать была хрупкой и беззащитной. Меня без конца били и, чаще всего, ни за что ни про что. Ласки мне не хватало, игрушек и даже еды – тоже не всегда. Я забивался куда-нибудь в темный угол, брал в руку член и чувствовал, как он мне отвечает. Это был мой единственный друг, никогда не покидавший меня.

Проститутки из веселого квартала в центре Сан-Паулу шарахались от меня, точно от зачумленного. Я для них означал процесс за растление малолетних. И все равно я таскался за ними. После того как я несколько недель подряд приставал к одной из них, она согласилась выслушать меня, чтобы только отвязаться. Стремясь удовлетворить любопытство, я принялся рассказывать, что меня хотели убедить, будто всё, что я ощущаю и о чем спрашиваю – это непристойности и бесстыдство. Что же за чертовщина гнездится во мне, рвется наружу и наводит ужас на людей? Ответ последовал незамедлительно: «Иди отсюда, наглый мальчишка! Секс – это деньги в кармане, еда на столе, унижения, ложь и страдание. Что еще ты хочешь узнать?». Мне стало грустно. Это было что-то необъяснимое – быть может, разочарование, прежде мне неведомое. Я отправился домой, где ничто меня не радовало.

Я любил мать. Любил свою собаку Динду. Мне приходилось оплакивать все невзгоды своей несчастной жизни. Я решил перепрыгнуть через ворота и тут же растянулся на земле. Дона Эйда, моя мать, посмеялась над моим падением. Я бросился ей на шею и разревелся, как маленький. Мне стало стыдно. Она решила, что я что-то натворил на улице. Мне не составило труда разубедить ее. Она действительно любила меня. Но слезы катились у меня по щекам, и мне все еще было стыдно. Почему же люди не отвечали на мои вопросы? Я стал подозревать, что они сами ничего не знают и пребывают в такой же слепоте, как и я. Неужели? О, Господи!

Дона Эйда вывела меня из оцепенения: «Не плачь, сынок. Что бы ни случилось, ты всегда останешься моим мальчиком. Не забывай – моим мальчиком».

Нет! Только не мальчиком! Мне ужасно хотелось подрасти, стать сильным и смелым мужчиной. Всё знать. А еще хотелось иметь громадный член, как у отца, и красивых женщин. Много! Большие зады, большие груди.

От любовной улыбки, озаряющей лицо матери, мне стало грустно. Грустно оттого, что отец оказался прав: для нее я навсегда останусь мальчиком. Ее мальчик – предмет ее мечтаний и надежд. Словно нитка между ног. Нитка, и только. Лишь бы не мешала.

Я заснул в слезах, и мне привиделись кошмары. Я лежал на диване, когда в комнату ворвалась дона Силвинья. Она сорвала с меня трусы и вцепилась в меня, как безумная.

«Диван-то старый, сейчас сломается, – подумал я в замешательстве и отчаянии. Вот-вот проснется отец и побьет меня!»

Казалось, женщина хочет меня проглотить. Она была голая, и огромные груди раскачивались, нависая надо мной и касаясь моего лица. Противиться было бесполезно. Я покорился. Она взяла мой член в свой огромный рот и принялась жадно сосать. Потом яростно впилась мне в губы, да так, что меня вырвало. Я пытался освободиться, но тело мое оцепенело от страха. Руки меня не слушались, и я сдался на милость этой сумасшедшей. Женщина тяжело терлась о мои бедра и громко стонала. Вдруг она перевернула меня и занялась моей задницей. Принялась ее неистово лизать. Член у меня со страху обмяк. Она чуть не раздавила меня своей тяжестью, и я застонал. Она решила, что это от наслаждения. Грубые волоски на ее теле кололи мою нежную кожу. И тут она забилась, будто курица, которой свернули шею. Я еще больше перепугался. Вся эта гора дебелой плоти обрушилась на меня. Лицо у нее сияло от счастья.

Полузадушенный, я принялся звать на помощь. Проснулся в холодном поту и все еще кричал. Вдруг меня охватил ужас. Неужели Луис проснулся? Я замолк в ожидании. Стал напряженно прислушиваться. Тишина. Из родительской спальни – ни звука. У меня схватило живот, и я помчался в туалет.

Весь остаток ночи меня донимал понос и била дрожь. Я старался не вспоминать об огромном рте учительницы, жадно сосавшем меня, и поклялся никогда больше на нее не смотреть. Сурово я был наказан.

«Значит, это и есть секс? Боже, упаси!» – думал я. Но, вернувшись через два дня в школу, я забыл все свои страхи. Снова стал пялиться на попки одноклассниц, представляя, какие на них трусики… И было это на уроке доны Силвиньи. Так-то вот!

Глава 2

Очищение

Всё у меня было ужасно. Кругом не везло. Дома бесконечные попреки. Били меня все чаще и сильнее. Я боялся побоев, но на другой день забывал и нарывался на новые неприятности. Хуже всего, что те, которые считали меня плохим и испорченным, не знали и десятой доли истины. В первую очередь отец. Он говорил, что я все время его обманываю. А я нарочно подливал масла в огонь.

Он приходил домой пьяный, заваливался спать, а я обшаривал его карманы. Мне это даже доставляло удовольствие. Но я столько шалил и озоровал на улице, что доводил родителей до отчаяния. Никакое битье не помогало. Меня били почти каждый день – и ничего. А просто поговорить – они не знали, о чем и как. Угрозы разговора не заменят. На самом деле я не был равнодушен к родителям. Время от времени я мечтал, что вот прихожу я домой, а они меня обнимают, разговаривают со мной, оказывают знаки внимания. Но куда там! Всё это были сказки, выдумки да несбыточные мечты. Да я и сам не знал, для чего это нужно. Обстоятельства были сильнее меня. Начинались страх и раскаяние, хотелось бежать из дома, броситься в воду – но что-то меня удерживало.

Мои родители сочли, что у меня умственное расстройство и хотели, чтобы психолог это подтвердил. После долгих бесед, осмотров и тестов доктор поставил диагноз, что я нормальный мальчик, и сообщил об этом матери. Я несколько опережал свой возраст, был не по годам умен и сообразителен – только и всего. Мать облегченно вздохнула, а другие, в том числе отец, огорчились – они-то меня обвиняли, что я не такой, как остальные ребята. И в каком-то смысле так оно и было!

Вдруг рассуждения приняли мистический характер. Отец, избивая меня, орал, что в меня вселился бес. В конце концов я, простершись на полу, решил, что сам он бес. Мне хотелось разорвать его на части. А может быть, бес – это я? Но тут мне стало жалко себя – бедного обездоленного мальчишку в руках у черствого безумца.

Но они стояли на своем. Видимо, какой-то повод у них все-таки был. Соседи жаловались, что я разбил стакан, забросил мяч в цветы, подсматривал за девочками. Из-за навязчивой идеи, что я одержим злыми духами, дома завязывались беседы и споры. Мне была ненавистна идея, что существует нечто вне нашего сознания. С меня решили снять порчу, толкавшую меня на безумства, то есть изгнать бесов. Уяснив, что деваться мне некуда, я подумал: это даже хорошо, что они так думают, – значит, не я один виноват. Меня решили отвести куда-то для омовения или очищения – не помню, как они назвали. Но потом я изменил мнение. Никто меня не заставит. Я боялся того, что меня ожидает. Я обнял мать, умоляя, чтобы меня оставили в покое. Она заплакала, но сказала, что поделать ничего не может. Так решил отец, и она с ним согласна, потому что мое поведение действительно не укладывается ни в какие рамки. Ей хотелось убедить меня, что так будет лучше для всех нас. Для всей семьи. Для семьи?! С чувством страха и злости я вышел во двор. Хотелось облегчить душу.

Динда, моя собака, была во дворе. Она очень обрадовалась, увидев меня. Я прилег у ее конуры, стал играть с ней, а самому страшно хотелось кричать и плакать. Она меня облизывала, а потом стала нюхать мне член. Всё! Я был уже готов. Ужасно хотелось спустить трусы. Я не колебался. Она лизала меня теплым, влажным языком. Как мне было хорошо! Я забыл обо всем. Увидел ее радость, и мной овладело раскаяние. Она этого не заслуживала. Я хотел уйти, но она увязалась за мной. У меня началось истечение, и я кончил.

Собака легла рядышком со мной, глядя на меня преданными глазами. Мне стало стыдно. Я поклялся, что больше никогда так не буду делать. Я ведь так ее любил… Ясно, что слова мне было не сдержать, но хоть ненадолго облегчить совесть удалось.

Отец настоял на своем. В таз бросили каменной соли, налили горячей воды и заставили меня вымыться. Одели в светлый выходной костюм. Место, куда меня потащили, оказалось в нашем же квартале. Меня уже ждали. Все было готово. Меня окружили пять толстых женщин в длинных юбках и соломенных масках, закрывавших лицо. Я испугался. Они поставили меня посередине и принялись хлестать ветками, выкрикивая что-то неразборчивое. Было больно и страшно. Потом стало еще хуже. Принесли какую-то странную посудину – черную с красным горлышком. Я задрожал от страха и не успел опомниться, как содержимое этой посудины вылили мне на голову. Мне обожгло все тело. Боль была невыносимая. Меня облили густой, липкой, вонючей жидкостью. Чего там только не было намешано – ногти, волосы, зубы… Хуже всего, что жидкость была горячая и дурно пахла. Я почувствовал, что меня сейчас вырвет. Меня силой заставили проглотить шарик из хлебного мякиша, смоченного в уксусе. Меня вырвало прямо на моих мучительниц. Пусть им же будет хуже! Они обвязали меня красными и белыми лентами.

Кажется, я потерял сознание. Но даже дома, когда я пришел в себя, меня преследовала жуткая вонь. Вся моя одежда была перепачкана. Хотелось принять душ, но отец не позволил. Мне предстояло остаться в таком виде до завтра – иначе, мол, толку не будет. Мама не выходила из спальни, чтобы не слышать моих причитаний. Отец рычал на меня и грозил, что если я не послушаюсь, то он изобьет меня до полусмерти. Я пообещал, цедя сквозь зубы, что впредь буду хорошо себя вести. Отец тоже был не в своей тарелке. Чувствовалось, что он тоже напуган, но любой ценой решил довести дело до конца. Никто не мог бы его упрекнуть, что он не сделал всего, что можно было сделать. А он всегда прислушивался к тому, что о нем говорят.

Больше всего его раздражало, что его мать, моя бабка, безграмотная и крайне невежественная португалка, не сомневалась, что в меня вселился бес. Два раза она меня выпорола, когда я отымел Несторзинью – моего двоюродного брата, ее любимого внука. Побежала за мной и отхлестала метлой. Пожалела бедненького Несторзинью. Что за чушь? Мы же оба ее внуки. Он дал – я не отказался. Голова у нее на плечах или что? Он – бедняжка, а я – чертенок? А что бы она сделала, если бы узнала, что ее любимый внучок сам ко мне лезет? Хуже всего, что он тремя годами старше меня.

Весь грязный и обессиленный, я в конце концов заснул.

Наутро отец повел меня в ванную. Одежду пришлось выбросить. Она была перепачкана кровью черной курицы. Ну и мерзость! Отец тер меня губкой. Как будто хотел смыть и мои, и свои грехи. Он нервничал и сопел, вытаскивая пробку из ванны. Судя по всему, эти глупости ему не нравились и он сам не очень-то в них верил. Он не брал в рот ни капли, и чувствовалось, что ему охота выпить в кругу собутыльников. Надо было что-то предпринять. Отец тщательно меня вытер, велел одеваться и пошел поговорить с матерью, которая плакала в спальне. Когда вода вытекла из ванны, осталось много грязи. С меня надо было снять порчу. Судя по разговору родителей, дело этим не ограничится. Дрожь прошла по всему моему телу. Снова, что ли, меня будут мучить? Нет, я этого не вынесу…

Когда, наконец, отец помчался в бар, ко мне вышла мать. Она виновато посмотрела на меня глазами, красными от слез. Принесла мне чаю с гренками и попыталась меня приласкать. Мне это было ни к чему. Я сердился на мать за то, что она принимала во всем этом участие. Мне хотелось уйти из дому, чтобы избавиться от мерзкой вони. В конце концов я задумал уйти насовсем. Дона Эйда отвела меня к своей подруге, которую звали Сида. Там я играл с детьми, пытаясь забыть эту печальную историю. Среди них оказался мальчик по имени Эрмес, который предлагал себя всем. Даром – даже конфет не просил. Здорово! Некоторым хотелось меняться ролями. Я этого избегал. Хотел быть только активным. Среди нас тоже бытовали предрассудки. Тех, кто давал, презирали. Это были самые маленькие и слабые.

Когда я уже стал забывать о том, что родители называли очищением, мне стало известно, что этому еще предстоит повториться дважды. Я решил сбежать. И уже знал, куда. Наступил карнавал. Старшие ребята решились участвовать в шествии, присоседившись к разным школам самбы, и я собирался к ним примкнуть. Однако я замешкался, и тут отец, совершенно трезвый, притащился в школу. Просто уму непостижимо, что у него ни в одном глазу не было. Мне некуда было деваться. Я горько пожалел, что задержался. Пришлось мне одеться в принесенную им новую одежду. Снова меня заставили принять ванну с крупной солью и отправиться в место, которого я больше всего боялся. Я подумывал, как бы мне отомстить, но ничего не приходило мне в голову.

Я осмотрел место, куда меня привели. Цементный пол с мраморной крошкой. Стулья и скамейки вдоль стен. Всего лишь две женщины в длинных платьях и соломенных масках ожидали нас. Родители сели на скамью. Мы остались одни. Я услышал кошачье мяуканье и стал думать, что будет дальше. Тело у меня ныло, в голове всё смешалось. Мне было уже всё равно, что произойдет. Черт с ним, с отцом и с его побоями! Да и с матерью, с ее печалями и беспокойствами. Будь что будет! Мне ни о чем не хотелось думать, но случилось непредвиденное. Какая-то девочка, на пару лет меня постарше, глядела на меня из другого конца комнаты. А мне-то сколько было лет? Тогда я ответить бы не мог. Призадумался. Лет десять или одиннадцать. Она совсем была непохожа на девочек, внушавших порою мне отвращение. Ее поведение и внешность пробуждали во мне новые, неведомые дотоле чувства. Ее округлившиеся глаза выражали спокойствие и полную готовность смириться с тем, что должно было произойти. В ее взгляде все больше возрастала глубокая меланхолия. Кожа у нее была оливкового цвета, на голове царапины. На ней было закрытое белое платье до колен, на котором играли отблески от светильника, освещавшего комнату. На руках и ногах виднелись порезы. В глазах читалась мольба. Она подавала мне какие-то знаки, которые я не мог разгадать и потому загрустил. Ей было одиноко, как и мне. Острая тоска пронзила все мое существо. Я утратил чувство реальности. Пришел в себя лишь тогда, когда почувствовал, что что-то капает мне на голову. Опять это была кровь! Чистая и горячая. Наверное, где-то валялся труп черного кота. Девочка вытаращила глаза, полные страдания. Мне показалось, что вот-вот она упадет без чувств. Застыв, как вкопанный, я уставился на лужу крови на полу. Когда я поднял глаза, девочка стояла в двух шагах от меня. Глаза у нее были полны слез. Я готов был утонуть в них. Медленно пошла она прочь от меня, пока не исчезла из виду.

Что со мной проделали – не припомню, но никогда не забуду этого молящего взгляда. Больше трех десятков лет минуло, а в душе у меня не заживает рана.

Отцова трезвость длилась недолго – вскоре он снова стал мертвецки напиваться. Он забыл о «сеансах», на которые, как я намекнул, его таскала дона Эйда. Мать рассердилась на меня: он же взрослый, ему и решать. А чего сердиться, я же просто пошутил.

Глава 3

Козочки

Все мы, дети, жили мечтами и искали приключений. В Вила-Мария – пригороде Сан-Паулу, где мы обитали – был пустырь на углу улицы Севера. Мы им завладели. Он стал нашим. Мы очистили его серпом от сорняков, разровняли мотыгами и устроили футбольное поле. Потом в дальнем углу соорудили себе хижину. Стены сделали из обрезков древесно-стружечных плит, крышу – из цинка.

В середине хижины мы выкопали яму, выложили кирпичом и устроили очаг. Мы ловили птиц в бамбуковых зарослях и удили рыбу в близлежащем озере, воровали кур и уток на улице и тащили к себе на пустырь. Чистили мы их на общей кухне соседнего дома, а потом жарили с солью. Дома нас так вкусно не кормили. Тем более что мясом вообще баловали не часто. Все мы были очень бедными, и наша одежда состояла из трусов на резинке. Там мы ходили целый день. Только в школу надевали форму, в которой было невыносимо жарко.

Не припомню, когда нам впервые захотелось секса. Захотелось – и всё тут. Лет в девять, а может быть, в десять. Сиру и я пользовали младших. Сиру был моим лучшим другом, пока не узнал, что я имел его брата Жоржинью. Вышла драка. Я победил его, потому что он страдал астмой. Его мать отходила меня веником. Тем дело и кончилось. Случались у нас еще драки, из которых я всегда выходил победителем. Мы все время ссорились, и только к восемнадцати годам окончательно помирились.

До первой драки, которая, как по команде, разделила компанию на моих друзей и его друзей, мы почти всё делали вместе. Жоржинью больше всего тянуло на извращения, а Сиру от этого страдал. Даже после ссоры он искал меня. Не знаю, что он во мне увидел, но всячески старался мне понравиться. Я был в восторге! Когда родителей не было дома, я шел предаваться пороку. Его покорность возвышала меня. Ему, наверное, было больно, но чем громче он стонал, тем активнее я действовал. Больше всего меня удивляло, что на другой день он снова был к моим услугам.

Со временем мальчики стали меньше меня интересовать. Появились шведские журналы с фотографиями голых женщин. Они переходили из рук в руки. Какие груди! А разрезы между ног… Красота, ничего не скажешь! Ужасно хотелось увидеть их в натуре. Я уже и не вспоминал о мальчишках, готовых отдаться. Каждую встречную женщину я раздевал глазами.

Самым ушлым их моих приятелей был Карлиту. Его бабушка, дона Консейсан, жила в доме, смежном с нашим. Мать родила Карлиту до замужества. Выйдя замуж, она перебралась к мужу, а Карлиту оставила бабушке. Через несколько лет она вернулась и привела еще троих детей. Звали ее Лидия. Весь квартал ее чурался. Мой отец не хотел, чтобы я водился с Карлиту. Зато другие родители запретили детям встречаться со мной. Именно Карлиту рассказал мне про козочек.

Козочками называли девчонок, которые жили в бараках, в трущобном квартале «Маркони». Его так назвали из-за того, что рядом находилась радиостанция имени Маркони. Козочки были мулатками, которые вместе с матерями ходили по дворам и просили милостыню. Все им подавали, даже моя мать, несмотря на то, что сама нуждалась. Карлиту утверждал, что знаком с этими девчонками. Он говорил, что за определенную сумму они окажут услугу. Какую? Я хотел узнать, чтобы выяснить, стоит ли. Они раздеваются и дают себя потрогать. А натянуть их можно? Нет, они не позволяют. Боятся – девственницы ведь. Впрочем… кто их знает? Если хорошо заплатить, так может, и дадут.

Я решил разжиться деньгами. Поступал я дурно, что и говорить. Таскал из отцовского кармана, выпрашивал у бабушки, сдавал цветные металлы в приемный пункт. Таким образом у меня накопилась достаточная, как мне представлялось, сумма. Я разыскал Карлиту. Назавтра всё должно было состояться. Придут три девчонки. Шоу решили устроить в одном из пустующих домов. Поговаривали, что место это нечистое, но мы, ребятня, ничего не боялись.

Задолго до условленного часа я стал докучать Карлиту. Мы пришли на место раньше срока, и я принялся его расспрашивать, что нам предстоит увидеть и каковы из себя девочки. Дом был большой, но довольно мрачный, некрасивый и трухлявый. В ожидании мы переминались с ноги на ногу.

Им было лет по двенадцать – тринадцать. Но крохотные груди уже выделялись у них под платьицами. Одна была покрасивее остальных. У тех, что помладше, личики были совсем неказистые.

Та, что посмазливее, подошла к Карлиту договориться. Запросила она немало, но я заплатил, не моргнув глазом. Отдал ей всё, что было. Она сказала, что я еще маленький, и это взбесило меня. Я решил доказать, что я не ребенок. Член у меня уже стоял.

Некрасивенькие сняли платьица. Трусиков на них не было. Я стал рассматривать их вблизи. Груди казались вполне сформировавшимися, соски торчали. Внизу у них был нежный пушок. Мне страшно хотелось, чтобы они раздвинули ноги, и я попросил их об этом. Они раздвинули, но не до конца, и я увидел меньше, чем ожидал. Я пытался сделать это силой. Они не дались. Больше всех мне позволила та, что посимпатичней – худенькая, тонконогая, с реденькими волосами на лобке, с грудями размером с вишню. Она разрешила мне трогать и ласкать себя. Кожа была нежная, мне хотелось укусить ее. Член у меня болел от напряжения.

Карлиту щупал полненькую девочку, а та теребила его член. Я спросил другую, не даст ли она мне в попку, хотя мне ужасно хотелось войти в щелочку спереди. Она не дала, разрешила только потереться – а это совсем не то! Я встал позади девочки и начал. Она, видимо, передумала и решила уклониться. Я не сдавался и с силой вошел в нее. Козочка громко застонала и попыталась вырваться. Я был полон решимости бороться за свои права и не сдавался. За свои деньги мне хотелось удовольствия. Я громко вскрикнул и кончил. Она вырвалась и убежала. Остальные бросились за ней. Мы с Карлиту оставались еще некоторое время. Настроение у нас было скверное. Мне было невтерпеж, надо было что-то делать. Много вопросов – и ни одного ответа. Много желаний – и ни одного не исполнить. Выйдя из заброшенного дома, мы повстречали Тодинью.

Мне всегда хотелось, чтобы у меня были братья. Быть единственным ребенком невыносимо! Нужно с кем-то делиться, кому-то доверять, с кем-то быть откровенным. А вот о сестрах я никогда не думал. Нет, сестер мне не надо! И всё из-за моего друга Тодинью. У него было три сестры, и ему, как старшему, приходилось обо всех заботиться. Его мать работала в префектуре города Сан-Паулу, и зарплаты ей не хватало, чтобы содержать четверых детей. Она воспитывала их одна. Тодинью был им вместо отца. Он был всего на два года старше Жуссары. Остальные были еще младше, и намного.

Они жили в многоквартирном доме по соседству с нами, в одной комнате с кухней. Жили в тесноте, спали вместе. Моя мать помогала этой семье как могла, потому что дружила с доной Лидией. Там вообще матери проявляли удивительную солидарность. На этой улице никто не голодал, потому что все помогали всем.

Когда я начал подворовывать, первым моим сообщником стал Тодинью. На украденные деньги я делал то, что мне нравилось – покупал конфеты и леденцы, пользовал мальчишек, – а он кормил и одевал семью. Всё, что ему доставалось, он тащил домой. Сам он довольствовался малым и одевался очень скромно. Я отправлялся в город. Огни и суета городской жизни манили меня. Тодинью редко покидал наш квартал. Он купил клочок земли неподалеку и затеял строительство. Сначала купил однокомнатную квартиру с ванной. Потом приобрел лоток на рынке, который обустроил вместе с Жуссарой и с матерью. Но воровать стал уже по-крупному. На его счету появились кражи со взломом.

Я всегда знал, что творится в этих стенах. Мой друг с мальчиками не забавлялся, но и не влюблялся. Он не ходил с нами ни на прогулки, ни на танцы. Все удивлялись, один я знал, в чем дело. У него была большая любовь. Вернее, их было четыре, но одна овладела им целиком: Жуссара. Они стали любовниками с малолетства. Началось этого оттого, что спали они в одной постели. Он рассказал, что она первая стала приставать к нему. Но казалось, что это по детской наивности, без всякого умысла. Долго ему не верилось, что ей хотелось запретного – в конце концов, это была его сестра. С раннего детства она была смазливенькой, хорошо сложенной девочкой. В двенадцать лет она выглядела старше своего возраста. Я пожирал ее глазами. Преодолев опасение, Тодинью оттрахал ее в попку. Так ей захотелось. Каждую ночь, на протяжении многих лет, он овладевал ею сзади, а Жуссара ласкала себя спереди. Лет в семнадцать они стали делать всё, как следует, и она забеременела, но ребенка не выносила. Случился выкидыш. Матерью она стала в девятнадцать лет. Дона Лидия помогла ей скрыть правду. А что было делать? Все думали, что дочь – тоже мать-одиночка, которую кто-то соблазнил и бросил. К тому времени они уже обзавелись тремя лотками на рынке и небольшим джипом. Дела у них пошли на лад. Жуссаре нравилось учиться, и она поступила в университет.

В девятнадцать лет меня посадили, и мы потеряли друг друга. Тодинью действовал осмотрительнее, и он долго не попадался. Дона Лидия по-прежнему дружила с моей матерью и постоянно присылала мне лакомства. Тодинью тоже не забывал меня и всё писал письма.

Я отбывал уже седьмой год, когда посадили и его. Он сильно переменился, возмужал. Когда к нему пришли на свидание, я увидел, как разрослась его семья. У него было уже трое детей. Жуссара тоже сильно изменилась – стала симпатичной, элегантной, и говорить начала красиво.

Никто из семьи не отвернулся от Тодинью, когда его осудили. Семья оставалась по-прежнему дружной. Тодинью и Жуссара продолжали считать себя мужем и женой. Некоторое время назад они переехали из нашего квартала. Мало кто знал, что они брат и сестра. Они носили обручальные кольца и все семейные вопросы решали сообща.

Через девять лет после ареста Тодинью Жуссаре, окончившей юридический факультет, удалось вызволить его из тюрьмы. И, к счастью, он порвал с преступным миром. Насколько мне известно, они по-прежнему живут вместе и уже обзавелись внуками.

Глава 4

Квартал Манге

Всякий раз как подворачивалась возможность, я бегал за шлюхами в веселом квартале. Я их глубоко уважал. Наблюдал, как они подыскивают клиентов: «Ну что, потрахаемся? Не пожалеешь!». Большинство мужчин распускало губы. Сколько раз проходил я по этим мостовым! В конце концов шлюхи меня заметили, стали строить рожи и грозили побить, хотя дальше угроз дело не шло – из уважения к моему малолетству. Как я узнал впоследствии, когда ближе с ними сошелся, у них самих были дети.

Я пялился на их попки, на их голые ноги, на их размалеванные лица. Но обильный грим не в состоянии был скрыть печального взгляда их покрасневших глаз. Мне хотелось не просто глядеть на них, а узнать поближе. И все-таки было страшновато.

Подростковый возраст всегда представлялся мне праздником познания. Смутные томления тела и души. Наслаждаться – это естественное право каждого человека. Особенно молодежи, преисполненной энергии и нерастраченных эмоций. Тяжелее всего приходится пробуждающейся сексуальности. Впечатление чего-то неправильного, запретного, предосудительного – и при этом доставляющего неземное наслаждение.

Мною двигало не столько возбуждение, сколько любопытство. Мне хотелось знать. Я стремился научиться. Пытался найти выход эмоциям. И все же казалось, что что-то здесь не то. И приходило щемящее чувство недостаточности, неполноты, ущербности. Мне страшно хотелось попробовать, до смерти хотелось узнать, что доставляет такое удовольствие мальчикам постарше. Они уверяли, что скорее обойдутся без еды, чем без секса.

Люди порицали, законы запрещали, но стремление к наслаждению казалось неодолимым. И я пошел у него на поводу и решил не пренебрегать ничем. Внушил себе, что за деньги можно купить все. Благодаря деньгам закрываются рты и глаза и раздвигаются ноги.

Я призвал на помощь друга из нашего квартала, постарше меня. Готов был оплатить проезд, обед, кино и траханье – лишь бы он нашел женщину, которая согласилась бы переспать со мной, зная, что она у меня будет первой.

Решив все финансовые вопросы, мы отправились на площадь Жулиу ди Мескита. Увидев меня, женщины закричали: «Эй ты, молокосос!». Знали бы они, каков я! Хоть в придорожной канаве я бы им показал, какой я молокосос! Никто бы передо мной не устоял.

Бене шел впереди, а я за ним, наполовину скрытый его тенью. Он снял первую понравившуюся мне женщину. Они уже были знакомы. Он отдавал ей предпочтение. Было ей лет тридцать. Малого роста, но смазливенькая.

Мы сняли комнату. В нетерпении я переминался у порога с ноги на ногу. Страх и вожделение одновременно. Нужно набраться храбрости. Так я и сделал. Я ожидал стонов, воплей и всего такого!

Дверь отворилась, и Бене вышел с кривой ухмылкой. Я вошел. Женщина оценивающе осмотрела меня. В ее глазах, как и в моих, отражались страх и вожделение.

Она закрыла дверь. Снова посмотрела на меня и швырнула халат мне в лицо. Я вздрогнул. Она направилась к кровати голая. Я посмотрел на ее белую задницу. Мне бы хотелось, чтобы она была загорелая. По моему хребту прошла дрожь. Член у меня давно уже встал. Стоял, как лом. Проще было сломать мне руку, чем член. Ах, как долго ожидал я этого момента… Наконец-то!

Я похлопал ее рукой по заднице. Какая мягкая! Такую-то мне и надо! Конечно, я войду в нее, и не один раз! Кровь бросилась мне в лицо. Ах, как хорошо!

Она велела мне раздеться. Вообще она казалась какой-то отчужденной. Словно куда-то спешила. Мне это не понравилось, но я быстро сбросил с себя все. Член у меня стал как раскаленное железо.

Голый, я подошел к постели, где она уже ждала меня, раскинув ноги. Господи, Царица Небесная! Все оказалось совсем не так, как я воображал. Стало страшно.

«Как это все мерзко», – подумал я. От волнения и тревоги мне уже ничего не хотелось. Я бы ушел, да сил не было.

Тут она позвала меня. Я не обратил внимания, потому что стоял неподвижно подле кровати, уставившись на ее черный лобок с торчащими во все стороны волосами. Она потянула меня к себе, зная, что это у меня впервые. В изнеможении я лег на нее, глядя ей в глаза, напоминавшие глаза моей матери. Но член у меня еще стоял. Она взяла его рукой и ввела в себя. Большая была у нее щель! Она похвалила размер моего члена. Этого было достаточно, чтобы я с силой вошел в нее. Но что-то меня тормозило. Я входил и выходил из нее, вкладывая в этот процесс всю душу. Она торопила меня. Я тоже торопился и вместе с тем сдерживался. Никак не кончить, черт побери! Что же это такое?! Я занервничал. Боялся, что не получится. И действительно не получилось. Все тело покрылось у меня потом. Я остановился.

Выйдя из нее, я спросил, не даст ли она мне в попку. Она отказалась, сославшись на то, что ей это не нравится и она не привыкла. Я пообещал заплатить ей втрое. Она тут же уступила. Повернулась и попросила, чтобы я не торопился. Уж это я умел! Трудности это не составило. Попа у нее оказалась замечательная, на лицо даже не надо было смотреть. Кончил я быстро. Большого удовольствия не получил – все равно как если бы это была мальчишеская задница. Совсем не того я ожидал. Впрочем, я и не знал, чего ожидать. В этой спешке я достиг облегчения, но не удовольствия.

Я оделся, обтерев опавший член. Разочарованно взглянул на нее. Хотелось уйти. Комната казалась тюрьмой.

Все еще голая, она глядела на меня. Я не мог смотреть ей в глаза. Стыдно было. Она все больше напоминала мне мою мать. Заплатив сполна, я стремглав выбежал и помчался искать Бене. Теперь я уже гордился, что впервые овладел женщиной. У меня был свидетель победы. Никому из мальчишек, живших в моем квартале, этого не удавалось. Я гордился своей мужественностью.

И все же я чувствовал фальшь. С помощью воображения и собственной руки я достигал куда большего наслаждения. Я был смущен. Эта женщина внушала мне страх и даже отвращение, однако что-то побудило меня войти в ее задницу. Я так этого ждал… Но истинным для меня было самоудовлетворение. Вот тогда-то мне бывало по-настоящему хорошо. Неужели я не такой, как все? Или старшие лгут, описывая свои отношения с женщинами? Да и потаенные женские места не столько красивы и восхитительны, как о них говорят.

«Чушь все это!» – думал я.

Помню, когда я совершил первую крупную кражу. Оправдываться не стану. Радостей в жизни у меня было мало. Хотелось жить, познавать и, конечно же, быть свободным. Совершенно свободным. Я был убежден, что свобода – это деньги в кармане. Быть свободным, по-моему, значило идти куда угодно и когда угодно. Хотелось хорошо, по последней моде одеваться. С молодых лет я уразумел, как важно хорошо одеваться. А еще хотелось вкусно есть. В рот больше не возьму риса с фасолью! Буду есть только то, что нравится. Рис и фасоль мы ели дома каждый день. Только по праздникам подавалась жареная курица да пудинг из сгущенного молока – моя слабость. А секс? Только с самим собой. А хотелось владеть всеми женщинами. Мечты, мечты…

Все больше искушали меня витрины магазинов, женщины из веселого квартала, желание выбраться из нищеты. Хотелось покончить с домашними невзгодами. Мать чуть не плакала, внося квартплату, которая представлялась ей чуть ли не целым состоянием. А заплати она не вовремя… Что бы тогда было! Мать нервничала, замыкалась в себе, а отец все больше пил и вымещал бессильную ярость на мне. Я ненавидел школу, учителей и всех, кто мною помыкал. Хотелось быть свободным и видеть огни большого города – волшебный свет, к которому влеклось мое сердце. Эти мысли не давали мне покоя.

И вот однажды я украл туго набитый кошелек и решил уехать навсегда. Черт с ней, с семьей, со школой, с законом и со всем прочим! Я отправился в Рио-де-Жанейро со смешанным чувством решимости и страха. Денег этих, казалось, должно хватить на всю жизнь. А не хватит – так с моста в воду, и дело с концом! Надоело уже, когда карман дырявый… Невыносимо!

До Рио-де-Жанейро я добрался после долгих мытарств. Разъезжать одному в моем возрасте – дело нелегкое.

Что мне искать в первую очередь? Бабу, ясное дело! А где же тут проститутки? Таксисты наверняка знают. У меня отец таксист, он говорил мне об этом. Глубокой ночью приехал я в квартал Манге. Для меня это был истинный праздник. Праздник свободы, как мне тогда представлялось. Женщины там разгуливали полуголые, в вызывающих нарядах, провоцируя мужчин.

Вот я и в своей стихии! Я уже не мальчишка, хотя внешность выдавала мой возраст. Со мной надо считаться: ведь движущая сила в этом квартале – деньги. А у меня их до черта!

Идя по улице, я встретил девчонку чуть постарше меня. Брюнетка, смугловатая, вьющиеся, коротко подстриженные волосы, личико совсем юное. Я так долго на нее глядел и столько раз подходил к ней, что она согласилась пойти со мной. Ей было все ясно без слов. Она понимала, чего мне от нее нужно, и мешкать не стала. Член у меня был готов прорвать брюки. Она это заметила.

«Что, прикидывает, какого он размера? – подумал я. – Не разочаруется! И мне, и ей будет хорошо. Еще и денежку получит».

Гостиница, куда мы отправились, напоминала портовый притон. Хмурая бабища поджидала нас в конце коридора. Мне стало не по себе, но отступать было некуда. От храбрости до испуга – один шаг. Они часто шли рука об руку у меня в душе.

Девчонка спросила комнату. Толстуха смерила меня взглядом, скорчила гримасу и назвала цену. Я полез в карман и щелкнул пачкой крупных банкнот. У толстухи глаза на лоб полезли. Я сунул ей одну купюру и сказал, что сдачи не надо. Столько она и не запрашивала. Но со взрослыми я уже научился говорить по-взрослому.

Коридор напоминал огромный беззубый рот. По сторонам располагались десятки комнатушек. Одни с закрытыми, другие с приоткрытыми дверями. Голые женщины выставляли себя напоказ. Мы вошли в свободную комнатенку. Девчонка непринужденно разделась. С такою же непринужденностью разделся и я. Мы были почти одного роста. Кожа у нее была оливкового цвета. Всё мне понравилось в ней с первого же взгляда. Царица Небесная, еще как понравилось! Она сама просилась ко мне в руки. Волосы на лобке поднимались у нее до самого пупка. Крепенькие груди уместились бы у меня в ладони.

Я тихонько подошел к ней. Никакой ненасытности не ощущал. Она ласково засмеялась и приступила. Поиграв с моим членом, она взяла его в рот. Я вздрогнул. Начало вроде неплохое… Она подрагивала попкой, а я несколько раз провел рукой по ее увлажнившемуся от желания лону. В порыве вожделения я повалил ее на кровать. Мне захотелось раздвинуть ей ноги и рассмотреть то, что между ними, до мельчайших подробностей. У нее там было красиво. Мне захотелось прильнуть туда лицом. Так я и сделал. Она извивалась. Я чувствовал себя полным сил. Мне действительно было хорошо. Она оттолкнула меня и попросила, чтобы я в нее вошел. Я вошел. До самого корня. Она была что надо! Красота! Двигалась она здорово. Я насилу поспевал за ней. Это был настоящий секс. И вот я кончил под ее блаженные и громкие стоны. Просто прелесть! Я слез с нее и улегся рядом, весь обессиленный и потный. Меня одолевала сонливость. Она смотрела на меня с легкой улыбкой. Я даже удивился. Она ласково обтерла с меня пот. Я совсем обалдел. Мне захотелось еще. В конце концов, вся ночь впереди, а заплатил я немало. Она тоже обтерлась и легла рядом со мной. Я ее обнял, закинул ногу ей на бедро и принялся сосать ее груди. Сосал, точно младенец – а она была на верху блаженства. Потом я медленно повернулся, взял с тумбочки какую-то мазь, смазал ей попку и жадно вошел туда. Не знаю, что было бы, если бы она отказалась. Но отказываться она не стала. Только попросила, чтобы я поглубже вошел и побыстрее двигался. Я потрогал ее лоно. Погладил его. Сунул туда пальцы, и она закричала от наслаждения. Кончили мы почти одновременно. Здорово! Пожалуй, даже чересчур. Она казалась девочкой и вместе с тем женщиной.

С меня лил пот. Я сказал, что останусь до утра. Денег у меня было полно. Ей понравилась моя идея. Мне захотелось принять душ. Душевых не хватало на всех постояльцев. Пришлось подождать. Душ был только холодный. Ну и что? Ночь выдалась жаркой во всех смыслах, а между ног у нас все огнем горело. Наконец мы вошли. Немножко поиграли. Мыли друг друга, уделяя особое внимание самым интересным местам. Черт побери! Кто-то ругался за дверью. Ну, да ничего. Комната всё равно наша. Мы вышли мокрые. Она вытерлась единственным полотенчиком, а меня попросила не вытираться – ей хотелось слизать с меня воду языком. Приятно было, когда она водила горячим языком по моему холодному телу. Просто восхитительно! Потом она решила пососать мне член. Только просила, чтобы я не кончал ей в рот. Я с удовольствием согласился. Сначала было всё нормально, но потом я всё больше и больше заводился, и мне труднее было держать себя в руках. Я кончил ей в рот, но не отпускал ее от себя. Крепко держал ее, а когда отпустил, она стала плеваться во все стороны. Я подумал, что она будет ругаться, но куда там! Она даже засмеялась. Поняла, что я дошел до полного изнеможения. Обсасывая меня всего, она терлась промежностью об мои ноги, приняв очень необычную позу.

В бессилии мы рухнули на кровать. Через минуту мы уже спали. Кажется, мне приснилась дона Силвинья. Неужели и впрямь?

Солнечные лучи ворвались в открытое окошко. Я проснулся и глазам не поверил! Член у меня был как камень! Рядом со мной красовалась голая девичья попа. Мы снова пошли в душ. Мыло было скверное, зато вода чудесная. Через минуту она принялась тереться об меня попой.

– Еще рано, никто нам не помешает, – шепнула она.

Только тогда я заметил баночку с мазью на раковине. Вот плутовка! Значит, ей понравилось, и она хочет еще! Здорово! Выходит, она такая же жадная до наслаждений, как и я! А может быть, еще больше, чем я? Пожалуй, так оно и есть. Я пригнул ее к раковине, смазал ее чудесную попку и воплотил все свои фантазии. С силой вошел в нее и стал делать резкие движения. Не знаю, отчего она стонала – от боли или от наслаждения. В экстазе я взвыл. Если кто и слышал, так черт с ним! Это была моя первая ночь блаженства.

Я заплатил ей больше, чем требовалось, и ушел, хотя хотелось остаться с нею на несколько дней, а то и месяцев. Дело того стоило. Но только по дороге в Сан-Паулу я сообразил, что мог бы оставаться с нею сколько душе угодно. Чего только за деньги не купишь!

Глава 5

Милена

Я переживал один из тяжелейших моментов в жизни. На душе кошки скребли. Ничто не радовало. Надо было что-то круто менять. Казалось, что жизнь мало-помалу покидает меня. В сердце ныне незаживающая рана, и не было сил смириться с внутренней опустошенностью. Все больше я отдалялся от людей. Казалось, никому я не нужен. За всё пришлось платить слишком дорогую цену. Без конца вспоминалось детство. С малых лет – бунт против всего и всех и полное бессилие что бы то ни было изменить. Ни с кем не могу ничем поделиться – даже улыбкой.

Время – злейший враг страдальцев – в тот день тянулось страшно медленно. Тюрьма Можи-Мирим оказалась для меня школой риска, побоев и возможностей. Только что выйдя оттуда, я хотел жить и ни в коем случае не угодить туда снова.

Семья по-прежнему нуждалась. Денег едва хватало, чтобы платить за квартиру. Отец напивался до рвоты. Когда я был маленьким, мне казалось, что он пьет из-за меня. Куда там! Он сам виноват.

Сидеть дома осточертело. Я места себе не находил. Беспокойство и уныние не покидали меня. Жизнь стала не мила. Сходить, что ли, куда-нибудь? Так ведь ничто меня не тешило. Вдруг я вспомнил о сексе. Член-то у меня работал. Познакомиться бы с кем да переспать! Может быть, хоть это заполнит душевную пустоту и придаст смысл существованию? Надо выбраться из дерьма, в котором я очутился, и устремиться в неведомое! Вот и решение всех проблем, хоть и ненадолго. Удовольствие никогда не повредит.

Выйдя на улицу, я, понятное дело, направился туда, где можно подцепить бабу. Хотя бы шлюху. Оно, может, и лучше. Проблема в том, что в кармане ни гроша. Чем платить-то? Даром, что ли, она мне даст? Как же быть? Ну, да ничего не поделаешь! Раз я сам себе противен, то кто обратит на меня внимание? Я завернул в бар.

Бабы вылупились на меня голодными глазами. Вскоре, однако, я убедился, что моя постная физиономия их ни капельки не прельщает. Я выпил коньяку, посидел немного и ушел, не расплатившись.

Шел я понурившись, руки в карманы, и думал, что ничего у меня не получится. Я уж махнул было рукой и продолжал свое бесцельное странствие, как вдруг увидел, что навстречу мне идет девица чуть постарше меня. Белокурая, тонкие черты лица и никакой косметики. Короткая синяя юбка, черные сапоги и жилетка. Она посмотрела на меня, и я остановился. Стыдно было признаться, что я нищий. Я свернул направо. Она тоже. Мы снова едва не столкнулись. Она как-то неопределенно взглянула на меня. Мне льстили эти знаки внимания, но все же хотелось уйти. Я надеялся, что она от меня отвяжется. А красивая, чертовка! Тело хрупкое, но сулящее наслаждение. Она улыбнулась, показывая, что хочет составить мне компанию. Взяла меня под руку, повернулась, и мы продолжили путь вместе. Сначала я растерялся и не знал, что делать, пока не увидел, что приближается полицейская машина. Ловили проституток. Несомненно, чтобы слупить с них деньги или овладеть задаром.

Она искала у меня защиты. Труда это не составило. Мы спокойно прошли мимо полицейских. Я не стал притворяться и сразу же объяснил Милене – так звали мою спутницу – что она связалась с темной лошадкой. Девушка сказала, что ничего страшного, и настойчиво просила проводить ее. Кровь бросилась мне в лицо. Я уже предвкушал отличный секс. Упрашивать себя я не заставил. Она указывала дорогу. Ей хотелось узнать обо мне побольше – женат ли я или, может быть, помолвлен. Она сказала, что ей было грустно, но, увидев мое печальное лицо, захотела со мной познакомиться и сделать мне приятное.

Мне понравилась ее чуткость. Несмотря на мои безумства, я ценил ласку и заботу. Лгать мне было ни к чему. Я объяснил, в какое положение попал, рассказал о тюрьме Можи-Мирим, о желании снова стать полноценным членом общества. Мне хотелось найти любовь, чтобы стать счастливым и жить как все. У меня еще не было документов, а значит, и работы. Я уверял, что хочу порвать с преступным миром. Нужно было принять решение, но пока что я чувствовал себя беззащитным. А что делать? Вот и я затосковал. Она, пристально поглядев на меня, посоветовала мне не тревожиться. Жизнь коротка и полна неожиданностей.

«Коротка?» – подумал я.

Мы шли по улице Консоласан. Я понял, что она хочет привести меня к себе домой, и не стал противиться. Напротив ее жилья располагалась слесарная мастерская. Пройдя коридор, мы вошли в квартирку, примыкавшую к мастерской. Она сняла ее около года назад.

Отворив дверь, она пригласила меня войти. Была в ней какая-то изысканность.

Я уселся в небольшое кресло, а Милена угостила меня вином. От белого сухого вина по гортани у меня разлилась горечь. Милене нужно было общество, только и всего. Я чувствовал себя вполне непринужденно и сидел, закинув ногу на ногу. Какая у нее попка… Я старался слушать Милену. Надо дать ей выговориться.

По рождению она принадлежала к среднему классу. Отец – зубной врач. Мать подвизалась на поприще моды, была падкой на мужчин и, что хуже всего, спала с собственным деверем. Отец трясся над каждом грошом в надежде нажить миллионы.

Милену изнасиловал дядя, который, по приглашению матери, частенько гащивал у них, когда отец бывал в отлучке. Все эти неприятности побудили ее покинуть родительский дом. Вот уж почти год она ото всех скрывалась. Ей был двадцать один год, хотя выглядела она гораздо моложе.

Она частенько захаживала в кабачки. Утверждала, что материальная сторона жизни ее не заботит. Клиентов выбирала сама. Надеялась, что когда-нибудь встретит мужчину своей мечты. Пока что она такого не нашла и искала удовольствия в разнообразии. Ей нравилось пользоваться своей сексуальностью.

Она долго смотрела на меня, потом поднялась с подушки и грациозно приблизилась. Взяла меня за руку и поднесла ее к своей левой груди. Я стал не спеша щупать ей грудь – маленькую и упругую. Я взял ее в рот, обильно смачивая слюной. Потом жадно обнял Милену, впиваясь поцелуем в шею. Член у меня набряк.

Она попросила меня успокоиться и этим меня обезоружила. Куда уж тут успокоиться? В этот момент мне хотелось погрузиться в нее и оставаться там как можно дольше. Я изо всех сил пытался сдерживаться. Хотелось раздеть ее и овладеть ею на полу, в постели, стоя – да как угодно. Какая нежная у нее кожа!

Она вырвалась. Я не стал ее удерживать. У меня на виду она разделась и пошла в душ. Попка у нее была что надо! Я вздрогнул от одной мысли, что Милена будет моей. Она позвала меня. Я сбросил одежду и пошел к ней в полной боевой готовности. Она намыливалась. Глубоко вздохнув, она обняла меня. Потом стала мыть меня, остановившись на твердом, как камень, члене. Помнится, она стала массировать его. Мы плескались, словно утки. Она жадно меня сосала – в ее возрасте обычно так не делают. Чувствовался немалый опыт. С наслаждением я кончил ей в рот. До этого я был напряжен, будто натянутая скрипичная струна. Какое наслаждение!

Я лег в ее постель. У меня было ясное впечатление, что она заботилась только о моем, а не о своем наслаждении. Мне казалось, что это непорядок. Мне очень нравилось смотреть, как кончает красивая женщина. Иначе удовольствие казалось мне неполным.

Несколько минут мы хранили молчание. Странное безмолвие! Что-то непонятное творилось в комнате. Милена подошла и попыталась меня расшевелить. Под действием ее рук мое достоинство напряглось, точно пружина. Я вцепился в нее и повалил ничком, щипал и кусал соблазнительную загорелую попку. Она сохраняла спокойствие. Я навалился на нее, покусывая ей спину, и вошел между ягодиц. Нежно лаская ее, я стремился проникнуть поглубже. Моя рука потянулась к ее влажному лону. Мои нервные пальцы тоже увлажнились. Она стонала. Ее движения заводили меня, и я проник еще глубже. Мы стали как одно целое. Наши движения сделались слаженными. Я был зажат, словно заготовка в токарном станке. И не замедлил кончить. Давно я так не кончал!

Тяжело дыша, я повернулся на бок. Она крепко обняла меня. Мне стало грустно – казалось, что что-то у нее не ладилось. Через некоторое время мы продолжили. Плутовка оказалась сверху. Удобно устроившись, она начала свой танец. Сначала медленно, потом всё быстрее и быстрее. От наслаждения она стонала, а потом закричала так, что напугала меня. А мне в этот раз было никак не кончить. Член мой оставался напряженным, оргазм не наступал, и она снова принялась меня ласкать. Это была фантастика! Всего меня пробрало, и настала моя очередь кричать.

Выбившись из сил, мы уснули.

Утром, едва забрезжил рассвет, я увидел, как она встает с постели еще голая. Порывшись в своей сумочке, она снова легла. В руках у нее оказались четки. Четки?! Да что же это такое? Ну и девчонка – сюрприз за сюрпризом.

Сев на собственные пятки, она стала ждать, как я отреагирую. Непринужденно предложила:

– Помолимся?

– Что, молиться будем?! – воскликнул я в изумлении. «Как можно молиться после такого неистового секса? Да это просто ересь», – подумал я.

– Помолимся?

Она взяла меня за руку и закрыла глаза. В совершенном смущении я последовал ее примеру. И все-таки очень удивился. Заниматься сексом мне всегда нравилось. А молиться – я никогда не молился. Осуждать ее я не решился. Странно – у нее должны быть какие-то причины.

Я молчал. Мне было никак не сосредоточиться. О Боге я не имел никакого понятия. Иной раз скучно было думать о Нем, а бывало, что я задумывался. Но сейчас я был раздражен. Меня бросило в жар, я покрылся испариной. Хотелось уйти. Она произносила заученные фразы. Я открыл глаза. Повторять за нею не было сил. Я растерянно глядел на нее.

Она спокойно открыла глаза и произнесла:

– Всем бы надо молиться в постели. Нельзя же молиться только за столом!

Действительно, во многих домах есть традиция благодарить Бога, читать молитву и браться за руки за столом. Она считала, что столь же усердно следует молиться в постели в час любви.

Я спросил, как она может это делать голая, перед моими глазами, когда у меня стоит член и я ее вожделею. Но с ее точки зрения, напряженный член был угоден Богу, потому что он приносит людям счастье. Ведь это здоровье, любовь, взаимность. Всякая женщина гордится и даже тщеславится, когда у ее мужчины твердый член.

Через несколько лет, когда я встретил свою любовь, ее слова сдетонировали в моем мозгу, и я убедился в их справедливости. А тогда они показались мне безумными. Секс – штука приятная, только и всего.

Я сгреб одежду в охапку и в напряженном молчании стал одеваться. Когда я обувался, она бросилась на колени и, обхватив мне ноги, умоляла меня остаться.

Я все-таки ушел. Мне было неловко, не по себе, нужно было проветриться.

Я шел, не оглядываясь. На улице накрапывало. Свежий воздух и освежавшие лицо капельки дождя взбодрили меня.

Больше недели я у нее не появлялся, потом не выдержал. Желание оказалось сильнее, чем страх быть арестованным. Вожделение возрастало во мне по мере того, как я приближался к ее дому. Мне нужно было обнять ее, насладиться роскошным телом.

На воротах висел замок. Я удивился. Пошел в мастерскую и заговорил с двумя парнями. Те сообщили мне страшную весть: Милена умерла. Еще страшнее было узнать, что умерла она почти месяц назад.

– Не может быть! – проговорил я.

Парни рассердились, занервничали и сказали, чтобы я убирался. Но я не ушел. Мне нужно было всё выяснить. Я сказал, что и двух недель не прошло, как мы с ней виделись.

Они язвительно рассмеялись мне в лицо и повернулись спиной, давая понять, что тема закрыта. Я подошел к субъекту, который, как мне показалось, был хозяином мастерской. Он меня выслушал, смерил взглядом и щелкнул языком. Механики сказали правду – молодая Милена умерла три недели назад. Больше он ничего не сказал.

Ужас охватил меня, хотя в душу закралось сомнение. Я не вымолвил ни слова. Как будто меня здесь не бывало. Я пошел прочь. Голова у меня шла кругом. Никак мне было не избавиться от сомнения. Как же это могло случиться? Что за безумие? Наверное, не обошлось без обмана.

Глава 6

Ананда

Не раз я спасался от полиции бегством. Однажды это был сущий кошмар! Двадцать шесть лет пронеслось, а я всё забыть не могу. Интуиция нам не изменяет. Это мы изменяем интуиции. Когда я собирался выйти из гостиницы, где проживал, моя случайная подружка Изабел умоляла меня остаться. Она предчувствовала что-то неладное. Поскольку я намеревался бросить ее, я нагрубил ей в ответ и решил осуществить задуманное хотя бы ей назло. Больше встречаться с ней мне не хотелось. Хотя в глубине души я тоже чего-то побаивался, но твердо решил побороть страх. А в тот день трудно было не столько осуществить задуманное, сколько скрыться, если нас накроют.

Заслышав полицейскую сирену, мы разбежались кто куда. Загремели выстрелы. Я почувствовал острую боль в ноге, но бежал без остановки. Забежал в чей-то сад. Нога ныла. Я задыхался. Полез на крышу, чтобы остаться незамеченным, но поскользнулся и поранил руку. И снова пустился наутек, хотя никто за мной не гнался. В мой башмак натекло полно крови, а нога занемела. Стояла теплая летняя ночь. Положение было отчаянным.

Наткнувшись на стену, я почувствовал, что теряю силы, и упал без чувств. Приоткрыв глаза, я увидел, что на меня пристально смотрит какая-то женщина, и решил, что попался. Сейчас она закричит, меня схватят и изобьют. А то и убьют. Но, к моему изумлению, она и не думала кричать. Она подхватила меня под руки и подняла. С грехом пополам я оперся на нее. Она медленно повела меня к себе домой.

Когда захлопнулась дверь, я уже не ощущал собственного тела. Она отвела меня в ванную. Мне казалось, что мое тело существует отдельно от меня. Неслиянно и нераздельно. Чушь какая! Я разделся и встал под душ. Когда от ледяной воды мне стало пощипывать кожу, раздвоение моей личности прекратилось. Но всё у меня болело, болело, болело… Больше всего болела нога. Не в силах превозмочь боль, я заплакал.

Женщина вернулась. Ей было лет шестьдесят. Гораздо старше моей матери. Лицо довольно красивое, хотя и сильно накрашенное. Глаза свидетельствовали о внутренней борьбе, но сейчас в них отражалось сострадание ко мне. Распрямив мне ногу, она осторожно промыла губкой рану. Душа рвалась у меня из тела. Что-то омертвело во мне, но каждое прикосновение женщины мучительно отдавалось у меня в мозгу, и я скрежетал зубами. Пуля вошла в верхнюю часть левого бедра сзади, а вышла спереди у самой коленки. Женщина с трудом уложила меня на кровать. Я попытался ей помочь, но бесполезно: рука и плечо у меня тоже онемели. Женщина разговаривала, бинтуя мне ногу.

Звали ее Ананда. Прежде она танцевала в баре и занималась проституцией. Уверяла, что была не из дешевых. Сын у нее учился в Соединенных Штатах. Она говорила, что очень его любит. Она ловко перевязала мне ногу, после чего я впал в забытье. Мне страшно хотелось спать. Но спал я беспокойно. Мне снилось, что я спасаюсь от полиции, но меня настигает пуля, и мое мертвое тело катится по земле.

Проснулся я в холодном поту. Где мой пистолет? Где я сам нахожусь? Насилу успокоившись, я снова заснул.

Яркое солнце наводнило комнату светом. Я услышал скрип двери. Если это полиция, то мне конец. Я ничего не смог бы поделать. Но это была хозяйка. С улыбкой она взглянула на меня. Казалось, она очень рада, что я у нее в доме. Она вышла в кухню, и оттуда раздался ее громкий голос. Весь квартал, мол, говорит о вчерашнем ограблении. Но мне бояться нечего. Никому и в голову не придет, что я скрываюсь у нее. Живет она одна, и никто ею не интересуется. Так что ничего страшного. Могу чувствовать себя как дома и оставаться здесь, сколько захочу. Она будет ухаживать за мной, пока не заживет нога. Потом она стала рассказывать о своей жизни. А жизнь у нее была очень бурной. Проституцией она занялась по своей охоте. Она обожала секс, но не давала каждому встречному-поперечному, а умела ценить себя. Счет деньгам она знала. Брала дорого, но сама выбирала мужчин, одаряя их высшим наслаждением.

Войдя в комнату, она внесла поднос с ароматным кофе. Ужасно хотелось есть… Я повернулся в постели, когда она вошла. Совсем забыл о раненой ноге. Острая боль пронзила всё тело. Я вздрогнул. Она взглянула на меня. Через несколько мгновений боль утихла. Хлеб с маслом и свежим сыром. М-м-м…

Закурив сигарету, она села напротив меня. Она делала глубокие затяжки, а взгляд у нее мечтательно блуждал. На комоде стояло множество фотографий в рамочках. По фотографиям видно было, что в молодости она была красоткой. Брюнетка с волнистыми волосами. Черные глаза на лице с гладкой персиковой кожей. Фигура ладная. Формы роскошные. Возбуждает, даже когда в брюках. Тело ее излучало что-то таинственное. Казалось, что это потускневший, но все еще не потухший свет.

Родилась она в восточной части штата Сан-Паулу. Семья ее большой нужды не знала. Отец был истово верующим человеком. Сама она никогда ни во что не верила – только в то, что хочет иметь ребенка. Но тут ей стало ясно, что в одиночку поставить дитя на ноги нелегко. В поисках защиты она обратилась к Богу, но никаких обрядов не отправляла.

В шестнадцать лет она ушла из дому. Ей хотелось модно одеваться и бывать там, где заблагорассудится. Она поселилась у одной из подруг, которые вовлекли ее в занятие проституцией. Вначале все шло великолепно. Ей действительно нравилось выбирать мужчин. Плотская близость доставляла ей неизъяснимое наслаждение. Говоря об этом, она вся зарумянилась. Нагие молодые тела, крепкие объятия. Каждая клеточка была для нее неиссякаемым источником блаженства. Больше всего наслаждения приносили Ананде ласки, предваряющие близость. Она обожала мужские прикосновения.

Выслушав ее рассказ, я стал лучше разбираться в женщинах. Согласно ее жизненному опыту, в постели женщина уподобляется мужчине. Она всегда была хозяйкой положения и контролировала оргазм. Страх был ней неведом. Ее уважали. Она жила так, как считала нужным.

Я спросил, счастлива ли она. Поразмыслив, она ответила, что полного счастья у нее не было. Зато были счастливые мгновения!

Я рассказал ей о себе, восхваляя воровское житье. Мне хотелось произвести на нее впечатление. Она смерила меня презрительным взглядом, обозвала дурачком и вышла. Я удивился. День прошел. Я заснул.

Проснулся от шума в комнате. Хозяйка делала уборку. Я хотел встать – понадобилось в туалет. Нога болела, а рука занемела. Хозяйка помогла мне. Нога болела невыносимо. Добираясь до туалета, я весь изошел путом. Она снова уложила меня в постель и продолжила рассказ.

Денег она зарабатывала много. Перебравшись в город Сантус, она хотела познакомиться с американцами, чтобы заработать доллары. А снимала несколько квартир, где жила больше двадцати лет.

Тут-то у нее и появился Эдуарду. Нет, это был не ее ребенок. Она болела сифилисом и все еще лечилась. Она взяла на воспитание сына одной девицы, умершей в доме терпимости в Сантусе. Впервые взяв мальчика на руки, она ощутила себя его матерью. Она спросила, верю ли я в переселение душ. Я слыхал об этом. Моя тетка Элиза устраивала дома спиритические сеансы. Ананда верила. Утверждала, что мальчик был ее сыном в нескольких воплощениях. Уж слишком она его любила.

По мере того как мальчик рос, ее болезнь обострялась, и она порвала со средой, где жила. Я заметил, что она волочит ногу. Она сказала, что это из-за спирохеты. Исцеление наступило незадолго до того, как ее тело и рассудок оказались на грани необратимых изменений. Она страдала частичным параличом. Сейчас она чувствовала себя прилично. Нужно было только регулярно принимать лекарства и делать упражнения. Это не составляло ей труда.

Мне все больше нравилась эта женщина. Она улыбалась одними глазами, все еще красивыми и выразительными. Она сдержанно ухаживала за мной. Иногда давала мне нагоняй. Но когда заговаривала о своем «мальчике» (которому стукнуло двадцать восемь лет), морщины у нее разглаживались, темные глаза увлажнялись и она заметно хорошела. Сыну она дала всё, что могла. Он ходил в лучшие школы, и Ананда ничего для него не жалела. Мальчик оправдывал ее ожидания. Она показала снимки, где он получал дипломы и награды. На шкафу хранилось множество кубков и медалей. Он учился на врача. Успешно окончив школу, он завершал образование в Штатах. Она с упоением рассказывала об этом.

Я спросил, заразная ли болезнь сифилис. Заразная. Она и сама-то им заразилась. Заразился ли кто-нибудь от нее, ей было неизвестно. А потом у нее ни с кем близости не было. В Сантус она не вернулась. Ей хотелось отгородить сына от вредоносной среды, хотя она казалась ей более истинной, чем те социальные слои, в которых она вращалась, когда жила в семье. Все ведь знали, кто есть кто и кто заказывает музыку.

Боль у меня утихла. Нога снова стала подвижной, в тело вернулась сила. Я привязался к Ананде. Она ответила мне взаимностью, но и об Эдуарду не забывала ни на минуту: без конца звонила своему «мальчику» в Соединенные Штаты. После каждого звонка излучала радость. Излучала, хоть и пыталась это скрыть…

Через три недели она вела себя со мной совсем непринужденно. Давала советы. Хотела, чтобы я научился беречь деньги, но знала, что не в силах наставить меня на верный путь, говорила, что я недотепа, как она в прежние годы, и только любовь сможет меня изменить.

Она взяла мой адрес, чтобы разыскать мою мать. На другой день дона Эйда уже сидела и плакала подле моей кровати. Она хотела, чтобы я вернулся домой, а отец не хотел.

Она подружилась с Анандой. Та взяла ее под покровительство и терпеливо выслушивала долгие рассказы о ее горестях. Муж-алкоголик, еди н ственный сын – вор. Ничего утешительного!

Я уже мог ходить, хотя и хромал. Ананда вернула мне разряженный револьвер, который обнаружила у себя в саду. Кажется, при попытке бежать я оказался в гараже ее соседки. Нога у меня уже подживала.

У нее в доме было полно цветов. Мне нравилось поливать их и слушать, как Ананда беседует с ними, будто с людьми. У них даже были имена.

Ананда была одинокой, но все время прини м ала гостей. Меня она выдавала за больного племянника. От меня ей хотелось лишь одного: чтобы я не ушел, не простившись.

Я пр о жил у нее целый месяц. Но вернулась неизбежная неудовлетворе н ность, преследовавшая меня с малолетства. Жажда жить, объять мир и овладеть им вихрилась у меня в мозгу. Женщины, девчонки, Изабелл… Что-то поделывает Изабел? Я не скрывал, ясное дело, что уйти-то все равно придется. Ананде хотелось, ч т обы я погостил подольше. Я сказал, что и так уж у нее задержался – пора и честь знать.

Она как-то странно поглядела на меня, усилив мою тревогу. Не пустить ли здесь корни? Да нет, надо уходить. Ананда попросила меня быть благоразумным. То, чем я занимаюсь, может оказаться для меня роковым, как уже оказалось для моих сообщников. Ей казалось, что я пропаду ни за понюх табаку. Я выслушал, но не послушался. Мне нужно было бежать – сам не знал, куда, но нужно было.

Я не попрощался. Подождал, когда она уйдет, и ушел вслед за ней. Опасность подстерегала меня на каждом шагу.

Лет через восемь меня снова арестовали, а моя левая нога опять разболелась. Я хромал, трудно было ступать на больную ногу. Тогда при тюрьме нашего штата была хорошая больница. Мне сказали, что врач, лечащий подобные болезни, был очень добр ко всем. За пределами тюрьмы он лечил футболистов из команды Сан-Паулу.

Я обратился к этому врачу. Он тщательно осмотрел меня. Не знаю, принимал ли он так кого-нибудь из моих сокамерников. Но лицо его показалось мне знакомым. Он прописал мне лекарства и процедуры, после которых, как он уверял, нога восстановит все функции. Главное – чтобы я выполнял все предписания, делал упражнения и принимал все прописанные лекарства. Раз в неделю нужно будет показываться ему.

Я взволнованно поблагодарил и спросил, как его зовут. Эдуарду. Это имя встревожило все мое существо. Я присмотрелся повнимательнее. Все-таки лицо у него знакомое. Где и когда я мог его видеть? Наверное, просто померещилось. Никогда я не водил знакомства ни с одним врачом. Круги, в которых я вращался, прибавляли врачам работы, но никому в голову не приходило завязывать с ними дружбу.

В камеру я вернулся в превосходном настроении. Приветливость врача согрела мне сердце. Все время мне вспоминалось это благородное, гладко выбритое лицо и имя Эдуарду. О ком же мне думалось? И тут стало все ясно. Неужели? Не может быть! Неужели это сын Ананды? Помнится, я видел его лицо на фотографиях. Похоже, это он. А может, просто похож?

На следующей неделе верный своему слову доктор Эдуарду вызвал меня. Мне страшно хотелось выяснить, он ли это. Да, его мать звали Ананда. Это глубоко меня тронуло. Я рассказал, как познакомился с его матерью, как прожил у нее месяц и как ее уважал. Когда я закончил рассказ, он заплакал от умиления. Он тоже помнил обо мне. Ему мать рассказывала, как меня приютила. Что, та самая нога болит? Да, ясное дело. Врач обнял меня, а охранник в смущении отошел.

Ананда умерла год назад. У нее развился паралич. Ему все казалось, что матери лучше, но он обманулся. Она умерла, почти потеряв рассудок.

Несколько месяцев Эдуарду лечил меня. Левая нога стала лучше правой. Потом мы с доктором переписывались. Не знаю, жив ли он теперь. Если жив, то дай Бог ему здоровья!

Глава 7

Страницы: 123 » »»