Голыми глазами (сборник) Алёхин Алексей
Парфянская столица
Останки древней Нисы, замкнутой в неприступное кольцо глиняных бастионов. Многометровый круглый холм, вручную натасканный смуглыми человеческими муравьями.
Там, где в тесной листве утопали храмы и дворцы, дымили мастерские. Где в двух прохладных прудах, обрамленных высокой зеленью, поблескивали ленивые рыбы, а по берегам расхаживали и вспархивали на ветви, вспыхнув оперением, диковинные птицы. Куда со всего обозримого мира стекались, позванивая бубенцами, верблюжьи караваны с вьюками разноплеменных даров и плодами земли. Где в подвалах хранились тысячи кувшинов с винами, снабженные глиняными табличками с указанием места и года сбора. Где в соединенных сводчатыми переходами жилищах готовилась пахучая еда. Где в круглом купольном храме никогда не угасал священный огонь и бесконечной красотой своей наполняла сердца теплом парфянская Венера. Где в двухъярусном дворце льющийся через световой люк солнечный конус озарял ковры со строгим узором, высвечивал дольчатые колонны, двухметровые статуи обожествленных предков в нишах, блистающие золотом уборы послов и несравненной красоты одежды всесильного государя. Где расплавленным золотом залили ненасытную глотку наголову разбитого Красса, а значки поверженных легионов развесили в ногах милостивых и могучих богов. Где плелись придворные интриги и возносились и падали временщики. Где стража в меди и бронзе день и ночь оберегала стены твердыни. Там теперь лишь отлогие холмы, поросшие жухлой травой с зелеными бородавками мелких кустиков, обрызганные алыми каплями расцветших маков. Да перелетают, присаживаясь на выступившую из земли оплывшую сырцовую кладку, две бирюзовые, неземного отлива, птички: словно весточки из погребенных под слоем почвы былых садов.
Сидя на потерявшей очертания гряде, бывшей некогда могучей стеной, грубо замешанную глину для которой тысячи рабов таскали по жаре в плетеных корзинах, можно покурить, любуясь руинами былого величия. Или, забыв о парфянах, смотреть в другую сторону, где до самых отрогов Копетдага зеленеют квадраты полей, разделенные вереницами ветрозащитных посадок, и тарахтит колхозный трактор.
Глупый гость
В здешний пригородный колхоз заехал корреспондент прогрессивной парижской газеты.
Многоопытный председатель показал ему виноградники и человека с мотыгой, заработавшего с семьей двадцать пять тысяч рублей в минувшем году.
Журналист мысленно перевел рубли по курсу во франки, сказал «о!» и записал поразившую цифру в блокнот.
Не догадавшись поинтересоваться, отчего же крестьянин выглядит так, словно получает рубль в месяц.
И сколько в семье виноградаря душ.
Культурная революция
громадный автопортрет
французского художника Винсента Ван Гога
воспроизведенный смелой кистью
целиком занимал весь торец пятиэтажного блочного дома
при въезде в Чарджоу
я восхитился
и не враз догадался
что рыжебородый скуластый импрессионист
с прищуренным глазом —
Ильич
Акклиматизация
Северный человек скоро привыкает к здешней жаре, превозмогая ее напором и волей.
Но на четвертый примерно год сдает. Организм, устав бороться с варварским климатом, разлаживается.
Сердце, неврозы.
Портится даже характер.
Кто не уезжает, вновь приходит в норму – на 8-й или на 10-й год.
Но при этом меняется сам.
Замедляется походка. В повадке является спасительная ленца.
Словом, превращается в аборигена.
Миражи
каракумская сирень…
это тамариск цветущий по сторонам дороги:
от белого
чуть желтоватого
до розового и фиолетового
самых чистых тонов
поселок в пустыне
ни прутика
посреди улицы на раскаленном песке
восседает старуха
взирая на подернутый маревом мир
запеченный в золе полумесяц
туркменского пирога
водку зовут: «иван-чай»
на громадном брезенте
разделывают окровавленную верблюжью тушу
распластавшуюся как цыпленок табака
рябые пески Каракумов
молодые женщины
вышагивают в синих красных зеленых платьях
держась так прямо
будто несут невидимую поклажу на головах
ночью сходит прохлада
на освещенных луной широких полатях перед домами
накрывшись большим лоскутным одеялом
спят дети
их лица так ясны и спокойны
что хочется подойти и поцеловать
Ашхабад – Мары – ЧарджоуМай 1984
Слово о погибели русской земли и неба
О светло светлая и красно украшенная земля русская…
В Рязани, где зелено-пятнистый коренастый жук из десантного училища ведет по улице под локоток бабочку с испуганным бледным лицом, на окраине я отыскал то самое место.
Неважно, что до Батыя оно было не тут.
Это с зеленого бока холма, белеющего кремлем на верхушке, открывалась красно украшенная земля, бережно завернутая в излучину речонки Трубиш.
Кудрявую от ивняка неторопливую ее петлю тесно облепили коричневые квадратики огородов, на которые в этот закатный час вышли с ведрами и мотыгами горожане. А дальше, сколько ухватит глаз, разбежались зеленые поля, заходящие за далекий горизонт с цепочкой песчаных холмов вдоль окского берега.
И как птицы небесные проплывали над нею медленной чередой остроклювые тяжелые самолеты, возвращаясь с летных учений. Возникая из голубизны и растворяясь в желтизне заката.
Июнь 1988
Атомная поэма
Островерхие желтые особнячки в душистых соснах. Для академиков – с верандами.
Лабораторные корпуса в театральных колоннах.
Пустынная набережная с беседками и балюстрадой заботливо обустроена для мудрых бесед во время прогулок.
Запрятанный в волжских лесах вместе со своим ускорителем город-игрушка, выстроенный руками заключенных и военнопленных. Заветное творение человека в пенсне. Ученый рай под присмотром охранников.
Лысоватые мужчины катят по чистым дорожкам на велосипедах.
Нотный мусор сыплется из высоких окон музыкальной школы подобно пожелтелой листве.
Только несметное воронье с того берега помнит, где стояли бараки.
Да черная «эмка» бывшего оперуполномоченного, давно перешедшая в другие руки, но еще на ходу.
Дубна1990
Чуйский тракт
Заросли облепихи в ржавчине ягод.
Лунное каракулевое небо.
Перед крыльцом краеведческого музея подковой выстроились серые истуканы, похожие на каменных ходоков, явившихся к председателю сельсовета.
Среди них знаменитое изваяние старика с флягой на животе, занесенное в реестр мировых реликвий.
Грудь его крупно пересекла свежевыцарапанная гвоздем трехбуквенная надпись.
Под сводами Бийского мясокомбината плывут, подвешенные на цепной конвейер, пустые внутри бараньи туши, напоминая грунтованные суриком автомобильные крылья в покрасочном цеху.
У начала конвейера, где живых баранов цепляют на крюки, ловкий парень в кожаном фартуке смахивает им головы мимолетным движением узкого длинного ножа.
По норме ему положено обезглавить за смену две с половиной тысячи штук, но он хороший работник и догоняет до трех, да еще успевает похаживать вдоль бетонного поддона, пошваркивая ножом о брусок, болтающийся на ремешке у пояса.
Вдавленный в сиденье рыжеватый шофер в вытертой лётной куртке то и дело опускает руку в сердцевину подсолнуха, лежащую возле рычагов, и езда по горному тракту небезопасна.
В своей долинной части Алтай похож на любую русскую равнину, только как бы перемноженную на саму себя, – так широки, вольны, приманчивы здешние поля, покатые холмы со слоящейся синевой лесов, изумрудные речные поймы.
Горная степь – это нескончаемый пустырь в мотках пожухлой травы.
Слегка наклонная каменистая плоскость так мало питает глаз, что скоро теряешь перспективу, и замыкающие ее за сотню километров хребты кажутся поднятой за ближайшим поворотом дороги декорацией.
Серо-желтая безучастная степь точно всасывает тебя. Зов ее чувствуют на себе шоферы и давят, давят педаль газа, только б скорее проскочить эту мучительную пустоту, наспех хлебнув бензина на заправочной станции в Кош-Агаче.
«Кош-Агач» переводят: «последнее дерево», – оно и правда единственное на всю долину, кривое и пыльное, корячится на краю поселка.
Предпоследнее спилили ночью и растащили на дрова еще в войну.
Здешние дома зарыты в землю, и вместо крыш прямо на потолочные доски наваливают для тепла солому и кизяк, так что и сами они на вид неотличимы от припасенного на зимнюю топку кизяка, тут же сваленного высокими кучами.
Улицы голы и сплошь усеяны растасканным собаками мусором и обрывками бумаги, в которой лениво роется ветер.
Зато вечерами все окна наливаются, как аквариумы, голубой водой громадных, больше окон, телевизорных экранов.
Днем через долину прогоняют вниз, к далекому мясокомбинату, гурты.
Косматые монгольские сарлыки бредут, угрюмо похрюкивая, поводя широкими рогами и волоча свисающую до земли шерсть.
На них высокомерно поглядывают неторопливо пасущиеся в стороне верблюды в толстых меховых шароварах.
Они предвкушают окончательное наступление пустыни.
Барнаул – Бийск – Горно-Алтайск – Кош-АгачАвгуст – сентябрь 1977
Соус карри
Лица
Танцор танцует руками, как глухонемой.
Официант, темноликий южанин, принимает заказ.
И вслед повторяет, шевеля толстыми губами, каждое
слово.
Женщины в сари, ярких, как бабочки.
Ни одной одетой небрежно.
Просто шесть метров шелка: два человека ткут десять дней
на деревянном станке.
И даже в пальмовых шалашах царственны.
О, их походки.
Человек-люстра.
С гроздью масляных светильников на голове.
Его приглашают в дни свадеб и прочих семейных торжеств.
И ставят во главе процессий.
Ведь улицы не освещены.
Толстенькие тридцатилетние клерки без дурных привычек.
Продавцы сигарет с дымящимся обрывком каната.
Можно тут же и прикурить.
Здесь в толпе человек дешевле банана.
Но нигде я не видел так много пророческих лиц.
На побережье
Трехцветный океан.
Пальмовые навесы.
Разноцветная индийская еда.
Двойная белая колея прибоя.
Мальчишки торгуют раковинами, поднятыми со дна.
Старый тамилец в линялой оранжевой юбке разложил свой товар.
Бумажники и дамские сумочки из змеиной кожи.
Из глубин парка цепочкой тянутся между пальмами женщины с тазиками песка на головах: там ровняют дорожку.
Ночью дансинг под пальмовой крышей зажигает гирлянды огней.
На покинутом пляже белеют скелеты лежаков.
Круглый светильник отбрасывает дорожку в бассейне подобно вечностоящей луне.
Тонконогий охранник в колониальном мундире, с бамбуковой палкой в руке, обходит владенья.
В темных кустах гнездятся птицы с голосами, похожими на женский шепот.
Так, что хочется обернуться.
Ловцы
Три дня дул ветер.
И в прибрежных ресторанчиках не было свежих креветок.
На четвертый немного утихло.
Десятки рыбаков из окрестных деревень вышли в кренящийся океан на пирогах-плотах из пальмовых бревен.
Они торопились и гнали тяжелые лодки вдоль дымных валов.
Но еще до полудня задуло опять.
Понесло по коричневым гребням пивную жесткую пену.
Кроме самых отчаянных, россыпь пирог повернула назад.
Одну, вконец обессилевшую, со сложенной в кучу синей сетью, потянули вдоль берега на бечеве.
Упорных, оставшихся в пляске, вбок относило все дальше косым океанским дыханьем, и они, продолжая ловить, пропали из вида.
Одна воротилась – через час, или два, или три.
Она пробиралась маленькими толчками, проваливаясь в волны.
Две фигурки, на носу и корме, с трудом выгребали.
Третий тянул из воды тонкую сеть – она то вспыхивала в слоистых пластах солнца, то пропадала, как паутина.
Берегом возвращаются женщины с кипами хвороста на головах.
Ветер треплет их сари.
И гонит навстречу ступням розоватый песок.
Справа в соленой дымке на далекой косе проступают два острых зубчика махабалипурамского храма.
Мадрасское шоссе
Залитые водою поля с цепочками криво бегущих по горизонту пальм.
Среднедевонский ландшафт.
По обе стороны от дороги баобабы с намалеванными широкими черно-белыми поясами.
Их разрисовывают, чтобы кромешной индийской ночью уберечь от аварии болтающиеся по неровному полотну грузовики.
Последние десять или все двадцать километров до города это одна бесконечная улица из едва освещенных лавок, грязных едален, мастерских и крошечных придорожных храмов, куда можно, разувшись, войти, чтобы очистить душу.
Стада мотороллеров и маленьких мотоциклетов.
Арбы, запряженные быками с крашенными в голубой, желтый, красный, зеленый цвет рогами.
Медные колокольца позвякивают на острых концах рогов.
Машина идет, беспрерывно гудя.
И не производя никакого впечатления на горбатых коров, с достоинством загораживающих половину проезжей части.
Впрочем, у священных есть хозяева, которые их доят.
Осенний праздник
В этот день принято поклоняться тому, кто тебя кормит.
Пальме, лодке, корове.
И даже шофер украшает гирляндой свой грузовик, раскладывает у передних колес приношение – банан, горку орехов – и возносит благодарственную молитву.
Я хотел бы взглянуть на увитый цветами сейф банкира.
И готов поделиться бананом с пишущей машинкой.
Четыре звезды
Ночное купание в бассейне под звездами на гостиничном белом боку и теми, что на небе.
Голубая вода в форме громадной человеческой ступни.
Оазис посреди пыльного и душного незасыпающего Мадраса.
От обрывков музыки, автомобильных гудков и голосов он высоко отгорожен арчатой белой стеной.
В каждой арке плывет по светящемуся молочному шару.
Их отраженья плывут в растревоженной купальщиками воде вместе с колеблющимися многоэтажными огоньками гостиничных окон.
И плывет опрокинутая горбушкой вниз половинка луны в темно-синем высоком декабрьском небе, огороженном этими арками, и вереницей молочных фонарей, и гнутыми, точно раздутыми ветром, пальмами.
Приятно быть гостем на празднике жизни.
В этом и заключается смысл цивилизации, от Рима и до наших дней.
Индия
Разрисованный храмовый слон благословил меня тяжелым мягким хоботом.
Уличные торговцы предлагали какие-то снадобья со своих лотков, уставленных латунными баночками.
Красный, с белыми маркизами полицейский участок походил на китайский ресторан.
Железный столб я обнимал в кромешной тьме.
Меня впустили ночью за несколько рупий.
Лунная мечеть чернела развалинами восьми индийских храмов.
Привратники у входа играли в карты.
В бесконечных припортовых рядах, набитых контрабандой со всего света, торговались, рисуя и зачеркивая цифры на бумажке, а то и просто на руке.
Так, верно, выглядел базар в Вавилоне сразу после смешения языков.
Я видел священные узоры, нарисованные прямо на земле перед домашней ткацкой мастерской.
Индия, ты прошла, как проходит в океане неожиданно большая волна, оставляя по себе только белую пену и перламутровые осколки разбитых раковин.
В огненном кольце танцует многорукий бог Натеша.
Мадрас – Нью-ДелиДекабрь 1989
Всеобщая история чайхан и базаров
Родиться на Востоке, владеть потертым ковриком и полосатым халатом в дырах, провести жизнь на базарах – и умереть.
Записная книжка
Во всяком восточном месте первое паломничество следует совершить на базар.
Хотя бы взглянуть на него одним глазком.
Даже если твой взгляд упадет в конце базарного дня, когда его потресканное деревянное колесо замедляет свою круговерть и замирает.
Читать бесплатно другие книги:
