Сокровища чистого разума Панов Вадим

– Что мы знаем ещё?

– Около форта Карузо находится точка перехода, – припомнил Фил. Он не готовился к совещанию специально, но обладал великолепной памятью и помнил множество необязательных, а то и просто ненужных на первый взгляд фактов. – Алоиз Холь – известный исследователь Пустоты, можно предположить, что его очередной эксперимент будет связан с нею.

– То есть ты считаешь, что Холь готовит эксперимент? – Рубен промакнул платком правый, особенно загноившийся глаз. – Не получится так, что Мритский нанял свояка для создания какого-нибудь оружия?

В настоящее время между главными провинциями севера – Лекрией, Мритией и Трибердией – действовало перемирие, однако Рубен не сомневался в коллегах по суматошному губернаторскому цеху: если у них появится возможность нанести сильный удар, они нанесут его, невзирая на подписанные договора.

Фил же, как выяснилось, не разделял опасений Лекрийского:

– Рундеры – весьма занятные цеппели, мой господин, они слишком неуклюжи, громоздки и медлительны, чтобы ставить на них серьёзное оружие. А вот в качестве платформ для опытов они зарекомендовали себя великолепно, собственно, для того их и придумали. – Одноглазый полковник выдержал паузу и объяснил источник познаний: – Я читал об этом в каком-то цепарском журнале.

– Ты слишком много читаешь.

– Беру пример с вас, мой господин.

Лекрийский снова оскалился, помолчал, потирая плохо выбритый подбородок – слишком старая кожа сводила на нет все старания лучших цирюльников, – после чего заметил:

– Раньше Алоиз проводил эксперименты на Луегаре.

Что он имел в виду, угадывалось без труда.

– Значит, речь идёт о чём-то необычайно важном, – кивнул Саймон.

– Холь никогда не разменивался на мелочи, но никогда не предпринимал подобных мер безопасности. Если судить по ним, инженер относится к нынешней работе предельно серьёзно.

– Да, похоже.

Менсалийская научная школа приказала долго жить одновременно с началом гражданской войны: беспощадные погромы, которые стали визитной карточкой первых месяцев конфликта, не способствуют развитию академической мысли. Закрывались университеты и школы, разбредались по спокойным мирам преподаватели, уезжали исследователи и естествоиспытатели. Наука и образование показались ненужными, детей в первую очередь учили военному делу, а не алгебре, и теперь планета, которая всего тридцать лет назад строила собственные паротяги, с трудом обеспечивала внутреннюю потребность в людях, обладающих навыком чтения и устного счёта.

Большинство молодых менсалийцев знать не знали, в чём смысл словосочетания «научные исследования», однако Рубен и Фил могли похвастать неплохой подготовкой и понимали, какую опасность могут таить секретные эксперименты знаменитого изобретателя.

Или – какие перспективы.

– Холь явно нацелился на грандиозное открытие. В противном случае он не сумел бы уговорить Веню на столь серьёзную помощь.

– Согласен, мой господин, – склонил голову одноглазый контрразведчик.

– Что это значит для нас?

Лекрийский лично воспитал Саймона и не сомневался, что тот потратит на поиск правильного ответа считаные мгновения:

– Компания наверняка заинтересуется изобретением.

– А Компания умеет быть благодарной, – тут же бросил Рубен.

Для подавляющего большинства обитателей Герметикона данное утверждение звучало как минимум спорным, однако Лекрийский произнёс это убеждённо, ничуть не сомневаясь в его искренности: старик был верным и последовательным проводником интересов Компании на Менсале, за что получил от коллег кличку Галанит.

– Полагаю, Сай, нам придётся рискнуть и разузнать о происходящем в форте Карузо. Нам нужно изобретение Холя, если оно существует, разумеется, и не нужно усиление Мритского.

– Да, мой господин.

– Займись.

На взгляд Лекрийского, совещание завершилось жирной точкой: Фил получил конкретный приказ и должен был немедленно приступить к исполнению. Старик раскрыл лежащую на столе папку с отчётом Интендантского департамента, но тут же отвлёкся на деликатный кашель, который издал одноглазый.

– Ты ещё здесь?

– Есть один нюанс, мой господин, – предельно вежливо произнёс контрразведчик. – Хочу обратить ваше внимание, что нынешнее дело достаточно сложное, причём не в технической части, а в интеллектуальной. Нам будет противостоять светило науки, человек безусловно умный, изобретательный, действующий в команде с известным подлецом Веней…

– Зануда.

– Мы должны понимать, что происходит, мой господин. Нам нужен классный эксперт.

В словах Саймона был определённый резон, однако Лекрийский уже обдумал идею привлечения специалиста и отказался от неё:

– Я не стану обращаться к Компании на данном этапе.

Рубен дорожил репутацией и не хотел выставлять себя дураком.

В Компании ценили победителей, а к старикам относились насторожённо, охотно отправляя на покой тех, кто перестал выдерживать бешеный темп гонки. Если информация о Холе окажется «пустышкой» или же просто не заинтересует Компанию, то поползут слухи, что Галанит уже не тот и на Менсале должен появиться новый, перспективный игрок. А уходить Рубен не планировал.

– Понимаю, мой господин, – кивнул Саймон. – Поэтому я вспомнил о нашем добром друге из Шпеева Уру Клячике, который ведёт дела с авторитетным учёным Руди Йорчиком, уроженцем благословенной Галаны. Уру упоминал, что в последнее время Йорчик частенько навещает Шпеев.

– Что ему здесь нужно?

– Уру отказался уточнять.

– Интересно… – Лекрийский слышал об Йорчике и понимал, что столь значимой персоне нечего делать на опасной Менсале. Глава крупной промышленной корпорации должен отдавать приказы из уютного кабинета, рисковать шкурами подчинённых и приписывать себе их заслуги. Дело, требующее личного присутствия и переговоров с деятелями, вроде Клячика, должно быть необычайно важным, возможно – личным, и очень странно, что сей важный факт прошёл мимо внимания Фила.

– Я могу телеграфировать Уру, – продолжил одноглазый. – И если Йорчик здесь…

– Пригласи его, – кивнул Лекрийский. – Слетай в Шпеев и пригласи лично. Йорчик – большая шишка, к нему нужен подход.

– Да, мой господин.

– А заодно попробуй выяснить, что за дело у него с Клячиком.

– Переход завершён, господин Йорчик, – громко, потому что после Пустоты всегда получалось громко, доложил капитан Сварчик. – Добро пожаловать на Менсалу, сферопорт Шпеев.

– Да-да… спасибо. – Руди кивнул, словно подтверждая благодарность, после чего извлёк из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку с золотой монограммой на пузе и сделал большой глоток пятидесятиградусного сарильского ликёра на травах. Йорчик знал, что у цепарей считалось дурной приметой пить перед переходом, знал, что они презирали тех, кто пьёт после перехода, не имея другой возможности выгнать из себя остатки страха, знал всё, но ничего не мог с собой поделать – пил. Руди и раньше недолюбливал путешествия между мирами, но, став обладателем величайшей тайны Герметикона, он всерьёз испугался умереть раньше, чем окажется на страницах учебников истории, и потому опасные переходы через Пустоту наводили на Йорчика панический ужас.

А не летать нельзя.

И приходилось пить.

С другой стороны, кого стесняться? Перед кем «держать лицо»? Экипаж «Розы Халисии» принадлежал ему с потрохами, будущее всех цепарей, включая капитана, полностью зависит от его, Йорчика, расположения – настолько хитро составили контракты юристы Руди, – и потому никто из них не осмелится даже пикнуть в адрес благодетеля. А осмелится – тут же станет жертвой доносчиков и вылетит с «Розы» с «волчьим билетом» в кармане и без малейшей надежды отыскать высокооплачиваемую легальную работу на Галане.

– Шпеев к западу, господин Йорчик. Посмотрите направо.

– Я знаю, где он.

Со времени последнего визита на Менсалу прошло меньше месяца, и Руди не успел растерять познаний в местной географии.

– Извините, – смутился капитан.

– Ерунда. – Йорчик сделал ещё один глоток из фляги и повернулся направо, без интереса разглядывая опостылевший сферопорт.

Скучный. Грязный.

Сферопорты по праву считались лицами планет, визитными карточками миров, всегда отстраивались с особенной тщательностью, с желанием удивить и похвастаться, и когда-то Шпеев занимал достойное место в ряду звёздных врат развитых планет Герметикона, однако почти тридцать лет гражданской войны свели усилия предыдущих поколений на нет.

Две массированные бомбардировки избавили город от высоких зданий, башен и красивейшего олгеменского храма Святого Игвара. Штурм, предпринятый объединёнными войсками прульцев и лекрийцев, вдребезги разнёс юго-запад, а знаменитый Верльменский пожар сожрал всю восточную часть Шпеева. Ту территорию до сих пор называли Копотью, и селились на ней исключительно бродяги. После вмешательства Герметикона нападения на сферопорт прекратились, однако город растерял прежний шарм, почти полностью попал под власть Омута и вызывал у Йорчика естественную неприязнь.

Жалкое поселение, наполненное примитивными, тупыми дикарями, сподобившимися устроить бессмысленную гражданскую войну: ничего, кроме презрения, эти полуживотные и их полуразрушенный термитник у Руди не вызывали.

«Роза Халисии» неспешно снижалась, и скучающий Йорчик громко поинтересовался:

– Нам выделили мачту?

Задал вопрос только для того, чтобы не молчать. После перехода Руди любил поболтать.

– Как всегда, первую, – доложил Сварчик.

Самую лучшую и современную, которую менсалийцы берегли для важных персон, к каковым, безусловно, относился магистр инженерных наук, профессор Ибельского университета, действительный член Галанитской академии наук, основатель и председатель совета директоров «ЙГ Механика» Рудольф М. Йорчик. Он вёл прибыльные дела с местными торговцами оружием – в последнее время особенно прибыльные, поскольку удачно перехватил несколько кардонийских контрактов, – не скупился на взятки портовым властям и всегда получал самое лучшее.

– Господин Уру Клячик, как принято, предоставил в ваше распоряжение кортеж с вооружённой охраной, – поведал капитан, изучив поданный радистом листок. – А городской голова Шпеева ждёт на ужин.

– Надеюсь, он перестанет подсовывать мне свою сестричку в качестве выгодной партии, – зевнул Руди. – Эти провинциалы ужасно утомительны.

– Согласен. – Капитан позволил себе улыбку.

– А их женщины – пошлы, неряшливы и плохие любовницы. Судя по всему, менсалийцам на роду написано воевать и убивать, а не получать удовольствие от любви.

– Каждому свое.

– Прекрасное выражение, – одобрил Йорчик. – Каждому своё! Как метко!

Сварчик с достоинством принял похвалу. Руди же глотнул ещё ликёра и плюхнулся в капитанское кресло, сделав вид, что у него приключился внезапный «приступ научной задумчивости». В действительности же Йорчик терпеть не мог даже самого плавного снижения и предпочитал пережидать их сидя и по возможности под хмельком.

Основатель могущественной корпорации «ЙГ Механика» давно злоупотреблял спиртным, и с его помощью неумолимо превращался из не очень спортивного, но ещё цветущего мужчины сорока шести лет в страдающую одышкой развалину с одутловатым лицом, на котором ярко выделялись большие зелёные глаза. Непотускневшие, несмотря на образ жизни. И ещё Руди удавалось сохранять роскошную чёрную шевелюру: длинные, чуть ниже плеч, кудрявые волосы; их Йорчик чаще всего носил распущенными.

– Команду можете отпустить на сутки, – произнёс ученый сразу после того, как швартовочное устройство «Розы Халисии» с неслышным из гондолы лязгом соединилось с причальной мачтой. – Вы тоже свободны, но завтра утром явитесь на доклад.

– Вы остановитесь в «Астория Лепре», – уточнил Сварчик. – Как всегда, губернаторский люкс.

– И позаботьтесь о том, чтобы на этот раз Клячик получил образцы вооружений без задержек, – прохладно бросил Руди. – Я не хочу вновь выслушивать язвительные замечания от туземцев.

Во время предыдущего визита суперкарго перепутал ящики, отправив новейшие «подарки от фирмы» конкурентам Клячика, с которыми Йорчик также имел дела. Суперкарго сейчас безуспешно пытается найти хоть какую-то работу, с ужасом ощущая приближение нищеты, но его судьба Руди не волновала. Руди беспокоился лишь о том, что ему пришлось пережить несколько неприятных минут.

– Прослежу лично, – твёрдо пообещал капитан.

– Очень хорошо. – Йорчик поднялся, сделал шаг к дверям, намереваясь покинуть мостик, но краем глаза приметил нечто необычное и резко повернулся к окну: – Цеппель благотворительного общества «Медикусы Вселенной»?

Впервые с момента завершения перехода Йорчик проявил неподдельный интерес к происходящему.

– Совершенно верно, – подтвердил Сварчик, мельком взглянув на белый, украшенный огромным красным крестом аппарат, медленно направляющийся к дальней мачте.

– Откуда у них цеппель? – удивился Руди. – Вот уж не думал, что у этих побирушек может оказаться в собственности настоящий цеппель.

Несмотря на коммерческие успехи, в характере Йорчика ещё оставались черты рассеянного ученого, умеющего «не замечать» даже то, что лежит под носом. Иногда «плавание» Руди в элементарных или очевидных вопросах ему вредило, иногда, как сейчас, вызывало у окружающих недоумение.

– При всём уважении, господин Йорчик, хочу напомнить, что благотворительное общество «Медикусы Вселенной» располагает довольно внушительным флотом из десятка, если не больше, цеппелей, – негромко произнёс Сварчик. – Главным спонсором общества является Компания. Через подставные фирмы, разумеется. Цеппели же используются там, где по каким-либо причинам нельзя демонстрировать галанитский флаг.

– То есть медикусов на «Доброте» нет? – изумился успевший прочесть название цеппеля Руди.

– Обязательно есть, – качнул головой капитан. – Но при этом они являются кадровыми сотрудниками Департамента, а санитары – отборными головорезами.

– Восьмая мачта?! – возмутилась Сада Нульчик. – Ты серьёзно?

– Серьёзно, – печально подтвердил капитан Фарипитетчик. – Нам дали её.

– Наверное, ржали при этом?

– Я не слышал.

– Какая наглость!

В Шпееве стояли три оснащённых лифтами мачты и ещё четыре с подъёмными механизмами, позволяющие опустить цеппель к земле. Обычно «Доброте» доставалась одна из семи, что позволяло избавиться или от длительного процесса швартовки к поверхности, или от путешествия пешком с высоты в семьдесят метров по грязным железным лестницам.

Но сегодня галанитам не повезло.

– К сожалению, мирный цеппель знаменитой благотворительной организации не является на Менсале приоритетным гостем, – с иронией протянул капитан. – Доброта здешним дикарям неведома.

– И гуманизм – тоже, – поддержала Сада шутку Фарипитетчика.

– И сострадание.

– Просто удивительно, как им удаётся существовать в столь варварских условиях?

– Как-как! Режут друг друга.

– Идиоты!

Галаниты рассмеялись, и Сада почувствовала, что дурное настроение её покинуло.

В конце концов, она просто забылась, упустила из виду, что сейчас менсалийцы встречают не сотрудника всемогущего Департамента секретных исследований Компании, а скромнейшего главного медикуса передвижного полевого госпиталя «Доброта», которому не по чину требовать от местных дикарей уважения. К тому же уважение на Менсале традиционно базировалось на страхе, а благотворительная организация «Медикусы Вселенной» по определению не являлась структурой, способной нагнать ужас.

Невооружённый цеппель не вызывал никакого почтения и, согласно безумной логике вечно воюющих менсалийцев, должен был считаться законной добычей для любого удачливого командира, но «Доброту» тем не менее не трогали, демонстрируя, что кое-какой здравый смысл у местных ещё остался: ведь передвижной госпиталь бесплатно обеспечивал местных первоочередной медицинской помощью, спасая людей независимо от их статуса.

– Планы не поменялись? – негромко осведомился капитан. – Мы пробудем в Шпееве не менее двух суток?

– Ничего не изменилось, Якта, – подтвердила Сада. – Двое суток. Так что можешь распустить команду.

– О дальнейших планах что-нибудь известно?

– Продолжаем выполнять задание, – ровно ответила женщина. – Оно имеет наивысший приоритет.

Голос прозвучал очень спокойно, и лишь Создатель знал, чего стоило Саде Нульчик беспристрастное упоминание их нынешнего дела. Какие эмоции она скрывала… Какие чувства…

– Полгода, – вздохнул капитан.

– И ещё столько, сколько потребуется, – тихо, но твёрдо отозвалась Нульчик. – Так надо.

– А если всё бессмысленно? Если мы ищем кошку, которой давно нет в тёмной комнате? – В последнее время Фарипитетчика всё чаще посещали подобные мысли. – Они могли ускользнуть.

– Этот вопрос выходит за рамки наших полномочий, Якта. Наше дело – искать.

Не останавливаться и не сомневаться.

Нынешнее задание изначально показалось Саде элементарным: найти троих инопланетников, ВОЗМОЖНО, путешествующих по Менсале на диковинном для этой планеты паровинге – что может быть проще, учитывая развитую сеть агентов и добровольных помощников, которую создала медикус Нульчик за пять лет? Не знающие местных порядков инопланетники должны были попасть в сети за неделю, максимум за две. Так думала Сада, рассылая помощникам сообщения, однако время шло, а результат отсутствовал. То ли чужаки хорошо спрятались, то ли погибли, то ли действительно покинули Менсалу, но вот уже семь месяцев о них не было ни слуху ни духу, и это выводило Саду из себя. Нет, не из-за того, что инопланетники пропали. Сада нервничала потому, что не смогла выполнить личное поручение самого Абедалофа Арбедалочика, одного из молодых лидеров Компании, чье покровительство могло бы обеспечить Нульчик невероятный карьерный рост. Абедалоф прислал Саде послание, в котором доходчиво объяснил всю важность нынешнего задания, предоставил в её распоряжение дополнительные ресурсы, пообещал щедрую награду, но…

Но результат отсутствовал.

В последние два месяца Сада резко увеличила число путешествий, сновала из провинции в провинцию, суетилась, почти паниковала, но всё оставалось по-прежнему: инопланетники не появлялись, и Нульчик позабыла о том, что значит душевное спокойствие.

– Корабль у первой мачты только что пришвартовался, – хмуро произнесла Сада, вспомнив о пережитом унижении. – Кто увёл стоянку у нас из-под носа?

– Галанитский цеппель, – ответил Фарипитетчик, поднося к глазам бинокль. – Если угодно, я уточню в портовой администрации, что это за судно.

– Уточни. – Ярость, возникшая при мысли о невыполненном задании, смешалась со злостью от нынешнего унижения, и Сада обрела цель на ближайшую пару дней: решила наказать неведомого путешественника, отнявшего у неё комфортную мачту. – Хочу знать, кто перебежал мне дорогу.

«Это сделал Павел Гатов.

Нет, в действительности он много чего сделал и, уверен, сделает ещё, поскольку является человеком умным и деятельным… Не таким, конечно, деятельным, как Бабарский, – до ИХ Павлу ещё расти и расти, но всё равно очень энергичным. Однако сейчас я рассказываю не о том, что Гатов кипуч, как чайник, а о том, что он спас наши никчёмные жизни.

В паровинге.

Когда Пустота плюнула нами в Менсалу.

К счастью для нашего маленького предприятия, в Шпееве царила глубокая ночь, и неожиданное – вместе с цеппелем – появление паровинга осталось не замеченным ни с земли, ни с грузового судна, в кильватере которого мы прибыли на планету. Но был нюанс: заглохшие двигатели. И ещё два нюанса: мы с Бааламестре без сознания. Валялись, как мешки, совершенно не способные помочь Гатову в борьбе за жизнь. Воздуха всё-таки не хватило, мы с Каронимо заснули добрым крепким сном, из которого не должны были вырваться, и как Павел ухитрился продержаться ту лишнюю минуту до окончания перехода, я не понимаю до сих пор. Он сказал, что презерватив Бааламестре сыграл свою роль, но мне не верится. В презерватив не верится, скорее уж святой Хеш, добрый покровитель цепарей, так изумился, увидев в переходе паровинг, что осенил нас своим благословением.

Хотя… Возможно, нас действительно спас презерватив. Пустота непредсказуема и любит пошутить.

Как бы там ни было, Гатов продержался столько, сколько требовалось. И при этом ухитрился сохранить ясность ума, потому что, когда наш несчастный паровинг вылетел из «окна», Павел не завопил от радости, а сосредоточился на управлении, не позволив машине свалиться в штопор. И ухитрился запустить двигатели. И знаете что? Я – человек современный, даже прогрессивный, я осторожно отношусь к божественной теории сотворения мира, но у меня есть только одно объяснение нашему везению – чудо. И сотворил его мой друг Павел Гатов.

Вот так!

Выровняв паровинг, он вернул нам сознание с помощью энергичных пощечин и найденного в аптечке нашатырного спирта, отпустил пару шуток и устроил импровизированное совещание на тему: «Что делать дальше?»

У ночного прилёта было множество плюсов и только один, но серьезный недостаток: мы совершенно не ориентировались на местности. С другой стороны, никто из нас в географии Менсалы не разбирался, поэтому хоть днём, хоть ночью мы всё равно не знали, куда лететь, понимали только, что должны держаться подальше от населённых мест, чтобы не стать добычей местных вояк. Но в этом решении таился подвох: в безлюдных местах мы не могли починить паровинг, тем более что третий двигатель сдох через час полёта, и одновременно выяснилось, что цистерна с водой пробита в нескольких местах.

В итоге Гатов принял решение садиться на ближайшее озеро и попытаться своими силами привести паровинг в удовлетворительное состояние.

Решение, как выяснилось чуть позже, оказалось ошибочным…»

Из дневника Андреаса О. Мерсы alh.d.

У каждой эпохи свои приметы и символы, идеи и философия, взгляды, проблемы, возможности и цели. Свои герои и свои отходы. Любое общество на любом этапе развития оставляет после себя не только архитектурные памятники, антикварные ценности, накопленные долги и списки казнённых, но и огромное количество переломанного или протухшего барахла, которое через пару-тройку тысячелетий займёт почётное место на полках исторических музеев. Отходы производит любая цивилизация, и именно с их помощью можно составить наиболее полное мнение о том или ином обществе.

Потому что мусор не врёт, рассказывает о нас так, как мы того заслуживаем.

Самые страшные отходы, если в данном случае сей термин уместен, появились в Эпоху Белого Мора, когда на свалки, в буквальном смысле, выбрасывали трупы. Страшная болезнь косила всех: и адигенов, и простолюдинов, жестоко опустошая миры Ожерелья, и оставила после себя бесчисленные братские могилы, ибо в те времена живые не всегда успевали сжигать мёртвых, как того требовали медикусы Доброй Дочери.

В другие Эпохи содержимое свалок было не столь ужасающим, а его количество не превышало минимально возможного уровня, поскольку небогатая жизнь требовала внимательного и бережного отношения к ресурсам: продукты съедали подчистую, одежду носили до состояния крайней ветхости, поломавшийся инструмент переплавляли на металл, а деревянный сжигали или использовали в строительстве. Эта Эпоха отношение к ресурсам не особенно изменила, в большинстве своём люди вели себя экономно, однако постепенно на планетах начали формироваться особенные свалки, ставшие настоящей приметой времени: кладбища брошенной и сломанной техники, куда свозили совсем уж разбитые машины, вероятность восстановления которых равнялась нулю или же требовала несоразмерных вложений.

Самые большие кладбища возникали в богатых мирах, где обилие ресурсов позволяло не придавать особого значения переплавке отжившей своё техники; и на воюющих планетах, где бронетяги и пушки выходили из строя быстрее, чем хилые заводы успевали их утилизировать. На Менсале, разумеется, подобных свалок было в достатке, а самой большой из них по праву считалась Паровая Помойка, привольно раскинувшаяся на тысяче с лишним гектаров трибердийской земли и удивлявшая богатейшей коллекцией всевозможной техники. Бои на севере континента всегда шли масштабные, на оружие губернаторы не скупились, и потому на Паровой можно было отыскать бронетяги из Кардонии и Линги, потрогать каатианскую гаубицу и посидеть в галанитском аэроплане, увидеть обломки цеппелей – унылые остовы разбившихся великанов, останки бронепоездов и переделанных для боя грузовиков, здесь было всё, что некогда воевало, здесь умирало то, чему предназначалось убивать.

В северо-западном углу Помойки стоял небольшой плавильный завод, в недрах которого превращались в металл ненужные детали, и целая шеренга основательно оснащённых мастерских, где приводили в чувство то, что поддавалось ремонту. Здесь же, в мастерских, набирались опыта будущие механики трибердийской армии, а в маленькой школе обучались нехитрым наукам детишки из окрестных деревень, готовясь служить Трибердии там, где требуются грамотные люди. Устройство систематического образования настолько сильно понравилось губернатору, что он официально взял Паровую под высочайшее покровительство, а её хозяин – старый Эзра Кедо – получил пожизненное, ненаследуемое право входить к Его высокопревосходительству без доклада.

Коим, впрочем, ни разу не воспользовался, ибо во дворце бывал крайне редко, предпочитая ему Помойку.

– Чихает?

– Чихает, – убито признался механик, бросив печальный взгляд на провинившийся мотоциклет. – Я дважды проверил: мотор в порядке.

– Но чихает, – многозначительно протянул Эзра.

Однако молодой перепачканный маслом парень намёка не услышал:

– Ага, чихает.

– И ты не знаешь почему?

– Нет.

– А подумать?

– Я думал.

– А головой? – уточнил старик.

– Если головой, то получается ещё хуже, – грустно пошутил механик.

Хозяина Помойки парень знал с детства: сначала в школе воспитывался, теперь по моторной части ума набирался и потому был уверен в том, что шутка будет понята правильно.

Так и получилось. Эзра добродушно рассмеялся, после чего щёлкнул молодого по лбу и произнёс:

– Голова должна была подсказать, что если с двигателем порядок, то проблема кроется в том, что от тебя не зависит. Например…

– Жега снова намудрил с перегонкой нефы!

– Точно. Иди в «горючку» и передай Жеге, что если ещё раз на работе размечтается о девочках, то будет двор подметать, а не раскладывать нефу на фракции.

– Сделаю!

Обрадованный парень рванул к стоящей в удалении «горючке», видной издалека благодаря огромной цистерне с сырой нефой, а усмехнувшийся Кедо цокнул ему вслед языком, поправил шапочку и принялся с удовольствием оглядывать бурлящее хозяйство.

В первой мастерской – она стояла совсем рядом с плавильным заводом – занимались сборкой и разборкой корпусов, установкой броневых плит, переплавкой ненужного хлама, а также ремонтом ходовых частей. В следующем ангаре, таком же большом, как первый, работали специалисты по моторам, кузелям и двигателям внутреннего сгорания, а ещё электрики и единственный в Помойке радист. В соседнем сооружении царствовали оружейники, мечтающие украсить вход в ангар антикварной мортирой столетней давности, но Кедо не позволял; а ещё дальше расположились алхимики, в ведении которых находилась в том числе и «горючка».

И всё это беспокойное хозяйство беспрестанно звякало железом, поругивалось матом, пахло маслом, металлической стружкой, бензином, бегало по всей Помойке в поиске нужных запчастей, ожесточённо спорило у чертежей и искренне, с детской радостью и законной гордостью провожало за ворота каждую восстановленную машину. Это было не просто беспокойное, это было работящее хозяйство, умеющее и любящее создавать, и от понимания этого на душе у Кедо становилось теплее.

На Помойке работало не так много людей, как могло показаться со стороны, но все они были по-настоящему увлечены своим делом, крепко спаяны и безмерно уважали старого Эзру. И это обстоятельство, вкупе с губернаторским покровительством, позволяло Кедо делать вещи невозможные и немыслимые для других обитателей Менсалы.

Например, успешно укрывать в недрах Помойки троих приметных инопланетников.

– Уродец у тебя получается, – с дружелюбной усмешкой произнёс Эзра, медленно набивая трубку душистым табаком. Большому пальцу его правой руки так часто приходилось выполнять эту операцию, что он давно пожелтел от никотина. – Всем уродцам уродец.

– Не уродец, а прорыв, – пробурчал в ответ Гатов. При появлении старика Павел прекратил работу, спрыгнул на землю и принялся вытирать перепачканные машинным маслом руки. – Ходовую хочу улучшить.

– Не только уродец, но и бессмыслица, – продолжил Эзра привычную пикировку.

– Его ещё назовут изобретением столетия.

– В цирке.

– Умные назовут.

Являясь в самый дальний, «резервный» ангар, который он определил в распоряжение гостя, Кедо всегда начинал разговор со смешков в адрес новой разработки Павла, а уж сейчас, когда машину выкатили во двор, на всеобщее, так сказать, обозрение, старик не удержался от особенно долгих замечаний:

– Эту железяку ни под что не приспособишь.

– Очень нужная в хозяйстве вещь.

– Поживешь с моё – поумнеешь.

– Я на такое не рассчитываю.

– Поумнеть?

– Столько прожить.

– Кокетничаешь, – вновь хмыкнул старик, одновременно раскуривая трубку. – Судя по тому, как тебе везёт, проживёшь ты долго.

– Везение может закончиться в любой момент, – заметил Гатов. – Я видел.

– Заканчивается не везение, а вера в себя.

– С этим у меня всё в порядке.

– Вот об этом я и говорю.

Гатов положил тряпку на высоченное колесо и пожал старику руку:

– Доброе утро, Эзра.

– Доброе утро, Павел. – Над мужчинами поднялось облако табачного дыма. – Завтракал?

– Только кофе попил.

– И сразу сюда?

– Ага.

Потому что увлечён. Потому что хочет создавать новое, необычное, странное, но при этом – полезное. И потому что у него получается создавать.

Больше всего на свете Эзра ценил в людях увлечённость, и ему нравилось заботиться о тех, кто увлечён.

– Я принёс тебе пару бутербродов.

– Спасибо. – Павел с благодарностью принял свёрток, но разворачивать не стал. – Не против, если я поделюсь с Мерсой? Он тоже голодный.

– Нет, не против. – Кедо пыхнул трубкой, выдержал паузу, после чего качнул головой: – И всё равно ты лепишь уродца.

– Ты себя в зеркало давно видел?

– А ты – себя? – Старик тихонько рассмеялся.

– Я красив, как дракон из сказки.

– И такой же умный.

– Приятно, что ты это признаёшь.

При взгляде на Павла Гатова, ни при первом, ни при втором и всех последующих, никто, будь он даже семи пядей во лбу, не разглядел бы гениального учёного с солидным академическим образованием и списком изобретений длиной в целую лигу. Невысокий жилистый брюнет – его короткие волосы вечно торчали в стороны, – с ухоженной бородкой, тёмными глазами и слегка оттопыренными ушами, Павел всюду появлялся в чёрных рабочих штанах с накладными карманами и грубом сером свитере с капюшоном, который сейчас, по случаю жары, сменила тоже серая майка. Серая не от грязи, как можно было подумать, учитывая постоянное пребывание Павла в мастерской, а просто серая. По каким-то лишь ему ведомым причинам Гатов одевался только в чёрное и серое. Запястья знаменитого учёного скрывались под многочисленными дешёвыми браслетами из бус, камешков, верёвочек, кожаных ремешков и прочей ерунды, крепкие руки испещрены татуировками, а в левом ухе поблескивала золотая серьга – многие из тех, кто профессионально ходит в Пустоту, твёрдо верят в то, что она способна уберечь от Знаков.

Внешне Павел напоминал лихого цепаря из «старых команд», чтущего традиции и приметы, но только вот вряд ли заурядный цепарь смог бы придумать машину, над которой сейчас работал Гатов, не говоря уж о том, чтобы воплотить свои фантазии в жизнь. Машину, которую Эзра обозвал уродцем.

Впрочем, было за что.

Новое творение Павла являло собой шестиколесный паротяг оригинальной – и это ещё слабо сказано! – конструкции. Ходовую Гатов снял с разбитого кардонийского «Ядрата», но основательно над ней поработал: удлинил оси, поднял на полметра клиренс, убрал два передних, не вписывающихся в замысел колеса, а соответственно изрядно переделал рулевое управление. В результате машина стала шире, но при этом устойчивее, несмотря на то что её днище располагалось примерно в двух метрах над землёй. Позаимствованный с паровинга кузель разместился примерно посреди агрегата, с небольшим смещением к задним осям, надёжно защищался бронёй, и получившаяся башня сильнее всего терзала эстетическое чувство Кедо. Однако обойтись без работающего на Философском Кристалле кузеля не представлялось возможным – только он мог дать тяжеленному агрегату нужную мощность.

Позади паротурбинного двигателя располагался кузов, совмещающий в себе и грузовой отсек, и огневую точку, а впереди – уникальная, невиданная ранее кабина.

Неизвестно, что удалось бы создать Гатову, располагай он, как привык, неограниченными промышленными мощностями, но даже сейчас, вынужденный собирать машину из разрозненных запасных частей, Павел с непринуждённой лёгкостью превзошёл инженерную братию Герметикона, собрав из наклонных плит изящную кабину, обеспечивающую прекрасный обзор водителю и стрелку курсового пулемёта. Кабина плавно переходила в «салон», где были оборудованы спальные места.

– И ты хочешь сказать, что разгонишься на своей каракатице до пятидесяти лиг в час? – недоверчиво осведомился Эзра.

– Разгонюсь и до восьмидесяти, – пообещал Гатов. – Мощная броня только на кузеле, в кабине и кузове она противопульная, всё лишнее я выбросил, так что машина очень лёгкая.

– Не выдержит и одного попадания из пушки.