Пеперль – дочь Жозефины Мутценбахер Жозефина

– Сто шиллингов ни за что ни про что.

– То есть как это ни за что, – спрашивает Пеперль, – разве мы их не заработали?

– Не мы, – уточняет Мали, – заработали эти деньги, а наши пиздёнки.

– Моя пизда и я – это одно и то же, – отрезает Пеперль и добавляет: – Но что же нам теперь делать?

– Ну, надеюсь, кондитерское заведение ещё не закрыто, – в испуге произносит Мали, и обе девчонки бегом устремляются вверх по улице. На Лаудонгассе нет ни одного кондитерского заведения, поэтому они быстро шагают дальше, пока на Альзерштрассе Мали с радостью не вскрикивает:

– Смотри, вон там есть кондитерская! Искать другую сегодня уже некогда, сегодня нет времени сто раз раздумывать о том, что самое бульшее стоит всего десять грошей, но чего потом может надолго хватить.

Острым пальчиком Мали просто показывает на приглянувшиеся шедевры кулинарии, а когда Пеперль без лишних слов показывает продавщице сотенную купюру, той не составляет труда сложить на поднос гору сладкого. Пеперль расплачивается и ещё получает сдачи восемьдесят восемь шиллингов.

– Каждой остаётся по сорок четыре шиллинга, – констатирует Мали с полным ртом, когда они уже направляются в сторону Гюртеля. Продавщица стоит в дверях кондитерской и поочерёдно смотрит то на удаляющихся девчонок, но на сотенную банкноту в руке. «Тут, конечно, – думает она, – что-то не в порядке». Однако истинную причину происхождения у детей такой крупной суммы она, похоже, себе даже представить не может.

– А Ферди, – смеясь, спрашивает Пеперль, – сколько мы отдадим изящному господину? – И сама же со смехом отвечает на свой вопрос: – Этот блядский козёл говна сраного у нас получит!

Мали абсолютно согласна оставить свой собственный заработок у себя.

– Мы ведь как-никак нашей пиздёнкой это заработали, – заявляет она с горячностью, и Пеперль полностью разделяет правоту подруги. Она вспоминает, что из денег графа Кукило потратил на неё только пятьдесят грошей, купив ей мороженое, этот грязный тип, который наверняка рассчитывал, что Пеперль и впредь пойдёт для него ебаться, а ему останется только прикарманивать денежки.

– Этот грязный тип не получит от нас даже паршивого геллера! – решительно произносит Пеперль.

– А что ты скажешь ему, когда он спросит о деньгах? – с опаской интересуется Мали.

– Тогда я скажу ему, этому Кукило, пусть с этого момента он целует меня в жопу и что я ему отныне ничего не дам. Моя манда принадлежит мне, и за мою пизду мужчины должны платить, это ясно как божий день, а я в соответствии с их щедростью тоже буду с ними расплачиваться.

Пеперль стоит у дощатого забора на Вурлицер-гассе и поджидает Мали, которая всё никак не закончит мытьё посуды. Госпожа Вондрачек придаёт большое значение трудовому воспитанию. Пока кухня не вымыта до блеска, Мали не смеет шагу ступить на улицу. Однако, о том, чем девчонка занимается всю вторую половину дня, мать вопросов не задаёт. Она принадлежит к числу матерей, которые убеждены в том, что ебаться можно только по ночам. Мали же по вечерам всегда возвращается домой точно в срок, и этого оказывается достаточно, чтобы у матери не возникало никаких сомнений относительно нравственно безупречного образа жизни дочери. Пеперль внимательно читает различные надписи на заборе. «Пизда это хищный зверь, она питаится еблей!» Ошибка в правописании ей не мешает, и она задумчиво посмеивается про себя. Остановившись у последней планки, она придирчивым взглядом рассматривает изречение и относящийся к нему рисунок. Здесь изображён стоящий углом вниз квадрат с точкой посередине, а рядом – полоса с двумя шарами, остриё которой направлено прямо в центральную точку квадрата. И без написанного ниже изречения: «Хуй и пизда из одного гнезда» – каждому ребёнку понятен смысл этого примитивного рисунка. Но что особенно приковывает Пеперль к данному рисунку, так это не оригинальность поговорки и не тщательность выполненного рисунка, нет. Её привлекает то обстоятельство, что это творение целиком и полностью создано её собственной прилежной рукой. Пеперль никогда не пройдёт теперь мимо дощатого забора, не взглянув с исключительным удовлетворением на плоды своих художественных стараний. Пеперль позванивает тремя шиллинговыми монетами в кармане и глубоко вздыхает: это всё, что у неё осталось от заработанного на Лаудонгассе. Четыре дня она с Мали и с ещё несколькими любимыми подругами по школе вели поистине шикарную жизнь в окрестных кондитерских и кофейнях, но теперь наступил конец. Три вшивых шиллинга, и вот с ними она сегодня собирается отправиться в Пратер. Она ужасно досадовала на себя, что мысль сходить в этот увеселительный парк не пришла ей в голову намного раньше, потому что для подобной прогулки денег нужно гораздо больше. Этими же тремя шиллингами она не бог весть как осчастливит владельцев карусели. Впрочем, может быть, в Пратере встретится кто-то, кому захочется воспользоваться её пиздой и дать ей за это денег. При этой мысли лицо её заметно веселеет. Со вчерашнего дня она то и дело возвращалась к мысли, не пойти ли всё же к господину Кукило, однако всякий раз она эту мысль отбрасывала с ходу. Она уверена, что тот страшно её изобьет, а к побоям у неё никакой охоты не было. И вовсе не из-за боли, потому что боль проходит, да и, кроме того, она не так уж неприятна, как кажется. «Напротив», – думает она и с лёгкой дрожью через дырку в кармане платья слегка дотрагивается до пиздёнки. Нет, побои и боль здесь ни при чём, но её просто больше туда не тянет: её любовь к нему испарилась, его тонкая макаронина больше не представляет для неё ничего сверхъестественного.

Конечно, дубина с Лаудонгассе доставила ей заведомо большее удовольствие. Пеперль из тех, кого народная молва называет «аппетитной девчонкой». Она любит хуй и верна ему ровно столько, сколько времени он торчит у неё в пизде. А сразу после этого, как говорится: «Из пизды долой – из сердца вон». Но чего она особенно не может простить Кукило, так это того что он забрал себе все деньги графа и пребывал в полной уверенности, что и впредь может всегда так поступать. Ладно, он говорил ей, куда следует идти, это действительно правда, и с этим положением дел Пеперль тоже согласилась бы, да. И если бы он, по крайней мере, с ней поделился, ну, скажем, пополам, тогда всё было бы в порядке. Но раз он поступил именно так – нет, и ещё раз нет! Таким образом, Пеперль решила действовать самостоятельно и сочла это решение единственно правильным. Мужчин вокруг предостаточно, у каждого есть хуй и каждому хочется ебаться. А что есть у неё? Да, у неё есть манда, у неё есть дырочка, и свою пизду она для этой цели предоставит в их распоряжение. И даже сделает это с большим удовольствием. Следовательно, сейчас речь идёт скорее о том, чтобы установить связь между её пиздой и хуями мужчин, готовых за это платить. Комплексом неполноценности Пеперль не страдает, ну нет его у неё, и она твёрдо убеждена, что сумеет справиться с поставленной задачей.

С развевающейся юбкой Мали торопливым шагом переходит улицу.

– Сервус, Пеперль, – запыхавшись, говорит она, – долго тебе пришлось ждать?

– Довольно долго, ну да ладно, сколько у тебя денег ещё осталось?

Мали роется в кармане и извлекает оттуда два шиллинга и восемьдесят грошей. Она вручает эту сумму Пеперль и с сожалением произносит:

– Это всё, что у меня ещё осталось от моего первой платы за любовь.

– Ничего, у меня тоже есть три шиллинга, стало быть, общим счетом, получается пять восемьдесят.

– Ну, тогда это ещё терпимо, можно что-нибудь предпринять.

Поездка в вагоне городского трамвая долгая, но приятная. Девочки размещаются в одном отделении с каким-то пожилым господином. Тот сидит напротив и, не проявляя никакого к ним интереса, через их головы смотрит в окно. Вдруг Мали, хихикая, показывает на сидящего напротив пассажира. Её взгляд при виде мужчины в последнее время направлен, прежде всего, на ширинку, и сейчас она сразу же замечает, что старик напротив позабыл застегнуть на штанах пуговицу. Однако Пеперль не поддерживает её глупого хихиканья, а пристально смотрит в глаза мужчине, лицо у которого покраснело. Медленно и словно бы случайно она немного раздвигает ноги и одаривает его улыбкой. Лицо мужчины краснеет ещё сильнее, он точно завороженный пялится на голые коленки и икры Пеперль. Она ощущает его взгляд прямо как поглаживание по коже и пытливо оглядывается по сторонам, желая сориентироваться в обстановке. Вагон почти пуст, только в переднем отделении едут две увлечённо сплетничающие женщины да какой-то господин, читающий газету. Кондуктор, прислонившись к поручням, стоя дремлет на площадке. Тогда Пеперль смелеет и как бы случайно поднимает юбку ещё выше. Она туго обтягивает ей ляжки и ещё немного их приоткрывает. В то же время она как ни в чём ни бывало оживлённо щебечет с Мали, будто совершенно не замечая присутствия постороннего. Правда, её пальцы нервно теребят подол, то подтягивая его повыше, то снова его одёргивая. Но подтягивание вверх неизменно сопровождается лёгким подъёмом юбки. Пожилой визави тяжело дышит. Ему достаточно лишь немного склонить голову набок, чтобы без труда разглядеть пятнышко тёмных волос, оттеняющих пиздёнку Пеперль. Краешком глаза Пеперль незаметно изучает сидящего напротив. По дорогому костюму и, прежде всего, по толстой роговой оправе очков она делает вывод, что у него есть деньги! Для проверки результатов своих наблюдений на практике она высоко поднимает одну ногу на сидение и возится с ремешком туфли. Этот манёвр длится лишь несколько секунд, однако этого для Пеперль вполне достаточно, чтобы откровенно продемонстрировать свою талантливую пизду пожилому господину и дать ему возможность в полной мере насладиться нежданно-негаданно представившимся случаем. Глаза у того сразу же полезли из орбит, руки начали мелко дрожать, однако, всё это быстро кончилось. Пеперль подчёркнуто неторопливо опускает ногу с сидения и тщательно приводит юбку в порядок. Таким образом, представление окончено, занавес опущен, и девочка с невинной улыбкой смотрит на совершенно выведенного из равновесия мужчину.

– «Звезда Пратера», – картаво объявляет остановку кондуктор.

Девочки встают, медленно проходят вперёд, и Пеперль при этом, как бы нечаянно, крепко трётся о колено мужчины. Потом они проворно выпрыгивают из вагона, Мали подхватывает Пеперль под руку и хочет поскорее утащить её подальше, однако Пеперль шагает подчёркнуто медленно, поскольку надеется, что господин всё-таки пойдёт за нею следом. Она бросает косой взгляд через плечо и видит, как мужчина колеблется. Тогда она ободряюще ему улыбается. Оглянувшись через минуту ещё раз, она видит его уже стоящим у ворот одного дома на Гейнештрассе. Он делает едва заметный кивок головой и исчезает в воротах.

– Пойдём, Мали, – говорит Пеперль, разворачиваясь на пятках. Она быстро устремляется за стариком. Мали сначала не понимает, что всё это значит, однако, стоило ей увидеть стоящего в подворотне старика, ей всё сразу становится ясно. Когда они приближаются к мужчине, тот спрашивает:

– Ну, и что же мне с вами делать?

Пеперль, глядя на него, улыбается и предлагает:

– Хотите подержать нас за пиздёнку?

Она произносит это безо всякого стеснения и при этом сразу же задирает юбку. Мужчина смотрит с вожделением и уже вынимает было из кармана руку, чтобы схватить Пеперль. Но та моментально одёргивает подол и спрашивает:

– А что вы нам за это дадите?

На физиономии пожилого господина отражается разочарование.

– Так, стало быть, вы шлюхи и хотите получить деньги!

– Конечно, а как же вы думаете, – решительно заявляет Пеперль, – вы полагаете, что мы дамы-благотворительницы из ордена Южного Креста? Разумеется, мы шлюхи, и одно я вам прямо скажу: деньги в руки – будут звуки!

Она снова задирает юбку, и на сей раз сразу до пупа. Одновременно она расставляет ноги. Мали, которая до этого момента только смотрела и слушала, делает то же самое, и мужчине теперь представлен вид двух юных пиздёнок, очень красивых пиздёнок, и изо рта у него начинают течь слюнки.

– И сколько же вы просите? – спрашивает он, опасливо оглядываясь по сторонам.

– Пятьдесят шиллингов, – отвечает Пеперль, – но за эти деньги вы можете и полизать меня, и отъебать.

– Тут это невозможно. А вдруг кто-нибудь сюда явится?

Его рука хватается за пизду Пеперль, и пальцы сразу же нащупывают секель.

– В такой шикарный дом никто не войдёт, – объясняет Пеперль, – Мали может посторожить у ворот дома, чтобы нам никто не помешал.

Мали тотчас же послушно занимает позицию у ворот дома и рукой подаёт сигнал, что можно приступать. Мужчина принимается играть пиздёнкой Пеперль и сразу же даёт ей в руку свой хер. Такая крохотная макаронина для Пеперль что-то новенькое. Мягким, ссохшимся комочком кожи лежит она в её ладони.

– Возьми в рот, – приказывает старик.

Пеперль нагибается и начинает лизать. От добросовестного обхождения, какое Пеперль ему оказывает, хер даже становится чуточку больше, однако достойного вида по-прежнему не принимает. Она сосёт и лижет, оттягивает вниз и поднимает крайнюю плоть, ласкает языком головку члена, а дрожащая рука старика ковыряется у неё в пизде. «Палец мало смыслит в данном деле», – думает про себя Пеперль, когда чувствует, как наполовину отвердевшая макаронина начинает подрагивать у неё во рту. В этот момент старик вынимает руку из её пизды и обессилено прислоняется спиной к стене. Пеперль даёт херу выскользнуть, продолжая его поглаживать, и видит, как из него стекает и капает на пол тонкая, серо-белая ниточка спермы. Теперь она суёт ладонь в карман платья, и сама поигрывает с пиздёнкой. Отдышавшись, старик неторопливо прячет свою макаронину в брюки, бросает на Пеперль злобный взгляд и широким шагом убегает на улицу.

Пеперль в полном недоумении и растерянности провожает его глазами и идёт к Мали.

– Сколько он тебе дал? – ревниво спрашивает подруга.

– Нисколько! Ни гроша!

– Вот мерзавец! Какой негодяй! – совершенно обескуражено произносит Мали.

– А ведь я ему ещё и лизала, я себе этого никогда не прощу, вот сучара, вот ничтожество мелочное!

Обе девочки оцепенело глядят вслед удаляющемуся старику, фигура которого в эту минуту растворяется в сутолоке гуляющей по Пратеру публики.

– Ну, попадись он только мне ещё раз! – в сердцах клянётся Пеперль. – Отныне сперва деньги, а уж потом пизда. Я даже предположить не могла, что такой солидный господин окажется настолько вульгарным. Заставить лизать себе штуковину совершенно бесплатно. Да, век живи, век учись, как всегда говаривает моя тётка. – Пеперль места себе не находит от бессильной ярости и праведного негодования. – Будь мне наперёд это известно, я бы ему, сучаре, макаронину откусила! Но больше со мной никогда ничего подобного не случится. Ладно, давай на карусели прокатимся, иначе я с ума сойду от бешенства, пойдём, Мали.

Рука об руку шагают две юные бляди по Звезде Пратера в направлении парка аттракционов, и когда затем, оседлав розового поросёнка, Пеперль блаженно взлетает и опускается на карусели, она уже и думать забыла о том, что сегодня она впервые имела дело с клиентом, убегающим, не заплатив.

«Жизнь чудесна!» – думает девочка, взлетая высоко вверх на стремительно крутящихся цепях карусели. Её голые ноги описывают большие круги, её юбка вспархивает и надувается встречным потоком воздуха, обнажая ляжки до самого живота. Пеперль не замечает, что даёт сейчас даровое представление для разрастающейся толпы мужчин, которые собираются у подножия аттракциона и, задрав головы, с восхищением глазеют на отчаянную девчонку. Ещё раз и ещё раз, всё снова и снова Пеперль отсчитывает очередные двадцать грошей, и, качаясь, взлетает в блаженном самозабвении. Потом она спускается на твёрдую землю, потому что у неё остался только один шиллинг, а его задумано приберечь для цирка.

Ещё не отдышавшись окончательно после невинного наслаждения, две подруги протискиваются сквозь сплошную стену парней. Они чувствуют руки, неловко похлопывающие их по жопе, хватающие за маленькие груди и, не противясь этим незамысловатым знакам внимания, только смеются в ответ. Они неторопливо бредут по Пратеру, останавливаясь у каждого балагана, последний шиллинг жжёт им карман. Но они ни в коем случае не хотят истратить его, потому что их так манит, так влечёт цирк, как будто от него зависит их счастье.

«Если бы этот облезлый пёс дал мне хоть десятку, – размышляет Пеперль, – сколько удовольствий можно было бы себе доставить. Но хочется надеяться, что ещё отыщется человек, который меня выебет, потому что я и сама сейчас не прочь поебаться, а потом он ещё и заплатил бы за это. Только на сей раз до того, как вставить мне в пизду свою похотливую палку».

Они пробираются дальше, и внезапно Пеперль замедляет шаги и как вкопанная замирает перед одним балаганом. Там, на помосте, стоит исполинского вида богатырь с горами мускулов на обнажённом торсе, руках и ногах, на нём только коротенькие штаны. А зазывала пронзительным голосом сообщает «почтенной публике», что Голиаф уложит на лопатки любого мужчину, который пожелает выйти на ринг и побороться с ним. С дамами он проделает это и без борьбы. Так добавляет глашатай. Он орёт и вопит так, что по его впалым щекам течёт пот, а Пеперль пожирает полуголого атлета глазами.

– Послушай, – с тоской обращается она к Мали, – такой тебя может запросто на свою макаронину поднять, я бы охотно с ним прямо сейчас поеблась, и ему даже не нужно было бы мне ничего платить.

Только с большим трудом Мали удаётся оттащить разгорячившуюся подругу, да и то лишь после того, как борец скрывается в недрах балагана. Представление начинается, и Пеперль во что бы то ни стало желает попасть внутрь, но потом в ней всё же перевешивает мысль о цирке. Ибо цирковой городок уж больно манит к себе всем своим великолепием. Множество электрических лампочек горят там, невзирая на ясный полдень, венок сияющих огоньков очерчивает силуэт шапито. Ковбои в длинных кожаных штанах взнуздывают перед входом благородных коней. Семья арабов, одетых в наряды с разноцветными блёстками, как раз в этот момент исчезает за одним из жилых вагончиков, плотной стеной окружающих гигантский шатёр. Девочки стоят и, разинув рот, взирают на всю эту сказочную роскошь. Мали потеет от возбуждения, так что шиллинг, который она крепко сжимает в ладошке, уже совершенно мокрый. Зычно трубит слон и откуда-то издалека ему вторит рычание льва.

– Что это было? Может бегемот или даже дракон? – с надеждой в голосе спрашивает Мали, ибо её заветная мечта однажды увидеть настоящего дракона.

Тогда Пеперль предлагает:

– Пойдём, купим билеты.

Они становятся в конец очереди перед жилым вагончиком с вывеской «Касса». Но в результате терпеливого ожидания у билетного окошка их ожидает большое разочарование. Самое дешёвое место стоит, оказывается, шиллинг пятьдесят. Пеперль предпринимает попытку уговорить Мали одолжить ей свои пятьдесят грошей, она обещает ей, потом до мельчайших подробностей рассказать ей всё, что увидит в цирке. Однако Мали не соглашается. Она отвергает любое капиталовложение за удовольствие из вторых рук. Пеперль глубоко вздыхает, и глаза её с надеждой начинают рыскать по сторонам, не найдётся ли человека, готового дать ей несколько грошей за подробное знакомство с особенностями её анатомического строения. Но все взоры, к сожалению, устремлены на чудесный шатёр, никто не обращает внимания на демонстративно выставленные грудки или на кокетливое виляние жопкой.

– Пеперль, прочитай-ка, что там написано, – взволнованно просит Мали и сразу же сама принимается разбирать по слогам: – «Показ представителей фауны всего за шестьдесят грошей!» Скажи, а что такое «фауна»?

– Какая же ты всё-таки глупая, – свысока замечает Пеперль, – «показ фауны» означает зверинец!

– Ну, тогда давай посмотрим зверинец, не хочешь?

После недолгого размышления они покупают два билета в «богатый экспонатами зоопарк», как он красиво называется на афише.

Уже через две минуты они стоят в полутьме соседнего шатра и вдыхают воздух, насыщенный густыми запахами «представителей фауны». Пеперль взволнованно тянет носом, ей вдруг становится смешно.

– Скажи, что с тобой опять приключилось, чего ты глаза закатываешь? – любопытствует Мали.

– Да уж запах больно приятный, пахнет путом и ещё бог знает чем, но пахнет приятно. Такой запах очень меня возбуждает, а тебя, Мали?

Однако Мали уже совершенно не слушает, она зачарованно замерла перед парой маленьких тигрят, которые, играя, катаются по клетке и лапой отвешивают друг дружке оплеухи. Сквозь разделяющую их решётку за вознёй своих отпрысков наблюдает тигрица-мама, тогда как тигр-папа расхаживает взад и вперёд, рыча так, что сотрясаются прутья клетки. Мощным хвостом он стегает себя по тяжело вздымающимся от дыхания бокам и со злобным коварством косится на нескольких посетителей зверинца. Здесь, конечно, собралось не много народу. Пеперль видит лишь нескольких старых дев, которые с жадностью пялят глаза на хищных зверей. Пеперль тянет подругу дальше. Они смотрят слонов, которые в ожидании подачки тянут к ним хоботы, в обезьяньей клетке разглядывают старого шимпанзе, который со скуки неторопливо поигрывает своим отростком, ярко-красной шишкой торчащим из шерсти. Взор девочек какое-то время прикован к этому предмету. Но потом они всё-таки идут дальше. Отодвинув занавес, они оказываются в шатре лошадей. И вновь Пеперль с наслаждением потягивает носом, ибо запахи, скопившиеся в здешнем воздухе, ещё интенсивнее и насыщеннее. Она снова уже продела руку сквозь карман платья и поигрывает секелем, который, словно надышавшись весёлой цирковой атмосферы, встаёт в боевую готовность, и она чувствует, что пиздёнка у неё тоже увлажняется.

– Смотри, Пеперль, посмотри туда, посмотри на ту белую лошадку!

Точно притянутая магнитом, Пеперль подходит вплотную к животному и нагибается, чтобы разглядеть получше. Жеребёнок ржет и раздувает ноздри, длинным, пышным хвостом он бьёт себя по бокам и нетерпеливо перебирает копытами. Но не это так привлекает в нём Пеперль. Она пристально всматривается под лошадиное брюхо, из-под которого, всё удлиняясь в размерах, книзу вырастает розового цвета хуище толщиной в человеческую руку. У Пеперль от этого зрелища дух захватывает.

– О господи, – произносит она, сглатывая слюну, – нет, ты только погляди, вот это елда!

– Скажи, как ты думаешь, а можно было бы с таким конём человеку по-настоящему поебаться?

– Да что ты, – говорит Пеперль, оцепенело уставившись на розово-красное чудо перед глазами, – такой же пиздёнку разорвёт в клочья. Он может драть только лошадь, потому что у лошадей пизда гораздо больше, чем у людей.

– Скажи, а ты уже когда-нибудь видела, как ебут лошадь?

– Да, разок приходилось, – мечтательно отзывается Пеперль, погружаясь в воспоминания, – однажды на конюшне. Это был чёрный как уголь жеребец, и у него была такая же громадная булава, как у этого белого коня здесь. Знаешь, кобыла визжала как резаная, когда он на неё наскочил, и даже плакала, слёзы так и текли у неё из глаз. Конь же никаких особых движений не делал, чтобы её выебать, просто всадил ей и стоял, вот тебе крест, так и было. И как только жеребцу удаётся такое выделывать. Ты себе это можешь представить?

– Нет, – признаётся Мали и опускается на корточки рядом с подругой. Она внимательно смотрит на конский хуй, и её маленькая ладошка как бы сама собой растирает пиздёнку.

– Послушай, Пеперль, я не прочь была бы прямо сейчас поебаться, а ты нет?

– Конечно, чёрт побери, хотя бы даже с собакой!

Девочки сидят чуть ли не на земле и обрабатывают себе пизды, думают только о ебле и не видят, что вокруг происходит. Взгляд устремлён на гигантский хуй животного, а рука держится в пизде, и в голове одна-единственная мысль.

Поебаться бы и кончить! Им абсолютно без разницы, кто сейчас воткнул бы свой хуй в их грот удовольствия, лишь бы вообще кто-нибудь это сделал.

– Гав… гав… гав… – раздаётся вдруг у них за спиной.

Девочки вздрагивают от неожиданности и оборачиваются. Перед ними, нагло ухмыляясь, стоит здоровенный негр. Крепкие мускулистые руки его украшены костяными кольцами, короткая набедренная повязка – вот и всё его одеяние. Голова его покрыта короткими курчавыми волосами, в которые вставлены отливающие золотом стрелы. В левой руке мужчина держит щит, а правой сжимает длинное копьё.

– Пресвятая богородица! – в ужасе вскрикивают девочки и пытаются убежать.

Негр, широко расставив ступни с длинными пальцами, звонко хохочет и затем с его пухлых губ слетает фраза на чистейшем венском наречии:

– Чего вы так перепугались, я же вас не укушу.

– Кто… кто вы такой? – спрашивает Пеперль, постепенно отходя от пережитого ужаса.

– Я Шурль Пеханек со Штеффельгассе, ваш покорный слуга.

– Но ведь вы же… негр, или вы всё-таки не настоящий?

Успокоенная звучанием родной речи, Пеперль осторожно щупает повлажневшими пальцами чёрную кожу.

– Да, Мали, он всамделишный венский негр. Но скажите на милость, как такое вообще может быть? В Вене ведь нет негров!

– В Вене мы все негры, но чёрная кожа только у некоторых. Вот так-то. Когда моя мать была молоденькой девушкой, она во время проведения Всемирной выставки[2] влюбилась в негра из «Африканской деревни» племени ашанти.[3] Вскоре после завершения выставки все ашанти вымелись восвояси, а моя мать осталась здесь с пузом. Ну, а из пуза, стало быть, появился я. И с тех пор я, таким образом, являюсь одним из немногих настоящих венских негров. Ну, теперь есть вопросы?

Пеперль кокетливо вертится и искоса поглядывает на крепкие мускулы под лоснящейся, натёртой маслом кожей. Чёрный Шурль заливисто хохочет и потом делает то, что сделал в момент начала знакомства, он лает:

– Гав… гав… гав…

Девчонки отшатываются назад.

– Послушай, мне кажется, что у тебя не все дома, – говорит Мали.

– Да нет, – успокаивает её негр, – я не спятил с ума. Просто твоя подружка сказала, что очень хотела бы поебаться, пусть даже с собакой. В таком случае я и есть та собака, и нахожусь в полном распоряжении дам, – завершает он монолог элегантным расшаркиванием.

Мали хихикает, а Пеперль немного смущённо оправдывается:

– Вы, верно, ослышались, я такого не говорила, а, кроме того, сюда в любой момент кто-нибудь может войти!

– Но кто же собирается ебать вас прямо здесь, у меня есть гардероб, куда ни одна собака не заглядывает. Итак, не стоит зря языком молоть и терять время, пойдём ко мне!

Девочки бредут по зверинцу за чернокожим исполином, но теперь они почти ни на что не смотрят. Только возле шимпанзе они ненадолго задерживаются, уж больно здорово тот онанирует, а мимо такого зрелища Пеперль, конечно, пройти не может. Через кучи всякого имущества они вскоре выбираются наружу и вслед за Шурлем шмыгают в зелёный жилой вагончик. В помещении царит таинственный полумрак, по стенам развешены фантастические наряды из Центральной Африки рядом с обычным коричневым костюмом Шурля, а в одном углу большой грудой свалена наполовину потускневшая мишура былого великолепия. Сильная рука Шурля с интересом проходится по остреньким грудкам Пеперль, и он заявляет:

– Раздевайся, малышка, – и облизывает свои тёмно-фиолетовые губы.

Пеперль уже берётся было за застёжки платья, когда её вдруг осеняет идея:

– А нам тогда можно будет попасть на цирковое представление? – спрашивает она.

– Разумеется, можно, но сейчас поторапливайся и смотри за тем, чтобы тряпки не попадали на пол.

– Сперва я хочу получить билеты, – требует девочка, – мне один уже наобещал сегодня, а потом дал дёру. Давай-ка сперва билеты.

– М-да, ты стреляный воробей.

В тоне Шурля слышатся нотки одобрения. Он роется в кармане брюк, висящих на стене, и протягивает Пеперль две квитанции на получение входных билетов, которые мгновенно исчезают в бездонном кармане её платья. После этого она в два счёта освобождается от платья и сорочки, Мали следует её примеру, и теперь девочки совершенно голые стоят перед Шурлем, который аналогичным образом снимает с себя набедренную повязку и узенькие потайные штанишки, спрятанные под нею. Тёмной угрозой стоит исполинский негр с отливающими золотом стрелами в волосах перед девочками. Пеперль с всё же чуть-чуть дрожит. Однако, как только чёрная рука ложится ей на плечо, по спине у девочки пробегают волны сладострастного озноба. Пеперль вопросительно смотрит на чёрнокожего великана, тут он подхватывает её и одним-единственным взмахом бросает на кучу попон, сваленных в углу. Тяжело дыша, он склоняется над девочкой и, чмокая, прижимает свои пухлые губы к её маленьким сиськам. Подобное действо для Пеперль аналогично подаче электрического тока к установке. Стоит поцеловать или сжать розовые соски её грудей, как ноги у неё тотчас же автоматически раздвигаются. Теперь рука Шурля со знанием дела принимается за её пизду. Негр умело раззадоривает секель Пеперль и так ловко вводит свой мускулистый палец в отверстие пизды, что жопа девочки в тот же миг начинает приплясывать. Шурль целует соски, потом поцелуи переходят в покусывание. Его губы всасывают нежную плоть грудей, а зубы глубоко погружаются в мерцающую в полутьме кожу. Пеперль вскрикивает от боли и наслаждения одновременно, она извивается под чёрными руками, которые всё крепче сдавливают, мнут и тискают свежую девичью плоть. И тут чёрный атлет неожиданным приёмом взмахивает на мягкий лилейный трон и ловко втыкает могучий хуище с фиолетовой залупой в намокшую от желания пиздёнку. Толчки у него не прямые, он не просто входит и выходит как поршень. Он поворачивает тело круговым движением живота. Великолепный хуй негра Пеперль чувствует повсюду, похоже, им заполнено каждое отверстие её тела, даже в ушах и в ноздрях она ощущает похотливое щекотание и жжение.

– Святые угодники, – кричит она. – Мали, да он ебёт меня лучше любого жеребца.

И она с таким воодушевлением отвечает на его толчки, что его чёрная мошонка отплясывает канкан на её белой жопе. Мали стоит к ним вплотную и пальчиком высверливает себе пиздёнку. Непосредственная близость совокупляющейся пары приводит её в ужасное возбуждение. Чёрный исполин, который в бешеном темпе опускается и поднимается над телом её подруги, вызывает у неё непреодолимо страстное желание тоже заполучить хер. Чтобы хоть чем-то занять себя, Мали гладит своей крохотной ладошкой жопу и ляжки негра, а когда она ловит его раскачивающуюся, точно маятник, мошонку и ввинчивает ему в сраку пальчик, он тотчас же начинает трубить как олень. Только два слова, но с таким воплем, что начинают сотрясаться стены вагончика, выталкивает он из себя:

– Я… спускаю!..

Его ладони отбивают дробь на груди Пеперль, та же, однако, не чувствует совершенно ничего, настолько глубоко погрузилась она в пучину наслаждения. Потом он, резко выпрямившись, рывком поднимается в высоту вместе с девочкой, ноги которой цепко сомкнуты у него на спине, прежде чем та успевает опустить их снова на ложе. С бульканьем и хлюпаньем изливается сперма в пизду Пеперль, заглатывающую и заглатывающую всё без устали, так что ни единой капельки не пропадает даром. Негр поднимается на ноги, но когда Мали не без робости берётся за его обвисающий хер, он её довольно грубо отпихивает.

– Оставь меня с этой еблей. Я ещё от прошлой ебни не очухался. От вас, баб, просто покою нет никакого. И когда вы угомонитесь! Стоит мне только посмотреть на любую, у неё сразу коленки подкашиваются, и она готова тут же сервировать мне свою пизду на тарелочке с голубой каёмочкой. Ах, иногда мне даже страшно становится!

– А вот мне никогда не страшно, я ебусь в своё удовольствие, – без лишней скромности отзывается Пеперль, – и нечего тебе, Шурль, теперь ругаться, ты ведь сам захотел поебаться, а раз уж тебя страх берёт, не надо было приниматься за еблю.

– Меня, во-первых, привлекли твои маленькие сиськи, и, во-вторых, то, что ты ещё сущий ребёнок.

Негр устало опускается на стул.

– То есть, я полагал, что ты ещё ребёнок, но оказалось, что ты уже самая что ни на есть прожжённая блядь!

– А я вот ещё ребёнок, – запальчиво произносит Мали и становится прямо перед мужчиной. – У меня и на пиздёнке-то всего несколько волосков!

– Не устраивай рекламу своей лысой пиздёнке, – с раздражением восклицает Пеперль. – Разве ты не видишь, что у него на тебя не стоит! Оставь его в покое, – и, обернувшись к негру, спрашивает: – Не возьму в толк, ты ещё совсем молодой, а уже так утомился от женщин?

– Да, моя милая, если бы тебе довелось хоть раз проделать то, что приходится проделывать мне, тебя тоже взяла бы оторопь. Когда я был ещё маленьким мальчиком, девчонки уже тогда всё время хотели поиграть с моей макарониной, потому что он был чёрным, то есть, не чёрным, собственно говоря, а тёмно-коричневым. А когда я затем подрос, стал взрослее и вполне созрел для ебни, пизды выстроились ко мне в бесконечную очередь. Домохозяйка, соседка, привратница, хозяйка бакалейной лавки и множество других, всем хотелось, чтобы я их выеб. Я не мог угнаться за их запросами. Вот так-то. А с тех пор, как я работаю в цирке, этому вообще конца-края не видно. Я уже всех перетёр, от директрисы до самой молоденькой из «гёрлс». Я думал, что, получив от меня удовольствие, они оставят меня в покое. Да нет, говно сраное. Мне от баб просто спасения нет. Срань говённая! Я не могу просто так исчезнуть после представления, потому что на улице перед цирком меня подкарауливает бабьё, сидевшее в ложах. Говорю тебе, эти утончённые дамы, они-то и есть настоящие свиньи. Наиболее изощрённые из этих салонных блядей чаще всего просят меня ебать их в жопу, потому что боятся, как бы я им пузо не набил, в результате чего на свет может затем появиться негритёнок, а супруг при этом разозлится. Меня лично всё это давно уже не волнует и единственное, к чему у меня ещё сохраняется аппетит, так это маленькие школьницы, но они-то как раз меня и пугаются. Я потому вас и захомутал, что вы выглядели школьницами, но при этом Пеперль оказывается уже проёбанной вдоль и поперек шлюхой, да и ты тоже станешь ничем не лучше.

С этими словами он легонько пощипывает Мали за крошечные титьки, и Мали с нескрываемой гордостью подставляет ему своё богатство.

– Я ещё хожу в школу, – клятвенно заверяет она, ибо после состоявшегося разговора она всё же надеется, что он возьмёт-таки её в оборот. – Я хожу в первую ступень народной школы, мне нет ещё и двенадцати лет.

– На пять годков ты уже слишком стара для меня, – с сожалением роняет Шурль. – Мне бы хотелось продрать когда-нибудь настоящую целочку, например, девочку из первого класса, лет семи или, в крайнем случае, восьми. Вот это было бы нечто!

Размышление распаляет его. И с мыслью о такой ебле он, в качестве её заменителя, поигрывает пиздёнкой стоящей перед ним Мали, которая сразу выпячивает живот ему навстречу и раздвигает ноги, потому что шевелящийся в раковине палец её возбуждает.

– Лет, значит, от семи до восьми, – вслух размышляет Шурль, при этом ещё глубже проникая пальцем в пиздёнку, чем вызывает у Мали короткий резкий вскрик наслаждения. – Да, вот это было бы что-то, но, увы, – вздыхает он с сожалением.

На некоторое время в тесном помещении воцаряется тишина; слышно только дыхание Мали, которое постепенно становится всё учащённее. Пеперль лежит на ворохе накидок и с интересом наблюдает, как обрабатывают пальцем её подружку. Внезапно Шурль, кажется, принимает решение. Он высоко поднимает Мали и ставит её себе на колени.

– Голая пизда, как ни крути, она и есть голая. Я тебя полижу немного.

Он наклоняет голову вперёд, и его широкий, как у собаки, язык, лижет сначала коленки Мали, затем пробирается выше по ляжкам и ныряет в пизду. Мали растопыривает дрожащие ноги, чтобы облегчить ему задачу. Шурль обеими руками сжимает её жопку, а его ладони так широко растягивают её белые ягодицы, что взору предстаёт дырочка, которую французы столь галантно называют feuille de rose.[4]

Пеперль вдруг одолевает соблазнительное желание, она смотрит на эту картину и, словно притянутая магнитом, подходит к Мали и втыкает острый розовый язычок в её сраку.

– Иисус, пресвятая дева, – стонет Мали, сотрясаясь от сладостного ощущения. Она действительно ещё ребёнок. – Мамочка родненькая, хорошо-то как!

Да, она в любых случаях, больно ли ей или ей радостно, всегда зовёт мать, которая, впрочем, едва ли очень обрадовалась бы, увидь она доченьку в подобной ситуации.

Язык чёрнокожего исполина и язык белокожей малышки отдаются делу серьёзно, с большим терпением и наслаждением. Негр лижет так, что с губ его капает натекший в пизду сок, по временам язык Шурля выползает из разгорячённой пиздёнки и широкими, чувственными мазками проходится по животу Мали. Но как только он делает это, рука Мали тут же хватает его кудрявую голову и снова водворяет её на место, к себе в пизду. Язык Пеперль остро втыкается в узкую сраку, затем проникает глубже и по дороге, в конце концов, встречается с языком Шурля. Мали судорожно подаётся то вперёд то назад, она кричит, стонет и всё снова призывает мать в свидетели того, насколько же ей сейчас хорошо. Мягкими шлепками Пеперль поначалу принимается обрабатывать белые полужопия Мали. Но как только она замечает, что от её ладоней остаются следы, удары становятся сильнее, а потом ещё сильнее. При этих сильных ударах, от которых живот Мали всё резче наползает на лицо Шурля, тот снова возбуждается, и его рука на ощупь пробирается между ногами Мали и отыскивает пиздёнку Пеперль. Под воздействием нежных пальцев, которые быстро пробегают по её вечно голодной пизде, Пеперль воркует точно голубка. И в надежде на то, что негр действительно выебет её ещё раз, она извлекает язык из заднего прохода подруги, становится возле Шурля и, нагнувшись, с неторопливым восторгом придвигает рот к его хую. Вот это настоящий хуй!

Она рассматривает мошонку вблизи, затем благоговейно, словно очень вкусную конфету, берёт в рот сиреневую головку и принимается нежно поигрывать кончиком языка. Постанывания Шурля дрожью отдаются в пиздёне Мали, его язык выбивает на её секеле барабанную дробь. Пеперль продолжает лизать, и вскоре ствол приобретает такой объём, что уже не помещается у неё во рту, грозя разорвать обнимающие его губы. Пеперль сжимает поршень обеими руками и, крепко удерживая, нежно его поглаживает, а её ласковый язычок описывает круги, ублажая головку.

– Мамочка, – кричит Мали, – мамочка… я больше не могу… а-а-а… вот, сейчас!

Тогда Шурль в самозабвенном экстазе отметает Пеперль в сторону, хватает стоящую на коленях девочку и, бросив навзничь, одним махом насаживает Мали на восставший кол. Огромными ручищами подхватывая ребёнка под плечики, он высоко его приподнимает, а потом снова ввинчивается твёрдым хуем в безволосую пиздёнку. Мали безвольно запрокидывает голову, на неё беспрерывно накатывает. Гигантский молот причиняет ей боль. Но что значит вся эта боль в сравнении с тем неслыханным упоением, от которого сотрясается её детское тельце. И хотя ствол Шурля и без того всей своей тяжестью молотит её пиздёнку, она, тем не менее, и сама ещё пытается отвечать на эти неистовые удары. Белыми пятнами на тёмном лице вращаются глазные яблоки Шурля.

Пеперль безумно возбудилась. Она старается завладеть толстым веретеном всякий раз, как только оно выскальзывает из Мали, однако всё время опаздывает. Но она хочет иметь, по крайней мере, хоть что-то. Она опускается на колени между ног Шурля со стороны спины и начинает сосать и лизать его мошонку, и Шурль резко отставляет зад, чтобы дать Пеперль возможность заняться его сракой. Заботливо и со вкусом Пеперль вставляет ему в заднюю дыру сразу два пальца и удивляется, насколько легко те входят. Она собирается было высказаться по этому поводу, когда Шурль вдруг начинает выть и ругаться:

– Проклятые пизды, все до одной, видеть их не могу больше. Бздёж дристяный! Эта ебля меня в могилу сведёт. С корнем нужно вырвать все эти пизды, вырвать с корнем, и всё! – И с этими словами он в очередной раз раздирает пиздёнку Мали. Детское тельце стремительно скользит взад-вперёд по любовной стреле Шурля, а тот продолжает кричать во весь голос: – Я вам покажу, проклятые бляди, пизду наизнанку выверну, как только в неё целую бочку налью.

Пеперль с опаской поглядывает на дверь, не услышал бы кто-нибудь эти крики. Хорошенькое дело будет, если их здесь застукают. Две голые школьницы, в пизде одной из которых бесчинствует исполинский молот негра и чихвостит её в пух и прах точно манду старой бляди из парка Пратер. Ведь никто не знает, что обе явились сюда совершенно добровольно и что они даже в столь юном возрасте испытывают радость от ебли. Пеперль боится, как бы чего не случилось, потому что эти крики Шурля наверняка привлекут внимание находящихся поблизости людей, и тогда всё пропало. Она не может допустить этого и к тому же думает о том, что если Мали с Шурлем наебутся вдоволь и оба будут окончательно выпотрошены, то у негра едва ли найдутся силы пройтись ещё разок и по её дырочке. А ей непременно хочется ещё раз кончить. Она произносит это про себя и затем решает принять меры, чтобы не оказаться в подобном положении. Коль скоро это случилось только один раз, следующего она добьется самостоятельно. Быстро сориентировавшись, она одним махом вскакивает на ляжки Шурля, вклинивается между Мали и бешено ебущимся негром, прижимается пиздой к его рту, так что пухлые губы Шурля оказываются прямо напротив её срамных губ, и таким способом заглушает его крики. Его бурное дыхание упоительно щекочет её возбуждённую дырочку, его скользящий туда-сюда язык широкими штрихами проходится по секелю и глубоко погружается в пизду. Да, такой горячий и похотливый язык, что ни говори, лучшая помада для губ. То есть, правильнее сказать, помада для срамных губ. Пеперль запускает пальцы обеих рук в его чёрные вихрастые кудри, крепко прижимает его голову к пизде и ощущает, как у неё внутри всё снова начинает медленно закипать и бродить.

– Лижи же, лижи, – успокаивающе произносит она, обращаясь к негру, – и не ори так, люди могут услышать, и тогда нашей славной игре придёт конец. Лижи хорошенько, вот так, да, и подари мне поцелуй, чмокни меня в губки, ну давай, лучше и крепче лижи, или, может быть, ты разучился?

Потом от неё тоже ускользает взаимосвязь событий, она перестаёт думать и со слепым наслаждением отдаётся его доводящему до конца вылизыванию. Могучие удары, которые Шурль наносит в пиздёнку Мали и которые с каждым разом заставляют девочку содрогаться всё больше, заодно толкают взад-вперёд и Пеперль. Её секель с хлюпаньем выскальзывает из его сосущих губ, однако тотчас же снова находит дорогу на своё столь приятное место.

– Проклятая ебля, проклятые пизды…

Голос Шурля тонет в бульканье заполнившей пизду Пеперль жидкости, и в ту же секунду тело негра сотрясает оргазм, за которым следует мощное извержение. Сперматозоиды сплошной массой атакуют ещё нетронутое материнское лоно Мали и тотчас же преодолевают его протестующее сопротивление.

– Мама, мама, – жалобно скуля, вскрикивает Мали, потом колени у неё подгибаются, она на мгновение оседает на тяжело сопящего негра, а затем, лишившись чувств, опрокидывается навзничь. Позабыв о Пеперль, Шурль вскакивает на ноги, бросает Мали на ворох накидок в углу и выливает на девочку кувшин холодной воды. Веки Мали начинают подёргиваться, и затем её детское личико с дерзким курносым носом расплывается в блаженной улыбке. Она открывает глаза и медленно произносит:

– Это было порядочное свинство, но уж больно оно мне понравилось, да, вот это была ебля так ебля!

– Одевайтесь и вон отсюда, – без лишних предисловий говорит Шурль. Лицо у мужчины серое как свинец. Только сейчас до него доходит, что он наделал и что могло бы произойти, если бы его застали с двумя детьми за этим занятием. – Давайте, убирайтесь обе, да поскорее, мои дорогие, живо, живо!

Девочки и оглянуться не успевают, как уже оказываются на улице.

– Ну и устала же я, – признаётся Мали, – однако как здорово всё получилось.

– Ствол у этого парня как у настоящего жеребца, – мечтательно отзывается Пеперль.

Издалека доносится звон колокольчика, возвещающего о начале циркового представления.

– К счастью, – говорит Пеперль, – я потребовала с него билеты заранее, сейчас он бы мне шиш с маслом дал, а не билеты. Пойдём быстрее, чтобы не опоздать.

– Одно я тебе скажу, Франц, если я ещё хоть раз увижу тебя с этой грязной стервой, с Фанни Веверкой, то между нами всё кончено! – завершает семейную сцену Алоизия Мутценбахер, поскольку лимит дыхания у неё иссяк.

Но этого момента господин Мутценбахер только и ждал, теперь настаёт его очередь высказаться по столь животрепещущему вопросу.

– Всё это оттого, что ты завистлива и потому в каждой шикарной женщине видишь бабу, с которой я хочу-де завести шашни. Да в этом, впрочем, ничего удивительного бы не было. У всякого нормального мужчины, каким являюсь и я, разгорелся бы аппетит при взгляде на госпожу Веверку. У неё всё на месте, чему быть положено! Не то, что у тебя, одни кожа да кости! Тут не долго и синяк получить во время… Ну, да чего там! Одна только жопа у Веверки целое состояние!

– И тебе не стыдно говорить такое, старый греховодник. – Алоизия Мутценбахер обретает новое дыхание. – Сразу видно, яблоко от яблони не далеко падает, – ядовито замечает она. – Твой покойный папаша, помнится, свою собственную дочку натягивал, а у дочьки-то, знатной барышни сестрицы твоей, манда была, должно быть, с пивную бочку. Тебе не привыкать с блядьми якшаться, потому тебе и нравится Веверка. Думаешь, я не знаю, что она на панель шастает. Дыма без огня не бывает. Будь у неё приличная профессия, она бы не выглядела так хорошо, мерзавка сраная. Если бы я только захотела этого, то хоть сегодня находилась бы кое-где в другом месте. – Брань тонет во всхлипываниях.

Господин Мутценбахер равнодушно пропускает её нытьё мимо ушей, однако заинтересовано спрашивает:

– А что, Веверка действительно на панель выходит?

– Да вот тебе крест, – клятвенно божится Мутценбахерша. – Госпожа Кербль, её кузина, своими глазами видела, как Веверка среди бела дня заходила в гостиницу на Гюртеле. Ну, что, ходит она на панель или нет? А? Что может порядочный человек, у которого в Вене квартира, искать среди бела дня в гостинице? Да эта шикарная госпожа Веверка со своей жопой в целое состояние, да она уже вся раздолбана полежавшими на ней мужиками, которые как только её не ебли.

Господин Мутценбахер, рассеянно выслушивавший представленные доказательства, хватает теперь шляпу, деловито подкручивает вверх кончики жидких светло-русых усов и направляется к выходу мимо оторопевшей супруги.

– Тут мне срочно надо кое-куда… то, что ты сказала, действительно интересно… впрочем, она может… да, мне следует самому поглядеть… – уходя, бормочет он, и закрывает за собой дверь.

Жена с воем накрывает растрёпанную голову грязным фартуком и заливается слезами в тоске по вступившему на ложный и гибельный путь мужу. Потом стремительно выбегает на кухню, отвешивает ни в чём неповинной девочке Жозефины звонкую оплеуху и швыряет ребёнка к двери.

– Ты, блядское отродье, никогда не попадайся мне на глаза, – кричит она на Пеперль и заносит, было, руку, чтобы нанести новый удар. Однако Пеперль только безучастно пожимает в ответ плечами и заявляет:

– Ну, ладно, как хочешь, но хорошенько запомни, что ты сказала. Я никогда не должна путаться у тебя под ногами и попадаться на глаза!

Теперь для всего, что бы с этого момента ни воспоследовало, у неё под рукой всегда есть хорошая отговорка. Теперь тётка сама виновата, она выбросила её из дому, думает Пеперль и, весело насвистывая мотивчик уличной песенки «Кабы у нашей Лизаветы замест пизды был хуй котлетой…», удаляется. Потом, удовлетворённо напевая себе под нос, она трижды коротко звонит в квартиру семейства Вондрачек, подавая условный знак Мали. Пеперль радуется, что тётка вышвырнула её вон, прежде чем она успела помыть посуду. Она знает одно, в восемь часов вечера она ни в коем случае не придёт домой, в этом она уверена твёрдо. А тем временем к ней стремительно вылетает Мали.

– Сервус, Пеперль, что случилось?

Пеперль передаёт внимательно слушающей подруге суть разговора, только что состоявшегося между её тёткой и дядей, и в заключение говорит:

– Провалиться мне на этом месте, если мой дядя сейчас не отправился поебаться к Веверке.

– Ты действительно в этом уверена? – с сомнением в голосе спрашивает Мали.

– Пойдём и посмотрим, ты сама убедишься, что я права!

Очень тихо и осторожно, словно индейцы, обе девочки прокрадываются по коридору к квартире Веверки. Пеперль наклоняется и прикладывает ухо к двери, затем делает торжествующий знак подруге:

– Это мой дядя или нет, а?

Затаив дыхание, они прислушиваются к происходящему за закрытой дверью. Переговоры между двумя находящимися в прихожей людьми, должно быть, уже продвинулись далеко вперёд, потому что как раз в этот момент господин Мутценбахер произносит умоляющим голосом:

– Послушайте, госпожа Веверка, соглашайтесь, в этом нет ничего зазорного. Такая шикарная женщина как вы, и живёт без мужчины.

– Кто это вам сказал, что я живу без мужчины, господин Мутценбахер, – возражает Веверка.

– Боже мой, люди много об этом судачат.

– И больше всех судачит ваша старуха.

Она произносит фразу с ехидцей.

– Ах, моя старуха, но послушайте, госпожа Веверка, да она вам просто завидует. Если бы у неё была такая пышная жопка и такие сиськи, – увлекается он, – тогда бы она сделала…

Однако объяснения, что сделала бы госпожа Алоизия Мутценбахер, будь у неё такая жопка… этого девочки так и не слышат. До их слуха доносится лишь несколько обрывочных высказываний:

– Ну, оставьте, господин Мутценбахер, прекратите же, да вы, однако, просто…

– Ах… ох… пизда, она прямо инжиром пахнет…

– Ну, отстаньте, а вдруг кто-нибудь придёт…

– Тогда давайте перейдём в комнату…

Раздаётся звук запираемой на ключ двери.

Пеперль с Мали разочарованно глядят друг на дружку.

– Ты скажешь своей тётке об этом? – допытывается Мали.

– С какой стати, по мне так пусть он ебётся с кем хочет, этот мой дядюшка. А, кроме того, мне тётка за это даже ломаного гроша не даст, так зачем же я стану ей об этом рассказывать.

Мали подобная логика убеждает, и тема на этом исчерпана:

– Что будем теперь делать?

– Теперь мы присядем на подоконник и подождём, пока дядя выйдет, – решительно заявляет Пеперль, – а потом сами наведаемся к Веверке.

Исключительно нахальное по временам лицо Мали расплывается в радостной ухмылке.

– Думаешь, нам перепадёт что-нибудь, чтобы мы держали рот на замке?

– Не исключено, но не это главное. Прежде всего, она должна сказать нам, как становятся блядью, как зарабатывают деньги, понимаешь, это гораздо для нас важнее.

– Ясно, – понятливо кивает Мали, потому что с тех пор, как они решили действовать независимо от красивого господина Кукило, им ещё ни разу не удаётся заполучить в руки деньги. А именно в них-то они и нуждаются. Теперь госпоже Веверке надлежит просветить их и наставить на верный путь. Пеперль – девица смышленая, она на лету ухватила ценность подвернувшейся ситуации, и Мали беспрекословно следует за ней.

– Как думаешь, он сейчас уже отодрал её? – спрашивает Мали.

– Да ничего подобного, ты моего дядю не знаешь, а я часто слышу его, когда он дерёт тётку. Он ебётся только, когда подвыпивши. Знаешь, как он это делает? – Пеперль оживляется. – Он всегда раздевается догола, и потом укладывается ртом на пизду. Лижет, думаешь? Чёрта с два! Он только нюхает пизду и жопу. Однажды они забыли потушить свет, и я в тот раз точно всё видела. Он закрывает глаза и затем начинает попеременно обнюхивать указательный палец. Пизда или жопа? Пизда или жопа?

– Как это, не возьму в толк? – недоумевает Мали.

– Да всё очень просто. Сперва он, не глядя, втыкает его туда, что первое подвернётся. А потом по запаху угадывает, куда попал. И если угадал, всегда радуется. Вот он и у Веверки сейчас будет нюхать. А в то время как он предаётся игре в отгадывание, тётка обязательно должна шевелить ему мошонку, и тогда у него макаронина мало-помалу поднимается.

– А большая у него макаронина, у твоего дяди?

– Ой, даже говорить не стоит, – презрительно кривится Пеперь, – так, примерно со среднюю морковку.