Дальний поход Прозоров Александр

Глава 10

Тульская область.

19.05.2065

В себя я приходил с огромным трудом. Кто я? Где нахожусь? Что со мной? Ничего не понятно, память подводит, а мысли как будто вязнут одна в другой, путаются и сплетаются в непостижимый клубок без начала и конца. Голова просто раскалывается от дикой, нестерпимой боли, и пошевелить ею практически невозможно. В ушах стоит ровный шум, а во рту скопилась противная, отдающая солёным привкусом горечь. Глаза ничего не видят, я нахожусь в полной тьме, а забитый какой-то засохшей коркой нос не улавливает ни одного запаха. Так погано, что хочется сдохнуть, и этим прекратить все свои мучения.

С огромным трудом перебарывая слабость тела и превозмогая головную боль, я пытаюсь проверить себя на сохранность. Однако на полу это делать неудобно. Надо найти какую-то точку опоры помимо холодного земляного пола, на котором лежу, и определиться точнее, где же я нахожусь и что со мной.

Я пополз вперёд, куда вперёд, не знаю, главное сейчас – это упереться во что-то. Рывок! Ещё один! И ещё! Руки шарят по воздуху и раз за разом натыкаются на пустоту. Мне становится страшно, кажется, что я уже умер и попал в некое чистилище или ещё какое хреновое местечко, где мне не рады.

Но вот ладонь с размаху шлепает по чему-то твёрдому. Рецепторы пальцев передают ощущения в мозг, и тот, нехотя обработав поступившую информацию, выдает знание о том, что передо мной деревянная стенка. Очередной рывок по покрытому мокрой травой, костями, мусором и непонятной липкой слизью земляному полу. Вслед за руками в стену упирается голова, и, напрягшись, я смог облокотиться о неё, развернуться и опереться спиной о доброе дерево, которое еле слышно пахнет сосновой смолой.

Все эти труды не пропали даром, и, посидев некоторое время без движения, я снова попробовал разобраться со своим многострадальным телом. Руки свободны и не сломаны. Но работают с трудом. Пальцы ног шевелятся. Значит, и здесь никаких серьёзных травм. Тело ломит так, как если бы меня сильно избивали. Скорее всего, так оно и было. Голова по-прежнему болит и плохо соображает. На затылке несколько крупных шишек. Пара зубов во рту шатается. Язык прикушен и распух. Напрягая мышцы лица и проведя по нему грязными руками, я удостоверился, что нос не сломан, но сильно разбит. Губы похожи на две лепешки. Глаза не открываются по той причине, что с рассечённого лба на них натекла кровь и, застыв, образовала твёрдую корку.

«Вот это ты погулял, Саша», – подумал я, вспомнив своё имя.

Итак, что имеется в остатке? Я – Александр Мечников. Вне всяких сомнений, меня зовут именно так. Вроде я офицер чего-то и кого-то. Шёл со своими людьми. Куда именно? Пока не вспомнил. Нас догоняли злые уродцы. Вместо чётких лиц память выдала несуразные серые маски. Мы с ними дрались и отогнали, но они не отступили и продолжили нас преследовать. Всё шло неплохо, пока не подранили паренька, который бежал в самом конце строя. Мы, то есть я, четверо бойцов и собака, вернулись за ним. Какая собака? При чём здесь собака? Туман. Листаю книгу памяти дальше.

У паренька, которому стрела попала в бедро, шансов на выживание не было. На него насели дикари, он хотел подорвать себя гранатой, но не успел. Ему скрутили руки и отобрали смертоносное металлическое яйцо. Пока его крутили, налетели мы. Четверо бойцов и собака остались против нескольких сотен врагов. Помню, что дрались мы жестоко и что я отдал приказ отходить, а воины меня не послушали и стояли рядом до конца. Затем вернулись наши основные силы. Была стрельба, много крови и жестокая рукопашная схватка в каком-то овраге. Мы победили, дикари опять отошли. А дальше ещё один провал в памяти. Снова бег, группы рассыпаются по лесу, и уже ночью получается так, что я остаюсь совершенно один. И только верный пёс, имени которого я никак не могу вспомнить, по-прежнему рядом со мной.

Разумный пёс и человек бредут по лесу, движутся к городу. Что за город? Серая муть. Под утро на нас налетели «зверьки», настолько хитрые и опытные разведчики, что их даже пёс не почуял. Снова прореха в воспоминаниях, но есть кусочек, где раненый Лихой (вот, пса зовут именно так, никак иначе) скулит и, припадая на разбитые лапы, пытается скрыться в лесу, а меня волокут по земле и постоянно избивают. После этого долгая тьма, ощущения, как если бы меня несли на себе и везли на тележке. И вот я очнулся.

Чем дольше я сидел у стены и перебирал воспоминания, тем больше всплывало мелких деталей и подробностей. Из них, подобно мозаике, складывалась картина произошедшего между нашим отрядом и дикарями боя. Трупов мы наваляли немеряно, боезапаса извели по половине боекомплекта, а дикари не отступали, шли за нами по пятам. Вечер и ночь прошли в движении. Под утро ранили Луку Бастико, и он, сопляк такой, решил поиграть в героя, про своё ранение промолчал и остался на месте. Отсутствие паренька заметили, отбили его, и «зверьки» снова умылись кровью. Однако к ним подошла помощь, всё же стойбищ рядом немало, и преследование продолжилось. Отряд миновал Заокский городок, когда снова произошёл бой и некоторые группы наших воинов оказались отрезаны от основных сил. Своих братьев по оружию удалось деблокировать, но при этом отряд распался на несколько частей. Так мы с Лихим оказались вдвоём посреди незнакомого леса.

Стрельба затихла где-то вдали, и, судя по шуму, мои парни снова оторвались от противника. Оставалось только пробираться к Калуге, но мы с разумным псом не прошли и трёх километров, как напоролись на засаду. Одним из последних воспоминаний проявилось, как меня обезоружил какой-то неказистый малыш, ловко прыгнувший мне на плечи с дерева, а я всем телом, с разворота, сломал его хрупкое туловище о сучковатую осину. Лихой и я сдаваться не собирались, а дикари, по непонятной мне пока причине, пытались взять меня живым. Глупцы! Они поплатились за это как минимум тремя своими воинами, которых я убил в рукопашном бою, плюс ещё двоих порвал разумный пёс. Хотя, чему я рад, сам не понимаю, ведь в итоге-то схватку проиграл, меня вырубили, а Лихого, верного друга и товарища, так и вообще убили.

За свою такую недолгую жизнь я второй раз попадаю в плен. В принципе это паршивая ситуация, и если в первом случае, в далёком Крыму, были варианты на удачный исход и фортуна послала мне помощника из местных жителей, то в этот раз вырваться из плена шансы совсем невелики. Однако раскисать не стоит. Надо продолжать бороться за свою жизнь и беречь здоровье. Пусть, скорее всего, я вскоре умру. Но я человек, а значит, и умирать должен не по скотским понятиям, а по-человечески, с высоко поднятой головой и жаром в сердце. Представится возможность сбежать или как-то выкрутиться, ухвачусь за неё, а пока необходимо попробовать привести себя в порядок и попытаться разобраться, где же я нахожусь.

Память более или менее восстановилась, и тело проверено. Передвигаться могу, хотя и с трудом, преодолевая сильнейшую боль, но и это немало. Осторожными движениями я оторвал запёкшуюся корку с век, попробовал их приоткрыть, дабы оглядеться, но это вышло только одним левым глазом, которым я не увидел ничего, кроме всё той же тьмы. Непонятно, то ли ослеп, то ли ночь, то ли я где-то под землёй, в глубоком подвале. Второй глаз затянут гематомой, отгибаю пальцами набухшую кожу и приподнимаю второе веко. Непроглядная тьма. Вроде не ослеп, глаза что-то различают. Скорее всего, сейчас ночь, со зрением норма, синяки пройдут, и всё восстановится.

Перехожу на инвентаризацию одежды. На мне моя родная горка и берцы. Это очень странно, не похоже на дикарей, которые обирают своих пленников сразу же, как только те попадают к ним в руки. Карманы вывернуты, отсутствует портупея, и на обуви нет шнурков. Ещё раз, в надежде обнаружить хоть что-то полезное, не спеша я охлопал одежду. Пусто. Грёбаные дикари изъяли всё до последнего клочка бумаги.

Заняться больше нечем, остаётся только ожидать дальнейшего развития событий. Самый лучший вариант – поспать. В подвале сыро, температура далеко не самая комфортная, но сейчас я настолько разбит и ослаблен, что как только закрыл очищенные от кровавой корки глаза, так сразу провалился в сон. Сколько я находился во власти Морфея, не знаю, а разбудил меня скрип давно не смазанных дверных петель и яркий солнечный свет, потоком льющийся в темницу снаружи.

Глаза еле открылись, сквозь узенькие щёлочки я смог разглядеть, где же нахожусь. Это полуподвал с небольшими кирпичными ступеньками, ведущими наверх. Стены обшиты пожелтевшими от времени ровными досками, а на полу множество обглоданных костей, в основном звериных, но есть и человеческие, и склизкая зеленоватая плесень. Не самое лучшее место, в каком мне доводилось бывать, но выбирать не приходится, я здесь не по своей воле.

Продолжить осмотр не получилось, в открытом дверном проёме появился странный сгорбленный человек. Первая моя мысль, что это горбун, но, приглядевшись, я заметил, что на нём висит тяжёлая дубовая колодка, которая пригибает его к земле. Позади него вырастает ещё один человек, среднего роста дикарь, в какой-то шерстяной юбке, похожей на шотландский килт. Голой ногой он сильно бьёт человека в спину, и тот кубарем летит вниз и падает в кучу мусора. Как он не сломал себе ничего, не понимаю, видимо, имеет опыт подобных приземлений, а может, ему просто повезло.

Человек с колодкой быстро вскакивает на ноги и отбегает в дальний угол. Надо сказать, сделал он это очень вовремя, потому что сразу же вслед за ним по ступеням покатились ещё люди. Правда, без всяких пут и колодок, по виду обычные сельские жители самых разных возрастов. И в общей сложности в подвале оказалось двадцать пять человек. Дверь закрылась, сквозь небольшую щель под ней в подземелье проникает неяркая полоса света, и в помещении воцаряется мягкий полумрак. Подвал относительно небольшой, а людей в нём битком набито. Дышать сразу же становится тяжело, пленники рассаживаются на пол, кто-то перешёптывается, а кто-то даже плачет.

Мне хочется спросить своих сокамерников, где мы находимся, но распухший язык и разбитые губы, которые трескаются при малейшем движении, не дают мне этого сделать, вместо внятных слов пересохшее горло выталкивает только неразборчивые хрипы. Наконец получается выдать нечто членораздельное:

– Люди, где мы?

Селяне обращают на меня внимание, но молчат как партизаны и только глупо лупают глазами. Зато человек с колодкой на шее, услышав мой вопрос, подобно скотине расталкивая ногами сидящих на полу людей, быстро протиснулся ко мне. По рваным остаткам его одежды я могу судить, что это бывший солдат, скорее всего сержант, на одном уцелевшем наплечном погончике камуфляжа видны дырки под металлические лычки. Колодка, которая держит руки этого человека враскоряку, его не стесняет, он носит её привычно, без видимого напряжения. Сколько ему лет, непонятно, лицо и открытые части тела покрыты грязью, машинным маслом и старой кровью, а голос подобен старческому дребезжанью. Пленник присаживается рядом со мной и спрашивает:

– Ты откуда, братан?

Не знаю почему, но я решил, что моя откровенность сейчас никому не нужна. Было такое в моей практике, что я сидел в тюрьме, поэтому о понятии «наседка» знаю неплохо. В ГБ объяснили, кто это такие и в чём функция подобных людей. Дикари, конечно, самые настоящие животные, но местные вожди, патриархи и служители первобытных культов обладают природной сметливостью и порой соображают очень даже неплохо. Вполне могли подставу организовать.

– Не помню. – Я осторожно покачал головой. – Дикари по башке так били, что мало чего помню. Понимаю, что они враги, знаю, что был бой и я кого-то убил, а как сюда попал и кто я такой, напрочь отшибло.

– Ну ты даёшь, кого-то убил, – усмехнулся колодник. – Ты одного из лучших племенных воинов на тот свет спровадил, Кусаку. Такой зверь, что ему место великого военного вождя прочили, а ты – раз, одним ударом кулака ему переносицу сломал, да так, что кости в мозг проникли.

– Не помню.

Я в самом деле плохо помнил последнюю рукопашную.

– А дикари это запомнили, и теперь жить тебе осталось три дня, до тех пор, пока от Каширы не прибудут воины боевой орды. Говорят, они нашим нехило наваляли, и теперь возвращаются с победой.

– А наши – это кто?

– Да-а-а! Видать, сильно тебя по голове били. Наши – это войска Москвы. Как тебя хоть зовут, помнишь?

– Нет. А тебя?

– Родион Никитин, егерь, месяц назад попал в плен. Думал, меня сразу прикончат или схарчат, но я ещё жив, чищу этим тупорезам трофейное огнестрельное оружие и обучаю местную молодёжь правильно им пользоваться. Два раза бежал, и неудачно. За это на меня навесили колодку, снимают её только на время занятий.

– Родион, ты не знаешь, когда нам дадут пить?

– Скоро, потерпи чуток. Всех на поверхность выведут, там и попьёшь, а вот насчёт поесть тут никак. Дикари сами пожрать не дураки, лопают всё, что только под руку попадается, включая сладенькую человечину. За день они могут недельную норму съесть, а потом неделю голодать. При таких раскладах получается, что пленникам ничего не достаётся, питайся как знаешь, а ослабнешь, будут питаться тобой.

– Мне сейчас не до еды, нутро может не принять. Слушай, ты говорил, что мне жить три дня осталось. С чего так решил и при чём здесь возвращение воинов?

Егерь шмыгнул носом, почесал под одеждой бок, видимо, его донимали насекомые, и ответил:

– Кусака был знатный воин, и чем больше мужчин на его похоронах будет, тем это для него почётней. Сейчас он в леднике лежит, а как войско вернётся, так его и закопают.

– А я здесь при чём?

– Хм, тебя вместе с ним закопают. Для большего почёта, так сказать.

– Хреново!

– Почётно, братан. Тебя бы сразу грохнули и съели, а так – сам видишь. Ты живой, насмерть тебя не забили и не покалечили, и даже одежду и обувь оставили. Это показатель того, что тебя тоже уважают, так что день прожил – и радуйся этому от всей своей души.

– Ты меня прямо взбодрил.

– Надейся на лучшее и думай о будущем, а иначе здесь никак. Однако мой тебе совет: когда поведут тебя к могиле Кусаки, кидайся на ближайшего воина и умри сразу.

– Что так?

– Ну, кого вместе с вождём или великим воином хоронят, перед этим мучают сильно, так что лучше в бою сдохнуть, а то, знаешь, я тут уже такого насмотрелся, что просто оторопь берёт. Недавно дикари поймали одного из наших егерей и приговорили в захоронение положить. Его связали, вскрыли ему живот, достали из внутренностей желчь, и её один из молодых воинов выпил. Прикинь, егерь ещё живой и без всякого наркоза, а на его глазах желчь из родного тела пьют.

– Омерзительно.

– Это что, так, разминка…

– Родион, а где мы находимся?

– Какая-то заброшенная деревенька невдалеке от Иванькова.

Говорливый егерь рассказывал о многом, а я изредка задавал вопросы и обдумывал сложившуюся ситуацию, и так продолжалось до тех пор, пока не отворилась дверь подвала и на пороге не появился всё тот же дикарь в забавной юбке. Был бы я в норме, посмеялся бы над этим, а сейчас даже улыбнуться не могу. В подвал вновь потоком ворвался солнечный свет и свежий воздух, и «зверёк» что-то гортанно выкрикнул, видимо, дал команду на выход. Никитин встал и помог подняться мне.

– Вставай, братан, а то без воды останешься.

Первыми на поверхность вывалились селяне. Мы с Никитиным следом, и, как только вышли наружу, меня перехватил стоящий подле двери дикарь, не тот, что открывал дверь подвала, а другой, невзирая на тёплую погоду с головы до пят завёрнутый в огромную медвежью шкуру пожилой бородатый мужик. Он что-то сказал, но я ничего не понял, ахинея какая-то, язык вроде родной, и фраза прозвучала знакомо, однако смысла нет.

– Чего он хочет? – спросил я егеря.

– Говорит, чтобы ты за ним шёл.

– Куда меня, не знаешь?

Никитин хотел ответить, но покосился на дикаря, который посмотрел на него с угрозой, и, покачав головой, быстро отошёл в сторону, туда, где возле небольшого ручья стояли бочки с водой.

Мне осталось только последовать за «зверьком» в шкуре. Передвигался я с трудом, поэтому шёл медленно, но что необычно, дикарь меня не подгонял и не поторапливал. Мы прошли метров сто пятьдесят, добрели до очередного подвала, вокруг которого в беспорядке стояли походные жилища неоварваров и, по команде сопровождающего, указавшего рукой, на которой красовались длинные желтоватые ногти, я спустился вниз.

Крутые ступеньки, осыпающийся под ногами цемент и пара кусков ржавой арматуры. Дикарь легко подталкивает меня вперёд, по инерции я делаю несколько шагов и оказываюсь в центре жилого подвала. Здесь горит обложенный кирпичами костерок, а дым неровной кляксой утекает в пролом, раскинувшийся на потолке. Над костром стоит сваренная из гнутых металлических прутьев железная тренога, и совершенно лысый безбородый старикашка в линялой серой шкуре прилаживает на неё котелок с водой.

Мой сопровождающий что-то произнёс, старик подвесил котелок, обернулся и что-то ответил. Дикарь кивнул, отошёл к стене и замер, а хозяин подвала кивнул мне на груду самой разной одежды, которая была свалена в углу, и на нормальном русском языке сказал:

– Садись, капитан, поговорим с тобой как цивилизованные люди.

С трудом примостившись на побитую молью шубу, я стал ждать, что же будет дальше. Старикашка, кряхтя, поставил передо мной раскладной стул, сел напротив и, вытащив из-под своего одеяния пластиковую литровую фляжку, кинул её мне под ноги. От питья я отказываться не стал, отвинтил пробку, принюхался к содержимому, удостоверился, что это вода, а не какая-нибудь гадость, и одним залпом выпил половину фляжки. После чего я посмотрел на старика, который, судя по возрасту, пережил чуму, и спросил:

– Ты кто, дедушка, и с чего решил, что я офицер?

Местный патриарх – судя по всему, я столкнулся с одним из тех, про кого в Конфедерации и в Диктате много слышали, но ни разу не видели, – хитро усмехнулся, покивал и ответил:

– Я твой судья, капитан. Твой спаситель и палач в одном лице. Говорить с тобой будем, и от того, как ты себя поведёшь, зависит твоё будущее.

– Ну, давай поговорим, дедушка. – Улыбка расползлась по моему лицу, раны на губах лопнули, и из них потекла сукровица.

Патриарх щёлкнул пальцами, дикарь у стены ожил и принёс ему толстый целлофановый пакет, из которого тот вытрусил себе под ноги всё, что было при мне на момент моего пленения. Несколько золотых монет, пяток конфов и пара кипрских фунтов, бумажные спички, бронзовый медальон с выгравированной на поверхности крепостной стеной и цифрой 4 на обороте, несколько различных бумаг, удостоверяющих мою личность как капитана Мечникова, и подробная карта местности из планшетки. Старик покрутил в руках конф, сравнил его с фунтом, хмыкнул и взялся за бумаги, раскрыл одну из них, кажется, это была копия моего предварительного договора с московскими министрами, прочитал, бросил её в общую кучку на полу и посмотрел на меня. Пару минут, не меньше, патриарх дикарей буравил меня пронзительным взглядом и наконец задал вопрос, которого я ожидал с того самого момента, как оказался в этом помещении:

– Жить хочешь?

Понятно, перед тем как пытать, со мной решили попробовать по-доброму поговорить, сам не раз подобным образом с пленниками общался, а теперь на их месте оказался. Да уж, жизнь играет нами как хочет, мы всего лишь пешки на огромнейшей шахматной доске. Вариантов ответа было немного, и я согласно мотнул головой:

– Конечно хочу.

Глава 11

Тульская область.

20.05.2065

В Конфедерации считали, что патриарх у дикарей – это родоначальник какого-то клана или даже целого племенного сообщества. На деле же это не совсем так. Патриархом считался человек, переживший чуму и дотянувший до наших дней. Дикари называли таких людей сначала непонятным для меня буквосочетанием Токтовидс, позже я его расшифровал: Тот, Кто Видел Смерть.

Некогда в среде «зверьков» таких людей было немало, и в диком лесном обществе, всего за десять – пятнадцать лет скатившемся к первобытно-общинному строю, они имели серьёзный вес. Хотя это как посмотреть. Вожди дикарей совещались с ними по некоторым вопросам и прислушивались к их мнению, но поступали всегда по-своему. Если советы Токтовидса были полезны племени, патриарха уважали, давали ему хорошую еду, одежду, отдельную пещеру или хижину, а коль была потребность, то и женщину выделяли. Однако в случае если кто-то из Токтовидсов пытался противопоставить себя и своё видение мира морально-этическим нормам племени, про такого говорили, что он заболел и находится при смерти. Как следствие, вскоре ему облегчали страдания. На общем собрании всего племени его ритуально убивали, мясо варили в общинном котле и съедали всей толпой.

Токтовидс, с которым меня свела судьба, представился Суриком. Он временно, до возвращения в племя авторитетных воинов, возглавлял что-то вроде разведывательно-информационного агентства, работающего сразу на несколько дикарских общин, и поэтому собирал среди пленников, участь которых в итоге всегда была незавидна, сведения об окружающем мире, делал из них краткую выжимку и с молодыми воинами, устно, рассылал информацию по всем окрестным племенам.

Мне за информацию и сотрудничество он пообещал жизнь и неприкосновенность. Но уже через пару часов нашего общения, когда пришло понимание того, что за человек сидит передо мной, я понял, что на мою судьбу он влияет только косвенно и совсем незначительно. И, несмотря на слова старикашки, что он может отсрочить мою гибель, я чётко осознал, что он мне ничем не поможет. Самое большее, что Токтовидс может сделать, – это посоветовать вождю отсрочить мою казнь на несколько дней. На этом все. В родном племени Сурик, как и любой иной патриарх, реальной власти не имеет, и вождь Намба к словам своего старого советника прислушивается с каждым годом всё меньше и меньше.

Слава Суриков, на данный момент Токтовидс Сурик, на момент прихода чумы был самым обычным заключенным одной из мордовских колоний для несовершеннолетних, знаний о мире имел немного, и сейчас вопросы задавал самые простейшие. Однако разговаривать с ним было интересно, ведь говорил не только я, но и сам патриарх, и поведал он о многом. Видимо, нормального общения у человека давно ни с кем не было. Разговорившись, местный Токтовидс столько мне рассказал о дикарях и их обществе, что, наверное, все наши учёные, вместе взятые, столько не знали. Сурик говорил и говорил, прерывался, вскакивал с места и помешивал вонючую смесь, которую варил в котелке над огнём, возвращался на свой стул, опять задавал вопросы, касающиеся положения дел в Москве и на Кубани, и снова говорил.

Так продолжалось до самого позднего вечера, и первый день моего пребывания среди дикарей прошёл относительно спокойно и незаметно. На ночь меня вернули в общий подвал, и снова я оказался один, ни поселян, ни егеря Никитина в подземелье не было, они появились только следующим утром. Я проснулся от тех же звуков, что и минувшим днём. Со скрипом открылась дверь в подвал, по ступенькам быстро сбежал Никитин, а вслед за ним вниз покатились селяне, которых молодые дикари подгоняли сильными пинками в спину.

Егерь сразу же направился ко мне, молча сел рядом и, когда дверь закрылась, спросил:

– Ну что, братан, вспомнил своё имя?

– Да, Александром меня зовут.

– Вчера у Токтовидса был?

– У него самого, – подтвердил я.

– Не верь ему, он тебя выручить не сможет.

– Это я уже понял, но лучше у него в подвале сидеть, чем здесь, среди костей и плесени весь день гнить.

– Тоже верно, – согласился он. – О чём Сурик спрашивал?

– Общая информация. Сколько людей в государстве, есть ли танки и самолёты и каков технический потенциал. По-моему, он полнейший дилетант, сам не знает, что хочет в итоге получить, и все вопросы задаёт по какому-то дурацкому шаблону.

– Ты тоже заметил?

– Конечно. – Оглядев понурых крестьян, я спросил егеря: – А ты чем вчера занимался?

– Рыбу в местной речушке ловил, вместе с этими. – Он кивнул на селян. – Ночевали на берегу, а сейчас нас опять в стойбище вернули.

– И зачем?

– Наверное, что-то надо сделать…

Мы замолчали. В подвальной тишине было слышно только сопение других пленников, эти звуки навевали тоску, и, дабы отвлечься от них, я тихо спросил у егеря:

– Что насчёт нового побега думаешь?

Никитин понизил голос до шёпота, наклонился к моему уху и сказал:

– Есть план. Думаю, если сегодня к вечеру нас снова на реку поведут, с меня колодку снимут. Отоварю охранника, брошусь в воду и на тот берег переплыву. Шансы на спасение небольшие, но есть.

– А мне с вами на реку никак не попасть?

– Нет. – Егерь помотал головой. – За тобой особый присмотр, ты ритуальная жертва, так что будешь с Суриком говорить, а из стойбища тебя не выпустят. Да и слаб ты, чтобы через реку перебраться.

– Ничего, мне бы хоть попробовать.

– Не получится.

– Родион, а если Сурика в заложники захватить и так попробовать из стойбища выбраться?

– Чушь! «Зверьки» этого не поймут. Сурика грохнут, а тебя вырубят и на цепь посадят.

– Меня-то – понятно, а патриарха за что убивать?

Бывший сержант ухмыльнулся:

– За слабость и ротозейство. Таким людям здесь сразу смерть, потому что они бесполезны, и даже более того, опасны для всего племени.

Егерь замолчал, подтянул под себя ноги и о чём-то задумался. Я тоже погрузился в свои мысли. Моё тело начало приходить в норму. Хотелось есть, и это верный признак того, что организм пошёл на поправку и ему требуются калории. Сегодняшний распорядок дня, скорее всего, будет походить на вчерашний, и, возможно, получится перекусить у Сурика. Хорошего плана, как бы мне сбежать из стойбища, пока нет. Жить мне осталось два дня, и, куда ни кинь, всюду клин.

Что делать? Как спасти себя? Где мои люди? Что с ними? Удалось ли им вырваться с враждебной территории и добраться до Калуги? Полная неизвестность и знание о том, что смерть с каждым часом всё ближе ко мне. Получится, погибну в бою, а не улыбнётся удача, буду долго мучаться. Вот же блин! Сам не заметил, как быструю смерть стал считать великой удачей.

«Э-хе-хе-хе! Влип ты, Саша», – подумалось мне в этот момент. Я оглядел покорных селян, которые, видимо, уже смирились со своей участью, и мысли мои перекинулись на обработку информации, полученной вчера от желающего выговориться Сурика.

Для нас, считающих себя цивилизованными, людей, дикари действуют подобно животным, без всякой системы и планирования, и в этом есть доля правды. Они идут на поводу своих инстинктов, интуиции и обстоятельств, не пытаются обойти препятствия на своём пути, а уничтожают их. «Зверьки» не желают выбираться из той ямы, в которой оказались, а просто живут и убивают всех, кто не похож на них. Тот же Сурик и подобные ему люди – исключение, которое подтверждает правило. Одичавшие люди заменили слова сокращениями, которых чем дальше, тем становится всё меньше. Сколько слов в словаре среднего «зверька»? Тысяча – максимум, не больше. Про книги или умение писать можно не говорить, вымирающие патриархи, шаманы и некоторые особо продвинутые старые вожди ещё понимают, что такое буквы, а рядовой член племени плевать на всё это хотел. В повседневной жизни ему это не требуется, он озабочен более простыми, приземлёнными вещами.

Однако при всей отсталости и дикости общество дикарей имеет некие внутренние законы и ритуалы, и они совсем не так примитивны, как считают в цивилизованном обществе. На мой непрофессиональный взгляд, каждое племя дикарей держится на двух точках опоры.

Первая такая опора – это право сильного. Чем круче и яростней в бою воин и чем больше вражеских черепов в его подвале или вигваме, тем больше ему уважения, самок и почёта и тем выше его авторитет. Общество подмечает его успехи, вокруг него образуется круг из поддерживающих его товарищей, и они толкают его на вершину власти, на место вождя. Приходит время, и воин бросает вызов правителю, тот его принимает, и между ними идёт схватка до смерти. Если победит более молодой боец, то он и становится новым вождём, а все самки и богатства прежнего хозяина племени достаются ему. А если выигрывает вождь, то этим он подтверждает свой статус и поднимает собственную репутацию на ещё одну ступеньку.

Вторая точка, как это ни странно, – семья, в которой царит жёсткая дисциплина. Отец семейства подчиняет всех близких своей воле. Он – высшая власть над самками и подростками, и любой случай непослушания карается очень и очень жестоко. Сам же он при всём при этом обязан трепетать перед главой рода, который руководит объединением в несколько семей, а тот подчиняется вождю своего племени. По местным законам именно глава рода полностью отвечает за всех своих близких, которые могут оступиться и совершить некий проступок, за который лично они не несут никакой ответственности. В любом случае наказание полностью ложится на главу нескольких семей, который может перекинуть его на весь род или изгнать провинившееся семейство. И продолжается всё это до тех пор, пока не сменится вожак, который может погибнуть в бою или на охоте. После этого его близких заберёт себе другой воин из семьи, а молодёжь разбежится, девушки уйдут в новые семьи, а парни в возрасте тринадцати – четырнадцати лет направятся в войско. Всё вместе это цементирует общество «зверьков», заставляет их держаться в племени и брать пример для подражания со своих старших.

Кроме основного костяка племени, самых обычных дикарей, как я уже и говорил, существуют некоторые граждане вне общества. Конечно, это патриархи, своего рода распространители информации, хранители знаний и просто опытные люди. А помимо них есть служители примитивных религиозных культов, немного шаманы и колдуны, но в большей степени самые обычные шарлатаны с хорошими актёрскими задатками, передающие свои умения и должность по наследству. Хотя насчёт шарлатанов, скорее всего, я погорячился. Тот самый отряд, который вышел на место нашей стоянки, вёл как раз такой шаман. Следов он не видел, ветер дул на нас, собаки воинов не чуяли, и замаскировались мы мастерски. Однако он точно указал место, где мы прячемся, и что это, объяснить пока нельзя. Может, чутье, а возможно, некие экстрасенсорные способности. Ладно, ломать над этим голову пока не стану.

Что касается самого племени и его судьбы, то в данном вопросе я ничего для себя нового не открыл. Имеется племя, оно кормится охотой и собирательством, про скотоводство и землепашество «зверьки» забыли. Размножаются дикари очень быстро, и, даже несмотря на высокую детскую смертность, их численность увеличивается небывалыми темпами. Племя держит за собой какой-то участок земли, которого ему хватает на прокорм, и, когда эти владения уже не в состоянии прокормить имеющееся в сообществе количество ртов, начинается отселение молодёжи и самых буйных воинов, опасных для вождя. Этот процесс происходит вполне спокойно, без конфликтов. Молодые воины, женщины и те из стариков, кто желает их сопровождать, покидают родные для себя места, объединяются с такими же группами и образуют походную орду. Дальше всё понятно: начинается борьба за место под солнцем. Дикари выбирают из самых сильных и удачливых воинов военного вождя, идут в одном им известном направлении и уничтожают всё, что им чуждо.

Чем эти знания могут мне помочь? И так думал, и эдак, и пришёл к выводу, что никак. Сейчас необходимо действие, а в моём теперешнем состоянии сбежать трудно – вокруг стойбище, не меньше полусотни воинов, больше тысячи женщин и подростков, а помимо них ещё и боевые псы. И мне остаётся только дожидаться дальнейшего развития событий и готовиться к похоронам Кусаки.

За размышлениями прошло около часа, и повторилась вчерашняя ситуация: появился дикарь в «шотландской» юбке, селяне ломанули на выход, а мы с Никитиным следом. Снаружи меня уже ждал откликающийся на кличку Ки помощник Сурика, и я вновь оказался в подвале патриарха, который к моему приходу расстелил на полу свою верхнюю одежду, линялую шкуру, сидел на ней и сосредоточенно жевал сухое мясо. Он молча указал мне на ту же кучу одежды в углу, я сел и попросил:

– Сурик, дай поесть что-нибудь.

– Тебе еда без надобности, – вытирая сальные руки о шкуру, развязно ответил патриарх, и по его голосу я понял, что он находится в лёгком подпитии.

– А кто-то говорил, что мне ещё жить да жить…

– Ты ничего ценного не сказал.

– Как спросили, так и ответил. Да и вообще, мне кажется, вам вовсе не нужны мои знания о внешнем мире.

Почему-то нахмурившись, Сурик сделал глоток из своей фляги, в которой сегодня находилась отнюдь не вода, крякнул, кинул в рот очередной пластик мяса и с набитым ртом пробурчал:

– Это ты правильно заметил, нам ваши новости особо и не требуются. Только старики вроде меня ещё хотят их знать, но с каждым годом таких становится всё меньше. Да и не моё это дело – решать, кому жить, а кому умереть.

– Тогда зачем жизнь предлагал, если ты никто и зовут тебя никак и такие вопросы не в твоей компетенции?

– Но-но, – старикашка погрозил мне указательным пальцем, – ты, капитан, говори, да не заговаривайся. Вчера я ещё не всё про тебя знал. Думал, что на пару с шаманом прикрою тебя на некоторое время, но Кося на тебя посмотрел, когда ты от меня выходил, и сказал, что подобных тебе людей надо сразу уничтожать. Слишком вы опасные. И спасибо скажи, что ты ещё дышишь, а то он предлагал тебя сегодня ночью придавить.

– Спасибо. – Я не спорил и решил действовать так же, как и при прошлой нашей встрече, то есть поддакивать и со всем соглашаться.

Старик прищурился, довольно усмехнулся и, закинув в рот новый кусочек мяса, продолжил свои разглагольствования:

– Знаешь, как Кося хотел тебя прикончить?

– Нет.

– А хочешь знать?

– Тоже нет.

– А я тебе всё равно скажу. Вчера шаман великое камланье проводил, колдовал насчёт гибели врагов и победы наших воинов. Для ритуала ему были нужны пять человек. Их опоили хитрыми травками, чтобы, значит, они боли не чуяли, а затем живьём содрали с них кожу, только на ногах оставили. Потом людей завели в загон, возле шатра, где Кося живёт. Как действие травки закончилось и пленники осознали, что с ними сделали, их заставили бегать по кругу до тех пор, пока они не помрут. Кто последним на ногах остался, значит, тот наделён самой большой жизненной силой, и именно над ним проводилось основное колдовское действо. Из милости его добили, из мяса приготовили различные блюда, и этим кормили молодёжь, вроде как для того, чтобы они были сильными. Затем из шкуры сделают одежду для колдовских действий, а на сердце такого человека гадали и заговор составляли. Осознаешь, от чего я тебя вчера спас?

– Да, уважаемый Сурик. Спасибо вам.

Токтовидс прекратил жевать, посмотрел на застывшего у стены дикаря и указал ему наверх:

– Ки, выйди. Посмотри, что к чему.

Закутанный в шкуру «зверёк» покинул подвал без вопросов. Мы остались вдвоём, и при желании я мог бы убить Сурика голыми руками, но это не дало бы мне ничего, оставалось ожидать дальнейших действий старика, который бросил мне солидный шмат покрытого шерстинками мяса. По виду это была баранина, да и на вкус тоже. Сплевывая шерстинки, попадающие на израненный язык, я не спеша стал жевать мясо, наблюдая за Токтовидсом. Он тяжело встал, пошатываясь, зашёл в самый тёмный угол подвала, что-то там поискал и вскоре вернулся на свою шкуру. В его руках была небольшая старая книга в потрёпанной синей обложке.

– Что это? – поинтересовался я.

– Один из дневников профессора Шульгина, которые он вёл в период с декабря 13-го года по февраль 20-го. Мой учитель и воспитатель. Великий человек, случайно оказавшийся не в том месте и не в то время и за это пострадавший. Представь себе, капитан. Человек с мировым именем бросил безопасное место в бункере под Москвой, отправился бороться с чумой в одном из лагерей невдалеке от Казани, потерял всех своих друзей и был непосредственным свидетелем того, как люди превращались в тех, кого вы зовете «зверьки» и «беспределы».

– И зачем вы мне их показываете? Помирать скоро, так что эти бумаги мне без всякой надобности.

Сурик в каком-то недоумении посмотрел на дневник Шульгина, на его глазах выступили старческие пьяные слёзы, он машинально вытер их и произнёс:

– Не знаю. Думаю, что скоро отдам богу душу, и ищу того, кто бы эти бумаги к людям вынес. Я профессору обещал их в цивилизованный анклав отправить. Сорок пять лет с той поры минуло, все долги отдал, а этот не смог. – Он воровато оглянулся, мелкими быстрыми шажками подскочил ко мне, опустился рядом и быстро затараторил: – Бежать тебе надо, капитан. Понимаешь, к чему я веду?

Мне хотелось поверить в добрые намерения решившегося на благородный поступок патриарха, но я не повёлся. И хотя говорят: что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, это неправда. Завтра Сурик протрезвеет и скажет, что пошутил. Ведь как тут ни смотри и ни думай, а если бы он хотел отправить бумаги Шульгина к людям, то давно нашёл бы способ это сделать. За примером далеко ходить не надо: уже месяц в стойбище обретается пленный егерь Родион Никитин, которому он мог бы самую малость помочь, и тот добежал бы до московских войск за двое суток. Впрочем, искренен патриарх или нет, непонятно, а я ничего не теряю и могу продолжать ему подыгрывать.

– Неужели мне побег устроишь? – поинтересовался я у Сурика.

– Да-а-а! – на одном дыхании протянул старик.

– А что взамен?

– Мне ничего не надо, только поклянись, что дневники профессора будут переданы куда надо.

– Клянусь!

– Хорошо, верю тебе. Завтра Ки тебя ко мне приведёт. Ты его шкуру наденешь, выйдешь в лес – и беги во все ноги. Где патрулей не будет, это я тебе точно скажу, так что фору часов в пять-шесть получишь.

– А собаки лагерные?

– Завтра все на московскую дорогу выйдут, будут готовиться к встрече нашего славного боевого вождя, угробившего половину войска ради того, чтобы один несчастный линейный батальон под Каширой разгромить. Не уничтожить даже, а только разгромить. В общем, уйдёшь чисто.

Сказав это, Сурик вернулся на свою шкуру, сделал из фляги несколько глотков своего алкогольного напитка, попытался затянуть какую-то песню, но вскоре замолчал и вырубился.

Патриарх лежит на шкуре, а я, пока не появился Ки, прошёлся по помещению. Ничего интересного не нашёл. Моих вещей здесь нет, оружия тоже. Зато наелся от пуза и обнаружил флягу с чистой водой. Так бы я и сидел здесь себе спокойно до наступления ночи, но появился мой сопровождающий, который проверил Сурика, удостоверился, что он жив, и потянул меня на выход.

Снова я в темнице. После сытного обеда клонит в сон, но только я закрыл глаза, как почуял какие-то изменения внутри себя. Что это такое, я сразу и не понял, а когда осознал, то от радости, несмотря на своё не самое здоровое состояние, чуть до потолка не подпрыгнул. Где-то совсем рядом находился Лихой, присутствие которого на близких расстояниях я мог чувствовать. Разумный пёс был недалеко, максимум метров за сто от меня. По волосам пробежали мурашки, Лихой послал свой зов, его эмоции излучали спокойствие и удовлетворение тем, что я жив, и сам посыл говорил о том, что меня не бросили, про меня не забыли.

Выжил, значит, четвероногий друг, ушёл от погони и благодаря своей повышенной регенеративной способности смог быстро восстановиться. Возможно, он привёл бойцов отряда, а может, и один пришёл, но и это немало. Теперь-то поборемся за жизнь, и шанс на спасение из эфемерного стал вполне реальным.

Лихой попытался мне что-то передать, но у него ничего не вышло, а вскоре заворчали боевые псы стойбища, которые, наверное, почуяли чужака. Ощущение присутствия разумного пса у меня исчезло, и вскоре мои глаза закрылись и я провалился в крепкий спокойный сон. Завтра будет новый день, и если не случится чего-то неожиданного, то я смогу попробовать осуществить побег, но для этого мне понадобятся все мои силы, а значит, необходимо выспаться.

Глава 12

Тульская область.

23.05.2065

Тёплый весенний вечер. Огромная лесная поляна, на ней превеликое множество «зверьков». Помимо всего дикарского племени, в котором я оказался пленником, здесь собрались вернувшиеся из похода на Каширу воины военного вождя Намбы. В общей численности в этом месте сейчас как минимум три тысячи двуногих животных. Ярко и высоко пылают костры, в рваном ритме гремят большие барабаны, и над поляной разносятся крики доведённой до экстаза и обдолбанной наркотиками толпы:

– Хей-я! Хей-я-я! Хей-я! Хей-я-я!

В самом центре поляны на расчищенной рабами площадке – четыре длинные шеренги. В двух из них сплошь молодые мужчины, имеющие из одежды только грязные набедренные повязки. Напротив них, в других двух шеренгах, молоденькие дикарки, подобно воинам в этот праздничный вечер одетые по самому минимуму: голый торс, раскрашенные красной краской грудки, только бёдра прикрыты цветными полосками, сшитыми из разноцветного тряпья, какой-то травы и кусочков шкур.

Подчиняясь ритму барабанов, мужчины и девушки одновременно притопывают ногами по земле, что-то напевают, раскачиваются влево-вправо, медленно сближаются, хватают друг друга за интимные места, возбуждаются и расходятся. И так происходит много раз подряд. Кажется, вот-вот начнётся всеобщая вакханалия, групповуха со многими участниками. Однако это произойдёт позже, в самом конце праздничного мероприятия, а пока это всего лишь прелюдия перед основным действием.

После того как неподалеку от стойбища появился Лихой, а случилось это позавчера вечером, я воспрянул духом и уже на следующий день был готов к побегу. Но не сложилось, и виной тому послужил мой нечаянный знакомец и собрат по несчастью Родион Никитин. Этот храбрый парень воспользовался моментом, когда на реке ему сняли колодку, голыми руками убил одного из своих охранников, бросился в воду и вплавь перебрался на другой берег. Затем, видимо почувствовав себя в относительной безопасности, он помахал всполошившимся дикарям из охраны рукой и бросился бежать. Это была его третья попытка, и, к сожалению, как и предыдущие две, она закончилась неудачей. Его догнали через несколько часов. В руки «зверьков» он не дался. Егерь дрался до последнего, и, потехи ради, его затравили собаками, так что, когда утром меня вывели из темницы, первое, что я увидел, – это голову Никитина, которая торчала посреди стойбища на длинном осиновом шесте.

Кажется, при чём здесь я? Как оказалось, при всём. Дикари решили усилить меры безопасности, заметили, что я оклемался после жестоких побоев, и на всякий случай надели на меня такую же колодку, которая ранее висела на плечах пленного московского егеря. И теперь снять её мне должны были только во время праздника, на котором я в данный момент и нахожусь. Положение незавидное, тем более что, как я и предполагал, протрезвевший патриарх Сурик от своих слов, что он поможет мне бежать, отказался в самой категорической форме. Так мало того, ещё и посмеялся надо мной. Скотина!

Впрочем, это было ожидаемо. Я не расстроился и решил ждать благоприятного момента. Вчерашний день прошёл как в тумане. Дикари таскали меня подобно игрушке с места на место, то вновь кидали в подвал, то выдёргивали на поверхность, водили по стойбищу, и здесь я «познакомился» с шаманом Косей, очень худым человеком с тонкими чертами лица, лет около тридцати. По виду – натуральный сельский учитель, вроде Антона Павловича Чехова, только очков не хватает. Однако это по виду, а на деле Кося зверюга, каких ещё поискать надо, хитрый, умный и чрезвычайно коварный тип с полутораметровым резным посохом в руках. Шаман подошёл ко мне вплотную, посмотрел мне в глаза и прошипел:

– Я тебя насквозь вижу, и ты не сбежишь. Твоя судьба – быть рабом Кусаки на том свете и проводником для его души в царство мёртвых. Ты умрёшь мучительной смертью.

Он много ещё говорил, по большей части угрожал и ругал меня нехорошими словами. Мне оставалось только молчать и изображать покорность. Однако Кося на это не повёлся. Он отвесил мне десяток хлестких пощёчин, разбил мои подзажившие губы, плюнул в лицо и приказал охране не спускать с меня глаз. Дикари наказ шамана выполнили со всем своим старанием, наблюдали за мной постоянно и даже ночью в подвал, где я находился не один, а в компании всё тех же затурканных жизнью и обстоятельствами селян, пару раз заглядывали.

И вот наступило утро, так и хочется сказать: «стрелецкой казни», хотя меня должны были убить только вечером, а ощущения весь день были такими, что казалось, это произойдёт всего через несколько минут. Дикари в стойбище готовились к празднику и погребению своих павших воинов. Селян забрали на работы, а меня вывели из подвала только после полудня. Вокруг моей шеи обвязали толстую, покрытую жиром верёвку, а затем подобно скотине меня привязали к деревянному столбу, вкопанному в землю и служившему опорой для чего-то, что напоминало коновязь. Колодка на шее держит мои плечи в одном положении, не разогнуться и толком не пошевелиться, мышцы затекли, я жду своей участи и морально настраиваюсь на скорый бой.