Язычник Мазин Александр

Фроди взял у Серафимия полдюжины дорогого синдского аксамита, проплатив вперед золотыми арабскими монетами. Все, о чем уговорились. Так утверждал Фроди. А вот купец считал, что получил от нурмана только половину сговоренной суммы. Аванс, так сказать.

Тиун, получивши мзду от обеих сторон и сосчитав видаков, решил, что истину ведают только боги.

Нурман с удовольствием воспринял такое решение, потому что считал себя великим поединщиком. Во всяком случае, много лучшим, чем какой-то там ромей или кого там он вместо себя выставит.

Серафимий, вопреки ожиданиям, оспаривать решение тиуна не стал. К немалому огорчению тиуна, который очень надеялся получить от Собачьего Глаза взятку за отмену вердикта, дающего преимущество воинственному нурману.

Фроди, огромный, как и подобает нурману, волосатый, грозный, в вороненых доспехах, с мечом в два локтя длиной и тяжелым пешим щитом с железной оковкой, сдвинув на затылок шлем, надменно глядел на собравшихся. Он был уверен в победе. Эту уверенность разделяли его спутники: четверо таких же мощных нурманов и десятка полтора холопов и трэлей, давно привыкших к тому, что если хозяин решил кого-то убить, то этот кто-то – считай, уже покойник.

Однако Серафимий выглядел уверенно. И его поединщик тоже смотрелся неплохо. Высокий, длиннорукий, уступавший нурману массой, но не шириной плеч.

На ромейском поединщике были хорошие доспехи и открытый шлем с длинной стрелкой. Меч его был выкован знаменитым константинопольским оружейником, о чем свидетельствовало клеймо на основании клинка, и стоил почти столько же, сколько спорные полдюжины китайского шелка. Впрочем, о клейме знал только сам поединщик. Щит у ромея был меньше нурманского, зато – трехслойный, из бычьей кожи и вязкого дерева, усиленный стальными спицами и бронзовым листом. Звали ромейского поединщика – Фистул.

Трое княжьих дружинников, верхами, приблизились к месту поединка. Толпа почтительно раздвинулась, уступая дорогу.

– Это он? – спросил Славка.

– Он, – подтвердил Малой. – Три божьих суда за четыре седмицы.

– Нурман знает? – поинтересовался Антиф.

– Откуда? Он в Киеве пятый день. Да и сам подумай: будет нурман что-то там вызнавать?

– Будет, будет! Если где золотишко плохо лежит, так непременно! – Малой засмеялся.

Окружавшие посмотрели на него неодобрительно. Нехорошо веселиться на серьезном деле. Впрочем, вслух никто не укорил. Люди, чай, не простые, а княжьи. Лучше помалкивать.

Ромей поиграл клинком, согревая руку. Попрыгал то на одной ноге, то на другой, забавно покрутил головой.

В толпе кто-то хихикнул. Поведение ромея показалось забавным.

– Скоморох, – проворчал кто-то из спутников нурмана. – Позор нам! Выставили против Фроди скомороха.

– Им же хуже, – ухмыльнулся другой. – Фроди его пополам развалит.

– Знакомая повадка, – негромко произнес Славка. – Похоже, мастер ромейского боя этот Фистул.

– Не был бы мастер, не выставили бы его на божий суд, – резонно ответил Антиф. – А откуда ты про ромейский бой знаешь?

– Поучился немного, – сказал Славка. – Батя для себя и для Артёма ихнего мастера нанимал. А я уж потом – у Артёма.

– Ну начинайте уже! – закричал кто-то.

– Начинайте! – разрешил тиун.

Фроди из Хрелды вскинул руки и заревел страшным голосом:

– О-один!

И побежал на ромея.

Тот на прямую сшибку не пошел. Отпрыгнул в сторону и попытался достать нурмана сбоку. Фроди развернулся с медвежьим проворством, отшиб меч краем щита и пнул ромея в колено.

Фистул подобного не ожидал и не удержался: упал на бок.

Толпа ахнула.

Фроди с ревом обрушил на ромея меч. Защититься от удара такой силы было невозможно. Ромей и пробовать не стал. Бросил в лицо Фроди щит, а сам рыбкой поднырнул под руки нурмана.

Меч Фроди расшиб щит на лету и воткнулся в утоптанный грунт. Да так и остался торчать, – а сам нурман, булькая пропоротым горлом, повалился наземь.

Ромей легко вскочил на ноги и раскланялся. Точно скоморох. Но никто не засмеялся.

– Божий суд свершен! – провозгласил тиун. – Почтенный Серафимий вправе получить недостачу или взять обратно свой товар. Сверх того неправому Фроди надлежит выплатить князю за обман малую виру: две серебряные гривны. Поскольку же сам Фроди сделать этого не может, то вира будет выплачена родичами или взыскана с имущества покойного.

– Поехали, – сказал Славка. – Мы видели, что хотели.

– Я вот ничего увидать не успел, – проворчал Малой. – Разве ж это бой? Так свиней режут! Я бы на месте того нурмана, когда ромей завалился…

– Ничего ты не понял, – усмехнулся Славка. – Думаешь, это нурман его свалил? Да он, хитрец, нарочно упал. И поймал нурмана – как несмышленого отрока. Такого, как ты.

Антиф засмеялся.

– Поглядел бы я, как ты бы с этим Фистулом сразился… – проворчал обиженный Малой.

– Я с ним сражаться не буду, – покачал головой Славка. – Мне брат насчет сразиться ничего не говорил. А вот узнать, откуда такой ловкий Фистул выискался, – хотелось бы.

Узнали. Вернее, узнал Антиф. Пользуясь своей ромейской внешностью и неплохим знанием языка, отрок переоделся в платье мелкого купчика из Климатов и отправился на ромейское подворье. Там угостил вином пару-тройку обитателей – и услышал много интересного.

Прибыл ловкий поединщик прямиком из Царьграда, где слыл одним из самых умелых бойцов. Ромейские купцы наняли его за большие деньги именно для таких дел, какое давеча видели друзья. Среди ромеев Фистул слыл непобедимым. Говорили даже, что он когда-то скрестил меч с самим Иоанном Цимисхием. Говорили об этом на ромейском подворье, но – только среди своих. В Киеве слава Фистула поначалу была невелика, что тоже было на руку ромеям. Однако сейчас о нем уже знают и стараются не связываться.

– Про Цимисхия – брехня, – сказал Антиф, – а вот остальное – чистая правда. За победу над Фроди Серафимий заплатил ему три золотых.

Нарядил Фистула пугать прихожан булгарской церкви священник ромейской церкви, соседствующей с булгарской. Этого ромейского иерея соплеменники не жаловали, поскольку был он невежественен и корыстен. Однако побаивались, потому что, по слухам, иерей этот наушничал одному важному евнуху в Палатине и мог запросто отправить обидчика в узилище.

Однако простым киевским христианам на константинопольские связи иерея было наплевать и они предпочитали посещать булгарскую церковь, где вдобавок и служили не на ромейском, а на понятном всякому словенском наречии.

Фистулу надлежало каждое воскресенье являться к булгарской церкви и творить там всякое безобразие. Но – без серьезного членовредительства, чтобы не довести дело до княжьего суда. Во всех иных случаях дело можно было свести к суду поединком, что Фистула полностью устраивало.

Безобразничал нанятый ромей уже два светлых воскресенья и отвадил от булгарской церкви значительную часть паствы.

То, что священник булгарский дружен с женой воеводы Серегея, ромей во внимание не принял. Может, обнаглел до крайности, а может, просто не знал, поскольку родовичи Серегея молиться ходили в церковь на Горе.

– Интересный у вас, у христиан, Бог, – посмеивался Малой. – Кабы кто подобное у Перунова святилища учредил, да еще в праздничный день, так ему бы живо кровушку пустили. Да хоть и не про Перуна, а про Волоха сказать. Можешь ты такое представить, Славка, чтобы Волохов жрец из Полоцка пришел на капище, допустим, в смоленской земле и там безобразничал? Я вот – не могу. Неужели Бог ваш такое прощает?

Славка смущенно молчал, а вот Антиф нашелся:

– На смоленской – не знаю. А вот на древлянских капищах, где старым богам лесовиков служат, и не такое случалось.

– Так то разные боги, – резонно заметил Малой.

– Может, и разные, да только всем им, кумирам, тот хорош, кто кровью губы мажет. А наш Бог – истинный. И зла не приемлет. А коли Фистул этот его творит, значит он Бога плохо понимает и за то будет наказан.

– А вот это точно! – весело поддержал Антифа Славка. – Я Артёму сегодня же все обскажу, и, Перуном клянусь, Фистул этот очень сильно пожалеет, что полез куда не надо.