Прямо сейчас Нагаев Сергей
– Я не знаю! – Виктор покраснел, глаза его блестели, будто он сейчас отвечал не приятелю, а навязчивому отцу. – Я вот работаю альпинистом, лазаю по самым высоким зданиям Москвы, это не престижно, но зато прикольно, это драйв, и это мне на данный момент нравится! Понятно?! А что мне завтра понравится, я не знаю!
– А чего ты на меня-то орешь?
– А чего ты про отца начал?
– Я не про отца, вообще-то. Я имел в виду, что на данный момент этот вопрос для нас с тобой – ни для какого не для отца, а для тебя, и для меня – главный. Вот я и спросил.
– А ты сам чего в жизни хочешь?
В этот момент в дверь квартиры позвонили.
– Сосед, что ли, опять на пиво сшибить денег приперся? – предположил Виктор и двинулся в прихожую.
– Не открывай ему, – сказал Данила вслед. – Забодал, старый алкаш. Он мне с позапрошлого раза так деньги и не вернул. Говорит, что не брал.
С минуту из прихожей ничего слышно не было, кроме короткого тихого скрипа внутренней двери. Было понятно, что ее, деревянную дверь, Виктор открыл, а внешнюю, железную, открывать не стал. Данила хотел было крикнуть Виктору: «Ну кто там?», но поостерегся, потому что теперь, когда квартиру и лестничную клетку разделял только лист железа внешней двери, его слова могли быть услышаны соседом, если, конечно, там был сосед. В этот момент Данила услышал некий приглушенный гомон со стороны прихожей – похоже, где-то за пределами их квартиры кто-то переругивался.
Данила молча направился в прихожую, стараясь не топать каблуками – туфли он по-холостяцки и не подумал снять, когда они пришли домой (так же, впрочем, как Виктор – свои кроссовки).
– Ну, что там? – шепотом спросил он приникшего к дверному глазку Виктора.
Тот на секунду обернулся, коснулся указательным пальцем губ, показывая, чтобы Данила не шумел, и вновь стал наблюдать за происходящим на лестничной клетке.
Из-за двери доносились мужские голоса, теперь Данила отлично слышал их.
– Мужик, чего тебе надо? Иди, проспись, – один голос.
– Сам иди, – другой голос; Данила узнал его, надтреснутый и хриплый, он явно принадлежал их соседу, пьянице. – Вы кто такие, вообще?
– Кто надо.
– Вы здесь не живете, – снова пьяненький сосед.
– Слушай, мужик, тебе же неприятности не нужны, – еще один голос. – Вот удостоверение, видишь? А теперь вали отсюда. Быстро.
– Так бы сразу и сказали, что ФСБ, – голос соседа стал почтительным, – тогда я пошел.
Виктор и Данила, услышав эту фразу, переглянулись.
– Давай-давай, иди, папаня, – донеслось из-за двери.
В дверь снова позвонили, на сей раз настойчивей.
Виктор сделал шаг назад и быстрым махом, чтобы не скрипнула, прикрыл внутреннюю дверь, остановив ее движение за дюйм до того, как она должна была хлопнуть, и дальше медленно-медленно вдавил ее до конца в створ рамы.
– Недружелюбный интерфейс подкрался незаметно, – шепотом прокомментировал он.
– И хрен куда отсюда денешься, – так же тихо отозвался Данила. – Что с термосом делать? С балкона выкинуть?
– Идея хорошая. Но… э-э… погоди, может, просто дверь не открывать? Типа нас нет дома?
Дверной звонок уже заливался, не переставая.
– Третий звонок, зрители настоятельно приглашаются в зал, – сказал Данила.
Затем звонок неожиданно смолк, и у двери послышалось копошение, как будто кто-то с той стороны вставлял ключ в замок.
– Хотят дверь отмычками вскрыть, – сказал Виктор. – Я думаю, надо валить.
– Спасибо за мысль, капитан Очевидность. Лучше бы сказал, куда валить, мы на пятнадцатом этаже.
– С балкона – вниз.
Виктор шмыгнул в ближайшую комнатку и почти сразу выскочил назад с мотком каната на плече и дощечкой-сиденьем, закрепленной в широких лямках, которые позвякивали пряжками и альпинистскими карабинами.
– Мы на пятнадцатом этаже, – сказал Данила.
– Давай за мной, – скомандовал Виктор и устремился во вторую комнату.
– А с термосом что? – громким шепотом спросил Данила, догнав друга у двери на лоджию.
– Блин, термос! Не знаю, – застегивая на себе альпинистские ремни, Виктор выглянул за перила вниз.
– Термос надо взять с собой. Я сейчас, – сказал Данила и помчался на кухню.
Не прошло и четверти минуты, как он вернулся с рюкзачком, в котором болтался термос. На улице уже было совсем темно. Шагнув к краю лоджии, он посмотрел вниз, за перила. У соседей этажом ниже свет не горел, и через этаж тоже было темно. А дальше попадались горящие окна, там точно были люди, и кто-нибудь из них наверняка заметит, как они спускаются, и понятное дело, сразу настучит в полицию, подумал Данила.
Виктор пристегнул маленький карабин с канатом к металлическому креплению лоджии и стал оглядываться по сторонам, непроизвольно хлопая ресницами, а в голове Данилы мелькнула тоскливая мысль о том, что теперь уже назад ходу нет, потому что Виктор решился. До этого фирменного похлопывания ресницами еще можно было попытаться отговорить Фигаксаля от задуманного, но после – никогда.
Моток каната, один конец которого был зафиксирован на краю лоджии, полетел, разматываясь, вниз, провожаемый взглядом Даниилы, и сгинул во мраке.
– Будешь держаться за меня сзади, – Виктор пропустил канат через механизм большого карабина с рукоятью, который был пристегнут к его поясу, и полез за бетонные перила лоджии. – Давай перелазь, обхвати меня сзади и виси на мне.
– Я боюсь высоты, – с тревогой сказал Данила, не отрывая взгляда от освещенного фонарями асфальта внизу, казавшегося ему сейчас таким далеким и одновременно таким близко-опасным.
– Не ссы, я спущу нас аккуратненько.
– Ладно, не фига отделяться от коллектива, правильно? – сказал Данила, не двигаясь, впрочем, с места.
– Падай мне на хвост быстрее, хватит трындеть.
Данила накинул рюкзачок с термосом на спину и полез наружу, вцепившись правой рукой в воротник Виктора.
– Горло не дави, – сказал Виктор, – за ремни держись.
– Так нормально? – спросил Данила.
– Да. Держишься?
– Да.
– Вперед.
Стоя на карнизе лоджии, Виктор повернулся спиной к открытому пространству, и Данила, висящий на его спине двойным рюкзаком (с учетом рюкзачка с термосом), повис над бездной.
– Ненавижу, – сказал Данила.
Виктор сильно оттолкнулся ногами от карниза, синхронно с этим отпустив механизм большого карабина, и друзья скользнули по канату вниз. Миг – и Виктор уже приземлился ногами на бетонную перегородку лоджии этажом ниже. Вовремя зажатая им рукоять карабина резко застопорила скольжение, отчего друзей ощутимо тряхнуло.
– Дальше поперли, – сказал Виктор, поудобнее уставляя ноги для следующего прыжка. – Приготовься.
– А можно не прыгать, а просто сползти? – спросил Данила.
– Я – человек-паук, а не человек-червяк.
– А трос выдержит?
– Ты, кстати, так и не сказал, чего хочешь в этой жизни, – сказал Виктор.
– Сейчас я хочу не разбиться, – ответил Данила, и Виктор тут же повторил прыжок, и они оказались на тринадцатом этаже.
– Все, перелезай через перила, – сказал Виктор.
– А мы дальше прыгать не будем? – спросил чуть ли не с ноткой разочарования Данила, тут же, впрочем, перекинув ногу через перила.
– На фига дальше? Здесь можно переждать обыск, – ответил Виктор.
– Так можно было тогда только один раз прыгать, зачем сюда?
– Там лоджия застекленная, и все окна закрыты, не видел? – спросил Виктор. – А эта открытая.
– Не обратил внимания, – Данила уже был в безопасности, на лоджии, и молодецки добавил: – Я думал, мы до земли поскачем. А так как-то даже несолидно. Джеймс Бонд со стыда бы сгорел.
– Зубы мне не заговаривай, – сказал Виктор, неспешно перебравшись внутрь лоджии. – Ну, так чего ты в жизни хочешь?
– Сейчас я хочу, чтобы вот эта веревка не свисала с нашего балкона, ее заметят фээсбешники..
– Это предусмотрено, – сказал Виктор.
Он взялся за тонкий тросик, которого Данила прежде не замечал. Тросик тянулся к карабину, что крепил к их лоджии конец основного каната. Виктор дернул за тросик, и карабин с металлическим щелчком отскочил от лоджии.
– До меня только сейчас доперло: мы на тринадцатый этаж попали, – сказал Данила.
Виктор начал сматывать концы каната.
– То есть ты хочешь сказать, что раз мы живем на пятнадцатом, а потом спустились через этаж, то сейчас мы на тринадцатом? – спросил он.
– Ну да, – ответил Данила. – Ты тоже врубился?
– Даницыл, если я – капитан Очевидность, – сказал Виктор, – тогда ты – просто адмирал Ясен Пень.
– Ты не понял. Если здесь тринадцатый этаж, то, значит, это балкон нашего соседа, который сейчас у нашей двери топтался. Лехой его вроде зовут. – Данила стал вглядываться сквозь стекло в комнату. – Кажись, дома его нет, по крайней мере в этой комнате.
Виктор, смотавший к этому моменту в моток весь канат, выглянул за боковую бетонную панель лоджии и сказал:
– В другой комнате и на кухне у него тоже темно. Так, стоп! А термос ты взял?
– Нет, в форточку выкинул, – ответил Данила. – Да взял, взял, не парься.
– То есть у нас все чисто, – сказал Виктор и посмотрел наверх, где была их квартира.
Данила оперся о бетонные перила и тоже посмотрел вверх, а затем оценивающе оглядел путь в воздухе, который они только что проделали.
– Кстати говоря, – сказал он. – Тебе не кажется, что мы совершенно спокойно могли бы слезть сюда и без твоей веревки и без этих диких тарзанских прыжков? Вон, глянь, видишь выступы сбоку. Они есть около каждого балкона. По ним можно спускаться вниз. С выступа на выступ. Хоть до первого этажа.
– Даницыл, не ты сейчас верещал, что боишься высоты?
– Я боялся высоты с учетом того, что я должен был путешествовать у тебя на спине. Как Маша с пирожками на горбу у медведя. А если бы я сам полез и все бы контролировал, тогда бы я так не очковал.
– С выступа на выступ можно было бы слезть, но не тебе. Ты без тренировки скорей всего навернулся бы. И мы бы тут сейчас не разглагольствовали с очень умным видом про ненужные и нужные веревки.
В этот момент со стороны их лоджии донесся звон разбитого стекла, и кто-то наверху негромко выругался:
– Мать твою.
Данила и Виктор мгновенно отпрянули от края лоджии.
– Это они бутылки из-под пива на балконе задели, – прошептал Виктор.
– Не очень-то они осторожничают, – так же тихо ответил Данила.
– Пусть шарят, пошли, – сказал Виктор и толкнулся в полурастворенную дверь. Перешагнув через высокий порог лоджии, он двинулся во тьму комнаты, и тут же раздался звон – судя по всему, он попал ногой по батарее пустых бутылок, и они с грохотом покатились по полу, ударяясь друг об друга, и звуки получились довольно громкими, несмотря на то, что ни одна бутылка вроде бы не разбилась.
– Твою мать, – в голос выругался Виктор.
Едва шум стих, Данила тоже вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.
Если бы Данила, как минуту назад, все еще смотрел с лоджии вверх, то при звуках устроенной Виктором игры в стеклянный кегельбан он увидел бы на фоне звездного неба силуэт мужчины, перегнувшегося через перила на пятнадцатом этаже. Впрочем, темнеющая там фигура не выказала в движениях настороженности и подозрительности, наоборот, мужчина сверху без интереса прокомментировал: «Везде один бардак» – и скрылся из виду.
Пообвыкшись в темноте, друзья потихоньку стали продвигаться дальше. Виктор, дойдя до выхода, нащупал на стене выключатель, и комнату осветила лампа, свисающая на электрическом шнуре с потолка без всякой люстры или абажура. При ее свете они увидели, что было ясно и без нее: в бедно обставленной квартире давно не прибирались.
– Сейчас позырим, что у нас творится, – сказал Данила.
Он достал из бокового кармана рюкзачка айфон, положил его на стол.
– О, ты и его не забыл, – сказал Виктор.
– Всегда с собой, – ответил Данила.
– Я на всякий случай гляну, что там, – сказал Виктор и ушел из комнаты. Вернулся он быстро.
– Никого, – сообщил Виктор.
Тем временем айфон включился и выдал пучок лучей, на столешнице высветилась лазерная клавиатура, и Данила стал набирать код.
– Сейчас войдем в мой комп и через вэб-камеру все увидим, – сказал он.
Через несколько секунд над айфоном вырос голографический дисплей, и Данила с Виктором увидели, как двое мужчин переворачивают вверх дном большую комнату в их квартире.
– Они не заметят, что мы следим за ними? – спросил Виктор.
– Нет, монитор-то выключен.
– Я всегда удивлялся, на кой ты отдельно еще отключаешь монитор, когда выключаешь комп. Никто же так не делает. Теперь понятно, откуда у тебя эта дурацкая привычка. Ты всю жизнь ждал обыска фээсбешников.
– Ну и морды, – сказал Данила, глядя в голографический дисплей.
– Я думаю, долго они там возиться не будут.
– Почему?
– Ну, термос – не иголка, – сказал Виктор. – Особо много времени не надо, чтобы понять, что его нет в квартире. Но нам все-таки лучше делать ноги отсюда.
– Думаешь, сейчас этот сосед Леха заявится? – спросил Данила.
– Да. А во-вторых, даже без этого – просто чую, что надо валить.
– Почему?
– Просто чую. Нельзя без страховки долго стоять у края. Обязательно как-нибудь так получится, что грохнешься. Это азбука альпиниста. А мы здесь торчим точняк у края. Да и вообще в этом бомжатнике отстойно до невозможности.
Замок на входной двери открывался изнутри поворотом ручки, поэтому выйти из квартиры не составило труда. Друзья постояли немного на площадке, прислушиваясь, затем вызвали лифт.
У машины засады не было. Виктор быстро завел двигатель, и они укатили.
Глава 14. Творческий ступор
Двое мужчин, один уже в годах и седоватый, с брюшком, которое скрадывал светлый пиджак, а второй – в темном костюме, лет тридцати, черноволосый и крепкий, с лицом, не сказать, чтобы бульдожьим, а скорее чрезмерно серьезным, заставляющим при рассматривании его вспомнить об этой породе собак, – так вот, двое мужчин вышли из кабинета в приемную, где за столом сидела секретарша, напряженно-внимательная и в то же время старавшаяся всем своим видом показать, что ее напряженность и внимательность суть лишь желание в любой момент оказаться полезной, а ни в коем случае не любопытство.
– Ну, теперь это ваш кабинет, – сказал седой мужчина молодому бульдогу и указал на табличку, что была прикреплена к массивной деревянной двери, из-за которой оба только что вышли. На табличке значилось: «Фабрика резиновых изделий №2 Генеральный директор Зудин Арсений Арсеньевич». Седой мужчина ткнул пальцем в первую букву указанной на табличке фамилии.
– Можешь теперь себя здесь повесить, – сказал он и повел пальцем слева направо, как бы зачеркивая на табличке фамилию «Зудин» и одновременно словно бы предлагая представить собеседнику, что прямо сейчас на ней появляется его фамилия, и торжественно проговорил: – Генеральный директор Болотов Валерий… э-э… напомни, как тебя по отцу.
– Геннадьевич, – с готовностью ответил молодой.
– Геннадьевич, – повторил седовласый. – Вдохновляет?
Не совладав, похоже, с нахлынувшими эмоциями, новоиспеченный гендиректор Валерий Болотов, радостно прихрюкнул, однако тут же спохватился и солидно ответил:
– Да, конечно, Александр Феликсович.
Затем Болотов еще более посерьезнел.
– Э-э, – замялся он, – Александр Феликсович, а как же Арсений Арсеньевич? – Болотов кивнул на табличку. – Вы ничего не сказали насчет… Его… эм-м… куда?
– О бывших думать не надо – карьеру не сделаешь, – молвил в ответ Александр Феликсович. – И… да, ладно уж, скажу, хотя по идее эта информация для тебя преждевременная…
Седой господин выразительно уставил взгляд на секретаршу, и догадливая девушка мигом всполохнулась со своего кресла и с лепетанием о чем-то вроде «Я в бухгалтерию на пять минут, как раз хотела там уточнить…» исчезла из приемной, а Александр Феликсович продолжил:
– Мы ведь, как ты, наверно, понимаешь, не просто так тебя двинули в руководители. У нас на тебя дальние виды… Тебе светит попасть в кадровый резерв президента. Чуешь, на какую взлетную полосу тебя поставили?
– О-о-а-а, я постараюсь, я всё… – торопливо и запинаясь заговорил Валерий Болотов.
– Да уж, не подведи, – сказал седой. – Начинай, я тебе советую, с инноваций. Это сейчас поддерживается на всех уровнях. Какие инновации могут быть в презервативах, честно говоря, я себе как-то не представляю, но… надо.
– А-а-о-о, а у нас уже… мы можем… я вам сейчас покажу кое-что, присядьте, пожалуйста, я буквально на минутку – и назад, – Валерий выскочил из приемной.
Оказавшись в коридоре, он метнулся направо и через несколько секунд уже отпер дверь своего кабинета, там – скорей к застекленному шкафчику, из которого он цапнул несколько презервативов, запечатанных в необычные, фигурные, упаковки, и помчался обратно к кабинету гендиректора.
– Вот… – запыхавшийся и разволновавшийся Болотов протянул Александру Феликсовичу несколько презервативов. – Это мы начали разрабатывать новый тренд… инновационный…
Александр Феликсович взял упаковки и стал с любопытством разглядывать.
– А что ж они у тебя скобами пробиты? – спросил он. – Это ты их специально, что ли, степлером попортил? Чтоб до серийного производства их никто не использовал?
Валерий раскраснелся. Он взял протянутую ему обратно одну из упаковок.
– Черт! – Он был явно сбит с толку. – Ну… то есть да, это, видимо, кто-то специально. Чтоб конкуренты не использовали.
– Ну, не знаю, Валер, мне кажется, что так опытно-конструкторские разработки от конкурентов беречь неэффективно. Проще уж просто прятать их в сейфе, разве нет? – сказал Александр Феликсович. – А опробовать их обязательно нужно перед производством, это же азы. Только практикой проверяется теория.
– Конечно-конечно. Я сейчас попробую вам все-таки показать, – Болотов схватил со стола секретарши антистеплер и начал им орудовать, вынимая скобу. – Это, наверно, какое-то недоразумение, я разберусь, – Валерию удалось аккуратно отогнуть лапки скобы, но когда он раскрыл упаковку, презерватив разорвался. – Мы новые сделаем, и я вам пришлю, Александр Феликсович. Сам, то есть, подвезу.
– Да мне-то не надо, ха-ха – годы уже не те, – ответил тот.
– Но, в общем, вот, если так соединить, то все тут понятно, – сказал Болотов; в этот момент он уже несколько раскатал презерватив и, надев его на два пальца, указательный и средний, показал Александру Феликсовичу.
Презерватив являл собою Бэтмена – голова человека – летучей мыши с острыми ушками была отросточком, предназначенным для спермы, а мускулистое тело с руками, вытянутыми по швам, – основной частью презерватива.
– О! Забавный чертик, хе-хе, – отреагировал Александр Феликсович.
– Это Бэтмен.
– Кто?
– Бэтмен. Из американского комикса. Из фильма. Очень популярный на Западе персонаж, это их классика.
– А, вот как. С целью захвата их рынков. Это ты придумал?
– Да, – Болотов скосил глаза влево. – Это под моим руководством одна художница сделала. Правда, сейчас она уволилась…
– Надо ее вернуть. Как же ты инновации собираешься внедрять без творческих кадров? Обязательно. Но только и про нашу, русскую, тематику не забывайте. Что у нас своих чертей, что ли, мало?
…Спустя некоторое время, закрывшись в своем новом кабинете, генеральный директор Фабрики резиновых изделий №2 Валерий Болотов говорил в телефонную трубку:
– Ксюша, ну ты чего, обилась?.. А чего мне должно быть стыдно? Я ж тебя не хотел увольнять, это все Арсений Арсеньевич, заладил про свой кризис и что надо кадры ужимать. Куда мне было деваться?.. Почему предатель?.. Я не звонил, потому что тут столько дел навалилось… Хорошо, мне стыдно… Да, правда, за это мне стыдно, хотя могла бы и сама позвонить, кстати… Короче, Ксюшечка, я теперь генеральный директор на фабрике. И я тебя возвращаю. Приезжай, это дело надо отметить. Я соскучился по тебе… Конечно, правда… Да, соскучился. У меня ж сердце-то не резиновое. Кстати, о резинках. Мы с тобой уже сто лет не испытывали изделия №2 с твоим инновационным дизайном. У меня без тебя творческий ступор. Ну всё, целую, увидимся, мой Ксюшоночек, – голос его стал невыносимо слащавым. – Мур-мур-мур.
* * *
Виталий Кутыкин сидел в кресле за большим письменным столом о двух тумбах и с тоской, переходящей в ненависть, а затем снова в тоску, смотрел на экран компьютерного монитора. Темных очков на писателе не было, и вообще он был одет в домашнее, по случаю жары – в футболку и трусы-боксеры. Кроме клавиатуры, мыши и монитора, на столе слева от него располагалась изящная пепельница из бронзы с тлеющей на краю недокуренной сигаретой, рядом тикали бронзовые в завитках часы с маятником, а по правую руку находился принтер и еще чашка кофе на блюдечке.
Экран белел открытым Вордом, но ни единого слова, ни даже знака на странице не было. Текстовый курсор, то появляющийся, то пропадающий в левом верхнем углу с тем же педантизмом, с каким часы отмахивались маятником от сигаретного дыма, – курсор, так похожий сейчас на черный восклицательный знак, своим миганием без конца напоминал об отсутствии текста и лишь утяжелял уныние Кутыкина.
Писатель ткнул пальцем в кнопку «Энтер», и курсор соскочил на строчку ниже и таким образом стал издевательски подмигивать на следующий пустой абзац. Кутыкин еще раз нажал на энтер, затем – еще раз. Затем с тупым упорством стал снова и снова нажимать, словно хотел уничтожить саркастический курсор, пока не закончилась первая страница и курсор не спрыгнул на вторую.
Кутыкин перевел мрачный взгляд с экрана на сигарету, потом на чашку, выбирая за что взяться, и выбрал кофе. Он отпил и поставил чашку перед собой. Над поверхностью раскаленного кофе собирался и отлетал в сторону пар, который вместе с белесым сигаретным дымом, струящимся и вьющимся над столом, навевал мысли о поземке в зимнем поле.
Беллетрист встал и, обогнув стол, вышел с чашкой кофе на балкон. Здесь он первым делом невольно взглянул на череду расстилавшихся чуть правее двускатных крыш, которая заканчивалась перед Лубянской площадью крышей штаб-квартиры ФСБ. Он отвернулся и стал смотреть влево. Но там было расположено здание Высшей школы экономики – университета, который напомнил ему о другом университете – МГУ имени Ломоносова, где, как знал Кутыкин, работал Невзираев, профессор кафедры словесности и одновременно признанный в литературных кругах критик, который с изощренной язвительностью отзывался в журналах о каждой вышедшей в свет книге Кутыкина. Как известно, критики, нелестно отзывающиеся о творчестве писателя, вызывали у него ту же ненависть, что и алчные издатели. Но среди них всех Невзираев с его статейками был особенно омерзителен Кутыкину. Виталий брезгливо поморщился и посмотрел прямо, в устье Большого Златоустинского переулка, указывающего направление в сторону такой близкой отсюда Новой площади с ее зданиями администрации президента.
– Выбрали же мне дом, сволочи, – пробормотал писатель, – как нарочно.
Впрочем, несколько левее Большого Златоустинского открывался вид на перекресток, где сходились, упираясь в Мясницкую улицу, Милютинский и Кривоколенный переулки. Этот уголок центра Москвы не вызвал у писателя неприятных ассоциаций. По тротуарам, освещенным фонарями и неоновыми вывесками, неторопливо двигались запоздалые пешеходы. Внимание Кутыкина привлекли две молодые женщины в легких сарафанах. Одна из них, рыженькая, с короткой стрижкой, на секунду показалась ему его девушкой, но, насколько он помнил, его огненно-рыжая пассия, обладающая взрывным характером и редким для России именем Матильда, сарафанов не надевала, она во всякую погоду не вылезала из джинсов. Женщины зашли в модное кафе «Sweet home», что располагалось на противоположной стороне Мясницкой. Писатель бывал в этом кафе время от времени и раньше, до визита в Кремль; собственно, в этом-то кафе он месяц назад и познакомился с Матильдой. Кутыкин проводил взглядом стройные фигурки зашедших в кафе женщин до последнего, до того момента, пока голые ножки на высоких каблуках не исчезли в стеклянных дверях заведения, и подумал, не пойти ли туда выпить кофе. Но вспомнил, что и без того уже прямо сейчас пьет кофе и что нужно писать сценарий, и стал угрюмее прежнего.
Развернувшись лицом к распахнутой балконной двери, Виталий с удовольствием сделал еще несколько глотков, несмотря на то, что вечер был знойным, а кофе – обжигающе горячим. Он пил медленно и сосредоточенно. Будто надеялся, что кофе поможет ему в создании сценария – надо лишь внимательно вслушаться в себя. Каждый глоток мог стать решающим. Каждая из порций ароматного напитка могла подтолкнуть к возникновению идеи, такой же терпкой и букетистой, как этот кофе. Он отхлебывал, не отнимая чашки ото рта, и смотрел невидящим взглядом сквозь парок на книжный шкаф, что стоял у стены в глубине комнаты.
Главная идея сценария все никак не появлялась, и взгляд Кутыкина сфокусировался на стеклянных дверцах шкафа, а затем и на его содержимом. В этом широченном и высоком шкафу все полки были пустыми за исключением двух, где стояли издания романов и сборников рассказов самого Кутыкина. В том числе здесь попадались и некоторые из переводов его книг. Коллекцию книг собрал не он, ее собрали для него люди из той же администрации президента. Этакий бонус к обставленной квартире, знак особого внимания.
Пестрый ряд родных корешков подействовал на писателя несколько умиротворяюще. Полки с книгами находились примерно на уровне глаз, и Кутыкин предположил, что сотрудник администрации, расставлявший в шкафу эту подборку, видимо, руководствовался базовыми истинами мерчандайзинга – товар, который нужно впарить покупателю в первую очередь, необходимо располагать на магазинных полках именно на уровне глаз, ну, или, быть может, малость ниже. Хотя, подумал Кутыкин, скорее всего, этот сотрудник и не помышлял о его реакции на расстановку книг, да и вообще ни черта не смыслил в маркетинге. Ему приказали купить и поставить книги в шкаф, и он просто сунул их туда, как сунул бы любой среднестатистический человек, то есть – как рука пошла. А рука в подобных ситуациях у среднестатистического человека всегда норовит установить предмет на уровне глаз. Собственно, по этой примете, по уровню, который выбрал человек, чтобы положить, скажем, перчатки в пустой шкаф, можно после, не видя хозяина перчаток, четко определить его рост. Виталий порадовался тому, какой он наблюдательный психолог, и, поставив чашку на письменный стол, вразвалочку направился к шкафу. Настроение слегка улучшилось.
Кутыкин распахнул стеклянные дверцы, ему захотелось полистать какую-нибудь из этих книг, которые все он обожал и считал гениальными. Такое перелистывание и бессистемное перечитывание отрывков из своих произведений неизменно преисполняло его душевным комфортом, гордостью и уверенностью в себе перед лицом новых, смутных и пугающих этой своей смутностью, замыслов.
Какую бы взять? Да без разницы, любая из них безоговорочно замечательна, блистательна, великолепна. И Кутыкин потянулся рукой прямо перед собой, как поступил бы в аналогичной ситуации всякий среднестатистический человек, но не отметил, впрочем, это обстоятельство про себя. В руке его оказалось отдельное издание повести «Поземка и Мутота».
Он раскрыл книжку посредине. Шрифт был крупный, как в букваре. Кутыкин знал, что издательство выбрало такой размер не ради удобства чтения, а лишь для того, чтобы разогнать скромный по объему текст повести на возможно большее количество страниц – надо было создать у читателя иллюзию, будто перед ним во всех отношениях солидная книга. Понятно ведь, что никто не заплатит за брошюрку столько же, сколько готов бы отдать за полновесный том. Впрочем, отметил про себя Кутыкин, в любом случае такой шрифт читается легче, и поэтому можно считать, что читатели книжки благодаря этой, вполне невинной, хитрости все-таки в большей мере выиграли, чем проиграли. В конце концов, он – Виталий Кутыкин, а не какая-нибудь Полина Дарьина с ее бесконечно тупой и натужной «иронической» серией про русскую мисс Марпл, его произведения достойны крупного шрифта. И Кутыкин сел в глубокое кресло, стоявшее справа от шкафа, и принялся, смакуя, читать:
«Прозрачный плексигласовый колпак двухместного аэроплана был сильно поврежден в последнем бою, и его пришлось отстегнуть и выбросить. Земский военврач Василий Иванович Пустопорожнев щурился от снежной сумятицы. Впрочем, ему, сидящему на заднем сиденье самолета, доставалось меньше, чем вознице.
Парамоша время от времени встряхивал вожжами и покрикивал: «Н-но, пошли, окаянные!»
Вьюга усилилась, снег несло и крутило.
Василий Иванович наклонился вправо и выглянул из-за спины Парамоши, пытаясь понять, далеко ли до Оренбурга, но в белесой пелене совершенно невозможно было разобрать, куда ведет дорога, да и есть ли она, дорога. Даже головы ближайших из шестерых каурых лошадей, которых запрягли в его аэроплан на последней почтовой станции, кивали в суматохе снегопада, как смутные тени.
Вдруг бодро скачущая шестерка стала нервно всхрапывать. Лошади без понуканий Парамоши понеслись гораздо быстрее, и посвист, издаваемый водными лыжами, на которых аэроплан скользил по косым волнам наста, стал отрывисто-пунктирным. «Нешто волки, дохтур?» – забеспокоился Парамоша. «Ничего, отобьемся», – крикнул Василий Иванович. «Дык, пулемет-то у вас, сами сказывали, деревянной, – отозвался возница. – Как им отбиваться? По мордам только волкам надавать».
Военврач не ответил. Он обернулся и стал вглядываться в снежную круговерть за крестообразным хвостом аэроплана. Белая пучина позади была подобна огромной воронке, которая с чудовищной, непреодолимой силой засасывала в себя весь мир. Аэроплан, казалось, едва удерживается на краю этой воронки, еще чуть – и сорвется с края и сгинет в ее чреве. На секунду доктору подумалось, что волки, находящиеся где-то там, в белой бездне, не смогут противостоять этой поглощающей вселенную стихии и поэтому ни за что не смогут догнать их крылатую повозку. Но сразу отбросил эту наивную фантазию.
Скоро он смог различить и стаю. Волки приближались. «А ведь прав этот дурак, нам от них не отбиться», – подумал Василий Иванович и стал соображать, как надолго может отвлечь волков от погони субтильный Парамоша, если вышвырнуть его за борт. Это будет, конечно, подло, с холодностью хирурга констатировал доктор. Но что же поделать? Земский военврач в четвертом поколении Василий Пустопорожнев не может позволить себе не довезти вакцину от вау-гепатита до Оренбурга, в котором, если верить отчаянным телеграммам коменданта-губернатора, стало уже почти невозможно отличить занемогших вау-желтухой русских людей от китайцев, что во множестве обжились в окрестностях города. Ну а Парамоша… Что ж, этот милый крестьянин со странной фамилией Мутота, послужит в меру своих способностей спасению Отечества. Так надо.
Решившись, доктор, приподнялся. Чтобы лучше удерживать равновесие, расставил ноги насколько позволяла тесноватая кабина самолета. Встречный ветер леденил лицо, колол снежинками.
Василий Иванович дождался момента, когда Парамоше удалось несколько подтянуть поводья и выровнять бег лошадей, и крепко взял бедолагу за подмышки».
Кутыкин захлопнул книгу и, выпрямившись в кресле, с торжествующим видом посмотрел в сторону письменного стола, а затем погрозил повестью стоящему на столе монитору с пустующим файлом, будто говоря: «Чуешь, какой слог! Вот как я умею!»
Писатель вспомнил, что когда пару лет назад «Поземка» только вышла в свет, общее мнение критиков, даже самых наглых и развязных, сводилось к тому, что в повести продемонстрирован стиль подлинной русской классики, воспроизведена квинтэссенция простого и выразительного языка Чехова, Гончарова, Набокова… Впрочем, если некоторые из литературных обозревателей при этом взахлеб поздравляли публику с тем, что Кутыкин в очередной раз с блеском подтвердил статус самого чаемого писателя современной России, то другие указывали, что кроме стиля, пожалуй, ничего ценного в повести не обнаруживается – как и обычно в произведениях Кутыкина, добавляли критики-недоброжелатели.
И, разумеется, профессор Невзираев, самый зловредный из них, не упустил случая съязвить в рецензии на «Поземку», что Кутыкин, никогда особо не заботившийся о смысловой начинке своих опусов и всегда писавший поверхностно, на сей раз превзошел себя. В повести, видите ли, по мнению высоколобого Невзираева, действуют бессмысленные персонажи! «Они, с одной стороны, вроде бы узнаваемы (среди главных героев есть и олигарх, и депутат Госдумы, и менеджер пиар-агентства, а еще врач с крестьянином), но все вместе, как и сюжет повести, образуют совершеннейшую дичь, изящную, но без намека на смысл». Эту фразу критика Невзираева писатель помнил дословно. Так и написал, гадина: «дичь без намека на смысл». Идиот! Дегенерат! «Без намека»! Это в «Поземке» нет намеков? Да там сплошь намеки! На любой вкус и уровень интеллекта, только выбирай.
Писатель разволновался. Он встал, оставив книгу в кресле, подошел к письменному столу, стал искать сигареты и зажигалку. Наконец нашел в выдвижном ящике, нервно закурил и вышел на балкон – стены комнаты словно давили на него.
Проблема была в том, что наедине с самим собой Кутыкин, хоть и очень редко, но признавал правоту профессора Невзираева, называвшего его творчество штукарством и фокусничеством. По мнению критика, писатель в погоне за внешними эффектами так и не научился управлять своим талантом. Ни прямо, ни устами героев, ни логикой сюжетов Кутыкин не предлагал читателю никаких оригинальных идей, прогнозов, обобщений, которые вроде как должны были бы присутствовать в его произведениях, если уж он претендует на роль «серьезного писателя».
Действительно, всякий раз, окончив очередной труд, Кутыкин, перечитывая написанное, ловил себя на мысли, что снова, как и в прежних своих работах, нагнал туману и сам не вполне понимает, к чему, собственно, все это навалял. Тексты у него, конечно, получались занимательными, с юмором, с умеренной дозой сатиры, были там и меткие наблюдения над жизнью, но и не более того – всего этого добра хватало в текстах любого колумниста, ведающего еженедельной рубрикой в каком-нибудь популярном журнале. И тогда Кутыкин убеждал себя в том, что читатель должен самостоятельно отыскивать выводы в его историях. Его читатель, то есть читатель образованный и неглупый, обязан проявить сообразительность и докопаться до сокровенных глубин кутыкинских произведений.
А в том, что глубины там имелись, писатель не сомневался. Он был уверен, что в его текстах заложены некие потаенные смысловые пласты, пусть он и не в силах открыть их ясным способом.
Однажды на заре карьеры, Кутыкин попытался в одном рассказе четче «проявить» какую-то идею, однако вышло настолько банально и непотребно, что пришлось вернуться к первоначальному варианту рассказа. И тогда-то Кутыкин решил, что он и не должен предлагать читателю никаких «идей», они и без того имеются в его гениальных строчках. Себя писатель видел ни кем иным, как прорицателем, жрецом художественной литературы. Нельзя же в самом деле требовать от оракула, чтобы он разжевывал свои откровения и низводил их тем самым до примитивных понятий толпы.
Впрочем, эта кокетливая уловка в играх с самим собой срабатывала не всегда. Множество почитателей творчества Кутыкина называли его живым классиком русской литературы, и беллетрист обычно находил это утверждение очевидным, но порой, как сейчас, Кутыкин все-таки осознавал, что если начистоту, то считать себя великим русским писателем он не может. Калибром не вышел.
Однако в данную минуту даже не это угнетало писателя. Хуже всего сейчас было то, что Кутыкин не умел составлять наперед плана произведения. Не было случая, чтобы, берясь за новую вещь, он более или менее четко представлял себе структуру будущей книги. И все по той же причине: Кутыкин всегда считал себя избранным. Беллетристу казалось, что когда он писал, образы, персонажи и сюжеты возникали и развивались в его фантазии не просто сами по себе, а так, словно кто-то свыше по мере написания очередной книги загружал их ему в голову готовыми порциями. Он ощущал себя проводником, который призван улавливать сигналы неких вышних сфер, возможно, бога, и все, что оставалось ему – прилежно фиксировать полученные из космоса или еще откуда-то «файлы» и выкладывать их с помощью фраз в доступной для остальных людей форме.
Обычно Кутыкин, недолго думая, начинал стряпать очередную книгу и писал, как придется, а сюжет двигал, куда кривая вывезет, держа в голове разве что в целом общественную проблему, на которую с видом первооткрывателя решил указать читателю, несмотря на то, что к этому моменту, как правило, тема не один год уже обсуждалась в прессе. Словом, теперь, когда его попросили набросать общие контуры сценария еще до начала собственно работы над ним, Кутыкин оказался в очень затруднительном положении.
До сдачи наброска общей канвы сценария кремлевским заказчикам оставалось еще шесть дней, однако уже сейчас писателю было понятно, что, вероятнее всего, ничего путного и связного он предложить за это время не сумеет. Балкон, вместе с квартирой, которую Кутыкин должен был отработать сценарием фильма, медленно уплывал из-под его ног.
Неужели он может лишиться этой квартиры? Едва попав в нее, он, разумеется, обошел ее всю и прикинул, сколько в ней квадратных метров – оказалось, что никак не меньше ста, и без измерений рулеткой было видно. Упустить этот куш было бы слишком глупо. Такого кретинизма потом себе нельзя будет простить, это ясно.
Писателю захотелось как-то развеяться, отвлечься о мрачных мыслей. А после уж, подумал беллетрист, то или иное решение найдется. Не может быть, чтобы он, сам Виталий Кутыкин, не совладал с написанием агитационной хренотени для чинуш из администрации президента. Такого просто не может быть!
Он вернулся в комнату, взял радиотрубку городского телефона и позвонил на домашний Матильде.
После истории в ночном клубе, когда его мобильник оказался у неизвестной ему девушки, они с Матильдой были в ссоре. Уверенная в его измене, она не желала слышать никаких оправданий.
На том конце трубку никто не брал. Тогда он набрал номер ее мобильного.
– Алле, – услышал он довольно быстро. Тон Матильды был чересчур спокоен и не предвещал легкой беседы. Но все-таки она с ним разговаривала. Возможно, и удастся уломать ее приехать сюда, мелькнуло в голове писателя.
– Привет, ты где? – ровным тоном как ни в чем не бывало начал разговор Кутыкин. – Вода вроде льется. В ванной, что ли?
– Может, и в ванной, – ответила Матильда. – Но не с тобой. Погоди-ка.
Судя по звуку, она положила мобильник куда-то – на полку или тумбочку.
– Алле, – воззвал Кутыкин. В ответ – молчание, и лишь по-прежнему плеск воды. Затем плеск в трубке прекратился, а после некоторой паузы его сменило жужжание.
– Алле, что там у тебя жужжит? Фен? – спросил он. – Аллё-о!
Читать бесплатно другие книги:
