Креативщик Борисова Анна
– Узнай!
Он один из нас из всех не растерялся. Режиссер есть режиссер.
Связался с хромым оператором, пока ассистент дозванивался. Давай, говорит, Коля, хромай обратно к утесам. Ты ближе всех. Объяснил, в чем дело и как найти пещеру.
– Внутрь не лезь. Оставайся снаружи и ори погромче, зови ее!
Еще отправил группу из шести человек, через тайгу, по короткому маршруту.
Я в это время следил за тем, что происходит в пещере. Олеся бродит по ней туда-сюда. Тень притаилась в углу, смотрит. Одна из камер все время направлена на неизвестного. Видно, как он рукавом вытирает нос. Иногда немного перемещается. И все время поворачивается вслед за лучом фонаря.
Слышу, как режиссер начинает разговаривать с дежурным милиционером.
От первого же вопроса у меня мурашки по коже.
– У вас в розыске беглые зеки есть?
Ему отвечают, что нет. Он немного успокоился, потом спрашивает: а по соседним областям?
– Хорошо, – говорит. – Жду.
Через пару минут выясняется, что из лагеря особого режима в соседней области еще месяц назад совершили побег двое заключенных. Один особо опасный, другой – молодой парнишка, сидящий за убийство, но не рецидивист, а так называемый «первоходный».
Правда, дежурный сказал, что это не могут быть они. 400 километров по глухой тайге без продуктов, без снаряжения они бы не прошли. Наверняка сгинули где-нибудь. С голода подохли.
Режиссер дальше его слушать не стал, отключился.
Смотрит на нас, белый весь. Никогда его таким не видел. Коротко передал разговор с дежурным.
– Почему вы не рассказали ему про труп? – спрашиваю.
– Некогда. И так ясно. Особо опасный парнишку в качестве «коровы» с собой взял».
Девочка прервала рассказ вопросом:
«Как это?»
«Есть в уголовном мире такая страшная традиция. Какой-нибудь, как теперь говорят, отморозок затевает побег из далекой таежной зоны и зовет с собой глупенького, наивного напарника. Главное при побеге – затаиться и переждать в схроне, пока у преследователей пыл не утихнет. На это может уйти несколько недель. Когда кончается еда, уголовник убивает „корову“ и питается ее мясом».
«Жесть!»
«Да, поверить в такое было трудно. Мы все зашумели, стали перебивать друг друга. Кто соглашается, кто сомневается. Навели камеру на то место, где Олеся нашла труп. Теперь видим отчетливо: голое тело, с которого срезаны все мясистые части. Меня чуть не вырвало… Ты меня слушаешь?»
«Ага. Меня сейчас саму вырвет».
«Может, не рассказывать? Дальше еще страшней».
Помолчав, девочка сказала:
«Нет уж. Рассказывайте».
«Любопытство в тебе сильнее страха. Это уже неплохо… Пока мы спорили, пока возились с камерой, режиссер времени не терял. Вызвал милиционеров – у нас там было несколько ребят из вневедомственной охраны, так положено. Связался с пилотом съемочного вертолета. Объяснил, куда лететь.
Ситуация получалась такая.
Олеся всё рыщет по пещере. Хочет, дура, разбогатеть. В десяти-пятнадцати метрах от нее засел убийца-людоед. Не торопится. Наверно, не возьмет в толк, что за баба, зачем тут шастает и, главное, одна она или нет.
Оператор от пещеры примерно в километре, еле ковыляет на одной ноге. Раньше чем через полчаса до ущелья не доберется. Шесть человек бегут через лес, им надо преодолеть 11 километров. Это часа полтора. Вертолету до места лететь пять минут, но там как назло что-то с двигателем. Никак взлететь не может.
Короче говоря, всё паршиво.
Наши из съемочной группы пытаются понять, как это могло получиться. На прошлой неделе они никакого зека в пещере не видели. Скорей всего, он заявился позже. И корову свою притащил. Аппаратура там хорошо замаскирована, заметить ее он не мог.
Наверное, всё так и произошло, но сейчас это было неважно. Только одно имело значение: успеют ли наши добраться до пещеры, прежде чем людоед нападет на Олесю…»
«И чего они, успели?» – нервно спросила девочка.
«Тебе ответить одним словом: „да“ или „нет“? – Креативщик разозлился. – Господи, ну и молодежь растет! Мало того что двух слов грамотно связать не могут, еще и слушать не умеют! Главное, было бы нам куда спешить! Все равно ведь сидим в этом идиотском ящике!»
«Ладно, чего вы наезжаете. Вы только скажите, жива она осталась или нет. А потом рассказывайте».
«Фигу с маслом. Это я нарочно на понятном тебе языке отвечаю. Слушай, как рассказывают, или я умолкаю».
«О’кей, о’кей, поняла. Давайте дальше».
Сердито попыхтев, старик продолжил:
«Может, всё и обошлось бы, потому что, как я уже сказал, рецидивист не спешил набрасываться на девушку. Но тут наша неугомонная Олеся нашла проход в маленькую пещеру. Сунулась за груду камней, а там пробит лаз. Она, недолго думая, на локти-коленки (рост-то у нее за метр восемьдесят) – и вперед.
– Там клад? – спрашиваю.
Режиссер тоскливо отвечает:
– Клад, клад. Теперь она в бутылке. Не выберется… Похоже, конец девчонке.
Видим, бандит тоже ползет в дыру. Когда он опустился на четвереньки, то стал похож на светящегося волка-оборотня.
– Давай «Сокровищницу», – шепчет режиссер видеоинженеру.
Мы все вдруг непроизвольно перешли на шепот. Как будто убийца мог нас услышать.
Включили инфрареды во второй пещере. Она крошечная, примерно пять на пять метров. По стенам маскировочные панели, за ними понатыкано аппаратуры. Видно гораздо лучше, чем в большой пещере. Можно разглядеть не только силуэты, но и детали, лица. Смотришь на мониторы и диву даешься: как это Олеся не видит ящика со слитками? Как не замечает, что буквально в трех шагах из дыры на нее пялится человек?
У людоеда глаза широко-широко раскрыты, не мигают. Рожа вся заросла черной щетиной. Рот разинут, блестят зубы.
А помощи ждать неоткуда. Оператор колупается по тропинке, ему до пещеры далеко. Группа не добежала и до середины. Вертолет чихает, но не взлетает.
– Я вам говорил, – шипит на режиссера наш спец по эффектам. – Давайте, говорил, спрячем там цветомузыкальную установку, фейерверк. Чтоб врубить, когда искатель находит клад. Сейчас нажал бы кнопку, там такой Диснейленд бы заколбасился. А вы: «Дешевка! Старо! В голом инфрареде стильней получится». Вот и получилось стильней. Зек с перепугу дунул бы из пещеры, и девчонка бы спаслась, а так…
– Не каркай! – накинулись мы на парня.
Только тут каркай не каркай, а дело шло к развязке.
Через минуту Олеся довертелась-таки до ящика, осветила его фонарем. Золото сверкает в луче. Визжит, идиотка, пляшет.
– Йес! Я сделала это! Я звезда! Олеська, ты круче всех! Съели, козлы?
И палец во все стороны тычет выставленный. Понимает, что вокруг скрытые камеры.
А из черного прямоугольника уже лезет убийца. Видит золотые слитки. Черным языком облизывает губы.
Наша попрыгунья скакала-скакала, да и наткнулась на него спиной.
В мониторной все застонали, а я, честно тебе признаюсь, вскрикнул.
Мужчина взял Олесю за плечо.
– Ты что тут, одна, что ли? А с кем базаришь?
Она руку оттолкнула, ощерилась вся.
– Одна, одна! Не лезь! Я сама нашла! Первая! Все видели!
Тычет рукой на стены. И я понимаю: она приняла зека за искателя из команды «красных». Поэтому и не испугалась.
Он у нее из руки фонарь:
– А ну дай.
Посветил на золото. Бух на колени и давай его щупать.
– Блин, рыжее! Много! Клад, что ли? В натуре клад!
Олеся на него сзади налетела, оттаскивает.
– Урод! Пихается еще! Я тебе щас натяну глаз на…
Бандит, не оборачиваясь, двинул ее локтем в живот. Она согнулась пополам, вдохнуть не может. Только теперь поняла: что-то не так.
Хрипит:
– Ты кто?
– Конь в пальто. Это видала?
И посветил себе на белый прямоугольник, что пришит у него на груди.
– Чего, по сценарию так положено? – спросила Олеся, но голосок дрожит.
По сценарию локтем в солнечное сплетение вряд ли станут бить, даже ей понятно.
А людоед на нее не смотрит, жадно выхватывает слитки из ящика.
– Золото! – кричит. – Сдохнуть, золото!
Мы все, как заведенные, шепчем: «Беги, дура! Беги!»
И она вроде бы даже начала пятиться. Но зек, не оглядываясь, схватил ее за полу куртки.
– Стоять! Убью.
Она – за пояс. У нее там, рядом с фляжкой, аптечкой, запасным фонариком, складной нож в чехле. Стандартное снаряжение, у каждого искателя одинаковое.
Рецидивист снова, глаза у него, что ли, на затылке, ее как дернет – она на землю упала. Он отобрал нож, раскрыл лезвие, потрогал пальцем, острое ли.
Здесь Олесе, наконец, стало по-настоящему страшно.
– Ребята! – кричит. – Помогите! Спасите! Он меня зарежет!
У нас тихо, только комары звенят.
– Всё, – сказал режиссер. – Кранты. Запись идет?
Это он уже перестроился. Раз нельзя спасти, будет сенсационная видеозапись. Мне от такого профессионализма стало еще страшней, чем от картинки на мониторе… Ты что затихла?»
«Слушаю», – тихонько прошептала девочка.
«Олеся на земле сидит, сжалась вся, а бандит то на золото фонарем светит, то на нее. И приговаривает:
– Ну жизнь, ну кошка полосатая. То наждаком по рылу, то на тебе: и Гагра, и виагра».
«Чего?» – переспросила девочка.
«Поговорка такая. В смысле разом и богатство, и красивая женщина. „Гагра“ это раньше такой курорт был, по прежним временам считался шикарным. Ну, а „виагра“ – лекарство, для… как тебе объяснить…»
«Знаю я, для чего оно».
«Да?»
«Вы чего? Пятиклашки, и те знают. И чего, он стал ее насиловать?»
«…Я не хотел про это, но дети теперь такие… информированные. Да, он сказал ей буквально следующее:
– Выбирай, лялька. Или я тебя сначала грохну, а потом… Нет, буквально не получится».
«Ладно вам. „Сначала грохну, потом трахну“ или „Сначала трахну, потом грохну“. Нормальное слово, меня папа с мамой за него даже не ругают. А она чего?»
Креативщик закашлялся, повздыхал.
«Ну, в общем, примерно так людоед ей и сказал.
Режиссер как закричит:
– Соглашайся! Пока он тебя трахать будет, вертолет взлетит, ребята подоспеют! Не будь идиоткой!
Уж не знаю, что у него в голове было: ее спасение или уникальная съемка. Видимо, полное совпадение приятного с полезным.
Олеся будто услышала. Перестала кричать. Трясется вся, губы прыгают, но сказала звонко:
– Ты меня не грохнешь. Я знаешь какая? Ты таких классных девушек в своей паршивой жизни не видал. Реально улетишь. Гарантирую.
Знаешь, что меня больше всего поразило? Что у нее в этот миг глаза были широко-широко открыты».
«Ну и что?»
«А то. Чувство страха испытывают все люди. Но делятся при этом на две категории. Вот ты, когда лифт застрял, первым делом что сделала?»
«Заорала».
«Нет. Ты зажмурилась и боялась глаза открыть. Случилось самое ужасное, чего ты больше всего боялась, – и ты зажмурилась. А есть люди, которые от ужаса открывают глаза как можно шире. Только так и надо себя вести в минуту страшной опасности».
«Я же ненарочно. Они сами зажмурились».
«Правильно. Они зажмурились, а ты заставь их разжмуриться обратно. Потом набери полную грудь воздуха. И страх отступит. Бывают в жизни ситуации, когда середки нет: или страх тебя победит, или ты его. Будешь держать глаза закрытыми – считай, пропала. Особенно, если помощи ждать неоткуда. Ты про это всегда помни».
«Ладно, буду помнить. Вы дальше рассказывайте».
«Лицо Олеси было хорошо видно. Я просто физически чувствовал, как она выдавливает из себя страх. Извилин в мозгу у нее, может, было и немного, но сила воли и характер ого-го какие. Поняла, что кроме как на саму себя надеяться не на кого, и вся мобилизовалась. Когда человек в минуту стресса сумел повернуть свой страх в другую сторону, он становится самым опасным существом на свете. Знаешь, и воробьиха, защищая птенца, может отогнать кошку. Вот тебе и эрноид с „фабрики звезд“.
Удивительно, но болван-уголовник этой перемены не почуял. Наоборот, расслабился.
– Валяй, – говорит. – Старайся. Покажи класс. Может, я тебя и не грохну. Может, в невесты возьму. С таким приданым – не вопрос.
Я стою, будто окаменел. Не могу отвести глаз от лица Олеси. А режиссер все бубнит в рацию:
– Взлетели, наконец? Уже над ущельем? Спускайтесь, спускайтесь! Но в пещеру без моей команды не соваться!
Олеся тем временем эротический танец изображает. Крутит бедрами, водит по себе руками. Насмотрелась пошлости по телевизору. Старается, как может.
– Идет запись, идет? – волнуется режиссер. И милиционерам: – Готовы? Минут через десять-пятнадцать, не раньше. По моей команде. Пусть он в раж войдет. Тогда его взять будет легче.
Я на него кидаюсь.
– Вы что?! С ума сошли?
У парня глаза безумные.
– Не мешайте! Такого реалити-шоу еще не бывало! А от девчонки не убудет. Она у себя в Барнауле, или откуда она, всякое повидала.
Не знаю, прав он тут был или нет, но Олеся такой ценой спасать себе жизнь не пожелала.
Один из ассистентов вдруг говорит:
– Глядите! – и показывает на монитор, где девушку видно со спины. – Что это она делает?
Я тебе уже говорил, что в снаряжение искателя среди прочего входит второй фонарик. На случай если большой разобьется.
Левой рукой Олеся водит у себя по животу, по груди, а правую завела за спину, вроде как в истоме. И шарит по ремню.
Вынимает из чехла фонарик.
Мы не возьмем в толк, что это она удумала. По голове, что ли, хочет ударить? Но фонарик легкий, из пластика.
Вдруг Олеся берет его левой рукой за шею, притягивает к себе.
– Смотри сюда…
Той же рукой оттягивает на груди майку. А когда он наклонился, быстро вынула из-за спины правую руку, щелкнула кнопкой – и лучом ему прямо в глаза. Представляешь? Он, конечно, ослеп, зажмурился, а она…»
Вдруг в кабине вспыхнуло электричество, и креативщик сам зажмурился.
Лифт качнулся, скрежетнул, пополз вниз.
«Уррааа!» – завопила девочка и даже подпрыгнула от радости, чего делать не следовало.
Лифт содрогнулся и снова встал.
«Ну вот, придется досказывать при свете. – Старик, казалось, был разочарован. – Осталось совсем немного. Только развязка. Довольно неожиданная».
«Тетенька! Мы снова застряли!», – не слушая, отчаянно закричала девочка.
Кабина качнулась. Поехала.
На первом этаже школьница с визгом выскочила. Зажав под мышкой портфель, бросилась к выходу.
«А как же развязка?» – в панике спросил старик.
Она обернулась.
«У нас на втором уроке по английскому контрольная. Я к вам потом зайду, можно? Доскажете. 76-я, я запомнила!»
И унеслась, только дверью хлопнула.
«Контрольная по английскому – это, конечно, дело серьезное…» Креативщик будто сам себя утешал. Но вид у него был кислый.
Из парадной он вышел вялой походкой, опираясь на трость.
Прищурился от солнца. Посмотрел на часы.
9:20
В застрявшем лифте старичок проторчал целый час, однако, судя по неторопливости, с которой он осматривал двор, спешить ему было совершенно некуда.
Во дворе было пусто. Все, кто рано встает, разошлись или разъехались, кто на работу, кто на учебу, кто по магазинам. На скамейке у парадной сидела одинокая старушка. На нее-то говорливый обитатель 76-й квартиры и уставился.
Она тоже смотрела на него с любопытством. Делать бабушке было нечего, а тут незнакомый человек. Притом необычный – со старинной тростью.
«Доброе утро», – чуть поклонился он.
Она охотно поздоровалась и спросила:
«Мы разве знакомы? Не припомню что-то».
«Нет, не знакомы. Но я подумал, что раз вы тут сидите, то наверняка живете в этом доме. Значит, соседи».
«Я-то живу, а вот вас в первый раз вижу. Вы с какого этажа?»
«С девятого. Из 76-й».
«Это где Валентина Сергеевна жила? Вы родственник ее? По завещанию квартиру получили? Или очередник?»
«Пожалуй, очередник, – немного подумав, ответил он. – Да, вот именно. Очередник. Вы позволите присесть? Ноги с утра не держат».
«Меня тоже. – Она засмеялась. – Но все-таки лучше, чем вечером».
«Да? А меня вечером встретите – не узнаете. Как заново родился. – Он сел. – Всю жизнь сова. Медленно просыпаюсь, с трудом засыпаю».
Старуха собеседнику обрадовалась. Она вообще была легкая, веселая, с живыми, молодыми глазами.
«Я когда-то была заводная, по несколько суток могла не ложиться. Утром жаворонок, ночью сова, спать скучно и некогда. Теперь тоже почти не сплю, но ложиться ложусь. Не поднимете».
Она снова рассмеялась, и он тоже улыбнулся.
Друг на дружку они смотрели с удовольствием, предвкушая неторопливый, аппетитный разговор.
Помолчали.
Начала дама.
«Всю жизнь смотрела, как старухи у парадной сидят, ужасалась. Думала, если выпадет одинокая старость, лучше дома буду киснуть, в стенку глядеть. Как бы не так. На стенку долго смотреть – одно грустное видишь. Лучше уж тут, где люди ходят».
«Понимаю вас. „Всюду жизнь“. Художник Ярошенко».
«Что?»
«Помните картину? Ярошенко, передвижника? Как арестанты смотрят из-за решетки на беззаботных птичек?»
«А, да. Правда, похоже. Это не про арестантов картина, а про старость. Очень верно подмечено. – Старушка одобрительно покивала. – Старость, как клетка. Сидишь в ней, смотришь на беззаботных птичек. Причем сидишь все время одна. Вы замечаете, что бабушки теперь на скамейках у парадных не сидят, как раньше? Перемерли все, что ли».
«Телевизор смотрят. Дневные сериалы», – со знанием дела пояснил старик.
«А я телевизор не смотрю. Всё не про меня и не для меня. То же самое ощущение – будто из-за решетки за чужой жизнью подглядываешь. А со старушками я бы поговорила. С людьми из своего времени интересней».
«И они умеют слушать! – горячо подхватил старик, должно быть, вспомнив девочку из лифта. – В старости что обидней всего? Человек прожил жизнь, набрался и опыта, и ума. Есть что людям сказать, есть, чем помочь. А не слушает никто. Мудрость из тебя, можно сказать, так и льется. Но никому она не нужна».
Первая тема была исчерпана. Собеседники послушали друг друга, произвели предварительную разведку, и, кажется, оба остались довольны.
Старушка мечтательно произнесла:
«Сегодня 25 мая. Последний звонок… Утром одиннадцатиклассницы пошли в школу такие нарядные, взволнованные. Такие милые! И на меня нахлынуло, нахлынуло… В мои времена традиции отмечать последний звонок еще не было. Но мне вспомнился выпускной бал. Он тогда не „бал“ назывался, а „выпускной вечер“. Обучение после войны, как вы помните, было раздельное. Здание одно и директор один, а школы две. В утреннюю смену – девочки, в вечернюю – мальчики. В переходном возрасте такое сочетание близости и отдаленности очень волнует. Находишь в парте записочку. Признание в любви. И думаешь: кто написал? Тот или, быть может, вон тот? Могли ведь общаться без записочек, во дворе или на улице. Жили-то все рядом. Но так было интересней. На бумаге подростки смелей, чем при живом общении.
Опять же таинственность, романтичность. В 17 лет это так важно! Сейчас они чуть не с восьмого класса, извините, живут половой жизнью. И не осталось тайны, голова не кружится. Одна голая физиология».
«Давайте не будем осуждать молодежь. Это скучно и даже пошло», – сказал старик, смягчив слова шутливым тоном и улыбкой.
Собеседница не обиделась, а тоже улыбнулась.
«Да я не осуждаю. К „голой физиологии“ всю жизнь хорошо относилась, ханжить не стану. Сейчас трудно поверить, но в юности я красивая была. Очень красивая. На выпускном вечере, который я тут вспоминала, мне от кавалеров отбоя не было. Выражаясь по-нынешнему, я была настоящая „королева бала“. Представляете, в меня были влюблены три мальчика. Очень славные, каждый по-своему. И очень разные. А звали их одинаково. И все трое в тот вечер признались мне в любви. Я была дурочка молоденькая. Мне и самой ужасно хотелось влюбиться. Только не знала, в которого. Кто меня за руку держал, в того и была влюблена. Сердце замирало… Что вы смотрите? Думаете, фантазирую? Честное слово, получила за одну ночь три предложения любви до гроба. Не верите?»
Вид у старика был скорее испуганный, чем недоверчивый.
«Невероятно… – прошептал он. – Этого не может быть…»
«Что невероятно? Почему не может быть?»
Она спустила с носа очки. В ее лице что-то дрогнуло.
«Мы точно не встречались? Вы какую школу кончали?»
Он замахал рукой.
«Нет-нет. Я на вашем выпускном вечере не был и в любви вам не признавался. Невероятно другое… Понимаете, я драматург. Пьесы сочиняю».
«Правда? А как ваша фамилия?»
«Вы вряд ли слышали».
«Зря вы так. Я обожаю театр! Раньше не пропускала ни одной премьеры. Товстоногова обожала! А еще больше Владимирова. Вы любили Владимирова?»
«Не очень… И потом, видите ли, я не совсем обычный драматург. Я пишу не для профессиональных театров, а для любительских. Это особый жанр драматургии. Называется „натуральный перформанс“. На Западе это направление театра довольно хорошо развито, у нас пока не очень. Здесь принципиально, что играют не актеры, а обычные люди. Пускай неуклюже, даже фальшиво, зато волнуются по-настоящему. И от этого возникает ощущение неповторимости, искренности, подлинности. Иногда – если настроение правильное. А в следующий раз тот же самый спектакль может выйти чудовищно. В том и прелесть „натурального перформанса“. Всё на живую нитку. Стоп, стоп! – Он покаянно опустил голову. – Это я сел на любимого конька. Могу говорить на эту тему часами».
«Ну и говорите. Очень интересно».
«Интересно то, что вы мне рассказали. – Драматург в волнении всплеснул руками. – Именно мне! И именно сейчас! Я объясню… Я только что сочинил пьесу. Для студенческого театрального фестиваля в Торонто. Тема фестиваля – „Перечитывая Чехова“. Интерпретации чеховских произведений, римейки, вариации и все такое прочее. Хороший челлендж для постановщиков и драматургов. Я выбрал один рассказ…»
«Я всегда обожала Чехова!»
Старик слегка порозовел, опустил глаза.
Читать бесплатно другие книги:
