Марсианин Вейер Энди

Мы же эти детали знали изначально, мы знали, что риск серьезнейший, но все равно, вместе с инженерами, руководителями проекта и просто рабочими, решили во что бы то ни стало выполнить полную программу.

Ту, что в общих чертах наметили на второй вариант экспедиции.

Сейчас, после всего, что произошло, эти слова выглядят несколько высокопарно, но это было так. Мы совещались, и с нами совещались, и на всех уровнях мы отвечали: «Да, да, да! Мы знаем, мы осознаем, мы готовы».

Даже когда отобрали основной и дублирующий экипажи, нас все равно протащили еще раз по всем этим процедурам. Помню, командир много по этому поводу шутил. Но в его глазах при этом был лед. На нем, как ни на ком другом, лежал груз ОТВЕТСТВЕННОСТИ…

Горел ли кто-то из нас тщеславием? Не знаю и знать не хочу.

А о тщеславии потом очень часто спрашивали западные журналисты. Меня они этим вопросом попросту замучили. У них прямо какая-то мания принизить любые дела, достижения и самих людей. Живых ли, мертвых ли, – не важно.

Особенно мертвых. Лишь бы выставить их поплоше и погрязнее. Спасибо нашим – наши до такого никогда не опускались.

А что касается нас, меня, – я тогда стоял на бетонке ВПП и просто ждал, когда закончатся речи и можно будет пройти на посадку… и никакого ощущения значимости момента!

Может, это обидит кого-то из провожавших нас, но вот…

Наконец закончились положенные речи, отгремели гимны Союза и КНР, и техники проводили нас на места. Вот задраили люк, вот укатился трап, и на ВПП остался только наш остроносый, черный, как сам космос, челнок.

Многие из людей представляют старт на орбиту весьма романтично: вот проскакивает назад и исчезает внизу полоса ВПП, вот врубаются ПВРД[4], и «Молния» начинает настырно и неуклонно карабкаться в космос.

Они наблюдают, как чернеет небо, проклевываются звезды, а горизонт постепенно выгибается дугой. Да, да! ОНИ наблюдают, люди, сидящие у телевизора, дома на диване или в кресле кинотеатра. Наблюдают так, как это не раз и не два было снято внешними телекамерами, установленными либо прямо на обшивке «Молнии», либо у окна пилотов. На самом деле для нас все абсолютно не так.

Окно внешнего обзора, напоминаю, находится в кабине основного экипажа. Того, который управляет челноком. Мы же, как мебель, сидим, хорошо пристегнутые, в пассажирском отсеке прямо под ними… или за ними, в большом пассажирском модуле.

Вернее, должны сидеть в пассажирском модуле. Но в этот раз вместо пассажирского модуля в грузовом отсеке «Молнии» был какой-то груз на одну из орбитальных станций, так что мы сидели внизу, на второй основной палубе. А что это за палуба?

Это палуба, на которой есть все… кроме иллюминаторов. Поэтому мои впечатления от этого этапа не очень-то разнообразны.

Вот врубился ускоритель, и тело налилось тяжестью. Хорошей тяжестью. Ведь задача ускорителя – оторвать челнок от земли и дать ему нужную первоначальную сверхзвуковую скорость.

Издалека оно, конечно, красиво выглядит: у «Молнии» вдруг вырастает здоровенный двойной огненный хвост, она резво катится, стремительно набирая скорость, по ВПП, задирает нос, чиркает своим огненным хвостом по бетону и, поднимая тучу пыли, красиво так уходит вдаль, в небо.

Для пассажиров в этот момент наибольшие перегрузки. То, что оторвались от земли, замечаешь только по изменению характера вибрации.

Когда включаются ПВРД – никак не разберешь. Включаются они во время работы ускорителя, но каких-либо толчков не происходит. Толчок происходит позже, когда ускоритель, отработав свое, отделяется от орбитального самолета.

Вот и я тогда сидел, уставившись в спинку кресла, в котором сидел наш доктор, и решал «увлекательную» задачу – когда же включатся ПВРД? Засеку или не засеку?

Не засек!

Вот начала падать перегрузка, а далее легкий толчок… и все!

Кстати, ни разу «вживую» не видел, как садятся те две части ускорителя «Молнии». У нас на ТВ это почему-то считается неинтересным. А зря!

Я раз видел съемку испытаний – это когда первую «Молнию» только-только сделали и, как у нас принято, испытывали по частям. Не видели? Весьма впечатляющее зрелище.

Обе части ускорителя синхронно и плавно выключают двигатели и почти сразу, как только исчезает огненный факел, соскальзывают назад. Синхронно отваливают каждая в свою сторону, так же синхронно раскрывают крылья. Дальше перестраиваются – одна впереди, другая чуть позади, и вот в таком строю так же синхронно заходят на посадку. Красиво садятся. Даже не сразу и верится, что делает это все автомат.

Ну а мы летим дальше.

Когда-то, когда все в космос летали на ракетах, подъем на орбиту занимал что-то около девяти минут.

«Молния» же разгоняется основательно и не спеша. Все это время сидим и скучаем. Но вот наконец импульс выхода на промежуточную орбиту, и наступает невесомость. Все! Можно вылезти из кресла и размяться.

Вылезли, размялись, посмотрели на Землю из окна пилота. Пока догоняли буксир, еще и пообедали.

Во время совместного обеда произошел забавный случай.

Подгребает ко мне бортинженер «Молнии» и говорит:

– Дело есть.

А сам смущается, как девица на первом свидании. Я заинтригован. А он вытаскивает из нагрудного кармана юбилейный рубль и протягивает мне.

– Вот, – говорит, – возьми с собой на Марс.

Я конечно обалдел, беру монету. Монета – «Сорок лет Победы».

Ну он и поясняет.

– Ты, – говорит, – его там оставь, чтобы мы после тебя его могли там найти и забрать. Мы, – говорит, – подали заявления всем экипажем на участие в Третьей.

Тут замечаю, что все притихли и смотрят на нас. Молча жму руку бортинженеру и командиру экипажа «Молнии» и торжественно обещаю, что их поручение выполню.

Слышу, как пилот «Молнии», оставшийся на верхней палубе, говорит:

– Спасибо!

Честно! Никаких сомнений не было, что именно так и будет.

Через два часа догнали буксир и причалили к нему. Тут уж я исхитрился и глянул на него в иллюминатор, а то все скучно: сидишь просто как дрова, и никаких особых впечатлений.

Ох и огромный же он!

На него навесили четыре дополнительных бака с водородом, чтобы наш корабль «подкинуть». А «подкинуть» его надо было очень высоко. Ему с нами предстояло выйти практически за орбиту Луны, сообщив нам вторую космическую скорость. Плюс еще наш корабль, который раза в три длиннее межорбитального буксира.

Тепло попрощались с экипажем «Молнии» и перешли на борт буксира.

Там нас первым встретил командир. Такой суровый, серьезный товарищ. Ну прям как Юра Чернов, только старше.

Только поздоровались, он и говорит:

– Завидуем мы вам, ребята, на Марс летите. Завидуем белой завистью.

Ну, наш командир тоже не промах. Говорит:

– Не завидуйте! Вы после нас дальше полетите!

Легкая рука у нашего командира. Как в воду глядел – тот самый командир того челнока, с тем же самым экипажем межорбитального буксира, сейчас командир экипажа в экспедиции на Цереру.

Через час от нас отстыковалась «Молния» и, пыхнув на прощание двигателем орбитального маневрирования, ушла по своим делам – довозить до адресата свой основной груз – двадцать тонн чего-то там весьма кому-то нужного на одной из наших ОС… А может, и не наших. Западники, как вы знаете, часто наши челноки для извоза подряжают. Наши, говорят, дешевле берут, чем их родные фирмы.

На проверку и запуск систем корабля ушли сутки. Пролетели эти сутки как один час. И вот наш межорбитальный буксир сходит с орбиты и начинает нас разгонять. Тяжело разгонял. Долго. У него ЯРД[5] старенький. Еще далеко не тот, что наши семьдесят – всего-то тридцать пять километров в секунду на импульс. Наверное, ни разу до этого ему такое делать не приходилось. Все это время сидим каждый на своем месте. Смотрим, что творится. Тут мы уже не «мебель», как на «Молнии», – системы корабля включены, и это наш корабль. Мы участники процесса и активные наблюдатели. На мониторах наблюдаем за расстыковкой с буксиром и его последующими эволюциями. Он со своими здоровенными баками очень хорошо виден.

Вот он величаво разворачивается… выдает боковой импульс ухода. Это чтобы под наш выхлоп не попасть. Уходит все дальше в сторону и наплывает на Землю. Земля уже заметно съежилась. Уже не тот огромный голубой океан облаков, а все уменьшающаяся половинка круга, подсвеченная солнцем. Но и тут довольно далеко отошедший буксир теряется на ярком фоне.

Когда он только от нас отстыковался, мы были еще далеко внутри орбиты Луны, но так как он израсходовал почти весь запас рабочего тела – водорода, – ему по инерции предстояло вылететь далеко за ее пределы и по длинному эллипсу завернуть к Луне.

Вырулить к Луне у него еще водорода хватало, а вот к Земле – нет. Слишком глубокий гравитационный колодец.

Вижу легкую вспышку на том месте, где он примерно должен находиться.

– Все! Пошел к Луне, – замечает наш доктор Цай Мин Нэн.

– Ему понадобится перезагрузка реактора после такой работы, – подает голос геолог Узнадзе. – Как думаешь, его у Луны перезарядят или дальше к Земле отправят?

– Скорее всего к Земле отправят. Дозаправят водородом и отправят, – отвечаю я, но тут начинается наш основной старт, и я с головой ухожу в работу.

– Главный реактор пуск!

– Есть пуск!

Указатель потока нейтронов в реакторе шустро ползет вверх. Когда он доходит до нужной отметки, следует другая команда:

– Зажигание!

– Есть зажигание!

Это значит, что в реакторе водород уже достиг состояния плазмы и начал свою бешеную карусель с частичками плутония.

– Поля пуск!

– Есть поля пуск!

Это электрическое и магнитное поля взяли в тиски набирающую температуру плазму и надежно изолировали ее от стенок реактора.

И наконец:

– Старт!

Водород широким потоком хлынул в камеру реактора. Тут же невесомость сменяется весом. Почти нормальным.

– Понеслась савраска вдаль! – от избытка чувств восклицает командир.

И вот только тут меня и пробило: ведь летим! На Марс!

Именно с ускорения, когда мы начали свой длинный главный разгон, я и почувствовал Начало. Не там, на Земле, не где-то в промежутке, а только тогда, когда тело почувствовало тяжесть ускорения от нашего главного двигателя. И ведь не зря!

Уже несколько секунд этого ускорения означали, что мы полностью уходим за пределы сферы действия Земли – наша скорость становилась заведомо больше предела второй космической[6]. Мы первые люди, кто так далеко заберется в космос. Я, конечно, и близко не предполагал, не догадывался и не предчувствовал того, что это будет означать именно для меня.

Почему я говорю о предчувствии? Опять-таки из-за журналистов – у них это один из любимых вопросов. Не верю я ни в какую оккультную чушь! Есть интуиция, но она всегда имеет вполне предметное основание.

Тогда же, когда кончился разгон, для меня главным и единственным было переживание Начала Пути.

Ну, еще гордость за страну, за то, что именно мы ставим окончательную точку в давнем споре держав в претензиях на лидерство. А отсюда еще ответственность за наше общее Дело.

Владимир хмыкнул и несколько отвлекся:

– Опять вспоминаю вопросы журналистов Запада. Опять та же самая чушь. Ну действительно ГОРДОСТЬ за страну, ДЕЙСТВИТЕЛЬНО за Общее Дело!

Удивительно, но они это воспринимают как-то странно – как будто все это фальшь. Как будто все это «красная пропаганда»… насчет наших чувств и настроений…

Они этого не понимают и, возможно, никогда не поймут. МЫ – не они. Мы для них слишком другие.

Для нас эти мысли и переживания были весьма обычными. Я, например, вообще не понимаю, как это можно делать действительные Дела без патриотизма и осознания нужности для людей этих Дел…

А вот то, что для меня было действительно необычным, чему я действительно тогда удивился, это как-то осталось за рамками вопросов.

Даже наши журналисты, которым надо бы понимать такие нюансы именно нашей психологии, но даже они на это особого внимания не обратили.

Я же потом долго размышлял над этим психологическим парадоксом, и вышло следующее.

Старт с Земли, все эти пересадки, это все равно что инженер, получив назначение на завод, долго добирается до него. На самолете, автобусе, пешком… и только придя на рабочее место, взяв бразды правления в свои руки, начинает работу. Только с этого момента для него начинается работа и новая жизнь.

Для многих из нас было именно так.

Восторг первых суток быстро прошел, и настали будни. Эксперименты, наблюдения, профилактика корабля, физкультура и медконтроль. Уже через двое суток полета Земля съежилась до малюсенького шарика диаметром в один градус дуги.

А через две недели Земля и Луна стали похожи на пару очень ярких звезд. Уже сам диаметр лунной орбиты был едва-едва больше диаметра полной Луны, какую ее видим мы с Земли. Только очень хорошо приглядевшись, можно было заметить два маленьких полумесяца. И тут наступил еще один психологический рубеж. Мы все больше и больше осознавали, что на этот раз мы действительно один на один с космосом.

Наверное, примерно то же самое ощущали первые космонавты, вышедшие за пределы земной атмосферы. У них тоже было очень серьезно – небольшая поломка или отказ аппаратуры вполне могли их обречь на гибель. Это сейчас, как мы его называем, Приземелье очень хорошо обжито, и если у кого-то что-то не заладится, то в течение максимум суток до них доберутся спасатели. У нас было так же, как и у первопроходцев космоса. Может, мы ими и являлись? Ведь первая пилотируемая экспедиция на другую планету… Возможно… Лететь черт-те куда, в малюсенькой скорлупк, хорошо осознавая, что тебе, кроме тебя самого, никто не поможет…

И именно из-за возможности отказов на корабле предполагалось изначально послать не один, а два корабля, чтобы в случае чего второй мог прийти на помощь терпящему бедствие. Это сейчас, когда у Марса висит орбитальная станция и там целых два челнока, которые в случае экстренной ситуации вполне можно снарядить как перехватчик терпящих бедствие, – можно быть спокойным.

Тогда же этого не было. Мы были именно предоставлены самим себе, и все зависело от нас. Многие, с кем я впоследствии беседовал здесь, на Земле, представив эту тотальную оторванность от Земли, чувствуют себя очень неуютно. Но мы восприняли это весьма легко. Нас тренировали и нас отбирали по части психологической устойчивости к таким стрессам.

Как это воспринималось именно мной? Да, собственно, никак! Как еще один ФАКТ нашего полета, нашей работы. Ну вот просто ФАКТ, и мы ПРОСТО живем и работаем.

Ведь если постоянно пугать себя тем, чего не случилось и, возможно, никогда не случится, согласитесь, можно свихнуться! И на хрена нам это?! Будем решать проблемы по мере их возникновения.

Вот вы тоже ПРОСТО смеетесь, а наши и особенно не наши «журнылы» меня этими расспросами про наше психологическое состояние натурально упарили!

Ну, нормально мы себя чувствовали, нор-маль-но! Даже дурачились. Довольно часто.

Да-да! Тот эпизод, кстати, что после часто крутили по ТВ, был один из первых. Заснял его опять-таки наш доктор Цай.

Вообще невесомость весьма благодатная почва для изобретения разных хохмочек. Я тогда выдул из «чайника» большой шар «чаю» и с диким выражением лица пытался тот шар «обкусить». Вся экспедиция хохотала так, что корабль трясся, от носа до реактора.

Вон, даже камера в руках доктора часто прыгает.

На втором месяце полета «звезда по имени Марс» стала заметно ярче и крупнее, а Земля с Луной изрядно потускнели. Мы нет-нет да и поглядывали на нее через иллюминаторы. И наши мысли как-то сами собой все больше и больше стали переключаться на то, что нам ТАМ предстоит сделать. И вот тут-то наш знаменитый доктор выдал то, о чем ни на Земле, ни тут, на корабле, даже не подумали. А соображения были элементарны и просты как валенок.

Это было после ужина, мы обсуждали прошедший день и планы на завтрашний. А он сказал следующее:

«Вот посмотрите: флаг СССР – красный, флаг КНР – красный, песок на Марсе – тоже красный. Установка флагов будет сниматься и транслироваться на Землю. А будут ли видны на видео, на фоне красного песка, красные же флаги?»

Быстро прикинули и пришли к выводу, что будут хорошо видны только флаги СЭВ и ООН.

Облом!

Посовещались и решили для всех флагов сделать окантовку из золотисто-желтой фольги. Для всех, чтобы никто не обиделся.

Когда это «историческое решение» было принято? Гм… на сорок третий день полета.

А вообще быт и работа на нашем корабле «Антарес» мало отличались от таковых на орбитальных станциях. Одно отличие от них – мы в межпланетном пространстве, и в иллюминаторе только звезды и Солнце.

Вход в сферу действия Марса, торможение и выход на орбиту прошли как по маслу. ЦУПовская программа нас аккурат к спускаемому аппарату вывела. Четко вывела. Здорово! А то мы приготовились было долго маневрировать, чтобы к нему на его орбите вырулить.

Ну, вы знаете, что до нашего старта были сделаны несколько чисто грузовых пусков автоматов к Марсу по гомановским траекториям. С ними прибыли грузы, необходимые для создания станции, ну и сам спускаемый аппарат. Так как предполагалась его длительная эксплуатация, то он был большой, толстый и с атомным движком.

Телезрители видят этот злосчастный спускаемый аппарат по имени «Ласточка», скользящий в тишине на фоне простирающихся далеко под ним марсианских ландшафтов. Видят, как он медленно вырастает, как стабилизируется, как мы с ним, наконец, стыкуемся.

А для нас всех это время как затянувшийся старт спринта. Ведь окно старта обратно на Землю при параболических траекториях очень мало. Это при полете через Венеру время ожидания – до восьмидесяти суток. А у нас тут все впритык получалось.

За это время надо высадиться на Марсе, построить Базу, оценить ее с точки зрения безопасности проживания, заселить ее первым экипажем и в срочном темпе умотать. И на все про все – неделя.

Вы скажете, что реально там у нас было почти двенадцать дней, но те пять дней на разные неожиданности и неувязки прибавлялись.

Так что, когда гидравлика еще только стягивала наши корабли, мы все – первая группа высадки – уже выстроились у люка шлюза.

Всего трое: второй пилот Леха Шатилов, механик Ли Чао и я. Наша задача самая почетная и самая тяжелая. Не просто высадиться на Марсе, но успеть собрать и запустить первый модуль постоянной Базы.

Следующим шагом программы был старт «Ласточки» с Марса с двумя людьми на борту. Я остаюсь и спешно демонтирую вторую секцию модуля, что оставляют на Марсе, просто отстегнув от «Ласточки», и подсоединяю к Базе, уже окончательно, мой любимый ядерный реактор.

Следующим рейсом прибывают уже восемь человек, а отбывают двое – я и пилот.

Шестеро оставшихся принимают грузовик с еще четырьмя секциями и присоединяют их к Базе.

Последний рейс «Ласточки» чисто страховочный – с корабля вниз спускаются контейнеры с разнообразными запасами, и если что пойдет на Базе наперекосяк – «Ласточка» забирает экипаж на орбиту. Вот так это выглядело в планах.

Где, по мнению всех специалистов, было самое узкое место? Элементарно! Посадка грузовика с недостающими секциями Базы. Если автоматика выкидывает коленце – он может сесть слишком далеко. Вот в этом случае и нужен был третий рейс. Рейс, когда неудавшихся «зимовщиков» поднимают на орбиту и увозят обратно на Землю.

Ну а пока, как только открылся люк, мы спешно обмениваемся рукопожатиями с остающимися и ныряем в спускаемый аппарат.

Последнее впечатление перед закрытием люка: доктор машет рукой и показывает по-нашему – большой палец.

Ну, доктор есть доктор, он за нами всеми поспевал…

Закрываются люки, и мы разлетаемся по своим местам. Только пристегнулись – пошла расстыковка.

– Садимся на автомате? – уточняю я у Алексея.

– Да, а на последнем этапе, если понадобится, доверну вручную.

Координаты места посадки давно уже заложены в бортовую ЭВМ «Ласточки». Поэтому наша задача чисто контрольная. Основная работа для нас там, на поверхности.

К тому же в районе посадки стоит с радиомаяком наш давешний «Марсоход». Именно на него автоматы «Ласточки» и будут наводиться на заключительном этапе спуска.

Сели мы тютелька в тютельку. Автомат сработал великолепно. И вообще…

Мне очень понравилось, как наша посадка выглядела со стороны телекамеры «Марсохода».

Откуда-то сверху спускается бледно-голубой столб пламени, потом, вслед за ним, появляется наша «Ласточка», и все это красиво и величаво тонет в здоровенной туче пыли!

А что я? Я в это время ничего кроме приборов и не видел. Увидел лишь из-за головы механика – он сидел вблизи иллюминатора, – как мелькнул и тут же пропал Большой Каньон. После этого аппарат провернулся вокруг продольной оси, и в иллюминаторе была видна только тьма космоса.

У Алексея картинка на мониторе была более содержательная. Но и там если что и было из ландшафтов, то в виде грубой схемы, как его радар видит. Для управления посадкой – в самый раз, а для журналистов и просто пассажиров, кем я до момента посадки и был, – ничего интересного.

Момент посадки – мягкий толчок, и «Ласточка» начинает медленно раскачиваться на амортизаторах.

Из звуков – где-то внизу – стихающий вой совершающего холостой выбег топливного насоса и обычные биканья-миканья бортовой аппаратуры. Алексей поднимает руки над рукоятками управления:

– И не понадобилось мое вмешательство! Если будет так и дальше – на фиг я здесь не нужен.

Ли тычет пальцем в иллюминатор и говорит что-то по-китайски. Потом смеется, поправляется и повторяет по-русски:

– Какую тучу подняли!

Алексей смотрит и хмурится:

– Побыстрее бы осела. Как там нейтронный поток?

– Как доедем до низу – будет норма, – отвечаю я.

– Ну, тогда пойдем, поприветствуем старину Марса, – сказал Алексей и с треском захлопнул гермошлем скафандра.

Почти синхронно с ним сделали это и мы с Ли.

Программа на первый день была очень плотная. Поэтому мы с собой взяли не только флаги с телекамерой, но и два ящика с инструментами. Ящики достались нам с Ли, а флаги и телекамера – Алексею. Вот с таким багажом и втиснулись мы в шлюзовую камеру.

После шлюза – лифт.

Лифт представлял собой просто решетчатую кабину, открытую на все четыре стороны, причем настолько открытую, что из нее в любой момент можно было выпрыгнуть через перила. По сути, просто металлическая корзина с двумя символическими дверцами-ограждением. Вот из нее-то я и увидел впервые Марс. Козырьки обтекателя как раз в стороны отошли.

Вываливаюсь я вот так, с ящиком, из шлюза, делаю два шага в лифт, становлюсь и оглядываюсь…

Честно говорю: от охватившего волнения дыханье сперло. К этому моменту пыль, поднятая при посадке, уже осела. В разреженной атмосфере она быстро на почву падает.

Красная пустыня, густо усеянная камнями, до горизонта. И над ней темно-синее, почти черное небо. Дрогнул и пошел вниз лифт. Поверхность все ближе, ближе, а волнение все больше и больше.

Исторический же момент! Первые люди на Марсе – иной планете!!!

Оборачиваюсь к Алексею, а он уже снимает. Уставился в меня телекамерой и показывает: мол, все замечательно.

На решетке, над главным трапом, что идет прямо по опоре корабля, обмениваемся с ним грузом – он мне телекамеру, а я ему ящик с инструментами.

Так он и пошел вниз – со свертком в одной руке и контейнером в другой. Следом за ним отправляется Ли. Я все стою на самом верху и снимаю.

Не доходя пяти ступенек до низу, Алексей спрыгивает с трапа и эффектно так приземляется в двух метрах от опоры. Ли от него не отстает – повторяет прыжок.

А я что, самый убогий? Тоже ведь надо прыгнуть!

Потом этот момент показывали по записи с бортовой телекамеры, она там слегка сбоку от опоры привинчена, обзор у нее лучше, но разрешение хуже, ну и качество картинки соответственно.

С нее видно, как некто в скафандре, с телекамерой в руках, уверенно и бодро топает вниз, при этом не забывая снимать. А на самом деле я весь тот путь шел и думал: «Как бы не споткнуться с этой чертовой камерой, как бы не споткнуться!» Это сейчас смешно, а тогда было не до смеха. Ведь исторический момент! Нельзя ударить в грязь лицом.

А трап же ведь длиннющий! Но спустился. Благополучно. Уже когда плюхнулся на песок ботинками, спружинил и развернулся, пришла мысль: «Ведь под ногами Марс! Пески Марса!» И тут же объектив под ноги направил, там на песке наши следы отпечатались.

Собрались мы, значит, там, на песке у опоры, посмотрели друг на друга, а Алексей и говорит:

– Ну вот и ладушки! Прибыли!

Буднично так.

– Ну что, – говорит, – пойдем флаги ставить?

Это уже потом, когда дотопали до «Марсохода» и поставили флаги, он и Ли толканули ту самую пламенную речугу, что вы знаете. А те, действительно первые слова, так и остались за кадром.

Вот такая она – История!

После этого, когда вы там, на Земле, все стояли на ушах и радовались нашему успеху, для нас настал ад. Надо было до наступления темноты отстегнуть первые два контейнера с двумя сегментами Базы и собрать их. Инженеры опасались, что в условиях быстрого и глубокого падения температуры некоторые материалы и механизмы Базы могут повести себя не так, как надо. К слову сказать, правильно опасались – я такое неправильное поведение впоследствии наблюдал не раз. Не смертельно, но неприятно.

Вообще сам процесс сборки со стороны выглядит простым и легким. А на самом деле…

Все дело в том, что любой человек на Земле оценивает все это чисто с точки зрения своего личного опыта. И этот опыт совершенно не предполагает особенности работы даже в облегченном марсианском скафандре.

А в нем даже просто согнуть палец – не поднять что-то, а просто согнуть, – уже серьезная физическая работа.

Почему так?

Хоть на Марсе и есть атмосфера, но она сильно разрежена. А значит, чтобы человек в скафандре чувствовал себя нормально, должен быть сильный перепад давлений – внешнего и внутреннего.

Давление на площадь – это сила. И чем больше давление – тем больше сила. Вот и приходится преодолевать эту силу внутреннего давления, чтобы сделать даже элементарное движение.

Самое простое в нашей задаче того дня – это отстегнуть груз от «Ласточки». Главное тут стоять подальше, чтобы не зашибло. Подается специальный сигнал, и весь груз синхронно специальными автоматами отстегивается и отваливается от челнока.

Отвалили сегменты Базы, отвалили малый вездеход, отвалили станционный реактор.

В первую очередь, естественно, запускаем вездеход, далее им цепляем сегменты – они изначально все с колесами были, – и утаскиваем на место, где они должны будут стоять. Стыкуем что стыкуется, и тут начинается главное в сборке – развертка конструкции. Тут уж что само разворачивается, то хорошо, а вот что вручную, то вручную…

До заката еле успели. Я мечтал увидеть тогда закат солнца на Марсе, но к закату мне уже совсем было не до него. Еле до лифта доковыляли.

Побудка утром была еще та…

Мне оставаться, значит, на мне главная физическая нагрузка в этот день и главный «замор».

Меня снаряжают усилиями всего экипажа. Говорю всем «до свидания» и иду в шлюз.

Ну кто знал, что это мое «до свидания» вот так растянется?!

Шлюзуюсь, пересаживаюсь в лифт, спускаюсь к вездеходу, припаркованному у опоры, и ловлю себя на мысли, что за сутки пребывания на Марсе как-то даже на нем пообвыкся…

Владимир на минуту замолчал.

Замолчал, вспоминая, и тут воспоминания трехлетней давности его накрыли.