Русский струльдбруг (сборник) Прашкевич Геннадий

Сравните с мифами.

5.

Прихрамывающий чел незаметно подал знак парочке на скамье.

Влюбленная парочка напряглась. Но не влюбленные это были, увидел я, а мордастые придурки, играющие пару. Один сразу развернул газету.

«Ишь, – донеслось до нас. – Снова выборы в академию».

«Ну и что?» – буркнул второй.

«Где их столько берут?»

«Кого?»

«Академиков».

Он близоруко поднес газету к глазам:

– «В числе избранных – три крупных специалиста в различных областях механики. – Мне показалось, он рассчитывает на то, что Кора и я его услышим. – Доктор математических наук Н.И. Мусхелишвили известен как создатель советской школы теории упругости, имеющей большое прикладное значение». Это хорошо, – он точно хотели, чтобы Кора и я его услышали. – «Тов. Мусхелишвили – председатель Грузинского филиала Академии наук, депутат Верховного Совета СССР». Достойные, достойные граждане нашей страны. «Н.Д. Папалекси – крупный авторитет по вопросам теоретической и экспериментальной радиотехники. Доктор технических наук М.В. Шулейкин – по радиосвязи. Доктор физико-математических наук В.П. Линник – по оптической технике».

– Ты погоди, погоди, – насторожился второй. – Граждане-то они граждане, даже и достойные, но вот фамилии… Чуешь?

Первый не ответил. Бубнил, не отрываясь:

– «Депутат Верховного Совета СССР Е.М. Ярославский является автором ряда исследований по истории революционного движения в России. Доктор исторических наук, депутат Верховного Совета Грузинской республики, орденоносец И.А. Джавахишвили – один из крупнейших знатоков истории Грузии, Армении и Ближнего Востока. Доктор философских наук Я.А. Манандян – даровитый ученый, специалист по истории Армении древних и средних веков. Доктор философских наук М.Б. Митин плодотворно работает в области истории философии и диалектического материализма». Мы гордиться должны!

– А мы и гордимся!

Я вдруг уловил мысли чела.

Звали его Павел Григорьевич.

Он уже пожалел о своем замечании насчет имен.

Сверху – они там все знают. И лучше, чем он. С этим спорить не приходится. Ненужные имена в список не попадут.

– «Академик В.П. Никитин входит в высшее научное учреждение нашей страны с фундаментальными книгами, с оригинальными теоретическими исследованиями. Его знают многие профессора, многие студенты. На учебниках В.П. Никитина вырастают советские специалисты-электросварщики». Вот какие у нас люди, – с гордостью укорил сам себя Павел Григорьевич. – «Торжественное молчание установилось в зале академических собраний. Вдумчиво слушают старые академики краткую повесть научной жизни новых товарищей. Звучит имя Владимира Николаевича Образцова. У него есть книги, у него много научных книг, но с академиком Образцовым входит в стены Академии живой, ритмический шум железнодорожного транспорта. Старая, цеховая наука пренебрежительно относилась к технике. Она не понимала, какую ценность для теоретической мысли, для теоретических обобщений представляет железнодорожное движение с его гигантским размахом, с множеством научных проблем».

Закинув голову, Кора смотрела на освещенное окно.

Вьющиеся волосы, синее платье с белым воротничком.

Ах, Рио-Рита! Свет в окне. Много печали. Даже для одинокой студентки-вечерницы. Ничто не прерывается. Может быть, может быть. На террасе шумная троица заказала бутылку ликера. Я издали увидел этикетку.

– Черт побери! Это же коллекционный ликер!

– Ну и что? – Кора холодно повела плечом.

– Datur omnibus mori.

– Что это значит?

– «Все смертны».

Бог правды. Кора снова обращалась к Богу, и снова Бог был для нее всего лишь фигурой речи. Древняя Азия… Междуречье… Боги в сапогах, похожие на сержанта Дронова… Кора умирала от ненависти. Неужели он ничего не знает? Так она думала обо мне. Неужели все зря, и свет в окне погаснет?

Что-то тем временем изменилось.

Прихрамывающий и его напарник поднялись на террасу.

В глубине террасы продолжали танцевать. Обреченно мелькали тени.

Ах, Рио-Рита! Там и танцевали обреченно, как во сне. Кора молча смотрела на окно третьего этажа. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом.

В руках пьяной троицы появились документы. Они вдруг сразу примолкли, прихрамывающий жестом остановил их. Может, не сегодня. У Коры тяжело билось сердце. У нас тут, как на кладбище, только все живые. Кора в отчаянии смотрела на освещенное окно, а я смотрел на нее. Свет фонарей ронял на брусчатку двусмысленные мягкие пятна. Не мир, а букет чудесных алгебраических загадок. Мир стоит на плотве. Киты давно сдохли. Нет никаких китов. Они давно лежат на дне океана, огромные кости занесло илом, а мир стоит на грандиозном облаке мечущейся плотвы: на мелочных желаниях, на неизлечимых привычках. Мы видели, как прихрамывающий и его напарник увели всю троицу. Вслед им взвыла труба, хлопнула пробка от шампанского. Плотва снова сбилась в единое облако. За сараями у речки ходят белые овечки. Щиплют травушку овечки за сараями у речки. Пестрая женщина, круглая как матрешка, возникла на крошечной сцене. Прямо не женщина, а мясная сказка. Никакого депрессивного рока. Взвыли тарелки, заныла медная труба, плотное облако спасенной плотвы вздрогнуло, замутилось. А трава-то, а трава-то, а в траве-то хоть ныряй.

Кора беспомощно уставилась на меня.

За сараями у речки есть глубокое бучило.

В голове Коры ругательства мешались с непониманием.

Меня тетя научила мыть холсты на быстротечке. Я тем более не понимал Кору. Уж я мыла, полоскала, и белила, и сушила, и катала. А водичка – гуль, гуль, гуль, гурковала. Гуль, гуль, гуль, гурковала. Я боялся, что Кора сейчас заплачет. А мне нравилось мясное чудовище на сцене. Оно весело и легко взмахивало толстыми ручками, притопывало такими же толстыми ножками. За сараями у речки гуси белые гогочут. Гуси белые гогочут от утра до самой речки. Ночи, ночи, темны ночи, не боюсь ночей я темных…

Пьяная плотва взорвалась аплодисментами.

Тучный человек попытался проскочить мимо меня.

Он задыхался, истекал потом. Круглые плечи обтянуты майкой-сеточкой, с брючного пояса свисает серебряная цепочка. Я сразу вспомнил выставку, на которую меня водил Последний атлант. Там художник в такой же майке-сеточке демонстрировал полотна с белыми облаками, синюю речку, гусей, русалок, всякую другую интеллектуальную живность, а на все вопросы отвечал удовлетворенно: «Содержание моих картин мне самому лично неизвестно».

– Какой это город? – быстро спросил я.

– Никаких идей, я не местный, – тучный дико взглянул на меня.

И у этого бак потек. Исчез, как провалился. Не знает. Ничего не знает.

Замкнув круг, мы в третий раз вышли к рабочему клубу – Р.С.Ф.С.Р. Под ногами снова зашуршала кожура подсолнечных семечек. Я затосковал. Нет, с меня хватит. Закончу игру, уеду в Сикким. Там сладкое средоточие Просветленных. Там круглый год цветут магнолии и рододендроны. Там волшебные скалы, исполняющие тайные желания. Там под снежными вершинами отсвечивает нежной голубизной прозрачное Озеро утешений, над ним возвышается Тигровый холм.

Ах, город Дарджилинг! Я молча смотрел на девушку в темной шляпке, поднимающуюся по ступенькам террасы. В Дарджилинге не носят темных шляпок, там не носят золотистых чулок со стрелками, затосковал я, глядя, как девушка легко поднимается на террасу. Она гордилась своим особенным стилем, видимо, он принят на углу проспекта Сталина и улицы Карла Маркса. Это наша миллионерша. Я не стал требовать у Коры объяснений. Наверное, у девушки несколько таких шляпок.

Плотва теперь гуляла вовсю.

Сушеная вобла, кружочки копченой колбасы.

Крошащийся сыр, недоваренный горох, белые и черные сухарики, запах пива.

Мы шли по улочкам, углублялись в переулки. Запущенные жилые дома. Такие же запущенные, замусоренные дворы. Разбитая мостовая. Кое-где светились квадратные окна, – прямо из темноты. Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом. Тяжко прогромыхал трамвай. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Усталый милиционер в белых перчатках приглядывал за очередью, молча выстроившейся у дежурного магазина. Он еще не открылся. Шляпа… еще одна… пенсне… снова шляпа… Мичурин, блин!

  • Жили у старой женщины две рыбы фугу.
  • Одна белая,
  • другая серая.

Я остро чувствовал бесконечное презрение Коры.

– Когда вы меня отпустите?

– Да хоть сейчас.

Расслаивающееся время.

Кора смотрела на светящееся в ночи окно.

Конкордия Аристарховна

1.

Мы ехали под дождем.

Никаких молний, грома, – просто дождь.

Темный, теплый, ночной, невыразимый. Без грусти, без воспоминаний.

Вам нечего нам ответить. Я просыпался, снова засыпал. Не знаю, что мне подсыпали в кофе, но смотрел я на мир, как из огромной ямы. Расслаивающееся время. Зияющая черная дыра. Колеса влажно буксовали в мокрых колеях. Ужас черного, засасывающего пространства. Тетрадь торчала из кармана. Приеду, решил, сожгу. Как Гоголь. Чтобы никому не попадалась на глаза.

Машину вел сержант Дронов. Сосредоточенный, в полувоенном кителе. На шее – кашне в рябчик. Когда оборачивался, меня пробивало холодком.

«Сколько понадобится программистов, чтобы вкрутить лампочку в патрон?»

Сержант, похоже, не знал, кто такие программисты. Буркнул, не оборачиваясь: «Хватит и одного».

«А вот и нет. Вкручивание лампочек – аппаратная проблема».

Он незаметно перекрестился.

«Давно работаете с Корой?»

На этот раз сержант не ответил.

Может, у него был приказ не обращать внимания на такие вопросы, не знаю.

Опять везут меня к оврагу, везут к оврагу убивать. А может, не хотел отвечать. Кто скажет? Гегемон – руководитель гегемонии. Спрашивай, о чем хочешь, дело твое, но ответа не жди.

Я засыпал, просыпался.

Светало. Лес сменился пустырями.

Над влажными отвалами курился синий дымок, на проселочную дорогу свернула колонна армейских грузовиков. Потянулись частные постройки – домишки, палисадники, огороды. Солнца нет, с неба накрапывает. За кривыми изгородями зубчатым, серым хребтом обозначились городские застройки.

– Вылазь.

– А где мы?

– Сам разберешься.

Района я не знал, но спорить с сержантом не хотелось.

Вылез, стараясь не попасть в лужу. На небольшую грязную площадь, искря, выкатился трамвай. Желтый, свеженький, умытый дождем. Запахло озоном. Номера я не видел, но у нас любым трамваем можно добраться до железнодорожного вокзала.

– Пока!

Сержант не ответил.

На развороте «эмка» вильнула.

Сержант оскалился. Жалел, что меня отпустили.

2.

Электронные часы показывали пять утра.

Будь стоиком, сказал я себе, разглядывая мерцающую дату.

Я даже не выругался. Если верить электронным часам (а почему не верить?), я вернулся из ночного клуба совсем недавно. По электронным часам получалось, что я буквально полчаса назад вышел из «Кобры» и вот – дома. Правда, на башмаках осталась грязь пригорода, я был немыт, одежда помята, опять же, тетрадь лежала на столе. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Я достал из тумбочки бутылку коньяка и плеснул в чайную чашку.

«Черный аист».

Наверное, приносит негритят.

Небо обожгло. Я набрал Пашин номер.

– Ой, Сергей Александрович!

– Здравствуй, Ойлэ. Паша дома?

– Ну да. Он учит меня всегда-всегда быть вежливой, – затараторила писательница, наверное, хотела укорить меня за поздний (или ранний?) звонок. – Он, когда звонит, всегда-всегда спрашивает о здоровье. Но вы можете не спрашивать, у меня здоровье всегда-всегда хорошее.

Она радостно засмеялась:

– Что-то вы по голосу подвисший.

– Устал… Совсем не спалось мне…

– Еще бы! – таким сладким голоском, как у Ойлэ, могут говорить только очень ядовитые змеи. – Вы не один ушли. Паша все видел. Он вроде пьяненький был, а наблюдательность у него, как у писателя Бунина. Читали его книги? Нет, нет, Сергей Александрович, – спохватилась она, – я не спрашиваю, с кем это вы ушли. Какое мне дело, правда? Просто Паша все видел. Эффектная девушка, да? – И все же не выдержала: – Ну, почему вы ушли с такой…

Я не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:

– Разве я ушел из «Кобры» не один?

– Ой, не надо, Сергей Александрович. Вас там внизу ждала эта…

Я снова не позволил Ойлэ подыскать нужное определение:

– Можно мне поговорить с Пашей?

– Сейчас, ой, сейчас! – Ойлэ прямо горела. – А эта ваша… Она же совсем не умеет одеваться… Ой, Сергей Александрович, у нее, наверное, трусики из общепита… Ну, из этого бутика для бедных, да? И спину ей лучше закрывать…

– У нее красивая спина, – вступился я за Кору.

– Ну да. Пластические операции иногда помогают. Но ненадолго, – я слышал, как Ойлэ на другом конце провода щелкает белоснежными клыками. – Вот вам, например, почти всю кожу сменили, а вы все равно представительный… И тату можно нанести вам куда угодно… Вот спросите у Паши, где у меня наколот маленький-маленький лепесточек…

– Иногда лучше стихи на спине, чем лепесточек на заднице.

– Ой, откуда вы знаете? – обрадовалась Ойлэ, и вспомнила. – Ой да, мы же были в сауне! У меня всего только лепесточек на левой ягодице. Я нисколько этого не стесняюсь. Он там на месте, правда? Всего только лепесточек, нежный и легкий, – вкрадчиво укорила меня Ойлэ. – А у этой вашей… Ну ладно, ладно… У нее на спине целая поэма Пушкина! «Анчар»! Кто такое будет читать ночью?

– Не все следует делать ночью, – сказал я наставительно.

– Ой, а вы любите при свете?

– Позови Пашу.

– Он перезвонит.

Ожидая, я закурил и сел у окна.

Снова шел дождь. Он шуршал, копошился в листьях.

Глядя на развернувшуюся над городом дрожащую туманную сферу, я подумал, что, пожалуй, меня можно показывать в цирке. Скажем, представлять зрителям, как некое совершенно бесполезное существо, навсегда потерявшее, а может, никогда и не имевшее своей экологической ниши. У таракана – кухонная щель, у бобра запруда, у птицы гнездо, все окружены себе подобными, только я живу в мире, который не подчиняется никаким законам. У меня время течет иначе. У меня даже глюки бессмысленные, что-то вроде непреднамеренных ошибок в программе. Или, может, я сам программа, дающая какие-то сбои, а? – мрачно подумал я, выпуская облачко дыма. Может, я сам всего лишь неудачный компьютерный вирус, кем-то написанный, запущенный, но никак не получается у него встроиться в чужую программу? А? Баг… Так, кажется, называют повторяющуюся ошибку… Я – баг… «Вкручивание лампочек – аппаратная проблема». Ну да, это само собой. Все началось с лекции известного доктора Григория Лейбовича. Нет, вовремя вспомнил я, скорее, со звонка Лисы…

Ладно, решил я.

Завтра получу из ремонта машину.

Методично, квартал за кварталом, объезжу все пригороды, разыщу Кору.

При мысли о Коре странным холодком тронуло спину. Красная блуза, синяя юбка. Кору видно издалека. Красный платок, темные волосы. Расслаивающееся время, черт побери! Светлая беретка, длинное платье с белым воротничком. Где одеваться студентке-вечернице, как не в бутике для бедных? А еще там проходит железная дорога, это упростит мне поиск.

Я молча курил. Часы сбили меня с толку.

Получалось, что каким-то образом я потерял чуть ли не целые сутки.

Целые сутки выпали из жизни! Это каким же образом? Я помнил каждую деталь своих разговоров с Корой и сержантом, но по часам получалось – я только что вернулся из «Кобры». Именно, из «Кобры». А длинная комната? А вопросы сержанта, клеенчатый диван, конская колбаса? Что думать об этом? Необоснованный запрос. Того и гляди, перед глазами качнется мерцающий флажок – Invalid request…

Но вместо флажка прозвучал телефонный звонок.

Паша малость протрезвел, но не намного.

– Зачем пугаешь мою соавторшу?

Я не успел ответить. Он восторженно заорал:

– Эта позорная девка еще у тебя?

– О ком ты?

– Ой! – подключилась к разговору Ойлэ. – Она правда еще у вас?

Было слышно, как Паша прикрикнул на Ойлэ и соавторша счастливо заплакала. Впрочем, по-моему, притворно. Паша прикрикнул громче. Ойлэ тоже заплакала громче, уже непритворно.

Я положил трубку и дотянулся до тетради.

Представления не имею, чем мои записи могли заинтересовать Кору.

Что в них такого? Отрывистые, не очень связные. Я сам не все понимаю.

…трещины в каменистой земле, чудовищные разломы, из которых несет ядовитыми желтыми испарениями.

Зачем? К чему это?

…на вершинах Сиккима, в Гималайских отрогах, среди ароматов балю и цветов рододендронов.

Если это записи для будущей электронной игры…

Ну, не знаю. Аромат словами не передашь.

майор……………………………………………………………………

дело партии……………………………………………………………

многие этого не понимают…………………………………………

мешают другим………………………………………………………

телефон…………………………………………………………………

Пушкина………………………………………………………………….

Калапе……………………………………………………………………

всех стран мира………………………………………………………

астрономических мироедов………………………………………

пролетариата…………………………………………………………

в органах работают………………………………………………..

органах много…………………………………………………………

книг……………………………………………………………………

Филиппова………………………………………………………….

«Зеленый луч в древнем Египте»………………………………….

мерами пресечения……………………………………………………

настроениях…………………………………………………………..

принимала……………………………………………………………..

раз жаловалась на странности…………………………………

до………………………………………………………………………

обыкновенный пожилой……………………………………………

выступает в роли наставника………………………………….

сложнейшему пути………………………………………………….

майор……………………………………………………………….

в папке перед ним лежали………………………………………….

в той же………………………………………………………………

имена которых…………………………………………………………

мной………………………………………………………………………

узнав, что я каждый……………………………………………….

Записано мной, без сомнения. Почерк мой. Но я этого не помнил.

Дождь за окном. Мерное шуршание дождя, песков. Не дождь, нет, совсем не дождь. Холод ночной пустыни. Вареное мясо застывает в руках, губы покрываются холодным жиром, дымный фитиль уходит в тающую свечу. Дрожащая рука затворника тянется к пище, значит, физическое тело еще не отошло. И в далеком храме звучат трубы невиданной длины.

…в начале развития мышление людей на Земле было направлено на истинное миропонимание. Логическая и духовная составляющие были едины. Египетские жрецы еще 5000 лет назад являлись подлинными интеграторами человеческих знаний. Со временем система постижения истины начала разделяться у человека на логическую и мистическую (духовную). Началась эры потери знания – период примерно с 2200 года до н. э. до Рождества Христова. Наука строилась на логической системе, что привело к еще более резкому разделению между ней и религией.

Может быть.

Но меня это не занимало.

…в основе современного человеческого интеллекта лежит логическое мышление. Чтобы осмыслить окружающее, мы должны изучить десятки наук, прочитать тысячи книг, затратить на обучение огромные физические, психические и интеллектуальные силы. А в прежние времена египетский жрец получал все необходимые ему знания в результате мгновенных озарений.

Ментальный мусор.

Бедняга Эйнштейн, бедняга Хокинг.

Смуглые люди в грязных овчинных кафтанах.

Винтовки с рогатками. Сердца чернее угля и тверже камня.

Из темноты крики «Ки-хо!». С другой стороны отвечают «Хой-хе!»

Подрагивает, дергается дряблая кожа на спине старой кобылы. Фыркают волосатые яки. Бесшумно крутится Дуйнхор – колесо времени. Многим доводилось встречать снежных людей. Карлик постанывает: «Я болен». Помешивает указательным пальцем воду с ячменным порошком цампу.

Как понять все?

3.

Я отложил тетрадь.

Неизвестный электрик.

Капитан Женя Кутасова. Лиса.

Что я о них знаю? В сущности, не больше, чем о себе.

А еще сержант Дронов. А еще Кора в красном платке. Где нам искать профессора Одинца-Левкина? Сегодня спрашивают, завтра бьют. Не хочу служить посредником между людьми и интеллектуальными существами запредельного мира.

Поспав буквально пару часов, я отправился в «Иероглиф».

Как я и думал, за столиками кафе сидело человек пять – в разных местах.

Зато с террасы – (знакомое место) – помахала мне рукой изящная доисторическая костенурка. Как-то не вязалась ее узкая красивая рука с пошлым мундиром полковника СС или с жестикулирующим советником дуче. Честно говоря, с образом пламенной комсомолки ее рука тоже не вязалась.

Перед Конкордией Аристарховной лежал плоский конверт.

Она улыбнулась, но в выцветших ее глазах пряталась легкая тень усталости.

  • Засыпая, я вижу вновь,
  • что балконная дверь чуть приоткрыта,
  • и кисейную тюль в окно, где пыльный июль
  • выдувает капризный сквозняк…

Конкордия Аристаховна внимательно посмотрела на меня.

  • …этот странный мотив позабыть не могу я никак.

Чуть заметно покачивая головой в такт музыке, Конкордия Аристарховна улыбнулась.

  • Ах, Рио-Рита! Как высоко плыла ты над нами – через страх и озноб, через восторг побед, Аргентины далекой привет!
  • Ах, Рио-Рита! Как плескалось алое знамя! В нашей юной стране был каждый счастлив вдвойне, – где все это?

– Не было и нет, – улыбнулась Конкордия Аристарховна.

– Здесь часто ставят такие мелодии…

  • Ах, Рио-Рита!

– Хочу сделать вам подарок.

Костенурка вежливо улыбнулась.

Она не видела молоденькую (студентка, наверное) распространительницу спринт-лотереи, приближающуюся к нашему столику.

– Вы правда промышляете мелкими чудесами?

– Не обязательно мелкими…

  • Ах, Рио-Рита!

Пустота. Правильно говорят о свойствах пустоты. Никакой фантазии – вот главное свойство пустоты. Не знаю, что Конкордия Аристарховна имела в виду, но, кажется, бывшие мужья открыли ей немало здравых истин. Теперь у нее хватало денег на лекарства – на самые дорогие, патентованные и на удовольствия – возможные в ее возрасте.

Настроившись, я уловил ее мысли.

У нее день рождения. Она думала о маме.

Да, да, о своей маме. Ничего определенного. Ведь все это было страшно, страшно, страшно давно – еще в те мифические времена, когда детей находили в капусте, а иногда аист их приносил, а иногда говорили: ветром надуло. Маме Конкордии Аристарховны дочку вот так – ветром надуло. Но день своего рождения Конкордия Аристарховна собиралась отметить торжественно. Дома – при свечах и фотографиях. Она накроет стол на семь персон и подаст особенные слоеные пирожки, которые не часто позволяешь себе в конце даже такой долгой жизни.

Стол на семь персон.

Свойства пустоты трудно переоценить.

Страницы: «« 345678910 ... »»

Читать бесплатно другие книги:

Женя – большая маленькая девочка. С одной стороны, в семье она младше всех, даже своей любимой таксы...
Женя – большая маленькая девочка. С одной стороны, она младше всех, даже своей любимой таксы Ветки, ...
Современный мир наполнен символами и знаками, имеющими зачастую несколько значений. В таком разнообр...
Для тех, кто уже получает урожай винограда, брошюра расскажет о рецептах приготовления домашнего вин...
Данная брошюра предназначена для широкого круга читателей, интересующихся вопросами домашнего виноде...
Во всем мире виноград – это одна из основных культур, под которую ежегодно увеличиваются земельные п...