Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов Шешуков Степан

ГЛАВА 6

Если по теоретическим и политическим вопросам напостовцы вели смертельный бой с Воронским, то с «Кузницей» были у них серьезные схватки главным образом по делам организационным и тактическим. Напостовцам необходимо было вырваться из рамок МАПП и завоевать всероссийскую, а затем и всесоюзную арену. ВАПП, основанная в 1921 году, находилась в руках «Кузницы».

Однако к 1923 году, когда уже оформилось рапповское движение, «Кузница» оказалась вчерашним днем пролетарской литературы. В ней начались разброд и шатания. Наметившийся довольно рельефно творческий кризис у поэтов-«кузнецов» повлек за собой внутренние распри, а затем и раскол. Правление ВАПП, по существу, бездействовало: не осуществлялось руководство местными ассоциациями, журнал «Кузница» обслуживал узкий круг членов этой группы, а в начале 1922 года вообще прекратил свое существование, и связь с местами была полностью прервана.

Мапповцы уже на своей первой конференции обратились к «Кузнице» с предложением объединиться и вести совместную подготовительную работу по созыву Всероссийского съезда пролетарских писателей. Но «Кузница» уклонилась от этого предложения: не явилась на конференцию и не дала согласия на созыв съезда.

Мапповцы осудили «Кузницу». Назвав ее сторонников «упадочниками», «декадентствующими», «узенькой кастой жрецов искусства», тормозящей широкий размах движения, они вынесли решение разоблачать «Кузницу» и вести работу по созыву Всероссийского съезда независимо от нее. Но так как без правления ВАПП невозможно было созвать съезд, ибо все местные ассоциации подчинялись этому правлению, мапповцы повели разъяснительную работу на местах. И 10 февраля 1924 года на общем собрании МАПП было образовано временное правление ВАПП, которому было поручено: 1) взять на себя функции руководства ВАПП; 2) образовать пленум, включив в его состав по одному представителю от местных пролетарских организаций. Это решение было опубликовано в «Правде» от 28 февраля 1924 года. «Кузница» не хотела примириться со своим поражением и без боя сложить оружие. На бесцеремонное и дерзкое поведение мапповцев старое правление ВАПП ответило резким категорическим заявлением, опубликованным в той же газете от 16 марта 1924 года:

«Правление ВАПП, выбранное Всероссийским съездом, себя не распускало: правление продолжает работу и подобную выходку МАПП считает, по меньшей мере, юмористической… Группа «Октябрь», находящаяся в союзе с футуристами (мы помним, что в ноябре 1923 года между МАПП и Лефом было заключено соглашение. – С. Ш.), возглавляющая МАПП, – группа интеллигентская и в состав ВАПП не входит… Все наиболее старые организации: Царицынская, Тамбовская, Бакинская, Тульская, Новгородская, Вятская, Уральская, Иваново-Вознесенская; секция армянская, латышская группа «Твори» и другие входят в состав ВАПП. Правлением ВАПП давно ведется подготовка к съезду. Эта работа согласована с подотделом печати ЦК РКП.

Президиум ВАПП: И. Филиппченко, г. Санников, С. Обрадович, В. Кириллов, М. Волков».

Что и говорить, с достоинством ответили «кузнецы». Но по незнанию дел на местах они не учли того обстоятельства, что на сторону МАПП перешли организации Ленинграда, Ростова-на-Дону, Харькова, Киева, Екатеринослава, Перми, Архангельска, Ново-Николаевска, Твери, Царицына и других городов.

Чтобы примирить борющиеся пролетарские организации, Агитпроп ЦК РКП(б) собрал 5 апреля 1924 года два правления ВАПП – старое и мапповское. На этом объединительном совещании было принято решение о слиянии двух правлений в одно.

Однако «Кузница» нарушила соглашение. К этому времени в ее составе произошли серьезные изменения. Руководство, состоявшее из поэтов, сменилось прозаиками. Новый журнал «кузнецов» – «Рабочий журнал», выходивший с 1924 по 1925 год, отличался от прежнего современной тематикой. В нем по преимуществу печатались прозаические произведения, один перечень которых говорит о новом направлении «Кузницы»: «Подводники» Новикова-Прибоя, «Ташкент – город хлебный» и «Гуси-лебеди» Неверова, рассказы Ляшко, Бахметьева, Низового, Гладкова, Дорохова, Степного и других прозаиков. Нет, «Кузница», приобретя новые силы, не хотела сдаваться и уступать пальму первенства «интеллигентской группе» «Октябрь».

Но мапповцы неудержимо стремились к руководству ВАПП. Их позиции решительно укреплялись. 20 апреля 1924 года состоялась 2—я конференция МАПП, где был принят устав МАПП, разработанный на основе платформы «Октября». Впервые на ней выступает с докладом по оргвопросам Д. Фурманов. По его докладу принимается решение о необходимости созыва теперь уже не Всероссийского, а Всесоюзного съезда пролетарских писателей, «долженствующего создать твердую, спаянную и централизованную Всесоюзную ассоциацию пролетписателей». Группа «Октябрь» добилась разрешения на издание своего литературно-художественного и общественно-бытового журнала, который становится органом МАПП. С лета 1924 года и поведет свою славную историю один из старейших советских журналов – «Октябрь». В его первую редакцию вошли напостовцы Л. Авербах, А. Безыменский, г. Лелевич, Ю. Либединский, С. Родов, А. Соколов, А. Тарасов-Родионов. Имея свои журналы «На посту», «Октябрь» и «Молодую гвардию» (этот журнал редактировался Л. Авербахом, а постоянными сотрудниками его были г. Лелевич и С. Родов), напостовцы повели широкие атаки на своих противников, начав активную агитацию за созыв съезда.

В начале мая 1924 года временному правлению ВАПП удалось созвать пленум. В его работе приняли участие 49 делегатов, многие из них были с мест. Основными докладчиками выступили И. Вардин, г. Лелевич, С. Родов. По их докладам были приняты резолюции, которые уже от имени пленума публиковались и рассылались в местные организации пролетарских писателей. В резолюции говорится, что пленум «одобряет первые шаги нового правления» и «считает его Всесоюзным центром до съезда». Что касается «Кузницы», не явившейся на пленум, то о ней записано в резолюции со всей категоричностью: «Пленум признает «Кузницу», как поставившую себя вне рядов пролетарской литературы. Предлагает всем пролетарским писателям воздержаться от печатания и участия в «Рабочем журнале», органе «Кузницы»[128].

Былое могущество «Кузницы» заколебалось. И хотя эта группа просуществует до 1932 года, считая себя истинно пролетарской, роль ее в пролетарском литдвижении окажется скромной, второстепенной.

ГЛАВА 7

Победным венцом напостовцев явилась 1—я Всесоюзная конференция пролетарских писателей. Она состоялась в Москве с 6 по 11 января 1925 года. На ней присутствовало 350 делегатов от пролетарских ассоциаций всего Советского Союза. Конференцию открыл приветственным словом Д. Бедный. Дважды выступил с докладами (о текущем моменте и о работе Международного бюро связи пролетарской литературы) А. В. Луначарский. Однако основными докладчиками, как и на пленуме ВАПП, явились Ил. Вардин («Идеологический фронт и массовая литература») и С. Родов («Отчет правления ВАПП»).

Но именно теперь, когда напостовское движение получило всесоюзный размах, когда его руководители в лице Вардина, Лелевича и Родова возглавили Всесоюзную ассоциацию пролетарских писателей, крайнюю опасность для развития советской литературы приобрело левачество «неистовых ревнителей». Уже с майского (1924 г.) пленума ВАПП во все местные ассоциации пошли директивные решения, в которых содержались грубейшие извращения политики партии в области художественной литературы.

Резолюция, принятая на пленуме по докладу Вардина «Идеологический фронт и задачи литературы», гласила: «Но наиболее опасными являются так называемые попутчики. Они издают произведения, в которых революция искажена, опошлена»[129]. Пленум настаивает на «решительном изгнании антиреволюционной литературы из наших журналов и сборников». Не будем повторяться, но подчеркнем, что это решение если не отталкивало от Советской власти, то настораживало абсолютное большинство честных советских писателей. В тезисах доклада Родова «Тактика пролетарской литературы», принятых пленумом, проводилась узкая сектантская линия на отрыв пролетарской литературы даже от той небольшой группы попутчиков, которых напостовцы именовали «действительными попутчиками». Поддержка и соглашение с действительными попутчиками, говорилось в тезисах, «ни в коем случае не должны вести к организационному сближению, а тем более к слиянию. Организация ВАПП и их члены не должны входить ни в какие другие литературные организации и не должны допускать в свои ряды никого из писателей непролетарских». Так напостовцы «боролись» за «чистоту» партийной линии в литературе. В этом сектантстве, характерном для всего рапповского движения, выражался страх перед попутчиками, боязнь «заразиться» буржуазной идеологией, а следовательно, недоверие к воспитательной, преобразующей силе коммунистических идей. В тезисах С. Родова проявилась групповщина, самая махровая, с презрением и диктатом по отношению к другим литературным группам, даже и пролетарским. Не чем иным, как проявлением диктата, объясняется тон команды по отношению к пролетарским писателям «Кузницы»: «Пленум должен решительно и раз и навсегда поставить их вне рядов пролетарской литературы».

Пленум ВАПП закончил работу 4 мая 1924 года, а уже 9 мая ЦК РКП(б) созвал специальное совещание по вопросам политики партии в области художественной литературы. На совещании присутствовали представители всех значительных литературных групп (А. Воронский, В. Полонский, Д. Фурманов, г. Лелевич, Ил. Вардин, Д. Бедный, Л. Авербах, А. Веселый, Ю. Либединский, А. Безыменский и другие) и видные деятели партии. Председательствовал Я. Яковлев, который когда-то по поручению В. И. Ленина выступал в печати с разоблачением реакционных идей Пролеткульта в связи с публикацией в «Правде» статьи В. Плетнева «На идеологическом фронте». Задачей совещания была подготовка резолюции «О печати», которую должен был принять XIII съезд РКП(б). С докладами от литературного фронта выступили Воронский и Вардин. Это были совершенно разные и по содержанию и по форме выступления. Первым выступил Воронский, и доклад его назывался знаменательно – «О политике партии в художественной литературе». Начал он с опровержения утверждений напостовцев, будто у партии нет своей линии в литературе, будто существует неразбериха, неопределенность, разброд, будто каждый коммунист действует на свой страх и риск. Отвергнув это «совершенно неправильное» мнение, Воронский считает, что «руководящая линия у партии была и есть». Вот его основные положения:

1. «Партия вела самую решительную борьбу с нашей внутренней и внешней эмиграцией в области литературы»;

2. «Партия оказывала содействие всем революционным группам, стоящим на почве Октября»;

3. «Она не делала своим направлением направление какой-нибудь отдельной группы»;

4. «Партия не вмешивалась и давала полную свободу художественному определению»[130].

Таким образом, замечает Воронский, «партия не становилась на точку зрения того или иного направления, а оказывала содействие всем революционным литературным группировкам, осторожно направляя их линию».

В подтверждение той мысли, что эта линия партии верна и оправдывает себя на практике, что абсолютное большинство талантливых писателей прочно начало работать «с нами, иногда худо, иногда хорошо», но честно, Воронский перечисляет имена. «Вот, например, старики: М. Горький, А. Толстой, М. Пришвин, В. Вересаев, М. Шагинян, И. Вольнов, Подьячев, Ольга Форш, К. Тренев и др. Молодые «попутчики»: Бабель, В. Иванов, Пильняк, Сейфуллина, Леонов, Малышкин, Никитин, Федин, Зощенко, Слонимский, Буданцев, Есенин, Тихонов, Клычков, Орешин, Вера Инбер, Ефим Зозуля, Катаев и др.

Футуристы: Маяковский, Асеев, Пастернак, Третьяков.

Пролетарские писатели и коммунисты: Брюсов, Серафимович, Аросев, Касаткин, С. Семенов, Свирский, Казин, Александровский, Ляшко, Обрадович, Волков, Якубовский, Герасимов, Кириллов, Гладков, Низовой, Новиков-Прибой, Макаров, Дружинин и другие. Я перечислил только те группы, которые связаны с «Красной новью»…» Что касается группы «Октябрь», говорит Воронский, то у нее «есть собственные достижения и свои собственные имена».

В заключение доклада опровергается утверждение напостовцев «о пленении Воронского и иже с ним буржуазией… Считать, что такие «старики», как Горький, А. Толстой и т. д., пленили нас, могут только люди в совершенно горячечном состоянии»[131].

Однако в соответствии со своими заблуждениями Воронский в своем докладе проявил односторонность. Ни одним словом он не обмолвился о воспитании творческой молодежи, идущей в литературу из народа; ни одного доброго слова не нашел для пролетарского литературного движения, упомянув лишь группу «Октябрь». А ведь по всей стране таких групп уже было множество.

Ил. Вардин воспользовался этой односторонностью и еще «слабостью Воронского к Пильнякам». В своем докладе он квалифицировал в самых резких тонах позицию Воронского как попустительство «врагам-пильнякам», которое преступно дальше терпеть. Он заявил, что большинство произведений писателей-попутчиков, даже вполне художественных, – это «вреднейший яд для трудящихся». В ультимативной форме он требовал от партии передачи руководства литературой ВАПП, больше того, он потребовал «диктатуры партии и в литературе. Орудием этой диктатуры может стать и ВАПП».

Председательствующий Я. Яковлев и другие деятели партии – А. Луначарский, Н. Осинский, Н. Мещеряков решительно осудили позицию напостовцев. Яковлев огласил письмо писателей-попутчиков, в котором проявилось искреннее их стремление служить советскому народу и понимание задач литературы в строительстве новой жизни:

«…Мы полагаем, что талант писателя и его соответствие эпохе – две основные ценности писателя: в таком понимании писательства с нами идет рука об руку целый ряд коммунистов – писателей и критиков. Мы приветствуем новых писателей, рабочих и крестьян, входящих сейчас в литературу. Мы ни в коей мере не противопоставляем себя им и не считаем их враждебными или чуждыми нам. Их труд и наш труд – единый труд современной русской литературы, идущей одним путем и к одной цели. Новые пути новой советской литературы – трудные пути, на которых неизбежны ошибки. И наши ошибки тяжелее всего нам самим. Но мы протестуем против огульных нападок на нас. Тон таких журналов, как «На посту», и их критика, выдаваемые притом ми за мнение РКП в целом, подходят к нашей литературной работе заведомо предвзято и неверно. Мы считаем нужным заявить, что такое отношение к литературе не достойно ни литературы, ни революции и деморализует писательские массы. Писатели Советской России, мы убеждены, что наш писательский труд и нужен, и полезен для нее»[132].

Это письмо-жалобу, узнав, что Отдел печати ЦК РКП(б) организует совещание по вопросам литературной политики, посчитали нужным довести до сведения совещания тридцать шесть литераторов, среди них такие имена, как С. Есенин, А. Толстой, М. Пришвин, В. Шишков, В. Инбер, М. Слонимский, Н. Тихонов, Вс. Иванов, А. Чапыгин, М. Шагинян, О. Форш и другие.

Л. Авербах, выступивший после оглашения приведенного письма, заявил от имени напостовцев, что это письмо не что иное, как «бунт мелкой буржуазии», что Воронский «развратил» попутчиков настолько, что они осмеливаются жаловаться в ЦК, но что напостовцы будут настойчиво продолжать борьбу за чистоту партийной линии в литературе, несмотря ни на что.

Очень важным было выступление А. В. Луначарского на этом совещании. Как уже говорилось, он полностью поддерживал Воронского в вопросах о классическом наследии и об отношении к попутчикам, хотя стоял значительно выше его в понимании всей проблемы строительства новой культуры. На этом совещании А. В. Луначарский решительно выступил против позиции напостовцев. «Припомните, что говорил здесь тов. Авербах? Это очень молодой товарищ, но он проявил совершенно непомерную ревность. По поводу записки писателей, оглашенной тов. Яковлевым, он кричит о бунте. Он заявляет, что Воронский развратил писателей, и в доказательство приводит записку, где писатели эти заявляют, что готовы идти с нами рука об руку. Чего они просят? Они просят, чтобы их оставили художниками со всеми специфическими свойствами художников.

Если бы мы все стали на точку зрения тов. Авербаха, то мы оказались бы кучкой завоевателей в чужой стране».

Не менее ценным было его возражение Ил. Вардину, заявившему, что любое идеологически не выдержанное произведение, даже весьма талантливое, – «вреднейший яд для трудящихся» (он имел в виду классику русской и мировой литературы и крупнейших советских писателей). На это Вардину Луначарский ответил, что «почти все художественные произведения искусства без исключения, раз они талантливы, полезны для нас». И на самом деле, достаточно вспомнить выступления В. И. Ленина о классическом наследстве, его статьи о Льве Толстом, его критику Пролеткульта, – и все станет ясным: у Луначарского речь идет о подлинном искусстве.

К сожалению, эта по-ленински смелая и глубокая мысль, полная веры в разум и эстетическое здоровое чувство народа, а также в силу революционных идей, долгое время извращалась на практике.

В резолюции совещания Отдела печати ЦК РКП (б), явившейся проектом резолюций XIII съезда партии, были учтены все стороны сложной проблемы развития советской литературы. Съезд в своей резолюции «О печати», опубликованной в «Правде» 1 июня 1924 года, заявил: «Основная работа партии в области художественной литературы должна ориентироваться на творчество рабочих и крестьян, становящихся рабочими и крестьянскими писателями в процессе культурного подъема широких народных масс Советского;Союза… Основным условием роста рабоче-крестьянских писателей является более серьезная художественная и политическая работа их над собой и освобождение от узкой кружковщины, при всемерном содействии партии, в частности партийной литературной критики. Вместе с тем необходимо продолжать ведущуюся систематическую поддержку наиболее даровитых из так называемых попутчиков, воспитывающихся школой, товарищеской работой совместно с коммунистами. Необходимо поставить выдержанную партийную критику, которая, выделяя и поддерживая талантливых советских писателей, вместе с тем указывала бы их ошибки, вытекающие из недостаточного понимания этими писателями характера советского строя, и толкала бы их к преодолению буржуазных предрассудков». Дальше в резолюции говорится, (Что «ни одно литературное направление, школа или группа не могут и не должны выступать от имени партии».

Идеи, выраженные в решениях XIII съезда партии, легли в основу резолюции ЦК РКП (б) от 18 июня 1925 года «О политике партии в области художественной литературы». Абсолютным большинством писателей – пролетарских и непролетарских – эти решения съезда были встречены с воодушевлением и благодарностью. Однако резолюция «О печати» пришлась не по душе напостовцам. В пятом номере своего журнала, который вышел еще до XIII съезда, но после совещания в Отделе печати ЦК, напостовцы, не согласившись с резолюцией совещания, апеллировали прямо к съезду. Передовая «На посту» под названием «Перед XIII съездом РКП» в категорической форме ставила вопрос перед делегатами съезда: «Съезд должен будет выяснить, на кого могут и должны ориентироваться партийные организации и партийные советские органы печати – на разлагающих и растлевающих аудиторию (в первую очередь рабоче-крестьянскую молодежь) литературных внутренних эмигрантов, на путающих и дезорганизующих читателя мелкобуржуазных «попутчиков» или на организующих и закаляющих читательскую массу писателей пролетариата»[133]. Именно в этом номере «На посту» опубликована статья Вардина «Воронщину необходимо ликвидировать». В этой статье нет речи о подлинных ошибках Воронского, в ней Вардин бьет по тому положительному в его программе, что было признано правильным и принято XIII съездом партии. Воронский в докладной записке Агитпропу ЦК РКП «О текущем моменте и задачах партии в художественной литературе» рекомендует «признать желательным и своевременным объединение писателей-коммунистов и им сочувствующих (попутчиков)»[134]. Ил. Вардин отвергает это предложение. «Мы иначе ставим вопрос, – пишет он, – мы считаем не «желательным», а настоятельно необходимым, неотложным, обязательным «объединение писателей-коммунистов», но уже без попутчиков. Мы говорим о партийном объединении, о создании фракции, которая под руководством соответствующего партийного комитета, по его директивам, будет проводить партийную линию в литературе»[135]. Эта фракционная, комчванская, сектантская «партийная линия» напостовцев была отвергнута XIII съездом. В резолюции «О печати» сказано о поддержке попутчиков, «воспитывающихся товарищеской работой совместно с коммунистами». Вардин требует в своей статье, чтобы партия признала ВАПП единственной литературной организацией, исполняющей волю партии, остальным же литературным группам отводилась роль исполнителей воли ВАПП. «Да, вопрос стоит именно так: займем ли мы в литературе ту позицию, которую заняла партия в государстве, или литература останется в руках буржуазии». И так как Воронский своей разумной позицией мешает напостовцам установить их диктатуру в литературе, Вардин крикливо приказывает: «Воронщина должна быть ликвидирована решительно и навсегда. Этого повелительно требуют интересы партии и революции». Да, печально, но факт, что они, рапповцы, рассуждая о сложных и спорных вопросах художественного творчества, для прикрытия бездоказательности своих суждений использовали высокий авторитет партии и революции. И много лет после этого можно было еще услышать, как какой-нибудь полуневежда на страницах наших журналов и газет грозным голосом Вардина «поучал» от имени партии и народа советскую художественную интеллигенцию.

Как ни запугивали буржуазным перерождением напостовцы делегатов XIII съезда, партия отвергла их притязание на монопольное, диктаторское положение в литературе.

После этого, казалось бы, напостовцам, как примерным партийцам – они ведь преподносили себя такими чистыми, преданными, верными идеям партии коммунистами, ратующими за соблюдение партийной линии, – следовало с таким же рвением и проводить в жизнь решение съезда. Но вышло все наоборот. Пробравшись (здесь это слово уместно, другого трудно подобрать) к руководству ВАПП, группа напостовцев в лице Лелевича, Родова и Вардина возомнила себя великими и незаменимыми деятелями литературного фронта. Громкая «левая революционная» фраза, шумиха вокруг борьбы за «чистоту партийной линии в литературе», рекламирование и раздувание успехов напостовцев, среди которых они больше других оказались на виду и поэтому присваивали себе славу всего движения, – все это в обстановке тех лет, в глазах малоопытной революционной молодежи обманчиво поднимало их авторитет. Они стали ответственными руководителями ВАПП, редактировали журналы «На посту» и «Октябрь», все самые важные выступления от организации брали на себя. Возле них образовался узкий круг – Авербах, Зонин, Безыменский, Ингулов, – и эта группка определяла линию напостовства в целом.

Великой своей победой эти горе-деятели посчитали 1—ю Всесоюзную конференцию пролетарских писателей. Но они никак не могли предположить, что она окажется началом их катастрофического падения. Им удалось, как мы видим, отстоять свои антиленинские, антипартийные взгляды в резолюции конференции по докладу Вардина «Идеологический фронт и литература», опубликованной в «Правде» от 1 февраля 1925 года («Правда» тогда помещала декларации и документы самых различных литературных групп: конструктивистов, «кузнецов», напостовцев). В резолюции записано: «Преобладающим типом попутчика является писатель, который в литературе искажает революцию, зачастую клевещет на нее, который пропитан духом национализма, великодержавности, мистицизма… С полным основанием можно сказать, что попутническая художественная литература – это в основе своей литература, направленная против пролетарской революции».

Но вслед за публикациями материалов Всесоюзной конференции центральный орган нашей партии выступает со статьей заведующего Отделом печати ЦК РКП(б) И. Варейкиса «О нашей линии в художественной литературе и о пролетарских писателях», в которой разъясняется резолюция XIII съезда партии «О печати». В ней подверглась резкой критике тактика напостовцев, занимающихся «огульной, беспардонной травлей»[136] попутчиков и добивающихся диктаторства в литературе.

Какое значение придавала партия литературному делу в стране, особенно в связи с бурным ростом пролетарского литературного движения и противоречивыми взглядами на задачи и пути развития советской литературы, видно из мероприятий ЦК РКП(б) на протяжении всего 1925 года. В начале этого года была образована специальная комиссия при ЦК партии. Ей предстояло всесторонне изучить состояние литературного дела и представить в ЦК развернутые предложения. К ее работе привлекались видные деятели партии, культуры и литературы, представители различных литературных направлений. На ее заседаниях шли жаркие споры. В ходе дискуссии вскрылись ошибки двух борющихся сторон – Воронского и напостовцев – и были намечены общие и конкретные линии политики партии в области литературы.

На заседании от 3 марта 1925 года выступил постоянный член комиссии М. В. Фрунзе. Его мудрое, дальновидное слово произвело большое впечатление на всех присутствующих. Именно после выступления Фрунзе в среде напостовцев начался раскол, а здоровую, партийную часть напостовства возглавил Дмитрий Фурманов – воспитанник и соратник выдающегося полководца.

Фрунзе поддержал сторонников пролетарской литературы: «Мы несомненно должны стремиться к завоеванию пролетариатом прочных позиций в области литературы, так же, как и в области всего искусства. Эту принципиальную линию я считаю правильной и ее поддерживаю»[137].

Основная часть его речи была направлена против позиции напостовцев. «Я считаю, – сказал он, – что напостовцы занимают позицию, которая является политически вредной и опасной».

Фрунзе обстоятельно обосновал свою мысль: «Проводимая ими фактически линия административного прижима и захвата литературы в свои руки путем наскоков – неверна: таким путем пролетарской литературы не создашь, а политике пролетариата навредишь. Тов. Вардин неправ, когда говорит, что «Красная новь» в своей деятельности содействовала отходу попутчиков от пролетарского лагеря, являясь, как он выразился, промежуточной базой для перебежчиков. По аналогии с военным делом я знаю, что отпугивает попутчиков от нас не «Красная новь», а скорее та тактика и те методы, которые пропагандируются журналом «На посту». Он обращается к творчеству попутчиков и говорит, что надо воспитывать и ценить их дарования.

«Между прочим, по-моему, Леонов – очень крупный русский писатель, – сказал Фрунзе. – Ему тоже еще надо учиться, он растет, но если мы его не испортим, то в будущем это будет крупная литературная величина… То течение, которое возглавляется тов. Маяковским, моему уму и сердцу мало понятно. Я предпочитаю более реалистические приемы. Но считаю его вполне законным оттенком в нашей советской литературе и ничего антикоммунистического в этом направлении не нахожу. Думаю, что ошибка в этом направлении заключается в том, что им чрезмерно выдвигается на первый план форма, а содержание же отодвигается назад.

Маяковский. Не форма, а производство.

Фрунзе. Производство связано с формой»[138].

М. В. Фрунзе своим отношением к литературе давал урок напостовцам. Мы видим, как он осторожен и тактичен в оценках литературных явлений: «по-моему», «я предпочитаю», «думаю». Он доказывает и разъясняет, а не командует, не выносит окончательного приговора, как напостовцы. А вместе с тем совершенно ясна его позиция в вопросах литературы: он за реализм и поэтому так высоко и проницательно оценил Леонида Леонова; он противник формализма и поэтому критикует лефовцев, не Маяковского, а направление, им возглавляемое, при этом находит его «вполне законным оттенком в нашей советской литературе».

В своей речи М. В. Фрунзе подверг принципиальной критике своего друга по работе в Иваново-Вознесенске А. К. Воронского за то, что тот отвернулся от пролетарского литературного движения: «Оставаться в стороне от этого процесса и тем более иметь в лице ВАПП противников – абсолютно недопустимо. То обстоятельство, что ВАПП в своей массе настроен в отношении линии, проводимой тов. Воронским, враждебно, для меня является несомненным доказательством допущения им каких-то ошибок. Эти ошибки я вижу в неправильном организационном подходе тов. Воронского, и эти ошибки необходимо ему исправить.

По аналогии с лозунгом «Лицом к деревне», я считаю, что тов. Воронскому нужно обратиться полностью лицом к пролетарской молодежи и, с другой стороны, нашим напостовцам необходимо обратиться лицом к попутчикам. Здесь необходимо сделать выпрямление с той и другой стороны. Это откроет возможность для объединения наших партийных усилий в деле овладения литературой. Методы острой кружковой борьбы, сплошь и рядом практикуемые теперь, должны быть нами решительно осуждены и отброшены».

Плодотворные результаты деятельности литературной комиссии стали основанием исторического решения ЦК РКП(б) от 18 июля 1925 года, решения, которое остается актуальным и для нашего времени.

Работа комиссии была плодотворной и сама по себе. Многим ее рядовым участникам, руководителям литературных объединений впервые во всей сложности открывалась проблема строительства новой литературы, и они убеждались, насколько правильным был подход нашей партии к этому сложному, тонкому и очень важному делу.

ГЛАВА 8

Участником комиссии был и Дмитрий Андреевич Фурманов. Как никто из его товарищей по литературной борьбе, он искренне и во всей полноте принял линию партии, тем более, что эта линия ни в чем не противоречила его убеждениям. Он и раньше видел многие ошибки и заблуждения своих соратников. Не мог Фурманов согласиться с отрицанием классического наследства. Воспитанный на лучших образцах русской реалистической литературы, он еще в

юношеские годы постиг ее гуманистическую сущность и выразил это в дневниковой записи 1913 года следующими словами: «Лучшие умы не глумились над человеком. Они страдали и своим страданием прокладывали и указывали путь, или они любили и показывали, как надо любить, – таковы Толстой, Достоевский, Горький и Тургенев»[139]. Не мог он через десять лет, умудренный опытом жизни и революции, изменить своего отношения к классикам. И это так. Отвечая на вопрос анкеты 1925 года «Любимые писатели», он назвал Л. Толстого, Ф. Достоевского, М. Горького. Известно, с какой любовью и благоговением относился Фурманов к Горькому до последних дней своей жизни, с каким нетерпением ждал от него писем, считая Горького первым и лучшим своим учителем. О «Красной нови» в 1921 и 1922 годах Фурманов в печати откликался положительно, с восторгом оценивал произведения тех самых попутчиков, которых в журнале «На посту» именовали клеветниками, будто бы умышленно извращавшими революцию. Вот его отзыв о пьесе Вяч. Шишкова «Вихрь», опубликованной в № 1(5) «Красной нови» за 1922 год. «Открывается номер четырехактною пьесой Вяч. Шишкова «Вихрь». Невозможно, немыслимо читать без захвата эту драматическую быль недавнего прошлого… Эти жертвы чужой, непонятной (пока еще) войны являются тем ферментом, на котором станет бродить потом прозревающая деревня»[140].

А вот отзыв о Вс. Иванове: «Мы уже привыкли от Вс. Иванова получать одну прекрасную вещь за другой: «Бронепоезд 14–69» – одно из его лучших творений»[141].

Уже при вступлении в группу «Октябрь» Д. Фурманов видел основные ошибки напостовцев: «Воспрещается сотрудничество в «Красной нови», «Ниве», «Огоньке»… Это крепко суживает поле литературной деятельности…»[142]. Через год он нарушит этот запрет и «с удовлетворением» опубликует в «Красной нови» 3-ю часть «Мятежа». На вопрос анкеты «Любимые писатели» он назвал кроме классиков И. Бабеля и Л. Сейфуллину. Со многими писателями-попутчиками у Фурманова установились самые близкие, дружеские отношения, особенно с сентября 1923 года, когда он стал работать в Госиздате. Встречи с Л. Леоновым, С. Есениным, Вс. Ивановым, Н. Никитиным, А. Толстым отражены в его записях. Сколько здесь чувства восхищения и уважения к каждому из них! «А умный, образованный ты должен быть человек! Хорошо это писателю! Даже обязательно!» – так заканчивается запись от 24 января 1926 года под заголовком «Алексей Толстой». Интересна запись «Н. Н. Никитин», где рассказывается о том, как Фурманов в дружеской беседе критиковал произведения Н. Никитина «Любовь» и «Чертовы предки»: «Он уходил дружеский и довольный. Ему за этот вечер рассеяли весь туман насчет подлинного напостовства – не того, что слышал он от Воронского. Так-то вот ближе к делу. Так-то их лучше обработаешь. А их ведь так немного – можно обрабатывать и индивидуально»[143].

Как позже окончательно поймет Фурманов, в данном случае Воронский ни при чем, здесь он к слову пришелся, а вот упрек «так-то вот ближе к делу», «так их лучше обработаешь» адресован не Воронскому, а именно напостовцам, которые в первом номере журнала, да и в других номерах, поносили Н. Никитина как врага революции. В этой же записи Фурманов воспроизводит разговор с писателем, из которого совершенно ясно, что Воронский никакого «тумана насчет подлинного напостовства» не наводил на Н. Никитина: «Разговорились о напостовстве, помянули первый номер журнала, где волинская статья о его «Рвотном форте». «Не помогла, говорит, она мне – словно я там враг какой Советской России: этого же нет. Нет и не было никогда!..»[144]. Этот протестующий крик «Нет и не было никогда!..» принадлежит не только Никитину, но и Фурманову – этому подлинному напостовцу.

Однако подлинное напостовство, возглавленное Фурмановым и открыто заявившее о себе в марте 1925 года, созревало и формировалось постепенно. Самым выдающимся писателем и самым разумным, по-партийному понимающим проблемы развития советской литературы, был среди напостовцев один Фурманов. Другие видные деятели пролетарской литературы стояли в стороне от напостовства. А. С. Серафимович сразу же увидел крайности руководства МАПП и ВАПП. Он представлял задачи развития советской литературы шире и глубже, чем все вожди рапповского движения, вместе взятые. Конечно, он не только поддерживал пролетарское литературное движение, но и многое для него делал и считался самым авторитетным пролетарским писателем. Однако Серафимович всегда скептически относился к напостовскому руководству, не сотрудничал в журнале «На посту» и не принимал участия в выработке платформы и устава МАПП. Д. Бедный использовался напостовцами как авторитет, как фигура в Пролетарской поэзии. Он открывал конференции, числился постоянным сотрудником «На посту», его имя, как и имя Серафимовича, зачинало список писателей, когда рапповцы вынуждены были доказывать большой расцвет пролетарской литературы. В особых случаях к нему обращались за поддержкой, и он шел навстречу. Но, как и Серафимович, поэт-правдист, охваченный своими обширными поэтическими заботами, не принимал участия в повседневных делах и битвах рапповцев. А. М. Горький был за границей, к тому же напостовцы именовали его мелкобуржуазным попутчиком, как В. Маяковского и других видных писателей того времени. С самоуверенной убежденностью напостовцы полагали, что к голосу Горького прислушиваться опасно, ибо это может привести к искажению идеологически чистой пролетарской линии в литературе.

Таким образом, оставалась надежда на одного Д. Фурманова. Но долгое время после прихода к напостовцам никто Горького там не считал ни выдающимся писателем, ни подлинным руководителем пролетарской литературы. А главное – он сам себя таковым не считал. Надо отдать должное его скромности, но если бы с первых дней своего прихода к руководству он поднял голос в защиту правды, многое бы могло пойти по-другому в делах пролетарской литературы. Этого не произошло, а случилось так, что Фурманов, уже автор знаменитого «Чапаева», всей прессой высоко оцененного и до марта 1925 года выдержавшего три издания, автор не менее знаменитого «Мятежа», печатавшегося по частям весь 1924 год и вышедшего отдельным изданием в феврале 1924 года, находился на вторых ролях в руководстве пролетарской литературой. Никто из активных напостовцев не мог с ним равняться ни по дарованию, ни по творческой продукции, ни по идейно-художественным достоинствам его сразу же признанных произведений, а также по заслугам перед народом и государством, по образованности и по идейно-политической зрелости. Один из видных деятелей литературы 20-х годов, Вячеслав Полонский писал о Фурманове: «Мне, в продолжение двух лет сталкивавшемуся с ним по совместной работе, хочется отметить лишь одну черту, отличавшую этого человека: то была скромность. Фурманов был «красный герой», кавалер ордена Красного Знамени, но не кичился этим; «Чапаев» прославил его имя, но это на Фурманове нисколько не отразилось: ни тени самодовольства, ни малейшего налета пошлости, который всегда густо покрывает лица любимцев славы. Вокруг него кипела борьба уязвленных самолюбий – он был спокоен, ровен, и интересы литературы волновали его больше, чем его собственные интересы. Маленькие дарования с большими претензиями заносчиво и шумливо карабкались на «командные высоты» – Фурманов, большой талант, уступал место, ибо знал хорошо, что пузырь, даже очень большой, лопнет рано или поздно. Но если он защищал какое-нибудь дело, то дрался крепко, стиснув зубы, не щадя ни друзей, ни врагов; был он человек большой воли и большевистской выучки. Годы гражданской войны оказались для него великой школой»[145].

Из писателей-напостовцев Ю. Либединский по праву именовался тогда, после пламенной «Недели», надеждой пролетарской литературы, но больших надежд он не оправдал. Его вторая повесть «Завтра» (1923 г.), по собственному признанию автора, признанию тех лет, – оказалась незрелой, ошибочной, в ней «отсутствовала вера в класс, в классовые силы пролетариата», «выразилось непонимание нэпа. В этом отношении «Завтра» вредно, и отсюда его остальные ошибки»[146]. В том же духе критиковалась повесть и в центральной прессе. В этот период Ю. Либединский переживает острый творческий кризис – всего через год после начала литературного пути. Писатель, в связи с идейным срывом в повести «Завтра», почувствовал, что оторвался от масс, от пролетариата. Он уходит на завод имени Владимира Ильича и несколько месяцев работает простым рабочим у станка. И только его роман «Комиссары», вышедший в 1926 году и имевший заслуженный успех, вновь возвращает его к активной деятельности в литературе.

Как видим, Ю. Либединский в эти первые годы напостовства был незрелым художником и тем более руководителем. Он разделял заблуждения редакции «На посту», свидетельством чего являются его статьи, публиковавшиеся в журнале, особенно по вопросу о попутчиках. В своих воспоминаниях, написанных в конце жизни, он сам признается в этом: «Однако мало кто из писателей-коммунистов, – может быть, только Серафимович и Фурманов, – понимал закономерность такого пути развития (переход на сторону Советской власти. – С.Ш.) для многих беспартийных писателей. Нам, напостовцам, казалось – и тут начались наши ошибки, – что термин «попутчики» действительно исчерпывает сущность позиции подавляющего большинства тогдашних беспартийных писателей»[147].

Популярным в те годы поэтом был А. Безыменский – активный напостовец, занимавший руководящие посты в МАПП, в группе «Октябрь», в «Молодой гвардии». В его поэзии были элементы революционного пафоса, призывы к решению сегодняшних задач, но в ней не было больших человеческих чувств и мыслей. Прошло немного времени, и стихи Безыменского, за небольшим исключением, оказались забытыми; забытыми потому, что скользили по поверхности явлений и событий, не проникали в их глубину, в существо. В них автор не поднимался до общенародных, общечеловеческих раздумий, как скажем, С. Есенин, В. Маяковский, Н. Тихонов, М. Исаковский, Э. Багрицкий; Но в те годы, бесспорно, поэзия Безыменского сыграла свою положительную роль. Заслуживает внимания мнение А. Фадеева о поэзии Безыменского, высказанное на 1-м пленуме оргкомитета Союза советских писателей 31 октября 1932 года: «После моей демобилизации с фронта стихи Безыменского в 1921–1922 гг. произвели на меня совершенно неотразимое, чарующее впечатление. Я буквально упивался этими стихами. Мне они казались прекраснейшими стихами… Те же стихи, которые мне раньше так нравились, сейчас мною воспринимаются как пародия. До меня Безыменский как поэт не доходит»[148].

Как руководитель, А. Безыменский был мало подготовленным. В силу этого на протяжении всей истории рапповского движения он постоянно (то вместе с напостовцами, то кровно враждуя с ними) занимал крайне левые позиции в вопросах развития советской литературы. В первый период напостовства он был единомышленником Лелевича, Родова и Вардина и активно участвовал в журнале «На посту». В одной из своих статей «Пролетписатели и партия» он заявил: «Мы (группа пролетписателей «Октября») выработали идеологическую и художественную платформу… Нет! – не только группы. Мы убеждены, что это платформа партии»[149]. И это свое убеждение, что платформа напостовцев есть платформа партии, он будет отстаивать вплоть до раскола и образования «напостовского меньшинства», которое в составе А. Безыменского, С. Родова, г. Лелевича, Ил. Вардина и г. Горбачева станет наносить «удар за ударом» (так назывались сборники «напостовского меньшинства») по новому руководству РАПП.

Таким образом, Безыменский, как и Либединский, был мало подготовлен к тому, чтобы мудро проводить политику партии в области литературы. А других авторитетов в среде напостовства не оказалось.

Дмитрий Фурманов, придя в группу «Октябрь» с радостью, надеждами и опасением («Не оказаться бы там малым из малых, одним из самых жалких пасынков литературного кружка»), первые месяцы внимательно ко всему присматривался, добросовестно выполнял любые рабочие поручения и не вступал в драки напостовцев, молчаливо поддерживая их. Он видел главное: напостовцы ведут борьбу за пролетарскую литературу, против буржуазной идеологии, поднимают к творчеству людей из народа. В этом он был с ними полностью согласен и поэтому всячески им помогал. Ему казалось, что первый этап – организационный, что идет борьба с Воронским, поэтому много уходит времени и сил на заседательскую суету, на «отчаянные схватки». Но, думал он, это временное явление. «На литературном фронте отчаянные схватки с воронщиной, видимо, подходят к концу, – пишет Фурманов в сентябре 1924 года. – Победа, таким образом, остается за пролетлитературой. За боями, за победой, за первой полосой – вторая: закрепление позиций, отбитых у врага; наконец, будет третья – творчество, подлинное творчество, ради которого вели борьбу и закрепляли свои завоевания»[150]. Да, напостовцы делают глупости, как бы дальше рассуждает он, недооценивают классическое наследие, обижают честных советских писателей, запрещают печататься в других советских журналах. Но это пока, и «с этим надо помириться». Все это, скорее, от полемического задора. Вот решится главное – будет признана пролетарская литература полноправным, закономерным общественным явлением, наступит «полоса подлинного творчества», и тогда все эти напостовские глупости следует отбросить. «Полагаю, что этот вопрос в дальнейшем каким-то образом должен будет подняться во весь рост»[151].

Тем временем все громче и громче звучит имя Фурманова по стране, вызывая восторг и уважение. Начинающие писатели и опытные мастера художественного слова тянутся к нему. Его «Чапаев» и «Мятеж», может и прав Воронский, не без шероховатостей. Об этом сказал и Горький, этим мучился и сам автор, совершенствуя свои первые большие создания. Но не кто иной, как сам Горький, после знакомства с «Чапаевым» и «Мятежом» воскликнул: «О, это будет великий писатель, увидите!»[152]. А в письме к автору оценил его книги как «интереснейшие и глубоко поучительные». Чем популярнее становится имя Фурманова, тем больше начинают считаться напостовцы с писателем. Однако их признания далеко отстают от всенародного. Симптоматично, что произведения С. Родова, г. Лелевича, Ю. Либединского и А. Безыменского при выходе в свет тут же расхваливаются в журнале «На посту». Даже идейно не выдержанная повесть Ю. Либединского «Завтра» оценивается как «одно из наиболее интересных произведений 1923 года». «При всех своих недостатках эта повесть стоит многих и многих попутнических томов»[153] – утверждает г. Лелевич. А вот «Чапаев» удостоился напостовской «милости» только через десять месяцев после выхода в свет, в четвертом (ноябрьском) номере «На посту» за 1923 год. В рецензии г. Кор в оскорбительном тоне говорилось: «Книга Фурманова может дать весьма ценный материал тем поэтам и писателям, которые в основу своего творчества кладут революционный эпос»[154]. В этой рецензии автор «Чапаева» не удостоился звания пролетарского писателя.

Как организатор пролетарской литературы, Дмитрий Фурманов проявил много разумной энергии, такта и принципиальности. 22 марта 1924 года он был введен в секретариат МАПП и включен в состав комиссии по выработке устава ассоциации. Его инициативе принадлежат контакты, а затем и соглашения с Лефом и «Кузницей». Много времени он отдает организации литературных кружков на заводах и фабриках, сам ведет постоянную работу в группе «Рабочая весна». Ни одно важное мероприятие МАПП и совещание в ЦК партии по вопросам литературы не проходят без участия Фурманова.

Однако в его деятельности как руководителя МАПП любопытно отметить одну особенность. Пока только факты. На 2-й конференции МАПП (20 апреля 1924 г.) Д. Фурманов выступает с докладом по организационным вопросам. На 1-м пленуме правления ВАПП (1–4 мая 1924 г.) делает доклад по организационным вопросам. На совещании национальных пролетарских писателей (17 мая 1924 г.) выступает с докладом «Организационные вопросы». Как члену комиссии по созыву совещания ВАПП, ему поручается (23 ноября 1924 г.) доклад на совещании по организационному вопросу. И наконец, на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей (6—12 января 1925 г.) он выступает с докладом «Организационная система ВАПП». Случайно ли это? Нам представляется все это далеко не случайным, как и то, что все доклады по идеологическим, политическим и тактическим вопросам на указанных конференциях произносились г. Лелевичем, Ил. Вардиным и С. Родовым. Что и говорить, организационная сторона дела важна, и это всегда подчеркивал Фурманов, но не она определяла характер литературного направления.

По содержанию фурмановских докладов можно понять, почему его не допускали к идеологическим вопросам. На 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей он высказал мысли, неприемлемые для напостовского руководства. «Как партия руководит борьбой и работой на всех фронтах нашей общественности, так она будет руководить и на нашем литературном фронте»[155], – заявил он. Напостовцы, как уже говорилось, требовали передачи ВАПП партийного руководства литературой. Они не доверяли партии.

Исключительно плодотворной была мысль Фурманова о соотношении организационной и творческой работы. «Организационное наше строительство вовсе не имеет самодовлеющего характера, мы организуемся отнюдь не для упражнений в вопросах организации – мы организуемся для успешной творческой работы, для целесообразного использования плодов нашего художественного творчества».

Творить, создавать произведения, нужные народу, учиться и учить других в дружном коллективе товарищей – вот что являлось заветной мечтой самого Фурманова. Организация должна содействовать этому, а не мешать. На Всесоюзной конференции, явившейся признанием пролетарской литературы как реального явления, он объявил решительную борьбу «упражнениям в вопросах организации». Ему казалось, что наконец-то пришла третья полоса – «творчество, подлинное творчество, ради которого вели борьбу».

Но он глубоко заблуждался. Люди, с которыми он вместе боролся, которым доверял которых уважал как единомышленников в великом деле строительства новой литературы, эти люди не откликнулись на самое дорогое, ради чего было ими затеяно все дело, ради чего он так долго терпел нервозную организационную шумиху, – на призыв к творчеству. Так что же это за люди? Ради чего ведут они всю эту борьбу? Во имя чего?

Впервые после конференции по-настоящему он задумался над этими вопросами. И когда литературная комиссия ЦК партии в марте месяце 1925 года на многое открыла ему глаза, он поднялся во весь рост – неумолимый, несокрушимый, благородно негодующий воин-писатель-большевик и заявил: «Борьба моя против родовщины – смертельна: или он будет отброшен, или я. Но живой в руки я не дамся»[156]. Борьба с родовщиной захватила его целиком, на эту борьбу он потратил страшно много сил и нервов, в ней он потерял здоровье. Как раз в разгар борьбы, 9 апреля 1925 года, он записывает в дневнике: «Износилось сердчишко. Рановато склерозить бы, всего ведь 33!» После двухмесячного летнего отдыха в 1925 году он подвел итоги: «Ну и как? А вот как: болела тогда голова – болит она и теперь; возбуждался, вскипал тогда от мельчайшего, – также и ныне… зато сердце часто так болит, как прежде не баливало… Итог – плох. Как-то хватит на год, уже и не знаю!»[157]. Не хватило его на год. В марте 1926 года Д. А. Фурманова не стало. Действительно, борьба его с родовщиной оказалась смертельной. Но Фурманов вышел победителем из этой борьбы. Его основные идеи оказались настолько плодотворными, глубоко жизненными, подлинно партийными, что не потеряли значения и до сих пор, хотя в те годы далеко не все, за что дрался Фурманов, было реализовано в практике пролетарского литературного движения.

ГЛАВА 9

Итак, Фурманов начал смертельный бой против родовщины. Само понятие «родовщина» произведено от имени известного на-постовца Семена Абрамовича Родова, бывшего поэта «Кузницы», который после раскола в конце 1922 года вышел из этой группы и стал одним из основоположников напостовства. Он обладал редчайшим даром по плетению интриг и был виртуозным мастером политиканства. Исчерпывающую характеристику в 1930 году дал Семену Родову один из руководителей РАПП, В. Сутырин: «Потрясающий схематизм мышления, не сравнимое ни с чем доктринерство, колоссальнейшее упрямство, необыкновеннейшая способность все большое сводить к малому и глубокое – к мелкому, нестерпимая ура-классовость и ультра-ортодоксальность – все эти качества, произросшие в «питательном бульоне» примитивнейших знаний, и составляют Родова как литературное явление»[158]. Напостовство, в котором Родов играл в определенном смысле слова главенствующую роль, окончательно сложилось к моменту выхода журнала «На посту». Когда Фурманов, в самом конце 1923 года, пришел к напостовцам, там уже образовалась тесная группка – С. Родов, г. Лелевич и Ил. Вардин. Она верховодила всеми делами пролетарской литературы. И хотя Б. Волин считался ответственным редактором «На посту», а Безыменский и Либединский попеременно возглавляли правление МАПП, они, по существу, являлись лишь проводниками той линии, которую определяла вышеназванная тройка. Вообще круг напостовцев всегда был очень узким, кастовым. Напостовцы строго оберегали свою касту, не допускали в нее инакомыслящих, боялись их. Если члены «Октября», МАПП, ВАПП представляли массу пролетписателей – «демос», то напостовцы – их руководящее ядро – «элиту».

К началу 1925 года руководящее ядро напостовства состояло из девяти человек – г. Лелевич, Ил. Вардин, С. Родов, Л. Авербах, А. Безыменский, Ю. Либединский, А. Зонин, Ф. Раскольников и Д. Фурманов. Кроме девятки существовала пятерка – г. Лелевич, С. Родов, Ил. Вардин, Л. Авербах и А. Безыменский. Пятерка сама себе присвоила (ее ведь никто не избирал) право распоряжаться всеми важнейшими делами пролетарской литературы и не допускала своего переизбрания. И эту чудовищную диктаторскую систему распространил на область литературы не кто иной, как великий комбинатор Родов.

Когда Фурманов, будучи уже ответственным секретарем МАПП и членом правления ВАПП, натренированный докладами по оргвопросам и осознававший всю нелепость родовских нагромождений, поставил в кругу напостовцев вопрос о коренном изменении структуры организации, он встретил в лице Родова лютого врага. Вот что предложил Фурманов: во-первых, «…девятку считаю вовсе необязательной в такой Петрушко-Верховенковской дьявольской организационной форме: что бы тут ни решили родовцы – молча им подчиняйся. Своего голоса не имей. Своих мнений не отстаивай нигде». Он предлагает «все дела (нечего бояться!) решать в правлении МАПП И ВАПП. Мы сами нагородили себе чертову дюжину пугал и видим врагов там, где нет их вовсе». Во-вторых, «На посту» сделать органом ВАПП и редакцию назначить правлением ВАПП, а не какой-то навеки нерушимой пятеркой. Что это за организационная чушь и идиотизм? Сама себя пятерка восполняет, умаляет – и щадит. Возмутительное издевательство над организациями пролетлитературы»[159].

Родов сразу же предложил исключить Фурманова из девятки, то есть из рядов напостовства, и перебросить его из МАПП, являвшейся основой напостовства, в ВАПП, то есть, по выражению Фурманова, «по существу в безвоздушное пространство». Фурманов ответил на эти угрозы: «Из секретариата правления МАПП добровольно не уйду. Решению девятки в данном случае не подчиняюсь, подчиняюсь только решению правления». Что касается родовщины, то ей он объявляет «смертельную борьбу… – до победы».

И началась битва, продолжавшаяся целый год – до марта 1926 года. Горой стали за Родова Лелевич и Вардин, их поддержали А. Безыменский, Л. Авербах, Ф. Раскольников и А. Зонин. В этой борьбе родовщина пустила в ход все свои изощренные приемы и методы. Д. Фурманов был объявлен «ликвидатором», «соглашателем», «анархистом», «воронщиком», «правым уклонистом» и, наконец, «предателем». Чтобы произвести эффект на правление ВАПП и озлобить его против Фурманова. Родов прибегает к приему «самопожертвования». 25 мая 1925 года он пишет заявление с просьбой освободить его от обязанностей секретаря ВАПП. Его заявление явно преследует цель опорочить Фурманова и выставить себя как честного и бескорыстного деятеля.

В результате Фурманов отстранили от обязанностей ответственного секретаря МАПП. Это произошло потому, что секретарем ВАПП был Родов, а членами правления Лелевич, Вардин и их единомышленники. Тяжело больной Фурманов передал дела по МАПП Лелевичу и. получив отпуск по болезни, 28 мая 1925 года выехал на Кавказ для лечения.

Но, несмотря на торжество Родова, дни родовшины были сочтены. В этом огромная заслуга принадлежит Фурманову. За апрель и май месяцы, до отъезда на Кавказ, он несколько раз выступал с разоблачением родовщины – на группе «Октябрь», которая его поддержала, на правлении МАПП, также его поддержавшем, на комфракции правления МАПП, наконец, делает доклад на расширенной партийной фракции МАПП, которая дважды собиралась по этому вопросу. Вот его запись от 5 мая 1925 года о заседании партийной фракции МАПП: «Сделали доклад я и Лелевич. Выступили 4–6 человек. Поздно. Перерыв. Продолжение в субботу, то есть через три дня. Для нас это хуже, чем для них, ибо они организованней и явятся все, да натащат и тех, кто не был сегодня, а у нас попробуй-ка затащить какого-нибудь Федю Гладкова, которому это настолько осточертело, что «все, говорит, брошу, стану только писать, а заседать больше не приду!..» Очень уж народ-то неорганизованный, проморгают, не придут». Оно так и получилось на этот раз, как предполагал Фурманов, хотя его доклад был встречен «дружными аплодисментами», а «после доклада Лелевича – гробовое молчание».

Доклад Фурманова «О родовщине» – давно выстраданная и глубоко продуманная линия подлинного напостовства, которая в главном совпадает с положениями резолюции ЦК РКП(б) «о политике партии в области художественной литературы». В нем Фурманов определяет вред и опасность родовщины для пролетарской литературы. «Болезнь, которой объявляем мы беспощадную борьбу, это родовщина, – целая система методов, форм и приемов политиканства и хитростей на фронте пролетарской литературы». Эта болезнь получила такое название потому, «что в лице Родова нашла она свое наиболее полное, законченное, резкое и концентрированное выражение». Однако этой болезнью заражена целая группа руководителей, идущих «ложным путем». В начальном периоде развития пролетарской литературы, в период острой борьбы родовщина, «все время и исключительно лавировавшая в расколах и отколах», не была так заметна и опасна, но теперь, «когда наши организации исчисляются сотнями и тысячами активных членов», когда начался «нормальный исторический процесс развития», она является «серьезным и опасным тормозом». Теперь «не время расколов, а наоборот, – созидания». Д. Фурманов говорит, что и раньше он видел и понимал опасность родовщины, но она так глубоко скрыта, так ловко маскируется, что ее не каждый мог заметить, а излечить эту «изнуряющую болезнь» очень трудно, для этого «необходимо было мобилизовать серьезные силы, необходимо было тщательно и длительно готовиться – единственно этим и можно объяснить столь позднее открытое наше выступление»[160].

Д. Фурманов оценивает существующее напостовство как «вещь в значительной степени дутую и раздутую; идеология тут зачастую подводится для шику, для большего эффекта, чтоб самое дело раздуть куда как крупно, а чтоб 2–3—5—ти его вожакам славиться тем самым чуть ли не на всю вселенную». Фурманов же «крепко стоит» за подлинное напостовство, которое «понимают и принимают широкие массы пролетписателей» и которое «историческим ходом событий призвано развивать пролетлитературу». Но этого подлинного напостовства, по словам Фурманова, пока нет, и определиться ему мешает родовщина. Чтобы восторжествовало настоящее напостовство, необходимо:

1. Вести решительную борьбу против организационной суетни, которая отнимает у писателей массу времени. «В этих целях всем нашим организациям строго надо следить за организационным переусердствованием лиц, имеющих лишь сомнительное и отдаленное отношение к творческой деятельности и готовых все свое время поглощать во всевозможных заседаниях, совещаниях и т. д., губя и увлекая всецело в эту работу и действительно талантливых, ценных пролетарских писателей». Здесь фурманов имел в виду С. Родова и г. Лелевича, которые к 1925 году отошли от творчества и увлеклись «организационным переусердствованием».

2. Необходимо решительно изжить диктаторство и политиканство в организации пролетарской литературы. Родовщина «уводит от политики в сторону политиканства, к замене широко развернутой работы нормально избранных организаций работою случайных, закулисных, конспиративно действующих и все предрешающих группочек, приобретающих себе функции и права каких-то диктаторских центров, неведомо как создающихся, пополняющихся и распускающихся: глухие и путаные слухи о подобных конспиративных органах совершенно парализуют нормальную и плодотворную работу легально избранных органов и вредят всему делу».

3. «Наше время, по преимуществу, – время объединений и установления контакта с родственными организациями, а не время расколов и разжигания второстепенных расхождений», – говорит Фурманов. Поэтому необходимо привлекать к совместной работе не только пролетарских, но и непролетарских писателей и вместе «взяться за серьезное производство художественных ценностей. Особенное внимание следует обратить на теоретическую подготовку писательского молодняка из рабкоровских литкружков, вовлекая его как в учебу, так и в серьезную критику производимого кружком художественного материала»[161].

4. Постоянное руководство со стороны партии «делом развития пролетлитературы мы считаем основной предпосылкой успешного и быстрого ее роста».

Если попытаться кратко выразить существо выдвинутой Фурмановым платформы, то оно сводится к следующему: пролетарская литература должна развиваться на широкой Демократической основе с привлечением всех творческих сил, готовых под руководством партии служить интересам нового общества. В этом же заключается и существо резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы».

О резолюции ЦК Фурманов узнал на Кавказе и бесконечно ей обрадовался. Вернувшись в Москву и приступив к работе в Госиздате, Фурманов продолжает, уже на основе решения ЦК партии, борьбу с родовщиной. К его возвращению (август 1925 г.) в литературной обстановке многое меняется.

14 июля было объявлено о создании Федерации советских писателей, в которую вошли Всесоюзная ассоциация пролетарских писателей, Всероссийский союз крестьянских писателей, Литературный центр конструктивистов. В воззвании федерации говорилось, что вся ее деятельность будет осуществляться на основе резолюции ЦК РКП (б). Федерация ставит перед собой следующие цели: «1. Совместное участие в классовой борьбе на литературном фронте. 2. Искоренение капитулянтских и комчванских настроений. 3. Обмен теоретическим и творческим опытом. 4. Совместные издательские выступления. 5. Организованное содействие повышению литературно-художественной квалификации молодняка.

За каждой из федерирующихся литорганизаций и отдельными литераторами, разумеется, полностью сохраняется свобода творческих исканий»[162].

В обращении «От Федерации советских писателей», опубликованном 22 июля 1925 года, говорилось, что резолюция ЦК партии «создает широкую базу для беспрепятственного развития и объединения всей революционной литературы СССР» и что вновь созданная федерация призывает в свои ряды все литературные группы, всех писателей, разделяющих литературную политику партии.

Позже в федерацию вошли Всероссийский союз советских писателей, «Кузница» и «Перевал».

Д. Фурманов приветствовал объединение всех советских писателей и возлагал на федерацию большие надежды. В ее создании он видел победу политики партии, реализацию огромных возможностей по перевоспитанию писателей-попутчиков.

Действительно, образование федерации явилось первым и вполне реальным шагом на пути полного объединения всех советских писателей – на пути создания Союза советских писателей СССР. Кто хорошо знаком с историей нашей литературы 20-х годов, тому известно, что абсолютное большинство писателей твердо перешло на позиции Советской власти к 1932 году. В связи с этим различие между «пролетарскими» и большинством «непролетарских» писателей к концу 20-х годов стирается, и понятие «советский писатель» в равной степени, с одинаковым значением и правом относится к А. Толстому и М. Шолохову, Л. Леонову и А. Фадееву, К. Федину и Ю. Либединскому, М. Шагинян и М. Чумандрину, Н. Тихонову и М. Светлову, Б. Лавреневу и А. Афиногенову.

Федерация советских писателей, образовавшаяся в результате глубоко разумной политики партии, могла в подлинном смысле слова явиться ускорителем в идейно-творческом единении всех честных писательских сил, как об этом мечтал и на что надеялся Фурманов. Однако федерация мало существенного сделала в этом направлении. И главной помехой здесь оказались рапповцы, продолжавшие свою сектантскую линию, о чем будет еще речь. Но факт создания федерации говорил о начавшихся существенных изменениях в самом пролетарском литературном движении.

Вышедший после резолюции ЦК журнал «На посту» сам себя разоблачил, показав всему пролетарскому литературному движению, что его редакторы Родов, Лелевич и Вардин, по существу, не разделяют решения партии и остались на прежних позициях, хотя прямо о резолюции в журнале и не говорилось. На страницах журнала, как обычно, выступил с крикливой, претенциозной статьей Ил. Вардин («Революция и литература»). В ней он обрушивается на «Правду», где Н. Осинский критиковал напостовцев, на комиссию ЦК, где было оглашено письмо 36 попутчиков. «Раздаются только лицемерные жалобы, – пишет Ил. Вардин, – о нехорошем «тоне», о нехороших «манерах» напостовцев. Мы повторяем – это трусливое лицемерье, ибо «тон» не может быть предметом острой политической борьбы, из-за «тона» не подвергают целое литературное направление беспощадной травле, из-за «тона» немыслимо создание единого фронта от кадетов до Воронского включительно. Говорят о «тоне», а имеют в виду большевистскую линию, занятую напостовцами в вопросах литературы. В этом суть дела»[163]. Приведя строки из письма 36 писателей, где осуждается тон и характер напостовской критики, Ил. Вардин заявляет: «Вы видите, разговоры о тоне являются простой ширмой, просто прикрытием для политического нападения на напостовцев. «Попутчики» недовольны линией напостовцев. Их раздражает содержание напостовской критики. Их выводит из равновесия четкая позиция, занятая нами».

Как видим, ни Вардин, ни журнал в целом ничего не поняли, остановились на том, с чего начали. Об этом свидетельствует и статья С. Родова «Новые задачи и новые опасности», опубликованная в журнале «Октябрь». С каким тупым упорством и угрозой звучат его слова: «Кто бы ни выступил с попыткой ревизии напостовства и линии правления ВАПП, он должен быть разоблачен и осужден»[164].

Но выступили очень многие, и разоблачены и осуждены (были Родов, Лелевич и Вардин. Раскололось само напостовство. Открыто на защиту резолюции ЦК партии вместе с Фурмановым пошли Ю. Либединский, М. Лузгин, А. Зонин, молодые напостовцы В. Киршон, В. Ермилов, А. Исбах, Б. Горбатов, И. Полосихин, абсолютное большинство членов местных ассоциаций. Образовалось «напостовское меньшинство» – Лелевич, Родов, Вардин, Безыменский, Горбачев, которые признавали резолюцию только на словах.

С 20 по 22 февраля 1926 года состоялась 5—я конференция МАПП, на которой присутствовало свыше 200 писателей. Д. Фурманов, больной гриппом, с высокой температурой, выступил с основным докладом о деятельности МАПП. Главную часть своего выступления он посвятил разоблачению родовщины. Не сразу, по ходу горячих споров, но в конце концов его поддержала вся конференция. В газете «Известия» от 23 февраля 1926 года сообщалось: «Конференция прошла под знаком борьбы с «ультралевыми» в лице г. Лелевича, Ил. Вардина и С. Родова. Конференцией дан наказ пленуму ВАПП, который был намечен на 25 февраля, об исключении трех указанных писателей из числа правления ВАПП и других руководящих органов».

Но 26 февраля собрался не пленум, а чрезвычайная конференция ВАПП. Д. Фурманов, прикованный болезнью к постели, уже не мог на ней присутствовать. Но он обращается к конференции с письмом: «Приветствую чрезвычайную конференцию, собравшуюся решить важные вопросы для обеспечения правильного руководства пролетарской литературой. Требую полностью выполнения постановления ЦК о литературе, привлечения «попутчиков», близких нам, очищения наших рядов от двурушников, интриганов и склочников»[165].

Всесоюзная конференция решительно осудила «двурушников, интриганов и склочников». Родова, Лелевича и Вардина было решено вывести из всех руководящих органов пролетарской литературной организации. В принятой резолюции «Против левого ликвидаторства» торжествовали идеи Фурманова, идеи партии. Конференция единодушно выступила против сектантской замкнутости, за превращение ВАПП в организацию широкого пролетарского литературного движения. В резолюции решительно осуждалась вредная линия «левых фразеров»: переоценка сил буржуазной литературы, неверие в силы пролетарской литературы, отсюда боязнь расширения Федерации советских писателей. Осуждено было и стремление бывших руководителей к диктаторству и к превращению ВАПП в своеобразную литературную партию.

ГЛАВА 10

Перед смертью больше всего Фурманова тревожила мысль, кто придет к руководству после изгнания из ВАПП Родова, Лелевича и Вардина. Получилось так, что опасения Фурманова сбылись. Из среды бывших напостовцев выдвинулся Леопольд Авербах, боровшийся против Фурманова, по всем вопросам поддерживавший родовцев. Да, позже он кое-что пересмотрит, сделает вид, будто от многого отказался. Отличаясь неукротимой энергией, в совершенстве усвоив метод лавирования, именно он, Леопольд Авербах, «сокрушал» впоследствии родовцев, становясь в позу защитника резолюции ЦК. Все это способствовало его выдвижению на самые высокие посты в пролетарском литературном движении. Он стал руководителем напостовства, ответственным секретарем ВАПП и ответственным редактором нового журнала «На литературном посту», первый номер которого вышел уже после смерти Фурманова – в апреле 1926 года. Однако, возглавив борьбу против «левого уклона» пролетлитературы, по существу сам Авербах мало чем отличался от родовцев. Основные черты родовщины, несколько модернизированные, он перенесет на все рапповское движение. Родовщина превратится как бы в рапповщину (безусловно, последняя освободится от некоторых крайностей своей предшественницы, но приобретет новые крайности, не менее опасные для советской литературы).

В биографии Леопольда Леонидовича Авербаха можно найти объяснение его идейной незрелости и «вождистским» наклонностям. Родился он в 1903 году в буржуазной семье, в городе Саратове. В 1918 году из 5—го класса гимназии уходит, по его словам, на комсомольскую работу, а в конце этого года на первом съезде комсомола избирается членом ЦК Союза молодежи первого созыва, становится секретарем МК комсомола, редактирует первую комсомольскую газету «Юношеская правда». Авербаху в это время было шестнадцать лет! Какие головокружительные «революционные» успехи у мальчика из буржуазной семьи, гимназиста 5—го класса привилегированного заведения!.. Но это еще не все. В 1920 году при основании Коммунистического Интернационала Молодежи он входит в состав руководства и направляется по линии КИМ на работу за границу. Вернувшись в 1922 году в Советский Союз, Л. Авербах издает книгу «Ленин и юношеское движение» (с предисловием Троцкого).

Этот юноша был воспитанником и любимцем Троцкого. Вместе с Г. Лелевичем Авербах входил в троцкистскую оппозицию. «Ряд напостовцев, в том числе и я, – признавался он в своей статье «О литературной политике партии» в последнем номере журнала «На посту» (1925 г.), – были оппозиционерами»[166]. Об этом он напомнит и Лелевичу в 1926 году, когда тот будет приписывать себе заслуги в борьбе с троцкизмом. По возвращении из-за границы в 1922 году Авербах назначается ответственным редактором только что основанного первого литературно-художественного и общественно-политического молодежного журнала «Молодая гвардия». С первого номера «На посту» он становится постоянным и активным сотрудником журнала и входит в узкий круг напостовства.

В годы революции и гражданской войны многие юноши из обеспеченных и интеллигентных семей переходили на сторону революционного народа. Как известно, сын учителя Аркадий Гайдар в шестнадцать лет уже командовал полком, Александр Фадеев в семнадцать лет вступил в партию большевиков, а в девятнадцать стал комиссаром бригады и был избран делегатом на X съезд нашей партии. Все это вызывает восхищение, осознается как закономерное явление бурной переломной эпохи. В биографии Авербаха, однако, при всей ее «революционной» авторитетности отсутствует самое основное звено, связывавшее выходцев из интеллигентной среды с революционным народом, – борьба с оружием в руках за Советскую власть: А. Гайдар и А. Фадеев несколько лет сражались на фронтах вместе с рабочими и крестьянами. Здесь они познали народ и сроднились с ним. Деля с рабоче-крестьянской революционной массой и горечь поражений, и радость побед, они освобождались от мелкобуржуазных иллюзий. Только в этой кровной близости с народом можно найти и объяснение такого всеобщего признания их произведений о гражданской войне.

В романе Фадеева «Разгром» есть эпизод, где удивительно тонко и глубоко передан сложнейший путь мальчика из мелкобуржуазной среды к революции. «Но неужели и я когда-нибудь был такой или похожий?» – думал Левинсон, мысленно возвращаясь к Мечику. И он пытался себя представить таким, каким он был в детстве, ранней юности, но это давалось ему с трудом: слишком прочно и глубоко залегли – и слишком значительны для него были – напластования последующих лет, когда он был уже тем Левинсоном. которого все знали именно как Левмнсона, как человека, всегда идущего во главе.

Он только и мог вспомнить старинную семейную фотографию, где тщедушный еврейский мальчик – в черной курточке, с большими наивными глазами – глядел с удивлением, недетским упорством в то место, откуда, как ему сказали тогда, должна была вылететь красивая птичка. Она так и не вылетела, и помнится, он чуть не заплакал от разочарования, но как много понадобилось еще таких разочарований, чтобы окончательно убедиться в том, что «так не бывает» (разрядка наша. – С.Ш.).

И когда он действительно убедился в этом, он понял, какой неисчислимый вред приносят людям лживые басни о красивых птичках – о птичках, которые должны откуда-то вылететь и которых многие бесплодно ожидают всю свою жизнь… Нет, он больше не нуждается в них! Он беспощадно задавил в себе бездейственную, сладкую тоску по ним – все, что осталось в наследство от ущемленных поколений, воспитанных на лживых баснях о красивых птичках! «Видеть все так, как оно есть, – для того, чтобы изменять то, что есть, приближать то, что рождается и должно быть», – вот к какой – самой простой и самой нелегкой – мудрости пришел Левинсон»[167].

Эта самая нелегкая и простая мудрость доставалась передовым людям той поры с годами подпольной революционной деятельности, преследований и каторги да партизанской народной борьбы. Такого жизненного опыта у Авербаха не было, и станет он заимствовать всякие «мудрости» у других, меняя их и не имея своей выстраданной мудрости. Волею случайностей поднятый на руководящие вершины, он без всяких на то оснований возомнит себя «вождем» всего пролетарского литературного движения.

Ни глубокого понимания революционного учения, ни прямого знания истории литературы и понимания ее специфики, ни подлинного знакомства с народной жизнью у Л. Авербаха не было, и отсюда проистекали все его заблуждения, принесшие много вреда развитию советской литературы.

Если сравнить уровень понимания Авербахом жизни, революции, задач искусства с уровнем их понимания попутчиками, которых он третировал как врагов революции до последнего момента существования РАПП – до 1932 года, – А. Толстого, С. Сергеева-Ценского, М. Пришвина – то это сравнение окажется не в пользу Авербаха. Именно он, Авербах, был самым далеким попутчиком революции (а вместе с тем он с апломбом поучал самого Горького и осмелился это сделать даже в 1928 году, в момент приезда Горького на родину, в момент всенародной торжественной встречи великого пролетарского писателя).

Со всей определенностью следует констатировать, что второй этап рапповского движения, начавшийся с 1926 года, приобрел в лице Л. Авербаха руководителя, не отвечавшего размаху строительства социалистической литературы.

Новое напостовство во главе с Авербахом, обязавшееся проводить в жизнь резолюцию ЦК партии, сгруппировалось вокруг журнала «На литературном посту» и было закреплено решением пленума ВАПП от 29 ноября 1926 года. В новое бюро правления ВАПП вошли: Л. Авербах, Б. Горбатов, Ф. Гладков, В. Ермилов, А. Жаров, A. Зонин, В. Киршон, Ю. Либединский, М. Лузгин, И. Полосихин,

B. Панский, А. Серафимович, А. Сурков, А. Фадеев. Из этой большой группы сложилось ядро нового напостовства – активных постоянных деятелей, которые определяли политику и тактику всего руководства ВАПП, – Л. Авербах, Ю. Либединский, А. Зонин, В. Ермилов, В. Киршон, М. Лузгин, А. Фадеев.

Юрий Николаевич Либединский, окрыленный справедливым успехом романа «Комиссары», в новом напостовстве играл активную роль. Он принял постановление ЦК искренне и убежденно. Напостовцы предоставляли Ю. Либединскому решение теоретических проблем литературного движения. На ноябрьском пленуме 1926 года он выступил с основным докладом о художественной платформе ВАПП, в котором подверг резкой и обоснованной критике пролеткультовские и комчванские положения прежней платформы «Октября», МАПП и ВАПП. Однако, как увидим, Либединский, В силу своей слабой теоретической подготовленности, допускал много ошибок.

Александр Ильич Зонин в напостовстве был фигурой бунтарской, занимал крайне левые позиции, причинял много неприятностей авербаховскому руководству. Родился он в 1901 году в бывшем Елизаветграде. Отец его был фотографом. А. Зонин учился в коммерческом училище, но, не окончив его, ушел в революцию и уже в 1918 году вступил в большевистскую партию. Он активный участник гражданской войны. За боевые заслуги был награжден орденом Красного Знамени. С 1923 года, став заместителем главного редактора «Молодой гвардии», принимает участие в пролетарском литературном движении как критик и публицист и входит в напостовскую группу Родова – Лелевича – Вардина. И хотя впоследствии А. Зонин будет выражать к Д. Фурманову в своих воспоминаниях «Черты большевика» самые добрые чувства, что, возможно, и соответствует истине, но при жизни в момент критической схватки с родовщиной своему доброму другу он принес много огорчений. В момент, когда решалась судьба Фурманова – быть ему секретарем МАПП или не быть, А. Зонин все делал для того, чтобы не быть. В дневнике Фурманова под заглавием «Мой доклад о родовщине на фракции МАПП» так обрисовано поведение А. Зонина: «Зонин внес предложение – дать Лелевичу первый доклад о положении в ВАПП, и второй мне – о родовщине, то есть дать возможность Лелевичу под видом «объективного» доклада сказать все что надо о родовщине»[168]. Таким образом А. Зонин стремился обезоружить Фурманова «объективным» докладом г. Лелевича и спасти Родова. А. Зонин принял резолюцию ЦК и даже вошел в бюро правления ВАПП. Но позже его деятельность покажет, как мало он понял из этой резолюции, хотя и громил новое руководство с позиции защиты постановления ЦК партии. С 1928 года его деятельность будет связана с Комакадемией.

Владимир Владимирович Ермилов, в определенном смысле слова, фигура необыкновенная в нашем литературном движении. Сорок пять лет он выступал на литературном поприще – как редактор, критик, литературовед. Занимал видные посты: с 1928 по 1932 год был секретарем ВАПП, с 1946 по 1950 год – ответственным редактором «Литературной газеты»; почти беспрерывно находился в составе высших органов литературных организаций – от РАПП до Союза писателей СССР. По числу опубликованных трудов едва ли кто-нибудь из наших критиков и литературоведов может с ним сравниться. В последний период жизни (1949–1964 гг.) В. Ермилов выпустил крупные литературоведческие работы о А. П. Чехове, Н. В. Гоголе, Л. Н. Толстом, получившие признание широкой научной общественности.

Но на протяжении своей деятельности В. Ермилов допускал и немало ошибок, особенно в рапповский период, хотя судьба его миловала. Самые резкие повороты в литературной жизни он легко переносил, самые крутые подъемы в бурном развитии нашего общества легко преодолевал. Сколько их – его друзей и соратников – на этих поворотах и подъемах исчезло! А он, Владимир Владимирович Ермилов, жил, творил и славился. Не в упрек ему это говорится, у него заслуг достаточно, чтобы почтить его память и добрым словом. Но истины ради нельзя умолчать и о той отрицательной стороне его деятельности, которую он так бурно развил в период рапповского движения.

Биография Ермилова чем-то напоминает, с момента революции, жизненный путь Леопольда Авербаха. В. В. Ермилов родился в 1904 г. в Москве в интеллигентной семье. В 1920 году шестнадцатилетний Владимир Ермилов вместе с Авербахом редактирует «Юношескую правду» (орган МК комсомола). С 1926 года становится ответственным редактором «Молодой гвардии». В партию В. Ермилов вступил в 1927 году. Его деятельность в журнале «На литературном посту», как и во всем рапповском движении, отличалась исключительной боевитостью. Он с легкостью брался за решение любых сложных проблем, яростно громил всех противников напостовства, часто попадал впросак. Будучи обвиненным не однажды в невежестве, храбро выходил из неприятного положения, чтобы снова ринуться в бой. Ермилов был типичным рапповцем и в хорошем и дурном смысле этого слова. Как и у Авербаха, у него не было за плечами ни героического опыта и знания народной жизни, ни серьезной теоретической базы. Всем этим и объясняются его крайности в подходе к большим и сложным вопросам, решать которые он брался с горячим желанием и необоснованной решительностью. В последние десятилетия своей деятельности (40—50-е годы) В. В. Ермилов, умудренный опытом, успешно справлялся с ответственными поручениями Союза писателей СССР и внес ценный вклад в развитие советской литературной науки.

Владимир Михайлович Киршон родился в 1902 году в городе Нальчике, в интеллигентной семье. Его родители принимали активное участие в революционном движении. Владимир Киршон окончил шесть классов гимназии, в 1918 году вступил в комсомол и ушел на Кавказский фронт, воевал на броненосце «Варяг». В 1920 году вступил в партию.

В 1921–1923 годах учился в Свердловском коммунистическом университете. По окончании был направлен на партийную работу в Ростов-на-Дону. Здесь он создает Ростовскую ассоциацию пролетарских писателей, становится ее председателем до отъезда в Москву – до 1925 года. Уже с конца 1924 года он входит в комиссию по созыву совещания ВАПП, и ему вместе с Фурмановым поручается доклад по организационному вопросу. Резолюцию ЦК партии он сразу же одобрил и стал бороться за ее реализацию. С 1927 года, когда вышла и была поставлена его первая зрелая пьеса «Константин Терехин» и особенно вторая – «Рельсы гудят», В. Киршону сопутствует громкая и заслуженная слава драматурга. В рапповском движении начиная с 1926 года он все время был у руководства, одним из секретарей правления, постоянным членом редколлегии «На литературном посту». В. Киршон во всем доверял Авербаху, разделял его взгляды, был с ним в близких, дружественных отношениях. Это часто мешало ему осознать и подвергнуть критике ошибки Авербаха, как делали, например, А. Фадеев, В. Ильенков, В. Ставский, Ф. Панферов.

Алексей Павлович Селивановский был известным деятелем и литературным критиком РАПП. Родился в интеллигентной семье в 1900 году. В начале революции ушел из гимназии, вступил в эсеровскую организацию. В 1919 году перешел к большевикам. С 1920 по 1922 год участвовал в гражданской войне, после чего был на партийной работе в Донбассе. Здесь создал союз пролетарских писателей «Забой». С 1927 года – на руководящей работе в РАПП.

В этих кратких жизнеописаниях деятелей нового руководства ВАПП прежде всего нас поражает их молодость. В год принятия резолюции ЦК никому из них, кроме Либединского, не было еще 25 лет. Все они, за исключением В. Ермилова, состояли в партии с первых лет революции, и большинство из них – А. Фадеев, Ю. Либединский, В. Киршон, А. Зонин и А. Селивановский – юношами прошли суровую героическую школу гражданской войны. Не менее существенным представляется и тот факт, что Фадеев, Киршон и Селивановский перед приходом в ВАПП находились на ответственной партийной работе. Все без исключения до ВАПП являлись организаторами пролетарского литературного движения, участниками и руководителями печати: Л. Авербах, Ю. Либединский, В. Ермилов и А. Зонин – в центре; А. Фадеев, В. Киршон, А. Селивановский – на местах.

Удивляясь молодости руководителей литературного фронта 20-х годов, невольно вспоминаешь выступление М. Шолохова на 4-м съезде советских писателей:

«Я хочу привести некоторые цифры, заставляющие призадуматься и пораскинуть умом.

На 1-м съезде писателей делегатов до 40 лет было 71 процент, на 2-м – уже только 26 процентов, на 3-м – 13,9 процента и, наконец, из общего числа на нынешнем съезде – всего лишь 12,2 процента. Стареем, братцы-писатели! И не пора ли подумать о том, чтобы смелее привлекать молодых и на съезды, и в правящие органы отделений и союзов писателей… Седина, конечно, вещь почтенная, но только ли она должна служить пропуском к руководству? Немного грустновато выглядит средний возраст делегатов нынешнего съезда, приближающийся к 60 годам. Но ведь это – нынешний день литературы, а хороший хозяин живет не одним нынешним днем»[169].

В те далекие годы все было завтрашним, новым, рождающимся, молодым, и молодость нашей литературы ярко проявлялась в юношеском возрасте ее руководителей. Но ведь и то правда, что молодости свойственны крайности и заблуждения. К тому же все эти юные руководители пролетарской литературы пришли, точнее, убежали, в революцию из обеспеченных интеллигентных семей, из гимназий и коммерческих училищ, приняли революцию скорее по романтической увлеченности, чем по глубоким, выстраданным убеждениям. У них не было оснований, как, к примеру, у шахтера Морозки, героя фадеевского «Разгрома», с такой непреклонной решимостью ответить своему командиру: «– Уйтить из отряда мне никак невозможно, а винтовку сдать – тем паче. – Он сдвинул на затылок пыльную фуражку и сочным, внезапно повеселевшим голосом докончил: – Потому не из-за твоих расчудесных глаз, дружище мой Левинсон, кашицу мы заварили! Попросту тебе скажу, по-шахтерски!»[170].

Не для того об этом идет речь, чтобы на 50-м году Советской власти мерить рапповцев рапповскими же мерками: раз, мол, они не чисто пролетарского происхождения, то отсюда и все их идейные шатания. Наивно звучат теперь подобные суждения. Известно, что поэты «Кузницы» М. Герасимов и В. Кириллов были из подлинных пролетариев, а заблуждений у них оказалось не меньше, чем у рапповских руководителей. Известно также, что ни Серафимович, ни Фурманов по происхождению не принадлежали к рабочему классу, а уровень подлинного партийного понимания задач пролетарской литературы был у них настолько высок, что пролеткультовцы и рапповцы так и не поднялись до него. Все и объясняется, видимо, тем, что Фурманов и особенно Серафимович прошли такую жизненную школу, которую еще предстояло пройти многим из рапповцев. Фурманов и Серафимович были вместе с народом в такие героические и трагические годины испытаний и так познали судьбы народные, что это не может идти ни в какое сравнение с жизненными испытаниями многих рапповцев. Об этом идет речь! Молодость руководителей ВАПП была их прекрасным перспективным преимуществом. Но тогда, в решении сложнейших вопросов, она оборачивалась неопытностью и идейной незрелостью.

Очень правильно об этом скажет Ю. Либединский в книге своих воспоминаний «Современники», написанной перед смертью: «Я далек от намерения объяснять наши успехи тем, что мы правильно вели партийную линию, верностью которой мы клялись и которую от души старались осуществлять. Оглядываясь назад, я вижу, что мы сделали много существенных ошибок… Что говорить! Хриплыми и подчас неверными голосами кричали молодые птенцы»[171].

ГЛАВА 11

А задачи стояли перед этими «молодыми птенцами» поистине грандиозные. Они были выражены в резолюции ЦК РКП(б) «О политике партии в области художественной литературы», важность которой даже для нашего времени трудно переоценить.

В резолюции говорится о том, что наше советское общество к середине 20-х годов «вступило в полосу культурной революции, которая составляет предпосылку дальнейшего движения к коммунистическому обществу». Частью культурной революции «является рост новой литературы – пролетарской и крестьянской в первую очередь». Но и попутническая советская литература входит в новую литературу как более неустойчивая в идейном отношении ее часть. Для всех трех отрядов – пролетарской, крестьянской и попутнической литературы важнейшей задачей является овладение мировоззрением революционного пролетариата, марксизмом-ленинизмом. «Процесс проникновения диалектического материализма в совершенно новые области (биологию, психологию, естественные науки вообще) уже начался. Завоевание позиций в области художественной литературы точно так же рано или поздно должно стать фактом».

В нашем обществе продолжается классовая борьба, «она не прекращается и на литературном фронте», «хотя классовая природа искусства вообще и литературы в частности выражается в формах, бесконечно более разнообразных, чем, например, в политике». Но, указывая на существование классовой борьбы в обществе и литературе, «было бы совершенно неправильно упускать из виду основной факт нашей общественной жизни, а именно, факт завоевания власти рабочим классом, наличие пролетарской диктатуры в стране». Этот фактор «изменяет форму классовой борьбы, ибо пролетариат до захвата власти стремился к разрушению данного общества, а в период своей диктатуры выдвигает «мирноорганизаторскую работу».

Нужно также помнить, что завоевание пролетариатом позиций в области художественной литературы – «задача, бесконечно более сложная, чем другие задачи, решающиеся пролетариатом».

«Вышесказанным должна определяться политика руководящей партии пролетариата в области художественной литературы». И дальше выдвигаются основные принципы партийной политики:

1. Руководство в области литературы «принадлежит рабочему классу в целом». Ни одна из литературных групп, «даже самая пролетарская по своему идейному содержанию», не имеет права претендовать на это руководство: «это значило бы загубить пролетарскую литературу прежде всего».

2. Партия поддерживает все отряды советской литературы – пролетарских, крестьянских и попутнических писателей. Однако передовым отрядом она считает пролетарских писателей. Пока «гегемонии пролетарских писателей еще нет, партия должна помочь этим писателям заработать себе историческое право на эту гегемонию».

С этой целью, «всячески помогая их росту и всемерно поддерживая их и их организации, партия должна предупреждать всеми средствами проявление комчванства среди них как самого губительного явления. Партия именно потому, что она видит в них будущих идейных руководителей советской литературы, должна всячески бороться против легкомысленного и пренебрежительного отношения к старому культурному наследству, а равно и к специалистам художественного слова. Равным образом заслуживает осуждения позиция, недооценивающая самую важность борьбы за идейную гегемонию пролетарских писателей. Против капитулянтства, с одной стороны, и против комчванства, с другой, – таков должен быть лозунг партии. Партия должна также бороться против попыток чисто оранжерейной «пролетарской» литературы; широкий охват явлений во всей их сложности; не замыкаться в рамках одного завода, быть литературой не цеха, а борющегося великого класса, ведущего за собой миллионы крестьян, – таковы должны быть рамки содержания пролетарской литературы».

Отряд крестьянских писателей должен «пользоваться нашей безусловной поддержкой», эти писатели «должны встречать дружественный прием». Вообще отношение к крестьянству – вопрос принципиальный для партии, ибо «в период пролетарской диктатуры перед партией пролетариата стоит вопрос о том, как ужиться с крестьянством и медленно переработать его». Вот почему так важно «переводить растущие кадры крестьянских писателей на рельсы пролетарской идеологии, отнюдь, однако, не вытравляя из их творчества крестьянских литературно-художественных образов, которые и являются необходимой предпосылкой для влияния на крестьянство».

Отношение партии к писателям-попутчикам связано с «вопросом о том, как поставить на службу революции техническую и всякую иную интеллигенцию и идеологически отвоевать ее у буржуазии». Необходимо иметь в виду дифференцированность попутчиков. Надо учитывать «наличность колебания среди, этого слоя писателей», понимать «значение многих из них как квалифицированных специалистов литературной техники». Антиреволюционные элементы, «теперь крайне незначительные», необходимо отсеивать и вести борьбу «с формирующейся идеологией новой буржуазии среди части попутчиков сменовеховского толка». Однако главная задача заключается в том, что «партия должна терпимо относиться к промежуточным идеологическим формам, терпеливо помогая эти неизбежно многочисленные формы изживать в процессе все более тесного товарищеского сотрудничества с культурными силами коммунизма». Таким образом, «общей директивой должна здесь быть директива тактического и бережного отношения к попутчикам, то есть такого подхода, который обеспечивал бы все условия для возможно более быстрого их перехода на сторону коммунистической идеологии».

3. Во всем сложном деле воспитания в духе коммунистической идеологии советских писателей партия видит особую роль литературной критики, «являющейся одним из главных воспитательных орудий в руках партии». Литературная критика «должна беспощадно бороться против контрреволюционных проявлений в литературе, раскрывать сменовеховский либерализм и т. д. и в то же время обнаруживать величайший такт, осторожность, терпимость по отношению ко всем тем литературным прослойкам, которые могут пойти с пролетариатом и пойдут с ним– Коммунистическая критика должна изгнать из своего обихода тон литературной команды. Только тогда она, эта критика, будет иметь глубокое воспитательное значение, когда она будет опираться на свое идейное превосходство. Марксистская критика должна решительно изгонять из своей среды всякое претенциозное, полуграмотное и самодовольное комчванство. Марксистская критика должна поставить перед собой лозунг – учиться и должна давать отпор всякой макулатуре и отсебятине в своей собственной среде».

4. В области художественной формы партия «не может связать себя приверженностью к какому-либо одному направлению, к какой-либо одной фракции литературы. Все заставляет предполагать, что стиль, соответствующий эпохе, будет создан». Однако в настоящее время «решение этого вопроса еще не наметилось».

Вот почему «партия должна высказаться за свободное соревнование различных группировок и течений в данной области. Всякое иное решение вопроса было бы казенно-бюрократическим решением». Вместе с тем «партия должна подчеркнуть необходимость создания художественной литературы, рассчитанной на действительно массового читателя, рабочего и крестьянского», нужно, «используя все технические достижения старого мастерства, вырабатывать соответствующую форму, понятную миллионам».