Неистовые ревнители. Из истории литературной борьбы 20-х годов Шешуков Степан

ГЛАВА 4

Последний год в жизни РАПП был периодом непрекращающихся ссор и драк, неразумных и вредных для дела литературы.

Рапповцы поссорились с «Комсомольской правдой», а затем и с ЦК комсомола.

Комсомол, как помощник партии, к этому времени превратился в большую общественную силу.

Молодежи, которая первой шла по призыву партии на самые трудные участки строительства, на овладение наукой и культурой, литература была близким кровным делом. Ее волновали судьбы литературы. «Комсомольская правда», выражая мнение широких комсомольских масс, начала критику деятельности РАПП. Где-то и в чем-то она была не права (напрасно, к примеру, А. Фадеева в своей передовой статье отнесла к представителям «мелкобуржуазного субъективизма»). Однако орган комсомола был прав в главном – в критике плохой работы РАПП, в зазнайстве ее руководителей, в забвении интересов и запросов молодежи.

Рапповцы ополчились на «Комсомольскую правду». Обходя главное, они придирались к мелким ошибкам, допущенным редакцией, называя это «пошлостью и чепухой». Они посчитали себя вправе вмешиваться в организационные дела ЦК комсомола. Так, на заседании комфракции секретариата РАПП от 5 октября 1931 года был вынесен вопрос: «О заметке в «Комсомольской правде» по поводу выступления т. Авербаха 30 сентября 1931 года в театре Вахтангова», по которому принято следующее решение:

«Считать необходимым проверить сообщенный товарищем Колосовым факт о назначении т. Овалова завлитотделом «Комсомольской правды»; считать необходимым на этом заседании со всей необходимой ясностью поставить вопрос о линии «Комсомольской правды»[555].

Со всей необходимой ясностью поставил вопрос о линии РАПП генеральный секретарь комсомола Александр Косарев в своей речи на пленуме ЦК ВЛКСМ в октябре 1931 года: «РАПП думает, – сказал он, – что, кроме него, никто ни черта не понимает в литературе. Поэтому всякую критику РАПП считает излишней»[556]. Отвергая обвинение рапповцев в том, что комсомол затеял драку против правильной линии РАПП, А. Косырев заявил: «Мы говорим о другой драке, в природе которой лежат чванство, кичливость, обывательщина, мещанство… Очень часто некоторые товарищи из РАПП объявляют непогрешимой какую-то свою собственную линию и забывают о том, что прежде всего для них обязательна партийная линия. Поэтому и бывает у них порой так, что «из большевиков они стремятся сделать рапповцев», в то время когда надо из «рапповцев воспитывать большевиков»[557]. Речь Косарева была встречена рапповцами в штыки.

Потребовалось вмешательство партийных органов. Было решено созвать экстренный пленум правления РАПП. Он проходил со 2 по 6 декабря 1931 года. Главный редактор «Комсомольской правды» А. Троицкий в своей речи подверг основательной критике всю деятельность РАПП. «Смысл происходящей дискуссии заключается прежде всего в том, что старые формы, методы, приемы работы РАПП, слишком тесно связанные с пережитками кружковщины, вступили в резкое противоречие с новыми требованиями соцстроительства, с новыми задачами, поставленными перед литературным пролетарским движением нашей партией»[558]. Поэтому рапповцы просмотрели и отвергли столь важное и радостное для литературы явление – кровную заинтересованность многомиллионного комсомола в ее судьбе.

А. Фадеев произнес заключительное слово. Он назвал этот пленум «переломным пленумом в жизни» РАПП, указал: «Несомненно, после этого пленума мы переходим на новый, более высокий этап нашего движения»[559]. Надо сказать, что таких «переломных» пленумов и конференций у РАПП было больше чем достаточно. Сентябрьский пленум 1929 года именовался «переломным» пленумом, пленумом решительной перестройки. Ленинградскую конференцию пролетписателей Фадеев наименовал «переломной конференцией, свидетельствующей о том, что РАПП начала выходить и выйдет победителем из этих трудностей». Февральский пленум 1931 года в связи с призывом ударников в литературу был также «переломным». За последний год существования РАПП не было ни одного совещания и пленума, где бы не говорилось о решительной перестройке работы всей организации. Газета «Правда», откликаясь на каждый пленум, всякий раз ставила вопрос о перестройке. Сентябрьскому пленуму 1931 года была посвящена редакционная статья «За гегемонию пролетарской литературы», где говорилось о необходимости перестройки РАПП, «повороте ее к идейно-творческим задачам (развертывание творческих дискуссий, теоретическая работа, большевистская самокритика, поиски путей преодоления отставания литературы»)[560]. Последнему пленуму «Правда» также посвятила статью, где говорится: «Созыв этого пленума был вызван необходимостью решительной перестройки РАПП в связи с дискуссией между РАПП и комсомолом и указаниями партии о том, что РАПП отстает от задач современного этапа социалистического строительства»[561].

На этом пленуме рапповцы признали свою вину в неправильном ведении дискуссии с комсомолом. Фадеев в заключительной речи сказал: «В ней много было наносного. Вы знаете, что за целым рядом вопросов творческого порядка мы проглядели жизненно здоровую тенденцию комсомола к участию в создании пролетарской литературы. Мы признали эту нашу ошибку, ибо многомиллионный комсомол, пришедший нам на помощь, есть такая организация, которая по самому составу РАПП нам особенно близка и дорога»[562]. Дискуссия с комсомолом сопровождалась распрями внутри РАПП. Не успели налитпостовцы с облегчением вздохнуть после разгрома Литфронта, как тут же стал назревать новый конфликт, теперь уже внутри самого руководства, конфликт между старой напостовской школой – Л. Авербахом, Ю. Либединский, В. Киршоном, А. Селивановский, В. Ермиловым и А. Фадеевым – и новым пополнением руководящего ядра – Ф. Панферовым, В. Ильенковым, В. Ставским. Их поддержал А. Серафимович, который всегда отрицательно относился к методам руководства Авербаха. Сыр-бор разгорелся из-за так называемых творческих группировок внутри РАПП.

Еще в 1929 году на 2-м пленуме РАПП было принято решение о создании внутри организации «различных соревнующихся творческих школ и группировок, стремящихся работать в искусстве методом диалектического материализма»[563]. Как говорилось, напостовская школа объявила о себе в 1929 году (во втором сборнике «Творческие пути пролетарской литературы»). К началу 1931 года при журнале «Октябрь», редактором которого стал Ф. Панферов, оформляется панферовская группа. В нее вошли: В. Ильенков, А. Исбах, М. Платошкин, Я. Ильин, И. Нович, Б. Галин, Б. Горбатов, В. Биль-Белоцерковский, Г. Киш, Л. Овалов. Новая творческая группа, как раньше напостовская, стала выдвигать свою платформу. Самым значительным произведением панферовской группы явился роман «Бруски». На прославлении достоинств «Брусков» строилась платформа. Этот роман, как раньше «Разгром» Фадеева, стали называть образцовым произведением диалектико-материалистического метода. Естественно, с выдвижением «Брусков» на роль лучшего произведения не могла смириться господствовавшая в РАПП напостовская школа, которая с боями отстаивала свои художественные принципы и полагала, что ее художественная платформа и есть платформа всей РАПП. Л. Авербах, А. Селивановский, В. Ермилов, Ю. Либединский, В. Киршон стали доказывать, что «Бруски» никак не могут претендовать на «столбовую дорогу» пролетарской литературы, что роман натуралистичен, эмпиричен, рыхл по композиции. Так началась критика «Брусков», которые до этого высоко всеми оценивались.

Панферовцы, в свою очередь, критиковали Фадеева и Либединского, чтобы доказать, что произведения этих писателей не соответствуют (имелись в виду «Последний из удэге» и «Рождение героя») новому этапу строительства социализма. Возникла так называемая теория «двух струй». Пассивно-созерцательная (ее возглавляет А. Фадеев) и активно-революционная (ее возглавляет Ф. Панферов). Как всегда бывало у рапповцев, творческие разногласия повлекли за собой разногласия во всем остальном. Так как в группе Панферова находились сотрудники «Комсомольской правды» (Л. Овалов и другие), то эта газета стала прославлять и защищать «Бруски» и платформу новой группы. Вот почему дискуссия с комсомолом переплелась со спорами между двумя творческими направлениями в РАПП. Видимо, это обстоятельство объясняет, но не оправдывает тот факт, что РАПП проглядела озабоченность многомиллионного комсомола судьбами литературы. Напостовцы во главе с Авербахом думали, что они ведут борьбу с панферовской группой, защищаемой «Комсомольской правдой», но оказалось, что они настолько увлеклись, что не заметили, как эта борьба переросла в борьбу с ЦК Ленинского комсомола. Это был, мягко выражаясь, огромный просчет авербаховского руководства.

Газета «Правда» только за ноябрь 1931 года посвятила ДИСКУССИИ несколько статей, в которых вся система работы РАПП подверглась суровой критике. 3 ноября была опубликована статья г. Васильковского «Создадим произведения, достойные нашей эпохи»; 19 ноября – статья четырех авторов – ученых-марксистов Митина, Ральцевича, Юдина, Таксера – «Пролетарскую литературу на высшую ступень»; 24 ноября – статья Л. Мехлиса «За перестройку работы РАПП». Все они касаются обеих дискуссий – и с комсомолом, и с творческой группой Панферова. Оценивая реакцию руководства РАПП на критику А. Косарева и «Комсомольской правды», авторы всех статей делают вывод: «Задача перестройки работы РАПП больше чем назрела»[564]. Во всех указанных статьях панферовская группа берется под защиту. Указывается на проявление групповщины и в отношении к Ф. Панферову. «Восхваление творчества Панферова до момента, – говорится в статье от 19 ноября 1931 года, – когда выявились его разногласия по творческим вопросам с рядом товарищей. Обвинения в механицизме, эмпиризме и даже литфронтовщине немедленно после выявления этих разногласий вместо товарищеской критики имеющихся у него недостатков». Все это мешает творческому соревнованию внутри РАПП, тормозит развитие пролетарской литературы.

В связи с оценкой дискуссии в статьях «Правды» были подвергнуты критике ошибочные действия и установки руководства РАПП по другим принципиальной важности вопросам.

Неправильно, «ошибочно говорить о какой-то особой «генеральной линии РАПП», а не о проведении генеральной линии партии в литературе» («Правда» от 3 ноября 1931 года). Это приводит к тому, что рапповское руководство, копируя партийную организацию, ставит знак равенства «между позициями творческих группировок и партийными уклонами», что губительно сказывается на плодотворном развертывании творческого соревнования.

«Правда» решительно выступила против лозунга «Одемья-нивания поэзии». В ней критикуются Авербах и Либединский за выдвижение этого лозунга (К. О. Либединский в конце 1930 года заявил: «В «Слезай с печки» Демьян показал, чем является диалектико-материалистический художественный метод в литературе; и если каждый из нас в своем «жанре» сумеет сделать то же самое… тогда мы будем иметь осуществление нашей исторической задачи – установление гегемонии пролетарской литературы». «Правда» указывает, что захваливание слабых произведений Д. Бедного вредно для самого поэта и для советской поэзии.

Критикуется лозунг «Догнать и перегнать классиков буржуазной литературы», брошенный В. Ермиловым, «который спешит всегда первым сказать… «Э». «Лозунг партии «Догнать и перегнать» в технико-экономическом отношении передовые страны капитала механически переносится в область идеологии»[565].

Все эти «и другие ошибки, – делается обобщение в «Правде» от 24 ноября 1931 года, – в частности тт. Ермилова и Либединского, а также немарксистские взгляды Гроссмана-Рощина, не подвергнуты развернутой большевистской критике и на сегодняшний день». А это «свидетельствует о серьезных недостатках в РАПП в деле самокритики. Не любят некоторые товарищи из РАПП самокритики!»

Статьи «Правды» о деятельности РАПП следует расценить как первый шаг, серьезный подступ к тому решению партии, которое состоялось 23 апреля 1932 года.

Нетерпимое отношение руководителей РАПП к самокритике обнаруживается во всем. После того как Ю. Либединский допустил переоценку сатирической поэмы «Слезай с печки» и подвергся критике, он не признавал своей ошибки до тех пор, пока не поступило в комфракцию секретариата РАПП заявление Ф. Панферова, В. Ильенкова и А. Исбаха. 4 апреля 1931 года комфракция по письму названных авторов вынесла специальное решение, обязывающее Либединского выступить в журнале «На литературном посту» с критикой своих ошибок. Только после этого появилась маленькая заметка в этом журнале «О моей ошибке», где сказано: «Слезай с печки» примером овладения диалектико-материалистическим методом служить не может»[566].

На заседании комфракции от 11 ноября 1931 года, где обсуждалась статья Г. Васильковского в «Правде», В. Ильенков заявил: «Как образец развертывания творческой самокритики тов. Киршон приводил выступление Либединского по поводу «Слезай с печки». Это печальная история. Приходится напомнить, что у Либединского признание пришлось буквально вытащить нашим заявлением во фракцию. «На литпосту» это было обойдено. И только после нашего заявления тов. Либединский должен был признать эти ошибки… Тов. Ермилов на прошлой фракции очень горячо, потрясая кулаками, говорил от имени пролетарского пролетариата, что вся опасность заключается в зажиме самокритики, в бюрократизме и т. д. Но я никогда не видел, чтобы тов. Ермилов в таком же ажиотаже, с таким же оживлением говорил о своих ошибках. Даже напоминание «Правды» по этому вопросу он не принял к исполнению»[567]. На этом же заседании А. Серафимович подметил, что самокритика лишь тогда появляется, когда РАПП или ее руководителей «припрут к стенке». «Те ошибки, о которых говорит «Правда», как раз опасны и они существуют. Хотя тов. Авербах и признает, что ошибки есть, но тем не менее спорит против этого»[568].

Самым показательным примером отсутствия самокритики у руководства РАПП являлась реакция их на статьи в «Правде». Как только газета публиковала критические выступления по адресу РАПП, сразу же руководство направляло в ЦК ВКП(б) заявление с требованием изменить «враждебную линию, которую систематически ведет «Правда» по отношению к РАПП».

ЦК ВКП(б) на протяжении всего 1931 года, как и всегда, находился в курсе всех событий, которые происходили на литературном фронте. Его указания и критика деятельности РАПП безоговорочно принималась руководством этой организации, шли заверения о переломе, о решительной перестройке всей работы, но никаких существенных перемен не происходило.

На 5-м, последнем пленуме РАПП, получившем название «экстренного», был разрешен конфликт с комсомолом, но спор между творческими группировками так и не приобрел благоприятного завершения. В заключительном слове Авербах потребовал от творческих группировок (кроме панферовской появилась еще одна, сформированная из бывших членов «Кузницы») проекты творческих платформ. «Нам придется, – сказал он, – до съезда провести два-три совещания для того, чтобы все эти проекты разобрать»[569] (Л. Авербах имел в виду запланированный на 1932 год съезд пролетарских писателей СССР). Как отнеслись руководители РАПП к этим проектам, видно из статьи одного из ее секретарей, М. Серебрянского, «Творческая платформа «Кузницы», опубликованной в начале апреля 1932 года в журнале «На литературном посту». Автор констатирует, что «ее основные ошибки являются ошибками правооппортунистического характера, проявлением влияний идеалистической воронщины и механицизма на творческие позиции «кузнецов»[570]. После таких заключений пропадала охота не только составлять проекты платформ, но и создавать творческие группировки.

В вопросе о творческих группировках Фадеев занимал особую позицию. Он заявлял: «Я люблю группироваться с теми людьми, которые пишут иначе, чем я»; «Было бы скучно и бесполезно находиться в одном объединении с теми, кто пишет, как я. Я бы от них ничего поучительного для себя не приобрел»1. Когда начали выдвигать его «Разгром» как образцовое произведение пролетарской литературы, он решительно возразил. То же самое он делал, когда начали на эту роль ставить «Бруски». Фадеев глубже остальных напостовцев подходил к вопросу о творчестве. Он справедливо утверждал, что «творческая практика в пролетарском литературном движении чрезвычайно разнообразна и, во всяком случае, никак не умещается в рамки «двух струй». Благодаря такому подходу создается образ какого-то существующего лишь в воображении этих людей «идеального» пролетарского писателя. Этот «воображаемый» писатель целиком уже овладел методом диалектического материализма, он создает идеальные произведения, а все существующие в действительности пролетарские писатели, конечно, на этого идеального, выдуманного пролетарского писателя не похожи и обязаны у этого идеального писателя учиться. Беда, однако, в том, что такого писателя нет, и беда в том, что по одному писателю в литературе вообще равняться нельзя»[571]. Он справедливо указывал на то, что творческих «струй» в литературе много, «многообразие их совершенно закономерно», что нельзя позволять какой-нибудь из групп командовать в вопросах творчества, что следует поддерживать все плодотворное в каждой из них и по-товарищески, прямо критиковать их слабые стороны. «Зачем же молчать? Приходи и выкладывай, что ты думаешь, чем ты можешь помочь общему делу. В пьесах Киршона есть схематизм и ходульность, у Безыменского их в десять раз больше, а Фадеев отстает в тематическом отношении, а у Либединского срывы в рассудочный психологизм, а Панферов эмпиричен, натуралистичен, а у Шолохова сильны моменты объективизма»[572]. (В скобках заметим, что Фадеев несправедливо обвинил Шолохова в объективизме, а себя в тематической отсталости.)

Личные отношения лидеров «двух струй» – А. Фадеева и Ф. Панферова – оставались товарищескими, несмотря на серьезные расхождения во взглядах на литературу. В конце 1931 года, в период самой острой перепалки между напостовской и панферовской школами, Панферов заявил: «С Фадеевым вы нас никаким кипятком не разольете. «Разгром» является основным нашим произведением, на котором мы учимся»[573].

Вообще следует здесь отметить одно очень ценное качество Фадеева как человека и руководителя, роднящее его с Фурмановым. Он был честен в отношениях с людьми, даже с теми, кого считал своими противниками. Он был предан своим друзьям. Он защищал, к примеру, Либединского и тогда, когда видел, что защищать бы его не следовало, но он так был привязан к нему большой дружбой и так высоко ценил его в раннюю пору, что боялся принести ему вред своими выступлениями с авторитетной трибуны. Это, конечно, недостаток, на котором вырастала групповщина, но этот недостаток смягчался тем обстоятельством, что в личных письмах, а следовательно, и в личных беседах Фадеев говорил Либединскому все начистоту.

О своих взаимоотношениях с людьми и о принципах дружбы Фадеев интересно рассказал в письме к А. С. Серафимовичу от 3 апреля 1931 года: «Надо сказать, что ты неправильно считаешь меня человеком обидчивым – я бываю иногда вспыльчив, но обидчив – никогда. К сожалению, люди имеют больше оснований обижаться на меня, чем я на них… Обидно было, когда ты ушел из «Октября», но это – своеобразная «обида» (было ясно для меня, что журнал уйдет в руки Панферова, но тебя я совершенно понимал и внутренне оправдывал) – это уже не «обида», а просто жалость, что расстраивается дело, – это нисколько не изменило моего отношения к тебе. Скажу больше – ничто и не изменит. Ибо симпатии и привязанности мои (прочные) зиждутся на понимании уважения и любви к основному, определяющему в человеке, на знании, что каковы бы ни были его поступки, они не выйдут за пределы этого основного и определяющего, ибо человек этот таков, и таким я его принимаю»[574] (везде подчеркнуто автором письма. – С. Ш.).

Из протоколов заседаний секретариата и фракций видно, как Фадеев хлопотал о помощи писателям из так называемых попутчиков. Вот он 7 сентября 1931 года ставит вопрос о задержке пьесы В. Катаева «Миллион терзаний», и по заявлению Фадеева принимается решение: «Поручить тов. Авербаху выяснить причины задержки и доложить на следующем заседании фракции». Вот Фадеев требует от секретариата 4 апреля 1931 года принять все меры к тому, чтобы обеспечить лечение Э. Багрицкого. В 1929 году он выступает в печати в защиту А. Малышкина, после того как роман «Севастополь» был неким Н. Н. разруган в журнале «На литературном посту». «Я вступился в печати за Малышкина, когда его несправедливо «обложили» за «Севастополь». Это было в период РАПП»[575], – сообщал он в 1955 году С. Преображенскому.

Но Фадеев вступался в защиту людей самых различных положений и профессий не только по литературным и бытовым мотивам. Он защищал товарищей и в тех случаях, когда им несправедливо предъявлялись политические обвинения. В этом отношении очень показателен случай с А. Афиногеновым. В конце 1931 года драматург на одном из партийных собраний работников театра не четко сформулировал свою мысль в произнесенной речи. Его обвинили в недооценке руководящей роли партии в области искусства. За это комячейка наложила на него партийное взыскание. На заседании комфракции РАПП, срочно созванном по инициативе Фадеева 1 января 1932 года, шло бурное обсуждение дела Афиногенова. Благородно негодующий Фадеев обратился с вопросом к инструктору райкома Табакееву:

«Когда Афиногенов кончил свою речь, ты счел необходимым подойти к нему и сказать, что у него получилась такая формулировка?

Табакеев. Это другой вопрос…

Фадеев. Это самый основной вопрос… Когда созывается собрание работников искусства для того, чтобы заострить вопрос о необходимости борьбы с врагами партии и гнилым либерализмом, собрание, на котором отмечаются действительные ошибки, – на этом же собрании в силу неизвестных соображений, на основании случайной обмолвки, на основании, может быть, какого-нибудь заявления групповщиков, считается целесообразным записать и наклепать на товарища-большевика, который известен своей борьбой за партийное руководство в области искусства… И это называется на языке тов. Табакеева партийной бдительностью? И это называется партийной постановкой вопроса? Это не партийная постановка, а сплошное безобразие. Это есть сплошное опошление того, что делается партией»[576].

Да, бывал и таким Саша Фадеев, и часто бывал, но, являясь всегда искренним в своих поступках и решениях, он допускал и серьезные ошибки.

Одним из самых глубоких заблуждений Фадеева явился выдвинутый при его участии на последнем этапе существования РАПП лозунг «Союзник или враг» (в своем заблуждении он глубоко разберется к 1934 году и публично осудит этот лозунг). Выдвижение этого лозунга показало, как далеки были напостовцы от истинного понимания литературных дел в стране, как не подготовлены были к тому решительному перелому, который произошел в апреле 1932 года.

ГЛАВА 5

Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций») опубликованное в «Правде» 24 апреля 1932 года, было встречено всей советской художественной интеллигенцией с энтузиазмом. Уже к 15 мая был основан организационный комитет Союза советских писателей РСФСР. В оргкомитет вошли представители от всех литературных объединений России – от Всероссийского союза советских писателей, Российского объединения пролетарско-крестьянских писателей, Российской ассоциации пролетарских писателей, литературного объединения Красной Армии и Флота, от группы «Перевал».

К середине августа 1932 года по соглашению между оргкомитетами союзных республик был создан Всесоюзный оргкомитет Союза писателей в количестве 50 человек. Его почетным председателем избирается М. Горький, председателем – И. Тройский, секретарем – В. Кирпотин. Главная задача комитета заключалась в том, чтобы подготовить и провести внеочередной съезд советских писателей в соответствии с решением ЦК ВКП(б).

С огромной активностью прошел первый пленум оргкомитета Союза советских писателей СССР (29 октября – 3 ноября 1932 года). На нем присутствовали 500 писателей из всех республик. Вопросы перестройки литературных организаций и проблемы нового творческого метода стояли в центре внимания пленума.

Рапповцы поняли постановление ЦК ВКП(б) по-своему и трактовали его в духе «генеральной линии РАПП». Когда же выяснилось, что это совсем не так, руководство РАПП растерялось и стало на путь игнорирования постановления партии.

Руководящий журнал рапповцев «На литературном посту» своим очередным, одиннадцатым номером должен был выйти в конце апреля, но вышел он 10 мая 1932 года. Казалось бы, срок был достаточен, чтобы с 24 апреля, когда в «Правде» появилось постановление ЦК партии, и до 10 мая изучить решение и принять его к исполнению, но этого не произошло. В номере одиннадцатом от 10 мая журнал не поместил постановление ЦК. А в «Напостовской дневнике» редакция выступила против статьи П. Юдина, опубликованной в «Правде» в день принятия решения «О перестройке литературно-художественных организаций». Вот что писала редакция журнала: «В ближайшем номере мы еще вернемся к обсуждению статьи тов. Юдина («Правда» от 23/IV сего года), предварительно же остановимся на том методе цитирования, на котором построена вся статья тов. Юдина, пытающегося «обосновать» не лишенную любопытства мысль о том, что главным противником ленинского учения о культурной революции являются… работы тов. Л. Авербаха»[577].

Только в двенадцатом номере журнала «На литературном посту» (он числился за апрелем месяцем 1932 года), вышедшем во второй половине мая, было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» и перепечатана передовая статья «Правды» от 9 мая 1932 года «На уровень новых задач». Однако никакого своего отношения к постановлению редакция не выразила. Опубликовала – и все. Зато после передовой «Правды» была помещена редакционная статья журнала «Ответ критикам», где в обычной для этого журнала резкой форме дается ответ авторам статьи в «Правде» (№ 105) – представителям Института красной профессуры – Ильину, Разину, Ухалову, Витенсон и Романову, сделавшим критический обзор журнала «На литературном посту» за последние годы его существования. Рапповцы в «Ответе критикам» отмечают «низкий теоретический уровень обзора», утверждают, что «авторы статьи не поставили ни одного нового вопроса», что они многое не заметили в журнале.

В частности, авторы не заметили «борьбы с буржуазным реставраторством, с теориями несовместимости искусства и социализма, теориями, имеющими хождение среди некоторой части попутничества (Б. Пастернак, В. Каверин, О. Форш и другие.)… Странно, что авторы обзора не заметили борьбы журнала с этими новыми проявлениями буржуазных влияний в советской литературе»[578]. Редакция берет под защиту лозунг «Союзник или враг», с прославлением которого выступил М. Лузгин в номере тринадцатом журнала за 1931 год (М. Лузгин в категорической форме заявил: «Союзник или враг? – так стоит вопрос. Третьего не дано»)[579]. Оговорившись, что, мол, Лузгин допустил «неряшливую формулировку»[580], редакция утверждает, что, по существу, «тов. Лузгин совершенно правильно говорит о тех требованиях, которые предъявляются на нынешнем этапе писателю-попутчику»[581]. Редакция журнала дает следующее заключение о статье ученых: «Статья бригады ИКП о работе «На литпосту» не может помочь журналу в его перестройке»[582].

Чтобы показать растерянность «стопроцентных» служителей делу пролетариата перед решением его партии, обратимся к документу. Здесь также обнаруживается уровень понимания рапповца-ми постановления ЦК ВКП(б). Перед нами стенограмма заседания фракции бюро правления РАПП от 2 мая 1932 года. Ведет заседание Л. Авербах. На повестке дня – выработка проекта постановления фракции в связи с решением ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года. Вступительное слово сделал Авербах.

Мы узнаем, что генеральный секретарь РАПП, оказывается, выступал на заседании ЦК, где обсуждался проект постановления, и что «товарищам это известно». Таким образом, секретариат РАПП, заседавший 30 апреля, был в курсе всех событий. Авербах в ЦК выступал, как он говорит сам, «за постановление, а также мотивировал то, почему мы высказались за него. Я рад, что у нас, в среде наших работников, решение ЦК встречено не только с бурной поддержкой, но и с пониманием…»[583].

Казалось бы, чего же лучше, коль рапповцы так восторженно и с таким пониманием встретили решение ЦК партии. А вот дальше Авербах разъясняет, как именно рапповцы понимают это решение: «Задача у нас в том, чтобы разъяснить попутническим писателям, что речь идет не о прекращении классовой борьбы в литературе, а о том, чтобы вести ее в новых условиях… чтобы решение ЦК использовать для усиления борьбы с классово-враждебными влияниями, а не для того, чтобы уничтожить классовую борьбу в литературе»[584]. Вот, оказывается, в чем суть этих новых условий, обеспечиваемых решением ЦК, – они нужны Авербаху, чтобы по-новому руководить попутчиками, то есть продолжать с большей настойчивостью проведение лозунга «Союзник или враг», – в то время как в постановлении совершенно определенно сказано: «объединить всех писателей, поддерживающих платформу Советской власти и стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, в единый союз советских писателей»[585].

Из дальнейших слов Авербаха мы узнаем, что решение ЦК будто бы ничего не меняет в положении РАПП, что эта организация будет продолжать свою руководящую линию в литературе. «Надо сказать прямо, – продолжает Авербах, – что политика партии, которая создала особую организацию пролетарских писателей, полностью себя оправдала… Постановление создает наилучшие условия для борьбы за дальнейшее укрепление позиций пролетарских писателей и их гегемонии»[586], – в то время как пафос постановления состоял в том, чтобы всех писателей, стремящихся участвовать в социалистическом строительстве, поставить в равноправное положение в едином Союзе советских писателей. Руководить Союзом писателей партия поручает, по мнению Авербаха, испытанным рапповским кадрам, «которые никогда не ставили перед собой никаких других задач, кроме тех, которые ставила партия, которые стремились только к тому, чтобы проводить линию партии в области художественной литературы, которые, конечно, делали ошибки, но которые имеют все права гордиться тем, что они работали в РАПП»[587].

Мы привели эту авербаховскую оценку кадрам РАПП, чтобы обратить внимание читателя на ее демагогический характер. Как рапповцы стремились проводить линию партии, мы видели, как они ее проводят в момент произнесения речи Авербахом, замалчивая постановление, а по существу противясь ему, мы видим из последних номеров их журнала. Как они поведут себя дальше, мы еще увидим.

После информации Л. Авербаха выступили М. Лузгин, С. Фридман, А. Суоков, М. Серебрянский, А. Селивановский, И. Макарьев, Б. Буачидзе, В. Ставский. Только в речи Ставского содержалась существенная критика деятельности РАПП. Во всех остальных выступлениях чувствуется испуг перед огромным ликованием, с которым встретили все советские писатели постановление ЦК ВКП(б).

Все выступившие на бюро правления РАПП от 2 мая делятся всевозможными слухами, нарочито заостряют их, чтобы показать, как ожили «классовые враги», доселе таившиеся в литературе. Более ярких доказательств абсолютной оторванности от жизни, от литературы представителей РАПП, чем их собственные выступления, трудно подыскать, поэтому, к сожалению, нам придется воспользоваться ими. В передаваемых слухах чувствуется и та ненависть к рапповщине, которая накапливалась годами у советских писателей.

М. Лузгин. «Сейчас некоторые товарищи конструируют такую теорию, что в основу решения ЦК легло две причины: с одной стороны, успехи социализма, и, с другой стороны, неуспехи РАПП. Вряд ли нужно говорить о том, насколько необоснованна такая постановка вопроса, но она широко распространена, в частности, ячейка Фосповская проходила под знаком этой теории»[588] (при Федерации объединений советских писателей была создана партийная организация. – С. Ш.).

С. Фридман. «Алтаузен на ушко сказал, что 31 попутчик подал заявление в ЦК партии, что если прежнее рапповское руководство останется, то они в Союз не вступят»[589].

А. Сурков. «Надо сообщить реплику одного очень ретивого поэта Кирсанова, который заявил: «Я, слава богу, не сделал самого гнусного дела в жизни – не вступил в РАПП». Тут обнаруживаются приспособленцы во всей своей красе… Вначале все попутчики обрадовались постановлению ЦК, но потом вспомнили, что Советская власть и партия не уничтожены со всеми вытекающими отсюда последствиями, и началось некоторое отрезвление… Целый ряд наших руководящих работников тоже чрезвычайно оригинально поняли постановление ЦК. Я имею в виду выступление тов. Панферова на ячейке ФОСП… Он, в частности, установил термин «авербаховщина». Чрезвычайно характерна его фраза насчет того, что РАПП была захолустной деревенькой, где в течение многих лет сидел плут старшина или староста, от которого мужики в панике бежали. Для большинства выступлений на ячейке был новый повод произвести развернутый суд над РАПП по всем вопросам…»[590].

М. Серебрянский говорит о том, как в комячейке ФОСП и ЛИЯ (отделение литературы и языка Комакадемии. – С. Ш.) два дня шло собрание и все выступавшие разносили РАПП, но никто не дал им отпора. Он характеризует выступление П. Лидина как антирапповское, а выступление Ф. Панферова как «недопустимо безобразное по политическому содержанию, как выступление, которое стимулирует такие настроения, как оплевывание всего прошлого исторического опыта РАПП, всего опыта борьбы за линию партии в области литературы, в области теории творчества… Весь ход выступлений шел в таком направлении) когда весь опыт РАПП оплевывался… Главные разговоры шли по линии того, что основные рапповские кадры ни в коем случае не должны быть допущены к работе, к руководству в Союзе. Один из выступавших бросил лозунг: «Руки прочь от Союза советских писателей!».[591]

A. Селивановский сообщает, что «ходят такие выражения, как «пасха», «Христос воскрес», «Манифест 1861 года», «конец рабства», «ликвидация РАПП на основе сплошной попутнизации» – все это имело хождение среди наиболее реакционной прослойки… На многолюдном правлении Всероссийского союза писателей Клычков заявил: «Наконец-то ласточка искусства может лететь туда, куда она хочет»[592].

Б. Буачидзе. «Следует отметить, что некоторые договорились до нового термина «рапповщина»[593].

И. Макарьев развивал авербаховское понимание решения ЦК партии. «На РАПП, – заявил он, – в связи с организацией единого Союза советских писателей падает задача руководства этим Союзом, потому что основные коммунистические кадры, которые будут в едином Союзе советских писателей, поставим мы. Пытаться истолковать решение ЦК, как направленное против РАПП, это недопустимо. Это охаивание не только Авербаха, но и всей практики работы ЦК на литфронте… Здесь дело не в портфелях, хотя вопрос о портфелях очень важен. Расценка постановления ЦК, как удар по РАПП, есть непонимание партийной линии в литературе. Мне вчера рассказывали, что Безыменский бросил лозунг «Добить рапповское руководство!». Надо призвать к большей воздержанности Панферова, Безыменского и других. Мы отвечаем перед партией за весь фронт литературы, мы ведь будем практически проводить перестройку литературы»[594].

B. Ставский критикует руководство РАПП за создание «нетерпимой, недопустимой обстановки, совершенно не способствующей развитию творческой дискуссии и творческой деятельности писателя». Справедливо также он критикует комфракцию за большое опоздание в реагировании на постановление ЦК партии. «Это не содействовало оздоровлению обстановки». Однако решение ЦК ВКП(б) он трактует по-авербаховски. На вопрос Фадеева, в чем, по его мнению, заключается нездоровая обстановка, Ставский ответил: «Я считаю нездоровым, когда зачеркивают целиком весь прошлый опыт РАПП, когда угробили РАПП!» «Угробили РАПП!» – это был крик души, это горькое признание в том, что партией сделано не так, как надо было бы сделать, по мнению рапповцев. «Нам, товарищи, – говорил Ставский, – необходимо сейчас особое внимание заострить на вопросах классовой борьбы. Тут товарищи приводили много примеров того, как активизируются враждебные элементы, как они выступают, христосуются, поздравляют друг друга с освобождением от рабской зависимости. Нам надо сейчас, как никогда, бороться за пролетарскую литературу… Надо дать отпор всем чуждым вылазкам и попыткам реванширования»[595].

Как видим, ничего не поняли рапповцы и ничему не научились.

Последним на заседании комфракции выступил Фадеев. Уже первые фразы речи обнадеживают нас: «Резолюция исключительно проста, гениально проста, как подавляющее число решений ЦК партии, и не нуждается ни в каком истолковании»[596]. Это справедливо, как и признание, которое затем высказал Фадеев: «Самой главной ошибкой является то, что не мы, руководящие работники в области литературы, дошли до этого простого решения, значит, мы до этого не доросли, и нам мешали элементы групповщины… Имеется целый ряд даровитых попутчиков, а мы с ними не занимаемся, потому что книга Исбаха почти не литературный факт, а она требует и статей и дискуссий, а новый перелом, который наступает у Всеволода Иванова, оценивается одной статьей. На молодого парня, даровитого из кружка, мы не можем обращать внимание, потому что мы заняты тем, что делает Исбах»[597]. Так и кажется, что Фадеев уже подошел к самой сути «гениально простой» резолюции ЦК партии, к ее сердцевине, и сейчас скажет, что РАПП действительно, как указано в резолюции, оторвалась «от значительных групп писателей и художников, сочувствующих социалистическому строительству», и, чтобы ликвидировать эту опасность, необходимо скорее и на равных началах объединиться «со всеми писателями, поддерживающими платформу Советской власти и стремящимися участвовать в социалистическом строительстве, в единый Союз советских писателей», объединиться по-товарищески, как равные с равными, без подозрительности и былого недоверия.

Да, как будто бы он это понял. Но вот Фадеев начинает рассуждать, и нас охватывает разочарование: нет, не постиг наш писатель всей глубины «гениально простой» резолюции. Слишком сильны традиции напостовства, слишком уверовал он в свое исключительное, святое пролетарское предназначение строить новую литературу, очень уж глубоки заблуждения, чтобы от них сразу можно было освободиться. Начал он свое суждение разумно: «Помимо того огромного значения, которое будет иметь резолюция ЦК в смысле оздоровления литературной обстановки и подъема нашей литературы на более высокую ступень, – эта резолюция имела огромное освежающее значение». И дальше мы узнаем, какой смысл вкладывает Фадеев в это «освежающее значение»: «Вы посмотрите, мы гораздо ярче смогли почувствовать все реакционные элементы в литературе. Из всех информации это стало ясно. Они сразу показали свое лицо. Мы прекрасно понимаем, что у нас такая огромная сила и возможности, что мы можем их быстро пресечь. Возьмите высказывания Клычкова. Он о себе открыто заявил, как о классовом враге. Но он забывает, что Союз советских писателей будет стоять на платформе Советской власти. Если Клычков состоял в старом союзе (имеется в виду Всероссийский союз советских писателей. – С. Ш.), то в новом союзе он не будет состоять»[598]. Пройдет несколько месяцев, и Фадеев изменит свое отношение к С. Клычкову.

С какой гордостью и убежденностью, достойными лучшего применения, отстаивает он историю напостовства и заслуги Л. Авербаха, видно из следующих слов: «Товарищи знают, что примерно с 1926–1927 годов сложилось напостовское ядро, которое с того времени вместе выступает и привыкло работать вместе – нет ни одного произведения и статьи, которые бы друг другу раньше не показывались. У каждого есть ошибки, но известно, что на протяжении этого периода среди этого ядра, за которым шло подавляющее большинство писателей и работников РАПП, умел наиболее четко выражать мысли и находить новое Авербах. Ясно, что в Авербахе концентрируется то передовое, что мы в РАПП открыли… Такого термина – «авербаховщина» нет… Это течение называлось напостовским… Партия признала, как самостоятельное, напостовское течение. Люди, которые говорят «авербаховщина», разоблачают себя». Фадеев закончил выступление следующим предложением: в проекте решения «усилить моменты самокритики и положительную роль РАПП», что и было принято комфракцией.

«Речь Фадеева можно считать заключительным словом», – закрывая заседание комфракции, с удовлетворением сказал Авербах. Еще бы! Генеральный секретарь РАПП понимал роль и значение Фадеева в литературе, его влияние на широкие общественно-партийные круги. Авербах всегда высоко ценил писателя, побаивался его и заискивал перед ним. Окружающим казалось, что Фадеев и Авербах – единомышленники. Да и сам автор «Разгрома» думал так же, вплоть до осени 1932 года. Не понимая того, что «левачество» Авербаха давно переросло в хроническое зазнайство, в переоценку своей роли в литературе, в честолюбивое убеждение о своей незаменимости, что приводило его к игнорированию разумных мнений других людей и даже к фрондированию решений партии, – Фадеев заблуждался в оценке Авербаха. Он не понимал, что те достоинства, которые он приписывал Авербаху, принадлежали другим, коллективу руководства. Сам же Авербах на протяжении всей истории РАПП не довел до разумного конца ни одного плодотворного дела. Обманчивые «достоинства» Авербаха – постоянный шум, бесконечное лавирование и наглость – бросались в глаза и создавали у его приближенных ошибочное впечатление о нем, как о человеке высокой принципиальности, широкой эрудиции, как о незаменимом организаторе.

Уместно здесь упомянуть факт, подтверждающий слепое преклонение членов напостовской группы перед мнимым величием Авербаха. Весной 1930 года за политические ошибки Авербах был снят с работы в РАПП и направлен в Смоленск. 16 июля 1930 года был составлен проект решения комфракции секретариата РАПП:

«Просить ЦК ВКП(б) об откомандировании в распоряжение РАПП для литературной работы тов. Авербаха Л. из Смоленска и тов. Макарьева И. из Северо-Кавказской АПП»[599]. Этот проект утверждался в порядке личного опроса членов комфракции секретариата. Отказались подписывать его А. Серафимович, А. Караваева, Т. Костров и А. Безыменский.

За возвращение Авербаха подписались семь человек. Они составляли то ядро старого напостовства, которое определяло всю политику РАПП и которое без Авербаха не мыслило существование самого напостовства, – В. Киршон, Ю. Либединский, Е. Ермилов, А. Фадеев, А. Селивановский, Н. Шушканов и В. Сутырин.

Недостатки Авербаха были очень серьезны и опасны, опасны для того дела, руководство которым ему было доверено. Конечно, нельзя одному человеку приписывать все грехи РАПП – все здесь сложнее, но история учит нас, что и один человек, будучи ответственным руководителем и подчинив своему влиянию многих, приносит большой вред организации. Многие недостатки в деятельности РАПП происходили от Авербаха. Старейший пролетарский писатель А. Серафимович, как на первом этапе Д. Фурманов, очень хорошо все это понимал и часто открыто выступал против Авербаха. В письме ЦК ВКП(б) (январь 1932 г.) он так характеризует «напостовское ядро» во главе с Авербахом: «Отношение с товарищами приняли у большинства руководящей верхушки РАПП тот характер нетерпимости, заносчивости, безапелляционной грубости, лжи, интриганства, лицемерия, неутомимой злобы против всякого, кто осмелится указать на ошибки руководства, – тот характер, который отталкивает массу товарищей, массу работников, целые организации»[600].

Но напостовцы воспринимали критику Серафимовича как «старческое брюзжание» и продолжали верить в незаменимую роль Авербаха, укрепляя в нем самом эту убежденность. Вот, к примеру, как отреагировали рапповцы на критику Серафимовича в адрес Авербаха на заседании комфракции РАПП от 11 ноября 1931 года. С. Фридман, введенный в состав секретариата от ударников производства, заявил: «Тов. Серафимович здесь говорил о том, что Авербах якобы нас неправильно ориентирует. Я должен заявить, что я, ударник, призванный в литературу, меня послали на руководящую работу, и я уверен, что выражу мнение всех ударников, призванных в литературу, если скажу что мы от первого до последнего слова признаем правильными, политически верными указаниями тов. Авербаха. Мы доверяем тов. Авербаху. Тов. Авербах является нашим борцом. В этой части я категорически протестую против заявления тов. Серафимовича»[601].

В таком же духе выступил и секретарь комфракции И. Макарьев: «Я считаю, что наиболее принципиальным человеком у нас является тов. Авербах»[602]. Это все произносилось в присутствии Авербаха.

Лишь через несколько месяцев после решения ЦК партии Фадеев первый из напостовцев начнет серьезно постигать поведение и характер Авербаха и по-настоящему разберется в истории РАПП. А пока в своей речи на комфракции 2 мая 1932 года Фадеев с полной уверенностью за всех своих коллег заявил: «В руководстве РАПП не найдется ни одного товарища, который всякое решение ЦК не провел бы со всей возможностью»[603].

Но вот с того момента, когда были сказаны эти слова, прошли недели, месяцы, а его товарищи все молчали и молчали. Кругом кипела жизнь, в литературе все перестраивалось на новый лад. Вся история РАПП и особенно ее руководство подвергались (тут другого слова не подберешь) беспощадной критике. А товарищи Фадеева, по его выражению, «как воды в рот набрали» – молчат. Если кто и выступит где-нибудь, вроде В. Киршона на собрании литкружков, так только то и делает, что защищает все рапповское. На протяжении почти всего 1932 года никто из руководителей РАПП не дал развернутой оценки положительных и отрицательных сторон всей деятельности РАПП.

Фадеев сперва недоумевал, затем стал волноваться и, наконец, негодовать. Он понял, что дальше молчать нельзя, и, забросив «Последнего из удэге», стал работать над своим выступлением в печати. Так появилась серия его статей «Старое и новое».

К августу 1932 года Фадеев уже хорошо разобрался в «поведении многих бывших рапповцев», определив его как «возмутительное». Правда, он пока еще исключает из этого круга Авербаха, находя «его положение особым»[604]. В письме к А. М. Горькому, с которым к этому времени у Фадеева сложились самые сердечные отношения, он делился своими огорчениями, по-новому оценивая своих старых друзей: «Но весь критический и организационный фланг (РАПП. – С. Ш.) ведет себя возмутительно – критики ведут себя как обыватели и литературные банкроты. Эти люди, а их в руководстве РАПП было не мало… далеко не безразличны для меня, со многими из них я соединен годами совместной борьбы и дружбы, – некоторых из них Вы тоже знаете и, по моим впечатлениям, относитесь к ним хорошо (как известно, Горький привлек Авербаха к редакторской работе в альманахах. – С. Ш.), и это дает мне возможность писать о них вполне правдиво, ничего не умалчивая, – но пришло время, когда все они повернулись с несколько «неожиданной» стороны и глубоко возмущают меня. Судите сами. Люди эти занимали руководящие посты в литературных организациях и журналах, поучали писателей пролетарских и попутнических, произносили речи, «воспитывали» ударников, «соломонничали» направо и налево, называли себя ячейкой ЦК в литературе, и что же? Как только их сняли с их «постов», ни один из них, буквально ни один, не написал ни одной критической строчки ни об одном писателе… Не сделано ни одного шага в сторону товарищеской работы с писателями во внутренней, творческой и идейной организации их… Нет ни одной попытки пересмотреть старый опыт и подвергнуть критике то, что устарело или было ошибочно… И естественно, в широких кругах писателей, оставшихся, в буквальном смысле слова, без призора, создается впечатление об этих людях, как людях прежде всего не храбрых, в идеи свои слабо верящих и советскую революционную и пролетарскую литературу по существу не любящих…»[605]. Еще раз назвав своих прежних соратников «растерянными обывателями и банкротами», он сообщает, что вынужден бросить работу над романом, хотя делать этого «не хочется буквально до слез», и готовиться к выступлению в печати, ибо «терпеть дальше существующий маразм было бы просто непартийно»[606].

Отношение к постановлению ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года явилось проверкой и характеров, и убеждений, и преданности партии Фадеева и Авербаха. В момент оглашения резолюции ЦК оба они не поняли главного содержания в ней, хотя и приветствовали ее. Оба переоценивали значение РАПП в истории советской литературы и не мыслили без руководящей роли и генеральной линии РАПП новый Союз писателей. Оба настолько уверовали в обострение классовой борьбы в литературе, что хотели свой лозунг «Союзник или враг» перенести и на Союз писателей.

Но шло время. Началось создание оргкомитета, развертывалась его деятельность, развертывалась на основе критики ошибок РАПП. Вместе с большинством советских писателей Фадеев пошел вперед. Не сразу. В письме к Горькому, о котором у нас шла речь, то есть в августе 1932 года, Фадеев еще верил Авербаху, защищал РАПП, обвиняя тех, кто «не написал ни строчки в защиту ряда коренных, важнейших, принципиальнейших установок и положений бывшей РАПП, справедливых и для нового этапа, нуждающихся в дальнейшем развитии и углублении и подвергающихся ныне самым несправедливым нападкам»[607]. Но в это время он готов идти ко всем советским писателям и проводить с ними «товарищескую работу». В статьях «Старое и новое», публиковавшихся в октябре – ноябре 1932 года, Фадеев сделал решительный шаг дальше. Он указал на такие серьезные пороки РАПП, отыскать которые не смогли даже самые ярые противники этой организации. «Иные из бывших рапповцев, – говорит он в первой статье «Союзник или враг» и где у нас главная опасность», – до сих пор не понимают ответственности за эти ошибки, ибо подходят с точки зрения субъективных намерений рапповцев, а не объективных политических результатов»[608]; все еще не сознавая вредности лозунга «Союзник или враг», он утверждает: «Не рапповцы поставили перед попутчиками эту дилемму, ее поставила сама жизнь, история»; но уже признает, что реализация этого лозунга привела рапповцев к серьезным политическим ошибкам. «Эта конкретная левацкая практика могла погубить все дело, ибо согласно такой практике выходило, что лозунги выбрасывались не для того, чтобы как можно лучше и как можно большему числу советских писателей помочь на правильном пути их перестройки (а этому были и есть все объективные предпосылки), а для того, чтобы как можно большее число советских писателей объявить классовыми врагами и тем показать свою революционность». И выходило, «что «союзников» у рабочего класса в литературе что-то слишком маловато, а «врагов» что-то слишком многовато». Это признание Фадеева открыло самую главную и страшную правду о порочной практике РАПП. Он нашел и основную причину этой порочной практики: «…существующее у многих неосознанное представление, что только писатели РАПП (да и то не все) являются, в сущности, подлинными создателями революционной и социалистической литературы. Это и свидетельствует о левацком вульгаризаторстве, об опасности своеобразного «пролеткультивизма», перед которым вплотную стоял РАПП»[609].

Но и в этих статьях Фадеев все еще высоко оценивает заслуги РАПП, причисляя к ним также «длительную и успешную борьбу с так называемой «рапповской левой». Он ополчается на тех, кто перечеркивает всю деятельность РАПП, в частности на П. Юдина, который до постановления не только критиковал, но и отмечал достижения этой организации, а после постановления все отвергает. Фадеев прибегает к весьма крайнему аргументу: «…восемь лет существовала с согласия партии и на глазах всего рабочего класса РАПП, и «вдруг» выясняется, что вся ее деятельность была «роковой ошибкой». Не бывает таких чудес в Стране Советов»[610].

С момента публикации этих статей Фадеева прошло два года. За это время трижды собирался оргкомитет Союза писателей СССР, на пленумах которого не один раз выступали писатели, причислявшиеся рапповцами к «классовым врагам», – А. Белый, С. Клычков, П. Орешин, Б. Пастернак и другие. Звучали по адресу РАПП гневные, но глубоко справедливые слова осуждения. Вот, к примеру, что говорил на первом пленуме оргкомитета П. Орешин о докладах, которые сделали на нем И. М. Тройский и В. Я. Кирпотин: «В них не было палки, понимаете? Прекрасная вещь – доклады без палки! После этих докладов никто не почувствовал себя ни кулаком, ни подкулачником, ни вообще человеком с какой-либо бородавкой на носу (голос: «Классовый мир?»). Вы меня не поддевайте раньше времени!.. Я, по крайней мере, четыре года ходил, толкался, искал помощи, но этой помощи найти так и не мог! Мне кажется, что заслушанные нами доклады положили конец наклеиванию бородавок на лицо советского писателя»[611].

Все это не могло не отражаться на душе и сознании такого чуткого и проницательного художника, каким был Фадеев. Перед самым началом Первого съезда советских писателей, 8 августа 1934 года, Фадеев выступил на Всесоюзном совещании критиков. Перед ним выступал П. Рожков. Прямой и резкий в речах, ярый поборник романтизма, он сказал новое слово о нем в своих работах. П. Рожков критиковал Фадеева за беспринципность, за то, что тот совсем недавно отрицал романтику, а теперь выступает вместе с П. Юдиным в ее защиту, с тем самым Юдиным, которого также совсем недавно считал своим противником.

Фадеев ответил критику: «Нет, т. Рожков, я никогда не был беспринципным человеком, я шесть лет стоял на рапповской платформе. Мне как-то сказали, что я от кого-то «отошел». Зачем мне от кого-то отходить? Ведь это было и мое собственное, и наше коллективное, потому что и я разрабатывал теоретические статьи и писал. Был ли такой случай, чтобы я где-нибудь пошатнулся? Не было такого случая. Я стоял на этой линии. Партия поправила нас, сказала: неправильно. Не сразу мы это поняли, в том числе и я. А когда я понял, то неверно, что просто пересел с одной кобылы на другую. Я написал целый цикл статей «Старое и новое», в которых подверг пересмотру целый ряд своих взглядов под влиянием нашей критики. Но там, где я не убедился, что это правильно, я отстаивал свои старые взгляды. Например, лозунг «Союзник или враг». Я считал это правильным, и потому мне пришлось вылезти с его защитой… Но когда я сам пришел к выводу, что лозунг «Союзник или враг» совершенно неправильный, то я выступил и сказал, что и это неправильно. Тов. Рожков не может обвинить меня в беспринципности. Если ты в чем-нибудь убежден, стой на этом, защищай. Страдать – страдай. Бьют тебя, – если уверен, что прав, – бейся. Иначе ты не организуешь никаких людей. А если ты понял, что это ошибка, то откинь все обывательские соображения, – у нас дружба дружбой, а служба службой, и если ты большевик, то признай ошибку, проанализируй, дай возможность другим осознать ошибку»[612].

Совершенно иначе повел себя Авербах. Убедившись, что его толкование постановления ЦК ВКП(б) расходится с истинным содержанием этого документа партии, то есть осознав, что генеральная линия РАПП, за которую он выдержал не одну баталию на протяжении многих лет, полностью отвергается, Авербах не осмелился, однако, выступить открыто против решения ЦК, а, наоборот, приветствовал его. Вместе с тем он постарался воспрепятствовать его практическому осуществлению: то пытался замолчать, то критиковал исподволь.

Мы уже знаем, в журнале «На литературном посту», который он редактировал, постановление было опубликовано с опозданием на месяц без всяких пояснений и комментариев, в то же время все статьи редакции журнала, по существу, были направлены против постановления. «Литературная газета», редактируемая А. Селивановский, единомышленником Авербаха, шла по стопам «На литературном посту». Лишь под давлением общественности Авербах вынужден был пойти на публикацию в последних номерах журнала (№ 13 и 14 в одной книжке) за июнь 1932 года постановления редколлегии журнала «На литературном посту» – «О № 11 и № 12 «На литпосту», где говорится: «1) отметить, как грубую ошибку, непомещение в вышедшем 10 мая сего года № 11 журнала Постановления ЦК партии от 23 апреля «О перестройке литературно-художественных организаций»; 2) поместив Постановление, редакция не дала оценки его; 3) в номере 12 защищается ошибочный лозунг «Союзник или враг»; 4) исправить ошибки в ближайших номерах помещением серии статей»[613].

Но ближайших номеров не последовало. Все органы РАПП были ликвидированы, а журнал «На литературном посту» преобразован в «Литературный критик» с новым составом редколлегии (ответственным редактором нового журнала стал П. Юдин).

Убедившись, что уже никакими средствами и путями не приостановить реализацию решения ЦК партии, что это решение получает всеобщее одобрение и вызвало необычайный подъем в писательской среде, Авербах отошел от всех литературно-организационных дел. Когда вышли статьи Фадеева «Старое и новое», узкий круг рапповцев во главе с Авербахом расценил это выступление как предательство интересов напостовства. Вокруг Фадеева стала складываться тяжелая обстановка, мешавшая ему работать.

Насколько болезненно переживали ликвидацию РАПП некоторые руководящие работники этой организации, видно из выступления писателя Матэ Залка на первом пленуме оргкомитета Союза писателей: «Мы, рапповцы, – говорил он, – приняли это постановление по-разному. Я, например, принял так, что чуть не заплакал, потому что для меня РАПП был дорог, потому что в рядах РАПП я чувствовал себя как дома»[614]. Матэ Залка осудил выступление Фадеева в «Литературной газете»: «Фадеев, желая быть объективным, высокомерно лягнул очень многих товарищей незаслуженно и в том числе и меня… Фадеев говорит тоном ментора»[615].

Как относились к постановлению ЦК и к статьям Фадеева бывшие руководители пролетарской литературной организации, свидетельствует также М. Чумандрин в своем выступлении на этом же пленуме: «Нужно сказать, что Мы – руководящая группа РАПП, те, которых называли «напостовцами», в значительной мере только то и делали, что тормозили реализацию постановления ЦК. Тов. Фадеев понял это раньше всех. Надо сказать, что мужественной и настоящей большевистской реакции выступление т. Фадеева с нашей стороны не вызвало»[616].

На первый пленум оргкомитета был приглашен также Авербах. Много резких и справедливых слов выслушал он по своему адресу и по адресу той организации, во главе которой стоял с 1926 года. Однако Авербах по-прежнему упорствовал в своих заблуждениях. Его выступление на пленуме носило демагогический характер, изобиловало противоречиями. Он и сейчас продолжал лавировать. С одной стороны, он утверждал: «Это первое в истории советской литературы собрание, где с одной трибуны говорит и Андрей Белый и Пришвин, и Чумандрин и Матэ Залка… где писатели в очень дружественном тоне разговаривают по общим вопросам советской литературы – общим для нас, для нашего общего дела. Мне хочется подчеркнуть величайшее политическое значение этого факта… Понимания того, что и Пришвин, и Андрей Белый сейчас – не только здесь, но и раньше, – выступают за Советскую власть, – этого понимания нам изрядно не хватало в РАПП»[617]. А с другой стороны, он все так же отстаивает свою идею о революции в литературе на основе классовой борьбы. «Революционная литература, – говорит он, – это революция в литературе, реализуемая в процессе классовой борьбы». Потом он вдруг заявляет: «Если вдуматься, то будет ясно, что жалко, что раньше не ликвидировали РАПП, надо было еще раньше ликвидировать – это было бы полезно для всей советской литературы». Но уже через абзац мы читаем в стенограмме его речи: «РАПП была организацией, которая не ставила себе в литературе никаких других целей, кроме тех, которые диктовались интересами партии. Это была славная организация, которая воспитала не одну сотню молодых пролетарских писателей, я горжусь тем, что был членом РАПП в свое время».

Вся вторая половина его речи посвящена защите РАПП. Сообщив из рассказа библиотекаря тот факт, что «ряд книг писателей Леонова, Лидина продолжают выбрасывать из библиотек», возмущаясь, он несправедливо утверждает: «Мы выступали против такого левацкого вульгаризаторства». Но всем было известно, что именно рапповцы требовали выбрасывать из библиотек книги попутчиков и «классовых врагов». О влиянии теории Воронского на художественную платформу РАПП Авербах заявил: «Смешно, когда пытаются пришить РАПП «воронщину» на основании той или иной выхваченной цитаты у того или иного товарища. Это неверно. Линия РАПП была линией борьбы с «воронщиной». Споры, которые вели рапповцы, Авербах характеризует таким образом: «Носили ли наши литературные дискуссии только тот характер, что мы кого-то громим? Это, конечно, обывательская точка зрения. Когда мы дрались с Воронским, с Сакулиным, с формалистами, Троцким и рядом других, мы при этом двигались вперед»[618]. На выступление М. Пришвина, который для передачи своей радости в связи с постановлением ЦК употребил выражение «надо сорадоваться», Авербах в прежнем резком тоне ответил: «Пришвин говорит, что надо сорадоваться. Но в чем мы должны сорадоваться? Нужно точно знать, чему ты рад и на что ты зол. Если тебя все радует, то это значит ничего не радует». Всю критику по адресу РАПП, особенно выступление Е. Усиевич, Авербах назвал «проработкой», в которой-де было много «глупостей и прямого хамства». На это заявление Иван Михайлович Гронский, председатель оргкомитета, руководивший пленумом, бросил реплику. Вспыхнула перепалка, о многом говорящая.

«Гронский. Это ответ на выступление?

Авербах. Не обязательно хамски выступать на неудачное выступление.

Гронский. Но не обязательно хамски отвечать на выступление Оргкомитета (аплодисменты).

Авербах. Тов. Гронский, видимо, считает, что задачей руководителя является на хамское выступление отвечать по-хамски.

Голоса. Вы десять лет так поступали»[619].

Удивительный эпизод. Леопольд Авербах предстал в нем все тем же магистром обветшалого рапповского ордена – надменным, самоуверенным, ни в чем не раскаявшимся. А «голоса» напоминают «народ» из «Бориса Годунова» – эти «голоса» прозвучали как справедливый голос истории: «Вы десять лет так поступали», хватит, кончилось ваше время!

Ю. Либединский критиковал Авербаха за барское отношение к критике. Но у него прорвалась фраза, на которую Гронский отреагировал убийственной репликой.

«Либединский. Авербах – человек, который видит большие горизонты литературы, упуская отдельные конкретности…

Гронский. Поэтому перестройку и прозевал»[620].

Авербах не только прозевал перестройку литературно-художественных организаций, но, когда она уже закончилась и был созван Первый съезд советских писателей, он все так же оставался на старых рапповских позициях.

8 августа 1934 года на Всесоюзном совещании критиков А. Фадеев дал следующую оценку Л. Авербаху и тем, кто вместе с Авербахом остался на прежней точке зрения: «…Таких людей, как Авербах, Макарьев, считают чуть ли не принципиальными людьми, потому что они «не каются», как будто они самые стойкие. Это не стойкость – это беспринципность… Мы должны сейчас от имени партии работать – иначе никак нельзя. Чем дальше люди будут со своими пустышками носиться, отстаивать идейки группы, тем хуже будет – вздор это!»[621].

Отношение Авербаха к постановлению ЦК ВКП(б) 1932 года почти точно повторяет позицию группы Лелевича к резолюции ЦК РКП(б) 1925 года. Это совпадение позиций свидетельствует о многом. Авербах мало чем отличался от «левого меньшинства». Он вышел из группы Лелевича и духовно всегда был связан с этим мелкобуржуазным идейным течением в советской литературе. Как правильно утверждали литфронтовцы, также грешившие «левачеством», Авербах далек был от марксизма. В 1926 году, в первый переломный период в развитии пролетарского литературного движения, ситуация сложилась таким образом, что помимо Авербаха некому было возглавить пролетарскую литературную организацию. Фурманова уже не было. Серафимович и Демьян Бедный никогда не претендовали на роль ответственных руководителей. Фадеев еще не был известен как писатель, чтобы претендовать на эту роль. И достаточно было «барометрейшему» (определение Лелевича) Авербаху на словах отказаться от некоторых ошибок и поклясться в верности резолюции ЦК партии, как он был тут же возведен на пьедестал вождя пролетарской литературы.

Корнелий Люцианович Зелинский «В нескольких строках о былом» заметил: «РАПП и большинство ее деятелей, особенно Л. Авербах, впоследствии перешли в память со знаком минус или даже с двумя минусами. Но мне представляется, что о людях надо уметь судить также и в пределах тех исторических условий, в которых они жили, и принимать во внимание не только их ошибки, заблуждения, но и хорошее, полезное, что сделали они»[622]. К. Л. Зелинский призывает к правдивому освещению деятельности рапповцев, с обязательным учетом исторических условий, в которых они жили, с учетом не только их ошибок, но й того положительного, что было в их деятельности. Это очень разумный совет, и мы стремились во всей своей работе следовать ему.

Мы стремились и об Авербахе сказать всю правду, естественно, как мы ее понимаем. А правда, та подлинная правда, о которой надо судить не по внешней стороне событий, а отыскивать, открывать ее в глубинных и очень сложных процессах истории, – та правда такова, что от деятельности Авербаха полезных, плодотворных результатов почти не остается.

Авербах не понял как резолюцию ЦК партии от 1925 года, так и постановление от 1932 года и только то и делал, что извращал их. Он все время пытался превратить РАПП в «ячейку ЦК в литературе» и перенести на творческую организацию формы партийной организации. Он противопоставил пролетарскую литературную организацию всей прогрессивной советской литературе, пытаясь поставить последнюю в оскорбительное положение второсортной, даже вредной для народа. Он не считался с массовой крестьянской литературой. Он терроризировал на протяжении десяти лет самые выдающиеся кадры советской литературы – М. Горького, В. Маяковского, С. Есенина, М. Шолохова, В. Вересаева, А. Толстого, К. Федина, Л. Леонова, М. Пришвина, С. Сергеева-Ценского, А. Малышкина, И. Эренбурга, Э. Багрицкого, М. Шагинян, В. Шишкова, А. Чапыгина и многих и многих замечательных художников. Он добился подчинения рапповскому руководству федерации, ряда издательств, «Литературной газеты», почти всех литературно-художественных журналов и все использовал во вред развитию советской литературы – база для ее развития сужалась. Он добился, благодаря действительному размаху пролетарского литературного движения в стране, которому придавалось со стороны партии большое и важное значение, директивного признания РАПП как ведущей литературной организации, проводящей «в основном правильно» (это выражение взято рапповцами из письма И. В. Сталина руководству РАПП) партийную линию. Но, добившись этого, Авербах пытался использовать авторитет партии в борьбе со своими противниками. Именно Авербах повинен в том, что плодотворные начинания как в других литературных группировках, так и в среде ученых-марксистов не брались в расчет, а передовые силы критической мысли приглушались и дробились на всевозможные «враждебные» течения.

Естественно, все эти извращения политики партии допускались руководством РАПП в целом. Но это происходило главным образом потому, что Авербах стремился любыми средствами провести свою точку зрения по всем вопросам.

Мы хотим еще раз здесь подчеркнуть, что за тот вред, который приносила РАПП развитию советской литературы, отвечают и остальные руководители, в том числе и Фадеев. ЦК партии не один раз ставил вопрос и принимал меры по отстранению Авербаха от руководящей деятельности в РАПП. Но именно напостовцы – А. Фадеев, В. Киршон, В. Ермилов, А. Селивановский, Ю. Либединский каждый раз своими решениями, требованиями, посылкой делегаций в конце концов добивались от ЦК возвращения Авербаха на работу в РАПП. Это свидетельствует о том, что все они по основным вопросам «генеральной линии РАПП», которую намечал и проводил Авербах, были его единомышленниками. В напостовской течении, в руководящем ядре пролетарского литературного движения не было больших художников, кроме Фурманова и Фадеева. Но в этом ядре после смерти Фурманова не осталось и ни одного руководителя, который обладал бы подлинно партийным, широким, всеохватывающим, всеучитывающим, ленинским пониманием литературного дела для строительства нового общества.

Начиная с 1930 года руководство РАПП становилось все хуже и хуже, делало все больше и больше ошибок и глупостей. Таким оно становилось не потому, что раньше делало их меньше (выше мы убедились в обратном), а потому, что изменилось советское общество, изменилась писательская среда, иной стала литература в целом и рамки литературных группировок оказались невыносимо тесными для ее богатырских плеч. Поэтому дальше так продолжаться и не могло.

«До постановления ЦК от 23 апреля я никогда не думала, что какое бы то ни было постановление может сыграть в моей жизни такую большую роль»[623], – сказала Вера Инбер. Это искренние и глубокие по смыслу слова. Их могла бы произнести не только Вера Инбер, но и все здоровые силы советских писателей той поры. Впрочем, они это и сделали.

Размах, который приобрела вся советская литература к началу 30-х годов, произошел не благодаря, а вопреки деятельности Авербаха и его руководства. Причины бурного развития советской литературы, как и всей культуры в стране, кроются в мудрой политике партии, обеспечившей всесторонний прогресс жизни общества.

ГЛАВА 6

После ликвидации РАПП и других литературно-художественных организаций советская литература, словно с нетерпением ожидавшая весеннего половодья, из разных ручьев и рек бурно сливалась в одно могучее течение. Именно в этот период радостного братания всех творческих сил страны и вместе с тем в период столкновения различных точек зрения писателей и критиков, ставших абсолютно равноправными в едином Союзе писателей, оформляются принципы творческого метода советской литературы и рождается определение его как социалистического реализма. Впервые термин «социалистический реализм» прозвучал в печати 23 мая 1932 года, когда «Литературная газета» поместила информацию «Обеспечим все условия творческой работы литературных кружков. На собрании актива литкружков Москвы». На этом собрании с большой речью выступил председатель оргкомитета Союза писателей И. М. Гронский. Вот в этой-то речи впервые не только прозвучали слова «социалистический реализм», но и было указано на главную особенность этого метода. «Вопрос о методе, – сказал И. М. Гронский, – надо ставить не абстрактно, не подходить к этому делу так, что писатель должен сначала пройти курсы по диалектическому материализму, а потом уже писать. Основное требование, которое мы предъявляем к писателям, – пишите правду, правдиво отображайте нашу действительность, которая сама диалектична. Поэтому основным методом советской литературы является метод социалистического реализма». 29 мая в этой же газете, в ее передовой «За работу», снова повторяется термин «социалистический реализм». Формулировка его еще не отстоялась: «Массы требуют от художника искренности, правдивости, революционного социалистического реализма в изображении пролетарской революции».

Здесь еще сочетается старое рапповское определение реализма как революционного с новым его определением, которое к Первому съезду советских писателей будет наполняться все более глубоким и конкретным содержанием.

В прежней нашей научной и учебной литературе указывалось, что термин «социалистический реализм» впервые прозвучал в октябре 1932 года в беседе руководителей партии и правительства с писателями на квартире у А. М. Горького. Это неправильная информация.

Как мы уже частично отмечали выше, постановление партии о создании единой писательской организации в стране все существовавшие тогда литературные объединения восприняли положительно. На собраниях этих объединений единогласно принимались решения о создании оргкомитета Союза советских писателей РСФСР, а позже единогласно утверждался и его состав, в который из бывшего руководства РАПП были введены только несколько человек, что, естественно, встревожило деятелей этой организации, предполагавших сначала, что в новом, едином Союзе писателей они так же, как и в РАПП, будут заправлять всеми делами.

Свою тревогу они выразили в письмах, адресованных в ЦК ВКП(б). В них руководители РАПП настаивали на сохранении в едином Союзе писателей, на правах автономии, специальной секции пролетарской литературы, то есть фактически выступали против решения ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, так как в нем четко было записано: «Ликвидировать ассоциацию пролетарских писателей (ВОАПП, РАПП)».

По словам И. М. Гронского, вскоре после решения от 23 апреля 1932 года для рассмотрения заявлений деятелей ликвидированной РАПП Политбюро ЦК ВКП(б) создало специальную комиссию из пяти человек (И. В. Сталин, П. П. Постышев, И. М. Гронский и другие). Комиссии было поручено разобраться в претензиях автолов заявлений и принять необходимые решения. От РАПП, ВОАПП и МОРП на заседание комиссии были приглашены авторы заявлений: А. Афиногенов, Бела Иллеш, Бруно Ягенский, В. Киршон и другие. Бывшие руководители РАПП поставили на обсуждение комиссии два вопроса: во-первых, о создании в едином Союзе советских писателей на правах автономии специальной секции пролетарской литературы; во-вторых, о принятии создаваемым Союзом писателей рапповского диалектико-материалистического творческого метода. Заседание комиссии продолжалось шесть-семь часов. От РАПП и ВОАПП выступали Киршон (12–15 раз), Афиногенов (4 раза). От комиссии Сталин выступал 10–15 раз, Гронский – 4, Постышев – председательствовал. По первому вопросу рапповцы уступили быстро – сняли свое предложение о создании в Союзе писателей автономной секции пролетарской литературы. По второму вопросу они спорили долго и упорно. Члены комиссии в своих выступлениях заявили, что комиссия предлагает снять творческий диалектико-материалистический метод и заменить его методом социалистического реализма, который она выдвигает как творческий метод всего социалистического искусства. В конце концов комиссии удалось убедить рапповцев, и они сами сняли свой творческий метод и приняли сформулированный комиссией метод социалистического реализма. К сожалению, на заседании комиссии не велось ни стенограммы, ни протокола.

Таким образом, слова И. М. Тройского на многое приоткрывают нам глаза. Из них мы узнаем, что определение метода социалистического реализма возникло в комиссии и конкретно не принадлежит ни одному из ее членов, а также и то, что никаких категорических решений по содержанию этого метода комиссия делать не собиралась и не выносила. Ею были предложены соображения принципиального, направляющего характера. Комиссия рассчитывала, что писатели и теоретики литературы в ходе дискуссий сами продолжат их разработку.

Впервые, уже не как член комиссии, а как председатель оргкомитета Союза писателей, принципиальные, направляющие положения по методу социалистического реализма высказал Гронский на собрании литкружковцев Москвы 19 мая 1932 года, а в печати, как мы говорили выше, это прозвучало 23 мая 1932 года. Эти соображения сводились к следующему: рапповский диалектико-материалистический метод должен быть снят, ибо он абстрактен, вульгарно-социологичен и непонятен широкому кругу писателей. Советских литераторов партия призывает писать правду о жизни, о нашей действительности. Это, конечно, широкое понятие – писать правду, но, во-первых, каждому писателю совершенно доступное, а во-вторых, это обязывает художника постоянно быть связанным с жизнью, изучать ее, а так как речь идет прежде всего о нашей жизни – советской, социалистической, то, идя от нее, писатель неизбежно придет к марксизму. Именно об этом в 1932 году говорил И. В. Сталин: «Поймите, если писатель честно отразит правду жизни, он непременно придет к марксизму»[624]. Несколько раньше и по-другому, но ту же мысль выразил Гронский в своей речи на собрании литкружков Москвы: «Правдиво отображайте нашу действительность, которая сама диалектична».

Термин «социалистический реализм» был предложен комиссией в соответствии с призывом писать правду о социалистической действительности. Этот термин никто насильно, директивно не внедрял. Как видно по страницам печати, начиная с 23 мая 1932 года и по 17 августа 1934 года, по день открытия Первого съезда советских писателей, определение, выраженное словами «социалистический реализм», постепенно само завоевывало признание у широких кругов писателей и критиков. Тем более, творческий метод пролетарской, а затем советской литературы возник еще в годы первой русской революции и просто нуждался в своем определении.

Определение, предложенное комиссией, было доступным, отражавшим специфику художественного творчества, ориентировавшим на реалистическое искусство, на его традиции и эпитетом «социалистический» подчеркивавшим новаторский характер советской литературы.

В первом разъяснении Тройского было сказано, что социалистический реализм является основным методом советской литературы – не единственным, а основным. Следовательно, предполагалось существование и возникновение в советской литературе и других творческих методов, пусть не основных, но плодотворных, таких, скажем, как революционный романтизм. Об этом, кстати, совершенно определенно сказал, открывая первый пленум оргкомитета, И. М. Гронский: «Мы за романтизм, который вооружает людей, давая им перспективы развития нашего общества. Можно ли идеализировать людей нашего класса, ведущих историческую борьбу за лучшее будущее человечества? И можно, и нужно, и должно. Мы за романтизм социалистический, революционный, который раскрывает нам пути движения… Отрицаем ли мы другие направления в литературе? Нет, не отрицаем, кроме враждебных. Враждебные мы отметаем»[625]. Надо полагать, эти суждения Тройского не являлись его личными соображениями, а были выражением мнения комиссии ЦК партии по вопросам литературы.

Такое понимание художественного творчества было плодотворным, открывало возможности развития всем прогрессивным направлениям советской литературы. Социалистический реализм выступал в роли лишь основного, ведущего метода. Признавался как самостоятельный творческий метод и революционный романтизм. Не отрицались другие направления в советской литературе. Отметались только все враждебные. К сожалению, тогда ни Тройским и никем иным не были названы эти «другие» направления, которые могли бы возникнуть наряду с социалистическим реализмом и революционным романтизмом. Нам теперь даже трудно предположить, что же подразумевалось под этими «другими». Трудно предположить потому, что в дальнейшем не только были забыты эти другие возможные прогрессивные направления в советской литературе, но не оформился в самостоятельное направление и революционный романтизм. Он не оформился потому, что подавляющее число теоретиков пришло к заключению, что революционный романтизм входит в социалистический реализм как составная его часть. Социалистический реализм впитал в себя все возможные прогрессивные направления в советской литературе.

Конечно, реализм вообще, социалистический в особенности обладает такими безграничными творческими возможностями, которые обеспечили развитие и расцвет советской литературы. Все литературные прогрессивные направления, в том числе и революционный романтизм, получили то или иное проявление в социалистическом реализме. Тот или иной писатель бывал в одном своем произведении по преимуществу реалистом, в другом по преимуществу романтиком. К примеру, А. Фадеев в «Разгроме» явился беспощадным реалистом, а в «Молодой гвардии» – он скорее романтик, чем реалист. Само время в различные периоды требовало от советского писателя различного художественно-эстетического отношения к жизни. Вот почему социалистический реализм в различные времена даже в творчестве одного и того же писателя поворачивался то одними, то другими гранями. Но по вине наших теоретиков основной метод советской литературы был напряженно перегружен. И видимо, будь рядом с ним его «помощники», «товарищи» по общему делу – другие прогрессивные литературные направления, каждый из них, в том числе и социалистический реализм, в ходе творческого соревнования приобрел бы в наших условиях свое особое неповторимое полнокровное художественное развитие, отчего советская литература стала бы еще богаче.

Конечно, литература создается не по предписаниям теоретиков. Теоретики лишь обобщают живой процесс литературы. Но, к сожалению, эти обобщения у нас приняли односторонний характер, что приглушило другие прогрессивные направления в советской литературе: они не наблюдались, не изучались и не поощрялись.

С 1932 по 1934 год – в период необычайного подъема советской литературы – вопросы теории искусства приобрели особую актуальность. В центре споров оказались проблемы нового творческого метода. М. Горький, А. В. Луначарский, писатели и критики – каждый хотел высказать свое понимание социалистического реализма. В ходе дискуссии, которая проходила в этот период, постепенно осмысливались и оформлялись основные принципы социалистического реализма, зафиксированные в утвержденном съездом уставе Союза советских писателей. В этом первом определении правильно оценивался опыт советской литературы и литературной критики «за годы пролетарской диктатуры», то есть на основе социалистических преобразований действительности учитывались результаты «критического овладения литературным наследством прошлого» и в связи с этим достижения советской литературы и культуры в целом. Все эти результаты «нашли главное свое выражение в принципах социалистического реализма»[626]. Как видим, здесь проявился разумный подход к семнадцатилетней истории советской литературы. Все достижения литературной науки, в том числе и положительные результаты теоретиков РАПП, брались в расчет, вопреки тенденции части критиков, которые после решения партии готовы были полностью отвергнуть опыт пролетарского литературного движения.

Огромным достижением марксистской теоретической мысли, советского литературоведения явилось определение основного принципа творческого метода, в котором действительно отразились плодотворные поиски нашей критики 20-х годов, а именно: требование «от художника правдивого, исторически конкретного изображения действительности в ее революционном развитии»[627]. В ту пору это определение поражало своей новизной и емкостью ясно выраженной мысли. Да и теперь мы недалеко ушли в разъяснениях и толкованиях основного принципа, настолько густо в его лаконичном определении было вложено все самое существенное: и достижение реализма прошлых эпох, и новаторство социалистической литературы, основанной на марксистско-ленинском понимании действительности.

Однако, как мы стремились показать в своей работе, к этому выводу подводила нас и наша передовая мысль 20-х годов. Особенно плодотворными были суждения А. Фадеева, который в своих работах «Столбовая дорога пролетарской литературы», «Долой Шиллера!» и в статьях «Старое и новое» близко подошел к раскрытию новаторской сущности нового искусства – к изображению жизни в борьбе и победе нового над старым, то есть в революционном развитии. В заключительном слове на производственном критическом совещании РАПП 29 января 1932 года он же сказал: «Мы можем в старом искусстве взять то, что является наиболее полезным для нас, наиболее плодотворным. С другой стороны, именно мы обладаем возможностью наиболее полного познания существенных сторон действительности, постижения основных законов ее развития, вскрытия ее наиболее глубокой сущности»[628] (везде подчеркнуто Фадеевым. – С. Ш.). В IV разделе своих статей «Старое и новое» – «Вопросы художественного творчества» («Литературная газета» от 29 октября 1932 года) Фадеев решительно осуждает прежнее рапповское определение творческого метода как диалектико-материалистического. «Вообще, – говорит он, – в литературных исследованиях нужно избегать механического прикладывания философских категорий». И дальше, уже используя термин «социалистический реализм», дает его определение, очень близкое к формулировке, записанной в уставе Союза писателей: социалистический реализм «есть прежде всего правдивое художественное изображение действительности в ее развитии».

Второй принцип социалистического реализма, связанный с первым и его уточняющий, заключается в том, что «правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе социализма»[629]. Этот принцип не что иное, как выражение партийности литературы. Естественно, он также не был неожиданностью. Передовая советская литература всегда служила делу воспитания трудящихся в духе коммунистических идей. Однако в уставе Союза писателей принцип партийности литературы приобрел новое качество. В отличие от грубо вульгаризаторской линии напостовцев и рапповцев он был обращен ко всей советской художественной интеллигенции. Он явился проявлением высокого доверия со стороны нашей партии к широким слоям работников искусства. Он оказался тем решающим фактором, который содействовал окончательному морально-политическому единению творческой интеллигенции в стране.

Дальше в уставе Союза писателей указывалось еще на одну особенность этого метода, а именно, что «социалистический реализм обеспечивает художественному творчеству исключительную возможность проявления творческой инициативы, выбора разнообразных форм, стилей и жанров»[630]. Эта особенность творческого метода советской литературы в таком широком диапазоне не осознавалась ни одним из литературных течений 20-х годов. Лефовцы в своих творческих платформах отвергали виды и жанры большого искусства и ратовали за агитационно-массовые формы, способные оперативно выполнять социальный заказ. А. Воронский и его «Перевал», наоборот, недооценивали агитационное искусство, которое, по их мнению, «больше хочет, чем видит». Конструктивисты в связи со своим формалистическим заумным «принципом грузификации» стремились поломать все традиционные стили и жанры художественного творчества и создать новые виды поэзии «в плане локальной семантики», но из этого ничего путного не получилось, и все замечательное, что оставили поэты-конструктивисты Э. Багрицкий, И. Сельвинский, В. Луговской и Вера Инбер, было создано вопреки теориям конструктивизма, в формах традиционной поэзии. Рапповцы, начиная с 1927 года, увлеклись жанром «психологического романа» и не брали в расчет сатирические и публицистические жанры, а также романтические и фантастические формы искусства. Лит-фронт, в противовес «психологическому роману», выдвинул боевые жанры – сатиру и публицистику. И только большие деятели культуры А. В. Луначарский и А. М. Горький видели ограниченность требований каждой литературной группы и поддерживали все подлинно художественное в любых жанрах и видах искусства. Наша партия во всех своих выступлениях по вопросам художественного творчества всегда указывала, начиная со статьи В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература», на необходимость создания условий для свободного развития всех видов, жанров и форм подлинно партийного искусства. В начале 30-х годов эти положения партии разделялись абсолютным большинством советских писателей, из каких бы групп они ни вышли. Это поняли и рапповцы, что наглядно продемонстрировала в своих решениях Ленинградская конференция пролетарских писателей в мае 1930 года, хотя отдельные представители «руководящего ядра» РАПП еще отстаивали так называемую теорию «двух струй».

Союз советских писателей организационно, юридически поставил всех советских художников в положение равноправных деятелей социалистической культуры. Одновременно с этим социалистический реализм идейно и творчески – духовно объединил разрозненные, но подготовленные к этому отряды художников и теоретиков искусства. Это была огромная победа нашей партии, нашего государства, всего советского общества на идеологическом фронте.

Трудно переоценить значение Алексея Максимовича Горького как художника, теоретика, наставника и организатора советской литературы в период бурной идейно-творческой консолидации писательских сил, подготовленной победным шествием социализма в нашей стране. В. И. Ленин и партия всегда высоко ценили Горького и понимали его выдающуюся роль в возникновении и формировании новой, социалистической литературы.

В 20-е годы, в период групповой разобщенности писательской среды, Горький стремился поддержать все прогрессивное в литературе и объединить усилия передовых писателей по созданию нового искусства.

В советские годы Горький написал произведения, на которых учились все наши художники. Эти произведения способствовали сближению в идейно-творческом отношении литераторов разных направлений. Трудно назвать советского писателя, который бы не находился в переписке с Горьким. Какое значение имело участливое и требовательное слово великого гуманиста в судьбе каждого из многочисленных его корреспондентов, видно по их воспоминаниям. В переписке с литераторами Горький всегда поддерживал несправедливо обиженных, укрепляя их веру в плодотворности их труда для советского общества, вселяя справедливую убежденность, что все честные советские писатели, работающие на благо социализма, равноправны и одинаково ценны в создании новой литературы.

С 1928 года начинается особый период в деятельности Горького. Писатель вернулся на родину, которая поразила и восхитила его своими грандиозными преобразованиями, новым человеком – хозяином своей страны, строителем прекрасного будущего. Для рабочих и крестьян, преобразующих мир, Горький с радостью отдавал все свои силы – свой великий талант, неукротимую энергию мыслителя и деятеля.

Много он сделал в области культуры вообще, в области литературы в особенности. Ему принадлежат такие начинания, как выход журналов «СССР на стройке», «Наши достижения», «За рубежом», «Литературная учеба», «Колхозник»; издание трудов «История гражданской войны», «История фабрик и заводов», циклы выпусков «Жизнь замечательных людей», «Библиотека поэта», «История молодого человека XIX столетия». И в каждом из этих изданий он принимал личное участие. С его именем связаны все преобразования в литературной жизни 30-х годов. Будучи всемирно известным писателем и общественным деятелем, обладая непререкаемым авторитетом в художественном творчестве, он был гордостью нашей многонациональной советской литературы. Он непосредственно влиял и на объединение всех братских литератур Советского Союза, и на идейно-творческое сближение всех советских писателей. Он возглавил в качестве почетного председателя оргкомитет Союза советских писателей, первый съезд, а затем и правление союза. Являясь почетным председателем, Горький вникал во все сам и успевал делать столько, сколько никто из его помощников.

Главные усилия великого писателя были сосредоточены на поднятии идейно-художественного уровня советской литературы, на повышении ее качества. Поддерживая все передовое и талантливое, он страстно, прямо, нелицеприятно, открыто боролся с проявлениями безыдейности, пошлости, формализма, халтуры в художественном творчестве. Постигший своим опытом величие и преобразующую силу труда, восхищаясь трудовыми подвигами миллионов, он был беспощаден к халтурщикам и бракоделам в литературе, к людям, безответственно относящимся к творчеству. Он не щадил ни известных и маститых, ни начинающих, если они допускали брак, тем более если они упорствовали в своих заблуждениях и кичились мнимым величием. На все литературное дело в стране он смотрел с высоты грандиозных исторических преобразований и великих перспектив, с точки зрения судеб, жизни и деятельности, интересов и запросов миллионов тружеников. Вот почему его критика плохой литературной работы в каждом отдельном случае была неотразимо доказательной, приобретала жизненную силу убедительности, правдивости и справедливости. «Почему я так много пишу по поводу Вашего безнадежно плохого рассказа на хорошую тему? – спрашивал Горький в письме одного из начинающих литераторов и отвечал: – Вот почему: многие из вас, кандидатов на «всемирную славу», торопясь «одним махом» доскочить до нее, хватаются за темы серьезного, глубоко жизненного значения. Но темы эти не по силам большинству из вас, и вы их комкаете, искажаете, компрометируете – засыпая хламом пустеньких, бездушных или плохо выдуманных слов. За этими темами скрыты живые люди, большие драмы, много страданий героя наших дней – рабочего. Не скажет он, рабочий, спасибо вам за то, что вы уродуете действительность, которую он создает из крови и плоти своей.

Не скажет. А если скажет, так что-нибудь гораздо более резкое, чем говорю я»[631].

Не мешало бы многим нашим современным писателям и не только начинающим почаще прочитывать эти слова Горького и задумываться над их великим смыслом. Написанные сорок лет назад, они не только не теряют своей актуальности, но приобретают особую остроту для современной советской литературы.

В начале 30-х годов, когда формировалась теория социалистического реализма, М. Горький внес свой вклад в разработку принципов творческого метода советской литературы. И здесь он был и необыкновенно мудр, и по-своему неповторим, и органично связан в своих теоретических обобщениях с историей трудового человечества, с современной советской действительностью и с перспективами строительства нового общества.

О критическом и утверждающем пафосе советской литературы говорилось много и до Горького. Но вот он сказал свое слово: «…писатель должен обладать хорошим знанием истории прошлого и знанием социальных явлений современности, в которой он призван исполнять одновременно две роли: роль акушерки и могильщика»[632]. И перед литературой как бы вновь открылись огромные задачи активного, партийного вмешательства в жизнь. Как видим, это вмешательство может быть подлинно партийным и действенным при том условии, если писатель будет опираться на глубокие знания прошлого и современности. Чтобы «ядовитая, каторжная мерзость прошлого» была по-настоящему познана и разоблачена, говорит Горький, писателю «необходимо развить в себе умение смотреть на него с высоты достижений настоящего, с высоты великих целей будущего»[633].

Эта высокая точка зрения будет возбуждать в советской литературе «гордый, радостный пафос», придаст ей новый тон, героический характер, а это повлечет за собой создание новых форм и «необходимого нам нового направления – социалистического реализма, который – само собой разумеется – может быть создан только на фактах социалистического опыта»[634].

Как видим, решающее значение в создании новой литературы придавал Горький «высоте точки зрения» писателя – его передовому, коммунистическому мировоззрению. Все эти мысли высказаны Горьким за год до съезда советских писателей, в статье «О социалистическом реализме». На самом же съезде, в докладе и выступлениях, он достиг высшего выражения своих взглядов на историю мирового и русского искусства и на задачи советской литературы. Всем этим он обогатил нашу науку о литературе и плодотворно содействовал дальнейшему развитию художественного творчества в нашей стране.

Когда продумываешь историю развития советской культуры, политику партии в области литературы и сопоставляешь с многогранной деятельностью Горького, то каждый раз убеждаешься в том, что неукротимая творческая энергия великого писателя развивалась в русле ленинских идей, обогащая их и претворяя в жизнь.

Пролетарское литературное движение, продолжавшееся десять лет, было самым массовым и прогрессивным в стране. Оно распространилось на все республики и к началу 30-х годов насчитывало свыше четырех тысяч участников – членов ассоциаций пролетарских писателей. Оно было вызвано пробуждением народа к культуре, к знаниям, к творчеству в результате Октябрьской социалистической революции, в результате начавшейся в стране великой культурной революции. Закономерность рождения и бурного развития пролетарского литературного движения никогда не может оказаться предметом споров и сомнений.

Наша партия уже в первые годы Советского государства выработала основные принципы строительства пролетарской, социалистической культуры. Они сводились к следующему: культура социалистического общества должна и Может возникнуть только на базе великих завоеваний культуры прошлого, на основе критического освоения этих завоеваний с точки зрения марксистско-ленинского мировоззрения, в интересах строительства социализма. Кадры социалистической культуры будут вербоваться по двум путям: путем воспитания и образования советской интеллигенции из рабочих и крестьян и путем перевоспитания, перевода на позиции социализма старой интеллигенции. Первый путь является главным, определяющим будущий расцвет новой культуры. Но без второго пути невозможен первый, как без традиции прошлой культуры немыслимо возникновение новой. Кроме того, старая интеллигенция сама по себе – по мастерству, образованности и талантам – представляет такую реальную огромную ценность, без которой вообще неосуществимо начало культурной революции во всех областях. Вот почему партия придавала особое значение перевоспитанию мелкобуржуазных и даже буржуазных интеллигентов, лояльно относившихся к Советской власти.

По этим двум руслам на протяжении 20-х годов и шло формирование новой, советской интеллигенции во всех областях культуры. Партия всеми средствами помогала возникновению художественной интеллигенции из народа. Пролетарское литературное движение, развернувшееся по всей стране, явилось ярким подтверждением правильности политики партии. Одновременно с этим бурным процессом не менее успешно шел процесс перевоспитания старой художественной интеллигенции, перехода ее на позиции социализма, что также являлось победой политики партии. Эти два процесса партия всегда стремилась объединить для обоюдной и общей пользы. Пролетарские писатели в идейно-политическом отношении, по революционной сознательности стояли выше старой художественной интеллигенции и могли активно влиять на ее перевоспитание. С другой стороны, без мастеров художественного слова, классиков и современников Октябрьской революции не могло воспитаться новое поколение советских писателей. «Без союза с некоммунистами в самых различных областях деятельности ни о каком успешном коммунистическом строительстве не может быть и речи»[635], – указывал В. И. Ленин в 1922 году. В самой жизни, под влиянием идей и руководства партии, под воздействием строительства социализма, эти процессы обогащали друг друга, что и привело к созданию новой, социалистической литературы в стране.

Однако были силы, которые противодействовали слиянию двух развивающихся сторон советской литературы и тормозили ее развитие.

В работе «Лучше меньше, да лучше» В. И. Ленин писал: «Я думаю, что иначе и не бывало ни при одной действительно великой революции, потому что действительно великие революции рождаются из противоречий между старым, между направленным на разработку старого и абстрактнейшим стремлением к новому, которое должно уже быть так ново, чтобы ни одного грана старины в нем не было. И чем круче эта революция, тем дольше будет длиться то время, когда целый ряд таких противоречий будет держаться»[636].

Наша великая революция действительно являлась крутой, и поэтому противоречия, на которые указал Владимир Ильич, были широко распространены и держались крепко долгие годы, хотя Коммунистическая партия, вооруженная учением Ленина, осознавала и преодолевала эти противоречия.

Мысль В. И. Ленина имеет прямое отношение к развитию советской литературы. В течение 20-х годов наша литература «рождалась из противоречий между старым, между направленным на разработку старого и абстрактнейшим стремлением к новому». К началу 30-х годов основные противоречия оказались преодоленными в процессе самой жизни и были сняты партией в историческом решении от 23 апреля 1932 года.

В первые годы Советской власти литературное движение в стране находилось еще на стадии очень резких противоречий. Напостовцы вели ожесточенную битву за такую – новую, пролетарскую – литературу, в которой не было бы «ни одного грана старины». С другой стороны, А. Воронский, глубоко понимавший значение великих традиций прошлого, высоко и правильно оценивший русскую классическую литературу XIX века и роль современных мастеров художественного слова, отрицал самую возможность зарождения пролетарской литературы в переходный период от капитализма к социализму. Велика роль М. Горького, А. Луначарского, А. Серафимовича, Д. Фурманова, поднявшихся над ограниченностью напостовцев и Воронского и по-ленински понимавших задачи строительства новой литературы.

Резолюция ЦК партии 1925 года сняла ряд существенных противоречий в развитии советской литературы, двинула все литературное дело вперед и определила второй этап пролетарского литературного движения.

Однако и на втором этапе развития пролетарское литературное движение не было свободно от существенных противоречий, которые, будучи непреодоленными, приводили руководителей РАПП к серьезным заблуждениям. Самое глубокое заблуждение, идущее от Пролеткульта и первого поколения напостовцев, состояло в том, что рапповцы исключали возможность перехода огромной массы писателей-попутчиков «на сторону коммунистической идеологии», как утверждалось в резолюции ЦК партии 1925 года и что после подтвердила жизнь.

Ложное убеждение рапповцев в своем исключительном предназначении приводило их к тому, что они не считались с мнением партийной печати, общественных организаций, ученых-марксистов и тем самым поставили себя во враждебное положение ко всей передовой общественности страны. К моменту выхода постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года, когда абсолютное большинство писателей перешло на позиции социализма, стал особенно ощутимым вред, приносимый РАПП общему развитию всей нашей литературы.

Противоречия, не осознанные налитпостовским руководством, в начале 1930-х годов стали кричащими противоречиями, что и потребовало организационного вмешательства нашей партии в литературные дела.

Само по себе пролетарское литературное направление 20-х годов, поднявшее к творчеству тысячи людей из народа, всегда будет расцениваться историками как прогрессивное, народное движение, которое поддерживалось и направлялось нашей партией. Из своей среды оно выдвигало способных руководителей и поддерживало их. Вместе с тем заблуждения и ошибки руководителей, избиравшихся на конференциях и пленумах РАПП, носили такой серьезный характер, в котором проявились антипартийные, антинародные тенденции.

Все это говорит о том, что само пролетарское литературное движение было незрелым и что в целом оно несло в себе основные заблуждения времени и находилось в русле тех противоречий, которые выражали объективную действительность и которые партия преодолевала на каждом новом этапе развития, направляя советский народ на строительство новой жизни. Только в то время и в тех обстоятельствах и могли появиться напостовцы – «эти неистовые ревнители пролетарской чистоты, защищавшие ее с такой яростью, что дай им волю – и нежные ростки будущего советского искусства были бы выполоты начисто!»[637].

К нашему прискорбию, одним из этих неистовых ревнителей был и А. Фадеев. Участие в пролетарском литературном движении в качестве художника и руководителя явилось плодотворной, поучительной школой для него. На Первый съезд советских писателей он пришел обновленным, освободившимся от груза рапповских ошибок, а впереди у него будет немало добрых дел.