Ошибка «2012». Игра нипочём Семенова Мария
Рубен сел, опустил длинные породистые ресницы и долго молчал. Потом негромко произнёс:
– Олег, мне помощь нужна.
– Ну?! – загорелся Краев. – Давай говори! Кому морду бить будем?
– Я даже думаю, – продолжал Рубен, – что помочь мне, кроме тебя, особо и некому…
Таким серьёзным его Краев ещё не видал.
– Давайте не будем! – вспомнил он своё любимое выражение. – Но если будем, то – давайте! Хорош пугать-то, пуганый я… Излагай, братишка, что у тебя стряслось?
– С обычной кровной местью я бы тебя и беспокоить не стал. – Рубен усмехнулся. – Это хоть и неприятная, но всё равно бытовуха. Видишь ли, Олег… есть у меня одна вещь. Ценность, скажем так, скорее духовного плана…
«Икона», – немедля вычислил Краев.
– И вот права на неё предъявил ещё один… господин. О чём сегодня мне и было заявлено. То есть завтра утром, согласно комплексу обычаев, с которыми связана эта вещь, я должен буду за неё биться…
«Не икона», – озадаченно рассудил Краев.
– …С ним самим или с его наймитом, что кажется даже более вероятным…
– Ага, – наконец-то сообразил Краев и повеселел. – Наймит против наймита! А предисловий-то, предисловий…
Рубен улыбнулся ему, точно несмышлёному внуку, спросившему, отчего это погибший на фронте солдат не увернулся от пули.
– Нет, сирели, – проговорил он мягко. – Биться в любом случае буду я, тебя же я прошу быть моим… – он замялся, подыскивая слово, – моим оруженосцем. В одиночку мне там нельзя. И позвать, кроме тебя, некого…
– Как это некого? – искренне удивился Краев. – А крыша Ашота, шефа твоего, на что? Взять за долю малую двух «быков», лучше при волынах, да ещё…
И вот тут Рубен расхохотался, громко, ничуть не стесняясь ни своего неожиданного веселья, ни выступивших на глазах слёз.
– Двух «быков»? При волынах?.. Нет, Олег, стволы там без толку. А также гранаты, пушки и атомные бомбы. И «быков» мне в оруженосцы никак нельзя приглашать… Помнишь, ты в своё время о кастах писал? По-моему, в «Тайном наследии времён»?
– Точно, в «Тайном наследии», – изумился Краев. – А что, неужели читал?
Он больше привык к другому подходу. Все знают, что ты писатель, все при случае хвастаются знакомством, а спросишь, какие книжки читал, и в ответ слышишь стыдливое: «Да я такой жанр не люблю…»
– Читал, – подтвердил Рубен. – Пока шпаклёвка сохнет. Так вот, ты совершенно правильно писал, люди по изначальной сути все разные, каждый приходит в эту непростую жизнь кем-то определённым. И прачка не может управлять государством… Ну а я не возьму в оруженосцы «быка». Меня попросту не поймут… Ну что, Олег, ты решил? Я могу рассчитывать на тебя?
– Конечно, – вздохнул Краев. – Как же я могу отказать почитателю своего творчества?
Ночью он спал плохо, без конца просыпался, подброшенный явственным ощущением – проспал, подвёл!..
Тем не менее в очень ранний утренний час они с Рубеном уже сидели в «Жигулях» на подходе к промышленным задворкам, из тех, какие в Питере попадаются на каждом шагу. Сзади – замусоренный пустырь, справа – тылы гаражей, слева-спереди – выгнутая подковой и здорово накренившаяся ограда заброшенного завода. Классические, то есть, декорации американского боевика. Если герой забредает в подобное место, искушённые зрители заранее знают, что сейчас будет. Взрыв, стрельба, окончательная разборка, явление фантастических сил…
– Значит, так, Олег. – Рубен смотрел мимо Краева, заканчивая инструктаж. – Скоро у тебя возникнет масса вопросов. Так вот, ты не должен ни о чём меня спрашивать, просто прими как данность всё, что увидишь. А после – никому и никогда не рассказывай и тем более не пиши… Люди склонны верить каким угодно выдумкам, правдивый же рассказ будет ими принят за ложь…
– Слово кабальеро, – кивнул Краев. – Могила.
Рубен снял с пояса барсетку:
– Взгляни.
Внутри было три предмета наподобие не то пневматических шприцев, не то детских водяных пистолетов. Красный, зелёный и коричневый.
– Если я буду ранен, но несмертельно, то из зелёного – два раза в сонную и из красного три раза в сердце, – продолжал наставлять Рубен. – А если буду очень плох… или сам того попрошу – из коричневого в любое место, куда придется. Просто нажми на спуск. Понял? Повтори. – Выслушал ответ и отдал барсетку Краеву. – Надевай… Вот теперь всё, пошли.
– Аллах акбар, – проворчал Краев.
Они вылезли из машины, огляделись и зашагали к мёртвому заводу, к пролому в его стене. Дорогу Рубен явно знал – уверенно пробирался среди ковылей, залежей мусора и обломков бетона. С его лица на глазах пропадало всё суетное, поверхностное, сиюминутное. Он готовился. К поединку.
Внутри ограды, когда-то наверняка бдительно охранявшейся, было попросту жутко. Тоже декорации, только не для боевика, пусть и с этакой чертовщинкой, – это место можно было за деньги сдавать для съёмок полновесного хоррора. Или модного жанра «посткатастрофы». О том, что «было» лет через десять после того, как президентский внук случайно нажал на красную кнопочку. Покосившиеся стены, чёрные провалы разбитых окон, непомерно разросшиеся, не иначе мутировавшие от радиации, крапива и лебеда… Лишь густо краснел, будто со стыда, чудом сохранившийся пожарный щит. Может, ему было за державу обидно?
– Сюда.
Рубен миновал проржавевший скелет подъёмного крана, и они шагнули в новые декорации, на сей раз – для фильма про мафию. Просторный цех изнутри напоминал судовой трюм, где киношные злодеи любят покупать и продавать крупные партии наркотиков: ржавый металл набора, колонны света сквозь люки в палубе-крыше… Пришли, что ли? Оказывается, ещё нет.
Рубен взялся за обычный с виду обломок, валявшийся на полу, Краев схватился за другой конец… Бетон, оказавшийся по весу отнюдь не бетоном, легко сдвинулся в сторону. Обнаружилась крышка люка, подозрительно смахивавшего на канализационный. Краев успел мысленно смириться с тем, что придётся лезть в декорации для постсоветской чернухи – вонь, крысы, дерьмо… Однако ошибся. Узкий, тускло освещенный коридор вывёл их с Рубеном прямым ходом на съёмки гонконгского боевика о подпольном турнире по кумите. Недоставало только молодого Ван Дамма, а так всё было в порядке. В центре зала, круглого, точно арена, сидел на стульчике благообразный старик, напротив, по диаметру, виднелись двое амбалов. Один – с голым мускулистым торсом, на редкость впечатляющим, сплошь в вязи татуировок. Да не каких-нибудь примитивных зоновских партаков, призывающих резать актив и мстить прокурору. Краев вгляделся и понял, что лицезреет древнюю тайну. Какую?..
«…Ты не должен ни о чём меня спрашивать, просто прими как данность всё, что увидишь…»
Ох, Рубен. Всё предусмотрел.
Рубен между тем спокойно и деловито раздевался по пояс. И – надо же! – у скромного армянина из хорошей интеллигентной семьи, зарабатывавшего на хлеб маляром в автосервисе, обнаружился торс нисколько не хуже, чем у татуированного амбала. Краеву расхотелось высматривать молодого Ван Дамма, он понял, что сейчас действительно увидит нечто похлеще любого голливудского зрелища. Только не компьютерное, а настоящее и живое.
– Сейчас тебя позовет арбитр, – вполголоса предупредил Рубен. – Если ты ему понравишься, он даст тебе ритуальный нож, и ты принесёшь его мне. Если не понравишься, значит, буду биться без ножа…
– Я вообще-то лопатку принёс, – так же тихо обнадёжил его Краев. – Малую сапёрную… заточенную по уму…
Лично он придерживался мнения, что с подобной лопаткой было в самый раз против любого ножа.
– Спасибо, сирели, – мягко улыбнулся Рубен. – Слышишь, колокольчик звонит? Иди к арбитру.
Колокольчик вправду звонил. Идя через зал, Краев вспомнил школьный последний звонок, произведение Хемингуэя и современный Новый год с его неизменным «Jingle bells». Ну правильно, где же в России русских песен найти…
Бог его знает, что в нём могло понравиться или не понравиться арбитру… Подойдя, Краев поклонился, как полагалось кланяться сэнсэю: с полным доверием, потупив глаза. [76]
Услышал одобрительное хмыканье, поднял голову и увидел старческую руку, протягивавшую ему рукоятку ножа.
«Понравился, – обрадовался Краев, принял нож и, сразу перестав чувствовать себя ряженым дураком, понёс его Рубену. – Ох и ни хрена же себе…»
У него отпали последние сомнения в звериной серьёзности происходившего. Тут совершалась не ролевая игра с её условно травмобезопасными пластиковыми мечами и резиновыми секирами. В ладони у Краева покоился мощный, идеально сбалансированный кинжал с бритвенно-острыми лезвиями. Человеческая рука – не спектральный анализатор, но, право же, было в зримом качестве металла нечто такое, что Краев со всей определённостью понял: этот клинок его разрекламированную лопатку пустил бы на железную стружку. Притом нисколько не затупившись.
Оружие, предназначенное резать и колоть, не имело ни намёка на гарду. [77] Наверное, чтобы было ещё веселее. Ритуал есть ритуал!.. Краев в этом кое-что смыслил. Знал, в частности, с какой такой радости скульпторы и художники предпочитают изображать наших геройских солдат не в плащ-палатках и не в бронежилетах, а с голыми торсами, плюя, в общем-то, на сермяжную правду, и это не оскорбляет наш глаз…
…Всё правильно, но лично он предпочёл бы, чтобы Рубен вышел взывать к Высшей Справедливости хоть как-нибудь защищённым. Ну, если не мифриловая кольчуга а-ля дедушка Толкин, то хоть плащ там, шляпа, перчатка… [78] Как говорится, на Бога надейся, а сам к берегу выгребай. Бой на ножах [79] – та ещё лотерея…
Он отдал Рубену нож и едва не спросил учёного-гуманитария, умеет ли тот с ним обращаться. Хорошо, что не спросил. Посмотрел, как Рубен взял его в руки, и сразу понял – умеет. Вот он кинул его из ладони в ладонь, сделал перевод… [80]
Снова зазвонил колокольчик, и Рубен улыбнулся с какой-то детской простотой:
– Ну всё, брат, рок-н-ролл… Смотри, не перепутай зелёное с красным, а красное с коричневым… Поехали!
И не спеша, вразвалочку двинулся на середину. И пока Рубен шёл, с ним случилась метаморфоза. Потрясённый Краев увидел даже не падишаха в изгнании. Поднимай выше! Осанка Рубена приобрела царственность, которой не даст ни одна корона на свете, у него захотелось немедленно попросить воинского благословения, и непременно на очень правое дело. Чёрные с благородной проседью волосы сами собой собрались в пучок, на торсе выступила вязь татуировки ничуть не менее сложной, чем у противника… Тут Краев испытал озарение и понял, что в действительности татуировка существовала на теле Рубена всегда, просто сейчас ей было позволено себя показать…
Вот дедушка-арбитр убрался в сторонку, бойцы встретились на середине… и начался рок-н-ролл. Против краевских ожиданий – без каких-либо предисловий типа разных там ритуальных расшаркиваний. Стремительный, быстротечный и кровавый. Весь ножевой бой – на ногах, на скорости, на чувстве дистанции. Вошёл, ужалил и отскочил, а главная цель не горло, не глаза, не живот и подавно не сердце – вооружённая рука. Пока у змеи не вырван ядовитый клык, она смертельно опасна…
В этом Краев тоже кое-что понимал. И почувствовал немалое облегчение, сразу заметив, что из двоих, кружившихся на арене, Рубен был гораздо опытнее и быстрее. Вжик! – на пол упал нож и следом три пальца амбала, воздух прорезал сдавленный крик, дедушка-арбитр внимательно повёл бородкой… Каллиграфию татуировок испортили кровавые кляксы…
– Бу-бу-бу, – на удивление спокойно и не по-нашему произнёс Рубен, в интонации его однозначно слышалось: покайся, уйдёшь живым.
Правильно, настоящий воин не отнимает жизнь без крайней нужды… В зале повисла тишина, арбитр кивнул было, но амбал перехватил нож левой рукой и с ненавистью взвыл:
– Бу-у-у!
Ему, как видно, были не нужны ни покаяние, ни прощение. А зря, в последний час не помешало бы… Рубен стремительно сорвал дистанцию, отсёк вооружённую кисть и на всю длину клинка вогнал ритуальный кинжал противнику в грудь.
Целых полсекунды тот ещё стоял на ногах, словно не веря в случившееся, потом обмяк и плавно, без стука, осел на пол. Струйкой побежала кровь. Дедушка-арбитр поднялся и очень торжественно, глядя на Рубена, вынес вердикт:
– Бу-бу-бу…
– Бу-бу-бу. – Рубен поклонился в ответ, мельком посмотрел на поверженного врага и всё той же грозно-величественной походкой направился туда, где стоял Краев.
…На глазах совершая обратную метаморфозу, превращаясь в прежнего, привычного Рубена. Жителя двухкомнатной коммуналки, знатока кавказской кухни и автомобильных шпаклёвок… Вот расплелась изысканная причёска, пропала невиданная татуировка…
– Ну, брат, ты даёшь, – только и смог выговорить Краев. – Ну ты даёшь…
А в самом деле, что ещё сказать? «Монстр, машина для убийства»? «Терминатор удавился»?.. Тьфу, всё мелко, не то.
Ещё Краева прямо-таки распирало от увиденных чудес, но он крепился, оставлял все вопросы – если они будут позволены – на потом. Слово кабальеро – не фиг собачий, его на воздух не бросают.
– Да ладно, просто ножик был хорош… – натянул футболку Рубен. – Правильной заточки. Ну всё, Олег, можем идти. Наша взяла.
Престарелый арбитр забрал оба ножа, протёр их фланелькой и вытащил нечто вроде пульверизатора, каким пользуются в парикмахерской. Только в этом флакончике была явно не «Красная Москва» и не «Шипр». Стоило дедушке один раз пшикнуть на труп, как поплыло страшное зловоние, следом повалил густой дым, ужасающе заскворчало – и амбал стал таять на глазах. Как шоколадная конфета на асфальте в жару…
Краев и Рубен уже карабкались по лестнице, подальше от хоррора. С лязгом приладили крышку, закрыли лжебетоном, вышли из мафиозных декораций в посткатастрофные… Молча забрались в машину, и суета городских улиц показалась Краеву куда менее реальной, чем только что увиденное.Паркуя «Жигули» возле дома, Рубен негромко сказал:
– Тебе придётся всё забыть, сирели. Извини, приказ свыше.
Кому-то там наверху было наплевать на слово кабальеро, и Рубену, чувствовалось, было здорово неловко от этого.
– Кино продолжается, – не обидевшись, усмехнулся Краев. – Ну давай, вытаскивай вспышку. Или мне сотрут память, как Шварцу? [81] Или… – Он замолк, огляделся и немного заспанно улыбнулся Рубену. – А… бари луйс, [82] брат. Ты с работы или на работу? Я вот решил с утра погулять, опять башка что-то болит…
– Ты смотри, не терпи зря, Тамара тебе быстренько укол вкатит, – заботливо посоветовал Рубен. – Нагуляешься, завари чаю покрепче и в холодильник наш загляни. Там вроде ещё пирог оставался… с малиной… Ну всё, побежал я. Удачи тебе.
– Пока, – посмотрел ему в спину Краев, помассировал висок и двинулся через двор.
«Jingle bells, jingle bells», – крутилась у него в голове неизвестно откуда взявшаяся мелодия…
Варенцова. Утечка информации
– А вас, подполковник Варенец, я попрошу остаться. – Генерал подождал, пока опустеет кабинет, закрыл дистанционно дверь, щёлкнул тумблерами системы охраны. Вздохнул, выдержал паузу, негромко спросил: – Ну что, Оксана, как Тихон-то? Говорят, вроде лучше ему?
– Спасибо за заботу, товарищ генерал. – Оксана сразу не поняла, откуда дует ветер, но исполнилась подозрений. – Кушает хорошо… Кормлю исключительно натуралкой: печень, овсянка, говяжий фарш… Рыбку даю…
– Рад за кота, – почесал бровь генерал, – Однако он не просто идёт на поправку, но ещё и ходит внутри охраняемого периметра. В смысле болтается… Вот, почитай, – вытащил он из сейфа папку. – Дурдом какой-то. И смех, блин, и грех.
В папке с грифом «Совершенно секретно» лежали две бумажки – одна за подписью капитана Миловидовой, другая вышла из-под пера майора Хлебниковой. Обе челобитные были на одну тему – о том, что рыжий кот, принадлежащий лично подполковнику Варенцовой, ходит сам по себе, без ошейника и поводка, огрызается, рычит и вообще проявляет замашки «вуайериста и зооманьяка» – рвётся, будто ему там валерьянкой намазано, в женский туалет на третьем этаже. А ещё этот рыжий вышеозначенный кот…
– Да, – оторвалась от чтения пасквиля Оксана. – Шедевр. А вообще-то ведь всё правильно, кот гуляет сам по себе. Без ошейника и поводка… да ещё и без намордника, во жуть-то где… Олег, – посмотрела она внимательно на генерала, – давай уже, признавайся. Разговор ведь не о коте? Ну что там у нас приключилось такого нехорошего?
Она давно знала, что все серьёзные разговоры начальство начинает издалека.
– У нас, Оксана, утечка информации, – тяжело вздохнул генерал. – Голову сломали, а где, что – не можем понять. Вероятно, радиозакладка, активизирующаяся на голос. Думали даже на твоего Тихона… Ну, что ветеринар вживил ему что-нибудь… Проверили обоих, всё чисто. В общем, подключайся. Сама понимаешь, нам утечки смерти подобны.
– Есть подключиться, – согласилась Оксана и посмотрела на часы. – Олег, я пойду, а? Тишка небось уже процедуру ждёт…
Кот действительно в нетерпении переминался у двери её кабинета. Будучи впущен, он вспрыгнул на стол и выгнул спину, подставляя хозяйским рукам истерзанную уколами холку. Вот так-то, вместо того, чтобы удирать и забиваться под мебель.
Оксана раскупорила флакон, набрала большой шприц, осторожно проколола иглой крепкую кошачью кожу.
– Поехали… – И принялась запускать Тихону прописанный доктором физраствор. – Опаньки, хорошо пошло.
Шприц был размером чуть не со стакан, так что после инъекции на холке у Тихона получался временный горб не хуже верблюжьего, но кот против этого не возражал. Сидел с блаженным видом, жмурился, урчал и улыбался. Его можно было понять. Моча отходила ещё плохо, интоксикация не сдавалась, а физраствор уменьшал концентрацию шлаков, отчего Тишке сразу делалось легче. Кто знает, что такое почечная колика, поймёт его без труда…
– Ну вот и всё, – закончила процедуру Оксана. – Иди дальше подглядывай за этими дурами. Вуайерист ты наш. Зооманьяк…
А сама вдруг подумала, что кот – животное древнее, очень мудрое и местами даже священное. Станет ли он что-нибудь делать просто так, без веской причины?..
Варенцова. Спустя три дня
– Итак, начнём, – раскрыла папку с грифом «Хранить вечно» Варенцова. – Вначале преамбула, вроде бы к делу не относящаяся. Капитан Миловидова и майор Хлебникова мало того что близкие подруги, так ещё и заядлые курильщицы, предпочитают сигареты марки «Кент», «Салем», «Мальборо» и «Ротманс». А курительное место у них – та самая уборная на третьем этаже. Позавчера они провели в ней в общей сложности один час четырнадцать минут, вчера – на три минуты больше, сегодня – уже без малого полтора часа…
– Час четырнадцать минут? – удивился генерал и нехорошо нахмурился. – А когда же они работают?
– Очень может быть, что совмещают приятное с полезным, – усмехнулась Оксана. – И им, естественно, не нравится, что какой-то там кот в двери скребётся. А теперь главное… – Она сделала паузу. – Кошки активно реагируют даже на слабые электромагнитные поля. Если чисто гипотетически предположить наличие в туалете активизируемой голосом радиозакладки…
– Так, – мягко прервал её генерал, и глаза блеснули из-под очков. – Думаю, наши дуры ничего особо не совмещают, просто болтун – находка для шпиона… Проверим, естественно. Давай, Оксана, мобилизуй кота.
Варенцова. Через 23 минуты 17 секунд
– Внимание, это Первый, – раздался в рациях голос генерала. – Начали.
Дюжий капитан из службы внутренней безопасности ловко толкнул дверь, и Оксана спустила с рук Тихона. Рыжая молния метнулась внутрь… из туалета отозвались гневные женские голоса, дуэтом призывавшие кастрацию и живодёра. Кто бы мог подумать, что их неожиданно перекроет кошачий рык, такой мощный, что, казалось, в сортире госбезопасности подал голос тигр.
– Мама!.. – завопили внутри.
– Чёрт! – Оксана отстранила капитана и рванула в удобства. – Стоять!
Внутри стлался волнами табачный дым, пластались по стенке Миловидова и Хлебникова, а в крайней кабинке по левой стороне раздавались ужасающие звуки. Это Тихон, утробно, по-тигриному рыча, драл когтями что-то за унитазом. Вот он успокоился, издал победный клич и с гордо поднятым хвостом явился на свет Божий.
Он нёс в зубах нечто похожее на пуговицу.
– А ну-ка дай сюда… – посмотрела Оксана и сразу объявила в рацию: – Первый, это Вторая. Есть контакт. Повторяю, контакт есть.
– Ну вот и ладно, – выдохнули в эфире, – давай на базу. У нас тоже порядок. Как в танковых войсках – наиполнейший…
И все пошли: Миловидова, Хлебникова и дюжий особист в одну сторону, а Варенцова с Тихоном – в другую, в генеральский кабинет. Атмосфера там была приподнятая, причём не только благодаря пуговице, извлечённой из гальюна. На мониторе у генерала шло радующее душу кино, записанное камерами наблюдения. Вот из припаркованной на улице неприметной «Тойоты» отчаянно выскочил, держась за уши, мужчина в чёрном… Резво обежал машину, снова сел, легковушка взвизгнула шинами… Да не тут-то было. Путь «Тойоте» перерезала серая «Волга». Выскочили люди в камуфляже, облепили иномарку… Взяли кого надо под белые руки, сунули в багажник «Волги»…
На экране не хватало только надписи: «хеппи-энд».
– Чёртовы конкуренты, – прокомментировал генерал. – Никак им не живется спокойно. Ишь, Тихон-то как рявкнул в микрофон, у мудилы этого грешного аж уши свернулись… Молодец, котишка, герой. А помнишь, Оксана, в Англии котам за качественную ловлю крыс присваивали звание сержанта? А наш чем хуже? Во какую крысу поймал, целого шпиона. Слышь, рыжий, будешь лейтенантом, прокалывай звёздочки на ушах!
А что, Тихон не возражал. Главное, ему дали-таки прикончить мерзкую штуку, которая так раздражала его. Теперь можно было и отдохнуть на хозяйских тёплых руках. И следующая процедура совсем скоро…
Песцов. Посёлок Агалатово
На чердаке было хорошо. Уютно, сумрачно и спокойно. По крыше барабанил дождь, ветер силился отломать кусок заржавленного карниза, пахло пылью, старым деревом и немного сыростью, как и полагается в заброшенном жилье, температура в котором давно сравнялась с забортной. Однако сверху не капало, так что лежать на подстилочке и смотреть в оконце было совершенно не в тягость. Вот если бы ещё не сутки напролет, да не в цейсовскую могучую оптику…
– Ох, грехи мои тяжкие… – Песцов положил бинокль, сел, принялся массировать глаза. Потом вытащил офтагель, закапал, немного подождал и снова приник к окулярам. – Ну, есть что новенького, а?
Вот уже четыре дня он плотно занимался объектом. Домиком-пряником, теремом-теремком в терминах Надежды Константиновны. Располагался тот в полусотне вёрст от города и представлял собой бывший детский санаторий. Надо думать, менее целебный и знаменитый, чем «Солнечное» или «Дюны», но дети примерно песцовского поколения исправно здесь отдыхали. В эпоху реформ врачи, нянечки и ослабленные дети куда-то тихо слиняли, а санаторий со всеми потрохами был продан неизвестно кому, и вместо зелёного штакетника по периметру вырос бетонный трёхметровый забор. И никто не мог знать, что за тайная жизнь там происходила, пока по соседству не начали строить особняки, по которым эту часть Агалатова прозвали «Рублёвка light». Судьба особняков складывалась по-разному. Кто-то строился и вселялся, кто-то строился и продавал, кто-то, не рассчитав финансовых сил, вообще бросал дело на полпути. Песцову повезло. Неподалёку от бывшего санатория обнаружился как раз такой недострой. Законсервированный до лучших времён и, видимо, из-за туманности каких-либо перспектив – неохраняемый. С его чердака вполне возможно было полюбопытствовать. Что Песцов и делал.
И чем больше наблюдал, тем сильнее проникался чувством, что за забором нечисто. В самом прямом и непосредственном смысле этого слова. Правду сказал мудрый Александр Григорьевич – тот ещё был домик-пряник, терем-теремок… В направленном микрофоне с параболическим отражателем – тишина. В лазерной подслушивающей системе – ноль. Микрофон-стетоскоп для прослушивания сквозь стены молчит, как тамбовский партизан. Противоударный, заброшенный на территорию «жучок» не подаёт никаких признаков жизни. Только-то и остаётся, что лежать вот так на пузе и наблюдать. Днем, ночью, в инфракрасных лучах и в видимом спектре. И чувствовать, как начинает ехать крыша: объект ясно различим и вполне обитаем, но при этом ни тепла, ни звука не излучает. Словно кто его накрыл толстым пуховым одеялом с абсолютной прозрачностью. Гектара этак на два…
– Ты, касатик, не робей, не ссы и не сомневайся, – морально поддержала Песцова Надежда Константиновна. – Ты себе думай не о том, чего всё равно не уразумеешь, а о тех, кто в теремке обитает…
И Песцов продолжал наблюдать. В бывшем санатории, вернее, в его административном корпусе блока обретались трое мужиков – крепких, плечистых и… совершенно неправильных. Ну не бывает такого, чтобы три мужика, с виду далеко не интеллектуальная элита, не пили водки, не водили баб, не играли в карты, а главное – ни ногой с территории. Даже за жратвой. С осени они, что ли, закормленные или, может, молитвой и Святым Духом? Да нет, причина была скорее всего совершенно иная. Мало-помалу у Песцова создалось впечатление, что ребятам было просто не выйти. Словно скорпионам, брошенным умелой рукой в террариум с высокими стеклянными стенками.
– Они, стервецы, живучие, сколько ты их ни режь, – высказалась в плане мужиков Надежда Константиновна. – Нужно или хребет ломать, или жабры рвать, или башку откручивать. И ещё они в темноте видят. Так что, касатик, смотри, построже там с ними, без компромиссов.
Помимо громил, за забором имела место собака. Огромный чёрный кобель. Неведомой породы и тоже совершенно неправильный. Он не лаял, не рычал, не бежал к миске, не присаживался по нужде… и бродил, бродил, бродил строго кругом, по периметру забора. Уходил на отдых лишь в полночь, как-то втискиваясь в щелястую будку величиной со скворечник. Отверстие в ней, кстати, было почему-то не круглым, а в виде ромба, каким принято помечать бубновую масть…
Вечер выдался пасмурный, хмурый, луну прятали тучи.
Прочитав про себя все стихи, которые помнил, Песцов поднялся, развернул обёртку, давясь, впихнул в себя осточертевший приторный «Баунти» – для глаз, – снова лёг и уставился в бинокль ночного видения. Прибор был замечательный, очень дорогой, со специальной подсветкой и электронным приближением. Только хрен – одеялу, куполу, стенкам террариума на заокеанскую технику было плевать.
Плюнул в конце концов и Семён. Встал, прислушался, собрал вещички и медленно, не поднимая пыли, пошёл по чердаку к лестнице. Спустился, тихо открыл окно, выбрался на улицу и прикрыл за собой рамы. Дальше – между скелетов яблонь, через хлипенький забор, по сельским пустынным улицам к трассе. Там, на неприметном съезде в лес, стояла его вторая машина – серый «Жигуль»-семёрка. Автомобильчик кое-что видел на своём веку, однако, на зависть сверстникам, заводился с полпинка и бегал, когда было надо, ещё как резво. При этом внешне – скромненький, ржавенький, с убогими обводами, не вызывающий каких-либо вопросов, кроме разве подробностей происхождения талончика техосмотра…
Питерское начальство традиционно держало казённые дачи, а ныне держит собственные дома в Курортном районе и ездит туда по Приморскому шоссе. Соответственно, Приморское шоссе у нас испокон веку гладкое и ухоженное, его всегда вовремя ремонтируют и вообще содержат в образцовом порядке. Приозёрской трассе в отношении начальственных обиталищ повезло существенно меньше. Есть, конечно, несколько точек, куда же без этого, но туда хозяев и гостей доставляют вертолётами. Вертолёты весело стрекочут над головами автомобилистов, чьи железные кони теряют подковы на рытвинах и поперечных трещинах, избороздивших старый асфальт.
Добравшись до Осиновой Рощи, Песцов с большим облегчением запарковал «семёрочку» возле конноспортивного комплекса, который, как он знал, ночью охраняли злые собаки. И зашагал дальше пешочком, минуя пост ДПС. Лучше ножками по дороге, чем светить ментам без надобности автомобиль!
Третья машина, голубая «Нива», дожидалась его на парковке у нового «Максидома». Вырулив на свободную в этот час Кольцевую, Песцов прибавил газу и начал было размышлять о макаронах по-флорентийски (с сыром, анчоусами, гренками, ветчиной, в томатно-оливковом соусе… ох…), а также о щах с потрошками и томлёной картошке с хрустящими «Охотничьими» колбасками, которые подавали в «Русском дворе»…
Полёт его гастрономических фантазий был прерван звонком. Прорезалась Надежда Константиновна.
– Ты, касатик, где? – осведомилась она. – А, хорошо, ладно, молодец. Поворачивай оглобли направо, там после метро сквер. Напротив сортира стопори, подойду через пять минут. Ну всё, давай, голубь мира, лети.
Песцов содрогнулся, поняв, что аппетит у него отшибёт всерьёз и надолго, непроизвольным движением заранее включил вентилятор… и поехал, как велели, к сортиру.
Надежда свет-Константиновна была уже на месте. Во всей красе и несравненном благоухании. На самом деле умом Песцов уже понимал, что и вонь, и манеры, и жуткий гардероб являли собой не более чем камуфляж. Защитную окраску. Иногда он ощущал позывы праздного любопытства – какая ты на самом деле, вот что интересно бы знать?.. – однако по большей части ему хотелось забыть о говённо-могильной старухе и никогда больше не вспоминать, и нынешний момент исключением не был.
Вот Надежда Константиновна залезла в машину, стукнула палкой, поправила шляпку и этак по-матерински уставилась на Песцова:
– И-и, как ты, касатик, осунулся, с лица спал. Всё в трудах да заботах. На-кась, голубь, поклюй хлебушка, съешь-ка ты пирожок. С требухою да с ливером, я бедным пекла… – И она взялась было за котомочку, брезентовую, истёртую, напоминающую солдатский грязненький сидор. – Щец, да с потрошками, уж ты извиняй, не варила…
Излишней брезгливостью Песцов не страдал никогда, но при мысли о щах с пирожками из её рук ему захотелось выскочить из машины и блевануть – не в сортире, потому что до туда ещё надо было успеть добежать, – а за ближайшим кустом.
– Благодарствую, – ответил он деревянным голосом. – Сыт. И вообще, пост держу.
– Ну, касатик, как знаешь. – Старуха усмехнулась. – С тобой говеть не собираюсь. Потому как организму требуется белок. Работа вскорости предстоит адова – в домик-пряник идём во вторник, на следующей неделе. Так что, касатик, бросай свой пост и берись за ум. Точнее, за макароны заморские, в соусе, да за колбаски «Охотничьи». Готовься давай, какой стол, такая и музыка. А я пойду пироги детям отдам…
Тут она вдруг подмигнула – настолько не по-старушечьи, что Песцов вздрогнул. Вышла и, распугивая прохожих, двинулась к метро. Семён опустил в машине оба окна, натянул на уши воротник свитера и поехал дальше, надеясь, что запах подвала с крысами не успел навсегда впитаться в сиденье. Готовиться – значит, готовиться. И дело было не только в белках.Варенцова. Плохие известия
– Ну всё, товарищи офицеры, все свободны, – отпустил начальников отделов генерал. Коротко вздохнул и посмотрел на Варенцову. – А вас, товарищ полковник, попрошу остаться. – Подождал, пока все выйдут, снял очки, подышал на стёкла, начал драить замшей. – Плохие новости, Оксана. Судья Клюев изменил Брянцеву меру пресечения. Отпустил под залог. Ещё вчера…
– Что? – не поняла Оксана. – Как изменил?
– Как-как. Как обычно, – усмехнулся генерал. – Согласно ходатайству защитничков, своим мотивированным постановлением. Судья он, блин, или не судья?.. Брянцев у нас, оказывается, тяжело болен, социально не опасен и помешать установлению истины или продолжать преступную деятельность не в состоянии. Совсем плох. Только вот бегает хорошо. Во всяком случае, по месту регистрации его уже нет. Кто бы сомневался…
– Вот пидор в мантии, – не удержалась Варенцова. – Олег, это ж что ж такое делается-то, а?
Генерал промолчал, хотя ругаться стоило – и по-чёрному, и по-матерному, и во весь голос. Мало того что майор Наговицын погиб, скотина Панафидин ушёл и операция фактически провалилась, так судья ещё и отпустил единственную зацепку – задержанного Брянцева, курьера-связника. И к гадалке не ходи, по указке из державного высока. Ведь красная ртуть – это вам не хухры-мухры. Стратегический секрет нашей родины. А там, где государственные тайны, там крутятся ой-ой-ой какие деньжищи…
– Ты, Оксана, у меня вообще-то смотри, – генерал помолчал, кашлянул, – не наломай дров. Я ведь тебя знаю… Судейский-то этот, верно, не сам по себе, равно как и Панафидин. Плетью обуха не перешибёшь. Наговицына самому до слёз жалко, славный был парень… Эх, блин, скорей бы…
Эту загадочную фразу Варенцова расшифровала без труда, ибо отлично знала светлую генеральскую мечту: не дожидаясь повышения, выйти в отставку, засесть на девяти сотках в Орехове и никогда не включать ни телевизор, ни радио. Слушать только птичек на ветках и дождь по крыше. Ставить в печку чугунки, а газеты использовать исключительно на растопку… А не пошло бы всё к ядрёне маме? Прилетит астероид, так узнаем и без газет…
– Понятно, товарищ генерал. Есть не наломать дров. – Варенцова поднялась. – Разрешите идти?
– Еще раз говорю – не лезь, – мрачно глянул генерал, засопел и ударил по больному: – Глеба вспомни. Вспомнила? А теперь иди.
И Варенцова пошла. К себе в отдел. Атмосфера там была конкретно похоронная – у плохих вестей очень длинные ноги. Никто в глаза начальнице не смотрел. Кто пялился в пол, кто в бумаги, а кто в ближайшее будущее. Стоит ли, как Паша Наговицын, получать пулю в живот, чтобы потом какая-то сволочь из суда одним росчерком поставила жирный крест на всём, за что ты погиб? Осталось ли у богоспасаемого отечества хоть что-то святое?.. И что есть отечество? Берёзка в поле и туман над Невой – или чья-то жадность в макияже патриотических лозунгов?.. Чему служим, ребята?..
– Петенька, зайди, – вызвала Оксана в свой кабинет Седова. – Значит, так, слушай меня внимательно. Есть у городской Фемиды служитель один, некий Николай Васильевич Клюев… Что, наслышан? Полностью в курсе? Ну, значит, мы друг друга поняли. В общем, я хочу знать об этом Николае Васильевиче всё, вплоть до того, как часто он меняет носки. Он мне нужен даже не голый – вывернутый наизнанку… Ты, Петр Борисович, меня ясно понял?
Последнюю фразу Варенцова произнесла тихо, но так зловеще, что у Пети мурашки пробежали по спине. Пантера собиралась выпустить когти. Он подготовит ей трамплин для прыжка…
И в который раз останется в стороне…
– Куда уж, Оксана Викторовна, ясней-то, – поднялся Седов. – Разрешите выполнять?
– Выполняйте, – посмотрела ему в спину Варенцова, достала телефон и набрала номер Толи Воробьёва. – Анатолий Дмитриевич, привет. Что, по голосу узнал? И рад?.. Я тоже… Хотя вообще-то радоваться особо нечему. Паша Наговицын погиб. Да, скоро девять дней. Нет, лучше не по телефону. Да, давай. Да, знаю. Хорошо, буду через час. Ну всё. До встречи. Пока.
Слышимость по мобильной сети нынче хрустальная, не то что по городской, и Оксана явственно расслышала, как заскрипел зубами Воробьёв. Ещё бы, они с Наговицыным когда-то были напарниками. А за напарников не только американские полисмены встают на дыбы. Не всё кругом продаётся и покупается. Есть и святое…
Краев. Кочан с корешками
– Хм, давление в норме, рефлексы тоже… – Васька Гусев подмигнул Краеву, сел и принялся заполнять историю болезни. – Ну а дальше будем смотреть.
Ох, течёт время. В школе, помнится, Васька был тощим, вечно взъерошенным обормотом, двоечником и разгильдяем, бедой учителей. Он и сейчас не особенно растолстел, но в коридоре персонал в белых халатах вытягивался перед ним в струнку. Кому, стало быть, Васька, а кому – Василий Владимирович… А вот голова полысела. Наверное, от избытка ума. На сей счёт, кстати, без шуток. Где интенсивный мыслительный процесс, там усиленное кровоснабжение, а с ним и повышенный теплообмен…
– Ну что, с Богом. – Гусев поднялся, коротко вздохнул, сунул ручку в нагрудный карман халата. – Посмотрим на эмэртэ, [83] отчего это твой кочан безобразничает.
Ручка у него была роскошная – «Паркер», не иначе подарок благодарного клиента. А халат – безупречно отглаженный, зеленоватого, хирургического оттенка.
Томограф находился на первом этаже, в удивительно уютном, вовсе не пугающе медицинском помещении. И присматривала за ним миловидная, круглолицая дама, чем-то похожая на добрую воспитательницу из детского сада.
– Зинуля Викторовна, это мы, – бодро сказал ей Гусев. – Помните, я настоящего живого писателя обещал к вам привести? – Дама расцвела, во все глаза разглядывая настоящего живого писателя, а Васька деловито повернулся к Краеву. – У нас, брат, здесь порядок, как в аэропорту: всё железо долой, мобильник выключить, часы снять. Обувь тоже снимай и давай ложись вот сюда. На спинку!
Оставшись в одних носках, Краев осторожно шагнул за матовую стеклянную перегородку. Устроился на удобном анатомическом ложе и, слегка робея, приготовился отдаться в объятия томографа. Помнится, в каком-то классе у них был в одном из учебников, кажется по физике, параграф о мирном использовании атома. И картинки при нём. В частности, рисунок человека, лежащего под массивным аппаратом для рентгеновского просвечивания. Так вот, балбес Васька, Олежкин сосед по парте, немедленно дополнил рисунок здоровенным сверлом, нацеленным из аппарата прямо в пузо больному… Почему-то Краеву часто вспоминался этот рисунок, и вот… «Не думал, не гадал он, никак не ожидал он…»
Щёлкнула закрываемая дверь, Зинула Викторовна нажала клавиши, на голову Краева надвинулось что-то хитрое, массивное, негромко урчащее. Процесс пошёл – ядерный магнитный резонанс принялся считывать из писательских мозгов ещё не придуманные сюжеты. Краев лежал и вспоминал, как они с Гусевым были влюблены в первую красавицу класса. Дрались в кровь, гнусно домогались, приглашали в кино и кафе-мороженое. Ленке было не до сопляков – она была влюблена в учителя физкультуры. Десять лет спустя Краев увидел её на вечере выпускников. Двойной подбородок, аляпистый макияж и третий развод…
Наконец урчание стихло, зажглась зелёная лампочка, Краев с облегчением поднялся, надел туфли. Снова щёлкнула дверь, появился Васька с помощницей.
– Ну что? – жизнерадостно осведомился одноклассник. – Страшнее пуль душманских?
Он сразу показался Краеву слишком уж бодрым.
– Спасибо, – сказал он врачихе, чуть было не назвал её «Зинулей Викторовной», но постеснялся.
– Да уж не за что, – отозвалась та. Кивнула и сразу уткнулась в монитор. Добрая воспитательница, которую кто-то очень расстроил.
Снова пошли по лестнице, теперь уже наверх, в гусевские апартаменты. Там было все по-прежнему – скучно. Неслышно работал кондиционер, мерно постукивали часы, на экране ноутбука, оставленного на столе, менял красивые пейзажи скринсейвер.
– Присядь, Олег. – Гусев помолчал, прокашлялся, глянул исподлобья. – В общем, так. Тебе в больницу надо, в стационар. С направлением помогу…
Взгляд у него был какой-то бешеный, затравленный, полный безысходной тоски, чувство собственной беспомощности явственно читалось в нём.
– Постой-ка, Вася, постой, – нахмурился Краев. – Хорош туман напускать. Давай колись, что там у меня в башке высветилось. В обморок небось не грохнусь. – Васька открыл рот, но Краев поднял руку. – И про врачебную этику ты мне не втирай! Я на эту вашу этику ещё в Афгане положил, когда мне ногу штопали без наркоза… Ну, не тяни, режь!
– Режь… – угрюмо сгорбился Гусев. – Если бы! Опухоль у тебя. В мозгу. Неоперабельная. Нету на сегодняшний день таких технологий. Современная медицина может только до некоторой степени продлить тебе жизнь и уменьшить боли. В условиях стационара…
«Вот так. Вот оно и случилось. То самое, о котором все знают, что оно однажды произойдёт, но – не прямо сейчас, не здесь, не со мной…»
– И сколько у меня… ещё времени? – ощущая странное спокойствие, поинтересовался Краев. – В смысле, не до полного конца, а пока меня ещё не полностью скрючит?
«Тьфу ты, блин, говорить уже разучился…» На самом деле, если хорошенько разобраться, он знал это давно. Может, подсознательно, но – знал.
«Все там будем. Рано или поздно. Важно только – как…»
– Думаю, месяца три-четыре, максимум полгода, – буркнул Гусев. Правду говорят умные люди: никогда не берись лечить родственников. И близких друзей. – Точней не скажу. Одно знаю определённо: прогноз самый неблагоприятный. Так насчёт больницы…
– Ага, – сказал Краев. – Щас. Малой скоростью в небеса, как капуста на овощебазе? – Краев, как и всё их с Гусевым поколение, в своё время изрядно отработал на тех самых овощебазах, и однажды его поразило зрелище: кочан, с одного конца уже гнивший и невыносимо смердевший, как способна смердеть только гнилая капуста, с другого ещё пытался выпускать корешки из срезанной кочерыжки. – Не, Вась, то есть спасибо, конечно… Но как кочан – не хочу…
«Вот сука судьба. В бэтээре горел, в засады попадал, на мины наступал – и ничего, жив остался…»
– Ладно, – быстро посмотрел на него Гусев, сел, принялся выписывать рецепты. – Вот это каждый день. Вот это в момент приступа боли. Вот это…
– А знаешь, Вася, что интересно, – неожиданно усмехнулся Краев, – где-то я читал, будто рак мозга – профессиональный недуг шахматистов. А я шахматы терпеть не могу…
– Дурак!!! – прорвало Гусева, да так, что «Паркер» затрясся и запрыгал в руке. – Клоун тряпичный, шут гороховый!.. Я ему о жизни и смерти, а он шутки мне шутит!.. – Гусев запнулся, помолчал, скрипнул зубами. – В общем, если станет совсем хреново, звони… Попытаюсь хоть что-нибудь…
«Если, – мысленно передразнил его Краев. – КОГДА…»
Вслух он сказал:
– Слушай, там небось денег надо… За агрегат, за осмотр…
– Вот я и говорю: дурак, – не то чтобы обиделся, просто констатировал Гусев. – Катись. – И уже в спину ему тихо пробурчал: – А Ленка, задрыга, того не стоила…
«Сходил, называется, с одноклассником повидался, – точно заведённый, твердил Краев по дороге домой. – Сходил, называется…»
Всё-таки его понемногу начинало колбасить. Страшно это, когда впереди – ничего. Совсем ничего. Грамотные небось, телевизор смотрим, книжки почитываем… Знаем, что опухоль мозга – это беспросветные муки и паралич, потом слепота и угасание разума. Будущее отменяется.
«…А значит, живи настоящим. Совершенно свободно, вне всяких законов, традиций и предрассудков. Всё равно терять нечего, а значит, нечего и бояться. И некого…»
– Смирно, – подошёл Краев к зябнувшему на перекрёстке гаишнику. Резко спросил: – Фамилия?
– Инспектор дэпээс гибэдэдэ гувэдэ старший прапорщик Козодоев… – автоматичски ответил тот, после чего спохватился: – А вы сами-то, гражданин, кто будете, а? Кто? Что? Хрен в пальто? А ну стоять! А ну документ покажь! А ну…
Краев удалился – раскованно, безбоязненно и безнаказанно. Только на душе почему-то стало противно.
«Может, окружить себя, по совету Булгакова, рьяными собутыльниками и хмельными красотками? Да и прожигать, что осталось от жизни, сколько хватит денег, энтузиазма и сил?..»
Ещё противнее, чем вытаскивать фигу из кармана перед несчастным гаишником.
«Или удариться в благочестие, истинно уверовать, совершить паломничество к святым местам и вот там, где-нибудь в тернистом пути…»
Он представил себе эту картину, и его замутило.
«А что, если форсировать события и не затягивать решение вопроса? – Краев усмехнулся, впрочем невесело. – Нет, не дождётесь. Я ещё с поля боя не удирал, в штаны наложив. Если уж воевать, то до конца. Постой, постой…»
От внезапной мысли он даже остановился – ну да, всё правильно, воевать нужно до конца.
«Так. Поеду в Пещёрку. К этому чёртову монастырю, или что он на самом деле такое. И буду, сколько хватит сил, писать эту чёртову книгу. Хоть перед занудой совестью в грязь лицом не ударю…»
Ну а уж когда припрёт – можно и уйти. Выбрав местечко подальше от людского участия. Там, в болотах, подобных местечек небось…Песцов. Крысид и ностальгия
– Ну, давай, моя девочка, давай. – Песцов посмотрел на термометр, качнул головой и придвинулся поближе к крысе. – Ну, давай уже, время пришло…
Крыса была большая, серая и не просто дохлая, а очень дохлая. Она висела вниз головой. Вот уже три дня висела на змеевике в ванной. Вносила свой посильный вклад в мокрое дело. Только вот что-то плохо вносила. Кажется, и температура соответствовала, и влажность, и сроки… а толку ноль. Ну и как прикажете идти на мокрое дело, когда всё так сухо?
Песцов сокрушался и был близок к отчаянию, ему хотелось надавить на крысу – в буквальном смысле, не в переносном. Он удержался, давить было нельзя, ибо законы мироздания неумолимы. Всё должно совершиться само, в гармонии, без насилия над природой. Иначе толку не будет, а будет эрзац, выдаваемый за достижение прогресса.
Он окончательно решил отлучиться из ванной, где просидел почти безвылазно последние семь или восемь часов, когда ЭТО всё же свершилось. Уже взявшись за ручку двери, Песцов оглянулся и увидел, что на носу крысы стала набухать большая мутная капля.
Читать бесплатно другие книги:
