Меняю бред на бренд Нецкая Наталья

Часть первая

Лиза

Его звали Данил, она звала его на французский манер – Даниель. Он был писателем, месяцами мог не выходить из их съёмной маленькой квартиры, где создал свой сказочный мир. Он много путешествовал по странам, привозил оттуда камешки, песок, шляпы и прочие романтические безделушки. Он любил вместо кофе пить холодное шампанское по утрам, закуривать вишнёвую сигариллу и слушать, как капли дождя бьются об асфальт. Он специально выбрал первый этаж, чтобы в открытое окно слушать тот мир, такой другой и суетливый, мир столичного мегаполиса. Интроверт по натуре, он жил своей внутренней жизнью, которая была только его и приобретала только те краски, какие он сам хотел. Когда он писал весёлое, он рьяно стучал клавишами и смеялся, когда грустное – плакал. Данил настолько увлекался своим творчеством, что забывал даже есть, пить и убирать постель. Это была настолько увлекающаяся натура, что порой он сам не знал, где правда, а где вымыслы его буйной фантазии. Ночами он плохо спал, в голове возникали сюжеты, герои, образы, тексты сами просились на бумагу. Он, сонный, хватал ручку и быстро записывал всё, что пришло в голову, и только тогда ложился спать до утра. Утром первым делом он садился за компьютер и печатал ночные записи. Ему прочили большое будущее, и он сам в глубине души знал, что таким оно и будет. Но его это мало волновало, больше его беспокоили одиночество и вечная неудовлетворённость жизнью.

Его подруга Лиза – Лизавета, Лизонька, Лизка – жила вместе с ним пять лет. А ему казалось, что всю жизнь, что он даже родился сразу с ней в сердце. Он любил её, но какой-то своей любовью, хотел всегда сделать её другой. Он хотел видеть Леди, мисс Совершенство, но Лизка была обычной земной девушкой. Без выпендрёжа и затей. Его Лизка. Любимая земная Лизка.

По ночам Лиза укрывала писателя тёплым пледом и баюкала его на своей груди, когда он плакал или кричал во сне. Ему часто снились страшные сны. Лиза была ему как мать, сестра и друг. Он же хотел любить в ней ещё и Женщину, но Лиза упорно не хотела ей становиться. Она работала в офисе, носила исключительно джинсы и ботинки на плоской подошве, не красила своё лицо и, когда он изредка уговаривал её надеть платья, привезённые им, выглядела неуверенно и комично. Ну не умела его Лизка быть Леди, а может, просто не хотела.

Вечерами, когда она возвращалась с работы, он готовил ей еду, зажигал свечи и говорил о высоком. Лиза всегда мучилась вопросом, в чём смысл её жизни, а Даниель свой смысл знал: писать, писать, писать! Даниель ругался, что она мало читает, не работает над собой, мало думает. Она отшучивалась или говорила, что устаёт и ей не до этих философских бредней.

Он любил Лизу физически до изнеможения, придумывая разные варианты любви, Лиза могла только подыграть, но никогда не предлагала свою игру. Она была фригидна. Не то чтобы ей ничего не нравилось, просто она считала это неважным, говорила, что нужно думать о душе, а секс – это всё пустое.

Даниель был сластолюбцем, и то, что Лиза не могла ему дать, угнетало его с каждым днём. Он чувствовал себя ненужным, отвергнутым, больным талантливым ребёнком. Но уйти от Лизы не мог, потому что она была для него всем. Он доверял ей, писал о ней, думал о ней.

Да, он ей изменял, но это были лишь физические измены, и даже тогда он думал о Лизе. Его любили женщины, им восхищались, называли секс-символом, но он всегда оставался холоден к их телам, а тем более – душам. Занимаясь с ними сексом, он как будто мстил Лизе за её холодность и повышал свою самооценку. Почему бог дал ему такую женщину, он не знал. Может, как наказание за свою прежнюю жизнь Дон Жуана?

Лиза собрала чемодан Даниеля, дала кучу наказов, что не забыть и так далее, и, крепко обняв, отправила его в длительную командировку. Он выпускал свою очередную книгу, которая должна была стать бестселлером.

Два месяца упорного труда и одиночества – и Даниель так заскучал по своей «ледышке» Лизе, что начал её просить писать ему длинные письма. Она отвечала, что не умеет писать, как он, но всё ж написала:

«Мой муж. У меня есть муж. Он капризный, вредный и очень красивый, потому что он писатель.

Мы вместе уже пять лет. А может, и всю жизнь. Такое ощущение, что я сразу родилась с ним в сердце. Его имя – Даниель.

Я очень люблю его. Это мой самый родной и дорогой человек.

Мой Данечка уже второй месяц в командировке. Он творческий человек, живёт эмоциями. Этих самых эмоций ему подчас очень не хватает.

Мы разные. Но, как говорят, противоположности притягиваются.

Мой писатель – очень интересный человек, много читает, любит придумывать разные интересные проекты. Есть одна проблема. Он одиночка в душе. А мне так хочется, чтобы он понял, что у него есть я. И я всегда буду рядом, буду поддерживать его, какой бы очередной бредовый проект ни пришёл ему в голову. Я его очень-преочень люблю. И, если надо, убью за него.

Мне тут предложили философию жизни, вернее, её смысла: надо жить сегодняшним днём и получать от этого удовольствие. А будущего может и не быть.

И всегда прошлое будет лучше будущего. А счастье – оно в настоящем.

Сегодня у Дани день его рождения. Он совсем взрослый уже. Я им очень горжусь. Для меня он – смысл жизни. Потому что смысл жизни – в самой жизни. А моя жизнь – это мой писатель. И не важно, что будет завтра. В любом случае жизнь с ним будет самым прекрасным, тем, что никогда не повторится. Я очень жду, когда мой любимый муж вернётся из командировки. Потому что люблю его и скучаю. Очень.

И пусть он ругает и злит меня, я всё равно люблю его. Вот так. И на всё остальное наплевать.

P. S. С Днём Рождения, мой любимычка. Твоя Лиза».

Даниель читал письмо Лизы, и что-то его насторожило в нём. Что за философия какая-то звучит у Лизы? Откуда? Лиза никогда не любила философствовать и вдруг нашла всё-таки смысл жизни, и он, оказывается, в нём, в Даниеле. Даниель был рад, и в то же время его творческое чутьё не давало ему покоя. С Лизой что-то происходило. Но что?

Даниель не хотел думать о плохом, он мечтал о том, что скоро заработает много денег, купит Лизе большой дом и даже найдёт дорогого врача, чтобы вылечить Лизу от фригидности. Да и к чёрту эту фригидность, живут же с ней женщины, что прикопался, в самом деле? Лиза же его любит. И он это знает.

Через несколько дней пришло совсем другое письмо от Лизы:

«Привет, Даниель, я не знаю, что происходит. Не могу тебя понять. Я уже свыклась с одной ролью… Ты уехал – и что-то изменилось. Нельзя так надолго расставаться… В общем, я чувствую, что ты от меня чего-то ждёшь, но я не могу или что-то мешает мне это дать. Только относись к моим словам по-взрослому.

Я одно скажу: всё зависит от тебя, я тебя очень люблю и хочу быть рядом. На данный момент, мне кажется, для нас лучше определить некий иной уровень общения… Стать друзьями, что ли, или что-то вроде того. Мне кажется, что в этом качестве мы друг другу больше пользы принесём… Как-то так. Только не суди строго, может, я не оправдаю твоих ожиданий, но какая-то свобода мне нужна. Я хотела когда-то жить только тобой и продолжаю это делать в какой-то мере, но что-то во мне сломалось… Не говорю, что ты виноват на 100 %, но от тебя тоже что-то зависело. Пишу по пьяной лавочке, так что могу и передумать, не суди строго. Ты не со мной, а с кем-то. Я не ревную. Но последнее время мне не хватало тебя. И не важно, что ты обо мне мало знаешь. Мало кто обо мне что-то знает. Да и вообще, ты меня на самом деле не знаешь, потому что я очень скрытный человек. По этим всем причинам мне сложно определить свой путь дальше. Но одно знай: я хочу быть рядом, и я тебя очень люблю. Ты самый близкий и родной для меня человек. Вот так. Ты сам хотел какое-то письмо. Вот и написала».

Он в ужасе читал это новое письмо. Два письма разделяла лишь неделя, но они такие РАЗНЫЕ. То он любимый муж, а то – друг-товарищ. Он не мог поверить собственным глазам.

Даниель летел назад, в их с Лизой дом, с надеждой, что всё это ничего не значит, Лиза пошутила. Лиза встретила его хорошо, бросилась на шею и долго вдыхала запах Даниеля:

– Такой родной! – задыхалась она на груди писателя. И на это время он забыл обо всём, ничто его не тревожило.

Из его дневника: «Мир фантазий манит меня, обнимает за плечи, завораживает, смеясь мне в лицо красивым белозубым ртом. Вы скажете, что это бред?! Да, отчасти, но послушайте, разве вы никогда не фантазировали ни о ком или ни о чём? Быть может, действительно нет, просто смирились с банальностью жизни и суровым реализмом и так и живёте. Как все. Как надо. Как положено. Кем и когда „положено“, неизвестно…

Эти мысли мне пришли сегодня, когда я сидел у открытого настежь балкона с листком в руках. Что-то, кажется, накипело внутри, надо снять эту накипь. А то тяжело как-то. Начинаю этот рассказ.

Воздух подмочен лёгким дождём, вот мне бы сейчас танцевать под ним с тобой! Но никто не поймёт, да и тебя уже у меня нет.

Если кто-то вам скажет, что любовь живёт три года, то я скажу: „Нет. Любовь живёт всегда, если она у вас была“. И страсть тоже живёт у тех, кто умеет её хранить. Но для страсти, наверно, всё-таки нужен огонь, поэтому иногда мы кладём на любовь большой х… и тупо злим человека, который нам дорог, чтобы вызвать ту самую животную похоть, которую именуют страстью. Лизу возбуждает, когда я её злю такими методами. Иногда я увлекаюсь настолько, что уже начинаю не играть, а жить. И, конечно, на время забываю о Лизе. Я же, наоборот, очень тяжело переживаю даже малейший намёк на то, что кто-то может заменить меня хоть на секунду. Ревность меня убивает и ломает во мне мою самооценку. Я не хочу никого видеть и слышать, мне хочется спрятаться от всего мира в какой-то маленький уголочек и тихо там умереть. Это болезненное самолюбие. Я даже не могу определить, высокая самооценка так срабатывает или низкая. Лиза знает об этом, поэтому не шутит так со мной, ей хватает моего „драйва“. А у меня этого драйва столько, что иногда начинает подташнивать от собственной энергии, особенно сексуальной. Дай мне волю, я буду как машинка-автомат, сексуальный агрегат, пахать и пахать…

У меня был „косяк“ перед Лизой, я на два года „уходил в себя“, не обращал на неё внимания как на девушку. Да, я признаю, это было, и знаю, почему: Лиза набрала вес. Я оказался свиньёй и не смог это пережить. Я ведь влюбился в Лизу, именно за её какую-то корявообразность, нервность, лёгкость, и я не смог принять эротически новый образ упитанной женщины.

У меня дурное предчувствие. Сегодня я еду с Лизой на её корпоратив. Всё моё нутро как-то сопротивлялось этому мероприятию, но я так давно не видел свою Лизку – целых два месяца разлуки! – что готов пойти за ней на край света. Соскучился, как собака. Я не люблю сборища людей, мне не знакома работа в коллективе, любые корпорации вызывают во мне откровенную изжогу.

В указанное время я захожу в офис компании, где работает моя Лиза. Обо мне, конечно, много наслышаны, но не видели. Знают, что я писатель и что отличаюсь каким-то непонятным им образом жизни и складом ума. Знают, что Лиза сразу после работы всегда бежит домой, потому что быть с писателем интереснее, чем гулять с сотрудниками после работы. Ещё знают, что писатель этот часто забирает Лизу к морю, потому что ему, видишь ли, нужны вдохновение и отдых.

Я вхожу. Вижу, как сворачиваются головы женщин и даже мужчин. Я – эдакий гламурный подонок, сотканный из свободы и эгоцентризма.

Сажусь за стол, за которым работает Лиза. На нём – смешная кружка с моей наглой мордой и пакетики с вкусным чаем. Лиза любит фруктовый чай. Ещё у неё лежат всякие печеньки в красивых коробочках. Копаясь в Лизином уголочке, я совсем забыл осмотреть людей, работающих тут же. Отрываюсь от увлекательного занятия – осмотра Лизиного рабочего места – и знакомлюсь с ними. Люди как люди, только какие-то обычные, а может, я просто слишком много жил в своём придуманном, только нашем с Лизой фантастическом мире?

Наконец я сажусь в машину одного из сотрудников. Лиза почему-то садится на переднее сидение с водителем, а не сзади, со мной. „Значит, так надо“, – думаю я, но немного удивляюсь. Прислушиваюсь к разговору этого парня с Лизой. Убедившись, что там нет ничего фривольного, даже заскучал. Ехать долго, а на улице весна, солнце и миллионы гормонов витают в воздухе. Здорово! Над своей головой я вижу закрытый люк машины. Как здорово, тут есть люк! Я прошу его открыть и высовываюсь из него! Около часа я, как сумасшедший, торчу в нём и на ходу собираю лицом тёплые капельки майского дождя. Я так счастлив в этот момент, что даже забываю своё дурное предчувствие. Лиза ругается из-за того, что я могу простыть, я, как всегда, талантливо отбрёхиваюсь.

Мы прибываем в тот дом отдыха, где будет происходить двухдневное единение семей сотрудников коллектива, сплочение тем самым компании и повышение трудоспособности работников. Нам выдают ключи от номеров, и мы расселяемся. В номере Лиза аккуратно раскладывает свои вещи, я же бросаю свой чемодан и плотоядно смотрю на Лизу.

Дань, ты чего? – устало улыбается она.

Я, Лизка, соскучился!

Да неужели?.. Ты ли это? – почему-то грустно говорит она.

Я, Лизка, я!

– Пошли к остальным, – говорит Лиза и закрывает дверь номера. „Как всё странно, как-то всё не так“, – опять навязчивой идеей сквозит в голове. – Лиза, а почему все со мной познакомились, а директор твой – нет? – внезапно меня осеняет эта мысль. – Сейчас, Дань, будет тебе и директор.

Всё будет, Дань. Всё будет, – как-то совсем загадочно говорит Лиза.

И вправду, ко мне подходит директор со своей семьёй, пожимает руку. Он маленького роста, плотненький, брюхатенький бутузик, с коротенькими ручками и ножками, но с очень самоуверенным лицом. „Наполеончик“, – усмехаюсь я. Жена его выше головы на три и похожа на училку, высокую и статную. Они очень смешно смотрятся.

– Ну что, писатель, когда новую книжку нам презентуешь и вообще на презентацию позовёшь? – спрашивает он.

– Как только – так сразу, – улыбаюсь я.

После его рукопожатия у меня возникло странное ощущение: в нём и в выражении глаз был вызов. Но с чем это было связано, я не имел ни малейшего понятия.

Вечер с барбекю. Море алкоголя. Каждый выбрал себе собеседника и говорил о своём. Какой-то общей корпоративности не получалось. Она была только в раскладывании кусков мяса по тарелкам и изредка – в вспоминании, что надо чокнуться. Я поймал себя на мысли, что Лиза постоянно куда-то убегает и мало разговаривает со мной. Почти не разговаривает. Это было так на неё непохоже.

Зайдя в свой номер, я подошёл к Лизе, когда она стояла у открытого настежь окна.

– Лиза, с тобой что-то происходит? Ты меня игнорируешь?

– Даня, я не знаю, что происходит. Тебя очень долго не было. Я не знаю, что именно произошло, но что-то произошло. Помни одно: я всегда буду тебя любить. Всегда.

Я развернул Лизу лицом к себе и долго смотрел в темноте в её глаза. В них была какая-то боль. И печаль. И тоска. И тайна.

„Я, наверное, перепил“, – подумал я. И лёг спать, всю ночь крепко держа во сне Лизу.

Утром я надел свою любимую рубашку, которая так нравилась Лизе, и мы пошли на завтрак. Я, конечно, помнил ночной разговор и искал глазами причину. И я её, кажется, нашёл. Напротив меня был директор. Я увидел его взгляд на Лизу и кожей почувствовал, как Лиза ответила тем же. Сказать, что я был в шоке, – ничего не сказать. Эх… Что же мне делать? Я никогда не был в такой ситуации. Я никогда не был так унижен и оскорблён. Моя самооценка летела просто в унитаз, и я становился всё ниже и ниже ростом, и даже, казалось, весь ссохся от одной мысли, что Лиза могла мне изменить!

Я отвёл Лизу в сторону. Посмотрел ей в глаза.

Лиза, я правильно всё понял? – спросил я.

Даня…

Лиза, я задал вопрос.

Даня, я никогда от тебя не уйду. Это просто наваждение какое-то. Лиза, ты не можешь оставаться со мной. Я так не могу.

Даня, это временно… Ну, прости меня. Я совсем запуталась. Это всё из-за тебя!

Спасибо, что сказала, Лиза. Только надо было раньше. Ты понимаешь, какая это боль? Зачем ты меня сюда взяла?

Я не могла тебе сама сказать. Я хотела, чтобы ты сам увидел и чтото сделал! Спаси меня, Даниель!

Я смотрел на свою Лизку в полном нокауте. Как спасать и кого? Её, его или себя?!

– Всё, Лиза, всё.

И я ушёл в номер. Там так нажрался, что думал, просто сдохну. Дополз до балкона и наблюдал, как Лизины длинные руки играют в бадминтон с короткими жирными руками директора. Шарик, как моя душа, прыгал в их тандеме ровно и красиво. Солнечное майское утро, начало новой жизни.

Я уснул под диким количеством спиртного, потом встал и вышел во двор. Уже наступил вечер. Были танцы. Я выбрал самую некрасивую сотрудницу этой злосчастной компании и весь вечер с ней танцевал. Эта некрасивая радовалась, как дура, неожиданному счастью, а мне хотелось задушить её.

Лиза пришла в номер, когда я уже спал. Утром мы, не смотря друг на друга, сели в разные машины, зная, что вернёмся всё равно в наш общий дом.

Дома Лиза принесла мне кофе. Я вылил его на пол, демонстрируя, как последний дебил, что мне не нужны больше её подачки. Она опустилась на колени и схватила меня за ноги. Я хотел её пнуть, но не смог.

– Ты должна съехать, – сказал я.

– Мне некуда, Даниель, – тихо ответила она. – Можно, я буду с тобой?

– Как?

– Я буду уходить к нему на выходные и приходить к тебе. Ты же знаешь, что я люблю тебя больше жизни. Твои будут семьдесят процентов, его – тридцать.

– Лиза, ты дура? Господи, какие проценты?

Мне показалось, что или я сошёл с ума, или мир. Я с силой толкнул Лизу и пошёл за билетом в город К».

Часть вторая

Вера

В один из отчаянных дней беспросветного мрака и одиночества Данил, в душе так и остававшийся Даниелем Лизы, дополз до компьютера и написал объявление, как крик души, как SOS: «Ищу Любовь, Друга и Музу». В графе «О себе» написал: «Бедный писатель». Поместил фотки из лучшей жизни с Лизой. Он был там уверенный в себе, ироничный, молодой и безнадёжно привлекателен красотой свободного художника, окрылённый чувствами и верой в себя. Сейчас же Даниель, смотря на себя в зеркало, видел лишь тень того ловеласа из прошлого – человека, измученного собственными мыслями, сломанной самооценкой, алкоголем, нервами и плохим сном. Резкая потеря веса углубила морщины на его некогда привлекательном лице, тень чёрными кругами легла вокруг глаз, из которых исчезла теплота и шальной огонь. Он напоминал себе побитую старую собаку или актёра-«звездуна», однажды выкинутого за порог своего же собственного театра, потому что пришла новая власть, более сильная и жестокая.

Он ввёл в поисковик одиноких девушек возраст «от 26 до 33» и разослал всем одно и то же письмо, даже не глядя на их фото. Ему было всё равно, как они выглядят, он хотел только букв, только кому-то писать. Чтобы чья-то одинокая душа ответила ему в тон, эхом отозвалась в пустой квартире писателя.

Ответы девушек приходили почти мгновенно, он даже удивился своей сохранившейся везучести. «Всё-таки Бог любит меня», – морщился Даниель, растекаясь на крутящемся плетёном кресле. Девушки были милы в своих наивных, чаще эротических письмах. Они хотели его, не видя его вживую, не пытаясь даже слегка заглянуть в его душу. Данил не мог им этого дать, потому что он не хотел сам себя, а это для него всегда было самое главное. Он пытался поговорить с ними об их интересах, увлечениях, мечтах… Но в ответ получал: «Ты, наверное, не настоящий, раз не хочешь сразу встретиться. Ты динамишь. Зачем терять время, если я прекрасна и ты мне ужасно нравишься?»

Писатель не мог рассказать им о том, что сейчас его любимые подруги – бутылка виски и табачная вонь, уже въевшаяся в его мозг. Он был жалок и противен сам себе, ничтожный, сопливый, самонадеянный мудак.

Слава богу, одна-единственная девушка не хотела с ним встречи. Она писала ему письма об озере, о какой-то траве, полях, экстремальных видах спорта; о том, что она постоянно разбивает себе то лицо, то коленки и часто бывает в больнице. Её звали Вера. «Верочка», – так для себя её обозначил писатель. «Надо придумать ей новое имя, это слишком земное», – иногда думал он, но не находил пока ничего более привлекательного.

Верочка много читала, и писателю нравилось говорить с ней о прочитанных обоими книжках и о тех, которые он ещё не знал. Она умела выражать свои мысли так красиво, что иногда сам Даниель завидовал её стилю и языку. Единственным, что его немного отпугивало, стало то, что Вера была слишком открыта миру и ему, наивна и проста. Её частый восклицательный знак, письменные, чересчур эмоциональные улыбочки, постоянно задаваемые одни и те же вопросы… Она как будто уточняла что-то или проверяла предыдущие ответы на правдивость. Он сам не заметил, как стал жить её жизнью, наблюдать за её буквами, знаками, хотя никогда не видел девушку вживую. На фотографиях, которые прислала Вера, была женщина 33 лет, маленькая, хрупкая, но с большой грудью и вечно смеющимся лицом. Она никогда на этих картинках не была задумчивой или грустной, всегда только в состоянии вечного драйва. Он даже завидовал такой жизнерадостности.

«А какая всё-таки твоя любимая книга?» – однажды спросила в письме Вера. «Моя собственная», – не задумываясь, написал Даниель. «Я скромен, не так ли?» – улыбнулся он сам себе.

Верочка ничего не ответила. Но ему показалось, что она в этот момент тоже улыбнулась экрану.

Потом Вера снова попала в больницу и оттуда написала об этом.

«Может, к тебе туда приехать?» – написал Даниель. «О, нет, у меня сейчас такая рожа…» – ответила она. «Мне всё равно, какое у тебя сейчас лицо… – искренне ответил писатель. – Я бы привёз тебе свою книгу…» – «Нет… потом…» – ответила Вера. «Жаль…» – написал он.

Он уже хотел и готов был встретиться со своей милой незнакомкой, и ему было абсолютно всё равно, как она выглядит. Даниелю казалось, что он её уже знает, видит её глаза и даже душу.

Проходили дни. Однообразно и скучно. Даниель не выходил из дома, из окна форточки наблюдая жаркое красивое лето. Он жалел, что дни вот так бездумно пролетают и проходит ещё одно лето его жизни. Лето его молодости. Он забирался по лестнице на второй этаж своей двухэтажной кровати и весь день лежал носом в окно, наблюдая за людьми.

Потом писал грустные зарисовки и отправлял Вере, Лизе и просто незнакомым людям в какой-то надежде, что кто-то его услышит и поймёт, что вдруг чья-то душа срезонирует в ответ его душе.

Несуществующему Другу.

«Привет! Знаешь, сегодня я решил весь день посвятить Окну. Ты озадаченно улыбаешься сейчас, читая это послание. Да, окну! Отдать 24 часа открытому окну, а точнее – форточке. Я лежу на своей кровати-чердаке, внизу стол и шкаф, а вверху, прямо перед моим носом, – открытая форточка. Лето, свежий воздух щекочет нос и чуть трогает мои волосы.

Утро. У меня первый этаж. Сонный дворник-таджик шуршит метлой по асфальту… Шорк-шорк… Что-то бубнит себе под нос. Наверное, про этот город надежд, столицу нашей Родины, многообещающую и так жестоко опускающую с небес на этот асфальт. Из подъезда начинают выходить надушённые барышни в офисных платьях и на высоких шпильках. Запах их духов доносится даже до моего окна. Барышни собранны, аккуратны и полны утренних сил. Потом выходят мужчины, ещё сонные и не такие свежие. Уставшие, деловые, озабоченные вечным поиском денег и весёлого секса представители сильного пола. Ругаются, что опять этот козёл занял место его парковки. „Ну, я ему покажу!“ – красноречиво сжимается кулак. Листья деревьев спокойно, легонько переговариваются друг с другом. Мир встречает новый день.

День. Идёт дождик. Стучит каплями о карниз. Шлёп-шлёп… Мне нравится смотреть на дождь, когда я лежу под одеялом. Вспоминаю „Мастера и Маргариту“, когда Мастер узнавал Маргариту по стуку её маленьких каблучков. Он тоже жил на первом этаже, почти в подвале. И тоже имел маленькое оконце.

Девушки быстро забегают в подъезд, у них портится причёска и течёт макияж. А мне кажется, это, наоборот, очень сексуально. Мокрые женщины. Ха-ха. Сердитые мужчины спешат домой на обед, их надо кормить, а то они превращаются в голодных зверушек.

Вечер. Молодёжь пьёт пиво под моим окном. Курят и слегка матерятся, в красках рассказывая про очередную „козу“ или очередного „козла“. Люди постарше выгуливают собак и даже жирных кошек. Что-то им говорят и говорят, как будто они что-то понимают. Мне смешно и мило на это смотреть. Какая-то парочка сильно целуется, будто хотят высосать друг из друга жизнь. Гормоны, молодость… здорово! Сейчас нацелуются и пойдут делать новых людей или искать нового партнёра. Всё в этой жизни надо успеть. И согрешить, и создать.

Ночь… Поздние, запоздалые гуляки возвращаются в свой дом. Ктото уставший и грустный, кто-то – беззаботный и с хмелем в крови. Кто-то шмыгает носом, кто-то буквально подтанцовывает на одной ноге. Ночью всё разрешено, она скроет всё под своим тёмным одеялом.

Так прошёл мой день у форточки. И я ни разу не вспомнил о тебе, хотя я, наверное, вру, потому что я написал это письмо для тебя, мой несуществующий Друг».

Вера всё-таки решилась встретиться с писателем. Он очень волновался, и ему хотелось напиться перед встречей, чтобы убрать неловкость и какой-то страх перед новым человеком. Но он собрался с мыслями и вышел в ночь под мелкий летний дождь. В метро он уже хотел было повернуть назад, но стало неловко перед Верой.

Она ждала его у метро. Он сразу узнал её. Вера стояла у большой белой машины. Её собственной. «Наверное, у неё большие амбиции», – усмехнулся Даниель её выбору средства передвижения. Верочка была всё той же хрупкой женщиной, как и на фото, слегка неловкой и вечно улыбающейся.

На ней была смешная строгая офисная юбочка в складочку и маленькие туфельки на каблучках. «У неё хорошая щиколотка», – усмехнулся сам себе внутренний ловелас писателя. Когда писатель оказался с ней рядом в машине, он увидел её профиль. «Какая эротика, – замер писатель. – У неё потрясающий профиль. Чувственный». Он не видел раньше такой откровенной чувственности. Сразу вспомнился фильм «Основной инстинкт». Эх, Вера, Вера… Как же ты не вовремя со своей чувственностью, со своей красотой и дикой сексуальностью.

Вера повела его в свой любимый японский ресторан. Он шёл за её тонкими щиколотками, как на каторгу. Скорее хотелось подбодрить себя бокалом холодного белого вина, чтобы Вера не видела потерянного и безучастного фейса писателя.

– Графин белого вина, пожалуйста, – попросил он у официанта. Вера заказала суши. На какое-то мгновение он почувствовал пронзительный взгляд Веры. Он поднял глаза и прямо с вопросом уставился ей в душу. В этом взгляде было всё: вызов, интерес, одиночество. И даже какая-то вражда. Вера как будто говорила: «Кто ты? Чего ты стоишь? И знаешь ли ты про меня? Хочешь ли знать меня? И что будет?» Ответом ей был тяжёлый взгляд писателя, принимающий всё, кроме себя самого. Он не боялся её, он боялся показаться не тем, кем является. То есть того, что его нынешнее жалкое подобие не является им настоящим – эгоцентричным, уверенным в своей неотразимости, почти человеком-богом. Его глаза говорили: «Да, сейчас я раздавлен и унижен, сейчас такое время, но я вылезу, слышишь, вылезу! И я не сдамся без боя. Никогда. Или мне придётся умереть!»

Он пил вино, ему становилось значительно лучше. Прохладный вечерний ветер обдувал на террасе ресторана двух одиноких, но пришедших друг к другу людей. Он тихо спрашивал Веру про её жизнь, не давая задавать вопросы самой. Она улыбалась, отвечала, слегка нервничала и даже, казалось, кокетничала.

Ну, я пошёл, – сказал он. И вышел из-за столика.