Домашняя готика Ханна Софи

– Поздравляю.

– Не надо. – Хэй поднял руку, прерывая Саймона. – Простите, я немного суеверен. Поздравления до того, как все случилось, понимаете? Там еще долго. Вы верите в идею искушения судьбы?

Саймон верил. Он свято верил, что кто-то искушал судьбу – в его пользу – задолго до его рождения. Это объясняло факт его существования.

– Чувствую себя виноватым, – признался Хэй. – Это я заинтересовал его идеей семейных убийств. Он вам не рассказывал?

– Нет. – Саймон с трудом сопротивлялся мерзкому желанию сообщить Хэю, что Харбард вообще ни разу о нем не упомянул.

– Я занимался проблемами отношений преступника и общества, социальной реабилитации преступников, стремления к повторному нарушению закона и тому подобным. Был один парень, Билли Касс, я часто навещал его в тюрьме. С такими людьми обычно сближаешься во время работы. Ну, думаю, в вашей профессии так же…

Саймон промолчал. Он никогда не сближался с говнюками, разве что географически. Ему и того хватало.

– Тюрьмы, скажу я вам… Билли выходил на волю и опять садился, выходил и садился. Сейчас на свободе, но скоро сядет. Такова, в его представлении, жизнь. Она ему даже отчасти нравится.

Саймон кивнул. Ему был знаком этот тип людей. Билли, подумал он. Уильям. Но фамилия Касс, не Маркс.

– В одной из тюрем, где он сидел, был человек, которого они мучили всей толпой – били, истязали. И охрана тоже. Мужчина сидел за убийство трех своих дочерей. От него, точнее, от них всех ушла его жена, и он хотел мести. Убил собственных детей, потом попытался убить себя – неудачно. Представьте себе. – Хэй сделал паузу, удостоверяясь, что Саймон оценил серьезность преступления. – Нет, вы не можете этого вообразить. Этот человек не похож на Билли, ему не нравилось быть в тюрьме, ему вообще не нравилось быть. Он хотел умереть, действительно хотел, но у него не получалось. Снова и снова он пытался покончить с собой – ножи, перевязывал сосуды, даже пытался разбить голову об стену камеры. Охрана с удовольствием ему позволила бы, если бы не новые установки. Им сказали, что в тюрьме слишком высокий уровень самоубийств. И они стали изводить его особым способом: они спасали его. – Хэй нахмурился, помолчал. – В жизни ничего ужасней не слышал. Тогда я и решил, что должен что-то с этим сделать.

– Вы же не думаете, что, публикуя книги и статьи, вы с Харбардом прекратите подобные преступления? Или облегчите жизнь родственникам жертв?

– Конечно, воскресить погибших выше моих сил, – согласился Хэй. – Но я могу попытаться понять, а понимание всегда помогает, не так ли?

Саймон сомневался, что ему стало бы легче, пойми он, почему в ответ на его предложение Чарли расплакалась, обматерила и вышвырнула его из дома. Вечная неопределенность куда предпочтительней. Кое с чем тяжело сталкиваться лицом к лицу.

– В любом случае, одобряете вы или нет, – продолжал Хэй, слегка пожав плечами, словно извиняясь, – мы с Китом решили посвятить себя и свои исследования семейным убийствам. Это было четыре года назад. В данный момент в стране лишь небольшая горстка экспертов по этому вопросу. И, судя по тому, что я знаю о смерти Джеральдин и Люси Бретерик, этот случай не подходит ни под одну модель семейного убийства из тех, с которыми мы сталкивались в наших исследованиях. Совершенно не подходит.

– Что? – Рука Саймона нырнула в карман пиджака за блокнотом. – Вы хотите сказать, что не считаете Джеральдин Бретерик виновной в обеих смертях?

– Именно так, – без колебаний ответил Хэй.

– Харбард полагает иначе.

– Мне это известно. И я не могу образумить его, как ни стараюсь. Он собирается написать книгу, уводящую совершенно не в том направлении, и это моя вина.

– Ваша вина?

Хэй потер лицо руками.

– Семейные убийства не похожи на убийства обычные – это первое, что вы должны понять. Люди убивают по множеству причин – диапазон мотивов просто огромен. Но вы удивитесь, как мало моделей семейных убийств. Настолько мало, что я вполне успею, – Хэй глянул на часы, – пробежаться по всем еще до обеда. Во-первых, случаи, когда убивают всю семью – жен, детей, самих себя – из-за финансовой несостоятельности. Убийца не может смириться со стыдом, разочарованием и позором, которые, как он считает, испытают члены его семьи. Смерть представляется ему меньшим злом. Такие люди всем казались – да таковыми и были – любящими, заботливыми мужьями и родителями. Они не в силах продолжать жить и не могут понять, как семья проживет без них. Они воспринимают убийство как последний акт заботы и защиты, если угодно.

– Обычно это представители среднего класса?

– Да. Обеспеченной его части. Хорошая догадка.

– Это не догадка. Я читал вашу статью. Вашу с Харбардом.

– Ах да. – Хэй выглядел удивленным и польщенным. – Ладно, вторая модель: люди вроде сокамерника Билли, которые убивают детей из стремления отомстить партнерам, которые их предали. Обычно так мужья мстят женам, собирающимся уйти от них или попросту неверным. Эти варианты семейных убийств характерны для людей с небольшим доходом или вовсе безработных.

– Вы говорите так, будто подобных случаев много. Это ведь очень редкие преступления?

– Семейные убийства происходят в Англии раз в шесть недель. Не так редко, как может показаться. – Хэй расхаживал по комнате, от одного конца коврика с космическими захватчиками до другого. – Вторая модель – карающий, мстительный убийца семьи, – иногда он убивает и женщину тоже. Детей и жену. Это варьируется. Зависит от того, считает ли он, что месть будет острее, если он убьет детей, а их мать оставит жить. Если замешан другой мужчина, убийца может решить, что не желает, чтобы его собственность, то есть женщина, досталась другому, а его дети звали того «папой». Иногда убийца желает прервать род своей жены, чтобы от нее вообще ничего не осталось, поэтому он убивает и детей, своих детей.

– Вы говорите «он». Убийцы всегда мужчины?

– Почти всегда. – Хэй присел на подлокотник дивана. – Женщины совершают преступления по другим причинам. Женщины не убивают своих детей, чтобы избежать банкротства. Насколько нам известно, такого никогда не происходило, ни разу. Убийство семьи из мести – тоже преступление мужское, не женское. Причина проста: даже в нашем обществе, в котором все якобы равны, считается, что дети принадлежат скорее матери, чем отцу. Убивая детей, мужчина уничтожает нечто, принадлежащее женщине. Очень немногие женщины считают, что дети принадлежат мужу. И они не могут уничтожать свои сокровища. Понимаете, что я имею в виду?

– Но если женщины все-таки решаются на это, каковы их мотивы? – спросил Саймон. – Депрессия?

Хэй кивнул.

– Кит рассказал мне про дневник, который оставила Джеральдин Бретерик. Судя по нему, она пребывала в глубокой депрессии. Хотя я в этом и не уверен. Но она определенно не была сумасшедшей, а большинство матерей, которые убивают своих детей, – именно сумасшедшие. У них депрессия обычно тянется с самого детства, часто это связано с тяжелыми семейными обстоятельствами и полным отсутствием круга поддержки.

– В каком смысле сумасшедшие?

Саймон вспомнил об Уильяме Марксе, человеке, которого никто не мог найти.

– В прямом. Некоторые женщины считают, что и они сами, и их дети смертельно больны. Убийство и суицид для них – путь к спасению, способ избежать страданий. Другие, склонные к самоубийству, могут так заботиться о своих детях, могут быть настолько привязаны к ним, что не в состоянии убить себя и оставить детей жить: это ведь все равно что бросить их.

Саймон записывал.

– Я не видел дневника Джеральдин Бретерик, но Кит пересказал несколько абзацев из него. Она все время жалуется на свою дочь, так?

– В основном, – подтвердил Саймон.

– Женщины, убивающие своих детей и кончающие с собой, не проявляют негативных чувств к собственным детям. Их мотив – любовь, пусть и странная. Не обида. По крайней мере, так было во всех случаях, о которых я слышал.

– Итак… – Саймон задумчиво постучал ручкой по колену. – Харбард должен об этом знать. И тем не менее считает, что Джеральдин Бретерик…

– Он так считает, потому что ему это удобно. – На лице Хэя вновь появилась болезненная гримаса. – Это моя ошибка.

– Почему?

– Некоторое время назад, в Кенилворте, Уорвикшир, произошел случай. У человека разваливалась его бизнес-империя, у него были многомиллионные долги. А жена и четверо детей-подростков понятия не имели о проблеме, швырялись деньгами: покупали машины и воспринимали свои богатство и социальное положение как должное. Жена не работала, не считала нужным. Она ведь думала, что у нее очень богатый муж.

– Он их всех убил? – догадался Саймон.

– Зарезал, когда они спали, а потом повесился. Его психика не справилась с осознанием неспособности обеспечить семью. Мы с Китом говорили об этом однажды вечером, я немного выпил… Я сказал, что все чаще и чаще главным добытчиком в семье становится женщина. Не единственным, но она обеспечивает большую часть семейного бюджета. Я поинтересовался вслух – и теперь об этом жалею, – не придется ли нам однажды услышать о женщинах, убивающих детей и супругов по тем же причинам, что и мужчины.

– Думаете, это возможно?

– Нет! Не знаю. Если это должно было произойти, то уже произошло бы. Это я его подтолкнул. Я просто… размышлял вслух. Но у Кита прямо глаза загорелись. Он сказал, что уверен, я прав – такое непременно случится. Мне даже показалось… ему почти хочется, чтобы это произошло. Нет, это ужасно, конечно, он этого не хотел. Но я уверен – он проникся идеей. Он сказал, что женщины несли крест домашней ответственности практически в одиночку. Женщины отвечали за дом и детей и часто воспринимали мужа как еще одного ребенка, еще один объект присмотра. Мужчины зарабатывали на жизнь, содержали семью, но даже это меняется. Все чаще и чаще мы женимся на женщинах, зарабатывающих больше нас. – Хэй внезапно остановился. – Вы женаты? – спросил он.

– Нет.

– Подруга?

– Да. – Еще одно «нет» далось бы Саймону слишком тяжело.

– Она зарабатывает больше или меньше вас?

– Больше, – сказал Саймон. – Она сержант.

– Моя жена зарабатывала больше меня. Постыдно больше – моя зарплата напоминала скорее карманные деньги. Меня это не волновало, с мачистской точки зрения. А вас волнует?

– Нет… да. Совсем немного, но да.

– Часто все меняется, когда появляются дети. Теперь я единственный кормилец. – В голосе Хэя, казалось, прозвучал легкий намек на чувство вины. – В любом случае, обычно женщины лучше справляются с воспитанием и заботой о детях, чем мужчины. Они предпочитают нести это бремя сами, а не перекладывать на мужа. Часто они считают, что мужчина не справится с тем, с чем справляются они. Вдобавок они хотят, чтобы все были счастливы, и готовы жертвовать ради этого собой – у них психология жертвы. Психология «А достаточно ли хорошо мужчине?».

Саймон понятия не имел, о чем толкует Хэй.

– В то время как мужчины – опять-таки, это обобщение, – мужчины склонны стремиться только к своему счастью. Мы, несомненно, более эгоистичны.

– Не считая тех из нас, кто так расстроен своей неспособностью обеспечить семью, что предпочитает их убить, – напомнил Саймон.

– На самом деле их волнует собственное эго. Не жены и дети. Это очевидно, они же их убивают. Вот поэтому мне и не кажется, что женщины будут убивать собственные семьи по тем же причинам, что и мужчины. Женщины больше заботятся о своих близких, чем об удовлетворении собственного тщеславия.

– Вы не слишком высокого мнения о мужчинах, – заметил Саймон. Его одновременно и восхищала и раздражала честность Хэя.

– О некоторых из нас. Вот об этом я и толкую. – Хэй застенчиво улыбнулся. – Мысли вслух. Я просто сказал: «Интересно, не столкнемся ли мы рано или поздно с ситуацией, когда убивать семьи будут женщины, у которых рушится бизнес, которые вместо того, чтобы смириться с невозможностью обеспечить семью, предпочтут ее убить…» А через две недели у Кита уже был готов черновик статьи, предрекающей увеличение числа семейных убийств, совершенных женщинами, и мотивы этих убийств – финансы.

– А потом нашли мертвыми Джеральдин и Люси Бретерик. – Саймон встал, ему не сиделось, когда в голове крутилось столько мыслей. – Вы полагаете, что Харбард собирается использовать это дело. Он хочет, чтобы Джеральдин Бретерик доказала его правоту.

Хэй кивнул, щеки его порозовели.

– Но я с ним не согласен. Джеральдин Бретерик не работала, все время проводила дома, с ребенком. У нее не было финансовых обязательств перед семьей, она знала, что ее муж богат и, вероятно, станет еще богаче. Так что первая модель не подходит. И модель с местью тоже не подходит. Кит вроде говорил, что никаких признаков того, что Марк Бретерик собирался уйти от нее или что у него была другая женщина, не было?

– Не было.

Хэй поднял руки:

– Просто не понимаю. Я ему указываю, что ни одно из предсказаний, которые он сделал в своей статье, никак не соотносится с этим случаем, но он продолжает настаивать. Мол, он предсказал, что все больше женщин будут убивать свои семьи, и вот пожалуйста, Джеральдин Бретерик. Похоже, он намерен игнорировать особенности этого дела. Как будто все наши исследования ничего не значат!

Саймон удивленно глянул на него.

– Простите, – смущенно пробормотал Хэй. – Послушайте, я думаю не о своей карьере. Я чувствую ответственность. Я один из немногих экспертов по этому вопросу в стране, как и Кит. Теперь, когда я высказал свое мнение вам… ну, по крайней мере, полиция знает, что существует и другая точка зрения.

– Вы очень помогли.

Хэй посмотрел на часы:

– Пора бы нам отправляться за стол.

У Саймона напрочь пропал аппетит.

– Я, пожалуй, воздержусь, если не возражаете. У меня был тяжелый день, и завтра будет еще один. Надо ехать обратно.

Хэй выглядел разочарованным.

– Ну, если вы уверены… Нам вовсе не обязательно за едой говорить о таких вещах. В смысле, не думайте, что все мои интересы…

– Дело не в этом, – сказал Саймон. – Мне правда надо возвращаться в Спиллинг.

Хэй проводил его до двери.

– Если Джеральдин этого не делала… – начал он. – Простите, я опять думаю вслух.

Саймон остановился в начале крутой лестницы.

– У нас нет подозреваемых. Поэтому все так поглощены теориями Харбарда.

– Муж? – коротко спросил Хэй.

– Алиби, – так же коротко ответил Саймон. – И никакого мотива. Они были счастливы. У Бретерика никого на стороне не было.

– Я должен еще кое-что сказать. – Хэй помолчал. – Не смогу спать спокойно, если отпущу вас, не сказав этого. Когда мужчины убивают своих жен… ну, в большинстве случаев… жены не работают и вне дома ничего собой не представляют. Гораздо реже убивают женщин, которых воспринимают как равных. Которых ценит кто-нибудь еще, кроме самого мужа.

Саймон обдумывал это по дороге к машине. Джеральдин Бретерик ценили ее друзья, но любили ли они ее? Нуждались ли в ней? Жизнь Корди О’Хара и без Джеральдин продолжается. Конечно, у нее была мать, но Саймону казалось, что это, пожалуй, не считается.

Кто же, кроме Марка, ценил Джеральдин больше всех на свете, кто нуждался в ней больше всех? Люси. Люси, которая тоже мертва.

Первое, что Чарли заметила, открыв дверь, – большую книгу в руках Оливии. Размером с телефонный справочник Роундесли и Спиллинга. Оливия продемонстрировала обложку: каталог Лоры Эшли.

– Не начинай с нытья, цены у них вполне разумные. Ты удивишься. Я знаю, какая ты скупердяйка, а ты знаешь, что я терпеть не могу ничего второсортного. Лора Эшли идеальна – доступный дизайнер.

Чарли ждала, что Оливия заметит красный нос и опухшие глаза, но сестра деловито протиснулась мимо нее в прихожую. Остановилась, осмотрела грязную штукатурку вокруг.

– Я знаю, что нам нужно. Я много размышляла и выбрала несколько приличных вариантов, из качественной ткани и все такое. Решать, конечно, тебе…

– Лив. Насрать мне на ткани.

– Но я буду настаивать на светло-золотистых обоях в прихожей, с мускатного цвета узором кирпичиком. А в гостиной поставим берлингтоновский гарнитур «вытертой» кожи из трех предметов. Лора Эшли, знаешь ли, не только ткани с птичками и цветочками для старых дев делает. У нее есть вполне стильные вещи. Все производят – буквально все, – и все можно взять в одном месте, так что…

Чарли оттолкнула сестру и взбежала вверх по лестнице. Захлопнула дверь спальни и привалилась к ней. Старая дева. Это она. И останется такой навсегда. Она слышала, как Лив пыхтит, взбираясь по лестнице, – наверное, для нее это была самая серьезная физическая нагрузка за много лет. Чарли подошла к голому, без занавесок, окну. Подпрыгнула, ухватилась за карниз и оторвала его от стены. Вот так. Теперь Лив не сможет повесить на него шторы от Лоры Эшли.

– Чарли? (Тихий стук в дверь.) Слушай, если не хочешь, чтобы я вмешивалась, почему бы тебе самой не взяться за отделку? Нельзя же вечно жить с голыми полами.

– Это модно, – крикнула Чарли. – Время ковров прошло, да здравствует голый паркет!

Оливия рывком распахнула дверь. Лицо ее было того же цвета, что и обтягивающий грудь ярко-розовый свитер.

– Красивый и хорошо отполированный – да. Но не то, что у тебя. У тебя даже кровати нет.

– У меня есть матрас. Королевского размера.

– Ты живешь, как… как какой-нибудь террорист из сквота! Помнишь того, с бомбой в ботинке, – уродливый мерзавец с длинными волосами и носом как репа, который пытался взорвать самолет? Наверняка даже его спальня была уютнее твоей!

– Лив, мне плохо. Поэтому я и попросила тебя приехать. А не для разговоров про полы. Или про террористов.

– Я знаю, что тебе плохо. Тебе уже больше года плохо. Я привыкла. – Лив обреченно вздохнула. – Слушай, я знаю, почему ты выпотрошила дом, и понимаю, почему не можешь привести его в порядок. Я готова взять все это на себя. Но я правда считаю, что ты почувствуешь себя лучше, если…

– Нет, не почувствую! Мне не станет лучше от того, что я буду сидеть на светло-золотой берлингтоновской хрени! И прошлый год тут ни при чем – ни при чем! Думаешь, я из-за этого в таком состоянии?

Оливия стрельнула глазами по сторонам, словно ожидая подвоха.

– А разве нет?

– Нет! Это из-за Саймона. Я люблю его, и он предложил мне выйти за него замуж. А я обругала его и прогнала.

– И все?

– Да, все! Скукота, да? Снова Саймон Уотерхаус.

– Но я думала… по телефону ты сказала, что с этим разобралась. Он сделал предложение, ты ответила «нет»…

– Конечно, я ответила «нет»! Это же Саймон! Скажи я «да», и он тут же потерял бы ко мне всякий интерес. И еще немного охладел бы к моменту объявления о помолвке. Ко дню свадьбы я была бы ему совершенно безразлична, а к моменту прибытия в номер для новобрачных – ха! – стала бы его худшим кошмаром и самым большим страхом в одном лице.

Глаза Оливии сузились.

– По-моему, я упускаю какой-то жизненно важный аспект ситуации. Саймон даже на свидания тебя никогда не приглашал. Вы даже не целовались ни разу!

Чарли пробурчала что-то неразборчивое. Она целовалась с Саймоном – на вечеринке по случаю сорокалетия Селлерса, незадолго до того, как Саймон окончательно решил, что она ему не интересна и не отверг ее самым унизительным из всех возможных способов, – но об этом она Оливии никогда не рассказывала. Даже сейчас она не могла вспоминать об этой вечеринке.

– Трагедии – его фетиш, – сказала она. – Он просто жалеет меня из-за прошлого года.

– И из-за того, что спальня у тебя, как у человека с бомбой в ботинке, – добавила Оливия.

– Не так уж странно, что он меня любит, правда? За все неправильное, что во мне есть. – Голос Чарли сорвался. – И если он действительно меня любит, а я скажу «да», он тут же перестанет меня любить. Не сразу, но перестанет.

Она застонала.

– Чарли, ты… пожалуйста, скажи, что ты не собираешься принимать его предложение.

– Конечно, нет! Что я, по-твоему, совсем рехнулась?

– Хорошо. – Оливия была удовлетворена. – Тогда и проблемы никакой нет.

– Конечно, так что забудь. Можешь ехать.

– Но я принесла образцы тканей…

– У меня идея: почему бы тебе не засунуть их себе в жопу и не свалить обратно в Лондон? – Чарли свирепо уставилась на сестру.

Оливия уставилась на нее в ответ.

– Я никуда не поеду, пока ты хотя бы не взглянешь на цвет утиного яйца, – произнесла она ледяным и полным достоинства голосом. – Это узорчатый бархат. Посмотри, потрогай. Я оставлю его у двери, когда буду выходить.

Чарли даже растерялась от такой наглости. К счастью, зазвонивший телефон избавил ее от необходимости отвечать.

– Алло? – фальшиво жизнерадостно прочирикала она.

– Чарли? Это Стейси Селлерс, жена Колина Селлерса.

– О…

Блин, блин, блин. Звонок мог означать только одно: Стейси узнала о Сьюки, любовнице Селлерса, и хочет, чтобы Чарли подтвердила то, что ей уже и так известно. Чарли годами представляла себе этот момент и холодела от ужаса.

– Я не могу сейчас говорить, Стейси. Я очень занята.

– Я только хотела узнать, нельзя ли мне как-нибудь к тебе заехать. Мне нужно тебе кое-что показать.

– Сейчас очень неудачное время, – ответила Чарли. Может, и грубо, зато правдиво. – Извини. – Она положила трубку и тут же забыла о Стейси Селлерс. – Это была Лора Эшли, – сообщила она Оливии. – Хотела заскочить, закинуть еще образцов. Сказала, что ты взяла не те.

– Подожди, пока не потрогаешь утиное яйцо. Это просто восторг.

– Я пошутила, – объяснила на всякий случай Чарли. – Прости, что так на тебя набросилась.

– Ладно, ничего, – буркнула Оливия. – Слушай, я все понимаю, правда. Ты хотела бы сказать Саймону «да»?

– В идеальном мире, – Чарли вздохнула, – при совершенно иных обстоятельствах.

В дверь позвонили. Чарли зажмурилась.

– Мать твою, это Стейси!

– Кто?

– Как она сюда добралась так быстро? – Чарли сбежала вниз и распахнула входную дверь, готовая отрицать все.

Но это была не Стейси. На пороге стоял Робби Микен.

– Робби! – удивилась Чарли. – Разве ты не в отпуске по случаю рождения ребенка?

– Пришлось прервать его пораньше. Я чуть с ума не сошел. От ребенка не отойти, поспать нормально не получается…

– Это тебе урок, – улыбнулась Чарли. Осознание того, что у остальных жизнь тоже не сахар, придавало ей уверенности. – Переселиться сюда я тебе не разрешу, даже не рассчитывай.

Микен рассмеялся.

– Прости, что дергаю тебя в такое время. Я решил, ты захочешь это увидеть как можно быстрей. Кто-то сунул это в почтовый ящик сегодня вечером.

Он протянул Чарли сложенный листок бумаги. Маленький, исписанный от руки, вырванный вроде бы из блокнота или тетради.

– Как ребенок? – спросила она, разворачивая листок.

– Отлично. Вечно голодный, вечно плачет. Соски у жены просто как два рубца. Это нормально?

– Уж извини, не в курсе.

– Нормально, – прокричала сверху Оливия. – Пусть потерпит немного, скоро станет легче.

– Моя сестра, – шепнула Чарли. – Не верь, ни хрена она не знает.

Робби усмехнулся:

– Ясно. Ладно, пойду. Хотелось передать тебе это поскорее. Слышал, ты нашла предыдущее.

– Предыдущее?

– Письмо. Про Джеральдин и Люси Бретерик. Разве нет?

Чарли покачала головой:

– Я больше не детектив, Робби.

– Знаю, но… Поверишь, ты единственная, кто прислал поздравление и подарок к рождению ребенка. Ни Уотерхаус, ни Гиббс с Селлерсом не озаботились.

– Они мужчины, Робби. Вот ты часто отправляешь открытки?

Он покраснел.

– Теперь буду, сержант.

Чарли бегло проглядела листок. Интересней, чем она ожидала. Немного истерично, но интересно. Скорее бы Микен ушел – хотелось прочитать письмо целиком и внимательно. Она смотрела на письмо глазами Саймона и не могла отреагировать иначе, чем Саймон.

– Это я купила и отправила тот подарок, – сердито сказала Оливия, когда за Микеном закрылась дверь. – И услышала ли я хоть слово благодарности?

– Лив, принеси телефон. – Чарли подняла руку, не отрывая взгляда от текста.

Душераздирающие вздохи, сопровождавшие появление телефона, она проигнорировала и набрала номер отдела убийств. Пруст ответил после первого же гудка.

– Сэр, это я, Чарли. У меня тут еще одно письмо насчет Бретериков. Опять анонимное, но гораздо более подробное, чем первое. Вам нужно его увидеть.

– И чего ты ждешь, сержант? Вези. И еще, сержант…

– Сэр?

– Отмени все, что у тебя запланировано на сегодня.

– У меня запланирован крепкий здоровый сон.

– Так вот, сон отменяется. Ты мне нужна здесь. Вот я разве сплю?

– Нет, сэр.

– Вот именно, – подытожил Пруст.

Судя по голосу, он был доволен столь стремительной победой.

Тому, кто расследует смерти Джеральдин и Люси Бретерик.

Я уже писала, что Марк Бретерик может оказаться не тем, за кого себя выдает. Только что рядом со своей машиной я нашла мертвого рыжего кота, у которого пасть была заклеена скотчем. Тот, кто это сделал, заодно оставил отметины на моей машине. Думаю, я в опасности – пока меня просто предупредили. Два дня назад кто-то толкнул меня под автобус в центре Роундесли, а вчера за мной следовала красная «альфа ромео», номер начинался на Y.

В прошлом году я встретила в отеле человека, который представился как Марк Бретерик. Возможно, его настоящее имя Уильям Маркс. Вполне вероятно, он сидел за рулем преследовавшей меня машины.

В Корн-Милл-хаус я нашла две фотографии: девочки в униформе школы Св. Свитуна и еще какой-то женщины; они были спрятаны в рамках за снимками Джеральдин и Люси. Рамки с фото были в мусорном пакете. Марк Бретерик собирался их выкинуть. Все четыре фотографии сделаны в приюте для сов в Силсфорд-Касл. Дженни Нэйсмит, секретарь директора школы, забрала у меня эти фотографии. В прошлом году в одном классе с Люси училась девочка по имени Эми Оливар, – возможно, на фотографиях она и ее мать.

Поговорите с бывшей няней Эми, ее телефон 07968563881. Удостоверьтесь, что Эми и ее мать еще живы. И ее отец. Узнайте все, что сможете, о взаимоотношениях Бретериков и Оливаров. Корди О’Хара, мать Уны, лучшей подруги Люси и Эми, может что-нибудь знать. Поговорите с Шайан Томс, помощником учителя. Возможно, в Корн-Милл-хаус спрятаны еще два тела – например, в саду. Когда я туда приехала, Марк Бретерик встретил меня с лопатой в руке. Почему он занимался садом вскоре после гибели жены и дочери? Обыщите здания его компании – обыщите все, к чему он имеет отношение. Спросите его, почему он спрятал фотографии миссис Оливар и Эми за фотографиями своих жены и дочери.

Джин Ормондройд, мать Джеральдин Бретерик, оказалась невысокой женщиной с длинной шеей и узкими плечами. Коротко стриженные серо-стальные волосы обрамляли лицо, завиваясь на концах. Со своего места у стены Чарли видела только волосы и иногда кончик носа. Джин смотрела на Пруста и Сэма Комботекру и обращалась только к ним. Никто не сказал ей, кто такая Чарли, а она не спрашивала.

– Я хотел бы, чтобы вы рассказали инспектору то же, что мне, Джин, – предложил Комботекра. – Не смущайтесь, если будете повторяться. Это нам и нужно.

– Где Марк?

– С детективами Селлерсом и Гиббсом. Без вас он не уйдет.

Чарли не пришлось уточнять у Сэма, насколько серьезно воспринята новая информация: Пруст лично присутствовал на допросах только в исключительных случаях. Если два убийства в Корн-Милл-хаус совершила не Джеральдин Бретерик, значит, у настоящего преступника было шесть или семь дней, чтобы замести следы, – почти неделя, в течение которой полиция была уверена, что убийца изрядно облегчил им работу, покончив с собой. Сложно представить случай более исключительный.

– Марк показал мне дневник Джерри. Я просила его об этом с тех пор, как узнала о существовании дневника, и наконец, слава богу, увидела. Моя дочь этого не писала.

– Расскажите инспектору Прусту, почему вы так в этом уверены, – попросил Сэм.

Интересно, удивило его присутствие Чарли и то, что на ее участии в расследовании настоял сам Пруст? «Наверное, парню нелегко, – подумала она. – Он занял мое место, а тут являюсь я и дышу ему в затылок».

– Ночник Люси, – сказала Джин. – В дневнике все описано неправильно. У Люси действительно был ночник, в форме Винни-Пуха. Он был включен в розетку в ее комнате.

– В дневнике не говорится о форме лампы, не так ли? – спросил Пруст у Сэма.

– Позвольте мне закончить, – прервала его мать Джеральдин. – В дневнике сказано, что Люси хотела оставить дверь открытой, потому что боялась чудовищ. Из-за этого же она просила оставлять свет включенным. Там сказано, что с той ночи, когда она впервые сказала, что боится монстров… – Джин остановилась, несколько раз глубоко вдохнула. – …Что с той самой ночи свет оставляли включенным, а дверь в комнату Люси – слегка приоткрытой. Но зачем было оставлять дверь приоткрытой? Ночник ведь был в ее комнате.

– Мы решили, что лампа стояла не в комнате Люси и дверь оставляли приоткрытой, чтобы туда проникал свет, – сказал Сэм.

– Разве вы не видели ночник? Не нашли его? – Голос Джин был полон презрения.

– Нашли. Джин, откуда нам было знать, что лампа стояла в комнате Люси, а не, скажем, на лестнице?

– Вы его не включали? Не видели, какой он тусклый? Слабое золотистое свечение. И форма. Это детский ночник. В этом весь смысл. Вы должны бы знать об этом.

– Простите, – сказал Сэм. – Я не знал.

– Кто-то должен был знать! Сколько детективов видели эту лампу? У вас что, своих детей нет? Или ваши дети ночниками не пользуются?

– Мои сыновья спали с открытой дверью, и мы оставляли свет в ванной включенным, – сказал Пруст.

– Марк тоже не знал, – сказала Джин, слегка успокоившись. – Он слышал, как Джерри упоминала ночник, но не знал, как тот выглядит и где стоит. Джерри всегда сама укладывала Люси спать и сама вставала к ней ночью. Марк наверняка видел эту лампу сотни раз, но понятия не имеет, как она выглядит.

– Как вы считаете, Марк был хорошим отцом?