Когда отдыхают ангелы Аромштам Марина

26

— Маргарита Семеновна! Посмотрите, что мне написали!

Марсём только что пробилась к классу. Школа возбужденно гудела. Народ высыпал в коридоры и толпился у картонных почтовых ящиков, развешенных на стенах по случаю праздника. Был День святого Валентина.

По лестницам сновали озабоченные почтальоны с пачками разномастных валентинок. На груди у них были приколоты значки с английскими словами, а на боку болтались матерчатые мешки на длинных лямках — слабый аналог сумки настоящего почтальона ушедших времен. Марсём прямо в толпе вручили три бумажных сердечка, разрисованных цветными фломастерами, — одно с бантиком, одно с солнышком и еще одно — с цветочком. Она прочитала их прямо на ходу, улыбнулась и покачала головой. Наверняка ей признались в любви. И любовь наверняка была выражена без учета правил орфографии. Что-нибудь вроде: «Дорогая Маргарита Семеновна! Поздравляю с днем светого валинтина». И вместо точки в конце для верности — сердце, проколотое вектором. Теперь она, наверное, решала, стоит ли на первом уроке уделить время на отработку написания имен собственных и поиску безударного гласного в слове «святой».

Это слово — «святой» — применительно к людям всегда казалось мне грустным. Конечно, я не очень разбиралась в святых. Но то, что рассказывала нам Марсём, убеждало: жизнь святых была не особенно приятной. Большую часть своего жизненного пути они обычно страдали, а потом умирали в мучениях. Через некоторое время, чтобы как-то компенсировать страдальцам прижизненные муки, их имена вносили в специальные списки. Будто бы эта запись должна была стать пропуском куда-то вроде ложи для почетных гостей в райском театре. Еще святым присваивали особый день. Эта награда и по сей день кажется мне сомнительной. Люди постоянно путаются, что, кто и кому в это время должен: то ли святому вменяется в обязанность защищать оставшихся па земле и выполнять их надоедливые просьбы, то ли оставшиеся на земле должны вспоминать святого со словами благодарности за его мучения. К тому же разные отдельные человеческие представители и целые их группы не перестают делать гадости в дни, записанные на святых. И если гадость немаленькая, потом вспоминают не столько святого, сколько совершенное в его день преступление. Кто что-нибудь знает о святом Варфоломее? Да никто ничего не знает. Зато Варфоломеевская ночь печально известна — гибелью сотен гугенотов, вырезанных рьяными католиками во имя истинной веры. Хорошо святому Варфоломею в его райской ложе, оттого что у него есть свой день?

Но День святого Валентина, он все-таки особенный. Он устроен специально для того, чтобы выражать чувства. Даже если ты очень долго терпел и ничего не выражал, в этот день можешь себе позволить. Взять и все изменить. Признаться кому-нибудь в любви. Как моя мама. Она послала В.Г. валентинку. По настоящей почте. Правда, валентинка пришла раньше времени. Но это ничему не помешало. Даже наоборот. Валентинка — это здорово. И я в тот день тоже надеялась получить валентинки. Хотя бы одну. От одного человека.

Ради этой валентинки я готова была отказаться от всех остальных.

Я готова была проиграть в конкурсе «У кого больше валентинок». Оказаться на последнем месте. Сама я уже написала: «Поздравляю с Днем святого Валентина! Желаю счастья, хороших подруг и друзей!» Сначала я просто написала: «Желаю хороших подруг». Но потом подумала немного и приписала «друзей». Мальчик ведь не может дружить только с девочками? Тем более — с одной девочкой? Ему тогда будет скучно. Свою валентинку я опустила в картонный ящик на втором этаже. Возле того туалета, где недавно оторвали ручку. Теперь на двери была новая ручка, большая и блестящая, золотистого цвета — словно ее позаимствовали в каком-нибудь дворце.

— Посмотрите, что мне написали! — Вера настойчиво протягивала Марсём какую-то бумажку.

— У меня тоже есть! Видишь? — Марсём весело помахала стопкой сердечек с солнышками и цветочками.

Но Вера не хотела поддаваться общему веселью. Она смотрела напряженно, и щеки ее были ярко-красного цвета.

— Посмотрите!

Марсём развернула записку — сложенную книжечкой, с изображением обязательного сердца на обложке. Автор послания не очень трудился над рисунком. Сердце было нацарапано синей ручкой, явно впопыхах, и выглядело каким-то худосочным: не то сердце, не то капля, вылезающая из плохо завинченного крана.

Есть такая фраза: «Улыбка сползла с ее лица». Мне ничего не стоит это представить. Улыбка исчезает так же, как запись на доске, когда по ней проводят мокрой тряпкой — таким широким движением, сразу нарушая всякий смысл написанного. А потом подтирают штрихи и отдельные линии.

Уголки губ Марсём еще не успели занять свое место. Но с глазами что-то произошло. И кто-то невидимый уже трудится не тряпкой, а мелом, выбеливая ее лицо.

— Кто это написал?

Вера дернула головой:

— Не знаю. Кто-то из мальчишек, наверное.

— А что там написано?

— Не твое дело! — Вера злобно одернула Наташку, попытавшуюся заглянуть в записку из-за спины Марсём. — Позовите сюда мальчиков. Всех.

Через некоторое время стали появляться мальчишки — парами, тройками, шумно переговариваясь. Но, взглянув на Марсём, они тут же стихли, их празднично-деловитое возбуждение мгновенно улетучилось.

Марсём стояла совершенно прямо и крепко держала пальцами записку, чтобы всем было видно худосочное сердце.

— Я хочу знать, кто это написал.

— Что? Что? — мальчишки испуганно переглядывались.

— Вот это. Вот эту записку.

— А что там? Что написано? — всех вдруг одолело неудержимое любопытство. Что может сделать валентинку ужасной?

— Кто написал, знает. И у меня нет желания это озвучивать. Но я прошу этого человека признаться. Пусть не сейчас — позже. После уроков. Будет очень плохо, если он не признается. Нам всем будет очень плохо.

Девчонки переглядывались, мальчишки пожимали плечами и переминались с ноги на ногу.

— Разговор закончен, — Марсём вдруг сразу устала. — День святого Валентина отменяется. Больше никаких записок. Пока не найдется автор. Садитесь на места.

Жорик попробовал протестующе загудеть. Но большая Настя цыкнула, и стало ясно: дело серьезное.

27

Вечером позвонила Наташка.

Я сейчас к тебе приду. У меня важные новости, — заявила она и бросила трубку.

Новости, конечно, касались записки. Наташка начала прямо с порога.

— Ты знаешь, что было в записке? Знаешь? Там просто ужас! Там такое!

— А ты откуда знаешь?

Мне Настя рассказала. Она рядом с Веркой стояла, когда записку передали. И все видела.

— Ну, и что там?

— Ой, ужас! Я даже вслух сказать боюсь! — Наташка принялась зажимать себе рот руками, словно пытаясь засунуть обратно рвущиеся наружу слова.

— Да говори же ты!

Наташка на секунду замерла, выпучила глаза и выпалила:

— «Верка, я хочу тебя трахнуть!»

— Ты что — с ума сошла?

— Я же говорю — ужас! Верка целый вечер ревет.

— Ревет?

Угу. А сначала смеялась. Когда записку получила. Развернула — и давай смеяться. Настя спрашивает: «Ты чего?» А она не отвечает — все смеется. Потом говорит: «Сейчас я тебе покажу!» И показала. Только Настя не засмеялась. Настя сказала, это неприличные слова. Верка говорит: «Сама знаю, что неприличные!» — и пошла жаловаться.

— А ты думаешь, это кто? Кто написал?

Кто, кто! Кравчик, конечно! И Настя так думает. И Жорик с Илюшкой.

— А они что — знают про записку?

— Да все уже знают. Верка говорит, этому Кравчику не поздоровится. Его завтра из школы выкинут. Веркина мама пойдет и выкинет. И другие родители. Потому что этот Кравчик настоящий развратник.

Видимо, на моем лице отразилось сомнение. Заметив это, Наташка перешла в наступление:

— Да, развратник. Так Надина бабушка сказала. Ты сама-то знаешь, что такое «трахнуть»?

— Думаешь, ты одна такая умная?

— А спорим, не знаешь!

— Не буду я спорить.

— Вот и не спорь. Это гадость, рудименты и атавизмы. Веркина мама сказала Настиной маме, что за такие слова этого Кравчика убить мало. А уж выкинуть — святое дело.

Слово «святое» неприятно меня задело.

— А Марсём знает, что Кравчика хотят выкинуть?

Наташка пожала плечами. Сейчас уже не имело значения, знает ли Марсём. Преступление было налицо. И преступника должно было настигнуть возмездие.

28

Марсём в то утро опаздывала. Она появилась в дверях, на ходу скидывая шубу, и так и замерла у входа, забыв одну руку в рукаве.

Мы сидели за партами — как положено. И, быть может, с умными лицами. По крайней мере, сидели мы тихо и слушали внимательно. Говорила Верина мама.

Верина мама появилась в классе рано утром, как и обещала. И еще с ней пришли мама Кати и Надина бабушка. У Надиной бабушки оказался очень строгий командный голос, и она велела нам сесть. Мы уже знали, что будет, что должно произойти, и быстро заняли свои места.

После этого Верина мама подошла к Кравчику и приказала ему встать перед классом.

— Взгляните на этого мальчика! — сказала она, едва сдерживая отвращение. — Его поведение отвратительно. Этот мальчик больше не будет здесь учиться. Наш родительский комитет потребует его отчисления, и сейчас он вместе с нами пойдет к директору. А там расскажет, где он научился разным плохим словам. Может, его мама с папой так воспитывают?

Что здесь происходит? — Марсём наконец стянула шубу с плеча и положила ее прямо на парту, за которой должен был сидеть Кравчик.

Мы, Маргарита Семеновна, написали коллективное письмо. Мы не позволим, чтобы этот хулиган оскорблял наших детей…

— Покиньте, пожалуйста, класс, сейчас же! — Марсём говорила холодно и отчетливо, не допускающим возражения тоном. И, не дожидаясь исполнения своей команды, повернулась к мамам спиной. — Кравчик, пройди на место. На счет «три» открываем тетради по русскому языку. Раз-два-три. Диктант.

— Маргарита Семеновна…

— До административной работы осталось меньше недели. Все разборки — после уроков. Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Вера, я уже диктую.

Мамы взяли сумочки и неловко вышли.

— Вороне где-то Бог послал кусочек сыра… Бог мой! Так это ты написал? — голос Марсём вдруг разом изменился. Сейчас в нем звучало неподдельное отчаянье.

Кравчик отрицательно замотал головой.

— Леша?!

— Не писал я.

— Леша!

— Это Егор написал!

— Что? Кто это сказал?

— Это Егор написал! — Ромик поднялся с места. В наступившей тишине его тоненький голосок казался оглушительным. — Он мне сам сказал. Он сказал, я Верке записку написал.

Сейчас посмеемся. И бросил в ящик. Я сам видел.

Все разом обернулись. Егор сидел на последней парте, насупившись и ни на кого не глядя.

— Это написал Егор? — зачем-то переспросила Марсём, хотя Егор и не думал отнекиваться.

— Он сначала думал признаться, — попробовал заступиться за друга Ромик. — Но потом на Кравчика подумали. И он… Он не стал признаваться.

— Не стал признаваться? Ну, да. Конечно. Хорошо. То есть — нехорошо. Но мы должны работать. У нас ведь скоро контрольная. На чем мы остановились? — Марсём зачем-то подошла к окну и ткнула пальцем в горшок с цветком. — Да, а цветы давно поливали? Надо полить цветы. Прямо сейчас. А то земля совсем сухая. Хотя — лучше потом. Сейчас надо писать. На чем мы остановились? На какой вороне?.. Нет, не могу. Я не могу!..

Марсём тяжело опустилась на стул и некоторое время смотрела перед собой. Мы боялись шелохнуться.

— Дети, извините! Я правда не могу. Не могу вести урок. Я пойду скажу, вам пришлют кого-нибудь. Да, другого.

Она поднялась и потянула к себе шубу, которая так и осталась лежать на парте Кравчика. Шуба, как непослушный зверек, зацепилась застежкой закрай стола. Кравчик протянул руку и выпустил шубу на свободу. Марсём вяло кивнула, взяла вещи и вышла. И больше не вернулась.

Дневник Марсём

С чего они взяли, что Корчак по дороге в Треблинку рассказывал детям сказки? С чего они это взяли? Ведь никого не осталось в живых. Никого, кто мог бы свидетельствовать.

Какое говно — внутри и снаружи. Плевать на потомков.

29

Было как в первый день каникул. Только совсем безрадостно. Нам ничего не задали и после третьего урока распустили по домам. Так рано дедушка не мог приехать в школу, и мы с Наташкой решили идти пешком. Далеко, конечно. Но у нас было много времени. Очень много ненужного времени.

Наташка шла, загребая снег носками ботинок, и жевала булку. Я отказалась жевать вместе с ней, поэтому она решила делиться с птицами: то и дело останавливалась и выкидывала в сторону от дорожки пригоршню крошек. Ей хотелось угостить воробьев, но налетали голуби. Они появлялись быстро и в большом количестве, толкались, жадно склевывали, теряли крошки, перехватывали друг у друга добычу. Воробьи же пушистыми комочками оседали на каком-нибудь невысоком кустике поблизости и зачарованно на все это смотрели.

— Кшш! — взмахивала Наташка руками. — Дайте маленьким место! Не люблю голубей. Паразиты городские, — объясняла она свою жестокость.

Оклеветанные голуби неохотно взлетали, часто и громко хлопая крыльями, но скоро возвращались и снова принимались суетливо толкаться.

— Вот ведь настырные. Вас что — привязали? — возмущалась Наташка, и мы отправлялись дальше.

— Как ты думаешь, наши ангелы, они сейчас где? — спросила я, глядя на голубей.

— Ой, ты знаешь, я должна тебе что-то рассказать…

Я почувствовала в Наташке опасное вдохновение. Так случалось, когда она решала бороться с неправильностями мира своими средствами.

— Один ангел застрял. На шкафу в классе.

Шкаф стоял прямо за партой Егора.

— С чего ты взяла?

— Когда Ромик все рассказал, я повернулась посмотреть на Егора. И нечаянно посмотрела на шкаф. А там суккулент такой большой стоит.

С момента приобщения к лягушачьей теме Наташка то и дело употребляла неизвестные простым смертным словечки.

— Суккулент — это что? Из книжки про лягушек?

Наташка фыркнула.

— Это растение такое, навроде кактуса. У него еще цветочки бывают красные.

— Декабрист, что ли?

Наташка кивнула.

— А при чем здесь ангел?

— Понимаешь, раньше у этого суккулента веточки вверх торчали. А когда я на него посмотрела, они все наклоненные были. Как будто их сверху придавило. Я думаю, это ангел. Егора. Точно-точно! Он, наверное, взлетал, когда Ромик рассказывать начал. А как услышал, так и завис в воздухе. И приземлился на этот декабрист. В самую середину веточек. И еще, знаешь что? Этот ангел был потный.

— Ну, что ты придумываешь?

— Ничего я не придумываю. Я потом подошла ближе, и на меня капля упала. Скажи, откуда там взялась капля? Может, у нас в классе по потолку тучи ходят?

— Какая же ты врушка!

— Врушка? Я, между прочим, в «Занимательной анатомии» читала, что люди от волнения вспотеть могут. Или когда переживают очень. У меня знаешь какие ладони потные были, когда я профессору отвечала? Платком вытирать пришлось. Носовым. И он весь промок.

— Эта «Анатомия» про людей, а не про ангелов. Может, у ангелов другая анатомия. Может, у них вообще никакой анатомии нет.

— А ты чего взбесилась? Что ангел вспотел? Да на его месте любой бы вспотел. От расстройства. Ему, может, срочно лететь надо было. Самолет спасать или корабль. А тут — такое! «Верка! Я хочу тебя трахнуть!» — противным голосом процитировала Наташка.

В горле образовалась тяжесть. Словно кто-то сидел внутри и давил. Даже шея устала. Я с трудом сглотнула: еще немного — и заплачу. Разревусь.

Прямо на всю улицу. Некоторое время мы тащились молча. Наконец я решилась:

— Как ты думаешь, почему он ей написал, а? Он что — влюбился?

— А хоть бы и влюбился? Тебе-то что? Может, ты хотела, чтобы он тебе такое написал?

Я промолчала. Наташка остановилась, удивленно на меня взглянула и вдруг заорала:

— Ты что — совсем дура? Ты что, в этого дурацкого Егора втрескалась? В труса этого?

— Он не трус, не трус, — я чувствовала, что скажу сейчас глупость, страшную глупость. Но получилось как-то само собой: — Он же Дрэгона победил.

— Победил Дрэгона! Ха-ха-ха! — в свое «ха-ха» Наташка вложила весь возможный сарказм. — Нет, вы слышали? И что с того, что он тогда победил? А сейчас — струсил. Сделал гадость и свалил на другого. Специально все подстроил, чтобы Кравчика выгнали. Предатель!

— Он не специально. Не специально! — я тоже кричала. — Он хотел признаться.

— Да откуда ты знаешь?

— Он не мог не хотеть. Не мог. Он просто не успел. Сначала испугался, а потом не успел. Я его понимаю.

— Ты его понимаешь? Ты его понимаешь? — от возмущения Наташка даже поперхнулась. — Ну, считай, что твой ангел тоже застрял!

— При чем тут мой ангел?

— Потому что ты защищаешь этого Егора, — злобно сказала Наташка. — А из-за него ушла Марсём. И она, может быть, не вернется. Никогда! Хотя зачем она тебе? Ты можешь сидеть в классе и любоваться на своего Егора. Ну, и любуйся. Пока не треснешь. И пусть он тебе свои дурацкие записки пишет, свои рудименты и атавизмы: «Алиночка, я хочу тебя трахнуть!»

Она резко повернулась и бросилась от меня прочь, прямо через дорогу.

— Наташка! Машина!

Машина затормозила. Из окошка высунулся шофер и выругался. Но Наташка не слышала. Она уже бежала по другой стороне улице, в ярости размахивая портфелем. Взлетели с мостовой потревоженные голуби, но тут же вернулись — назад к своим крошкам. Как привязанные к земле ангелы.

До дома было еще далеко.

30

На следующий день Марсём в школу не пришла. Вера и Егор тоже не пришли. И еще не пришел Ромик. Он заболел гриппом. Настя сказала, ничего удивительного. Ромик часто болеет. Он слабенький. А вчера его еще и продуло на улице, пока он бабушку ждал. Долго ждать пришлось. А Наташка пришла. Она даже не опоздала. Она надеялась: вдруг Марсём все-таки появится? И пришла пораньше, чтобы лишний раз ее не расстраивать. Но расстраиваться было некому.

Уроки вела другая учительница. Мы сидели тихие и вялые. Разговаривать не хотелось. Даже на переменах. О чем говорить-то? Так что учительница была довольна: «Мне про вас такое наговорили. Пугали по-всякому. А вы — ничего. Нормальные. И примеры решать умеете. Даже с задачей справились». Она захлопнула журнал и собралась уходить. Наташка подняла руку.

— Да.

— А Маргарита Семеновна когда придет?

— Маргарита Семеновна? Не знаю. Она заболела.

— А чем она заболела? Она поправится?

— Ну, это не ко мне. Пусть ваши родители выясняют эти вопросы с администрацией. Я справок не даю. Мое дело — к контрольной вас подготовить.

И она недовольно двинулась к двери. Наташка продолжала стоять.

— А вообще, — учительница остановилась и повернулась к нам, — вы свою Маргариту Семеновну довели. Вот что я должна вам сказать.

И вышла.

31

Самолет разбился на следующий день.

«Сегодня над Боденским озером в швейцарском воздушном пространстве произошло столкновение российского Ту-154 „Башкирских авиалиний“ с грузовым „Боингом-757“ компании DHL. Погибли 70 человек, подавляющее большинство погибших — дети», — суровым тоном сообщал диктор.

— Папа, ты только послушай! — громко звала мама дедушку. — Ты только послушай, какой кошмар!

Дедушка уже пришел в кухню и, нахмурившись, смотрел на экран.

— Подавляющее большинство погибших — дети! И говорят, это были лучшие дети республики. Они летели отдыхать за границу. Получили путевки за победы в олимпиадах. Какой кошмар!

Я вдруг поняла, что не могу больше сдерживаться. Меня охватило чувство ужасного бессилия. Я еле добралась до дивана, забилась в угол, накрылась с головой пледом и разрыдалась.

— Алина! Алиночка! Что с тобой?

— Это ангелы, наши ангелы! Они больше не летают.

— Что ты такое говоришь? Ты бредишь?

— Ты не понимаешь. Марсём говорила, ангелы не могут лететь по делам, если человек поступает плохо. Они тогда привязаны. Как голуби к крошкам, — сглатывая слезы, я пыталась объяснить маме, что происходит. — Наши ангелы не могут взлететь! Они все застряли! В кактусах!

— Нет, вы только подумайте! Эта Марсём совершенно запудрила вам мозги! Своими вечными выдумками. Полным отсутствием чувства реальности! Ей это уже аукнулось. Но никто не извлек из этого урока!

Мама открыла мне лицо и обняла прямо поверх пледа.

— Послушай, девочка моя! Никаких ангелов нет. Это только образ! Поэтический образ. Ты же не веришь в Бабу-ягу? Будто она ест плохих детей? Не веришь, правда? Ангелы — это то же самое. То, что самолет разбился, конечно, ужасно. Но ангелы тут ни при чем. Это халатность авиадиспетчеров. Самолеты разбиваются, такое случается. Тонут корабли и подводные лодки. И машины сбивают пешеходов — даже на тротуарах. Но маленькие дети не могут за это отвечать. Понимаешь? Не могут! Они даже за себя отвечать не умеют. За свое поведение.

Я выдернула из рук мамы кусок пледа, снова натянула на лицо и заплакала еще сильнее.

— Оленька! У тебя, кажется, пирог горит, — осторожно заметил дедушка.

— Ой, — спохватилась мама. — Тут не только пирог, тут все на свете, того и гляди, сгорит! — и кинулась в кухню.

Дедушка присел на диван и стал слушать, как я плачу. Я стала уставать. Рыдания стихли, но слезы еще текли.

— Знаешь, — заметил дедушка, когда я уже могла его услышать, — мне кажется, все еще можно исправить. С ангелами.

— Думаешь, можно? — я откинула плед с лица. Неужели есть какая-то надежда? — И они тогда полетят?

— Полетят.

— Ведь так уже было. С магнитиками. Помнишь?

Дедушка кивнул и погладил меня по голове. Он всегда гладил меня по голове, чтобы успокоить.

— Деда, а она вернется?

— Если ангелы полетят — вернется.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Тут все дело в живой воде.

— В живой воде? — я откинула плед и теперь ловила каждое дедушкино слово.

— Помнишь сказку про Ивана-царевича? Его ведь убили. Родные братья, кажется. И нужна была живая вода, чтобы привести царевича в чувство. Это как раз об этом. Жажда — страшная вещь. Знаешь, чего человек больше всего жаждет? — дедушка снова погладил меня по голове. — Разделенности. Чтобы кто-то разделил с ним самое главное. Надо только подумать, что тут может стать живой водой.

— Что Марсём хотела с нами разделить? А вдруг мы не догадаемся?

— Нужно подумать. Хорошенько подумать. Всем вместе.

— Можно спросить у В.Г. Он же знает Марсём. Он с ней дружит! Деда, он сегодня придет?

— Да, должен. Я, правда, не уверен, что сегодня получится.

— Но ведь можно попробовать?

— Да-да, конечно, — дедушка вдруг стал думать о чем-то своем.

Но я уже ожила. Вечер — когда же он наступит?

32

В последнее время В.Г. приходил почти каждый день. Они с мамой даже смеялись, как это всем надоело: ходит туда-сюда! Надо это дело поскорей прекратить. Но поскорей не получалось. В.Г. решил переехать к нам после того, как они с мамой распишутся. Оставалось еще две недели.

В этот раз мама почему-то нервничала. Оказалось, В.Г. придет не один.

— Ас кем?

— Не спеши — узнаешь, — уклонилась от ответа мама и пошла хлопотать в кухню.

Но я спешила. Мне так нужно было поговорить с В.Г.!

Наконец раздался звонок. Я бегом бросилась к двери, торопя замки и цепочки. Дверь, наконец, открылась.

— Здравствуйте, дядя Володя! — крикнула я. И остолбенела. На дороге стоял не один В.Г.… Их было два: один всегдашний, которого я ждала, а другой — точно такой же, только намного моложе и без бороды. И еще у него были рыжие волосы. Такие же кудрявые, как у В.Г., только рыжие.

— Вот, познакомься, Алина, — сказал старый В.Г. — Это Матвей. Мой сын.

— А разве, — я замялась, — разве у вас был сын?

— Как видишь! — неловко засмеялся В.Г. — Может, раньше и не было. А теперь — есть.

— Просто он забыл о моем существовании, — решил пошутить рыжий. — А тут раз — и сюрприз.

— Что правда, то правда — сюрприз, — согласился В.Г.