Карающая богиня, или Выстрел в горячее сердце Крамер Марина

– Нет, спасибо. Давай лучше быстренько все бумажки посмотрим, я тороплюсь.

– Куда?

– На кудыкину гору, – отрезала она. – Не задавай ненужных вопросов, а то можешь получить много ненужных ответов.

Племяннику дважды повторять не приходилось, тут уж грех жаловаться, парень он был понятливый, знал, что непростая тетка слов на ветер не бросает. Они проверили все отчеты, Николай отчитался за каждую копейку, потраченную на Кипре, и Марина осталась вполне довольна результатом его работы.

– Поглядим потом, что за игроков вы с Марадоной набрали.

– Ты не сомневайся, игроки нормальные, как раз под задачу – мы ж в первую лигу хотим, так? Ну, вот Марадона и смотрел таких, чтоб могли вывезти.

– Вот я и говорю – поглядим. Ладно, Коленька, поеду я. – Коваль встала, снимая со спинки стула сумку. – Одна просьба – Хохлу не говори, во сколько я поехала от тебя, договорились?

– Могила! – заверил он. – Только предупреждаю – бить начнет, все выложу!

Марина засмеялась – Колька боялся ее телохранителя как огня, звал по имени-отчеству и вообще старался не сталкиваться с ним в темном месте. Она чмокнула племянника в щеку и пошла к выходу, завернув потом к черному ходу, возле которого уже ждал в машине Ромашин. Сев на переднее сиденье, Марина подставила ему щеку для поцелуя, но он развернул ее к себе лицом и нежно поцеловал в губы:

– Здравствуй, моя Мариша…

– Саша, поехали отсюда, пока мои церберы не обнаружили, что меня нет.

Ромашин завел двигатель, и «Волга» отчалила от особнячка, где располагался офис клуба.

– Ты не в тот переулок свернул, – заметила Коваль, когда проскочили поворот на объездную дорогу.

– А мы не в «Рощу» едем, а ко мне на дачу, – отозвался он. – Я не альфонс какой-то, чтобы женщина за меня решала, где и как.

– О-о! – протянула она, вынимая сигареты. – А не боишься, что жена нагрянет?

– Да бог с тобой! – засмеялся Ромашин, выезжая на загородную трассу. – Она уже и думать забыла, что есть такое явление, как дача. Я туда один и езжу, сыновья тоже не заглядывают. Так что не переживай, никто нам не помешает.

– Что же не догадалась я в «Шар» заскочить, – пробормотала Марина. – Так ведь и ноги протянем – на одной любви-то…

– Зато я догадался и заскочил в твой «Шар», обернись – все сиденье едой заставлено.

И точно – на заднем сиденье было полно коробочек, в которые упаковывали еду в Маринином ресторане, а венчал все это огромный букет желтых хризантем, каждая из которых была величиной с кулак.

– И откуда же ты узнал про «Шар» и про то, что уже много лет я именно такую еду предпочитаю? – перевела она взгляд на довольного произведенным эффектом Ромашина.

– Дорогая, ты забываешь, кто я, узнать мне большого труда не составило. И потом – про твой ресторан легенды ходят, у нас все управление там перебывало, только мне вот не удавалось никак.

– А почему, кстати?

– Честно? Не понимаю я этих изысков, не знаю, за что их так люди любят.

– О, Саша, у меня огромное поле деятельности! – засмеялась Коваль. – Сегодня я сделаю из тебя фаната японской кухни, уж поверь мне.

– Посмотрим…

На даче было убрано и чисто, видимо, он готовился к появлению здесь, хотел, чтобы все было на уровне.

– Ты проходи, я камин сейчас растоплю, – сказал он, направляясь в комнатку, где лежали кучкой березовые поленья.

Марина сбросила кожаную куртку на подстежке, отключила лежащий в кармане джинсов телефон, прошла на небольшую кухоньку, где на столе были свалены все привезенные коробки. Она достала из навесного шкафчика тарелки, выложила на них суши, салаты и закуски, расставила все это так, как делала обычно дома, когда хотела праздника. Вошедший Ромашин замер в дверном проеме, когда Марина повернулась к нему, держа в руках хризантемы:

– Господи… ты даже не представляешь, насколько сейчас красива…

Он приблизился к ней, взял за руку и поднес ее к губам:

– Никогда не думал, что со мной случится такое. Я не вижу тебя – и места не нахожу, думать ни о чем другом не могу. Ты останешься у меня сегодня?

– Я ведь обещала, а свое слово я всегда держу… – Коваль поцеловала его и прильнула к груди, обтянутой форменной голубой рубашкой.

Его рука прижала ее голову, губы прижались к затылку, и оба замерли посреди маленькой кухни, не в силах оторваться друг от друга, боясь даже шевельнуться, чтобы не спугнуть возникшее вдруг ощущение родства.

– Сашенька… что мы делаем? – спросила Марина наконец, подняв на него глаза.

– Мы просто любим друг друга… я ведь чувствую, с тобой происходит что-то, ты измучилась, не можешь определиться, как быть с этим чувством. Ты хочешь быть со мной и боишься, что тебя не поймут и осудят твои…

– Это мне совершенно безразлично, уж поверь. Никто и слова мне не скажет… а потом, у меня ведь сводный брат – генерал МВД, в министерстве работает…

– Погоди… – Ромашин немного отстранил ее и удивленно переспросил: – Генерал Коваль? Дмитрий Викторович?

– Да, Саша, это мой сводный брат, у нас общий отец. Я сама узнала об этом недавно, когда началась заваруха с Гордеенко и Климовым. Мой отец – известный московский тележурналист, он приехал сюда снимать передачу о нашей доблестной милиции, а тут такое… Вот так я и узнала о его существовании и о том, что у меня есть брат.

– Да-а, дорогая, вот это сюжет! – засмеялся Ромашин, забирая у нее букет и наливая воду в трехлитровую банку. – Значит, у тебя не только любовник, у тебя и брат в органах? Удар по репутации!

– Как говорил мой покойный муж – как можно испортить то, что уже было испорчено до меня? Это твоя репутация теперь под угрозой – а ну как кто-то узнает о том, что ты, начальник ГУВД, спишь с Наковальней? – улыбнулась она, подходя и обнимая его сзади.

– Кто бы знал, как это приятно… – Он развернулся и подхватил ее на руки. – Как это нереально хорошо – держать в руках вот эту самую Наковальню… Идем в спальню, я соскучился по тебе.

– Так не бывает… – выдохнул Ромашин, растягиваясь на спине и укладывая Марину сверху, обняв обеими руками. – Не бывает, ты слышишь меня? Чтобы было так хорошо…

– А тебе хорошо? – сдувая с глаз упавшую челку, спросила она, и он перевернулся, ложась на нее:

– А то ты сама не знаешь…

Перевернув на живот, он начал гладить ее по спине, по ногам…

– Откуда у тебя татуировка? – погладив пальцами козерога на крестце, спросил он.

– Можно, я не буду тебе это рассказывать? – попросила Марина. – Мне неприятно…

– Конечно, если не хочешь… – Он поцеловал наколку, потом лег сверху, придавив Коваль к постели и найдя губами ухо. – Знаешь, что еще я о тебе слышал? – прошептал он, чуть сжав зубами мочку с серьгой.

– Подозреваю, что ничего хорошего… твои дружки очень любят копаться в моем белье, в моей постели, в моей жизни… и есть целое досье, составленное Гордеенко, а уж там-то много всякого наворочено. И что?

– И ничего, – захохотал Ромашин, обнимая ее и целуя. – Ни-че-го! Мне наплевать на это – я люблю тебя любую, слышишь? Ты моя единственная женщина, я могу орать об этом на городской площади, и все, что ты делаешь, для меня прекрасно.

– Так уж и все? – Она сползла вниз, и Ромашин вздрогнул и подался навстречу… – Так что ты молчишь? – прошептала Марина ему на ухо, когда все кончилось.

– Я тебя люблю – ты это хотела услышать?

– И это тоже…

– А ты?

– Не спрашивай… знаешь, я никому не говорила этого, только мужу… даже Хохол дождался от меня этих слов только через несколько лет, и то скорее из благодарности… С тобой почему-то все по-другому, не знаю… Я постоянно о тебе думаю, постоянно ощущаю тебя… Почему так?

– Потому что я тоже думаю о тебе. Давай пошлем все к черту и будем вместе, а? – Он приподнялся на локте и посмотрел ей в глаза. – Я так хочу, чтобы ты никогда не уходила от меня, всегда была на глазах, рядом. Буду беречь тебя и любить, обещаю – никогда ты не будешь знать горя, любое желание твое выполню.

– Ты удивишься, но нет у меня никаких желаний, кроме одного – чтобы ты был со мной…

…С этого дня начались проблемы – Ромашин, правда, не говорил о том, как восприняли происходящее его сослуживцы, но вот Марининым людям все очень не нравилось. Но Коваль всегда ходила по краю, обостряла все до предела и только так была абсолютно счастлива.

Она зачастила на футбол, где постоянно присутствовал и Ромашин. Правда, футбола он не видел, постоянно смотрел не на поле, а на сидящую в ложе Марину. Она стала ускользать из дома, ловко отделываясь от Хохла, могла остаться ночевать у Ромашина. Женька бесился, но сделать ничего не мог – знал, что стоит только открыть рот и выказать недовольство, и Коваль запросто выставит его и из дома, и из своей жизни. Поэтому он терпел, сжав зубы, и старался держать себя в руках. Если бы не постоянные звонки Беса, до которого тоже доходили слухи о романе Наковальни с начальником городской милиции…

Разумеется, все кончилось грандиозным скандалом. Бес вызвал Марину на разговор и прямо при Вороне и Хохле отхлестал по щекам, зло бросив:

– Сука гулящая, быстро забыла, кто был твой муж! И кто ты есть сама! Под мента – это надо же! А ты куда смотрел?! – это относилось уже к Хохлу, мрачно кусавшему губы и старавшемуся не смотреть на Марину.

– Что я – сторож?

– А кто ты, на хрен?! – рявкнул Бес, шарахнув по столу кулаком. – Бабу удержать не смог!

– А ты сам попробуй ее удержи, если ей вдруг приперло! – заорал в ответ оскорбленный Хохол. – Что мне ее, к кровати привязать?

– А то тебе не доводилось! – ехидно ввернул Бес.

– А ничего, что я тут сижу и все слышу? – осведомилась Коваль, потрогав пальцами горящую от удара щеку, и Бес вызверился еще сильнее:

– Замолкни, на хрен! Лярва! Я научу тебя, с кем спать, а с кем – не стоило бы!

– Это не твое дело! Никто мне не указ!

– Я – указ! – отрезал он. – И… вот что – пошлю-ка я снимочки менту твоему, пусть полюбуется. С ним-то небось по-другому все? Как у людей?

– Пошел ты! Ему наплевать, что там у меня раньше было.

– Ему-то, может, и наплевать, – согласно кивнул Бес. – А вот начальство его вряд ли по головке погладит за связь с тобой, красючка моя дорогая! Слетит с работы белым лебедем твой подполковник. А ты решила, что теперь все можешь? Что Малыша нет больше, и сам черт тебе не брат? А то, что я скажу, тебе не важно? И что вход – рубль, а выход – два? Соскочить собралась? И кто тебя отпустит, скажи? Не-е-ет, дорогая моя девочка, никуда ты не дернешься от меня, покуда будешь нужна.

– Да? И что ты сделаешь?

– Я тебя, суку, в подвал запру у себя в доме, оттуда не выберешься. А мента твоего грохну, – спокойно пообещал Бес, и Марине стало по-настоящему страшно – он не бросал слов на ветер, всегда делал то, что обещал…

Коваль подняла на него глаза, вмиг наполнившиеся слезами:

– Не надо, Гриша… я тебя прошу – не трогай его…

– Ой, не могу! – закатился Бес, довольный произведенным эффектом. – Хохол, а ведь она за своего мента на все готова – что хочешь проси. Ведь ты этого хотел? Так на, забирай, она твоя.

– За что? – тихо спросила Коваль, глядя на Женьку во все глаза, не отрываясь. – За что ты со мной так?

– А ты? – с болью вывернул Хохол, не отвернувшись, выдержав. – Ты за что так со мной? Я больше жизни любил тебя, на все был готов, только чтоб со мной была… Как бобик дрессированный себя вел, только что тапочки в зубах не приносил – а ты? Сучка ты, Маринка, одно слово – лярва… – Он отвернулся к окну, чтобы не видеть ее лица, ее глаз, ее слез.

Ворон чувствовал себя здесь явно лишним, было вообще непонятно, зачем он тут, когда дело почти семейное.

– Поеду я, Бес, вы уж сами давайте… А вообще – оставьте бабу в покое, у нее и так мозги набекрень.

Он ушел, и в комнате стало очень тихо, словно это Ворон издавал так много звуков. Хохол продолжал напряженно вглядываться в окно, Бес курил, покачиваясь в кресле, а Марина сидела, окаменев, и думала, что же будет с ней дальше.

– Что вы оба от меня хотите? Что я должна сделать, чтобы вы оставили меня в покое? Хохол, я отдам тебе все – контроль над бригадой, пацаны тебя признают, даже «Империю» отдам…

– А мне оно надо? – удивился Женька, оборачиваясь.

– Тогда – что?

– Ты. Мне нужна только ты – больше ничего, и ты сама знаешь это не хуже меня. Только ты.

– Это невозможно… я…

– А я не прошу меня любить, если ты об этом, – перебил он, ударив по подоконнику сжатыми кулаками. – Я знаю, что этого не будет. Я просто хочу быть с тобой.

– Да что ты ноешь, как не мужик вроде?! – встрял вдруг Бес. – Что ты упрашиваешь ее? За волосы – и об колено, только так докажешь, кто хозяин! А то возомнила о себе! Давай, грузи ее – машина уже подъехала. Валите домой, на хрен.

Она не успела ничего сказать, никак не отреагировала. Хохол схватил ее на руки и понес куда-то, прижав голову к плечу, в которое Марина вцепилась зубами, но Женька не обращал внимания, запихнул ее в «мерс» с тонированными стеклами, сел рядом, и водитель рванул с места.

– Я прошу тебя – не вынуждай меня применять силу, я не хочу делать тебе больно, – взяв Марину за плечи и развернув к себе лицом, взмолился Хохол. – Пожалуйста, не дергайся, я очень прошу тебя…

– Куда мы едем?

– Я не скажу, – зашипев от боли, Хохол отодрал прилипшую к ране на плече водолазку.

– Дай я посмотрю. – Коваль помогла ему снять ее, осмотрела основательно прокушенное плечо. – Больно?

– Нет, – скривился он. – Даже приятно!

– Прости… попроси у водителя аптечку, мне бинт нужен…

Наложив тугую повязку на плечо, она отодвинулась от Хохла и стала напряженно думать, как быть и что делать дальше.

«Куда он везет меня, зачем? Как теперь выкрутиться?»

Ехали долго, часа три, наверное, Марина не могла понять, в какую сторону от города удаляются, потому что водитель все время плутал и крутился по проселку. Наконец он затормозил у небольшого деревянного дома, постучал в перегородку:

– Приехали, Игореха.

Хохол вытащил ее из машины, Коваль краем глаза успела увидеть, что это какой-то поселок, и ворота за ними захлопнулись. Они оказались в огромном дворе, по периметру бегали два здоровых кавказца на толстых цепях, почти такие же, как были у Марины в «Парадизе». Пройти в дом можно было только мимо собак, по выложенным на земле доскам.

– Сама видишь – бежать бесполезно, – вздохнул Хохол. – На ночь я их спущу. Дай мне телефон.

– Зачем?

– Отдай мне мобильник, я не буду повторять.

Марина размахнулась и швырнула трубку прямо к будке одной из собак, а потом насмешливо глянула на Хохла:

– Ой, надо же – упал! Достанешь?

– Издеваешься? Ну-ну, давай.

– Зачем ты меня сюда привез? – зашипела она, вцепившись руками в отвороты его куртки. – Ты думаешь, я не найду способ свалить отсюда?

– Я предупредил тебя, потом не жалуйся. Идем в дом.

– А если я не пойду?

– Я тебя унесу. Пойми – у тебя выхода нет. Давай переждем здесь, пока уляжется вся эта канитель с твоим ментом, потом спокойненько вернемся домой. Будешь жить, как захочешь.

Он потянул ее за собой, цыкнув на псов, моментально отскочивших к будкам, открыл ключом дверь и подтолкнул Марину в прохладные сени.

– Женька, зря ты это замутил, – входя, бросила Коваль. – Ой, как зря… зачем тебе это надо было?

– Да я ни при чем тут, – зашептал вдруг Хохол, прижав ее спиной к стене в темных сенях. – Бес хочет надавить через тебя на мента, чтобы помог ему с кичи одного авторитета вытащить, и потом можешь хоть замуж за него выходить… а я просто увез тебя из города, чтобы ни Бес, ни мент не нашли…

Марина осторожно провела пальцами по его ягодицам, нащупав в заднем кармане джинсов тонкую финку, аккуратно вынула ее и, оттолкнув растерявшегося Хохла, приставила лезвие к своей груди:

– А теперь всю правду, а не эти байки! Иначе – ты меня знаешь, всажу по самое не балуйся, даже не охну!

Хохол хлопнул себя по карману, обнаружил отсутствие любимого инструмента, потом посмотрел на Марину:

– Отдай…

– Я же сказала – выкладывай все, что знаешь, я не шучу. – Она чуть надавила на финку, чувствуя, как лезвие пропороло водолазку и задело кожу. – Ну?

– Перестань, Маринка, отдай… – Хохол протянул руку, чтобы отнять оружие, но Коваль отошла и сильнее надавила на рукоятку. По животу побежала струйка крови, кружевная водолазка начала промокать, и Хохол страдальчески сморщился: – Не надо… я сказал тебе все, что знал…

– Не верю, – спокойно объявила она, продолжая давить на финку и чувствуя, как вдруг закружилась голова.

– Клянусь чем хочешь – я больше ничего не знаю… Отдай, Маринка…

– Не подходи.

Марине вдруг стало так безразлично, чем кончится все это дерьмо, так пусто в голове и в душе, что даже плакать расхотелось. И стало все равно – жить, умереть…

– Моя сладкая, просыпайся, хватит уже спать. – Где она раньше слышала этот голос? – Давай, киска, сколько можно? Вот умница, глазки открыла…

Марина с трудом разлепила тяжелые веки и посмотрела на говорившего – это был Хохол, небритый, с провалившимися глазами.

– Ну… и рожа…у тебя… – с трудом произнесла она, еле шевеля губами.

– Да, киска, рожа, – бережно целуя ее руку, проговорил он. – Напугала ты меня… шустрая такая, как успела финку вынуть, что я и не почувствовал?

Коваль дотронулась рукой до неприятно ноющей левой груди – на ней была повязка.

– Что это?

– Это ты себе в грудь финку мою всадила, почти на все лезвие… Хорошо, что она у тебя упругая и большая, грудь-то, доктор сказал, а то бы в сердце – и песец… А так только шрам останется. Дура ты, Маринка…

Он поправил на ней рубашку и вышел из комнаты, прикрыв дверь.

«Черт возьми, а я не помню ничего – как здесь очутилась, что за дом, почему за финку схватилась… Надо же – сама себе грудь уделала!»

– Женя! – крикнула она, собрав силы. – Принеси водички…

Хохол вошел с большой кружкой в руках, присел на постель, осторожно поднял ее голову и стал поить. Устав, Марина откинулась на подушку и попросила:

– Сигаретку дай.

– Нельзя тебе.

– А ты со мной покури…

Его глаза радостно блеснули, он мигом сбегал куда-то, принес сигареты, закурил, подвигаясь к ней и прижимая свои губы к ее, чтобы выдохнуть дым в рот.

– В кого же ты превратила меня, киска? – пробормотал он. – Ведь люблю тебя, а вынужден здесь насильно держать… Прости меня, любимая… – И, не давая ей сказать, снова закрыл ее рот своим.

Марина уплывала от его прикосновений, от его рук, обнявших ее и прижавших к себе, от губ, ласкающих ее губы…

– Женя… не надо больше…

– Моя киска… моя любимая девочка. – Он гладил ее по спине, касался губами шеи, спускаясь вниз к груди, осторожно откидывал бретельку с правого плеча. – Я забыл тебя… твой вкус, твой запах… прости меня за все… ложись, моя родная, ты устала…

Он уложил Марину обратно в постель, укрыл одеялом, поцеловал в плечо и пальцами погладил по щеке. Во взгляде было столько вины, что Коваль смутилась – ей и в голову не приходило обвинять Женьку в том, что случилось. Она прекрасно понимала, почему он повел себя так в сложившейся ситуации. Хохол просто не видел выхода, не знал, как удержать ее. Ослепший от любви, он готов был на унижение, на подлость, потому что не мог представить жизни без нее. Умом он понимал, что никакая сила в мире не удержит Марину, если она захочет уйти, никакие собаки и заборы. Но отпустить ее для него значило потерять смысл жизни. Никогда за свои сорок с небольшим Жека Хохол не ползал на брюхе ни перед кем, а уж тем более – перед женщиной. Никто из тех, кто хорошо знал этого жестокого и изворотливого человека, отсидевшего двенадцать лет, даже представить не мог, на что он способен ради возможности быть рядом с Мариной Коваль.

– Есть хочешь? – спросил он тихо.

– Не хочу. – Она закрыла глаза, и Хохол, подсев к ней, поцеловал опущенные веки, осторожно взяв лицо в ладони.

– Родная моя, хоть чуть-чуть. Давай я покормлю тебя, как маленькую, хочешь?

Есть не хотелось, но и обижать Женьку – тоже, поэтому Марина кивнула, не открывая глаз. Он обрадовался так явно и по-детски, что ей стало его жаль. Коваль прекрасно понимала, что он запутался в своем чувстве, как в паутине, не знал, что сделать, чтобы Марина не ускользала, не отвергала его. Если честно, то с ним ей было намного проще и легче, чем с Ромашиным. Хохол чувствовал Марину кожей, предугадывал каждый шаг, жест, взгляд. Он любил ее просто за то, что она есть в его жизни, сам говорил – единственное светлое воспоминание… Вот и сейчас он вернулся с кухни с тарелкой в руке, сел на край кровати и начал кормить ее борщом. Марина удивилась:

– Откуда?

– Сварил, – улыбнулся он, дуя на ложку. – Что я – не хохол, что ли, чтобы борщ не сварить? Вкусно?

– Да… Ты молодец…

– Ешь тогда. – Хохол посмотрел ласково, и у нее защемило сердце. – Погоди, весь лоб мокрый. – Он дотянулся до полотенца на спинке кровати и вытер испарину с Марининого лба. – Тебе плохо?

– Нет, просто слабость какая-то… И грудь больно… – призналась она, подняв руку и положив ее на ноющую под повязкой рану.

– Глупышка ты, такую красоту испортила, – вздохнул Хохол, поправляя рубашку. – Доктор сказал, что шрам будет заметный.

– От этого я стану для тебя менее желанной?

– Я тебя люблю, и мне неважно, как ты выглядишь, – просто сказал он. – Только больше не делай такого, обещаешь?

– Обещаю… спасибо тебе, Женька… ты мне мозги на место вернул, теперь я точно знаю, что никогда и никто не будет любить меня так, как ты, мой мальчик…

– Я ненавижу себя за то, что ты с собой сделала, – уткнувшись лицом ей в грудь, прошептал он. – Я вынудил тебя, довел…

– Ты не виноват – ты боролся за право быть со мной, как умел. Я поправлюсь, а шрам… это ведь такая ерунда, Женька. Было время, когда я вся была покрыта этими шрамами… Это мелочи, правда. А мы можем с тобой на улицу выйти? – вдруг попросила Коваль, взяв его за руку. – Просто чуть-чуть подышать…

– Конечно, моя маленькая, я тебя на руках вынесу и по двору поношу, – обрадовался Хохол, подавая ей джинсы и свою водолазку, которая доходила Марине как раз до колен. – Посиди минутку, я только оденусь…

Коваль кое-как заплела в косу волосы, завязав ее узлом на конце, и почувствовала, как устала от этой несложной работы. Слабость была жуткая, мутило, но Марина сцепила зубы, борясь с неприятным ощущением. Вернулся Женька, одетый и с ее курткой в руках.

– Иди ко мне, девочка моя. – Он осторожно надел на Марину куртку, застегнул и поднял на руки. – Держись за шею, кисочка, вот так… Пойдем, моя красавица, подышим воздухом.

– Женька, ты со мной, как с дебильной малолеткой, разговариваешь, – Марина улыбнулась и прижалась носом к его щеке. – Небритый, гад…

– Вечером, киска, побреюсь.

Он носил ее по двору на руках очень долго, иногда целовал в щеку, не в силах удержаться. За ними бродили обе собаки, гремя длинными цепями.

– Зачем такие цепи длинные? – спросила Марина, с сочувствием глядя на измученных духотой зверей, и Хохол, цыкнув на подошедшего слишком близко одноухого кобеля, пояснил:

– Чтобы доставали до любого угла и днем тоже. На ночь-то отпускаю, бегают.

– Женька, тебе тяжело, отпусти меня. – Она погладила его по щеке, небритой и колючей.

– Ни за что. Я боюсь тебя отпустить, мне постоянно кажется, что с тобой что-то случится. Давай посидим на лавке, как дед с бабкой…

– Ага, семечек только не хватает.

Марина устроилась у него на коленях, прижавшись к плечу, Женька осторожно ее обнял, укрыв сверху своей курткой, закурил.

– Дай мне, – попросила она, и он дал затянуться пару раз. – Опять дрянь какая-то?

– «Кэмел», – усмехнулся он, отбирая сигарету. – Ты знаешь, здесь так спокойно и хорошо, что я готов тут остаться насовсем. Заведем с тобой хозяйство…

– Ты только прикинь, как я буду выглядеть под коровой, – серьезно предложила Коваль, и Женька скорчился от смеха. – Да и ты в телогреечке и валенках, да с вилами возле загона с поросятами.

– Ой, прекрати, – попросил сквозь смех Хохол. – Колики начнутся…

– Нет, Женька, мы с тобой люди сугубо городские, куда нам в крестьяне-то.

– Кисуля моя, я же пошутил. Ты не создана для сельской жизни, ты должна в городе жить, ездить в салоны, в рестораны… Ничего, все кончится, и мы вернемся, пошлем на хрен Беса и будем жить сами по себе.

– Не боишься, что я опять свалю? – спросила Марина, дотягиваясь до его уха и кусая за мочку.

– Не боюсь – ты потом все равно вернешься. Я все прощу тебе, все, что хочешь, все, что сделаешь.

– За что ты так любишь-то меня, даже страшно делается?

– За то, что ты есть. Ты ведь знаешь, не было у меня ничего в жизни – ни кола ни двора, только зона. И бабы были только продажные. И вдруг ты… я влюбился, как пацан зеленый. Красавица, умная, желанная, такая в постели, что голову отдать не жалко. Ты мое самое дорогое в жизни, девочка моя, моя киска.

Марина поцеловала его в губы, заставив замолчать:

– Хватит… обними меня, я замерзла…

– Идем домой.

Он отнес ее обратно в комнату, помог раздеться и лечь, потом и сам пришел, осторожно прилег рядом с Мариной:

– Ты не думай, я уйду на ночь, чтобы тебе не мешать.

– Я не хочу, чтобы ты уходил.

– Как скажешь…

Они включили телевизор, стали смотреть новости, из которых Коваль выяснила, что о ее исчезновении говорят в начале каждого выпуска, строя догадки, кому и зачем могло понадобиться похищение. На комментировавшем ход расследования Ромашине не было лица – он искренне переживал случившееся.

– Женька, отец-то мой хоть в курсе, что ничего не случилось? – обеспокоенно спросила Марина.

– Да, я вчера с ним разговаривал, успокоил, сказал, что так нужно было. Ты не переживай, киска, я ж тоже с понятием – Кольке позвонил, научил, что и кому говорить, Ветку тоже предупредил. – Хохол сдвинул ее майку, осмотрел повязку на груди. – Промокла, черт… Завтра доктора придется везти, опять головняк…

– Не надо доктора, только бинты и перекись. Там что – швы?

– Да, семь штук.

– Офигеть! Меня что, ветеринар штопал?

– Уж кого отловил в местной больничке, тот и штопал, – развел руками Женька. – Выбора не было, ты крови много потеряла. Еще хорошо, что группа у нас одинаковая, так прямо тут и переливали…

– Ты серьезно? Мне перелили твою? – Она подняла на него глаза – Хохол улыбался.

– Да, киска, мы с тобой теперь совсем родня.

– Спасибо тебе… ты в который раз вытаскиваешь меня…

– Только не плачь, ладно? Ведь ты же моя, как я мог не вытянуть тебя, зачем тогда мне жить? Не плачь…

– Женька, я никогда больше… никогда…

– Я знаю, киска, все знаю.