Р.А.Б. Минаев Сергей
Я промолчал.
Мы попрощались. Миновав несколько светофоров, я набрал Загорецкого:
– Знаешь, когда тот парень… летел вниз, я стоял на улице и курил.
– …
– Перед тем как упасть, он расставил руки в стороны, представляешь?
– …
– Такое впечатление было, будто он пытался затормозить…
– …
– Знать бы, о чем он думал в тот момент…
– Может, о том, что никто больше не сможет не подписать его заявление по собственному? Его ведь заставили отрабатывать пропавшие деньги. На это ушло бы года полтора.
– Бесплатной работы?
– Ему бы что-то платили, тысяч пять-шесть. Они ведь не изверги…
– Иногда я подхожу к тому окну, знаешь. Смотрю вниз и думаю: каково это, лететь с двадцать пятого этажа.
– …
– Чувствовать, как ветер раздувает твою одежду.
– …
– Ждать удара о землю… Мне становится страшно, как никогда, даже в голове начинает гудеть…
– Не подходи к окну, Саш. Просто не подходи.
…С утра все менеджеры разбежались по аквариумам, в которых сидели их подчиненные, и началась последняя накачка. Каждый из моих коллег лез из кожи вон, чтобы сказать речь, достойную командира, покидающего свою окруженную дивизию, которой выпала честь достойно погибнуть. Я слонялся по коридорам и смотрел через прозрачный пластик, как они жестикулируют, прижимая руки к груди, или потрясая ими в воздухе, или колотя по столу. С Нестеровым, Загорецким и уж тем более Евдокимовым все было понятно, но наблюдать за этими театрализованными монологами в исполнении Захаровой или Керимова было уморительно. Все это было очень похоже на театр теней, с одним лишь отличием: здесь тень отбрасывала человека…
Я пил кофе, спускался покурить, проверял почту, пошел в столовую, простоял там минут двадцать в очереди, но дойдя до кассы понял, что просто не в состоянии есть.
Потом я сидел на широком подоконнике в туалете и писал эсэмэски Ане. После того дня, вернее вечера, у меня так и не хватило смелости набрать ее номер. Однажды я просто взял и послал эсэмэску. И она ответила. Потом еще и еще, и это настолько увлекло меня, что теперь стало для меня ежедневным ритуалом. Понимаю, что воздающих хвалу изобретателю эсэмэс-сообщений миллионы, но не могу удержаться: чувак, ты сделал невозможное! Эта электронная записка – единственный шанс для нерешительных людей не погибнуть от одиночества.
В какой-то момент наши записки стали такими длинными, что их можно было бы издавать. Мы обсуждали кино, музыку, придурков, с которыми нас сталкивала работа, и прочую ерунду. Хотя теперь мне стало казаться, что ерундой является весь мир, лежащий за пределами нашей переписки.
Сейчас, например, я писал о том, как хорошо на улице, и о том, как было бы здорово пройтись вот так, невзначай. Еще я спрашивал, как у нее дела и чем она собирается заняться, а она отвечала что-то неопределенное, интересовалась, что у меня на работе, а я честно отвечал: не знаю. Наверняка это ставило ее в тупик. А еще я заканчивал все свои сообщения смайликами или восклицательными знаками и чувствовал себя глупо, по-студенчески застенчиво, как в те далекие дни, когда не знаешь, как начать разговор с понравившейся девушкой. А в промежутках между сообщениями размышлял над тем, зачем я это делаю, ведь, скорее всего, желание встретиться пропадет очень быстро. Даже сейчас я не был уверен, что хочу ее снова увидеть, ведь она мне не то чтобы понравилась, просто мне не с кем было вот так, запросто, перебрасываться эсэмэсками. Еще я думал о том, что она наверняка держит меня за одного из тех великовозрастных болванов, что крутят легкие романы со студентками, и от этой мысли мне становилось неловко, и я каждый раз убирал телефон в карман, пытаясь соскочить с подоконника, но она слишком быстро отвечала. А в какой-то момент я поймал себя на том, что болтаю ногами.
Но тут в туалет один за другим стали заходить взъерошенные подчиненные моих коллег, здороваться со мной, обсуждать что-то вполголоса друг с другом, и я не успел сосредоточиться на мысли о том, что бы это значило: сидеть на подоконнике и болтать ногами? Видок у них был такой, что сразу стало понятно: сегодня их взгрели по-настоящему, наверное, впервые за год (или годы?), собрания перестали быть пустой формальностью и с сегодняшнего дня все в их жизни должно было необратимо измениться. Они бросали на меня косые взгляды, и я чувствовал, что вид расслабленного менеджера, сидящего на подоконнике и болтающего ногами, являет для них скрытую угрозу. Потому что в такие дни никому не может придти в голову расслабиться. Видимо, он задумал что-то еще более жестокое в отношении своих сотрудников, этот придурок на подоконнике.
Мне хотелось сказать всем этим кучкующимся у писсуаров жертвам, что я не отношусь к тем, кто обещал им райские кущи в случае получения места руководителя департамента или немедленное увольнение – в случае проигрыша. Нет, чуваки, поверьте, я не участвую! Мне все равно, честное слово. Но я молча вышел из туалета, потому что мое признание только напугало бы их еще больше.
По дороге к своему месту я заглянул в приоткрытую дверь, откуда как из улья доносилось монотонное гудение. Там сидели мои «торгаши». Они все были на своих местах и, открыв рот, внимали рассказам людей из соседних отделов. Вид у них был обреченный. При моем появлении «соседи» поспешили покинуть комнату, остальные оборотились ко мне и приготовились слушать.
Я поздоровался и стал разворачиваться к выходу, но тут кто-то из девушек спросил:
– Александр, а во сколько у нас собрание?
– Собрание? – непонимающе отозвался я.
– Ну… да.
– Общее собрание отдела, в связи с новым расписанием. – Протасов встал и скрестил руки на груди. – Как в соседних отделах.
– По поводу увольнения Львова, – подсказали из угла комнаты.
– Собрание… – Я посмотрел в потолок. – А зачем?
– Ну… там… одного из менеджеров должны сделать руководителем департамента, так? – неуверенно продолжил Протасов.
– Так, – кивнул я, – и?
– И в этих новых обстоятельствах все должны сделать рывок. – Он умолк и стал вертеться по сторонам, как бы обращаясь за поддержкой к остальным.
– Все должны показать, на что способны, – опять подсказали ему.
– Мы должны в этот месяц сработать в сто раз лучше…
– А вы что, плохо работаете? – тихо спросил я и прошел к окну.
– Нет, но… «соседи» рассказывали, что у вас, у менеджеров, начинается настоящая конкуренция, и кто-то один…
– Это буду не я.
За моей спиной началось движение. Люди ерзали, потом начали вставать со своих мест, подходить ближе, ближе, пока не взяли меня в кольцо.
– Слушайте, а «бабье лето» в этом году что-то затянулось, – зачем-то сказал я, глядя на клены, стоявшие на противоположной стороне Арбата и не спешившие сбрасывать свои кроваво-красные листья.
– А тебе сказали, что тебя не назначат, даже если отдел покажет лучшие результаты? – спросил меня кто-то.
– Нет, не говорили.
– Наш отдел расформируют?
– Нет.
– Сольют с другим?
– Что произошло?
– Что-то поменялось?
Меня обволакивала разноголосица. Люди, которым единственный раз в жизни предоставили возможность не загонять себя ради чужой карьеры, не разрываться надвое и не умирать в этом пластиковом ящике, недоумевали. Они не могли поверить. Они чувствовали подвох. И им была до фонаря эта затянувшаяся хорошая погода, багровые клены на той стороне улицы и солнце. Они хотели докопаться до истины. Они боялись, что с ними произойдет что-то худшее. Например, что сейчас я скажу: «Вы все уволены» – или, или… что может быть хуже?
А по обеим сторонам Нового Арбата увядали незабудки, но никому до этого не было дела. Незабудками занималась группа специально обученных таджиков, которые два раза в месяц проверяли состояние клумб, вырывали сорняки и подсаживали новые растения. И казалось, оранжевые безрукавки таджиков-флористов, привлекают большее внимание прохожих, чем сами цветы. Клумб никто не замечал, во всяком случае, я не знаю ни одного человека, который вслух восторгался бы цветами. Казалось, цветы это тоже знают, потому умирают очень быстро, якобы от выхлопных газов. Но клумбы все равно обновляли, потому что так положено.
– С тобой все нормально? – спросила Колосова, пытаясь развернуть меня за плечо.
– Все хорошо, – улыбнулся я, – у нас ничего не меняется. Мы продолжаем работать в прежнем режиме. Как обычно. Просто я не хочу быть руководителем департамента.
Кто-то хрипло выдохнул. Послышался кашель. Сдавленный шепот. Колосова протянула мне жвачку, которую я машинально положил в карман и пошел к выходу. Жвачка со вкусом арбуза, который я ненавижу. Я выбросил ее дня через два, найдя поутру в кармане пиджака.
15
Пятнадцатое октября было погожим осенним днем. Деревья Пресненского парка не торопились сбрасывать листву, а прохожие девушки не торопились менять летние платья на что-то более основательное. На открытой веранде кавказского кафе сидели молодые люди с газетами в руках, у входа в американское посольство собралась группа студентов с пластиковыми стаканами, наполненными кофе. И солнце светило ярко, а небо, нахмурившееся было серым дождем, вдруг прогнало облака. Было очень тепло. Настолько, что проезжавшие «бомбилы»-кавказцы вытаскивали наружу руки, подставляя их встречным потокам воздуха и держась за крыши своих «шестерок» и «семерок». Бабушки аккуратно вышагивали по плиткам парковых дорожек, а внуки беззаботно играли в мяч, и все было так спокойно и умиротворенно, что можно было подумать, что ты не в Москве, а где-нибудь в Центральной Европе.
Но потом светофоры зажглись зеленым, и мимо меня поехал плотный поток маршруток, набитых служащими с неприветливыми, готовыми к труду, но по большей части – к обороне лицами, и выглядело это так, будто маршрутки ехали не сами, а их везли на огромной ленте-транспортере. Стоявший на бордюре клерк в помятом костюме внезапно сорвался, перебежал дорогу, едва не опрокинув мне на капот алюминиевую банку с «джин-тоником», выругался, не поворачивая головы, и умчался прочь, задев портфелем бампер соседней машины.
А из припаркованной у обочины «девятки» зазвучали злые гитарные переборы и строгие слова о том, что «десантура атакует с неба». И из дырки в ограде стадиона вылезло трое здоровенных лбов в спортивных костюмах, один из которых выронил бутылку с пивом, та громко раскололась и оросила асфальт мутным содержимым. Лбы не расстроились и в качестве компенсации немедленно пристали к двум студенткам. Проходивший мимо мужчина попытался сделать им замечание и, тут же ознакомившись с ассортиментом вербальных угроз, опустил голову и засеменил дальше. Сидевшие в «девятке» пассажиры, чьи похмельные лица были хорошо видны через опущенные стекла, одобрительно заулыбались, и это говорило в пользу того, что пацанчики все еще бодрячком, Европа все еще там, где ей и положено быть, а все мы – дети Данилы Бодрова. И лето прошло, а бодрящие солнечные лучи созданы лишь для того, чтобы утренняя Россия встала с колен и пошла на работу.
То же состояние, ошибочно принятое мной за умиротворенность, царило в офисе. Двигаясь от лифтов к нашему пеналу я видел, как люди нехотя перемещались по коридорам, ксерили документы, забывая доставать копии, или с отсутствующим лицом болтали по мобильным. Даже Юсупов, мелькнувший в дальнем конце коридора, не произвел на них должного эффекта. Все это было похоже на заброшенную помойку, потревоженную случайно забредшим человеком. Столующиеся мухи расправляли крылья, жужжали, но взлетать явно не хотели.
В пенале, напротив, царило оживление. Старостин, Евдокимов и Загорецкий сгрудились у окна и переговаривались, сопровождая свои речи отчаянной жестикуляцией. Сразу после меня в кабинет ввалилась Захарова, мило прощебетавшая: «С добрым утром, страна!» – и Нестеров, который обстоятельно поздоровался с каждым и даже холодно кивнул мне: наши отношения после того, как я отказался провернуть аферу с клиентской базой, дали трещину.
– Чего жужжим? – обратился я к группе у окна.
– Нас всех, – Евдокимов обвел присутствующих затравленным взглядом, усиливая смысл сказанного, – вызывает Юсупов.
– По поводу плана, что ли? – осклабился Нестеров.
– Или нам начальника нашли? – игриво растягивая слова, вставила Захарова.
– У нас проблему нашли. – Евдокимов опустил глаза. – Служебное расследование в отношении Керимова.
– Керимова? А где он? – переспросил я, но ответить Евдокимову не дали. Дверь пенала приоткрылась ровно настолько, чтобы туда смогла пролезть голова секретарши, сообщившей, что Юсупов уже две минуты ждет нас.
– Читайте! – не дожидаясь, когда последний из нас закроет дверь кабинета, Юсупов швырнул на стол мятую ксерокопию. – Это у вас бизнес такой, да? У каждого? Или только у тех, у кого клиенты крупные?
«…и отсутствие активности по продвижению ваших товаров в наших супермаркетах, говорит о том, что компания „Республика Детства“ не заинтересована в улучшении качества своей работы. В то время как за аналогичный период вашими конкурентами было проведено…» – успел я разглядеть начало письма, прежде чем бумага переместилась дальше по столу.
– И это сеть из четырех магазинов «Дом игрушки»! – орал Юсупов. – А с гипермаркетами у нас так же все происходит? А с большими сетями? И давно вы так маркетинговые бюджеты тратите?
«…Считаем нецелесообразным продолжение торгово-закупочной деятельности и ставим вас в известность, что текущий договор между нашими компаниями на будущий год продлен не будет», – успел я зацепить глазами последние строчки.
– Вчера в пять вечера получаю это письмо на имя генерального директора, вызываю Белоконь, начинаю на нее орать, – Юсупов жадно приложился к бутылке с водой, – а она мне через полчаса приносит отчет по клиенту! Оказывается, «активность по продвижению» ведется, блядь! Еще какая! Двести пятьдесят тысяч рублей, дву…
«…двумя платежами по безналу в сентябре. На левый счет», – вспомнил я детали той операции и почувствовал, как покрываюсь испариной. Я тогда был против, слишком наглое воровство получалось. Но срубить десятку грина зараз, плюс рассказы Керимова про друга, начальника отдела маркетинга сети, который за откат в тридцать процентов закрывает все у себя по документам и делает так уже третий год, успокоили нас. Тем более что клиент был Керимова, а значит, подставлялся главным образом он.
– И еще говорит, что это счет одного товароведа, который выкладку обеспечивал! А Керимов вроде как деньги компании экономил, потому что платеж за дополнительную выкладку по договору был бы в два раза больше! – все не мог успокоиться Юсупов. Заканчивая предложение, он каждый раз стучал металлической подставкой для визиток по столу. Казалось, стол вот-вот треснет. – И я поверю, что товароведы у нас «помоечные» счета открывать умеют. А сколько еще у него таких клиентов? А у вас?
Но это был единственный счет и единственный клиент, чьи бюджеты мы пилили подобным образом. В остальных случаях дело имели только с кэшем. Наша команда сидела с лицами пловцов, готовящихся к прыжку с вышки. Каждого мучил один и тот же вопрос: как они будут проверять наличные операции?
– Керимов еще пару дней посидит с эсбэшниками, поговорит с «полиграфом» и расскажет нам массу интересного! Да, коллеги? – Юсупов выдержал гнетущую паузу, по очереди глядя каждому в лицо. – А потом дело пойдет в ментовку. Ну… то есть я хотел сказать, что это уже уголовка…
– А если это их служба безопасности того товароведа проверяет? – неожиданно ожил Нестеров.
– Какого товароведа, Нестеров? Его еще в марте уволили, думаешь, тут идиоты сидят? – Юсупов обвел рукой кабинет. – Разрыв контракта! Первый случай в истории компании! В общем, так. – Юсупов сел в кресло и громко выдохнул. – С завтрашнего дня вашим клиентам, имеющим рекламные бюджеты, будет направлено письмо за моей подписью с предложением встречной сверки. Ничего не поделаешь, придется признать, что мы больше не доверяем своим сотрудникам. Заодно и клиенты своих проверят!
– А тем, у кого сотрудники получают от нас наличные, мы тоже письма отправим? – поинтересовался Загорецкий, глядя на Юсупова исподлобья. – Мы же половину Москвы так подставим. С нами потом ни один закупщик работать не станет. А на официальных платежах угорим минимум вдвое.
– Я как коммерческий директор лучше буду платить вдвое больше, чем позволю своим сотрудникам воровать! А к тому, кто получает наличные, отправим наших аудиторов. В частном порядке. – Юсупов торжествующе улыбнулся. Видимо, роль борца с коррупцией ему очень нравилась.
– Анатолий Владимирович, вы, конечно, можете послать аудиторов, – осторожно продолжал Загорецкий, – только мы все предновогодние продажи потеряем. Такое расследование втайне не сохранишь. Об этом через неделю весь рынок узнает!
– А чего ты испугался, Загорецкий? Рыльце в пушку, да? И пусть узнают! Пусть узнают, что мы не боимся публично чистить свои ряды!
– Это правильно, – кивнул Загорецкий, – только плану точно конец!
– Да мне на этот план… да я… – Юсупов картинно закашлялся. – Я лучше план провалю по вашему департаменту, чем имидж компании дам испортить. Вас всегда выгнать можно, а департамент расформировать. А имидж не восстановишь. Короче, через полчаса подайте мне список людей, которых вы «нестандартно мотивируете». Имена, телефоны, суммы аудиторы проверят! Все свободны, – Юсупов опять встал. – И знайте: с сегодняшнего дня я вам больше не доверяю!
– Я вам больше не доверяю! – закрыв за собой дверь пенала, процитировал Старостин, схватился за сердце, согнул ноги в коленях и начал медленно оседать. – Простите нас, Анатолий Владимирович! Чем мы такую немилость заслужили? Выдайте нам Керимова, мы его сами порвем! – стенал Старостин, повалившись на пол.
– Идиот, тут камеры наверняка стоят! – сказал Загорецкий, давясь нервным смехом. – Или зайдет кто…
– Да мне все равно, – ответил Старостин, не вставая. – Из-за одного мудака теперь все пострадают. Ой, да не оставляйте нас, господин Ю-су-пав! Ой, да не виноваты мы, что вы нашли того, кто деньги пиздит! Ой, да не знали мы, что он такооооой ворюгаааа! Ой, да давайте мы все скинемся и вернем похищенное лично ваааааам! – голосил Старостин каким-то бабьим, совершенно фольклорным голосом.
– Во! – Нестеров вытянул вперед фигу. – Он деньги наживал, а мы скидываться? Это вряд ли.
Захарова уважительно посмотрела на него.
– Я в туалет, – зачем-то проинформировал нас Евдокимов и выбежал из пенала.
– Я тоже чуть не обоссался от страха, – бросил Старостин, когда дверь за Евдокимовым закрылась. – Может, он пошел звонить клиентам, предупреждая о проверках? Или деньги перепрятывать? А мы и не узнаем куда!
– Да хорош ты! – Нестеров открыл ящик стола, вытащил оттуда кошелек и переложил во внутренний карман пиджака. – Сейчас такое начнется! Хуже чем аудит.
– Да, коллективчик у нас еще тот! – Старостин лежал на животе и болтал ногами, как львенок из мультфильма. – Все от жадности этой чертовой. Никто сам не остановится.
– Так, пошли обедать! – отрезал Загорецкий. – Хватит тут языками чесать.
Мы сидели в баре напротив офиса и синхронно пили компот цвета сильно разведенной марганцовки. Цена бизнес-ланча была здесь несколько ниже, чем в офисной столовой, и бар этот пользовался повышенным спросом у наших малоимущих коллег, которым мы сейчас стремились подражать.
– Лучше бы в «Весну» поехали, – скривился Загорецкий. – Давно я такого говна не ел.
– Ага. В департаменте ЧП, а они по ресторанам обедают! – кивнул Нестеров. – Значит, точно воруют.
– Ой, ну все теперь! Давайте уйдем в паранойю и заляжем на дно, как таджики, ограбившие ларек. – Загорецкий вытащил изо рта косточку и кинул ее в пепельницу. – Завтра с утра посыпаем голову пеплом, покупаем на «черкизоне» пластмассовые пиджаки и старательно изображаем нищих офисных крыс. Ты, Нестеров, «жигуль» купи, на работу на джипе неприлично ездить.
– Я его, между прочим, в кредит взял!
– Юсупову расскажешь.
– И расскажу!
– Браво, браво, браво! – Загорецкий поправил запонку. – Как бы нам с Керимовым связаться, а? Интересно, когда его выпустят?
– Интересно, как они наличные платежи будут проверять. – Старостин сидел, дергал себя за пальцы, и его суставы неприятно щелкали.
– А никак, – Загорецкий пожал плечами. – Какой дурак скажет нашему аудитору, что он вообще какие-то деньги от нас получал?
Щелчок сустава.
– А если наши эсбэшники войдут в контакт с эсбэ клиентов и устроят встречные проверки? – Нестеров почему-то недоверчиво посмотрел на меня.
Опять щелчок.
– И сами распишутся в том, что наша компания коррумпирует персонал сетей! – Загорецкий почесал мочку уха. Старостин непроизвольно повторил его движение, потом снова щелкнул суставом.
– Да ты достал! – рявкнул на него Нестеров. – Ненавижу этот звук. Ты на «малолетке», что ли, сидел?
– Да ладно, ладно! – отодвинулся Старостин. – Не буду, не ори.
– Ничего они с наличными не сделают, – тихо сказал я, – а по безналу у нас больше ничего нет. И вообще, я был против, если помните. Стремно было изначально.
– Против был, а бабки-то взял! – зло ощерился Нестеров.
– Мне их нужно было тебе отдать? – Я поднял на него глаза.
– Нужно теперь подумать, какого черта «Дом игрушки» ни с того ни с сего взялся наши взаимоотношения проверять. – Загорецкий постучал пальцами по краю стакана. – У Керимова же там свой человек в маркетинге был!
– Может, Керимов просто обурел в какой-то момент, – предположил Нестеров, – и не отдал бабки тому чуваку? Сами подумайте, этот парень из «Дома игрушки» мог вообще ничего не знать о платеже. Керимов ему мог сказать, что в этом году бюджет не пилим, чувак у себя в компании нас и не провел.
– Три года пилили, а в этом не будем. – Старостин усмехнулся. – Неужели Керимов такой идиот, что решил из-за трешки себя подставить?
– Интересно, как тот парень прикрывал несуществующие платежи? – поинтересовался я, глядя на запонки Загорецкого.
– Не знаю. Может, проводил как бесплатный товар или… да черт его знает, сеть-то маленькая, ей все остальные наверняка копейки платят, если платят. Какая теперь разница?
Повисла гнетущая пауза. Мы изредка обменивались ничего не значащими фразами. Нам было страшно – оттого, что пока этот страх был безымянным.
– Короче, мужики, – Нестеров внезапно сменил тему, – я тут подумал и решил. Керимову ничего не будет! Никакой уголовки! Компания на него даже заяву в ментовку не подаст! Деньги-то «черные». Его и обвинить не в чем, они сами себе срок тогда подпишут. УБЭП, маски-шоу, все дела. – Нестеров хихикнул, прикрывая рот ладонью. – Прикиньте, красавчик какой!
– А что, должна была быть уголовка? – Загорецкий обворожительно улыбнулся. – И на сколько бы он загремел, а?
– Я чо, мент? – огрызнулся Нестеров. – Откуда я знаю? Я просто… ну… говорю что думаю.
– Но его же все равно уволят? – зачем-то спросил я.
– Ну и что? Бабки-то при нем. Уволят по собственному. Но проблема не в этом. – Нестеров сделался совсем серьезным. – Крыса среди нас, чуваки. Надо вычислять. Керимов с кем последнее время в основном общался? С Евдокимовым, да, Сань? – Мне почему-то показалось, что Нестеров заискивает. – Они все по боулингам ездили, туда-сюда, выпивка-закуска.
– И чо? – Я не понимал хода его мысли. – Евдокимов – первый кандидат на пост руководителя. У него лучшие показатели в департаменте.
– Отдел Керимова, – многозначительно поднял палец Нестеров, – в последнее время попер, вы же цифры знаете!
– А может, Захарова? – предположил Загорецкий.
– Неа. Захарова ни за что не решится на такое. К тому же она беременная, – Нестеров перешел на шепот, – просто не видно еще. Сама сказала на прошлой неделе. Евдокимов это, чуваки! Больше некому.
– А может, ты и прав, – посмотрел в потолок Загорецкий. – Впрочем, любой из нас мог…
– Ты спятил, что ли? – вылупился на него Старостин.
– Исходя из принципов общевойсковой разведки, реальная ситуация, – закивал Нестеров. – Ты прав.
– Что значит прав? – набычился я.
– Шучу, шучу! – Он похлопал меня по плечу. – Расслабься!
– Ладно, расходимся! – Загорецкий облизнул губы. – Кругом враги. Никому не доверять! Договорились черт знает до чего.
– Я рассчитаюсь, – предложил Старостин. – Все равно горячее жду.
– Суку эту я все равно вычислю! – Нестеров многозначительно улыбнулся. – Неужели Керимов в самом деле тому парню бабок не отдал?
– Какая теперь разница? – пожал плечами Загорецкий.
Мы вышли из бара, попрощались и расселись по машинам. Молчало радио, я не включил кондиционер. Я курил одну за другой, перебирая в памяти сегодняшние события. Я не мог поверить, что этим гребаным «кротом» был один из нас. Вспоминая поведение каждого в последние месяцы, я не находил ничего подозрительного.
– Может, тебе, кретину, следует быть наблюдательнее? – говорил я сам с собой.
– А зачем? Я же не хочу получить это чертово кресло!
– А работу потерять хочешь?
– Наблюдай за ними. Будь настороже.
Я и сам не заметил, как оказался на парковке перед собственным домом. Звонок мобильного поймал меня уже в дверях квартиры.
– Сань, – раздался в трубке трескучий голос Нестерова. – Ты это… будь со Старостиным поаккуратнее на всякий случай.
– Почему?
– Керимов в последнее время больше всего не с Евдокимовым, а со Старостиным терся. Делайте выводы.
– Да брось ты! – выдохнул я, чувствуя, как пересыхает в горле. – Он же может…
– Все, не по телефону. Давай до завтра.
Вторым выстрелом в мою голову стала пришедшая от Загорецкого эсэмэска:
«А ты близко дружил с Керимовым? Не знал)))». И смайлик.
«Кто тебе сказал? Я с ним вообще не общался», – отправил я в ответ.
«Разведчег! Будущий начальнег!»
«Ты поверил?»
«^oo^ Batmen is testing you!»
Я не стал ему отвечать. Войдя в квартиру, я сел на банкетку, достал сигарету и зачем-то начал разминать ее в руках. Я думал о том, что мы уже никогда не станем прежними и что я не завидую тем, кто после первого января останется менеджером. А еще больше – тому, кто выиграет эту гонку. Нашей команды больше не было.
Это утверждение станет реальностью через четыре дня, когда я встречусь с Загорецким в прокуренном кафе в районе метро «Новокузнецкая» и он расскажет, что накануне у него в гостях был Керимов, который в течение часа выпил бутылку водки и «совершенно безучастным тоном», «так, будто это произошло не с ним», поведал Загорецкому историю о том, что в «Дом игрушки» было направлено анонимное письмо на имя генерального директора. В письме были точные суммы, которые наша компания выделяла на маркетинговые акции в магазинах сети и которые «видимо, были похищены благодаря сговору» между сотрудниками нашей компании и «Дома игрушки». В результате краткого служебного расследования руководство сети приняло решение уволить начальника отдела маркетинга, а отношения с нами разорвать. Еще Керимов признался, что так же, как остальные, сам хотел побороться за кресло руководителя.
Постепенно все происходящие вокруг события перестали меня интересовать. Напряжение последних месяцев, ощущение всеобщего бардака, ежедневное наблюдение за снующими группами торговых представителей с пустыми глазами, отчаянная карьерная гонка вогнали меня в устойчивую апатию. Дома я, казалось, появлялся только для того, чтобы поздороваться или попрощаться с женой, или оставить денег, или отвезти ее в магазин бытовой техники (мы почти закончили ремонт). Иногда я находил себя в компании наших «общих» друзей, удивленно таращил глаза, не понимая, что я тут делаю, и снова проваливался в анабиоз. Моя настоящая жизнь была связана теперь с другим человеком.
Я встречался с Аней практически каждый день и только благодаря этим встречам пережил тот октябрь. Мы гуляли по московским переулкам, засиживались допоздна в маленьких кафе с мягкими шторами, ходили в кино, музеи (вы не поверите, оказалось, что они существуют и туда все еще пускают менеджеров среднего звена).
Мы могли часами слушать друг друга, и каждый раз я поражался тому, как можно практически ежедневно видеться с человеком и всегда находить новую тему для разговора. Или за всю эту жизнь мы просто не нашли повода выговориться? Оказалось, мы любим одни и те же книги, фильмы, музыку. Откуда-то из глубины моего сознания всплывали имена литературных героев, сюжеты, фамилии актеров, какие-то занимательные факты и истории. То, что я, казалось, давно забыл, а может, берег до поры?
Та часть суток, которую я проводил на работе или дома, тянулась бесконечно, время, проведенное с Аней, укладывалось минут в пять. Хотя, понятно, с ней я находился много дольше, чем на работе или в домашнем заточении.
Именно заточении. Со временем я начал придумывать поводы, чтобы слинять в один из выходных. Вечеринка у друга, встреча по работе, день рождения папиной подруги. День рождения бабушки папиной подруги. В ответ на вопрос, где меня опять носило до двух ночи, я мог бы написать повесть. Я мог бы стать королем авторов женских романов, а стал королем врунов. Хотя – о какой правде или лжи можно говорить, когда тебя не интересует ничего, кроме еще одного часа, проведенного с ней? Касание пальцев, звук льда, ударяющегося о стенку бокала, ее улыбка, ее глаза, ее… все…
Со временем обнаружилось, что помимо совпадающих биоритмов, привычки ложиться спать под утро, практически полного отсутствия друзей, даже предпочтения в еде у нас были одинаковые. Удивительно, как мы могли быть такими похожими и не встретиться раньше?
Мы стали лучшими друзьями, готовыми делиться проблемами и спешить на помощь. Мы узнавали о том, как идут дела, по выражению глаз и кивку головы. Мы стали отчаянно нуждаться друг в друге. Наша мнимая независимость от окружающих таяла, как дым от свечи (да, еще мы оба обожали свечи с ароматами, что, в общем, понятно). Очевидно, что за всеми этими фразами про «лучше одному, чем в дурной компании», или о том, что ты настолько устаешь от людей, что ценишь каждую возможность побыть в тишине, зияло одиночество. Смешно рассказывать человеку о твоих «лучших друзьях – книгах» и самодостаточности, проводя с ним несколько раз в неделю по семь часов. И так уже больше месяца.
Когда не были вместе, мы отчаянно эсэмэсились. Коллеги и знакомые уже начинали смотреть на меня как на больного, потому что я, и без того будучи человеком не самым внимательным, вообще перестал концентрироваться на предмете разговора, ежеминутно утыкаясь в экран iPhone’а или отстукивая на нем очередную записку. Мы желали друг другу «спокойной ночи» и «доброго утра», знали, кто из нас что сегодня ел и с кем завтра должен встречаться. Особенно непривычно это было для меня, человека, который не помнил собственного расписания. Мы переписывались настолько часто и были в курсе того, что происходит с каждым так детально, что, казалось, мы живем вместе, не ночуя в одной постели в силу какой-то странной и временной причины. К сожалению, из литературы будущего переписка вообще, и, в частности, любовная, исчезнет как жанр. Наши пылкие письма сгинут навсегда в «корзинах» электронной почты и «удаленных папках» мобильников. И ни у кого не будет шанса лет через двадцать, читая переписку Иванова и Петровой, улыбнуться, думая о том, что любовь всегда говорила на одном языке.
Любовь… то, что я лицемерно именовал «дружбой двух очень близких людей», оказалось совершенно другим состоянием. Мы были отчаянно влюблены, влюблены без памяти и, конечно, боялись себе в этом признаться. Как истинно самодостаточные люди.
Ты не можешь точно сказать, в какой момент это рождается. Просто однажды вдруг ощущаешь, что картинку быстро поменяли. Что-то неожиданно щелкает перед глазами, и спустя мгновение мир обретает другие краски.
В тот день мы гуляли по парку, смотрели на диких гусей, бесцеремонно расхаживавших по берегу пруда, и на уток с подрезанными крыльями. Аня крошила в воду хлеб, который успевал размокнуть и проплыть довольно далеко, если ветер чудом не относил его к клюву одной из птиц, настолько они были ленивы и сыты. А потом прямо перед нами выпрыгнула белка, и мне показалось, что мира, в котором люди пользуются мобильниками с двумя сим-картами, «чтобы все успевать», больше не существует. Аня спросила, нравится ли мне Джон Леннон, и я хотел ответить, что нравятся некоторые вещи, хотя мне он совершенно не нравился, но вместо этого прижал ее к себе и впился в ее губы. Мы целовались бесконечно долго, и я не мог оторваться, утонув в ее запахе. А потом утки уплыли, и стало смеркаться. Мы углубились в парк, туда, где под кронами лип лежат кучи пожухлой листвы, где пахнет подлеском, хвоей и еще чем-то осенним. И я взял ее за руку, крепко сжал и не отпускал, пока мы не вышли из парка.
А потом мы поехали к ней и занимались любовью так, как это обычно происходит на первом курсе института в квартире друзей, чьи родители уехали на дачу. Безостановочно и безоглядно. Совершенно не понимая, который час и остался ли в мире за стенами квартиры хотя бы один живой человек. Пространство и время стираются. Их размывает, как задние стоп-сигналы машин, едущих перед тобой, в момент, когда дождь только начался.
Я вернулся домой к четырем утра совершенно расхристанный. Разобранный на части, наполненный какой-то безумной, совершенно не свойственной мне энергетикой. Света не спала, видимо, женское чутье подсказывало ей, что именно теперь моего прихода следует дождаться. Увидев мое лицо, она спросила, что произошло, и я, как мне казалось, совершенно неубедительно наплел ей про новый аудит. Про то, что в этот раз всех нас, кажется, уволят. Наверное, мои глаза были настолько безумны, что она действительно поверила и даже попыталась пожалеть меня, погладив по голове, и сказав, что все образуется…
16
Октябрь стал самым длинным месяцем в году. Я бы назвал его «эрой безнаказанных». То было время, когда офис полностью принадлежал нам. После увольнения Львова топ-менеджмент компании просто закрыл глаза на происходящее в департаменте. Решив, что конкуренция за кресло руководителя положит конец всеобщему раздолбайству и дела сами собой наладятся, Юсупов совершил контрольный выстрел себе в голову. Он попытался было сделать робкую попытку съездить на переговоры с одним из клиентов, но в ходе предварительной беседы с менеджерами понял, что уже давно путает названия сетей, считает, что обанкротившийся гипермаркет все еще относится к нашим ключевым клиентам, а наш основной покупатель называется все-таки «Ашан», а не «Лошан». В общем, чтобы и далее не обнаруживать собственную некомпетентность, Юсупов принял самое верное решение – видеться с нами как можно реже. Отсутствие руководителя, хоть какого-то контроля и общая рассылка, рассказывающая об эксперименте, проводившемся в нашем департаменте, в одночасье сделали нас объектами всеобщей зависти. Дошло до того, что окружающие решили, что в декабре не Юсупов, а мы сами выберем себе начальника. К нам стали относиться как в армии относятся к представителям элитных войск. Даже секретарши, видя нас, превращались в этаких обаяшек. Еще бы! Если этим людям доверили право самоопределиться в выборе руководителя, значит, они какие-то особенные. А выходит что и так – отвечали мы всем своим поведением. Нарочитой небрежностью в общении, напускной деловитостью и прочими офисными понтами. В общем, это было началом конца. Причем всеобщего, думалось мне.
У каждой процветающей российской компании есть собственный, неповторимый сценарий успеха, у всех обанкротившихся он стандартный. Сначала растут обороты, потом амбиции владельцев. Потом все становится так хорошо, и руководство начинает видеть свою компанию настолько отлаженным и четким механизмом, что решает: контролировать его ежедневно – только портить. Поэтому достаточно лишь изредка смазывать – раз в квартал, раз в полгода, раз в год (у кого на сколько хватает глупости и самонадеянности), полагаясь на «маркерные точки» ежемесячного финансового анализа, которые якобы позволяют детально прогнозировать развитие и пресекать возможные кризисы в зачатке (эту туфтовую табличку в стиле «вам остается только подставить в формулу ваши цифры» часто продают консалтинговые компании, чтобы хоть как-то оправдать безбожно высокий гонорар за время, которое десять их сотрудников проводят за распитием кофе в вашем офисе).
Перед тем как свалить подальше, туда, где не было и в помине российских пограничных застав, кто-то из владельцев успевает (на свою беду) прочесть статейку в деловой прессе о том, что лучший способ мотивации топ-менеджмента – предложение опциона и вручение полномочий управляющего. Это становится тем самым роковым рубежом. Отстранившись от ежедневного контроля (президент Врубель, по слухам, отвалил за границу еще в начале года, оставив нам на добрую память свои утренние радиообращения) и оставив «в лавке» наместника, владельцы настраивают свои «аутлуки» на режим «вдали от Родины» и начинают «удаленно контролировать процесс», делая выводы на основании получаемых из Москвы отчетов. Но цифры вещь довольно скучная. Сначала владельцы читают отчеты каждую неделю, потом раз в две недели, потом раз в квартал, потом… а потом, как правило, читать уже нечего. Потому что «наместник», которому посулили опцион, уже не хочет быть управляющим. Он хочет казаться владельцем бизнеса. Прежде всего самому себе. Образ жизни владельца требует определенного стиля. Появляются новые приятные хлопоты. Смена авто, приобретение новой жилплощади, строительство загородного дома, частые светские рауты, еще более частые командировки к поставщикам, продолжительные отпуска. Втиснуть в это расписание часы, проведенные на работе, становится все сложнее. Тяга к бизнесу пропадает, как нюх у охотничьей собаки, которую безвылазно держат в городской квартире.
Последними «удачными» переговорами наместника становится встреча с одним из ключевых клиентов, в конце которой он небрежно бросает коммерческому директору торговой сети, еще пять минут назад отчаянно боровшемуся за скидку в пятнадцать процентов: «Двадцать! Давайте не будем торговаться, мы же серьезные люди!». Подчиненный наместника медленно переходит в полуобморочное состояние, тут же прикинув коммерческую неэффективность сделки. Наместнику кажется, что он наконец-то выглядит как настоящий владелец, хотя на самом деле он выглядит как настоящий идиот.
Через два часа об этом его fuck up’е становится известно всему офису. Теперь каждый его непосредственный подчиненный, каждый начальник департамента и каждый начальник отдела понимает: та самая голова, с которой начинает портиться рыба, уже сгнила. Такая же или похожая история могла произойти в «Империи Детства», решись Юсупов на переговоры с «Лошаном». Но и без этого мы четко поняли: цели и задачи компании более не рассматриваются никем даже в качестве утопических – на смену общественным приходят интересы личные. С этого момента власть в корпорации окончательно перешла в руки среднего менеджмента.
Если вы хотите познакомиться с истинными владельцами бизнеса – минуйте двери Больших Кабинетов. Зайдите в open spaces, где проживает среднее звено. Посмотрите на заваленные прошлогодними документами рабочие столы, откройте свернутые окна компьютеров, скрывающие сайты он-лайн знакомств, гляньте на историю переписки в ICQ, посмотрите, какие CD жужжат в дисководах компьютеров, загляните в тумбочки, где лежат бутылки с алкоголем, смахните пыль с дверец неуклюжих офисных шкафов, поинтересуйтесь, почему при официальном полуторачасовом обеде они отсутствуют на рабочих местах более двух часов в день (даже те, чья работа не связана с разъездами). Интересно, что они вам на это ответят?
Если бы они, то есть мы, владели статистикой, ответы были бы просты и убийственны. Для начала мы бы ответили, что пятнадцать процентов из нас тратят более шести часов в день на занятия, не связанные с работой. Естественно, при таком плотном личном графике закончить за два часа дела, на которые отведен восьмичасовой рабочий день, практически нереально. Мы вынуждены раздвигать временные рамки. Точнее многие из нас, а именно – каждый пятый сотрудник, который хотя бы раз принимал на работе наркотики: экстази, кокаин или марихуану. При этом среди нас нет ни одного закоренелого наркомана, только алкоголики: сорок восемь процентов работников офисов мучаются похмельем как минимум трижды в неделю. Но здесь речь идет, конечно, о тех, кому чужд здоровый образ жизни. А ведь есть и другие! Те двенадцать процентов, которые хотя бы дважды в неделю посещают в рабочее время спортзал, бассейн, врача или косметолога. Или те двадцать четыре процента (то есть каждый пятый), которые хотя бы раз засыпали на рабочем месте, или те сорок четыре процента мужчин и тридцать пять – женщин, которые вступали в половой контакт в течение рабочего дня. Если данная статистика покажется вам преувеличенной и вы решите, что все эти цифры – поклеп на доброе имя ваших сотрудников (то есть нас), задумайтесь над данными интернета – семьдесят процентов порносайтов посещаются с девяти утра до пяти вечера. Уместно ли здесь говорить о мастурбации на рабочих местах? Право, не знаю, что и ответить.
Вот такие мы – молодые профессионалы, цепко сжимающие штурвал вашего бизнеса окостеневшими руками мертвецов. Миллионы людей, получающих зарплату и не приносящих никакой пользы. Людей, которым просто приятно осознавать, что у них есть хорошая работа!
Мы не были исключением. Мы были счастливым правилом. Нам столько раз твердили, что торговые подразделения – кровь компании, что в конце концов нам не оставалось ничего другого, как просто поверить в это. Ощущение собственной элитарности рождает полную безнаказанность. Довольно быстро мы сформировали то, что именуется «буфером между управляющим менеджментом и персоналом», или менеджерской аристократией. Этот буфер работал безотказно – любая инициатива, спущенная сверху, впитывалась нами, как губкой, не доходя до наших подчиненных. Соответственно, по закону односторонних клапанов, любая инициатива, пожелание или крик о помощи, обращенный к топ-менеджменту, через нас просто не просачивался. Позиция клапана весьма удобна: в случае поражения ты всегда можешь списать все на недееспособность низшего звена (платим мало, чего от них требовать), тогда как любая победа оказывается победой клапана, «усиленно перекачивающего кровь компании».
В такой ситуации среднее звено становится единственным накопителем информации. С ним уже не просто считаются, с ним советуются. И что хуже всего, к его советам прислушиваются. Неудивительно, что эта ленивая, бездарная, закоснелая, очумевшая от собственной значимости биомасса в конце концов концентрирует в себе все рычаги управления и пусковые кнопки принятия решений. Но на самом-то деле не так уж мы были бездарны. Один из наших проектов был удивительно успешен. Стоит признать: именно благодаря нам компания медленно, но неуклонно разваливалась.
Когда это началось, точно сказать нельзя. Возможно, в тот день, когда Загорецкий принес с утра диктофон и записал наш хор, исполняющий гимн корпорации, чтобы каждый последующий день вместо нас надрывались колонки компьютеров. Или в тот день, когда Юсупов огласил, что «руководство компании приняло решение о сохранении годового бонуса в случае, если мы удержим выполнение годового плана в рамках семидесяти процентов», и Нестеров хриплым голосом заметил что-то вроде: «Давно пора, бля. Вообще кто они без нас?», а Захарова предложила выступить с инициативой самим формировать план продаж следующего года, минуя отдел маркетинга. Или в тот день, когда Старостин начал отмечать свой тридцатипятилетний рубеж прямо с утра, а наши подчиненные все несли и несли бутылки – до десяти вечера (давненько мы так на работе не засиживались).
Лично я в полной мере ощутил это в четверг, когда весь топ-менеджмент компании, прихватив секретарш и некоторых начальников департаментов, выехал на корпоративный тренинг в один подмосковный отель. Мы же, сославшись на дикую занятость в попытках улучшить показатели, в полном составе остались в Москве. Понятно, что мы бы забили на работу еще с утра, но останавливало одно: переустановка компьютерной базы данных, требовавшая личного присутствия менеджеров хотя бы в течение часа.
Пока «айтишники» понуро щелкали клавиатурой и сновали туда-сюда с коробками дисков, мы заказали в офис доставку пиццы (до доставки проституток дело пока не дошло) и устроили разбор резюме, присланных отделом кадров. В целях увеличения продаж мы неистово раздували штат. В торговые представители теперь валили все: узбеки, таджики, бывшие уголовники. Наш HR старался на славу, будто ему поставили целью не комплектацию фирмы, а набор на передовую пушечного мяса. Дошло до того, что чуть не взяли индуса с отличным резюме и трехлетним опытом работы по специальности, но без знания русского языка.
Мы ели пиццу, запивали ее красным вином и с энтузиазмом играли в выбор рабов. Сначала присланные резюме прочесывались на наличие особей женского пола. Их отбирали отдельно, фамилии соискательниц забивали в поиск на «Одноклассниках» и, если анкеты таковых обнаруживались (в большинстве случаев), начинался продолжительный глум. Сообщения с личного форума зачитывались как стихи, выдающиеся части тела на пляжных или клубных фотографиях обстебывались и жестоко комментировались с обязательным присвоением титулов «злая стерва», или «сисястая», или «рыжая шалава», или «сучка губастая» (причем Захарова была одной из самых активных). Потом подвергались анализу «друзья» и «связи» исследуемой. В особенно удачные дни бывало так, что в «друзьях» или «друзьях друзей» девушек обнаруживались наши знакомые, и тогда начинался перезвон с попыткой выяснить, знает ли персонаж эту девушку. Если случалось, что знал (теоретически один к ста, но пару раз бывало), включалась громкая связь, и абонент подвергался допросу с пристрастием о профессиональных/блядских навыках соискательницы.
«Обработав» около сорока анкет, мы отобрали самых перспективных, написали имена на бумажке, сложили в пустой ящик стола и принялись по очереди вытаскивать их на собеседование в свои отделы. На самом деле прием на работу очень походил на торговлю крепостными, описанную в школьных учебниках.
К четырем часам мы довольно основательно нагрузились и попутно напоили сисадмина, который пробулькал что-то вроде «я завтра продолжу» и нетвердой походкой ушел.
Дел не осталось абсолютно никаких, домой ехать было рановато, и тут, очень вовремя, впервые за свою карьеру в компании, Старостин внес предложение:
– Мужики, а давайте устроим гонки на креслах?
– Это как? – мутным взором уставился на него Евдокимов.
– Очень просто. Я в интернете видел. Берем кресла, идем в коридор, делимся на пары. Старт у кабинета Юсупова, финиш у бывшего кабинета Львова. На время. В три круга. Можем еще бабками скинуться! Как?
Никто даже не засмеялся. Шестеро взрослых подвыпивших мужиков кряхтя потащили свои кресла, скинулись на «камень-ножницы-бумага», определили приз за первое место в четыре, а за второе – в две тысячи рублей, и понеслось.
Мы гонялись часа полтора, с гиканьем и визгами, снося со стен логотипы брендов и фотографии, врезаясь друг в друга и обтесывая углы. Я выиграл четыре заезда, Старостин пять, Нестеров и Загорецкий, кажется, по три. Даже Евдокимов пару раз приехал вторым. Минут через сорок на нашем этаже уже толкались желающие поучаствовать в гонках. Делались ставки, от которых мы, на правах организаторов, брали себе десять процентов.
Как настоящие профессионалы учета мы составили график заездов, этакий «чемпионат офиса», в котором приняли участие еще десять человек из соседних отделов. Потные, красномордые и счастливые, мы засекали время, болели «за своих», делали ставки.
В последнем заезде Нестеров, проигрывая чуваку из отдела сертификации, отчаянно оттолкнулся ногой, догнал соперника, врезался в него, отчего тот отскочил в стойку секретариата, совершил пару поворотов вокруг собственной оси, перевернулся и вместе с креслом с треском въехал в закрытую дверь бывшего кабинета Львова, но тут же вскочил, воздев руки вверх и огласив офис криком Тарзана. Мы подпрыгивали на месте и хлопали. Наши – опять чемпионы!
Глядя на радостные лица присутствующих, я вдруг подумал о том, что один из нас, членов этой кресельной кавалерии, должен стать руководителем департамента. Непременно станет, других вариантов нет. Какое будущее ждет компанию, в которой кресло руководителя стратегического направления займет человек, показавший не самое худшее время в кресельном заезде?
Наш с Аней роман свернул окружающую действительность быстрее, чем так и не сработавший адронный коллайдер. Наше время было разбито на краткие, но вместе с тем невыносимые периоды ожидания. От поездки до поездки. За три последних недели я дважды «съездил в командировку» в Питер, посвятил одни выходные «тренингу по продажам». Скомканных московских вечеров нам уже не хватало, мы жаждали большего. Мы были ворами, использовавшими любую возможность, чтобы стащить у этого мира лишнюю минуту для двоих. Двадцать шесть часов, тридцать четыре часа, сорок семь часов, проведенные в прогулках по плохо освещенным питерским улицам, злоупотреблении алкоголем и отчаянных занятиях любовью. Это происходило везде, где теоретически могло происходить. В купе поезда, ресторанных туалетах, гостиничных номерах. До «джеймсбондовских» сцен в лифтах дело не дошло, но случись так, что рестораторы и гостиничные менеджеры отказались бы пускать парочку сумасшедших, мы бы использовали и лифты. Ах да, оставались еще питерские парадные!
И все вокруг было наполнено запахом ее волос, ее духов, мутной невской воды и разогретых непонятно откуда взявшимся тут солнцем ступеней Исаакиевского собора. Санкт-Петербург, город державных политиков и рок-музыкантов, стал для нас городом любви. И можно было бы прибить по этому поводу табличку к одному из домов, на память потомкам, да стремительная сдача особняков под бизнес-центры делает перспективу ее сохранения весьма туманной.
А ноябрь тем временем пролетал, оставляя после себя шлейф из изъеденной ржавчиной листвы, капель дождя, скомканных пачек сигарет и смятых железнодорожных билетов Москва—Питер—Москва. Я стал выглядеть как настоящий вампир. Днем – постоянно не выспавшееся бледное существо с впалыми щеками и глубокими тенями под глазами, ночью – лихорадочно горящий взгляд, здоровый цвет лица и безумная энергетика. Ночь была моей кровью.
Самыми лучшими часами моей жизни стали часы ожидания поезда, отправляющегося с Ленинградского, а самыми отвратительными – утренние часы прибытия. Начиная с раздражающей своим скоморошеством песни Газманова «Москва – звонят колокола» на вокзале и заканчивая последней чашкой кофе – перед расставанием.
Мы сидели в «Академии» на Тверской, заканчивая завтрак. Полтора часа назад мы вернулись из Питера. Последний раз в этом году. Я размешивал сахар в кофе, когда Аня, глядя на меня сквозь стакан с газированной водой, произнесла: