Излом (сборник) Ирбe Саша
© Саша Ирбe, 2014
© «Время», 2014
Предисловие
Новая книга Саши Ирбе – исповедь, голос женской души, ее отчаяние и надежда найти гармонию в этом мире, в этой переломной эпохе, в этом огромном городе, где рушатся мечты, где незаметно стирается и погибает в человеке человеческое, где некогда родная для поэта стихия стиха ощущается враждебной, не дающей возможности устроить личное счастье. Трагизм ситуации обусловлен извечной женской жертвенностью во имя Любви и невозможностью убить в себе творческое начало. Многоплановый конфликт разворачивается между героиней и ее возлюбленным, приводя к разладу с миром:
- Он мне твердил: «Ты не гляди! Не надо!
- В окно часами. Некрасив закат!».
- Но мне весь мир тогда казался адом.
- Мир был построен мной из баррикад. –
между героиней и ее стихами, приводя к противостоянию себе самой:
- И я от них пыталась отбиваться,
- от воинства неведомых стихов.
- И верите?! Я стала их бояться,
- как у подъезда пьяных мужиков. –
между любимым героини и ее стихами, приводя к разрыву отношений:
- Сражаться он пытался со стихами,
- ругался с ними, плакал, ревновал!
- Но все они в момент решили сами:
- он мне не нужен
- и не важен стал.
И вот, казалось бы, из частного, личного опыта перед нами встает общая социальная проблема – творчество и быт, – с до сих пор неразрешенными вопросами: быть или не быть женщине в литературе? Возможно ли обрести женское счастье, не изменяя своей творческой сути?
- Смешно! Одна осталась со стихами.
- Но кто бы знал, как мне дались стихи
- с их хрупкими, чудными позвонками,
- похожими на линии руки.
- <…>.
- В который раз забвенье ли… Похмелье…
- И ночи бесприютно глубоки…
- Мои стихи не радость –
- заключенье
- в их тонкие и злые
- позвонки!
Но именно стихи оставляют героине возможность возрождения, не дают погубить душу в бесчеловечном мегаполисе, где она уже научилась ходить смеясь «мимо тех, кто с протянутою рукой не от лени своей, от несчастья – в грязь». Короткое название книги «Излом» емко по заключенным в ней смыслам – это и разрыв с любимым, и прощание с прежней собой, и с безумием города, и с уходящей эпохой, отраженной в наивных глазах отца, с которой героине тоже приходится прощаться, осознавая вину перед погибшими солдатами, по-настоящему любившими родную землю и сейчас дающими ей спасительную надежду.
Б. Н. Тарасов, доктор филологических наук, сопредседатель Правления Союза писателей России
Излом
В Москве
В Москве
- В этом городе,
- обрученном
- с самим собой,
- пьющем колу и спрайт,
- ближе к ночи – адреналин,
- я запуталась в прах
- со своей судьбой
- среди сотен голов,
- животов и спин!
- Я лечу по бульварам,
- гоню авто.
- Дикой кажется
- зелень земных широт.
- Понимаю буквально –
- творю не то!
- И живу –
- как на выдох –
- наоборот.
- В этом городе боль
- от людских измен,
- и не чувствуешь даже,
- как воду пьешь.
- В этом городе все
- отдаешь взамен
- лишь за то,
- что ты попросту
- в нем живешь.
- И какая любовь?!
- И покой
- какой?!
- Если вдруг научилась
- ходить, смеясь,
- мимо тех, кто с протянутою рукой
- не от лени своей,
- от несчастья – в грязь.
- И какой тут поэт –
- если даже кровь
- и детей на снегу –
- как обычный хлам!
- Нас уже трепетать
- не заставит вновь
- никакой там Париж,
- никакой Потсдам.
- А ты смотришь уверенно и легко,
- потому что мы оба с тобой
- мертвы!
- И пусть будет Москва
- от нас далеко,
- но останемся жертвами
- мы
- Москвы.
«Приду на Патриаршие…»
- Приду на Патриаршие,
- в руках блокнот крутя.
- Начну стихи вынашивать,
- как бледное дитя.
- Потом пущу их ножками
- по гулкой мостовой
- гулять с детьми и кошками
- вдоль глади вековой.
Тверской бульвар, 25
- С Кавказа к нам катится лето.
- В окне на Тверском – белый дым.
- Мне профиль родного поэта
- не кажется больше родным.
- Глядит он с портрета весь в белом,
- тараня лица белизной.
- Как много он в жизни наделал
- своей скоротечной, земной.
- Но помнят – всего «Незнакомку»…
- «Двенадцать» – тугое литье…
- И слог его строгий и тонкий,
- как жен половецких шитье.
- Гляжу я с утра на поэта,
- и кажется мне, ни к чему
- и двор за решеткой, и лето,
- что к дому бредет моему.
- Какое просторное нечто –
- его на портрете глаза.
- Мне кажется жизнь бесконечной,
- раз эти глаза – образа.
- Я шума не слышу с Тверского.
- Весь мир затихает в окне,
- и, точно еще до раскола,
- Москва оживает во мне:
- домишки в старинной оправе,
- сады-огороды, коза
- на нынешнем бродит бульваре
- и светит берез бирюза.
- Во мне отзывается эхом
- весь ворох случившихся дней.
- Поэт наблюдает со смехом
- за странностью дикой моей.
- Его я закрою руками,
- но жаль, не заметит никто,
- как вдруг оживают здесь сами
- с портретов поэты в пальто.
- И дом проходя этот низкий
- c Тверского, никто не поймет,
- никто не заметит, как близко
- здесь таинство в доме живет,
- что манят прохладные стены,
- в чугунной оградке скользя.
- В несменных – в них есть перемены,
- а значит – иначе
- нельзя.
«Мне точно разорвали пуповину…»