Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф Ландбург Михаил

– Исполняют. Только Домский собор в Риге, а Чюрлёнис жил в Каунасе.

– Не путай меня! – следователь посмотрел на Виктора остановившимся взглядом. – Тот Чюрлёнис, который жил в Каунасе, тот был художником, а не музыкантом. Между прочим, поговаривали, что он был странной, даже мифической личностью, и в его доме было полно чертей. Представляешь, чертей!..

– Это точно! Я сам видел… Помню их…

– Чертей? – осторожно спросил следователь.

«И тебя не забуду», – подумал Виктор.

– Их самых!

– А раввина Иосефа?

– Что раввина Иосефа?

– С ним встречался, общался?

– Бывало, что беседовали…

– О чём, голубчик? – проговорил следователь, придав своим словам подчёркнутую мягкость.

Виктор отвёл глаза, про себя проговорил: «О козьем молоке!»

– Со мной поделиться не хочешь?

«Как же, очень хочу!» – продолжил разговор с собою Виктор, а вслух спросил:

– Зачем вам?

Следователь вдруг поднялся, прошёлся по комнате и, зайдя к Виктору за спину, весело заметил:

– А как же я обнаружу чёрный ящик?.. Как, так сказать, Cui bono, выявлю?..

– Понял! – сказал Виктор. – Принимаете меня за потерпевший аварию самолёт…

«Вроде того!» – вернувшись на место, подумал следователь.

– Так о чём вы беседовали с раввинов Иосефом? – спросил ротик.

Виктор сообщил:

– Раввин сказал, что я, как и многие другие «оранжевые» парни, ему крепко симпатичен, но при этом он сокрушался по причине того, что я слишком долго петляю в поисках выхода на дорогу Достойного. «Как ты можешь, проходя мимо храма в Кфар-Даром, не замечать его?» – спрашивал он.

– Очень любопытно! А что отвечал ты?

– Я обещал обдумать упомянутый раввином маршрут непременно.

Спина следователя вдруг выразительно выпрямилась, а взгляд, нацеленный на поиск «чёрного ящика», стал ещё острее и нетерпеливее.

«Ну, вот, – решил Виктор, – теперь он примется выяснять, не страдаю ли я плохим пищеварением, хроническим насморком, воспалением дёсен, плоскостопием, эпилепсией, запором, приступами меланхолии, молюсь ли я перед сном и чищу ли после еды зубы?»

Но следователь спросил совсем про другое:

– А не сложилось ли у тебя, голубь, впечатление, что раввин Иосеф прибирает людей Кфар-Даром себе к рукам?

Виктор округлил глаза.

– Мне показалось, что раввин Иосеф вполне удовлетворён тем, что у него есть его Бог…

– Ну да, ну да, – пряча глаза, пробормотал следователь, но… – А ты не мог бы попытаться заставить себя размышлять более глубоко?..

– Более глубоко – это как? – спросил Виктор.

– Более глубоко – это когда напрягают мозги, – пояснил следователь. – Напрягать мозги порой приходится… И тебе придётся!..

«Фигу тебе!» – подумал Виктор и вслух сказал:

– Буду стараться!

Следователь одобрительно причмокнул губками.

– Умница! – сказал он ласково и добавил: «Твое преступное поведение возле ворот Кфар-Даром я попытаюсь переквалифицировать, то есть, высказать мнение, что избранное тобою действо было не столько преступным, сколько, скажем, некоей необдуманной шалостью…»

– Вы попытаетесь? – вскинулся Виктор. – Правда?

– Истинная! – улыбнулся следователь. – А что тебя смущает?

Задумчиво разглядывая широкие густые брови следователя, Виктор поделился своими познаниями из философии:

– Некий древний китаец заметил, что «истинная правда» на самом деле похожа на её отсутствие!»

– Китаец? – спохватился следователь.

– Китаец!

– Заметил?

– Да, а что?

– Вряд ли китаец мог…Заметить что-либо глазками-щёлочками?

– Ясно!

– Что?

– Ясно, что вы-то нисколько не китаец!

– Вот именно! Я-то заметить могу…

«Можно-нельзя» – с детства знакомые слова. Учиться на отлично – можно, но поступить на журналистику в МГУ – нельзя… Управиться с чьим-то капризом – можно; со своим – нельзя… Появиться на свет без родителей – нельзя: жить на свете без родителей – можно… Кому-то проезжать на красный свет – нельзя; а кому-то можно… Тосковать по погибшим родителям – можно, а погибшим родителям по тебе – нельзя… Призывать людей селиться в песках Газы – можно, а потом, оказывается – нельзя…»

– Моя версия, – продолжил следователь, – может выглядеть примерно такой: «В ту минуту, когда солдаты армии обороны Израиля пришли передать решение правительства об эвакуации поселенцев с территории Гуш-Катиф, тебя обнаружили лежащим вдоль ворот Кфар-Даром. Ты лежал на голой земле и, не позволяя солдатам пройти, наигрывал на губной гармошке какую-то печальную вещицу этого…

– Шопена! – подсказал Виктор.

– Ну, да! – с натугой проговорил следователь и поджал губки.

Наступила тишина.

«Уснул», – подумал о следователе Виктор и прошептал:

– Отрывок из второй сонаты си-бемоль минор.

Следователь приподнял бровь.

– Так называемый «Похоронный марш» – уточнил Виктор и, чтобы вывести следователя из состояния задумчивости, немного покашлял.

– Зачем ты это… – вдруг подняв голову, спросил следователь. – Зачем «похоронный»?

Виктор пояснил:

– В знак выражения скорби и печали.

– Скорбь и печаль?

– Похороны вызывают скорбь…

– Похороны? – обомлел следователь. – Какие похороны?

– Разве солдат послали не для захоронения Кфар-Даром?

Бровь следователя опала, а ротик сказал:

– Ошибочно, голубчик, анализируешь…Ошибочно…

Изобразив на лице испуг, Виктор упавшим голосом спросил:

– Такое излечимо?

– Не лечатся лишь болезни… – послышался ответ.

Виктор облегчённо вздохнул, а следователь недовольно засопев, предложил:

– Для тебя же, хороший мой, будет лучше, если прислушаешься к тому, что говорю тебе я. Ты вот подумай!..

Виктор подумал и пообещал поступить как лучше.

– Так вот, – следователь перевёл взгляд на свисающую с потолка лампочку, – заметив приближающихся к воротам солдат, тебя, голубчик, охватило свойственное порядочному гражданину позитивное волнение, вследствие которого у тебя внезапно подвернулась нога. Не в силах самостоятельно подняться, чтобы поприветствовать воинов, ты, лёжа на земле, корчился от боли и с досады выкрикивал ужасно нехорошие слова; и тогда солдаты, бережно приподняв тебя с земли, перенесли в машину с надписью «Polic». Ну, а Polic в свою очередь не менее любезно доставила тебя, драгоценного, к сидящей в постели девушке по имени Анна. Всего лишь это…

Виктор прикусил губу.

– Я говорю правду? – задержав взгляд на побелевшей губе Виктора, ухмыльнулся следователь.

Виктор губу освободил:

– Ну, да! Только любопытно – какую из них?

Глаза следователя беспокойно забегали, ротик поинтересовался:

– Разве правда бывает не одна?

– Две, – сказал Виктор. – Одна – та, что у всех на слуху, а вторая – та, что вслух не произносится.

– Зря ты так… – укоризненно заметил следователь. – Я помочь пытаюсь…

– Одной из правд?

– Одной из версий. А ты, родненький, используй её… И помоги следствию изложением фактов.

– Правдивых?

– Только!..

Виктор принялся излагать:

– После того, как машина Polic доставила меня к Анне, мы провели вместе ночь, а под утро появились люди из Polic и сказали, чтобы я одевался и следовал за ними. Оставив сидящую в постели Анну, я оделся и последовал за ними. По дороге один из людей Polic много смеялся, уверяя меня, что тюремная камера мне больше к лицу, нежели комната Анны.

– Хватит, сладкий мой, ты лучше скажи, зачем ты отмочил Это?..

«Милый вопросик!» – подумал Виктор, и проснувшийся в нём студент-философ проговорил:

– Следствие вытекает из причины…

– Вот-вот, – приободрился следователь, – необходим, так сказать, мотивчик, некий импульс…Именно мотивчик меня интересует…Так сказать, Cui bono?..

Виктор проделал в воздухе неопределённый жест рукой и попросил позволения подумать.

Следователь позволил.

– Порой, – растягивая слова, сказал Виктор, – я ловлю себя на невыносимо сложном труде заставить себя поверить в то, во что не верю… Даже в том случае, когда мой уважаемый дядя пытается убедить меня, что так НУЖНО…НУЖНО ОЧЕНЬ… Конечно, я понимаю: веление часа, долга и всякие другие веления…Глупо со всем этим не считаться… Но всё же, когда газеты разъясняют, что меня обманули нехотя, лишь вследствие того, что прежде – Это было НУЖНО, ОЧЕНЬ НУЖНО, я чувствую себя так, будто в мои уши влили стакан уксуса, а когда мне говорят, что зато теперь в Этом больше никакой необходимости нет, то я…

– Короче, редкий ты мой… – перебил следователь. Мышца на его переносице напряглась и застыла. – Излагай короче и, по возможности, яснее… Сосредоточься на мотивчике…Понимаешь?

– Cui bono?

– Ну да… Прошу тебя!

Виктор, понизив голос, спросил:

– Просите или приказываете?

– Прошу! – громко, даже очень громко, сказал следователь.

Виктор молча посмотрел на стаканчик с карандашами, потом на лампочку под потолком.

– Что же ты?

– Я вот думаю, – ответил Виктор, переведя взгляд на губки следователя, – чем ваша просьба отличается от приказа…

– Подумал? – спросил следователь.

Виктор кивнул.

– Вот и отвечай!

– Меня вынудили! – сказал Виктор.

Из груди следователя вырвался удовлетворённо-радостный стон, а торопливые губки пролепетали:

– Ну-ка, ну-ка, а теперь подробнее, голубь ты мой!..

«Подробнее в трудах Жан-Жака Руссо…» – подумал Виктор и сказал:

– Преступник – не я!

Следователь сощурил глаза, энергично потёр ладони и даже чуть привстал с места.

«Кажется, – предположил Виктор, – он собирается спеть что-то патриотическое».

– Разумеется, не ты! – торопливо выдохнул следователь. – На самом деле преступник тот, кто тебя вынудил… Ты же не станешь его поощрять?

– Его – нет! – отозвался Виктор.

«То-то!..» – подумал следователь и, раскрыв ротик, вкрадчиво проговорил:

– И укрывать его тоже не станешь?

– Ни в коем случае… С тех пор, как я понял… – Виктор снова прикусил губу.

– Кто же он? – ласково спросил следователь.

Виктор прошептал:

– Моё правительство… То есть, я считаю, что если правительство десятки лет оболванивало полстраны, то оно…

Следователь побледнел.

Немного выждав, Виктор продолжил:

– А ещё я понял, что политики – это слепцы, указывающие путь незрячим…

У следователя дёрнулся подбородок.

– Так считаешь ты или ещё кто-то? – в голосе следователя послышалась растерянность.

– И я, и ещё полстраны…

– Философствуешь? – определил следователь.

На губах Виктора выступила смущённая улыбка.

– Мы с вами лишь размышляем, не так ли?

Следователь голову опустил.

«Смутился!» – решил Виктор.

– Ну, да, размышляем, – сказал следователь, – только каждый из нас по-разному…. – О чём же ещё беседовал с тобой раввин Иосеф?

– В основном о том, кому Создатель симпатизировал более: Аврааму или Моисею?

Следователь страдальчески сморщил лицо, зябко поёжился и усталым движением руки указал на дверь.

Виктор поднялся со стула, спросил:

– Думаете, солдаты решатся штурмовать Кфар-Даром?

Следователь молча кивнул на дверь.

– Я тоже хочу понять Cui bono? – доверительным тоном проговорил Виктор.

До двери оставалось три-четыре шага, когда следователь выкрикнул:

– Лучше бы ты подумал над тем, чем займёшься дальше?

Виктор обернулся.

– Буду жить! – сказал он. – Если позволите…

Дверь открылась. В коридоре ждал полицейский…

…После молитвы Виктора, в зале суда выступили прокурор, адвокат и три свидетеля, а в конце заседания, сморщив щёчки и повернув голову к подсудимому, торопливо поднялся со своего кресла судья. В его взгляде не было ни жалости, ни презрения, ни сострадания, ни даже интереса. Сухим, чуть трескучим голосом, он зачитал вердикт, смысл которого сводился лишь к одному: «Пускай убирается!»

Виктор ощутил, как его мозг закипает от сладостной мысли: славная судебная система Израиля посчитала необходимым решительно заняться им, а то, что в результате вышел конфуз, так ведь не секрет, что именно небольшие конфузы как раз и характеризуют великие государства.

Вернув позолочённую кипу приставу, Виктор повернул голову к судье и сдержанно, не очень громко похлопал в ладоши, потом низко поклонился полицейскому, открывшему перед ним боковую дверь, и поспешил к женщине, которую две недели назад оставил сидящей на постели.

* * *

Беер-Шева, 16-ое августа, 11.40.

– Как ты? – спросила Анна.

– Подустал и, вроде бы, состарился… – ответил Виктор.

– Как это? – изумилась Анна.

– Бывает…Иногда случается преждевременная смерть, а иногда – преждевременная старость… А как ты?

Анна сидела в кровати, близкая, жаркая, светлоокая и рассеянно слушала телевизор. Кивнув на экран, она сказала:

– У меня от всего этого болят мозги.

Виктор возмутился:

– Срам-то какой! Антинаучный феномен! Сам по себе мозг боли никак не испытывает…

Анна обиделась.

– Откуда тебе знать?

– Об этом знают даже врачи… – Виктор стал разглядывать голые плечи Анны.

– Не понятно, – сказала Анна, продолжая смотреть на экран, – о чём это они говорят.

– Они не говорят, а лгут, а я спросил: «Как ты?»

Анна встряхнула головой.

– Что я должна сказать?

– Скажи, что у тебя всё в порядке!

– У женщин «всё в порядке» не бывает! И вообще…Если эти, что в телевизоре не могут, тогда объясни мне ты, что вокруг нас происходит?

Виктор поцеловал Анну в плечо.

– Происходит не у нас… – сказал он. – Происходит в Пакистане, в Латвии, в Венесуэле, а тут – как обычно… Самоистязание карликовой державы…

Анна выключила телевизор.

– Ты не звонил… – сказала она. – Две недели ты не давал о себе знать…

– Я помнил о тебе…

– Не утомился помнить?

– Нисколько!

– Тебе можно верить?

– Меня загнали в камеру с каким-то сумасшедшим…

– А ты?

– Что я?

– Ты разве иной?..

– Считаешь меня сумасшедшим?

– Судя по твоему поведению в Кфар-Даром, то…

Пожав плечами, Виктор отвернулся.

– Что уж там… – сказал он. – Это – как играть в баскетбол: не передал мяч другим, будь добр, бросай в корзину сам…А попал в кольцо или нет – ответственность на тебе…Когда солдаты приблизились к воротам с требованием, чтобы поселенцы готовились убраться из своих домов, во мне восстал бес. Я почувствовал, что готов взорвать и несчастных солдат, и самого себя…

– Баскетбольным мячом?

– Нет, не мячом…

– Может, своей губной гармошкой?

– Нет, Анна, разве гармошкой взорвёшь?..

Анна устало улыбнулась.

– Было чем взрывать?

– Нет, но очень хотелось…

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три, а что?

– Прожил полжизни, а такой осёл! – объяснила Анна.

– Я очень не хотел, чтобы солдаты…

– И тогда ты сам решил бросить в корзину мяч?..