О чём умолчал Мессия… Автобиографическая повесть Саидов Голиб

Худ. Н. Т. В. / «Летописец», 2010 г.

Так говорит Андрюша…

В один из первых своих приездов в Питер, перебросившись дежурными фразами, Андрей решительно пододвинул стул ко мне поближе и, глядя мне прямо в глаза, спросил:

– Ну, колись: чем сейчас занимаешься?

– В данный момент, внимательно слушаю тебя.

– Ща ка-ак дам больно… топором по голове! – имитируя Карабаса-Барабаса, обиделся товарищ. – Чем конкретно ты занят?

Пришлось сознаться, что серьёзно увлёчен шахматами.

Андрей широко раскрыл глаза, мысленно жалея меня. Стать чемпионом мира мне явно не светило, а потому всё остальное – пустая трата времени и чушь собачья. Тем не менее, узнав, что за два месяца я успел «автоматом» пройти от начинающего до перворазрядника, решил не гасить моего творческого и спортивного энтузиазма.

– Смотри: у тебя в запасе всего пять лет – приободрит меня товарищ. – Понял? Пять!

И крепко пожмёт мне руку.

Пройдёт пару лет.

Я уже давно заброшу шахматы и устроюсь работать поваром: надо же, хоть как-то кормить семью, а я с детства испытывал трепет к тому священнодействию, что принято называть кулинарией.

Очередной Андрюшин приезд как раз придётся на пик моего кулинарного творчества.

– Прекрасно! – похвалит он меня вновь, терпеливо выслушав мои бредни о том, как я со временем открою свою школу, где стану пропагандировать среднеазиатскую кухню. – Только учти, лимит времени очень ограничен: всего лишь три года тебе даётся, чтобы реализовать себя и стать личностью!

Я понимающе склоню голову…

Пройдут годы… Мне уже перевалит за пятьдесят…

Сидим на кухне и обсуждаем моё литературное творчество.

– Поверь мне: без всяких преувеличений – ты уже вполне состоявшийся писатель – с азартом убеждает меня Андрюша, внимательно следя за моей реакцией и пытаясь заставить меня поверить его авторитетному мнению. – Конечно, не стану врать: кое-где встречаются незаметные на первый взгляд огрехи… необходимо поработать над стилем и орфографией… убрать лишнее… подчистить, но это, право же, такие мелочи, что и говорить об этом не стоит. Главное, что ты уже состоялся!

Я скромно молчу, со скорбным выражением на лице. Однако Андрюшу провести трудно.

– Сделай лицо попроще… – прервавшись и почувствовав подвох, делает он мне ехидное замечание.

В ответ, я пытаюсь слабо улыбнуться.

– Я тебя просил «попроще», а не поглупее! – достаёт меня Андрей и мы в очередной раз разряжаемся смехом.

Однако, вскоре, вновь возвращаемся к теме нашего разговора.

– Только учти, – серьёзно предупреждает меня напоследок мой друг – на всё про всё, у тебя остался всего лишь год, ясно? Один год!

«Уметь донести до слушателя самые высокие идеи и понятия посредством обыкновенной речи – это великое искусство».

(Г. Н. Есиновская)

– Я тебя познакомлю с замечательными людьми! – пообещал мне Андрюша, приехав в очередной раз в Питер и застав меня несколько растерянным и опустошённым.

Теперь, когда я очутился на новой почве, он как никогда ранее почувствовал свою ответственность за мою дальнейшую судьбу. А потому, в первую очередь, решил познакомить меня с человеком, которого я впоследствии без преувеличения буду называть «моя вторая мама».

Это – Галина Николаевна Есиновская.

Она родилась в середине 20-х годов прошлого века в обычной интеллигентской семье петербуржцев, унаследовав от отца аналитический ум, а от матери добродушный нрав и жизнерадостность. Успев, захватив остатки «того» ещё, дореволюционного воспитания, она являлась одним из тех исчезающих «островков культуры», что безвозвратно канут в небытие к началу третьего тысячелетия. Поскольку, именно с такого рода легендарными людьми и будет ассоциироваться город на Неве, напоминая нам о былом величии этого культурного центра России.

Прошло уже много лет, как не стало этой замечательной личности, но её образ, как живая картинка, всегда стоит передо мной.

Судьба с ранних лет лишила её возможности активно передвигаться, поэтому большую часть своей жизни она в основном была «прикована» к дому. Однако это не обозлило Галину Николаевну. Наоборот – она сумела не только сохранить такие редкие в наше время качества, как отзывчивость, чуткость, доброжелательность и невероятнейшую доброту, но, при этом, всегда активно интересовалась буквально всем, проявляя живой и искренний интерес ко всему, что творилось вокруг.

Я никогда не видел её унылой, грустной или усталой. Она всегда излучала трогательную доброту и жизнерадостность. Какая-то тёплая и нежная аура постоянно исходила от неё. Значительно позже до меня дойдёт – какие порой нестерпимые боли испытывала она в результате обострения своих недугов. Но никогда, ни при каких обстоятельствах она не позволяла себе показать это людям. Жаловаться на «болячки» (так выражалась она сама), было не в её характере.

Она была превосходным рассказчиком, а кроме того, обладала удивительно цепкой памятью. Причём, речь её была совсем простой и доступной. Всецело оставаясь преданной и верной науке и научному слову, Галина Николаевна на дух не переносила вычурного слога, витиеватых терминов и фраз там, где этого легко можно было избежать, свободно и легко излагая свои мысли, пользуясь обычным русским языком.

– Если не вдаваться в дебри философии и лингвистики, то любую идею или мысль здравомыслящий человек вполне реально способен донести до своего собеседника не прибегая (за редким исключением) к специальной научной терминологии – частенько повторяла она.

Неудивительно, что её дом постоянно был полон друзей. Людей совершенно разных. Но Галина Николаевна обладала тем редким даром или талантом – сплачивать вокруг себя людей с разными интересами и взглядами на жизнь. Основным контингентом в этом доме были молодые учёные из Военно-медицинской Академии имени С. М. Кирова, где она сама проработала, являясь доцентом, врачом-рентгенологом много лет. Многим из них она активно помогала при написании кандидатских и докторских работ. Как-то, в один из вечеров, мы с ней подсчитаем и найдём, что с её помощью было выпестовано около 25 кандидатов и докторов наук.

Манты были самым коронным блюдом в этом доме. Всякий раз, когда кто-либо из её подопечных сдавал защиту и приходил к ней домой, чтобы поблагодарить, она неизменно звонила ко мне и тактично интересовалась: «Простите, Голибушка, а что Вы делаете послезавтра? Не могли бы Вы прийти и приготовить манты, у нас опять собираются гости?»

И я, конечно же, с радостью соглашался, ибо это означало, что будут новые знакомства с замечательными людьми, что я вновь увижусь со своими старыми друзьями для которых манты – это всего лишь повод встретиться и поболтать, что будет как всегда весело и интересно.

На маленькой «хрущёвской» кухне, мы с ней вдвоём умудрялись за 1,5 – 2 часа до прихода гостей, «налепить» порядка ста мантов. У нас с ней это называлось «лепить в тандеме». Она чрезвычайно ответственно и тщательно подходила к подобным мероприятиям. К моему приходу, обычно, уже все было подготовлено и разложено по полкам. Мне это очень нравилось и потому дело спорилось легко и непринуждённо.

Причём всякий раз, когда я переживал по поводу слишком большого количества мантов, она неизменно говорила: «Лепите больше, Голибушка. Вот увидите – ничего не останется. Бывало, что мы заключали пари, но почти всегда выигрывала Галина Николаевна.

Когда же её не стало с нами, я осознал – в каком проигрыше мы все, вдруг, оказались. Не стало шумных весёлых компаний. Нет больше тех задушевных посиделок на маленькой и тёплой кухне, где мы вдвоём с ней часто пили чай или кофе, а за окном хозяйничала зима. Я был настолько привязан к ней, что называл её «моя вторая мама». Во всяком случае, я так и воспринимал. И она соответственно относилась ко мне.

Ничего в этом мире не происходит просто так, в этом я уверен. И то, что на каком-то определённом этапе наши жизненные пути пересеклись – это тоже знак. Добрый знак. И я приложу все свои силы к тому, чтобы сохранить в своём сердце и пронести через всю свою жизнь то тепло, ту заботу и ласку, ту доброту и человечность, что подарила мне Галина Николаевна. Ибо, в трудные минуты у меня всегда всплывает её образ и тогда мне становится немного совестливо и в то же время легко и радостно на душе.

Падал жёлтый лист…

Галина Николаевна Есиновская. Фото из личного архива автора.

Одним из удивительных качеств, которыми обладала Галина Николаевна, это – наблюдательность и фиксирование таких нюансов, на которые обычные люди мало обращают внимание. Она всегда умела смотреть в корень проблемы, вычленяя самую суть. Вероятнее всего, проявлению подобных качеств, в немалой степени способствовала её болезнь, её прикованность к определенному месту и ограниченность в движениях. Здоровые люди, как правило, редко обращают внимание на то, что ежесекундно происходит вокруг них. Они вечно куда-то спешат, увлечены своей работой, бизнесом, совершенно не замечая, порой, природу. Галина Николаевна учила нас быть неравнодушными не только к нуждам живых людей, но и уметь прислушиваться к окружающей «неживой» флоре.

Иногда она просила меня или Сережу вывести её погулять на улицу. К этим редким мероприятиям она готовились тщательно и со всей ответственностью. Когда ещё предстоит подобная прогулка? Сначала мы вытаскивали инвалидную коляску, а затем, осторожно и не спеша, помогали Галине Николаевне выйти во двор, где она устраивалась в своё кресло. И начиналась наша неспешная экскурсия вокруг дома.

Неважно, какое время года стояло во дворе: она с одинаковой благодарностью воспринимала и пробуждающуюся цветущую весну, и жаркое солнечное лето, и грустную увядающую осень. Зимой же, она предпочитала любоваться из окна своей квартиры, которая находилась на первом этаже, либо из окошка автомобиля, когда благодарный её ученик Александр, бывало, вызывался покатать её по городу.

Нам с Серёжей никогда не приходило в голову, ЧТО значили для неё эти редкие прогулки. Значительно позже, когда уже её не станет рядом с нами, и мы станем делиться своими впечатлениями друг с другом, до нас постепенно начнёт доходить самое главное.

– Я помню, как однажды осенью, Галина Николаевна попросила меня подвезти её поближе к одному из клёнов – вспомнит мой приятель.

– Смотрите, Серёжа! – тихо и восторженно произнесёт она, заворожённо глядя перед собой на пожухлую разноцветную листву.

– Что? – удивится мой товарищ, тупо уставившись в пустоту.

– Посмотрите, как падает с дерева лист!

«Лист, как лист: ничего особенного» – поразится тогда Серёжа, странно пожав плечами, глубоко затянувшись сигаретой.

Сейчас нам стыдно в этом признаться, но тогда… Озабоченные только одним – поскорее завершить прогулку и возвратиться домой, мы вовсе не задумывались о том, что творилось в душе этой удивительной женщины, чутко воспринимающей окружающую природу и рассматривающей безжизненные листья, как неотъемлемую часть одного огромного живого организма, имя которому есть Жизнь.

Да, она умела наслаждаться предоставленным ей миром и подмечать то, что было недоступно нам – здоровым. При этом она никогда не относила себя ни к верующим, ни к атеистам. Она, просто любила жизнь такой, какая она есть. Потому, что была обыкновенным человеком. С необыкновенно большим и добрым сердцем.

К вопросу о переселении душ

Сергей Григорьевич Файнберг, всё-таки, был оригинальной личностью.

Сидим, как-то в очередной раз, за мантами, в гостях у Галины Николаевны и обсуждаем тему реинкарнации.

– А в кого бы Вы предпочли перевоплотиться, случись такая возможность? – обращаюсь я к нашему уважаемому гостю.

Немного подумав, он вдруг выдаёт:

– В бегемота.

– А чего, так… – изумляемся мы.

– Очень просто, – поясняет свой выбор гость – бегемот никого не ест, и его самого слопать сложно.

Я внимательно приглядываюсь к развалившемуся на стуле грузному и добродушному Сергею Григорьевичу и с удивлением отмечаю про себя: «А ведь, и в самом деле, в нём есть что-то от бегемота…»

Так говорит Андрюша…

Обладая безграничной фантазией и грамотно поставленной речью, мой друг, порой, так умеет приукрашивать известные нам обоим факты, что я просто диву даюсь.

– Андрей! Ну зачем ты обманываешь?!

– Голибушка. дорогой! Я не обманываю, а вру исключительно, в целях наиболее художественного отображения действительности. А это – согласись – разные вещи!

– А сейчас наша дочь сыграет вам на пианино!

– На х#й, на х#й! – кричали пьяные гости…

(Из Андрюшиных приколов)

По настоящему, живописью я заинтересуюсь только после знакомства с Наташей и Андреем. Именно они, впервые, в самом начале 80-х годов прошлого столетия, откроют для меня С. Дали и Р. Магритта, И. Босха и Дж. Арчимбольдо; заставят на всю оставшуюся жизнь проникнуться любовью к обожаемым мною прерафаэлитам и символистам; ну, и, конечно же, к итальянскому и северному Возрождению. Это произойдёт задолго до того, когда на волне горбачевских «гласности» и «перестройки» эти имена станут известны широкому кругу любителей живописи, когда станет модным и престижным говорить об этом на каждом углу.

Сейчас, оглядываясь невольно назад, в прошлое, я, кажется, начинаю понимать причину того, почему этого не произошло со мною раньше. Многое зависит, на мой взгляд, от учителей. Нет, со школой, слава богу, мне повезло: о своих учителях мне уже довелось поведать читателю, и я до конца своих дней сохраню о них благодарность.

В советские годы, нечасто можно было встретить преподавателя, который, пренебрегая установленными министерством образования, учебными программами и методичками, находил бы в себе мужество проповедовать общечеловеческие мировые ценности. Всё укладывалось в строгие и идеологически выдержанные рамки, в соответствии с требованиями, предъявляемые существующим строем. А потому, нет ничего удивительного в том, что, например, Л. Толстым или Ф. Достоевским я начну увлекаться значительно позже, ибо, по школьным учебникам мы могли писать только такие сочинения, как, скажем, «Лев Толстой – как зеркало русской революции», и прочее, в том же духе. Творчество и жизненный путь таких неординарных личностей, в значительной мере, искажались и преподносились нам в совершенно ином свете, укладываясь в требуемые официальные рамки. Все «лишнее» и «ненужное» просто отсеивалось под бдительным оком неусыпной советской цензуры.

То же самое, можно было проследить и на примере живописи. Это сейчас, так называемый соцреализм, может вызвать улыбку и неподдельный интерес у определённой части нынешнего молодого поколения, увлекающегося историей живописи. Наше же поколение, буквально жило в нём, а потому, становится вполне понятным, что встреча с чем-то новым и экстраординарным, являлась для нас поистине настоящим «глотком свежего воздуха». Оно будоражило воображение, заставляя взглянуть на существующий мир несколько по иному, по-новому, подталкивая молодого человека к различного рода размышлениям и вытаскивая его из заскорузлых тисков повседневной обыденности, избитых идеологических штампов и навязанных стереотипов.

Свой первый подобный шок я испытаю, впервые попав в кафе «Сузорье», где Наташа и Андрей предстанут одними из главных действующих лиц, представляя свой цикл художественных программ, посвящённых живописи и сопровождая его демонстрацией изумительных и оригинальных (по тем временам) слайдов. Это было нечто невообразимое для меня. Следует отметить, что попасть в это элитное кафе было делом не из лёгких. Благодаря творческому энтузиазму моих новых друзей, «Сузорье» пользовалось среди местной молодёжи не меньшей репутацией в Минске, чем, скажем, кафе «Сайгон» в Ленинграде, где собиралась творческая интеллигенция, богемная элита и прогрессивная молодёжь. Это было престижно. Ну, во-первых, потому, что выглядело как альтернатива существующему коммунистическому режиму и граничило с чем-то идеологически запретным, если не сказать более.

Именно, благодаря Андрею, для меня откроется новый, неведомый мне ранее, удивительный мир живописи и красок. И это при том, что мой друг вовсе не считает себя искусствоведом. Это его хобби. Филокартия – одно из любимейших его увлечений. Можно сказать, это – его страсть, его болезнь, словом, это – на всю жизнь.

Вряд ли я ошибусь, высказав предположение, что его коллекции открыток вполне могли бы позавидовать очень многие настоящие специалисты и искусствоведы.

Убить дракона

Историю живописи у нас на факультете преподавал очень смуглый, небольшого росточка человечек, из числа местных кадров. Мало того, что он скверно владел русской речью, вдобавок ко всему, это был довольно тщеславный, самодовольный и, как выяснится вскоре, очень мстительный человек.

Откровенно говоря, я скучал на его «пАрах». Речь его была чрезмерно слащавой, эмоциональной и невнятной. При этом, от внимательного слушателя не могло ускользнуть то, как он любуется самим собою, в процессе изложения очередной новой темы. Он буквально утопал в нарциссизме. Да простит меня великий император Франции, но чем-то он мне напоминал собою маленького «наполеончика».

Наиболее глубоко мне запало в душу его описание картины флорентийского живописца Паоло Уччелло «Св. Георгий, принцесса и дракон».

– Трагизм картины усиливается изображением несчастной и хрупкой дочери царя, находящейся в плену у чудовища, в то время, как сам дракон, в угрожающей позе, готовится наброситься на своего противника, с раскрытым пастом…

В тот раз, меня спасла мощная спина однокурсника, за которую я успел спрятаться.

Однако, на следующей паре, где наш учитель поведает нам трогательную и душещипательную историю своего внезапного «открытия», которое он совершит неожиданно, всматриваясь в знаменитый портрет работы Крамского «Неизвестная», мой злосчастный язык, все же подведёт меня окончательно.

– В ту пору, я ещё был совсем молодым студентом – с грустью в голосе, ностальгически предастся своим воспоминаниям наш «историк». – И у меня в общежитии, над самой кроватью, висела репродукция этой картины. И вот, однажды, войдя в свою комнату, я вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд. Повернув свою голову, я увидел, что она смотрит прямо на меня. Тогда я прошёл в противоположную сторону комнаты, и… что вы думаете?!

Метр искусно выдержал актёрскую паузу и ошеломил нас поистине потрясающей новостью:

– … И тут я заметил, что она по-прежнему, продолжает смотреть на меня!

– С раскрытым пастом… – не выдержал я, продолжив предложение и подписав себе, тем самым, «смертный приговор».

«Император» зло сверкнул своими маленькими хищными глазками. С этого самого момента, я буду навечно занесён в его «чёрный список».

Натюрморт с самоваром

В 1987 году, мы вынуждены будем съехаться с тещей, променяв две небольшие квартирки на одну большую в центре. Естественно, это событие необходимо следовало отметить.

Среди прочих знакомых, я счёл необходимым пригласить на новоселье также и своих коллег по работе: Несиса и Шульмана

Геннадию Ефимовичу давно хотелось взглянуть на то, как я обустроился. Однако, он, как всякий воспитанный человек, прекрасно отдавал себе отчёт в том, что без подарка ходить в гости неприлично.

И тут ему пришла гениальнейшая идея: «Галиб-то, кажись, увлекается живописью!»

А в кладовке, как раз, давно пылился студенческий этюд одной из его учениц, которая баловалась на досуге малеваньем. Правда, он был без рамы. Но, с другой стороны, это даже лучше: новый хозяин сам подберёт себе по вкусу подходящую раму.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – похвалил себя Геннадий Ефимович, когда они, войдя с Леонидом Евгеньевичем в нашу парадную, поднялись по лестнице и уткнулись в дверь нашей квартиры.

– А я тебе приготовил сюрприз: гляди! – ошарашил меня с порога гость, извлекая из-за спины «шедевр», на котором был изображён обычный натюрморт.

Сразу же, бросалось в глаза, что работа ученическая. Более того, эта кричащая синяя вазочка (сахарница?) на фоне выдержанного в тёплых тонах всего остального, смотрелась как-то странно и неестественно.

– Какая прелесть! – закатил я глаза в приступе блаженства, лихорадочно соображая – какие бы ещё слова подобрать для того, чтобы Геннадий Ефимович окончательно успокоился. – Такое… интересное и новаторское решение: сочетание тёплого и холодного! Ну, просто восхитительная вещь! Я даже не знаю, как Вас благодарить!

– Ну, что ты, Галиб – пустяки… – скромно ответствовал гость, коротко толкнув локтем в бок топтавшегося рядом в прихожей Шульмана. – Ну, – что я тебе говорил?!

Леонид глянул на меня своими ясными огромными глазами, весело подмигнул и резко протянул литровую бутылку водки:

– Держи! – усмехнулся он и пояснил: – Обыкновенная русская водка. Не «пейзаж», конечно, но тоже может вызвать в человеке известную гамму чувств…

Несколько лет этот этюд провалялся на антресолях, в туалете. Я его уже собрался было выкинуть, как вдруг узнал новость: Халифман – подопечный Геннадия Ефимовича – стал чемпионом мира по шахматам. Я вспомнил, как Несис впервые мне представил Сашу, тогда ещё совсем юного, только что возвратившегося из Нидерландов, с юношеского чемпионата Европы, где он завоевал первое место.

– Познакомься, – сказал он мне тогда, и пророчески добавил – перед тобой будущий чемпион мира!

Я аккуратно вытер тряпочкой пыль с бесценного шедевра и… повесил его в гостиной. На самом видном месте.

«Как хорошо, что я его не выкинул!» – на этот раз теперь уже я, похвалил сам себя за лень дойти до мусорного бачка. И, вновь вернувшись мыслями к Геннадию Ефимовичу, глубокомысленно изрёк:

– А как же: пророков следует чтить и уважать…