Девственная селедка Вильмонт Екатерина
– Обязательно! Там в номерах холодильники есть?
– В мини-баре.
– Вот и отлично. Поставим туда тортик и будем тайком его жрать и запивать текилой, я купил две бутылки в дьюти-фри.
И оба расхохотались как мальчишки.
После обеда они еще пошлялись по городу и пошли за чемоданом.
Войдя в меховой магазин, они сразу увидели Лали. Она стояла перед зеркалом в меховой жакетке, а юный любовник на диванчике пил кофе с ликером.
У Родиона екнуло сердце.
– Вам очень идет! – сказал он женщине.
– Спасибо! – рассеянно ответила она, занятая собственным отражением.
– Да, в самом деле, необыкновенно идет, – подтвердил Олег.
– О, мы, кажется, в одном отеле живем… – улыбнулась женщина. – А ваша жена тоже здесь?
– Нет, моей жене мы уже купили здесь шубу. Вот друг прилетел, мы тут оставили чемодан… Кстати, позвольте представиться, Олег… Родион, иди сюда…
Родион, уже с чемоданом, подошел.
– А это мой друг Родион.
Она посмотрела на него, потом слегка нахмурилась, словно что-то припоминая…
– А мы не встречались раньше? Хотя нет… я, видимо, ошиблась…
– Вы безусловно ошиблись, я бы никогда не мог забыть столь потрясающе красивую женщину.
– Лали! – она протянула руку.
Он поцеловал ее.
– Лали, можно тебя на минутку! – подошел молодой человек.
– Да, милый…
Он что-то зашептал ей на ухо. Она рассмеялась, но кивнула.
– Так вы считаете, мне эта штука идет? – кокетливо спросила она.
– О да! – хором воскликнули друзья. Впрочем, абсолютно искренне.
– Спасибо, пожалуй, я ее куплю, очень уж недорого. – И она обратилась к хозяину на прекрасном немецком языке. Оба говорили быстро. Олег совсем не знал немецкого, а Родион знал, но плохо.
– Господа, вы на чем собираетесь ехать в отель? – вдруг спросила Лали.
– На такси.
– А у нас тут машина, можем подвезти вас или хотя бы ваш чемодан, если вы хотите еще погулять.
– Спасибо вам огромное, мы уже вполне нагулялись.
– А вы не купили жакетку? – спросил вдруг Олег.
– Пока нет, у меня с собой нет наличных, а хозяин просил большую часть заплатить наличными.
– От налогов скрывается, понятно, – засмеялся Олег.
– Я еще просила перешить пуговицы, они чересчур блестят, а я этого не люблю.
Олег краем глаза смотрел на молодого человека. Тот только посмеивался. Кажется, его позиции очень крепки, он уверен в себе. А зря… Если Родька чего-то по-настоящему хочет, он всегда добивается своего. Потому-то я и не стал с ним держать пари.
1987 год. Деревня Половинка
Мороз стоял лютый, а в доме у бабушки было тепло, пахло чем-то вкусным, родным.
– Ох, Евушка, как исхудала-то вся, прозрачная совсем. Ничего, я за каникулы-то тебя откормлю. Что ты там в Москве-то кушаешь?
– Да что придется, бабуль… Ох, как вкусно!
– Ешь, ешь, девонька.
Когда внучка наконец наелась, старуха спросила:
– Ну, а что мать-то твоя непутевая?
– Бабусь, она замуж вышла…
– Давно это?
– Да уж год…
– А что за мужик-то?
– Да он ничего, хороший…
– Не пьяница?
– Нет, он совсем не пьет.
– Как это? – удивилась бабушка.
– Не знаю, – засмеялась Ева, – не пьет и все.
Ева хотела сказать бабушке, что мать с новым мужем три месяца назад уехала в Израиль, но, собственно, в Израиль они не собирались. Прямо из Вены поехали в Италию, где до сих пор дожидаются разрешения на въезд в Америку. Но ей не хотелось, чтобы бабка знала, что Ева осталась в Москве совсем одна.
– А что ж, она мне-то не написала?
– Не знаю, бабусь…
– А он чем деньги-то зарабатывает?
– Журналист он. В газете работает…
– Ишь ты, путевый значит?
– Путевый, путевый…
– И с вами живет?
– С нами, с нами…
Ева ненавидела вранье, хотя в данном случае это была ложь во спасение.
– Ну, а у тебя никто еще не завелся? Ты вон красивая девка…
– Нет, бабусь…
– Ой, врешь, девка, по глазам вижу, врешь! Говори, что за парень…
– Да, бабусь, пока еще говорить не о чем… Только недавно познакомились…
– Сколько годков-то ему?
– Двадцать три.
– А звать как?
– Платоном.
– Платоном? Надо ж, редкое по нашим-то временам имя. И что у вас?
– Ничего, бабусь… Один раз в театр сходили… Один раз в гостях были. На дне рождения его друга.
– А что за семья-то?
– Бабусь… ну хватит, говорю ж, пока ничего у нас нет… просто нравлюсь я ему.
– Смотри, девка, там в Москве-то у вас с этим делом легко, переспали и разбежались, не годится так.
– Бабусь, никто еще ни с кем не переспал.
– Смотри у меня, узнаю, пришибу. Хватит с меня одной шалавы… А чего мать тебя не кормит, что ли?
– Почему, кормит. Просто я занимаюсь много, знаешь как в медицинском трудно учиться.
– Ничего, зато доктором будешь. Дело хорошее… Уважаемое…
– Ох, бабусь, я так наелась, в сон клонит.
– Ну иди, ложись…
– Да нет, я сперва со стола приберу…
– А прибери, и правда, ты молодая, а я что-то умаялась. Вот выучишься на доктора, станешь бабку лечить…
Утром Ева проснулась, на дворе было совсем еще темно, но кто-то уже тюкал топором – дрова колол. Неужто бабушка с утра пораньше?
Ева вскочила. Нет, бабушка возится у печки. Ева глянула в окно. В утренних сумерках она увидала какого-то мужика, который действительно колол дрова.
– Доброе утро, девка. Заспалась!
– Доброе утро, бабусь. Кто это там дрова колет?
– Да сосед новый. Из ссыльных. Но золотой мужик. Помогает мне. Ты, кстати, оденься, не ходи так, он к нам завтракать придет. Очень он мои оладушки уважает.
– Бабусь, ты сказала, из ссыльных?
– Ага. Он в лагере сидел, потом ему лагерь на ссылку сменили…
– Политический?
– Да. Хороший мужик, только озлобленный очень.
Стук топора смолк, а вскоре в сенях раздался топот. Потом в дверь постучали.
– Варвара Семеновна, можно?
– Заходи, заходи, Георгий Иванович. Вот, познакомься, внучка моя из Москвы пожаловала. На доктора там учится.
– Здравствуйте, – проговорила Ева, с любопытством глядя на незнакомца. – Меня зовут Ева.
– Ева? А и впрямь – Ева! – он смерил ее каким-то странным недобрым взглядом. Но ее почему-то бросило в жар. Он был крупный, немного мешковатый, небритый…
– Евушка, подай Георгию Иванычу полотенчико.
Ева с горящими непонятно отчего щеками кинулась к бабкиному комоду.
Георгий Иванович ел красиво, как-то не по-деревенски. Хотя руки у него были грубые, запущенные, огромные, на безымянном пальце левой не хватало одной фаланги. Но Ева не могла отвести от них глаз, они словно заворожили ее. А бабка решила, что внучка просто от смущения не может глаз поднять на чужого мужчину. Это бабке понравилось.
– Ох, и вкусно же у вас, Варвара Семеновна. Я уж сам пробовал делать оладушки по вашему рецепту, ничего не выходит. Небось секрет у вас какой-то есть.
– Есть, а как же, – задорно рассмеялась бабушка. – Руки женские должны это делать. Негоже мужику оладушки жарить.
– Ну почему, говорят, самые лучшие повара мужчины, – подала голос Ева.
– Я про то не знаю. Может, для больших начальников мужики стряпают, а для нас, простых людей, лучше бабьих рук в этом деле нету. Права я, а, Георгий Иванович?
– Правы, правы, Варвара Семеновна. А что, Ева, как там сейчас в Москве? Что слышно с этой перестройкой и гласностью? Не заглохли еще?
– Нет! Вон в декабре академика Сахарова из ссылки вернули…
– Слыхал, слыхал…
– А еще за границу потихонечку пускать начали.
– Серьезно? – вдруг напрягся гость.
– Да! Маму одного нашего студента вдруг в Германию пустили, по приглашению. Она и не надеялась… Причем не к родным, а к подруге! И в Израиль тоже… Один знакомый журналист пять лет был в отказе, и вот недавно выпустили…
– Какой-такой журналист? – вдруг вмешалась бабка.
– Друг маминого мужа, – скороговоркой ответила Ева.
– Ну-ну, поживем – увидим… – пробормотал гость.
– А вы не верите в перестройку, да?
Он вдруг улыбнулся, и Ева увидела, что глаза у него синие и молодые.
– Нет, Ева, хотелось бы верить, да пока рано. Все еще сто раз захлебнуться может.
– Да, у нас тоже так говорят, а я вот верю!
– Ну-ну. Поглядим!
– Вот увидите, Георгий Иванович! – вдруг осмелела Ева. – Когда я через год к бабусе приеду, вас уже тут не будет!
– А где я, по-вашему, буду через год?
– Ну, я не знаю, откуда вы…
– Из Ленинграда.
– Значит, в Ленинград вернетесь…
– Да нет, не хочу я в Ленинград… Да и смешно мне в моем возрасте верить в розовые сказки. Тем более в нашей стране.
– Но ведь возвращаются уже! Академик Сахаров…
– Так это ж какая фигура… Весь мир видит, а я кто для мира?
– Посмотрим!
– Ладно, спасибо на добром слове, Ева, а вам, Варвара Семеновна, за приют, за ласку. Пойду сложу дрова.
Он вышел.
– Что ты, девка, горячку порешь! Не знаешь о человеке ничего. Некуда ему возвращаться в Ленинград. Да и вообще…
– Бабусь, а за что его посадили?
– Да не знаю я точно, но только как его забрали, жена с ним развелась, мать его старую из квартиры на летнюю дачку выселила, она там и померла… Сукой последней жена-то оказалась. Ни передачки ему, ничего… Адвоката оплатить не пожелала… Друзья, правда, помогали, прошлый месяц двое даже приезжали к нему, а он потом напился, едва себя не порешил… Это они ему про мать рассказали… Он не знал, думал так, от болезни да от горя померла… Он у матери единственный был, да и то сказать, она его поздно родила, в сорок два года, тоже бедолага одиннадцать лет сидела ни за что… И отец… Он из немцев был, сосланных в Казахстан.
– Дааа, бабусь… И эта падла, его жена, старую женщину, столько настрадавшуюся, просто выгнала? Куда ж его друзья хваленые смотрели? – вскипела вдруг праведным гневом Ева.
– Да я толком и не знаю… А может все еще не совсем так было… Может, кто из друзей-то к женке его подъезжал, она от ворот поворот дала, а он счеты свести так решил.
– Бабусь, ты что!
– Бывает так, девка, бывает! Мужики-то они иной раз и мельче и подлее бабы бывают. Ладно, ты не вешай нос-то, поди к Шурке сходи, она уж сколько раз прибегала, когда Евка приедет! Соскучилась по подружке-то.
– Да ладно, успею еще. Бабусь, а тебе может помочь чего надо, ты говори.
– Да не надо. Я и сама еще справляюсь, спасибо, вот Георгий Иванович с тяжелой работой помогает.
– Ой, а телевизор-то у вас когда-нибудь будет?
– Обещают все. Да только и без телевизора жить можно, а то, говорят, в городах-то скоро уж дети родиться перестанут, родители все телевизор смотрят…
Ева засмеялась, поцеловала бабушку. В этот момент раздался стук в дверь и тут же дверь распахнулась и в дом влетела Шурка, старая подружка, румяная от мороза.
– Евка, приехала! Ой, какая ледащая стала, мамоньки мои. Баба Варя, что ж это делается, кожа да кости. Так замуж никогда не выйдешь!
– Много ты понимаешь, сейчас худые в моде, чем тощее, тем лучше, – засмеялась Ева, обрадовавшись подруге детства.
– Да ну, скажешь тоже… Мужик не собака, на кости не бросается.
– Так в Москве мужики тоже за модой следят!
– Да ладно врать-то! – хохотала подружка. – Евка, а пошли вечером в клуб. Там кино сегодня, хорошее, говорят.
– Какое? Может, я видела уже?
– Не запомнила я название! Но вроде индийское.
– Ох, не люблю я индийское! Чуть что поют и пляшут.
– Ну и чего? А мне нравится… А может, там и не индийское… Ну, давай сходим.
– Черт с тобой! А танцы будут?
– Какие танцы? С кем у нас танцевать-то? Ой, Евка, ты знаешь, Вальку Скуратова домой в цинковом гробу привезли.
– Из Афганистана, да? – перешла на шепот Ева.
– Не знаю, говорят… Но тишком. Боятся. Парней совсем не осталось. Ев, а в Москве-то на танцы ходишь?
– Нет. Некогда мне. Правда, в институте в самодеятельности участвую. Пою в ансамбле.
– Да? А в институте парней-то много?
– Хватает.
– А у тебя никто еще не завелся?
– Да нет…
– Ой, баб Варя, мы пойдем погуляем, ладно?
– Да идите, сороки!
Девушки оделись и выбежали на улицу.
– Ой, а воздух-то какой тут!
– А чего воздух? Воздух он везде воздух!
– Да, попробовала бы ты… В Москве знаешь сколько машин, заводов, фабрик…
– Ладно, про это я и сама знаю! Ты мне лучше про парня своего расскажи.
– Да я не знаю, чего рассказывать…
– А все. Ты же знаешь, я никому никогда…
– Нет, правда, мы только недавно познакомились.
– Было уже чего?
– Чего?
– Сама что ль не понимаешь?
– Честно? Было.
– Ой, и как?
– Да ничего особенного… Даже неприятно сначала. А потом ничего… Мне, Шур, девчонки наши книжку одну дали, американскую…
– Про что? – с придыханием спросила Шурка.
– Ой, Шур, там такие вещи… Тетка одна все в подробностях описывает, как и чего надо делать женщине, чтобы доставить удовольствие мужику и самой тоже чтоб приятно было.
– Ну, мужику, известно как угодить, ноги раздвинуть и не рыпаться.
Ева захохотала.
– По той книжке выходит, что рыпаться как раз очень сильно надо. Это одна часть, а вторая наоборот, что мужику делать…
– Евка, расскажи!
– Ну вот еще… Я тебе расскажу, а здешний мужик еще чего доброго тебя прибьет…
– А ты эту науку пробовала?
– Нет пока… Я стесняюсь. Надо привыкнуть.
– Господи, да чего ж там такое? Хоть на ушко шепни. Интересно же…
Ева и в самом деле шепнула ей что-то на ушко.
– Тьфу, с ума сошла? Гадость какая! Да я лучше умру… Стыдобища…
В этот момент Ева увидела идущего им навстречу Георгия Ивановича.
– Ой, здрасьте, Иваныч! – крикнула Шурка.
– Привет, девушки.
Он скользнул по ним взглядом, а Ева вдруг опять ощутила странную дрожь в ногах.
– Это ссыльный у нас тут…
– Знаю, он к нам нынче заходил.
– Да, бабка твоя его привечает… Филипповы его в избу пустили, а сами в Омск подались к сыну. К нему наши мужики сперва привязываться стали… Ну, по пьяни… Он Саньку Лещева так отделал… Тут они хотели в мусорку его сдать, а он ведь раз в неделю сам туда мотается, отмечаться, оно ему надо? Он остальным мужикам водки выставил, они и угомонились, а Лещеву одному кто поверит? Да он и сам к мусорам не пойдет… А баб наших Иваныч к себе не подпускает. В шею гонит. Говорят, у него в районе одна есть…
Эти слова почему-то были очень неприятны Еве.
Глупость какая… Зачем мне сдался этот хмурый старый мужик? Лагерник… У меня же есть Тоник… Он красивый, молодой, перспективный, из хорошей семьи и он меня любит…
– Евка, ты чего столбом стала? Айда в клуб, глянем, что за кино.
– Слушай, Шур…
Но в этот момент к ним подскочила Зойка Духовских.
– О, москвичка пожаловала! Как дела-то?
– Привет, Зой. Дела лучше всех.
– Что-то я гляжу, ты в своей Москве вовсе отощала. По радио говорили, у вас с продуктами перебои…