Избранник Газового космоса Хорсун Максим

Глава 1

На космическом корабле или станции всегда шумно. Постоянно работают вентиляторы, перемешивая воздух. Если этого не делать, рано или поздно в жилых отсеках возникнут зоны, где уровень углекислого газа будет зашкаливать. Это крайне опасно, я знаю, что говорю.

Я проснулся, а точнее – очнулся, и сразу же услышал хорошо знакомый стрекот многочисленных лопастей.

Каким бы это бредом ни казалось, но я жив и, более того, я – на борту космического корабля. Тут тепло, много чистого воздуха, и все, похоже, работает как надо. Нет, это точно не Временная.

Странно, я был уверен, что после светопреставления на нашей планете следующий корабль к Старшей Сестре отправят лет эдак через десять тысяч. Я – космонавт-исследователь, я не верю в чудесные спасения, инопланетян, телепортацию и прочую ересь.

Ощущение, что лежу на груди, а на ребра давят мягкие, но прочные ремни. Невесомость! Ни с чем не спутать.

Я кое-как разлепил веки.

Легкая ткань мерно колышется; кажется, это шелк. Плавают в воздухе золотистые шнуры с кисточками на концах. Я укрыт одеялом, поверх одеяла – широкие ремни. Замуровали меня, точно психа.

Я привязан… к кровати? Под балдахином?

И все это – в невесомости?

Потолок надо мной покрыт изящной гравировкой. Я разглядел какие-то лозы, цветы и что-то вроде кистей винограда. На космических кораблях стены, пол и потолок тоже окрашены по-разному, чтоб легче ориентироваться. Но о таких художествах я никогда не слышал. Не говоря уже о балдахине…

Что ж, чувствовал я себя довольно сносно для покойника. Поэтому звать на помощь не стал, а молча поерзал под ремнями. Как и предполагал, освободился в два счета.

В невесомости я как рыба в воде: как-никак больше года провел на орбите. Микрогравитация Старшей Сестры тоже не сильно отличалась от невесомости.

Я выбрался из-под одеяла, всплыл над кроватью.

Вот это да! На мне – белая ночная сорочка! И из-под подола торчат голые, давно не видевшие солнца ноги! Похожую ночнушку временами надевала моя жена. А я с нее снимал, да, было дело. Вот Рина обрадуется, когда ей сообщат, что я жив, здоров и возвращаюсь домой.

А может, некому радоваться. Может, Ринка погибла в той страшной войне…

Я кувыркнулся в воздухе. Протянул руку, чтобы откинуть шелка балдахина. И в первую секунду оторопел: откуда у меня взялась эта широченная лапа? Не кисть, а экскаваторный ковш. Волосы на тыльной стороне ладони – рыжие и кольцами. Отродясь у меня таких не было! Сразу пришла мысль, что с глазами что-то не так. Шутка ли: замерзнуть на Старшей Сестре, а потом – прийти в себя, и чтобы ничего не болело! Так не бывает. К тому же, очевидно, все время, пока я валялся без сознания, меня пичкали какими-то лекарствами. Мало ли…

Я откинул полог балдахина и выплыл в отсек.

На полу – красная ковровая дорожка. Красивая такая. Прикручена медными шурупами к полу и тянется до самой двери. Да, до двери, а не до люка. Дверь тут, как в купейном вагоне: с зеркалом в рост и открывается, скорее всего, вбок. Стены обшиты деревом, лакированной вагонкой; с середины высоты и до потолка – обои из темного шелка. Чуть ниже обоев вдоль стен тянутся начищенные до солнечного сияния медные поручни.

Я оттолкнулся от потолка и поплыл к двери, уже догадываясь, что мне предстоит увидеть.

В зеркале отражался незнакомый человек. Лет на пятнадцать, а то и на все двадцать старше меня. С тяжелым, медвежьим лицом, мутными глазками и отвратительными рыжеватыми кудрями на голове.

Я поморщился. Отражение сделало то же самое. Незнакомец поджал губы, показал мелкие желтые зубы. Подергал крыльями носа, нахмурил брови.

Похлопал себя по груди и животу. Молчаливое отражение повторяло за мной каждое движение, точно нарывающийся на драку мим. Что ж… Похоже, меня пичкали сильными лекарствами!

Незнакомец в зеркале был высок и некогда могуч. Насколько я знаю, людей с таким телосложением выбраковывали из участников лунной миссии на первых же этапах отбора. Модули тесны, люки – узки, во временных полевых базах жилого пространства и того меньше. Все мы – герои космоса и, как оказалось, смертники – были невысокого роста, жилисты и худы. Этот, в отражении, попросту не влез бы ни в один из наших скафандров.

Я задрал подол сорочки и, затаив дыхание, принялся изучать свое тело. Мало того, что я вытянулся, расширился в кости, изменился лицом и прилично состарился, я еще изрядно оброс жиром. Некогда литые мускулы прятались под рыхлой массой, покрытой седой шерстью.

Левое бедро с внешней стороны было изрыто беспорядочными шрамами. Меня что, кусала акула? Характерный след; я – спортсмен, заядлый серфер, мне доводилось видеть такие отметины на нашем брате. Внизу живота отыскалась лунка от давнего огнестрельного ранения. Еще интереснее… Значит, когда-то в моих кишках прогрызла тоннель пуля.

Похоже, после гибели на Старшей Сестре я времени не терял.

Ладно, жив, и на том спасибо. Неплохо для начала. Что будет дальше – поглядим. Постепенно я распутаю этот клубок.

После событий на Старшей Сестре меня трудно чем-то испугать.

Я схватился одной рукой за поручень, другой – за ручку двери, потянул вбок. Где-то звякнул колокольчик. Толкнув себя вперед, я оказался в сумрачном коридоре.

Перемещаться вдоль поручней было удобно. Я плыл вперед, задрав ноги, и прислушивался. Надо сказать, размер этого космического корабля или станции меня просто поразил. Столько свободного места. И никаких приборов. Только обшитые деревом стены, паркет на полу, поверх паркета – та же красная ковровая дорожка. На металлическом потолке – искусная гравировка. Светят под круглыми матовыми плафонами лампы… Наверняка экипаж где-то рядом.

В какой-то миг мне показалось, что помимо гула принудительной вентиляции я слышу далекие завывания ветра и даже треск грозовых разрядов. Но невесомость значит – корабль в космосе. Никаких звуков снаружи быть не может.

Ладно, запишем в памяти и оставим на потом.

Я отодвинул в сторону первую попавшуюся дверь. Снова отозвался колокольчик, из отсека пахнуло потом. Извернувшись, насколько позволяло мое укрупнившееся тело, я проплыл под притолокой.

Возле дальней стены в ряд стояли кровати. На них лежали пятеро: тут были мальчишка и длинноволосый юноша, двое мужчин средних лет и похожий на египетскую мумию старик. Каждый укрыт одеялом по подбородок и привязан к кровати знакомыми мне широкими ремнями. Все мирно и крепко спали. Один из мужчин громко шамкал губами и постоянно дергал плечами. Кошмар какой-то, видимо, снился.

Кожа у мужчин и старика была серовато-сизой: вроде не темной, но и отнюдь не светлой. Тонкие, заостренные черты лица, четко очерченные носы и скулы, черные брови…

Мальчишка и юноша, наоборот, были блондинами. Что они забыли в космосе? Молоко ведь на губах не обсохло…

То ли от звона колокольчика, то ли почувствовав мое присутствие, старик начал просыпаться. Завозился, забормотал какую-то околесицу. Не открывая глаз, вытянул из-под одеяла тощую руку и принялся шарить в воздухе. Я ощутил сиюминутную брезгливость, когда увидел, что на руке у старика не хватает двух пальцев. Без мизинца и безымянного пальца его сухопарая кисть походила на серую клешню.

Я решил, что продолжать пялиться неприлично, и выплыл в коридор.

Оказавшись перед следующей дверью, я не удержался и отодвинул ее в сторону.

Ого! Женский отсек!

Снова кровати в ряд и умиротворенные лица. Мерное дыхание, ремни поверх одеял…

Белые ягодицы, гибкая спина и длинная коса, что живет своей жизнью в невесомости.

Девушка одевалась, зацепившись босой ногой за ремень своей кровати. На вытянутых к потолку руках – пестрая майка; раз-два, и майка скользнула вниз, прикрыв острые лопатки и пушок на пояснице. Рядом плавала перекрученная ночная сорочка, которую девушка только что сняла, и прочая одежда, которую, очевидно, намеревалась надеть.

Девушка обернулась. Коса, живущая сама по себе, сплелась кольцами, как кобра. Девушка опешила, я тоже растерялся. За две секунды, которые мы потратили, разглядывая друг друга, я успел оценить ее восточную красоту. Незнакомка была под стать этому кораблю с его паркетом, ковровыми дорожками, деревянной обшивкой и медными инкрустациями: такая же удивительная и неожиданная.

– О, боги… Простите! – пробормотал я, опомнившись.

Схватился за дверь и буквально вышвырнул себя в коридор. Полетел дальше, потряхивая головой, пытаясь избавиться от обескураженности. Одинаковые двери попадались справа и слева, но я больше не пытался узнать, что находится за ними. Наверняка – такие же отсеки, и в них спят спеленатые, совсем не похожие на космонавтов люди.

Кстати, почему они все спят? Ну, кроме старика, который уже, наверное, проснулся, и девицы. Сонное царство какое-то. Где дежурная вахта? В рубке управления? Где же она? И вообще, какого размера корабль?

Коридор привел в просторный отсек. Места в нем оказалось так много, что у меня закружилась голова. Я отпустил поручень и поплыл вверх и вперед, между треугольными шпангоутами в два ряда, под потолком, туго-натуго обтянутым скрипучей тканью, напоминающей брезент. Не было больше ни дерева, ни ковровых дорожек. Вороненая сталь, тусклый свет ламп и ребристый пол неширокой лентой, – отсек внизу сужался.

Добравшись до противоположной стены, я зацепился ногами за шпангоут, повис, как летучая мышь. Дальше была развилка. Если рвануть вверх, окажешься на служебном уровне, а туда пассажирам подниматься запрещено, – это я прочитал на двери. Надпись была сделана не буквами, а какими-то корявыми кружочками с разновеликими запятыми, но я почему-то сразу понял смысл. Прямо за дверью – что-то вроде багажного отделения, его до конца полета держат под замком. Это тоже было написано кружочками и запятыми. Закрыто – так закрыто. Что я забыл в багажном отделении?

Третий люк вел на уровень ниже. Из прямоугольного проема лился свет. Виднелись скобы, по которым можно было легко спуститься и подняться обратно.

Я отцепился от шпангоута и поплыл к люку головой вниз. Перед носом промелькнули скобы, и вот, оттолкнувшись одной рукой от пола нижнего уровня, я снова переориентировался в пространстве.

Это был еще один «уютный» отсек. Овальный ковер – пестрый, насыщенный теплыми цветами, – привинчен к полу. Вдоль одетых в дерево стен – начищенные поручни и светильники, похожие на витые свечи. Светильники мерцали в полнакала. Свет лился из широкого иллюминатора, выпуклое стекло которого было заключено в толстенный обод из красноватой меди.

Я завис перед иллюминатором. Обзор был отменным.

В голове сразу все встало на свои места. Догадки и предположения, причины и следствия.

И мой изменившийся до неузнаваемости облик, и удивительный корабль вместе с его пассажирами… И оранжевая планета, сплошь затянутая облаками, на которую был направлен широкий нос корабля; и массивы озаренных грозами туч, что громоздились вопреки законам природы прямо в космосе, и похожее на циклон туманное завихрение, находящееся позади оранжевой планеты и раз в десять превышающее ее в размерах…

Все это – предсмертный бред. Сейчас я лежу, скрючившись, в криокапсуле. Мой мозг отмирает слоями, превращаясь в подмороженную капусту, бред с каждой минутой будет становиться вычурнее. В конце концов дело дойдет до духов-покровителей и демонов-вредителей, а потом все рухнет в Обитель мертвых, сойдется в одну белую точку на фоне абсолютной черноты.

Беспокойство из-за того, что не мог толково объяснить произошедшее со мной и с окружающим миром, улетучилось.

Нет смысла искать логику в своем последнем сновидении. Придется довериться его течению, потому что из этих цепких объятий уже не освободиться. А раз так – будь что будет.

…К слову, звезды я не увидел ни одной. Мглистое нечто заполняло пространство, кое-где уплотняясь, кое-где вихрясь, кое-где отражая, надо думать, свет местного солнца. Такой себе осязаемый мировой эфир, существование которого ученые опровергли в начале прошлого столетия.

Я невольно вздрогнул, когда что-то сжало мою пятку. Едва-едва не стукнулся лбом об иллюминатор – вовремя подставил руки, затем плавно потянул ногу вверх и перевернулся вверх тормашками.

Возле меня висел, по-жабьи дрыгая ногами, тот самый старик, чье пробуждение я не досмотрел до конца. Старик был гол, если не считать набедренной повязки из белой льняной ткани, завязанной впереди на узел. Пот собирался на рельефно выпирающих ребрах и срывался мутными капельками в свободный полет. В стариковских глазах цвета мочи читалось немое восклицание. Как будто именно меня он меньше всего ожидал увидеть, как будто я в этом мире был чем-то неправильным, несвоевременным, аномальным и даже зазорным. Я, а не космический корабль, внутренним убранством похожий на постоялый двор. Я, а не грозовые тучи, плывущие по космосу.

– Мой повелитель!.. – смог вымолвить, наконец, старик. – Глаз зрит во все стороны, слава ему! Ты вернулся!

Он потянулся похожей на клешню трехпалой рукой, поймал меня за щиколотку и принялся осыпать ступню поцелуями. Я отпихнул его свободной ногой. Старик послушно отплыл на пару метров, а потом развернулся и воззрился на меня, облизывая губы. Двигался он в невесомости не хуже, чем я. Не хуже… если не сказать круче.

Я молча глядел на старика, лихорадочно соображая, как следует себя вести. У папаши явно не все дома. Что ж, каков мир, таковы и люди, его населяющие. К тому же только теперь я разглядел на поясе у старика ножны, а в них – кинжал приличного такого размера.

Треугольное лицо с выпяченным подбородком, широко расставленные глаза, морщинистый лоб, не единожды перебитый и оттого бесформенный нос, лысина, вокруг которой слегка вились длинные седые волосы. Большие уши распластались вдоль черепа, как сырые оладьи на сковороде. В обеих мочках – по серьге причудливой формы.

В желтых глазах читалась то искренняя радость, то недоумение, потом опять – радость, потом – тревога, и так далее, и так далее…

– Я – Бакхи, повелитель! – с удивлением и обидой проговорил он. – Я – твой самый преданный слуга!

– Бакхи? – пришла моя очередь что-то произнести.

– Ты долго болел, повелитель, – принялся торопливо излагать старик. – Ты долго не приходил в себя, поэтому верному Бакхи пришлось забрать своего доброго повелителя подальше от наследничков, которые собирались отправить его – еще живого – на погребальное кострище. Но ты очнулся, и проводить ритуал Вытеснения, Глаз зрит, больше нет необходимости. Теперь мы сможем вернуться домой, и ты своей справедливой рукой убьешь Псицу и Паршивого Сорванца – брахмомерзкую жену и старшего выродка-сына.

Он говорил столь убежденно, что я на миг поверил, будто далеко-далеко отсюда у меня действительно есть сын – развращенный садист и подонок, и жена – властолюбивая стерва и прелюбодейка.

Из люка вынырнула гибкая фигурка, облаченная в пеструю тунику и брюки. Точно лассо, взвилась в невесомости длинная коса.

– Отец! Отец, неужели это правда?.. – девчонка, которую я застал в момент переодевания, подлетела к старику, прикоснулась пальцами к своим губам и тут же – к животу Бакхи. – Глаз зрит на нас! – она потерлась лбом об плечо Бакхи, потом перевела взор на меня. Спросила с беспокойством: – Повелитель! Свежи ли цветы твоего здоровья? Прикажешь подать одежду и еду?

Столько искренней заботы и любви слышалось в ее голоске, что я дал маху.

– Я – астролетчик, орбитер-майор Лазар. Личный номер 652292. Как вы умудрились забрать меня со Старшей Сестры? Где Джинна? И вообще, что, разрази вас гром, творится?

Лица Бакхи и его дочери вытянулись. Наверное, признавшись, я совершил серьезную ошибку.

– Повелитель? – переспросила девушка. – Как-как ты приказываешь себя именовать?

Желтые глаза Бакхи жгли меня, точно два раскаленных прута. Растерянность на его лице сменилось миной откровенного разочарования.

– Ты совсем не узнаешь нас, повелитель?

– Да я никогда не знал вас раньше, – честно ответил я. – Извините, ребята. Но вы меня не за того принимаете.

– Ты – Сандро Урия, повелитель, – проговорила девушка, от волнения часто хлопая ресницами. – Я – Сита, твоя рабыня, а это, – она взялась за стариковское плечо двумя руками, – мой добрый отец Бакхи. Неужели не помнишь?

– Помолчи, Сита! – оборвал девушку Бакхи. – Ты же видишь, что повелитель еще не до конца пришел в себя. До Целлиона путь долгий, уверен, что наш господин вспомнит, кто он, кто мы и какие опасности грозят нам в мирах под взором Глаза.

Я развел руками. Сказать мне было нечего. Как я и предполагал, бред с каждой секундой становился все более пестрым. Хотелось, чтобы меня оставили в покое. Сколько кислорода осталось в тканях моего мозга? Жалко было бы переводить его на спор с галлюцинацией.

Сита снова переменилась в лице.

– О, вечное пламя! Как ты похудел, повелитель! – произнесла она, едва не плача. – Сколько тебе довелось перенести! Но будь спокоен – мы тебя не оставим!

Оказывается, гора жирного мяса, которую тут именуют Сандро Урией, недавно была еще объемистей. Жалко, что мускулы, которые оказали бы честь любому тяжелоатлету, пропали без вести под рыхлыми наслоениями. Если мне все же доведется пожить в теле рыжего здоровяка, то я семь потов с него сгоню.

– Прошу, – стариковская клешня указала на люк. – Мы с Ситой проведем тебя в каюту. Там удобная кровать, остаток пути ты проспишь, а когда мы прибудем в порт…

Я живо представил, как эти двое притягивают меня ремнями к кровати. Поправляют одеяло, расправляют шелка балдахина. Потом дают что-то понюхать или делают укол, и я превращаюсь в мирно сопящего идиота. В кусок жирного мяса, который везут из ниоткуда в никуда, через мир, в котором, оказывается, мне грозит множество опасностей.

– Ребята, идите лесом! – я улыбнулся, надеясь все уладить миром. – Оставьте меня в покое. Я только проснулся и обратно на боковую не планирую.

– Слушать не желаю! – возразил Бакхи. Для преданного слуги он был излишне дерзок. – Ты отправишься в каюту сейчас же! Повелитель ведь не хочет накликать на нас неприятности?

Сита вдруг обернулась, черная коса описала широкий полукруг.

В нашу каюту спустились трое. Очевидно, это были члены команды: они носили одинаковые черные сюртуки длиною до колена, короткие белые брюки из материала, похожего на парусину. На головах сидели высокие тюрбаны – видимо, чтоб в условиях невесомости не так больно биться темечками о твердые поверхности. Несколько странно смотрелись босые ноги, торчащие из куцых штанин. Очевидно, в невесомости местные космонавты пользовались всеми двадцатью пальцами.

У каждого на поясе висело по вместительной кобуре, и, судя по всему, в них носили не бутерброды с колбасой.

Эти люди глядели на нашу компанию так, что я бы совсем не удивился если бы прозвучала просьба предъявить документики. Впрочем, я почти угадал.

– Вы нарушаете желто-зеленый пункт пассажирского договора, – проговорил один из космонавтов. – Пассажирам запрещены длительные перемещения по мироходу во время пути. Извольте вернуться в каюты, и тогда помазанник Глазов смилостивится и не станет никого наказывать.

– У нас великая радость, достойнейшие асуры! – заторопился объяснить Бакхи. – Наш повелитель Сандро Урия пришел в себя! К сожалению, после длительной комы он не совсем понимает, кто он и что происходит. Мы с Ситой собирались препроводить его в каюту. А потом мы бы погрузились в сон, согласно договору.

Заметив, что я хочу высказаться, Сита зашептала:

– Умоляю, не спорьте с асурами! На мироходе они в своем праве! Они не посмотрят, беден ты или богат, знатен или сир. Они вольны выкинуть за борт, в дыхание Брахмы, любого! И никто-никто не сможет тебя найти и спасти!

– Наш раджа, – сказал другой член команды, – не разделяет горести и радости пассажиров. Единственное, что его заботит, – безопасность мирохода. Глупость и беспечность пассажиров – вот главные причины катастроф, которые случаются с мироходами.

– Пассажиры всегда суют свой нос куда не следует, – добавил третий, не сводя глаз с Ситы. – И некоторые из них не добираются до пункта назначения.

– Мы уже уходим, почтенные асуры, – Бакхи вцепился клешней в мою «ночнушку» так, что тонкая ткань затрещала. – Мы трижды просим прощения за ненарочное нарушение договора.

Космонавты-асуры мастеровито разлетелись в стороны, освобождая нам проход. Бакхи оттолкнулся от пола и поплыл к люку. Я последовал за ним – тяжеленный морж, неповоротливый на суше, но легкий, как песчинка, в океане. Меня, конечно, подмывало задать коллегам кучу вопросов: о мироходе, о планете, что висела у нас прямо по курсу, о грозовых тучах в космосе, но интуиция подсказывала, что какое-то время следует просто все мотать на ус и держать рот на замке. Похоже, что порядочки здесь покруче, чем на пиратском судне из Бедфьорда.

– Пусть женщина задержится, – сказал тот самый ротозей, что пялился на Ситу. Его товарищи не возразили, но я заметил, как они переглянулись, видимо, не слишком-то одобряя затею своего спутника.

– Ну ладно, пусть задержится… – без энтузиазма согласились они, ловя проплывающую мимо девушку за бедра.

Мы с Бакхи обернулись. Уж не знаю, что было на уме у старого папаши, но я сразу понял, что по-хорошему тут не разойтись. Мне, конечно, плевать на Ситу и ее отца, но я всегда поступал – по крайней мере, хочется так думать – по совести.

– Хорошо, я останусь, – покорно отозвалась Сита. Ее уже оттолкнули к иллюминатору, она отдалялась от люка, длинная коса тянулась следом.

– Она – моя рабыня… – процедил я, глядя по очереди на каждого. Поразительно, насколько мерзким может оказаться мой голос, если добавить в него ледяных интонаций. Наверное, Сандро Урия в роли повелителя и рабовладельца был той еще сволочью. Тогда неудивительно, что сын у него – Паршивый Сорванец, а жена – Псица.

– Все пассажиры – рабы хозяина мирохода, – ответил, пожимая плечами, первый.

– А мы забудем, что видели, как вы разгуливаете по палубам, – добавил второй.

А третий просто помахал рукой: мол, брысь отсюда!

– Сита знает, что делать, повелитель, – прохрипел мне в ухо Бакхи. – Не будем терять время и усугублять свою вину. – Он указал клешней в сторону коридора, в конце которого располагалась моя «каюта-люкс». – Вы ведь не хотите пострадать из-за рабыни?

– Она же твоя дочь, Бакхи, – проговорил я, наклонившись к бесформенному уху слуги. Сейчас же промелькнула мысль: как так получилось, что Бакхи слуга, имеет право на жалование, отпуск и собственность, а Сита – рабыня, то есть существо бесправное?

– У меня много детей, – желтые глаза Бакхи потемнели. – А повелитель – один. И жизнь одна. Глаз зрит!

По центральному коридору в нашу сторону плыл человек. Как и Бакхи, он был нагим, если не считать набедренной повязки. Бритая голова, на затылке – узкая косица длиною в добрых три локтя, темные от замысловатых татуировок руки…

– Свет тебе, посвященный! – Бакхи вскинул обе руки над головой, свел ладони.

– Нужно усыпление? – голос нового участника действа был бесцветным, нарочито скучным.

Я поглядел посвященному в лицо и снова слегка опешил. На высоком лбу незнакомца была цветная татуировка – что-то вроде желто-зеленого кошачьего глаза с расходящимися от зрачка во все стороны золотистыми лучами. Засмотревшись, я не сразу заметил Ситу: та проплыла мимо. Очевидно, ее отпустили восвояси. Неужели самоуверенных наглецов вспугнуло появление этого лысого с косичкой?

– Нужно, посвященный, – торопливо ответил Бакхи. – Тройное.

– Это повлияет на конечную стоимость перелета, – снова прозвучал тусклый голос.

– Я верну долг по прибытии на Целлион, посвященный, – пообещал старик, а потом указал на меня клешней. – Вот мой повелитель, он пришел в себя после долгой болезни и не совсем понимает, что происходит.

– Понятно, – вздохнул посвященный, а затем обратился ко мне: – Ты смотришь на меня?

– Да, посвященный, – помимо воли пролепетал я. Кошачий зрачок не отпускал мой взгляд, просто напасть какая-то…

– Ты проснешься после второго звонка, – сказал посвященный. – А сейчас – спать!

Мир померк, я рухнул в темный колодец. Нетренированный организм воспринимает невесомость как безостановочное падение, и, скорее всего, в тот момент я просто перестал себя контролировать, превратился в безвольную груду мяса. Хорошо, что не обмочился.

В полудрему прокрадывались ощущения. Я понял, что Бакхи буксирует меня мимо шпангоутов, потом – через коридор пассажирского уровня. Как я и боялся, меня спеленали, притянули к кровати ремнями. Потом я услышал первый звонок: это закрылась дверь каюты. Наверное, второй звонок прозвучит не скоро. До второго звонка – целая вечность. Мироход подбирается к оранжевому Целлиону, на пути его поджидает гроза и штормовой ветер. Путешествие через газовую среду – рисковое предприятие. Но я ничего не увижу, я буду спать, повинуясь гипнозу посвященного с татуировкой, спать и видеть сны, как это делают другие пассажиры, ибо иных занятий на борту мирохода для меня не предусмотрено.

…Пробираюсь на Временную, чтобы разбудить Джинну, ведь она слишком рано списала себя со счетов. В скафандре, протискиваясь через узкие проходы и цепляясь за оборудование. Оказывается, смерть здесь – на Старшей Сестре, на виду у всех звезд Галактики – не смерть вовсе. Здесь открываются врата в иные миры. Как и зачем – я не знаю. Но еще не поздно вернуть все на места и переписать последние страницы жизни. Пусть Джинна отправится вместе со мною на Целлион, Глаз зрит, она должна получить шанс.

Смерзшиеся замки криокамеры наглухо заблокированы, я разбиваю их геологическим молотком. Покрытая с двух сторон инеем крышка нехотя поднимается.

Свет Младшей Сестры, льющийся сквозь свод обзорного купола, отражается в холодных, остекленевших глазах. Почерневшая и сморщенная плоть, выпирающие наружу кости… Это Рина – моя жена, погибшая во время ядерного удара. Она тянется ко мне серой, похожей на клешню, рукой с отгоревшими пальцами.

– Принеси мне Розу, дорогой… – шепчут покрытые волдырями губы; вместе со словами наружу выливаются струйки ледяного пара.

Звенит второй звонок.

Глава 2

– Как тебя зовут? – спросил Бакхи, помогая надеть сюртук. Белая сорочка, панталоны, чулки и туфли были уже на мне.

– Сандро Урия, – пробурчал я. Придется притворяться, что поделаешь? Хотя бы какое-то время, а потом… Потом – суп с котом. Слава богу, я тут на правах господина и повелителя. Имею право быть угрюмым, молчаливым и в ответ на любой вопрос посылать куда подальше.

В мою каюту вбежала раскрасневшаяся Сита. Она была одета в пеструю тунику и алые брюки: широкие в поясе и на бедрах, сильно зауженные внизу.

– Повелитель, открылись смотровые палубы! – сообщила она, сверкая глазами.

Я поджал губы. Пробрюзжал:

– Целлион… Чего такого я не видел на этом Целлионе?

Наверное, у меня получилось. Сита побледнела и выскользнула за дверь. Да, на мироходе снова была гравитация. Не знаю, стандартная ли единица или, может, половина, но после долгого времени в невесомости мне хватало с лихвой.

– Слушай, Бакхи… – я исподлобья поглядел на слугу. – Чего мы здесь забыли?

– Псица подсунула тебе в салат паука, – ответил Бакхи, завязывая на моей шее платок. – Паук укусил за нёбо… это был шшен… – многозначительно добавил слуга, как будто слово «шшен» имело для меня какой-то смысл.

– И чего? – спросил я, начиная помимо воли ощупывая языком нёбо.

– Половину оборота Колеса ты был без чувств! – взмахнул клешней старик. – Дыхание едва прослушивалось!

– Почему меня не лечили?

Бакхи настороженно поглядел мне в глаза. Очевидно, я ляпнул глупость.

– Как мой повелитель смеет думать такое? Я сам лечил тебя: дважды пускал кровь, чтобы очистить тело от яда!

– Хорош лекарь… – пробурчал я, покрываясь испариной. Мизансцена представлялась жуткая: похожий на мумию старик склоняется над телом своего господина, в руках – длиннющий ланцет. Отражается в лезвии пламя свечей…

– Паршивый Сорванец объявил о твоей смерти, повелитель, – сказал Бакхи, поправляя на мне сюртук. – Многим известие пришлось на руку: и врагам, и друзьям. Дюжина семейств прислала Сорванцу венки – значит, в их глазах ты покойник.

Да, что-то мне подсказывало, что господина Сандро Урию недолюбливала уймища народу. Как только появился шанс, его поспешили пустить в расход.

– Мы сбежали, похитив твое тело с погребального костра Лестницы Очищения, – проговорил Бакхи. – Тебя уже умастили маслами и переодели в саван. Мостафу убила стража, воины Абхая и сам Скорпион присягнули Паршивому Сорванцу, едва яд шшена свалил тебя. Но Глаз зрел на нас, и мы все-таки ушли от погони.

– Почему на Целлион? – я пытался сложить кусочки мозаики, совершенно не представляя, какой должна получиться картинка.

– Мы с Ситой надеялись, что король браминов сможет убедить скитающуюся душу вернуться обратно в тело.

Пол качнулся, я не устоял на ногах и неловко сел на кровать. Стены задрожали, за бортом что-то заныло, заскрипело… и сразу же неподалеку грянули бубны, завизжали дудки.

Бакхи указал клешней на дверь.

– Прошу, повелитель. На Целлионе нынче неспокойно. Орда хозяйничает в пустыне, птиценогие злы, как никогда раньше, но, слава Глазу, мы тут долго не задержимся. Вернемся домой следующим мироходом, и да окажутся на кольях головы дерзнувших покуситься на твою драгоценную жизнь!

Я кивнул, тяжело протопал к выходу из каюты. Возле двери оглянулся: кровать, балдахин, шелковые обои… Последняя тихая пристань, в которой мне довелось остановиться. Мое ближайшее будущее терялось за надвигающимся грозовым фронтом.

Я толкнул дверь.

У порога ждала Сита. При моем появлении она присела, выполняя какую-то нестандартную разновидность книксена. В коридоре толпились остальные пассажиры, тут же околачивались асуры в черных фраках и тюрбанах. Я так и не понял, какую именно функцию они выполняли на мироходе: были ли стюардами или все-таки матросами. По крайней мере, теперь они изволили обуться в сандалии. После инцидента на смотровой палубе я понял, что не переношу на дух эту черно-белую братию.

У выхода на палубу со шпангоутами нас поджидал посвященный. Был он все так же гол и скучен, как и во время первой встречи.

Бакхи обогнал меня и Ситу, подбежал к посвященному. Переминаясь с ноги на ногу, он принялся что-то втолковывать ему. Тот бесстрастно выслушал, затем коротко кивнул. Через мгновение рядом возник паренек из «черно-белых». Протянул посвященному никелированные клещи и бумажный пакет, а старику – тряпицу. Бакхи подал посвященному правую руку.

– Он что, с ума сошел? – от дикости происходящего у меня перехватило дыхание.

– Отец стар, – неопределенно ответила Сита. – Посвященный поднял для нас цену, потому что ему пришлось дважды использовать свой дар. А у нас так мало денег…

Посвященный откромсал моему верному слуге мизинец, положил обрубок в бумажный пакет, аккуратно свернул, а затем вручил пареньку в тюрбане. Тот поклонился и нырнул в толпу.

Бакхи, улыбаясь, подошел к нам с Ситой. Он прижимал окровавленную тряпицу к ране, в потускневших глазах стояли слезы.

– Старый дуралей! Неужели ты не мог попросить монету у своего повелителя? – бросил я с укором.

Бакхи снова недоуменно приоткрыл рот.

– Твой дом стал рассадником ахавитской заразы, и все монеты теперь в руках у верховной жрицы – Малати, чье второе имя – Псица! – прошамкал он. – Ты до сих пор не понял? Псица и Паршивый Сорванец сделали тебя нищим! А объявив мертвым – еще и бесправным!

– Хорошо, что хуже некуда! – ответил я, поглядывая, как кровь Бакхи капает с тряпицы на пол.

Старик и его дочь округлили глаза.

– Если они объявят тебя воскрешенным незаконно, то за твоей головой начнут охоту все истребители нечисти! – выпалил Бакхи. Потом подумал и добавил: – Но, полагаю, до этого не дойдет, повелитель. Они ведь не совсем звери, что-то человеческое в них должно было остаться.

Что тут сказать? Быть может, эта Псица, подложившая мужу в еду ядовитого паука, и не совсем плохой человек – чем боги не шутят? Быть может, Паршивый Сорванец, который отправил на костер живого отца, тоже не больше чем плохо воспитанный карапуз, все может быть в этом чокнутом пространстве. Но я бы не стал полагаться.