Кто рано встаёт, тот рано умрёт Россик Вадим

Глава 18

Мне снится Кассандра. Правда, я никак не могу её толком разглядеть. Она всё время ускользает, очертания её лица не имеют определенности, фигура расплывается, но знаю, что мне снится Кассандра. Долгий, нудный, тяжёлый сон. «Стой! Зачем ты это делаешь?» – кричу я ей и просыпаюсь. Открываю глаза. А завтрак-то, похоже, я проспал. В окна уже вовсю светит солнце. Лежу весь мокрый от пота в стылой комнате. Вспоминаю сон. «Зачем ты это делаешь?» О чём это я? И вообще, кто такая Кассандра? Вестница несчастья? А может быть, это Полоумная Мария? Страшная старуха на моём унитазе? Нет, её же давно закопали. Или красавица Мари? Тоже нет. Мари умерла и больше не красавица. Тогда, может это Лана, потерявшаяся в хитросплетениях лондонской жизни? В уши бьётся насмешливый голос: «А ты угадай! Угадай!» Опять открываю глаза. Похоже, я снова уснул?

Протяжный звон колокола намекает, что пора вставать. Усилием воли поднимаю себя из влажной липкой постели. Включаю обогреватель. Медленно веду себя в санузел. Вторник. Начало ещё одного моего дня в Замке.

Впрочем, я уже убедился, что вставать с первыми лучами солнца вредно для здоровья. Вон Харди проснулся однажды рано и где он теперь? А Мари? Вывод: кто рано встаёт, тот рано умрёт.

В общем-то, совершенно не удивительно, что я встал так поздно. Вчера Сквортцоф надоел всем до тошноты, собирая свидетельские показания. Как будто он сам ничего не видел и не слышал. Закончил инспектор далеко за полночь. Творческие люди и я, в том числе, валились с ног от усталости и ничего не соображали. Тем не менее, когда Сквортцоф объявил, что следствие закончено, поэтому каждый имеет право отправляться куда захочет, все живописцы единодушно решили немедленно покинуть зловещее место. Начались суматошные сборы и через четверть часа никого из участников художественной студии в Замке уже не было.

Выхожу на пустынную террасу. Здесь хорошо. Жаркое солнце греет древние камни, дует тёплый ветерок, в голубом небе снуют птицы, с реки доносится глухой гул моторов самоходных барж. Я расстёгиваю куртку и подставляю ветру лицо. Неделя прошла. Не простая неделя. Что ж. Подведём итоги. Вчера чудовищная цепь смертей закончилась самоубийством Цедрика Никса. Очкарик признался, что задушил Мари, а то, что он убил и Харди Сквортцоф докажет без труда. Инспектор собрал против Никса достаточно доказательств. Значит, следствие действительно закончено? Убийца покончил с собой и дело закрыто? Зачем же тогда в последнюю минуту перед расставанием я выпросил у Селины телефон Баклажана? Постукиваю пальцами по балюстраде. На моём тайном языке это означает: «Всё ещё не научился не лезть не в своё дело, чудик? Пропадёшь».

Рассеянно слежу за чайками, парящими на широких крыльях над водой. Виолетта всегда называла чаек помойными птицами. Мол, они хуже голубей. Все городские помойки заселили.

Кстати, утверждение Мари, что она беременна от Харди оказалось ложью. Вскрытие неопровержимо это доказало. Я слышал вчера, как Сквортцоф успокаивал опечаленного Бахмана. Напрасно Никс так расстроился. Великан успел побывать и в клинике, но Баклажан его разочаровала. Его реакция на моё упоминание об африканке свелась к короткому рыку: «Чокнутая баба!» Впрочем, мистические воззрения Баклажана сразу стали неважны, как только Сквортцофу сообщили, что велосипед принадлежит Никсу. Инспектор прямо из клиники ринулся в Замок.

Конечно, хотелось бы жить более интеллектуальной жизнью, но, как оно получилось, так и получилось. Теперь Никс лежит в морге с раздробленным черепом и клеймом убийцы-психопата. Харди и Мари скоро похоронят рядышком на старом кладбище в центре Нашего Городка. Несчастные влюблённые голубки, павшие от руки злодея. Наверное, так эта история будет преподнесена обывателям местными газетами. Затем появится ещё одна городская легенда, подтверждающая недобрую славу Замка. Вроде всё так, но почему у меня на душе скребут кошки?

Достаю свой мобильник и набираю номер Баклажана. У меня есть к ней вопрос, который не даёт мне покоя. Минуту слушаю короткие гудки, потом прекращаю мучить телефон. Ладно, позвоню позже.

Возвращаю себя обратно в башню. Проходя через офис, здороваюсь с Эрихом, который занят разговором с какими-то людьми. «Халло! – Халло!» Лили не видно. Она где-то в бегах. Я знаю, что завтра Замок снова открывается для посетителей и у персонала полно хлопот.

Наворачиваю круги против часовой стрелки по винтовой лестнице. Второй этаж. Зачем-то дохожу по длинному коридору до южного крыла. Здесь тихо. Передо мной череда одинаковых дверей, за которыми прячутся одинаковые комнаты. Тут жили женщины: Селина, Урсула, Баклажан, Мари. В тёмной нише по-прежнему блестит латами рыцарь. Только теперь он безоружен: кинжал и алебарда хранятся в полиции.

Что я здесь делаю? Нерешительно нажимаю на ручку одной из дверей. Заперто. Позавчера там внутри умерла Мари. Всего два дня назад, а кажется, что прошла вечность.

Заставляю себя покинуть место трагедии. Поднимаюсь по лестнице в свою комнату, сажусь к ноутбуку, включаю. Агафон тут как тут. Приветствую его из своего далёка:

– Привет, братан!

– Привет, братан! – отвечает мне Агафон словно эхо с другого конца света. – Что нового?

Я лукавлю:

– В нашей жизни нового мало. Как паппа?

– Папа всё пугает людей своим трудоустройством. Давит телефонными звонками средний и малый бизнес.

– Это в общем, а в частности?

– В частности отныне он моет колбасу хозяйственным мылом. С этого понедельника папа чистоплотен до омерзения.

Я вздыхаю.

– А что ты хочешь? Бриллиантовый возраст.

Пообщались, обсудили отца, обругали правительства, обменялись впечатлениями о погоде, разъединились. Агафон остаётся по ту сторону экрана бороться с неудобной папкиной старостью, а я опять набираю номер Баклажана. И опять напрасно. Едва кладу мобильник на стол, как снизу звучит голос Лили:

– Вадим, вы идёте на ленч?

Конечно, иду. Такое правило. И в любом случае завтрак Геракла лучше беспорядочной пальбы.

В столовой непривычно пусто. По укоренившейся за неделю привычке сажаю себя на прежнее место. С одной стороны должен быть Эдик, с другой – Баклажан, напротив меня – Кельвин. Сейчас в сумрачном помещении я кукую один. Лиля гремит посудой на кухне. Каково ей топтаться на том самом месте, где несколько часов назад бился в агонии Никс? Брр!

Что-то есть мне совсем не хочется. Тем более, неаппетитный овечий сыр и безвкусные оливки. Ругая себя за излишнюю чувствительность, наливаю в чашку горячий кофе. Сахар, сливки. Пробую, взбадриваюсь. Так-то лучше!

– Кушайте, Вадим! Это очень полезно. Минимум холестерина, – кричит с кухни Лиля.

Недовольно смотрю на скромное угощение. Что б тебя твои дети так кормили!

Сдержанно поблагодарив Лилю за ленч, возвращаю себя в нагретую комнату. Едва успеваю перевести дух, как мобильник громко сообщает, что звонит Марина.

– Как дела, милый? По дому ещё не соскучился?

– Соскучился, – плаксиво бормочу я. – Ну, когда ты заберёшь меня из этих руин?

– Могу тебя обрадовать, – смеётся супруга. – Лукас завтра возвращается из спортлагеря. Саша закончил ремонт своей квартиры. Переедет туда, как только я вернусь с «кура». Если хочешь, поживи две недели с мальчиками, а там и я подскочу. Лады?

Я рад. Хватит с меня этой кровавой средневековой романтики.

– Лады.

– Ты, правда, больше не хочешь гостить в Замке? – спрашивает Марина.

– Здесь очень холодно и сыро, – давлю я на жалость. – По утрам просыпаюсь покрытый инеем, а это вредно для здоровья.

– Значит, договорились, – решительно заявляет Марина. Она вообще такая: командирка. – Я позвоню Саше и договорюсь с ним, чтобы завтра утром он отвез тебя домой. О’кей?

– О’кей, солнце!

– А ты меня любишь? – интересуется Марина. Я понимаю, даже командиркам необходимо, чтобы их любили.

– Конечно, Маринка. Ты же знаешь, что для тебя я луну разломаю.

Довольная жена уже хочет проститься со мной, но у неё не к месту включается материнский инстинкт.

– А таблетки ты пьёшь?

– А у меня, действительно, всегда задумчивое лицо?

Марина снова смеётся.

– Кто тебе это сказал? У тебя лицо человека, который никак не может что-то вспомнить. Пьёшь таблетки?

– Как ты можешь сомневаться? – обижаюсь я, сердито глядя на подоконник, где покрываются пылью коробочки с лекарствами. Ну а что? Я ведь уже отругал себя за неорганизованность. – Мужик сказал – мужик сделал, Марина. Если не сделал, женщина задолбала – мужик сделал.

– Ладно, поверю на слово. Тогда целую и чюсс! – заканчивает муторный для меня разговор Марина.

– Чюсс!

Мой обед опять проходит в одиночестве. Лиля сообщает, что Эрих уехал по делам и, поставив на стол тарелку с борщом, убегает в офис. Скорбное дребезжание колокола настроение не повышает. Да ещё не вовремя вспоминаю, как вчера художники прощались со мной, своим бестолковым детективом. Торопливые рукопожатия. Небрежные «чюсс!». Укоризненные взгляды. Хорошо хоть не отлупили. Зато на Сквортцофа творческие люди смотрели с обожанием. Было понятно, что они благодарны инспектору за то, что он так быстро нашёл убийцу и им больше не нужно хоронить себя заживо в Замке. А вот я их надежд не оправдал. Обидно, конечно. Я вздыхаю. Ну и ладно!

Лили всё нет, поэтому после еды я сам отношу посуду в кухню. Невольно разглядываю пол. Он чисто вымыт. А что я хотел увидеть? Лужу крови и брызги мозгов на каменных плитах?

Возвращаю себя сытого в комнату. Завариваю кофе. Мне нужно хорошенько подумать, а без допинга это сделать не легко. Меня не оставляет чувство, что Сквортцоф поторопился. Неврастеник Никс ведь признался в убийстве Мари, но не Харди. А что, если убийца красавчика сейчас готовится к выставке, которая все-таки пройдет в Замке? Но чтобы разобраться, мне необходимо поговорить с Баклажаном.

Опять звоню неуловимой женщине с экватора. Есть! Я уже и не надеялся услышать её своеобразный немецкий. Однако Баклажан на связи.

– Халло, Ида! Это Вадим.

– Халло! Какой Вадим?

– Писатель из России.

Голос Баклажана меняется. Представляю, как она улыбается сахарными зубами.

– Ах, это вы? Очень приятно!

– Мне нужно узнать у вас одну вещь. Это важно.

– Да?

– Цедрик Никс сказал, что в понедельник взял у вашего руководителя для вас ключи от подземного хода. Это правда?

– Не совсем.

– Что значит «не совсем»?

– Очень просто. В прошлый понедельник доктор Бахман, Понтип, Цедрик, Урсула, Мари и я работали в нашей студии на первом этаже южного крыла. Отбирали работы для выставки. Доктор Бахман и Понтип уже поселились в Замке. Вечером они засобирались на ужин, а мы хотели задержаться. Она попросила меня взять ключи у доктора Бахмана, чтобы потом сразу попасть на автостоянку у реки. Доктор и Понтип уже вышли из студии, поэтому я сказала Цедрику. Он догнал их в коридоре и принёс ключи мне, а я отдала ключи ей.

Похоже, что Баклажан ещё не знает о смерти Никса, потому что спокойно обо всём рассказывает.

– Кому вы отдали ключи?

Баклажан называет имя. Неожиданное имя.

– Вы уверены?

– Конечно. Цедрик вскоре тоже ушёл, а мы все втрое поздно вечером вышли через тоннель на стоянку.

– И что было дальше?

Баклажан смеётся над моей недогадливостью.

– А вы как думаете? Поехали по домам. Урсула подвезла меня до азюльхайма.

– Спасибо, Ида. Вы мне очень помогли.

Баклажан торопливо говорит, боясь, что я откланяюсь:

– Я рада, что оказалась вам полезной, герр писатель. Если бы вы не были таким букой, мы могли бы познакомиться поближе.

Это уже зов джунглей. Действительно, разговор пора заканчивать. Всё что мне было нужно, я узнал.

– К несчастью я именно такой бука, Ида. Ещё раз спасибо. Чюсс!

Пока обдумываю неожиданные сведения, услышанные от Баклажана, незаметно, как старость, наступает время ужина. Подчиняясь Лилиному призыву, конвоирую себя в столовую. Это мой последний ужин в Замке. Завтра утром Саша увезёт меня домой на Песталоцциштрассе. К солнечному свету и рольставням на окнах, которые нужно каждое утро поднимать, а каждый вечер опускать. Как флаг на корабле. Такое правило.

На этот раз в столовой я не один. У камина сидит усталый Эрих. Вокруг стола бегает на цыпочках улыбающаяся Алинка. Опять без одежды. Лиля с трудом носит посуду. Тоже утомилась за эту сумасшедшую неделю.

Планирую на свободный стул возле управляющего, сообщаю ему о том, что это наш прощальный ужин

– Жаль, Вадим, – говорит Эрих, разливая по бокалам вино. – Действительно, очень жаль. Я не успею показать вам последние свои приобретения. Они придут на днях. Десять винных этикеток из Бразилии. Настоящее сокровище!

Я сокрушённо развожу руками. Ну, что поделаешь? Жизнь – жестокая штука.

Эрих зовёт к столу Лилю, подаёт ей бокал.

– Давайте выпьем за наше здоровье, друзья, – волнуясь, произносит управляющий, – и за то, чтобы встретиться ещё много раз!

– Прозт! – поддерживает мужа Лиля.

– Прозт! – не остаюсь я в долгу.

Пьём. Едим жареного угря с гарниром из овощей.

– Ну, вот и всё, – вздыхает Эрих, когда ужин закончен и вечерняя тьма наполняет столовую.

Я качаю головой. Почему-то я не уверен, что это всё.

– Вы можете ответить мне на один вопрос? – тороплюсь спросить я управляющего, пока он не ушёл.

– Разумеется, Вадим.

– Вы помните ту ночь, когда я уронил термос возле столовой и устроил переполох на весь Замок?

Эрих собирает лоб складками.

– Да-да, припоминаю. Что-то такое было.

– Тогда на шум вы прибежали первым. Потом в коридоре появились Лиля с Понтип, а последним пришёл Бахман.

– Возможно, мой друг. И что вас интересует?

– Мне любопытно, почему вы в полночь были одеты в костюм. Почему не спали?

Эрих несколько мгновений молча смотрит мне в лицо. Хмурит брови. Видимо, напрягает память. Потом его лоб разглаживается.

– Вспомнил! Это было в ночь на вторник, не так ли?

– Совершенно верно.

– Я тогда ещё не лёг. Разбирал свою коллекцию этикеток и так увлёкся, что не заметил, как наступила полночь. Ну, а потом ваш несносный термос оторвал меня от любимого занятия.

Я вздыхаю. Вот так всё просто. А я неделю ломал голову над этой загадкой. Чёрт побрал бы этих коллекционеров!

Эрих встаёт со стула и сердечно трясёт мне руку.

«Чюсс! – Чюсс!»

Пожелав мне спокойной ночи, Эрих и Лиля с Алинкой на руках покидают столовую. Я остаюсь сидеть, подперев руками голову. Думаю. Обширное помещение погружено во мрак. Лишь на столе мерцает свеча. У стены возле погасшего камина угадываются очертания картины Мари, которую так и забыли в столовой. Беру свечу, подхожу к картине. Ставлю свечу на пол и, ругая себя за неуместное любопытство, снимаю с картины тряпку. Это большое полотно, на котором изображена женщина, гордо стоящая над окровавленным телом мужчины. У женщины в руках меч. Внизу на раме название: «Юдифь и Олоферн». Известный библейский сюжет. Я придвигаю свечу ближе, чтобы рассмотреть лица. Так я и думал. Фотографического сходства, конечно, нет, но узнать всё же можно.

Наконец-то меня осенило! Теперь я знаю, кто убил Харди. Не зря Баклажан говорила, что в Замке всё кажется не таким, как оно есть на самом деле. Действительно, нужно просто посмотреть с другой стороны. Отвлечься от того образа, который был подсунут. И тогда всё становится на свои места.

Я снова закрываю картину тряпкой и спешу к выходу. Теперь у меня есть ещё одно неотложное дело. Гоню себя в башню, забираюсь по лестнице в комнату, задыхаясь, падаю на стул, звоню.

– Халло, герр Бахман!

– Халло! Кто вы?

– Писатель из России. Мне нужно с вами поговорить.

– О чём вы хотите поговорить, герр Росс?

– Об убийце Харди Курца.

Бахман произносит скрипучим голосом:

– Цедрик Никс застрелился. Я не хочу больше слышать об этом негодяе.

– Речь идёт не о Никсе, а о том человеке, который на самом деле убил Харди. Ведь вы же его знаете.

Бахман молчит. Потом, запинаясь, говорит:

– О чём вы? Я не понимаю вас, герр писатель.

Вот, змий! Пусть засунет себе свою хитрость туда, где солнце не светит. Я злюсь?

– Вы всё прекрасно понимаете! Или мне лучше встретиться с инспектором Сквортцофым?

Я знаю, что это дешёвый шантаж. Инспектор отличается лютым самомнением и жгучей ненавистью к чужому, отличному от его собственного, мнению, однако после короткой паузы Бахман говорит:

– Это не телефонный разговор. Вы всё ещё в Замке?

– Да.

– Тогда, если вы не против, через несколько минут я буду у вас.

Я не против.

– О’кей. Жду.

В ожидании маэстро завариваю себе ещё одну чашку кофе. Не знаю уже, какую по счёту. Сижу перед ноутбуком и перечитываю список своих вопросов. Сейчас ответы на них мне известны, но встреча с Бахманом может расширить границы моих знаний. Задумавшись, я совершенно не замечаю, что в проёме моей горизонтальной двери безмолвно застыл руководитель студии, и только случайно встретившись с ним взглядом, вздрагиваю и прихожу в себя. А вы бы не вздрогнули? Представьте себе, что это из вашего пола торчит высокая пугающая фигура. Бахман одет во всё чёрное, руки в карманах длинного пальто, в зубах трубка, глаза на изнурённом лице холодно смотрят на меня.

– Вы хотели со мной поговорить, герр писатель?

Глава 19

Начало апреля.

Одиннадцать часов. Марина и Лукас на кухне лепят манты на обед. Из висящего над ними радиоприёмника угрожающе гремит «Ты сейчас в армии» британской рок-группы Статус-кво.

Я сижу в зале за своим рабочим столом. На столе стоит включённый компьютер. Справа от него чашка с горячим кофе. Слева – ваза с красными розами. Я же обещал купить Марине цветы, когда она вернётся с «кура». Ну и вот. Мужик сказал – мужик сделал. Как говорит Федя: «Всё по-пацански».

В комнате уютно и тепло, потому что окна плотно закупорены. Утром, я было их распахнул, но старички в соседнем домишке как раз затопили печь. Домишко задымил как крематорий. Весёлый ветер погнал смрадный чад в нашу сторону. Пришлось срочно окна закрыть. Смотрю на соседскую трубу, над которой по-прежнему поднимается столб густого дыма – готовый ответ на Маринин вопрос: «Почему ты не проветрил квартиру, засранец?»

Я занят – читаю газету. Кто не знает: «Майн Курир» выходит в Нашем Городке и всегда в курсе всех местных сплетен. Недавно мы с Мариной закупались в «Кауфланде» и там нас поймал энергичный менеджер газеты. Он уговорил Марину подписаться на бесплатную двухнедельную рассылку. Попробовать. Супруга меня и подписала. Теперь каждое утро из нашего почтового ящика торчит толстенный бумажный рулон. В ящик он не помещается. Да ещё нам регулярно звонят из редакции – узнают, довольны ли мы доставкой. Звериный оскал байронского капитализма. Яростная борьба за клиента.

Колокола церкви напротив нашего дома лупят что есть мочи. Это вам не жалкое бренчание замковой колокольни. Я теперь знаю, что если колокола звонят в неурочное время, значит, на городском кладбище опускают в землю гроб. Такое правило.

В сегодняшнем номере газеты напечатана трескучая статья об инспекторе Сквортцофе. С его портретом. Статья о том, как инспектор месяц назад блестяще раскрыл чудовищное двойное убийство в Замке. Автор статьи не поскупился на восторженные эпитеты и восклицательные знаки: «мощный интеллект!», «огромный опыт!», «неистощимая энергия!», «невероятная проницательность!», «непревзойдённое мужество!». Бумажный Сквортцоф угрюмо смотрит с газетного листа, словно спрашивает читателей: «А вам слабо?» По-моему в этой мрачной истории один он получил все ништяки.

Теперь только два человека знают правду о том, что случилось в Замке. Один из них я, другой – Бахман. В ту ночь, когда мы последний раз встретились, маэстро рассказал мне всё. Всё, как было. Ничего не скрывая. Выслушав Бахмана, я решил не выдавать его тайну. Любить свою дочь – это не преступление. По крайней мере – не всегда.

Сквортцоф был прав, когда объяснял нам в столовой, как произошло убийство Харди Курца. Он ошибся в одном – обвинил в этом преступлении Никса. Это был не очкарик. Это была Мари. Да-да, та самая девица, по уши влюблённая в Харди.

Все мы воспринимали как само собой разумеющееся то, что Мари и Харди любят друг друга. Никто не мог заподозрить Мари в том, что это она расправилась со своим любимым. На этом и строился её план. Даже отец не знал, насколько гордая красавица была оскорблена решением Харди расстаться с ней и уехать в Америку. Ведь ради этого шалопая она бросила всё: учебу, карьеру. Только ради того, чтобы быть всегда рядом с ним. Не обращала ни малейшего внимания на задиристого Никса, боготворившего её. И вот внезапно Мари узнала, что любовь всей её жизни предпочла ей престижную работу в Нью-Йорке. Что все её надежды – лишь мыльные пузыри. Мари не смогла понять, принять и простить. Она решила отомстить. Отомстить страшно. Обвенчать Харди со смертью. Как сказал мне Бахман: «Мари была хорошим человеком, но из-за Харди стала плохим».

Известно, что месть – это блюдо, которое подают холодным. Мари сделала вид, что в их отношениях с Харди ничего не изменилось, а сама стала готовиться к убийству. Завладев в понедельник с помощью Никса и Баклажана отцовскими ключами от подземного хода, она ночью осмотрела Замок. В восточном крыле Мари заметила чан с известью и решила убить Харди там. Она знала от отца, что на всё время выставки ремонт остановлен, значит на стройке неделю никого не будет. Тогда же она нашла и подходящее оружие – острый кинжал на поясе статуи рыцаря в нише на втором этаже южного крыла. Я едва не столкнулся с Мари возле столовой. Мой упавший термос своим оглушительным грохотом предупредил её об опасности и она поспешно скрылась через подземный ход.

Во вторник перед приездом в Замок Мари спрятала велосипед Никса в Ведьмином лесу. Ей несложно было украсть велосипед, так как она много раз бывала дома у своего одноклассника и прекрасно знала, где что хранится. На ужине хитрая красотка изо всех сил заигрывала с Харди – создавала впечатление у присутствующих, что между влюбленной парой нет ни малейшего облачка. Самоуверенный балбес охотно принял её игру. Они довели болезненно ревнивого Никса до белого каления и тот плеснул в лицо Харди минеральную воду. Произошёл скандал. Мари это было только на руку. Впрочем, этого ей показалось мало. Коварная красавица продолжала последовательно создавать себе алиби, а Никса превращать в главного кандидата на роль убийцы.

Соблазнив Харди в картинной галерее, вскружив шалопаю голову Мари договорилась с ним о свидании рано утром в зале, где идёт ремонт. Там им никто не помешает заниматься сексом. Даже придурок Никс. Харди, желая хорошенько развлечься напоследок, охотно согласился.

Мне кажется, что, всё же, Мари до последнего момента колебалась. Об этом свидетельствует её картина «Юдифь и Олоферн», которую она хотела подарить. Я полагаю, подарить Харди. А кому ещё? На картине была изображена сжимающая меч Юдифь с лицом Мари и поверженный Олоферн с лицом Харди. Этот библейский сюжет мстительная барышня посчитала самым подходящим для своего полотна.

Напомню сюжет. После того, как ассирийское войско под командованием некоего Олоферна осадило родной город Юдифи, она, как это водится у женщин, умылась, накрасилась, надушилась, нарядилась и отправилась побеждать врагов. Олоферн, восхищённый её красотой, хотел сделать Юдифь своей любовницей. И совершенно напрасно, между нами, мужиками, говоря. Юдифь не будь дурой поощряла знойные мечты страстного Олоферна. Игриво подмигивала, многообещающе улыбалась. В общем, заигрывала, как уж умела. На радостях простодушный ассириец устроил бурную попойку и когда нетрезвый заснул, Юдифь отрубила мечом его глупую голову. Вот такая поучительная история. А мораль сей басни такова: смотри, с кем пьёшь.

Наверное, Мари думала, что картина будет всегда напоминать Харди о его предательстве. Или о расплате, которая его ждёт. Кто знает? Но в случае убийства, эта картина выдавала Мари с головой. Теперь я уже никогда не узнаю, что творилось в её хорошенькой головке в те дни.

Так или иначе, но Мари решила воплотить в жизнь свою ужасную творческую фантазию, и наступил четверг – решающий день. Я могу только предполагать, что произошло. Скорее всего, дело было так: рано утром Харди встретился с Мари в пустующем зале, возле чана. Мари попросила доверчивого шалопая закрыть глаза. Возможно, показывая, что хочет его поцеловать. Харди выполнил её просьбу, поэтому не видел, как Мари достала спрятанный кинжал. Он поднял руки, обнимая девушку. В следующую секунду мстительница ударила Харди кинжалом в левую подмышку. Длинное лезвие пробило сердце – неверный возлюбленный умер мгновенно. Мари с детства занималась плаванием, поэтому могла ударить достаточно сильно. Она вытащила из кармана покойника ключ от его машины, перевалила тело с торчащим из него кинжалом в известь, накрыла чан крышкой, выбралась из Замка через подземный ход на автостоянку и уехала на родстере Харди в Ведьмин лес. Там оставила родстер, а сама помчалась на велосипеде под холодным дождём обратно в Замок. Через подземный ход проникла внутрь, вышла на террасу, спрятала велосипед в зарослях у задней стены и вернулась в свою комнату.

По моим прикидкам на совершение убийства Мари потребовалось не более тридцати минут. И всё было бы замечательно, но тут в дело вмешался его величество случай. Перед дверью своей комнаты задыхающаяся от бешеного бега, дрожащая от холода, промокшая до костей, вся в брызгах чужой крови Мари столкнулась с отцом. Бахман пришел поговорить о её романе с Харди. Маэстро был очень недоволен поведением дочери. Бахман сам мне об этом сказал. В качестве избранника дочери Харди ему не нравился. Он не понимал, почему Мари продолжает миловаться с легкомысленным красавчиком, хотя всем уже известно, что тот скоро уедет в Америку.

Что было дальше, я знаю со слов Бахмана. Увидев состояние дочери, маэстро был поражён. Мари измучена, мокра, на ней кровь и она не в себе. Бахман потребовал, чтобы Мари немедленно рассказала, что случилось. Нервы девушки не выдержали. Рыдая, она призналась отцу в том, что только что заколола Харди и спрятала труп с орудием убийства в чане, наполненном известью. Бахман велел дочери закрыться в комнате и не выходить оттуда, а сам, выхватив алебарду из руки рыцаря, стоящего в нише возле комнаты Мари, побежал в восточное крыло, чтобы достать кинжал. В этот момент его тень заметила Баклажан, которая как раз вышла в коридор.

Бахману повезло. По дороге он никого не встретил. С помощью алебарды ему удалось приподнять труп и вытащить кинжал из раны. Затем Бахман поспешил в санузел на третий этаж. Он хотел смыть любые следы с оружия. Тогда-то я и увидел растрёпанного маэстро. Прополоскав лезвия в горячей воде, Бахман снова спустился к комнате дочери. Не мешкая, он вернул алебарду и кинжал на место. Потом в своей комнате привел себя в порядок и вместе с Понтип явился на завтрак.

Пока художники завтракали, Мари постирала свою забрызганную кровью Харди одежду. На завтрак она не пошла. После всего пережитого, девушка не могла спокойно сидеть со всеми за столом и делать вид, что ничего не случилось. По словам Бахмана у неё была истерика.

После завтрака Бахман снова встретился с дочерью. Мари рассказала всё без утайки. Маэстро решил увезти велосипед из Замка, но, когда он, улучив момент, вечером обыскал заросли, то ничего не нашёл. Вездесущий Кокос после обеда случайно наткнулся на велосипед и уехал на нём в азюльхайм.

Бахман оказался в невероятно сложном положении. Он боялся за дочь, которой грозило пожизненное заключение, и не хотел, чтобы выставку, к которой вся студия готовилась несколько лет, отменили, поэтому принял решение скрывать до последней возможности смерть Харди. Бахман надеялся, что тело Харди обнаружат только после выставки. К тому времени следы будут уничтожены известью, и никто никогда не сможет найти убийцу. Наивный маэстро! Наверное, прав был Альберт Эйнштейн сказав, что существуют две бесконечные вещи: Вселенная и человеческая глупость.

Между прочим, когда Мари была убита, Бахман с самого начала подозревал Никса – этого злобного психопата, помешанного на своей безнадёжной любви к недостижимой красавице. Всё же полной уверенности в виновности Никса у него не было. Его сбивал с толку то восхитительно порочный Кокос, то сомнительный Кельвин.

От печальных воспоминаний меня отвлекает истеричный хохот Марининого мобильника. Это у него такой сигнал – громкий дурацкий хохот.

– Марина! Твой хэнди! – кричу я жене.

Марина делает радио тише и входит в зал, оставив Лукаса один на один с мантами. Коротко с кем-то поговорив по мобильнику, она сообщает:

– Аунсы к себе зовут. Через месяц у них юбилей – тридцать лет совместной жизни. Снимут халле, закажут для нас гостиницу. Поедем?

Аунсы – хорошие люди, Маринины односельчане. Их семья так велика, что кажется целым племенем. Они живут очень далеко от нас, поэтому видимся мы редко. Разумеется, очень далеко по германским меркам – целых шесть часов езды на машине. Кстати, кто не знает, халле – это зал для проведения торжеств. В Байроне принято праздновать дни рождений, бракосочетания, праздники и тому подобные мероприятия в халле. Конечно, если нет кучи денег на ресторан.

– Я в доле, – соглашаюсь я. – Едем. Движение – это жизнь.

– Кстати о движении, – говорит Марина. – Я тут подумала, что тебя обязательно нужно свозить в Лурд. Попьёшь из святого источника исцеляющей водички и, может быть, твои тараканы из головы пропадут! Слышишь меня, Вадим? Ну, о чём ты вечно думаешь?

Лурд? Я хмуро смотрю на учебник французского языка, праздно валяющийся на подоконнике. Это домашний врач фрау Половинкин как-то порекомендовала мне изучение иностранных языков для лучшего восстановления деятельности мозга и памяти. Марина притащила мне потрёпанный учебник французского. Мало ей таблеток, которые я ненавижу почти год. Теперь я ненавижу ещё и французский язык.

Не дожидаясь моего ответа, Марина возвращается на кухню к мантам. Ну и ладно. Компьютер докладывает, что получено электронное письмо. Открываю его. Это короткое сообщение из издательства о том, что мой роман, про который я совсем забыл из-за всей этой суеты с убийствами, им понравился и будет издан в конце года. Ура! Я люблю тебя издательство!

Восторг переполняет меня. Обомлеть! Ну, наконец-то! Поднимаю себя с места. Скорее на кухню! Нужно поделиться радостной новостью с Мариной. Ах, да! Я же не закончил про Бахмана. Ну не донёс я на него и что? Есть хорошая немецкая пословица. В примерном переводе она звучит так: «Ты должен только умереть. Всё остальное можешь делать или не делать». Вот я и не стал этого делать. Разумеется, Харди убила Мари, Мари убил Никс, но правда уже никому из них не поможет. Их души давно отправились в Навь, а тела гниют на кладбище Нашего Городка. Сейчас только Бахман может пострадать из-за моей правды. Маэстро хоть и сухарь, но человек порядочный, к тому же потерявший любимую дочь. Да и есть ли у меня право вмешиваться в чужую судьбу? Ведь я всего лишь малоизвестный писатель, с трудом скитающийся по Яви. Впрочем, мне здесь нравится. Машинально барабаню кончиками пальцев по столу. На моём тайном языке это означает: «Чюсс!»