Кто рано встаёт, тот рано умрёт Россик Вадим
– Держите его, герр инспектор! – кричит Эрих. – Этот человек забрал велосипед!
Сквортцоф проявляет неожиданное проворство и ловит Кокоса за руку. Тот жалобно морщится от боли. Из такой лапищи не вырвался бы даже носорог.
– Кто-нибудь может мне толком объяснить, о каком велосипеде идёт речь? – рявкает инспектор, не отпуская Кокоса.
– О том самом, про который вам говорил герр Росс, – волнуясь, отвечает Эрих. – Герр Трепнау только что подтвердил, что видел, как этот человек ехал на велосипеде в четверг после обеда.
Эрих упорно называет Кокоса «этот человек» видимо потому, что не знает настоящего имени албанца, а произнести вслух прозвище у воспитанного управляющего язык не поворачивается. Впрочем, Сквортцофа такая куртуазность не тяготит, поэтому он громогласно спрашивает бедного косовара:
– Ну-ка, Кокос, признавайся! Зачем ты спрятал велосипед в кустах?
– Я не прятал! Я его там нашёл! – лепечет толстяк. – Я верну велосипед! Обещаю!
– Так ты его украл?! – в ярости рычит великан, наливаясь краской. – Кража велосипеда – это серьёзное преступление в Байроне! Это не Балканы! Придётся теперь тебе ночевать не в Замке, а у нас в полиции.
Кокос начинает всхлипывать. Я опускаю глаза. Жёваный стыд! Вроде здоровый мужик, а распустил сопли, как первоклассник.
– Я не крал велосипед! Просто случайно нашёл и взял себе. Всё равно, он был никому не нужен! Валялся в кустах!
– А куда ты его дел?! – трясёт Кокоса Сквортцоф. – Где велосипед сейчас?
– Продал. В азюльхайме. За полтинник.
– Кому?
– Одному земляку.
Сквортцоф отпускает растрёпанного Кокоса.
– Сейчас ты поедешь со мной в азюльхайм и покажешь своего земляка.
Решив с албанцем, инспектор поворачивается к Бахману.
– Вообще-то я за вами, доктор. Собирайтесь.
Бахман вынимает трубку изо рта.
– С какой стати, герр инспектор? Мне пора звонить адвокату?
Сквортцоф сверлит худого маэстро злыми глазками.
– Адвоката можно не беспокоить. Просто у нас появились новые данные. Соответственно возникли новые вопросы. Необходимо с вами поговорить.
Бахман недоуменно пожимает плечами, но поднимается с места и идёт к выходу. Подталкивая в спину Кокоса, Сквортцоф следует за ним. Народ начинает расходиться. Я тоже покидаю столовую – «Чюсс! – Чюсс!» – и возвращаюсь к себе. Подхожу к окну с видом на серую гладь реки. Снаружи доносятся слабые голоса птиц. Дождь закончился, но в моей комнате всё, как обычно: холодно, сыро, мерзко. Поспешно включаю электрообогреватель, сажаю себя к ноутбуку.
Итак, что мы имеем? Сквортцоф не зря забрал Бахмана в полицию. Я и сам всё больше думаю о роли маэстро в трагедии с Харди и Мари. Эти его гонки по этажам с алебардой в утро убийства парня, его попытка скрыть от полиции этот факт вызывают большое подозрение. Зачем Бахману могла понадобиться алебарда, я догадываюсь. С другой стороны, неужели он задушил ремешком собственную дочь? Трудно представить себе такое злодейство.
Хорошо хоть, что теперь стало ясно, куда делся из-под стены загадочный велосипед. Оказывается, это Кокос его нашёл, присвоил и «толкнул» за пятьдесят «евреев». Кажется, этот оборотистый малый продал бы даже свою прабабушку. Остаётся точно установить, кто и зачем оставил велосипед в кустах. В хронике событий четверга, которая у меня постепенно складывается из отдельных кусочков в единую картину, велосипед занимает важное место, однако, это всего лишь мои предположения. Каюсь, я сразу исключил версию о том, что убийцей мог быть кто-то посторонний. А вдруг, напрасно?
Внезапно мне становится плохо. Бесконечно одиноко. Я совсем один в этом сыром каменном монстре. И Маринка вот не звонит. Спросила бы про таблетки. Отругала за что-нибудь… Много ли мужику надо?
Постановляю заменить отсутствующую жену чашкой кофе. Конечно, замена не равноценная, но лучшей всё равно нет. После глотка горячего напитка становится чуть легче. Мужаюсь.
Никс тоже замечательно подходит на роль убийцы Харди. Есть мотив: месть за унижение и борьба за девушку, но тогда зачем ему понадобилось расправляться с Мари? Тем более, в тот момент, когда соперника уже нашли в чане с извёсткой. Не очень логично. Кроме того, как Никс мог подстроить так, чтобы Харди пришел в такую рань на стройку? Наверное, Бахману это было бы сделать легче. Всё-таки руководитель студии, отец любимой…
Кокос? Хитрый лысый жуир с непреодолимой тягой к Баклажану и недостаточно хорошо лежащим чужим вещам? На утро четверга у албанца есть алиби. Он был с Селиной. Да и какой у Кокоса мог быть мотив? Убивают умышленно, нечаянно или на всякий случай. А почему убили Харди и Мари? Я не могу себе представить, где Харди с Мари перешли дорогу албанцу.
Другие мужики? Кто? Всегда невозмутимый Круглый Ын? Экспансивный Почемутто? Компанейский Эдик? Может быть, плешивый консультант? Какие факты есть против Кельвина? Кое-что есть. Кроме того, он одолжил Харди денег, да и вообще мне не нравится. Я строго вопрошаю себя: «Почему это тебе не нравится Кельвин?» И отвечаю, не кривя душой: «Потому что!»
А может, убийца женщина? Чем плоха, например, Урсула? Она – баба крепкая и волевая. Вполне в состоянии засунуть тело Харди в чан или подвесить мертвую Мари на крюк. Селина для этого слишком слаба. Про Понтип вообще речи нет. Баклажан? Тоже вряд ли. Людей убивать, не бананы собирать. Кто ещё?
Собственно остались только Эрих, Лиля и я. Я, разумеется, сразу отпадаю. Эрих и Лиля? Во время убийства Харди Эрих ходил открывать ворота. Лиля оставалась в комнате одна. Значит, ни у управляющего, ни у его жены алиби нет. Впрочем, его нет и у всех остальных, кроме Селины и Кокоса. С убийством Мари дело обстоит ещё хуже. Там алиби нет вообще ни у кого.
Вздыхаю и возвращаюсь к своим вопросам, записанным в ноутбуке. Ответ у меня есть только на один вопрос. Теперь я знаю, куда пропал велосипед. Все остальные вопросы так и остаются без ответов. В общем, что там не говори, но пока Бахман – самый вероятный кандидат в убийцы. Барабаню пальцами по столу. На моём тайном языке это означает: «Да, ума у тебя палата да ключи потеряны десять месяцев назад».
Я стараюсь рассуждать трезво – я же не Эдик, который вечно под хмельком. Оставлю на время смерть Харди. Подумаю об убийстве Мари. Многое указывает на то, что оно было совершенно неожиданно для самого преступника. Например, отсутствие заранее приготовленного орудия преступления. Хотя, это ещё не факт. Может же быть так, что некто давно задумал прикончить Мари, но ждал подходящего момента? Этот дьявол хладнокровно ждал, когда обстоятельства позволят нанести удар. И сегодня утром дождался. На первый взгляд неизвестный совершил импровизированное убийство, а на самом деле это было предумышленное преступление. А кто может позволить себе долго ждать? Только тот, кто всё время находится рядом с жертвой. К примеру, строгий отец ветреной дочери.
Чугунный звон за окнами отрывает меня от размышлений. Вот-вот Лиля прибежит, звать на ужин, а я ещё не поговорил с извращенцем. Значит, встречусь с ним после ужина. Едва успеваю принять решение, как Лиля заглядывает в мою горизонтальную дверь.
– Вадим, вы идёте в столовую?
Иду.
Вечером и без того тёмная столовая выглядит совсем мрачно. Эрих из экономии выключил электрический свет, поэтому, как сто лет назад, творческие личности сидят при стеариновых свечах. По камням стен и пола прыгают зловещие тени.
«Халло! – Халло! Хай! Сервус! Грюсс готт! Привет!»
Судя по аппетитному запаху, народ въедается в жаркое. Я присоединяюсь. Кокос уже вернулся в Замок и с чавканьем уплетает огромную порцию жаркого. А Бахмана-то нет! Одна Понтип сидит с ногами на стуле. Ноосферу никто не засоряет – ужинают молча. Внезапно гробовую тишину в столовой нарушает Кокос. Успев очистить полтарелки, он вдруг пронзительно кричит Лиле, которая хлопочет на кухне:
– А что это за мясо, фрау Ланг?!
Что за несносный тип! Все вздрагивают от неожиданности. Баклажан и Селина испуганно вскрикивают. Никс машинально втягивает голову в плечи. Почемутто роняет вилку под стол. Кельвин давится куском и натужно кашляет. Один Круглый Ын остаётся невозмутим. Я недовольно оглядываюсь на психованных баб. Разорались, дуры. Нервы и так у всех на пределе. Лиля появляется в дверях, устало сдувает в сторону прядку волос, упавшую на лицо.
– Не беспокойтесь. Это говядина.
Довольный Кокос с ещё большим усердием принимается уминать жаркое. Всем известно, что говядина с картофелем и специями укрепляет тело и поднимает настроение. Эдик наливает мне и себе по бокалу замкового вина. Я не отказываюсь. Вино и вправду отличное.
– Как ваше расследование, Вадим? – неожиданно спрашивает меня Эрих.
– Спасибо, потихонечку, – дипломатично отвечаю я, чокаясь с Эдиком.
– Уже есть какие-то подозреваемые?
Я многозначительно подмигиваю управляющему.
– Конечно.
– И кто это? – тут же интересуется Селина, наставив на меня свой острый нос.
– Пока это секрет. Ещё рано называть имена.
– Ну и когда же вы сможете сказать, кто из нас прикончил Харди и Мари? – насмешливо задает вопрос Кельвин.
– Надеюсь, что скоро, – уклончиво отвечаю я плешивому.
– Бросьте вы говорить о плохом! Давайте лучше выпьем, – предлагает Эдик. – Кто со мной? Селина? Урсула? Коллеги?
Кое-кто протягивает бокалы – в Германии не принято отказываться от халявы – но на самом старте пьянку прерывает Бахман, входящий в столовую.
– Добрый вечер, Никлас! – радостно приветствует Эрих маэстро. – Как хорошо, что ты опять с нами.
– Я тоже этому рад, – сдержанно отвечает Бахман другу. Он занимает своё место возле Понтип и достаёт трубку.
– Как всё прошло? – спрашивает Эрих.
Бахман пожимает плечами.
– Как тебе сказать? Сквортцоф бесчинствовал. Видимо, инспектор решил, что это я убил своего лучшего ученика и собственную дочь. Большей нелепости я и представить себе не могу.
– Невероятно! – возмущается Эрих. – Полиция хоть что-нибудь узнала о преступлениях?
– Сквортцоф сказал, что к ране в подмышке Харди подошел кинжал, который он обнаружил на фигуре рыцаря возле комнаты Мари.
Я усмехаюсь про себя. «Сквортцоф обнаружил! Как же!»
– Следов на кинжале нет, остались лишь микроскопические капли извести в резьбе рукоятки. Инспектор считает, что Харди был убит этим кинжалом. Затем кинжал был погружен в известь для уничтожения отпечатков пальцев и крови. И, наконец, кинжал был отмыт от извести, и возвращен на место.
Я про себя соглашаюсь со Сквортцофым. На этот раз наши версии совпадают во времени и пространстве.
– А про алебарду Сквортцоф ничего не говорил? – задаю Бахману вопрос на засыпку. В конце концов, детектив я или просто полетать захотел?
Теперь Бахман смотрит прямо на меня непонятным взглядом.
– На алебарде тоже найдены следы извести и больше ничего. Впрочем, у полиции есть успехи. Они нашли машину Харди.
– Вот, как? И где же? – оживляется Эрих.
– Его родстер стоял на заброшенной дороге в самой чаще Ведьминого леса. От Замка десять минут хода.
– Значит, совсем рядом с нами, – задумчиво произносит управляющий.
– Совсем рядом, – эхом повторяет Бахман. Он замечает, что Лиля ставит перед ним тарелку и отрицательно качает головой.
– Не нужно, моя дорогая. Я не голоден.
– Ты должен есть, Никлас, – настаивает Эрих. Понтип тоже трогательно складывает ладошки перед собой, умоляюще глядя на мужа, но маэстро только гуще окутывает себя клубами табачного дыма.
Печальный колокол за окном рекомендует нам заканчивать трапезу. Пора, мол, и честь знать. Один за другим сытые художники начинают расходиться.
«Чюсс! – Чюсс!»
На вечер у меня запланировано еще одно дельце, поэтому, попрощавшись со всеми, я выхожу в коридор, но не поднимаюсь к себе, а караулю чету Бахманов. А вот и маэстро с Понтип.
– Вы помните наш вчерашний уговор, герр Бахман?
С заметным нежеланием Бахман останавливается. Потом строго говорит крошечной супруге:
– Иди одна, дорогая. Мне нужно поговорить с герром писателем.
Понтип покорно уходит, часто оглядываясь на мужа. Не зря считают, что азиатские жёны самые послушные.
– В столовой извращенца уже нет, – говорю я. – Предлагаю навестить его в комнате.
Бахман молча кивает. Поднимаемся на третий этаж, туда, где живут мужчины из художественной студии. В тёмный, с затхлым воздухом коридор выходит несколько одинаковых дверей. Подходим к одной из них. Бахман знает, куда идти. Он резко стучит в дверь костяшками пальцев. Через пару мгновений дверь распахивается. В проёме сутулится, удивленно моргая близорукими глазами, плешивый Кельвин. Очков на нём нет. Консультант в одной рубашке, воротник расстёгнут, галстук-бабочка отсутствует. Сразу видно, что в Байроне после восьми часов вечера гостей не ждут.
– Можно к вам? – спрашивает Бахман.
Растерянный Кельвин делает приглашающий жест рукой. Мы входим. Оглядываюсь. Обстановка в комнате плешивого такая же спартанская, как и у Мари.
– Чем обязан?
Бахман не отвечает. Он смотрит на меня. Все ясно. Маэстро устраняется. Я понимаю: тонкая душевная организация. О’кей. Неприятный разговор начинаю сам:
– Мы хотим с вами поговорить, герр Рихтер.
– О чём же?
– Об одном вашем поступке.
– Каком поступке?
– Скажу прямо. Вчера вечером в помещении выставки вы совершили некий акт над портретом покойного Харди Курца. Очень хотелось бы знать, что сие действо означает?
– Какое ещё действо? – начинает горячиться Кельвин. – Я не понимаю, о чём идёт речь!
Плешивый хватает со стола очки и, в спешке немного криво, надевает их на нос. Теперь он может лучше видеть, с кем ругается.
– Вам напомнить? В Библии это действо называется, если не ошибаюсь, «грешить ононом», а в просторечии «дрочить»! Теперь вам понятно, герр консультант?
Брюзгливое лицо Кельвина покрывается красными пятнами. В гневе он кричит:
– Что вы такое несёте, герр писатель?! Вы решили меня оскорбить? Тогда придумайте что-нибудь поправдоподобнее! Доктор! Неужели вы верите этому бреду?
Бахман, наконец-то, тоже вставляет слово:
– Бесполезно отрицать, Кельвин. Я был там и всё видел.
Гнев плешивого онаниста внезапно испаряется. Кельвин опускает руки и всем весом плюхается на стул. Ноги не держат? Я продолжаю:
– Сейчас перед нами стоит выбор: или мы узнаём здесь, что заставило вас поступить с портретом зверски убиенного молодого человека таким оригинальным образом и, возможно, всё остается между нами, или вы нас разочаровываете, и мы сообщаем об этой некрасивой истории инспектору Сквортцофу. Пусть тогда полиция разбирается, если вы предпочитаете такой вариант.
– Пожалуйста, не нужно в полицию, – жалобно канючит дрожащим голосом Кельвин.
С удовлетворением смотрю на Бахмана. Всё, сдулся консультант! Не надолго хватило плешивому его наигранного негодования.
– Тогда сами расскажите.
Кельвин в смущении смотрит на нас, потом тихо произносит, запинаясь:
– Мне очень стыдно… Я и Харди… Мы… Есть вещи, которые многие люди не одобряют…
Даже Бахман не выдерживает.
– Перестаньте тянуть время, Кельвин! Что было у вас с Харди?
– Мы были любовниками.
Бахман недоверчиво вглядывается в лицо брюзги.
– Любовниками?! Кельвин! Я не могу в это поверить.
Плешивый устало выдавливает из себя:
– Это чистая правда. Мы регулярно встречались. Поэтому я и дал Харди денег, когда он попросил. Вы же знаете, доктор, что мой отец всю жизнь торговал произведениями искусства. Сейчас он отошел от дел, но у него остались связи, и это он организовал для Харди приглашение в Нью-Йорк.
Я удивляюсь:
– А зачем же вы так вчера?.. На портрет… Что это значит?
Кельвин вздыхает, прячет глаза.
– Просто сорвался. Как последний идиот разозлился на Харди.
– За что?
– За то, что он меня хотел бросить. Мы ведь ещё раньше крепко поссорились, когда я узнал, что Харди втайне от меня попросил отца помочь ему уехать в Америку. Я тогда понял – он просто доит меня, использует, а ведь я его по-настоящему любил. В отличие от меня, у Харди были большие амбиции. Он часто говорил, что должен пробиться на самый верх. Стать великим. А в Нашем Городке это сделать невозможно.
– Вы помирились?
– Да. Более-менее. Я даже дал ему денег, как он просил. Он клятвенно обещал вернуть, когда получит из Нью-Йорка.
Кельвин вытирает пальцами глаза за очками.
– А теперь Харди больше нет. Он все-таки оставил меня. Вот я и сорвался.
– Вы не знаете, кто мог желать Харди зла?
Лицо Кельвина перекашивает гримаса бешенства.
– Не знаю! Если бы знал, сам бы убил эту свинью! Найдите убийцу, герр Росс! Я вас прошу: найдите убийцу!
Больше здесь делать нечего и мы уходим.
В моей башне опять холодно. Включаю обогреватель, подхожу к окну. В ночном мраке видны далёкие огни города, разноцветное мерцание реклам, доносится рокот моторов. Наш Городок ещё не спит.
Вообще-то я не люблю странных людей – всяких там магов и ясновидящих, религиозных фанатиков и политических экстремистов, неформалов и представителей сексуальных меньшинств, ну и тому подобных феерических личностей, но, признаюсь, Кельвин меня тронул. Тоже ведь человеческая трагедия.
Тушу свет, укладываю себя в ледяную постель, как могу, расслабляю натруженное за долгий день тело. Комнату мягко освещает призрачный лунный свет. Он, как живое серебро, переливается на потемневших от времени стенах, потоком течёт по доскам пола. Вдруг я замираю. Мне боязно. Ну, вот! Так и знал. В самом тёмном углу на стуле горбится невесомая пугающая фигура. Черты лица не различимы, но я уверен – это Харди.
– Почему ты позволил мне умереть?
Начинается! Я ещё и виноват.
– Почему ты позволил мне умереть?!
– Отстань! Не все истории заканчиваются счастливым концом. Ты уже едешь в деревянном чемодане на тот свет, а у меня завтра новый трудный день. День рождения Ванесски. Нет времени дискутировать. Я должен хорошенько выспаться. Изыди и чюсс!
Глава 14
Весна. Март. Яркое воскресное утро. Я гуляю на террасе Замка. Глубоко вдыхаю чистый воздух, доброжелательно щурюсь на солнышко, слушаю весёлые голоса птиц. Их здесь так же много, как солдат перед войной. Подхожу к балюстраде, смотрю вниз на берег Майна. По распоряжению властей Замок закрыт для посетителей и двухэтажные туристические автобусы сначала как обычно заезжают на автостоянку, но, увидев грозное объявление, тут же разворачиваются и покидают запретное место.
Тёплый ветер мягко шелестит вечнозелёной листвой. Я удовлетворённо вздыхаю. Боже, как хорошо! Прошедшая зима выдалась суровой. По немецким меркам. На Рождество даже выпал снег. Пришлось надевать шапку и перчатки, чтобы во дворе вместе с Лукасом запускать в воздух петарды, фейерверки и прочую китайскую пиротехнику. Устраивать салют. Но теперь жестокие морозы до минус трёх давно в прошлом. Впереди нас ждёт лето. Я радуюсь этому вместе с флорой и фауной. Впрочем, я же сам часть фауны, а иногда и флоры. Дуб дубом, если говорить прямо.
Замковый колокол бодрым тренькаем созывает всех голодных в столовую. Хотя я и голоден, но на завтрак решаю не ходить. Всё равно с минуты на минуту за мной приедет Саша. Сегодня Федя устраивает у себя в саду гриль-парти в честь дня рождения дочери. Ванессе исполняется десять лет. Дата. Юбилей. И отличный повод для взрослых, чтобы вместе вкусно поесть и крепко выпить. Что же касается сквортцофского запрета покидать Замок без его разрешения, то я уже попросил полицая на входе, позвонить своему гигантскому шефу. Полицай – облегчённая версия Сквортцофа – оперативно связался с инспектором, доложил о моей просьбе и, получив «добро», молча мне кивнул: «Вали, мол». Так что, у меня здесь тоже всё схвачено.
Мобильник пытается разорвать мне карман и вырваться на волю. Это звонит Саша – он ждёт у ворот в нашем стареньком синем форде. Тащусь на выход из Замка.
– Халло!
– Халло!
Кроме Саши в машине сидит Катя. На её коленях серым клубочком свернулся «Иди, жри!» Услыхав наши приветствия, кот открывает один глаз. Наверное, я должен быть польщён таким вниманием августейшей особы. Но я проявляю, свойственное всем плебеям, неуважение к монарху.
– Халло, дармоед! Ещё хвост не отвалился?
«Иди, жри!» тут же закрывает глаз, делая вид, что мои слова к нему не относятся. Ну и ладно. Устраиваю себя возле Саши. Едем.
Садовое товарищество, в котором находится Федина дача, совсем небольшое. На дальней окраине Нашего Городка в строгом немецком порядке располагаются несколько десятков одинаковых одноэтажных домиков. Участки – четыре-пять соток. Вокруг домиков разбиты ухоженные клумбы с цветами, посажены декоративные кусты, плодовые деревья, из травы улыбаются глиняные гномики, вращают лопастями игрушечные мельницы, журчат крошечные водопады в бетонных чашах. Над крышами развеваются разноцветные флаги: американские, итальянские, хорватские, греческие, какие-то ещё. Летом на многих участках устанавливают надувные бассейны, батуты, качели для маленьких детей. Взрослые дети от тридцати и старше тоже с удовольствием качаются на качелях и прыгают на батутах, вопя от радости на все окрестности.
Оставляем форд на парковке перед чугунными воротами, проходим по песчаной дорожке к знакомому домику, входим в гостеприимно открытую калитку на участок. На веранде царит деловая суета. Федя возится с камином. Ему помогает Гена – сосед по саду. У круглого пластикового стола жёны обоих дачников – подтянутая Дженнифер и Люся, чья талия далеко выходит за пределы спортивных шароваров, – нанизывают куски мяса на шампуры. Юной именинницы не видно.
– Доброе утро, Германия! – весело приветствует нас Федя.
– Халло!
– А где Ванесска? – интересуется Катя, спуская на землю «Иди, жри!».
– Она с подружками в детском развлекательном парке, – отвечает Дженнифер вместо мужа. – Пусть там бесятся на аттракционах, а мы спокойно погрилим в саду.
– Тогда передавай Ванесске наши подарки.
Катя протягивает Дженнифер большую пёструю коробку, Саша – новенькую доску скейтборда и пышный букет цветов.
– Спасибо! Ванесса будет очень рада. Она давно уже просит скейтборд.
Саша принимается колоть топором деревянные чурки для камина. Федя и Гена устанавливают коктальницу – железный бочонок с крышкой. Женщины достают из сумки огромного сазана. Сегодня кроме мяса будет коктал. Кто не знает, коктал – казахстанское блюдо. Что-то типа рыбы горячего копчения.
Я сажаю себя в сторонке на лёгкий белый стульчик. Всё равно на гриле толку от меня мало. Вдруг «Иди, жри!» дугой выгибает спину и злобно шипит, прячась за Катины ноги.
– Что случилось, сына? Ты на кого хвост пружинишь? – спрашивает своего питомца Катя, тревожно оглядываясь.
Из полуоткрытой двери домика робко выглядывает ушастая собачья голова с грустными глазами. Крупный ирландский сеттер не решается подойти к нам из-за рассерженного кота. Я всегда задаю себе вопрос: почему у собак такой грустный взгляд? Возможно, Екклезиаст был прав, говоря: «В многой мудрости много печали». Что же собаки знают такое, отчего их взор навсегда утратил ликование?
– От блиндерский поезд! Это же наш Яволь! – оглушительно сообщает Люся. – Иди ко мне, мой мальчик! Не бойся!
У Люси есть один недостаток, сводящий к нулю все её очевидные достоинства. Она говорит. Нет, не так. Она ГАВАРИТ!!!
Катя снова берёт на руки «Иди, жри!» и уносит его за домик. Тогда, дружелюбно виляя хвостом, Яволь выходит на веранду. Сеттер подходит ко мне. Я протягиваю собаке руку. Яволь вежливо здоровается, ткнувшись холодным мокрым носом мне в ладонь. Глажу его за ухом. «Хороший мальчик, хороший!» Сеттер блаженно прикрывает глаза и улыбается, высунув до земли язык.
– Наверно, дорого держать собаку? – задаю я вопрос Гене. Люсю не трогаю, боюсь оглохнуть.
– Да, налог очень большой, – соглашается со мной Гена, выкладывая на решётку ломти мяса.
– А мы не ставим Яволя на учёт! – громогласно вмешивается Люся. – Соседи у нас хорошие – не сдают. Они сами тоже держат нелегальных пустолаек!
– Смотрите, узнают власти – мало не покажется, – предупреждает Саша.
Хотя Люся оставляет его слова без внимания, по-моему он прав. Есть время воровать яблоки, и есть время получать за это по заднице. Евангелие от Вадима.
Когда решётка заполняется мясом, сосисками, багетами, бананами её отправляют в камин. Тем временем женщины разжигают коктальницу.
– Обожаю коктал! – заявляет Федя. – Только рыбы здесь такой нет, как у нас на Иртыше.
– Куда уж Майну до Иртыша, – соглашается Катя, появляясь из-за угла.
– А где твой кот? – спрашивает её Дженнифер.
– Оставила на солнышке подремать. Там за домом хорошо.
Действительно, солнце начинает припекать. Я блаженствую. Залитая светом Федина дача – разительный контраст с мрачным промозглым Замком, наполненным жуткими тенями из прошлого и покойниками из настоящего.
– Казахстан, конечно, наша родина, но немцы должны жить в Германии, – говорит Федя и командует: – Садитесь за стол, друзья. Пикник на лоне природы начинается!
Садимся к столу. Пикник начинается. Федя разливает по рюмкам баварский энциан – шнапс, настоянный на корешках жёлтой горечавки. Выпиваем за здоровье Ванесски. Все морщатся. Шнапс оставляет во рту стойкий травяной привкус.
– Зато полезно для желудка! – недовольно замечает Федя, видя наши гримасы. – Это вам не казахстанская балбесовка!
– Федя! Раз пошла такая пляска по второй наливай шантре! – горланит Люся, запихивая в рот сразу целый кусок мяса.
Бурных протестов не слышно. Французский коньяк «Шантре» – горячо любимый всеми нами напиток. Источник богатырского здоровья и прекрасного настроения. Федя наполняет рюмки густым коричневым эликсиром. Не откладывая в долгий ящик, пьём коньяк за здоровье родителей именинницы.
– Вас, Вадим, АРГ ещё не отправило сквер осваивать? – проявляет ко мне интерес Люся.
– Нет, мне до пенсии, как до Сатурна, – отвечаю я. Лукавлю, конечно. На самом-то деле Сатурн гораздо дальше.
– Вам надо было поменять свидетельство о рождении с паспортом и в новых указать другую дату рождения, – назидательно произносит Люся. – Так сделали многие наши русаки перед выездом в Германию. Приехали сюда, сразу оформили пенсию, теперь наслаждаются жизнью. Подрабатывают, конечно, по-чёрному, втихаря то есть.
– А разве возможно подделать документы? – удивляется Катя.
– В России всё возможно. (Я забыл сказать, что Люся и Гена москвичи) Страна неограниченных возможностей, блиндерский поезд!
Дженнифер не понимает по-русски, поэтому лишь растерянно улыбается, слушая наш разговор. Яволь жалобно скулит под столом. Напоминает недогадливым хозяевам, что сеттеры тоже употребляют в пищу жареное мясо. Гена с недовольным ворчанием: «На, возьми, скотино волосатое!» бросает себе под ноги несколько кусочков шашлыка. Мясо сразу прекращает собачьи страдания, и из-под стола раздается счастливое чавканье.
На веранду важно вступает «Иди, жри!». Кот сонно жмурит глаза, но не может устоять перед вкусными запахами, кружащими голову. Он повелительно мяукает несколько раз – где, мол, моя королевская доля? Катя щедро накладывает в плошку целую горку жаркого и ставит перед своим любимцем. «Иди, жри!» сначала недоверчиво снимает пробу, потом принимается за еду всерьёз. Катя облегчённо вздыхает. «Ну, слава те господи! Кушает».
Федя снова наливает всем шантре. Чокаемся, «накатываем». Алкоголь струится по жилочкам, мягкий прохладный воздух не даёт вспотеть, пернатые дают концерт в нашу честь. Обалденно!
– А что там с нашим сазаном? – спохватывается Катя. – Надо бы проверить. Наверное, он уже готов.
Необъятная подобно степи Люся, вздымается с места, осторожно открывает крышку горячей коктальницы.
– Сочная! Смо то! Пора рыбку вынимать!
С помощью Кати и Дженнифер сазан ловко извлечён из коктальницы и уложен на большое блюдо. От рыбины поднимается аппетитно пахнущий пар. Федя радостно потирает руки.
– Ох, и люблю же я коктал! Аромат от него точно такой же, как в детстве. Помню, как-то раз, мы с отцом рыбачили на Иртыше…
Рассказывая, Федя не забывает наполнять рюмки, поэтому к концу длинной рыбацкой истории мы уже никакие. Люся умяла полдюжины шашлыков. Остальные тоже показали себя с лучшей стороны. От сазана остались хребет и голова.
– А что у вас за ядерная война с председателем садоводства? – спрашивает Федя соседей. Гена морщится, как после энциана. Люся пренебрежительно машет круглой рукой.
– Да какая там война? Я тебя умоляю, Федя! С этим карликом? Он же полтора метра ростом! И стар, как кусок берлинской стены!
Люся презрительно показывает ладонью высоту своего врага. По её оценке председатель не выше стола.
– Всё же из-за чего разгорелся конфликт?
– Да, ерунда! Просто герр Гросс повадился называть меня русской немкой. Какое он имеет право? Я просто немка! Не хуже него самого! Я предупредила, что если он ещё раз назовёт меня так, то я его тоже как-нибудь назову. Ну, этот дурак и решил насмерть обидеться.
– Что же он такой обидчивый? – удивляется Саша.
– Так он же шваб! Ищь бин швоб!3 – подражает Люся шипящему произношению швабов, – а они все вредные.
– Вы правы. Байронцы гораздо дружелюбнее, – соглашается Саша.
– Я слышала, что Сабина родила вам внучку? – переводит разговор на другое Катя.
Люсино широкое лицо расплывается в блаженной улыбке.
Читать бесплатно другие книги:
