Зона Посещения. Избиение младенцев Щёголев Александр

Она плюхнулась на колени, не жалея брючки с буквами «D» и «G», сделанными из стразиков. Dolce&Gabbana, не хухры-мухры.

– Умоляю вас! Там мой мальчик…

– Всего хорошего, – сказал ей папа равнодушно.

Он озирался с крайней озабоченностью. Я, кстати, тоже. Кругом были следы от пуль – в оградах, на электрических столбах. Кровища на асфальте – где-то пятна, а где-то и лужи. Соседские автомобили все продырявлены. И никого, вакуум.

– Будьте вы прокляты, эмигранты бесстыжие, кочевщики, грязные варвары…

Дама поднялась и пошла прочь, нетвердо ступая.

– Кто это? – спросил я.

– Миссис де Лосано, сестра какого-то туза из комендатуры. Ее оболтус в Зону шляется.

Ну и встреча! Вот, значит, какая у Зиг Хайля мамаша… На меня она не обратила внимания, но все равно стало не по себе. Просит моего папу разыскать своего великовозрастного ребенка, которого я же и убил… Было в этом что-то зловещее, мистическое. Знак.

– Ау, старейшина рода! – весело кликнул папа.

Ответа не было. Может, бабуля вышла куда? А потом отец что-то заметил…

– Стой здесь, – произнес он таким тоном, что не ослушаешься. – Если понадобишься, позову. – И прошел через калитку во двор.

Отсутствовал несколько минут. А вернулся почему-то со старой, выцветшей фотографией, на которой был запечатлен мой дедушка… Или кем мне приходится этот человек, отец отчима? Как его называть? Пусть так и будет – дедушка. Кирилл Панов, совсем еще молодой, незадолго до гибели.

Папа молча смотрел на фотографию, закаменев лицом. Потом сказал без выражения:

– Бабушки больше нет.

Я не сразу врубился. Где нет? Хотел броситься на участок – папа удержал. Я сильный, но не сравнить с ним. Он оттолкнул меня от калитки так, что я пролетел несколько ярдов и сел задницей на газон.

– Не нужно тебе это видеть.

Да что ж такое? За меня все решают, что мне нужно, а что не нужно! Что можно знать, а что рано…

– Сердечный приступ? Инсульт? «Скорую»?

– Убили ее, малыш… Лежит возле бани. Отстреливалась от мародеров, двоих застрелила, они тоже там, за клумбой. Трупы с дороги, я смотрю, увезли, а по участкам пока не ходили…

Мир заволокло пеленой. Это, наверное, слезы. В голове звенит. Я редко плачу и до сих пор не рыдал, не знал, что это такое – рыдать. Теперь знаю.

– Ну-ну-ну, – сказал папа, обнимая меня, прижимая к себе, такому широкому и надежному. – Сделаем так. Ты возвращаешься в гараж без меня, под крылышко своей Горгоны. Вы вместе уходите в Зону, пока этот проклятый город не разорвало на куски окончательно. Я вас потом найду, будь уверен. А мне нужно похоронить бабушку, кроме меня – некому. Рядом с дедушкой. Ты знаешь, что в Киеве есть улица Панова? Да, имени твоего деда. Ради его могилы она бросила родину. Теперь будут две могилы…

Я отстранился.

– Почему я не могу с тобой?

– Если взрослый, должен понять. Зона сейчас самое безопасное место, и я хочу эвакуировать единственного сына. Садись в машину и езжай.

– Насчет «сына». Кто мой биологический отец? Мать не раскалывается, хранит страшную тайну. Почему от меня это скрывают?

Вот главный вопрос и задан. Оказалось, это просто. Надо пережить смерть родного человека, ощутить, как уязвимы все, кого ты любишь, и детская неловкость рассыпается в прах.

Папа вытер мне лицо краем своей рубашки и просто ответил:

– Я.

– Что – ты?

– Я и есть биологический. Одновременно и отчим, и родной папа. Смешно, да?

– Оборжаться. – Меня заколотило. – Но почему?

– А чего тут сложного? Пятнадцать лет назад мы с твоей мамой прибыли из Чернобыля, еле унесли ноги от антимутантских погромов. Прыгнули через «Душевую» на заводе, проверенным путем, до того я здесь регулярно бывал. А мама была уже беременна, на последнем месяце, так что ее в Чернобыле жаждали пришибить. В общем, обожглись мы на молоке с этой беременностью и стали дуть на воду. Оказавшись в Хармонте, изобразили так, будто мы с ней не знакомы, якобы прибыли порознь. Выждали три года и стали мужем и женой перед Богом и людьми. Так и получилось, что ты как бы не мой сын, то есть не сын сталкера. Ради этого все и сделано. Что я сталкер, многие знали. Согласись, в итоге мы с мамой оказались правы…

Потерять бабушку, но приобрести настоящего отца. Да такого, который и без этих признаний тебе самый что ни на есть родной, которого ты всю сознательную жизнь любишь… Раздвоение какое-то у меня наступило. Разнесло по полюсам. Приподнятость вместе с опущенностью, нестерпимое горе с предельным счастьем. Как снова собраться в одно целое?

Папа иногда говорит: «Когда я работаю, мне хорошо. Когда мне плохо, я работаю». Иными словами, динамика побеждает статику. Так что к действию!

– Эту тачку я оставлю, а то тебе не на чем доехать до кладбища, – сказал я отцу. – Я подберу себе другую.

Похищение случилось, когда я завернул за угол, приметив хороший на вид «ровер». Из этого самого «ровера» выскочили двое, схватили меня под руки и впихнули в заднюю дверь. Папа ничего не заметил, да и что бы он сделал? Машина сразу поехала.

Просторный салон был плотно занавешен и вдобавок отделен от водителя пластиковой перегородкой. Здесь меня ждали. В придачу к злодеям, схватившим меня, еще двое. Один – в маске тахорга; сегодня это в моде – стесняться своего лица. Второй…

Мэтр Бодро, адвокат и папин компаньон.

Оба одеты в сталкерские комбинезоны.

Пока один из бандитов меня обыскивал, второй наблюдал, контролируя каждое мое движение. Очередные профи, студень им в глотку. Кольт, сигариллы, зажигалка, деньги, артефакт – добычу они сложили на откидной столик. Бодро гадливо, двумя пальцами, взял артефакт – словно червяка.

– Что это?

– Из отдела игрушек. Грабили универмаг, я поучаствовал.

Он пожал плечами и вернул «попрыгунчик» на столик. Раздраженно махнул пальцами своим подчиненным, идите, мол, идите. «Ровер» притормозил, и те перебрались в переднюю часть, разместившись за перегородкой.

По эту сторону стоял полумрак. В потолок было воткнуто под два десятка «булавок», и Бодро начал их неторопливо активировать, зажигая одну за другой. Очередной пижон, изумился я. Сколько ж их на Хармонт? И почему все концентрируются вокруг меня?

«Булавка» – очень распространенная штучка из Зоны, такая палочка с головкой на конце. Если плотно сжать головку, она светится. Излучение неяркое, но если собрать в кучу два десятка, то получится вполне годный светильник…

– Это чтобы вас не искушать, – объяснил мне Бодро. – Здесь нет никаких электрических или электронных приборов, на которые вы могли бы повлиять. Конечно, вы можете вывести из строя электронную начинку автомобиля, но тогда мы просто встанем у обочины, а для вас ничего не изменится.

Вот как! Это не пижонство, оказывается, а предусмотрительность. Эйнштейн номер два.

– Чего тянем? – подал голос второй. – Два укола, и все свободны.

Причем знакомый голос! Я напряг память, но ничего не выплыло. Понятно теперь, зачем ему маска: не хочет передо мной раскрываться. Это означает, что в их планы не входит завершить мою незадавшуюся короткую жизнь.

– Подождите со своей чрезвычайщиной, док. Я уверен в разумности молодого человека. Вы ведь разумны, Питер?

– В ограниченных пределах.

– А вот сейчас проверим. Есть абсолютно точные сведения, что вы похитили из «Детского сада» ценнейшую программу. Поскольку самого «Детского сада» больше не существует, то программа, получается, в единственном экземпляре. У вас. Начальная цена – двести тысяч гринбаков. Разрешаю торговаться. Может, двести пятьдесят?

– Миллион, – сказал я.

«Док» в маске при слове «миллион» непроизвольно дернулся. Он был явно против такой сделки. Но я понимал Бодро: делать инъекции аномалу – никакой гарантии успеха. Наоборот, есть риск все сломать, а значит, лучше сунуть монстру баксы в зубы, особенно если они казенные.

– Миллион… – расстроился он. – Это большая сумма, тем более для мальчика. Не попробуете подкорректировать?

Машина неслась с большой скоростью. Куда, было не видно, но, по моим ощущением, в сторону центрального КПП. Вскоре мы должны были вывернуть на дорогу, идущую вдоль Стены, то есть ехали примерно в ту сторону, куда мне надо.

Стремительно приближались звуки стрельбы, вот они уже совсем рядом. Оглушительно бахнуло – похоже на выстрел из подствольника… снова бахнуло – уже в ответ… В районе Стены шел бой.

– Не обращайте внимания на фон, – отмахнулся мэтр. – Взрыв «Детского сада» зацепил Предзонник, и здоровенный кусок Периметра разрушился. Оставшиеся в городе сталкеры пытаются этим воспользоваться, пробивая путь в Зону себе и семьям, а гарнизон не согласен отойти в сторонку. Так что насчет нейроиндукционной модели? Может, сойдемся на половине миллиона? Учтите также, что деньги мы платим только за эксклюзив. Нам нужна не копия, а именно единственный уцелевший экземпляр.

– Нам? – переспросил я.

– Разумеется, я посредник. Хотя на своем участке работы я, можно сказать, шеф.

Меня осенило. Бывают такие моменты, когда словно из ниоткуда приходит догадка. Это как пробой изоляции, как зависший комп, оттаявший внезапно и беспричинно.

Может, и не совсем беспричинно. Вопрос: откуда взялась начальная цена в двести тысяч? Эту сумму я назвал, когда делал предложение Сэндвичу, взяв ее с потолка. Странное совпадение. Были и другие наводящие мелочи…

– Шеф какой резидентуры? – уточнил я. – Китайской? Это ведь вам я таскал волоски в пакетиках, не правда ли?

– Фу, молодой человек, – расстроился Бодро. – Как пошло. Еще бы сказали – паук в центре шпионской паутины… Да, я хороший друг КНР, поддерживающий политику этой великой страны. Практически лицо официальное. И, кроме нашего с вами маленького дела, меня ждет чрезвычайно важная миссия, касающаяся спасения «детей сталкеров». Так что, когда мы покончим с первым пунктом переговоров, я буду просить вас немедленно свести меня с мистером Эбенштейном. А пока…

– Просто не люблю пиявок, – растолковал я ему элементарную вещь. – Присасывается такая дрянь к какому-нибудь незаурядному парню типа Макса Панова, выяснив, кем он был по молодости, и сосет потихоньку сталкерские секреты. Разве трудно убедить свое черное брюшко, что инфа про «Душевые» восстановит стратегическое равновесие.

– У вас литературный талант, молодой человек. Это мы излечим… Каким средством, док? – обратился Бодро к партнеру в маске. – Скополамином? Или у вас что-то поновее?

– Поновее, – ворчит тот, извлекая из кейса пенал со шприцами. – Быстро излечим.

Все-таки опасность обостряет восприятие и мобилизует ресурсы, помогая перескакивать на новые уровни. Тем, у кого есть способность к развитию. У меня она была, к счастью. Почему, собственно, я не могу действовать на артефакты Зоны, имеющие электрическую природу, подумал я, замедлив хаотическое мелькание своих мыслей. Например, на «булавки», чей свет создает моим врагам комфортные условия для насилия. Потому что смотришь на них глазами человека, пришла подсказка. А чьими же еще, удивился я. У тебя много глаз (новая подсказка). У тебя есть глаза снизу, сбоку, сверху, в близкой глубине, в дальней глубине… Тогда я проник в близкую глубину «булавок», оставаясь при этом где сидел. Это была обычная квазиорганика. Иннервация имитирована сверхпроводимыми нитями, фотохимический источник питания заменяет эпидермис, а заполненный люминофорами шарообразный вибратор выполняет функцию внешнего мышления. Достаточно перекрыть ключи в псевдонервных узлах, чтобы токи ринулись по нитям напрямую, а мышление всех собранных в единую систему организмов попало в резонанс…

Отдуваясь, я вернулся на место (мысленно, конечно). «Булавки» теперь мыслили синхронно, то есть пульсировали, стремительно наращивая интенсивность свечения. Бодро и «док» с непониманием смотрели на эту беззвучную цветомузыку. Я, наоборот, закрыл глаза. Длился концерт не более нескольких секунд, а потом вся инопланетная братия, украшавшая убогий потолок туземной повозки, дружно взорвалась.

Зрители завизжали. Не только от страха: из «булавок» на них что-то потекло, и это была не водичка. «Док» в панике сорвал с себя маску тахорга…

Когда я хватал с откидного столика «Джона-попрыгунчика», я успел посмотреть, кто ж это такой. Доктор Кейси, доверенное лицо майора Глиттера. То ли изощренный педофил, уволенный Эйнштейном, то ли глубоко законспирированный двойной агент. Или все вместе, ибо умение совмещать работу с удовольствием – высший пилотаж для профессионала.

Я быстро сориентировал артефакт и повернул нужный сегмент. Боялся, что прыжок на полном ходу из несущегося авто швырнет меня на асфальт, и без серьезных ссадин не обойдется. Ошибся. Инерции движения для «попрыгунчика» не существовало. Я встал посреди дороги, глядя на стремительно удаляющийся «ровер», и сделал им всем ручкой.

Лопата полулежал возле распахнутых ворот гараж, бессильно опираясь спиной о кирпичную стенку. Я посадил его вертикально.

– Что ж ты так поздно? – сказал он, с трудом открыв глаза. – Давно жду.

Он был ранен. Пули в оба бедра и под ключицей. Светлячок и Фаренгейт явно что-то сделали с ранами, иначе бы он, конечно, давно вырубился. Левая рука его, лежавшая словно отдельно от тела, стискивала пистолет; пальцы как прикипели к рукоятке, никакими силами не отодрать. Только сейчас я осознал, что Лопата, оказывается, левша.

Ярдах в десяти лежали в неестественных позах три тела в камуфляже.

– Где все? – спросил я.

– Все… – эхом откликнулся он. – Ну, иди посмотри.

В гараже было скользко от крови. Остро пахло соленым железом. Некоторых убили быстро, некоторых сначала избивали и только потом добили… Шептун, универсальный переводчик, на которого Натали так рассчитывала, держал в руке увесистую наковаленку: хотел швырнуть, но не успел. Грудь у него была разворочена – пулей калибром под дюйм, выпущенной из мощного штурмового карабина. Таким выстрелом автомобили останавливать… Экзальтированная девочка-ясновидящая, видевшая людей насквозь, лежала на спине, посеченная картечью. Раскинув ноги, будто ее насиловали. Никто ее, к счастью, не трогал, просто так получилось. Все ее восторги расползлись по полу вместе с красным веществом, цвет которого она воспринимала обонянием… Идиомоторного «телепата» зарезали. Наверное, он что-то ляпнул нападавшим, что-то обидное, иначе зачем бы им оставлять нож, воткнутый мальчику в рот… Головастик…

Эх, Головастик. Его убили, развлекаясь и куражась, выстрелом в темя, сверху вниз, пронзив большеголовое тельце насквозь.

Скарабей… Я смотрел на своего друга и пытался ненавидеть убийц, но не получалось. Пустота в душе. Скарабей сражался до конца, сумел укусить двух нападавших. Трупы врагов валялись тут же, страшно раздутые. Беличий яд, которым он воспользовался, это все-таки страшно. Ну а то, что с мальчиком потом сделали, лучше не описывать…

– Бо! – позвал я. – Можно вылезать!

Боа пряталась в смотровой яме под резиновым ковром, сплющенная в блин. Если не знаешь, ни за что не поймешь, что там кто-то есть. Непостижимо растянутого двухмерного ребенка трясло так, что волны гуляли. Платьице треснуло по всем координатам.

– Теперь все в порядке, скоро будем в безопасном месте, – пообещал я.

Как она возвращает себе объем, превращаясь в маленького человечка, я смотреть не стал, вышел на воздух.

– Девчонка просила меня покончить с собой, а я, боюсь, не смогу, – пожаловался Лопата. Он поднес ствол к своему виску, подержал и отпустил руку. – Не получится, парень… Поможешь?

Я не стал обращать внимания на этот бред.

– Где остальные?

– Ушли в Зону, – ответил он. – Эти суки только с детьми воюют. Когда мы на них выскочили, они сразу драпанули. Черт, буквально на несколько минут опоздали…

– Кто-нибудь еще пострадал?

– Никто. Меня не считаем. Меня вообще никогда не считаем.

– Откуда они узнали про гараж?

Лопата промолчал, да и спросил я больше у себя, чем у него. Эта загадка явно имела очень простой ответ… Как нашли это место?! Кто знал об убежище, кто мог предать или сознаться под пытками?

Паттерсон, отец Фаренгейта… Вероятность, конечно, есть. Но ведь среди нас был его сын, которого они с женой всю жизнь берегли и прятали. Зачем ему доносить? По собственной воле – исключено. А другими способами выйти на Паттерсона и выпытать информацию – не вижу путей-тропинок.

Больше никто не мог. Некому.

Они нашли автомобиль Эйнштейна, вспомнил я, майор Глиттер проговорился… Вспомнил и обмер. Записка от Горгоны, где она назначила мне встречу в гараже Паттерсона! Время даже указала: «3 PM». Бумажка осталась в кармане спецкомбинезона, забыл я ее вытащить… Я застонал.

– Что, парень, тоже стыдно? – откликнулся Лопата. – Вот-вот. Плохие из нас с тобой защитники. Правильно она меня бросила, недостоин я такой девушки…

– Но сначала-то был достоин? Когда шестнадцатилетнюю дурочку в постель затягивал.

– Что ты понимаешь, – выхаркнул он. – Кто кого затягивал! Думаешь, я ее? Чтоб я – сам! – с дочерью Ганса?! С дочерью шефа, человека, с которым мы столько… Э-э! Наваждение… Люблю я ее, парень. Сорок лет прожил, слов таких не знал. Она помогла мне понять, ласточка моя, показала мне самого себя. Хорошо хоть перед смертью могу себе не врать… Я тебе знаешь что скажу? Вот сижу я тут, подыхаю, и совсем не уверен, было ли у нас с ней хоть что-то, кроме обжиманий и шуточек. Эти пули как будто все хорошее вышибли из мозгов, страшное дело. Пытаюсь вспомнить – и не могу… Это же были лучшие дни в моей жизни! Провал какой-то… Что со мной, парень?

Я мог бы объяснить ему, что колоссальные дозы адреналина в сочетании с внутренними опиатами частично сняли с него заклятие, наложенное маленькой ведьмой. Что тяжелое ранение, вероятно, и вправду одно из немногих средств, которое может прочистить мозги и снять внушение, но не делаю этого. Мужчина еще что-то рассказывает – про игры, которые придумывала влюбленная в него Натали, про то, как они ночевали в каком-то волшебном гроте, про ее удивительную нежность, которую она маскирует грубостью и цинизмом, – а я понимаю: все это наведенные фантазии. Он до сих пор под контролем, он существует внутри яркой картины, нарисованной тонкими, незаметными штрихами. И лучшее тому доказательство, что даже мысли не допускает о примененном к нему внушении, ему просто в голову не приходит такой вариант, хотя прекрасно ведь осведомлен о способностях своей «возлюбленной»… Натали – прагматик, а не романтик. Так что нет у них никакой любовной связи, и не было никакого совращения!

Опять я раздвоился. Стою над трупами друзей – и испытываю ликование. Ничего не могу с собой поделать. Я чудовище…

Спрашиваю у Лопаты, что произошло в отеле, зачем он убил миссис Рихтер и зачем пытал? Натали попросила, ответил он. Попросила пытать? Нет, ей нужна была карта прохода к «Душевой-2». Но как раздобыть карту, если стерва не отдает? Вот и пришлось – проверенными средствами. Сама Натали на дело не пошла, эта женщина была ей настолько отвратительна, что девочка не захотела пачкаться. Он ее прекрасно понимает… А я понимаю, что Натали опасалась засады в отеле, и это объяснение куда более похоже на правду. Уходя, Лопата забрал «очки» как трофей.

– Посмотри в нагрудном кармане, – мотнул он головой. – Это я написал еще днем. По ее просьбе.

Я вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Там было признание в убийстве миссис Рихтер с описанием подробностей, о которых мог знать только убийца. О Натали, разумеется, ни слова. Мотив: личная неприязнь. Была ссора, гость получил пощечину, вызвавшую вспышку неконтролируемого гнева, в результате – изуродованный труп. Так Лопата представил дело. И подписался.

Бумажку я вернул ему в карман. Добавил туда же карту памяти с аудиозаписью разговора, состоявшегося между моим отцом и миссис Рихтер. Вот и нашлось применение этой фонограмме. Хоть и без видеоряда, запись была важной уликой: из нее становилось ясно, что Максим Панов не крал банковскую карту у миссис Рихтер, что клиентка добровольно передала ее частному сыщику в оплату текущих расходов.

Потом я снова зашел в гараж и, не глядя по сторонам, взял сумку с хардами ММП. Головастик заполнил их под завязку. То, что мы с малышом вынесли из «Детского сада», принадлежало не мне, а Эйнштейну, уберите ваш миллион, мистер Бодро.

Взял за руку Боа, все еще пребывавшую в некотором оцепенении, и пошел прочь, подальше от этого места.

– Ты куда? – окликнул меня Лопата.

– На заправку. К мистеру Паттерсону.

– Подожди. Натали просила тебе все рассказать. Заправка возле Стены принадлежит Носорогу. Через третьи руки, но ему. И строительная компания, которая заделывала пролом в Стене, тоже его…

Тяжко ему было говорить, но Лопата справился, отдав последние силы. Большой гангстерский босс связался в свое время с ремонтом Периметра – купил работяг, согласных рисковать сексуальной ориентацией, договорился с жабами, – с очень простой целью. Подземный ход под Стеной. Хочешь что-то скрыть – положи на виду. Автозаправку ставили одновременно с ремонтом Стены, чтобы замотивировать земляные работы. Без резервуаров, врытых в землю, бензоколонке не обойтись. Как и без противопожарного резервуара, обязательного по требованиям безопасности. Вот и появился один лишний резервуарчик с кессоном внутри, выводящим в подземный ход. Военные контролировали стройку кое-как, и отнорок, ведущий на ту сторону, сделать оказалось несложно. Спуск в секретный резервуар был через люк, спрятанный под ящиками с песком. Ящики снабжены колесами, легко откатываются…

А мистер Паттерсон, собственно, это доверенный человек Носорога, смотритель и ключник, о чем Натали была прекрасно осведомлена.

– Возьми карту тропы, – сказал мне Лопата. – В другом кармане. На той стороне, как выйдешь, будет спортивное поле с трибунами…

Смотрю карту. Да, сразу за Стеной – заброшенный стадион. Зона рассекает его надвое, Черта проходит по ближним трибунам. То есть часть стадиона еще Земля, а часть – уже нет. Выход из подземного хода устроили на нашей, человеческой стороне – в подтрибунных помещениях, в одной из раздевалок. В Зону попадаешь уже по поверхности. Все понятно.

– Спасибо, Эрик, – сказал я на прощание.

Лопата с трудом поднял пистолет:

– Поможешь?

– Я не убийца. В отличие от.

– Разве? – попытался он саркастически усмехнуться.

Я больше ничего ему не сказал, просто ушел. Сзади грянул выстрел. «Девчонка просила покончить с собой», – подумал я. Как не выполнить просьбу возлюбленной…

Теперь можно было и позвонить в полицию. Понятно, что полиция пребывала в коллективном отпуске, так что говорил я с автоответчиком. Назвался и доложил, мол, там-то и там-то обнаружил тело Эрика Мэдрилла, помощника мистера Ганса Рихтера, а при нем – собственноручно написанное признание в убийстве миссис Рихтер плюс аудиозапись, подтверждающая невиновность Максима Панова, частного детектива.

Автозаправка была ярдах в трехстах. Дойти до шоссе – и пересечь его.

На асфальтовом пустыре близ гаража несколько великовозрастных уродов по-прежнему играли в хот-степ. Лет по двадцать каждому, в зону риска не попали по возрасту, никому были не интересны. Истинные хардкорщики, мать их раком… И что-то лопнуло во мне. Выплеснулись ненависть и отчаяние, накопившиеся за двое суток сплошной нескончаемой беды. Столько горя, столько смертей… В общем, плохо помню, что дальше. Боа потом рассказала: я словно взорвался. Избил их всех в кровавую кашу, доволок каждого до сточной канавы и головой – в жидкое дерьмо, хотя там были парни выше меня на голову. Никому не дал сбежать самостоятельно.

Когда я вернулся, облизывая ссаженные костяшки пальцев, малышка Боа смеялась.

– Теперь можно и в Зону, – сказал я ей.