В тенетах суккуба Снежин Эдуард

XVIII

На работе я, славу богу, продолжал справляться с возложенными обязанностями, но начальство косилось, до него доходили слухи о моём образе жизни. Косилось не потому, что само было высоких моральных устоев или стремилось в жизни к каким-то великим целям, а от обычной зависти к тому, что я постоянно в кругу молодых девчонок, что свободно пью и весело живу, в то время, как им самим доставалось только изредка выпорхнуть из оболочки обыденной скучной жизни.

Потекли слухи, что у меня на квартире развратный притон. хотя никто не понимал, что вкладывается в этот смысл. На весь город прошумела демонстрация обнажённых тёлок.

Ещё со дня рождения Ларисы, соседка, выше этажом, подала жалобу в милицию на громкую музыку. Меня вызвали, я объяснил, что громкая музыка звучала в разрешённое время.

Участковый сказал, что с этим всё равно будет разбираться административная комиссия, но мы уезжали в отпуск, и я попросил отложить разбирательство до возвращения.

Однако, скрипучая машина «правосудия» замолола по своим привычным правилам, и, т. к. я не явился на комиссию, дело передали по месту работы.

С каким сладострастием, был бы повод! обсуждали меня на собрании отдела!

Под предлогом выяснения: в какое всё-таки время гремела музыка, и мой убелённый сединами начальник, и подчинённые мне женщины в возрасте под пятьдесят лет, все допытывались, кто же тусуется на моей квартире, с кем и как?

Я ушёл в глухую оборону и ничуть не удовлетворил их нездоровое любопытство. Меня лишили премии за квартал.

«В каждом из них дремлет нерастраченная за долгую жизнь сексуальная энергия», — думал я, — и сублимирует причудливым образом за счёт хотя бы частичного удовлетворения за чужой счёт».

Потом я возмутился.

«Собственно, по какому праву предприятие выступает в роли моего душеприказчика и наказывает за бытовые случаи, не имеющие отношения к производству»?

Вопрос являлся риторическим, я хорошо сознавал, что в стране, в которую карма поместила меня, никогда не знали и не признавали законов, защищающих права человека.

Но … если ты не за себя, то кто за тебя?

Я поинтересовался в административной комиссии: какой штраф взяли бы с меня в худшем случае, явись я туда вовремя? Оказалось в двадцать раз меньше суммы лишённой премии.

Тогда я обратился в конфликтную комиссию предприятия, возглавляемую, слава богу, продвинутым в законах чиновником и, что важнее, сочувствовавшему защите прав граждан. Большая редкость!

В результате пришлось моему начальнику срочно перераспределять премию — не платить же из своего кармана.

Я понимал, что этот протест обойдётся мне потом боком, но должен был самоутвердиться, чтобы не потерять уважение к самому себе. Не превратиться в безвольной рыхлый комок общей серой массы, с таким восторгом обсуждавшей мою личную жизнь.

Жизнь редко идёт навстречу исполнению всех твоих желаний, особенно, если ты залез не в свои сани.

Я просил тогда у жизни одно, дай бог, чтобы моя баламутная красавица не изменила мне в том слишком вольном круговороте жизни, который мы вели.

Однажды, сидели с ней в ресторане за столиком со случайной незнакомой парой.

Мужчина, как только дамы ушли вместе в туалет, откровенно заявил мне:

— Ты ещё таскаешь такую красотку по ресторанам? Да ей надо выколоть один глаз и не выпускать, всё равно, из дома!

— Сильно сказано! — отозвался я, — но мы не в Саудовской Аравии, и я не шейх.

— Ну, тогда будь готов ко всему!

А Лариса, обыкновенно с Мариной, часто шастала неизвестно где, особенно с тех пор, как мы снова порешили с ней ограничить потребление алкогольных напитков.

Как-то в выходной она вышла «без доклада» из дома и испарилась.

В поисках подруги, я позвонил Гелию, местному фотографу, старше меня, давно разведённому. Гелий, не смотря на возраст, был штатным бойфрендом Марины, у него постоянно находилось для неё хорошее вино.

— Знаешь, Вадик, — отвечал мне всегда любезный Гелий, — они появлялись, но ушли. Я что-то приболел, а девчонки хотели выпить.

— Не знаешь куда пошли?

— Знаю, к горбуну.

Горбуна я немного знал по работе. Инженер, примерно, в моём возрасте, жил один недалеко в однокомнатной квартире.

Злая судьба изуродовала его с детства, маленький и горбатый он смотрелся несчастным, но из контактов с ним я заключил, что у него добрый и отзывчивый характер.

Я пошёл к нему и там обнаружил Ларису и Марину, и ещё двух молодух, распивающих всё тот же модный бюракан, выставленный хозяином.

— Красиво жить не запретишь! — приветствовал я Павла.

— Проходи, проходи Вадик, — засуетился горбун, — Надя, принеси с кухни фужер, — обратился он к молодой, но уже заметно поблекшей блондинке, наверно, от порочных излишеств, она курила сигареты — одну за другой.

Надя с интересом взглянула на меня, что-то в её взгляде было таинственно притягательное, и я пропел в шутку:

— Ах, Надя, Наденька мне б за двугривенный — в любую сторону твоей души!

Надя улыбнулась и ушла в кухню. Лариса сразу насторожилась, что и было моей целью — задеть ревнивицу.

— А я вот один, а их много, — развёл руками Павел, — хорошо, что заскочил. Я там приготовил тебе осциллограф, но ты посиди!

Дело в том, что мне надо было дома настроить видак, у Павла был осциллограф, и как-то на работе договорились, что зайду за ним.

Но я-то припёрся с другой целью: в поисках Ларисы.

— Посидим, раз моя подруга здесь, — согласился я.

— Да? А кто тут твоя? — простодушно спросил Павел.

Лариса проявила реакцию и пересела ко мне на колени.

— Вот оно, что! Она у меня в первый раз, и знаешь, поразила.

— Да она всех поражает, красотка! — невежливо завели мы разговор в третьем лице о присутствующей даме.

— Красотка-то точно. Но здесь другая гносеология. Не в этом дело!

— В чём же? — решил я поддержать философские изыски Павла.

Я давно заметил, что физически ущербные люди, если не спиваются совсем, много рассуждают о жизни, о её смысле и становятся от этого мудрыми.

— Она другая, чем эти! — обвёл он рукой остальных девушек, и те, наверно, возмутились, если бы разговор шёл не о Ларисе. Удивительное дело, ни разу не видел, чтобы кто-то из её подруг пытался оспорить превосходство оторвы.

Подруги молчали, Лариса тоже, пиар работал на неё.

Павел выпил со мной с полстакана мадеры и возбуждённо, жестикулируя руками, начал резать правду-матку:

— Кто эти? Эти — блядво! Эти за стакан вина что хочешь, сделают!

— Не обижай девчонок. А то не будут тебе делать, — сдержал его я.

— Эти? — опять повторил горбун, — других найду! Да они не обидятся, привыкли ко мне. А твоя, твоя … богиня! — нашёл он, наконец, слово.

— Да ты меня первый раз видишь! — открыла Лариса рот.

— Первый. Но знаю.

— Пьяное признание в любви, вот что твои слова, — сказала девушка.

— Вот-вот! — ты сразу поняла, — признание, а им я не признавался, ты спроси.

Не знаю, куда бы завёл сей диспут, но тут постучался и вошёл в дверь парень, лет тридцати, с каким-то уж слишком тоскливым лицом.

— Ты опять здесь, Надя, — обратился он к поблёкшей блондинке, — пошли домой.

— Да ты садись, — пригласил Павел.

— Не буду пить чужое вино, — ответил парень, — а на своё денег нет.

Они ушли.

— Толяй три года отсидел за воровство, — сообщил Павел, — гордый, блин!

— А там только так, — сказала Лариса, — или гордый, или «Машка».

— Вот видишь, видишь! — опять начал Павел, — молодая, а всё понимает.

— Толю за зону выселяют, — сказала молчавшая до того незнакомая девушка, — Надя продаст квартиру и уедет с ним.

— Да где они жить будут?

— А там, на старой заимке за городом.

— Пусть их, — махнул рукой Павел, — Надька совсем, здесь разгулялась, пока он сидел.

— Ладно, пошли тоже, — потянул я Ларису, — дети по лавкам плачут!

— Бюракан возьмёшь ради субботы?

— Возьму.

— Тоды, кей.

— Я с вами! — вскочила Марина.

— Куда мы без тебя? — ехидно поддел я её.

Я забрал осциллограф и простился с Павлом. Он остался не один.

Когда вышли из дома, Лариса с гордостью взглянула на Марину, потом на меня:

— Видишь, я богиня. Тебе повезло.

— А ещё и ведьмочка, — щёлкнул я её по носику, весьма обрадованный тем, что нашёл гулящую.

— Но божественная, — подвигала она плечами.

Что говорить, все млели от неё с первого раза, и у меня тоже не было ни сил, ни желания вырваться от её гипноза, пусть всё катится, как есть, лишь бы была рядом!

XIX

— Включи «Европу», — попросила Марина. Я включил.

— А помнишь, Вадик, как мы пришли к тебе с Ларисой в первый раз? — спросила она, — как мы танцевали с тобой? Пойдём?

Блондинка прижималась ко мне, мы болтали с ней всякую чушь, Лариса ревниво смотрела на нас. Создавалась полная иллюзия, что продолжается тот первый день, как будто никуда они и не уходили.

Я думал, что сейчас закончится музыка, я сяду за стол, рядом с Ларисой, она пододвинет мне записку и там будет написано: «Я не шутила».

— Где записка? — спросил я у неё в шутку, когда сел.

— Вот.

Она на самом деле написала что-то на клочке бумаги, когда я развернул его, там было: «Я тебя люблю. Я не шучу».

Не сговариваясь, мы все трое устроили игру в дежавю.

С того дня прошло только два месяца, а казалось, пролетела вечность.

— Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, — изрёк я известную мудрость.

— Лариса, вам с Вадиком надо пожениться, — зажглась Марина.

— Но я не получила ещё такого предложения от него, — сказала девушка.

— А ты хочешь этого? — спросил я, как-то напряжённо.

— Это предложение?

— Считай, да.

— Я принимаю его.

Она протянула мне руку через стол, и я взял её в свою. Мы смотрели, не мигая, друг на друга, глаза Ларисы излучали тёплую нежность, а мне казалось, что вот оно — твоё Откровение в жизни, вот она твоя мадонна, время остановилось.

Марина радостно вскочила, сорвала со стенки копию картины Леонардо да Винчи и приказала:

— Встаньте на колени!

Мы глупо и счастливо улыбаясь, так и не выпустив рук друг друга, опустились перед ней.

— Благословляю вас, дети мои, — приложила блондинка картину к нашим лбам.

Обряд был шутовской, но я заметил слёзы в глазах Ларисы.

После того, как ушла Марина, мы легли, и наше соитие на этот раз было нежным и даже робким, мы боялись, что какое-нибудь неловкое движение или громкое слово разрушит состояние полного слияния душ.

Я проснулся посреди ночи, наверно потому, что выспался днём.

Милая девушка спала рядом на спине, я долго смотрел на её красивое, спокойное лицо.

«Значит, решили», — думал я. — «Отныне мы муж и жена».

Я осторожно, чтобы не разбудить свою мадонну, обнял горячее тело и прижался к нему.

Минут пять лежал я в состоянии полной прострации и блаженства. Моя душа обнимала и любила сейчас весь мир, всю Вселенную.

Я почувствовал, что вселенский разум соединился со мной, что я растворился в мириадах частиц единого поля смысла.

Тут я судорожно вздрогнул, из этого поля, вдруг, повеяло жуткой стужей, так что вмиг похолодела моя рука, обнимавшая тело девушки, а волосы встали дыбом.

А в мозгу отчётливо отпечаталась весть из будущего:

«ВЫ НЕ БУДЕТЕ С ЛАРИСОЙ ВМЕСТЕ».

Приговор был ясным и окончательным, без тени всякого сомнения.

Ноосферное поле, содержащее в себе всю информацию о жизни прошлой, настоящей и будущей, довело её до меня.

Нельзя передать словами, какой ужас сковал все мои члены, я не мог пошевелиться, и так, парализованный, незаметно забылся сном.

Никогда не сообщил я Ларисе или кому-либо о роковом послании, было выше моих сил обсуждать откровение с небес.

Прибежала зарёванная Светка.

— Он, он …

— Что случилось, Света? — строго спросила Лариса.

— Фаукат… он пьяный… таскал меня за ноги, вот даже все ногти сорвала! — показала она на самом деле кровоточащие и сломанные ногти с остатками серебристого маникюра, наверно девушка цеплялась ими за пол.

— Я еле сбежала, он грубо взял меня и отлучился в ванную!

— Вот скотина! — возмутился я, зная необузданный нрав татарина, хотя у нас лично с ним никогда не было стычек, — за что он тебя?

— Я шла с Сашкой, а тут он. Схватил и повёл к себе.

— А Сашка?

— Ничего. Застыл, как вкопанный.

Я не удивился этому. Сашка имел тормозной темперамент, и никогда не привязывался к девицам, с которыми спал.

— Ты спала с Сашкой? — спросила Лариса.

— Только раз, когда купались все, — всхлипнула Света.

— И, наверно, блядь, шла к нему в другой раз!

— Не знаю!

— Связалась, дура, сразу с двумя взрослыми мужиками, вот и получила!

Светка зашлась рыданиями.

— Да жалко мне тебя, жалко маленькую дурочку, — обняла её Лариса, садись, я тебе пальцы зелёнкой смажу.

Моя подруга раскрашивала ногти девушки в зелёный цвет, а я смотрел на длинные стройные ноги блондинки с заметными синяками на щиколотках, и в голову лезли порочные, полукриминальные мысли:

«Неплохо бы потаскать её за эти кегельные ножки, а потом»…

Тут, я обругал себя в душе за извращённое воображение, которое, почему-то, всегда возникало у меня при рассказах о изнасиловании девушек.

Но вспомнил изречение Монтеня из «Опытов»: «В мыслях своих мы гораздо более развратны, чем в поступках», — и успокоился.

XX

Позвонила Людмила:

— Куда пропал? В гости в лабораторию не приходишь, а напрашивался.

— Слушай, мы снова с Ларисой.

— Да ну! Честно, поздравляю!

— Заходи сама.

— Ой, зайду! А можно не одна?

— С кем?

— С Герой.

— Стали большими друзьями?

— Замуж выхожу.

— Вот видишь, говорил: ещё не вечер.

— А если сразу сейчас? У нас с Герой сегодня удачный эксперимент, придём с коньяком, обмоем.

— Конечно, какой вопрос!

Пара прискочила радостно возбуждённая, и мы сели пить коньяк.

Гера уставился на Ларису вожделенным взглядом, хоть раньше я знал его, как чокнутого работой и не обращавшего внимания на женщин.

Я шёпотом поддразнил Людмилу:

— Ненадёжный дружок у тебя!

Она расхохоталась и сказала, чтоб слышали все:

— Гера никуда от меня не денется! Я у него первая настоящая любовь!

Герман зарделся и улыбнулся смущённо. Собственно, у Людмилы было достаточно достоинств, чтобы удержать мужчину, я даже взгрустнул, малость, о потерянной женщине.

— Так с чем поздравить вас на работе?

— Гера изобрёл новый детектор волн, пусть сам расскажет.

— Ты знаешь, Вадим, чем мы занимаемся?

— Знаю, Людмила рассказывала. Я только удивляюсь, как это с помощью кирлиана увидеть душу? Он же фиксирует излучение только первых двух полевых оболочек: физической и эмоциональной, а душа начинается с третьей ментальной оболочки и дальше.

— А я знаю, что у ауры семь слоёв, как семь цветов радуги, — вступила в разговор Лариса, — у нас в колледже учат психологию по-современному.

— Ой, какая ты умная! — откровенно восхитилась Людмила, она прямо ела девушку глазами.

— Всё верно, — продолжил Герман, я мучился целый год, пока не сделал этот фазоаурометр, и сегодня, впервые, мы увидели такое, что дух захватывает! Вот, принёс фотографию.

Все прильнули к большой цветной распечатке.