Всполошный звон. Книга о Москве Нагибин Юрий

Рядом с ним в скромном трехэтажном здании XVIII века помещался первый московский почтамт, в левом корпусе можно проглянуть палаты XVII века.

Поскольку у россиян не было опыта почтовой службы, из Саксонии был выписан почтовый чиновник Вольфганг Пестель. От него пошла в России династия почтарей Пестелей, последним из которых был Иван Борисович, отец декабриста. Он ходил в друзьях у высокообразованного князя Андрея Вяземского, встречался у него с Николаем Карамзиным, поэтами Иваном Дмитриевым и Юрием Нелединским-Мелецким, которые ценили в нем остроумного и приятного собеседника, и в то же время занимался перлюстрацией писем, помогая московскому губернатору Прозоровскому собирать материал на просветителя Новикова. Вот какие узлы завязывает иной раз история!

Иван Пестель управлял уже тем большим Почтамтом, на месте которого находится нынешний Главпочтамт. Это здание построено архитектором Мунцем в 1912 году.

Почтамт — неотъемлемая часть моего детства. Он шефствовал над нашей школой, и мы ходили туда собирать бумажный утиль. В ту пору ощущался острый нехваток бумаги, торпедных катеров и дирижаблей, и я все свое пионерское детство собирал бумагоутиль, металлолом и средства на строительство катеров и воздушных кораблей.

Мы ходили на Почтамт в ранние утренние часы, в просторных тихих залах нежно шуршали ролики конвейеров, развозящих по этажам письма в конвертах, пакеты с красными сургучными печатями, кипы брошюр и газет. Утиль мы сдавали во дворе весовщику, он шмякал наши мешки на большие весы с гирями и вручал квитанцию.

Однажды я совершил подлог ради победы в соревновании пионерских звеньев. Мое звено безнадежно проиграло звену Карнеева, и я сдал в утиль два мешка свежих брошюр «Как разводить шампиньоны». Каким-то образом дело вскрылось. Я не вылетел из пионеротряда главным образом благодаря умелому заступничеству Коли Карнеева. Как легко я говорю теперь об этом, но как черно было мое отчаяние в те далекие годы! Воистину Господь Бог придумывает несчастья и неприятности, чтобы было о чем писать.

О. Мунц, Д. Новиков. Здание Почтамта на Мясницкой улице. 1912 г. (Фасад в духе средневекового романского зодчества оформлен братьями Л. А. и А. А. Весниными.) Фрагмент. Фото 1994 г.

Ходили мы сюда и по вечерам в столярную мастерскую. Мы сколачивали фанерные ящики для рационализаторских предложений рабочих и служащих Почтамта, выпиливали лобзиком карикатурные портреты прогульщиков, бузотеров и пьяниц. Помню, каким успехом пользовалось изображение четвертной бутылки со скрючившимся в ней красноносым гомункулусом. Сбоку шли фамилии главных пьяниц Почтамта. Вот так мы боролись с алкоголизмом на заре туманной юности. Странно, что опозоренные алкаши не устроили нам темную. Может, не заметили нашего плаката с пьяных глаз?..

Ф. Шехтель. Здание на Мясницкой улице, принадлежавшее Строгановскому училищу технического рисования. 1820-е гг. Фрагмент. Фото 1994 г.

Училище ведет историю от частной Школы рисования в отношении к искусствам и ремеслам, основанной в 1825 г. археологом и ценителем искусства графом С. Строгановым.

О домах, следующих за Почтамтом в направлении нашего движения, сообщает любопытные подробности Юрий Федосюк в своей насыщенной книге «Москва в кольце Садовых». Под № 24 значатся два больших корпуса, принадлежащих до революции Строгановскому училищу технического рисования. «Оба здания украшены цветными керамическими вставками, изготовленными студентами-строгановцами». В том, что ближе к Почтамту, в технической конторе инженера Тимаховича служил начинающий писатель Александр Куприн.

И. Барютин. Дом купца Мишина на Мясницкой улице. 1903 г. Фрагмент фасада. Фото 1994 г.

Промышленный подъем и быстрый рост населения вызвали в Москве нач. XX в. строительную горячку. В центральной части города стали возводиться дома для богатых купцов и фабрикантов, доходные жилые дома, торговые заведения, банки.

Дальше ничего особенно примечательного по этой стороне Мясницкой улицы нет. В доме под № 20 находилась строительная контора американца Бари, у которого работал выдающийся конструктор Шухов. Об огромном изобретательском таланте Владимира Григорьевича узнали лишь после революции, прежде он работал безымянно, его изобретения считались собственностью работодателя.

Дом. Д. Веневитинова в Кривоколенном переулке. Фрагмент. Фото 1994 г.

Здесь А. Пушкин 12 октября 1826 г. по возвращении из ссылки читал трагедию «Борис Годунов». Именно из Москвы поэт отправил декабристам свое знаменитое стихотворное послание «Во глубине сибирских руд…».

Обращает на себя внимание дом, построенный архитектором И. Барютиным для богатого купца Мишина со всевозможными модернистскими ухищрениями. С легкой руки миллионеров Морозовых московское купечество воспылало любовью к самому отчаянному модерну, но никому не удалось превзойти по безвкусию морозовский дом-ракушку на Воздвиженке.

Наиболее интересен дом № 8, красиво облицованный песчаником, его построил знаменитый Федор Шехтель для фабриканта Кузнецова, владельца Дулевского фарфорового завода. Юрий Федосюк справедливо замечает, что «это своего рода крепость, призванная свидетельствовать о прочности и несокрушимости фирмы».

Немало интересного можно найти в переулках, выходящих на Мясницкую. С угла Кривоколенного хорошо виден двухэтажный особняк с колоннами. Он принадлежал некогда семье Веневитиновых, находившейся в дальнем родстве с Пушкиным. На доме две гранитные мемориальные доски с бронзовыми барельефами. Одна из них сообщает, что в этом доме жил выдающийся русский поэт Дмитрий Владимирович Веневитинов, другая — что в этом доме Пушкин читал трагедию «Борис Годунов». Это было осенью 1826 года, когда Пушкина доставили в Москву из Михайловской ссылки прямо во дворец к Николаю I. Царь милостиво принял поэта и сказал, что отныне сам будет его цензором. В Москву Пушкин привез много «всякой всячины», в том числе недавно законченную трагедию «Борис Годунов», и согласился прочесть ее в доме своих родичей Веневитиновых.

П. Соколов. Портрет Дмитрия Веневитинова, бумага, акварель. 1827 г.

И. Киреевский писал о Д. В. Веневитинове (1805–1827): «Он создан был действовать сильно на просвещение своего Отечества, быть украшением его поэзии, может быть, создателем его философии».

Заходится сердце, когда стараешься представить себе воочию, в бытовой простоте, как это происходило. Вот ехал Пушкин — в карете, если кто одолжил, а скорей всего, на извозчике, неспешном московском ваньке, — и на коленях у него, в портфеле, лежала свежая рукопись «Бориса», почти никому еще не известная. В том числе его новому венчанному цензору. А Пушкин, единственный раз в жизни переживший удивленный восторг перед содеянным им (прыгал по комнате и кричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»), уже успокоился и вовсе не думал о предстоящем чтении, о том, как примут его трагедию. Он смотрел по сторонам, радовался новой встрече с Мясницкой после стольких лет разлуки, улыбался своим мыслям: все-таки он был свободен — наконец-то свободен! — осталось позади изгнание, и хотелось верить, что жизнь наладится, будет счастье, а с деревьев облетали последние желтые листья, и Пушкин радовался им: это его любимая пора, когда мысль и чувство без всякого усилия находят выражение в единственных словах.

В. Тропинин. Портрет Александра Пушкина. Холст, масло. 1827 г.

В метрической книге церкви Богоявления в Елохове записано: «Во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова у жильца его маэора Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр». В Москве прошли детские годы поэта, называвшего ее «святой родиной».

И пешком спешил из соседнего Большого Златоустинского худенький молодой Михаил Погодин, которому и в голову не приходило, что он будет маститым, знаменитым старцем с разляпым носом и столь жадным до денег, что удостоится от насмешника Щербины прозвища «московский бессребреник». Сейчас он молод, наивен, одухотворен и чужд всякой корысти. И, кажется, еще не переехал в Златоустинский…

А дома, волнуясь, ждут поэта юные братья Веневитиновы, и тот, кому дарована будет вечность, не знает, что жить ему осталось чуть больше года: он уйдет двадцатидвухлетним, съеденным чахоткой, этот гениально одаренный юноша. Волнуются и молодые поэты Степан Шевырев с Алексеем Хомяковым — через десять лет их откроет Пушкин в своем «Современнике» и скажет, что они «положительно талантливы». Он не упоминает третьего молодого в подборке — Федора Тютчева, тем как бы отказав ему в даровании. В первый и в последний раз поэтическое чутье откажет Пушкину.

Но вот Александр Сергеевич подъехал к дому, и, ничуть не озабоченный тем, какого седока вез, ванька жалостно попросил накинуть пятачок — овес-то ноне почем!.. И, погрозив ему пальцем с длиннющим ногтем, Пушкин добавил монетку из тощего кошелька.

Но довольно фантазировать, лучше дадим слово знатоку московской старины Льву Ястржембскому:

«Это было рано утром 12 октября. В доме Веневитиновых, дальних родственников Пушкина, собрались друзья поэта. Кроме братьев Веневитиновых, пришли литераторы Киреевские, Соболевский, Хомяков, историки Погодин и Шевырев, несколько студентов Московского университета. Все с нетерпением ждали Пушкина. Он приехал в 12 часов. С первых строк „Бориса Годунова“ слушатели затаили дыхание. „Какое действие произвело на нас это чтение — передать невозможно, — писал много лет спустя Погодин. — Мы собрались слушать Пушкина, воспитанные на стихах Ломоносова, Державина, Хераскова, Озерова, которых мы все знали наизусть… Вместо высокопарного языка богов мы услышали простую, ясную, обыкновенную и между тем поэтическую, увлекательную речь! Первые явления выслушали спокойно или, лучше сказать, в каком-то недоумении. Но чем дальше, тем ощущение усиливается… Кончилось чтение. Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления… Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь…“»

Чтение трагедии не прошло бесследно для поэта. Вскоре он получил строжайший выговор от своего нового «цензора»…

Напротив Кривоколенного находится улица Мархлевского, бывший Милютинский переулок. Когда-то шелковая мануфактура Милютина считалась одной из лучших в стране. Алексей Яковлевич Милютин был комнатным истопником (отсюда в его позднем дворянском гербе вьюшка), любимец Петра I и вышел в первые богачи своего времени. Самый известный после Милютина здешний житель — карточный игрок Нилус.

Улица не может гордиться своим Веневитиновым, не встретишь тут памятных досок. (Впрочем, в Милютинском увидел свет глава символистов Валерий Брюсов, но мемориальным стал другой дом — на Первой Мещанской.) А вот насчет другого Веневитинова все не так просто. Когда человек уходит в восемнадцать мальчишеских лет, трудно сказать, в кого бы он вырос. Мой младший друг, скуластый раскосый Оська, сын живописца, графика и оформителя Владимира Роскина, был редкостно даровит. Он оставил с десяток листов трагических рисунков. На всех присутствовал знак свастики. Фашизм пытал, терзал, уничтожал человеческую плоть. Шли в пике «юнкерсы». Падали бомбы на городские крыши. Перли вперед солдаты в рогатых касках, почти закрывающих лица, с прижатыми к брюху автоматами. Резиновые дубинки обрушивались на головы. Волосатый кулак ломал челюсть, крошил зубы. Задастые, с закатанными выше локтей рукавами, узколобые неандертальцы били, пытали, жгли, расстреливали. В пыточных застенках, за решеткой тюрем, за колючей проволокой лагерей в лужах крови умирали люди с нежно-скуластыми лицами и раскосыми глазами: ни одному из них смерть не могла навязать безобразной позы. На каком сильном чувстве творил шестнадцати-семнадцатилетний мальчик свою «Гернику»! И всюду убивали его — он словно провидел свою судьбу.

Он ненавидел жестокость, ему не уцелеть было в современном мире. Его убили на Северо-Западном фронте, когда он во время боя выносил из-под огня тяжело раненого товарища.

А еще он оставил альбом с фотографиями, который назвал «Московский дождь» — песню одиночества и надежды. По-моему, он снимал лучше знаменитого Александра Родченко, друга Маяковского и его отца. Во всяком случае, в его снимках больше человечности.

И еще он был замечательным актером: пластичным, музыкальным, с острым чувством юмора. Фашистская пуля убила сразу троих: художника, фотографа, артиста.

И еще один переулок выходит на Мясницкую — Фуркасовский. Свое название переулок получил по домовладельцу, французу Фуркасе, в XVIII веке. Был этот выдающийся человек то ли «паричным» мастером, то ли портным. Как легко у нас разделываются со старыми, заслуженными именами улиц и как бережно сохранили имя неведомого французского умельца давних лет! Я не против этого, помилуй Бог, хорошо, что осталось это смешное название, я за то, чтобы и с другими улицами поступали столь же бережно. К Мясницкой был нежно привязан Владимир Маяковский, много лет проживший у Мясницких ворот. Недаром он еще в 1921 году ратовал за скорейшее приведение в порядок сильно запущенной улицы — «Стихотворение о Мясницкой, о бабе и всероссийском масштабе».

Я знаю, что о многом не сказал. О филологической семинарии в Кривоколенном, учрежденной Новиковым и его сподвижником Иваном Шварцем, о том, что в Малом Златоустинском жил Матвей Казаков и держал при доме небольшую архитектурную школу, и о многом другом. Да ведь Москва неисчерпаема в каждом своем уголке, и разве охватить в одном очерке такой огромный мир, как Мясницкая!

Из Москвы на север

Если вы хотите поехать машиной из центра Москвы в Сергиев Посад, полюбоваться на Троице-Сергиеву лавру, вы наверняка начнете путь от Лубянской площади, затем поедете по той части Сретенки, которая носит название Большая Лубянка (параллельно тянется узенькая Малая Лубянская). Вы увидите справа Фуркасовский переулок, отмеченный по углам двумя мощными зданиями, возведенными И. Фоминым и А. Лангманом, слева мелькнет Кузнецкий мост, пересечете по краю маленькую площадь с памятником Вацлаву Воровскому, советскому полпреду, убитому в Швейцарии белогвардейцами, уловите за узором чугунной ограды красивейшее здание барочного стиля, перестроенное, как говорят, по проекту великого Растрелли в XVIII веке из палат XVII века. Дом вошел в историю: именно здесь жил московский генерал-губернатор граф Ростопчин, двусмысленно прославивший себя в пору наполеоновского нашествия — он объявился первым лубочным контрпропагандистом России. Слева вы приметите за деревьями не слишком рослый, но величественный храм — собор стоявшего здесь некогда Сретенского монастыря. Минуя Сретенские ворота, вы увидите памятник прекрасной статной женщины и едва ли узнаете в ней Надежду Константиновну Крупскую, носившую в партийной среде кличку Минога. Мимо бывшей церкви Успения, построенной жителями печатной слободы в исходе XVII века, вы въедете в ущелье старой Сретенской улицы. И вам покажется на миг, что вы оказались в Москве начала века: тесно прижались друг к дружке маленькие желтые дома о два-три этажа, множество лавчонок — магазинами не назовешь — самого разного назначения, и чуть ли не через каждые полтора метра направо и налево отходят переулки со старинными торгово-ремесленными названиями — Луков, Колокольников (здесь на Моторинском заводе отливали царь-колокол — одно из двух бесплодных кремлевских чудес), Просвирин, Печатников, Пушкарев… Ничего примечательного вы здесь не обнаружите, кроме церкви при выезде на Сухаревскую площадь. Церковь носит странное название Троицы в Листах.

Собор Владимирской. Богоматери Сретенского монастыря. 1679, 1706 гг. Фото 1980-х гг.

Монастырь основан в 1397 г. князем Василием I на Кучковом поле — месте встречи москвичами иконы Владимирской Богоматери. В 1552 г. у стен монастыря горожане приветствовали войско, возвращавшееся после взятия Казани.

Сытин так объясняет это: «…Жившие вблизи печатники в XVII–XVIII вв. кустарным способом изготовляли лубочные картинки, которые, как и гравюры, назывались тогда листами, и продавали их у церкви Троицы, увешивая ее ограду своими произведениями». Мило, не правда ли, как и всякое проявление пусть наивной, но незапланированной духовности. Нельзя не заметить, что возведение этой пригожей церкви в дали времен заняло куда меньше времени, нежели нынешняя реставрация. Настанет ли такой день, когда мы устыдимся своей нерасторопности, неумелости, неуклюжей медлительности и лежащего в основе всего равнодушия?

Церковь Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках. 1695 г.; трапезная и часовня 1898–1902 гг. Фото 1994 г.

С кон. XVI в. близ Сретенских ворот размещалась дворцовая Печатная слобода, в которой жили мастера Печатного двора — первой московской типографии в Китай-городе. Они и построили эту церковь на углу Сретенки и Рождественского бульвара.

Пересекая Сухаревскую площадь, вы, возможно, вспомните, что тут стояла когда-то любимица Москвы Сухарева башня. И вот вас принял широкий и прямой проспект Мира, вобравший в себя бывшую 1-ю Мещанскую и часть Ярославского шоссе. Промахнули его, оставили позади Рижский (прежде Виндавский) вокзал в привычном для Москвы теремном стиле, аллею Космонавтов с бюстами покорителей космоса, роскошную гостиницу «Космос», построенную французами, и самый знаменитый наряду с американской статуей Свободы монумент на свете — «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, затем старинный виадук по правую руку, и вы уже мчитесь по бывшим дачным местам, знакомым и родным до слезного спазма каждому старому москвичу: Лосинка, Перловская, Тайнинка (Мытищи всегда были промышленным городом), Тарасовка, Клязьма, Мамонтовка, Пушкино…

Вид Сретенки у Сухаревой башни. Фото кон. XIX в.

Слева — церковь Живоначальной Троицы, что в Листах. 1651–1661 гг. Название «Листы» объясняется тем, что печатники изготавливали лубочные картинки, именовавшиеся листами, и продавали их у церкви Живоначальной Троицы.

Дорога эта уходит не только в даль пространства, но и в глубь нашей истории, прорезая исконную Русь: Троице-Сергиево, Переславль-Залесский, Ростов Великий, Ярославль, Вологду, а на краю — Архангельск. Коли же свернешь вправо от Ростова, то через Борисоглебское прибудешь в Суздаль и Владимир.

Так же вот ездили на север и по собственной воле, и против нее наши предки. Этим путем шел славный богомаз Дионисий с сыновьями расписывать дальний Ферапонтов монастырь, этим путем везли мятежного протопопа Аввакума в пустозерскую ссылку и всесильного при царевне Софье временщика князя Голицына — в Каргополь. Когда-то дорога начиналась прямо от Проломных ворот в китайгородской стене, у Николы Старого. Лубянской площади не было в помине, дорога шла прямиком по слободам, а дальше пустынностью и деревнями. Обстроилась она в середине XVI столетия: длиннющая, узкая Сретенка начиналась от Китай-города и шла до нынешнего Садового кольца. Расчленили ее на Лубянскую и Сретенку в XIX веке и свели к нынешней невеликой протяженности.

А имя ей дала всенародная встреча в 1395 году чудотворной иконы Владимирской Богоматери, самой чтимой в православии, перенесенной из города Владимира в Москву в роковой для нашей земли час.

В 1380 году Дмитрий Донской разгромил на поле Куликовом темника и фактического правителя Золотой Орды Мамая, чем положил начало освобождению Руси от монголо-татарского ига и, по справедливому мнению Василия Ключевского, созданию Русского государства. Ибо тогда произошло осознание русскими людьми себя как некоего исторического единства, народа, нации. Но Золотой Орде понадобилось всего два года, чтобы оправиться от поражения и нанести по Москве — возглавию Руси, что уже успели понять сметливые ордынцы, — жестокий удар. Хан Тохтамыш разорил Москву, но не осел тут, прознав, что Дмитрий собирает рать на севере. Прямой сшибки с вожским и куликовским победителем ему не хотелось. Он сгинул так же внезапно, как появился. Но через тринадцать лет над Москвой нависла новая, куда худшая угроза, которую можно было сравнить разве что с нашествием Чингисхана.

Тимур (в Европе — Тамерлан), правитель созданного им громадного государства со столицей в Самарканде, непобедимый полководец, двинулся на Русь, по пути разгромив Тохтамыша и слизнув Золотую Орду. Молва о непобедимости, о счастливой звезде Железного хромца опережала его стремительное продвижение в глубь русской земли. Карамзин пишет: «…За семь лет до его восшествия на престол чагатайский, укрываясь в пустынях от неприятелей, он не имел в мире ничего, кроме одного тощего коня и дряхлого вельблюда; а чрез несколько лет сделался монархом двадцати шести держав в трех частях мира».

Тамерлан. Гравюра. XIX в.

Тамерлан, или Тимур (1336–1405) — среднеазиатский государственный деятель, полководец, эмир. Разгромил Золотую Орду. Совершал походы в Иран, Закавказье, Индию, Малую Азию и др.

Дмитрия Донского уже не было на свете, княжил его юный сын Василий, явивший себя достойным наследником великого отца. Он «велел немедленно собираться войску и сам принял начальство, в первый раз украсив юношеское чело свое шлемом бранным и напомнив москвитянам те незабвенные дни, когда Герой Донской ополчался на Мамая». И дальше пишет Карамзин: «Между тем все церкви московские были отверсты с утра до глубокой ночи. Народ лил слезы пред алтарями и постился. Митрополит учил его и вельмож христианским добродетелям, торжествующим в бедствиях. Но слабые трепетали. Желая успокоить граждан любезной ему столицы, великий князь писал к митрополиту из Коломны, чтобы он послал в Владимир за иконою Девы Марии, с коею Андрей Боголюбский переехал туда из Вышегорода и победил болгаров. Сие достопамятное пренесение славного в России образа из древней в ея новую столицу было зрелищем умилительным: бесчисленное множество людей на обеих сторонах дороги преклоняло колена, с усердием и слезами взывая: Матерь Божия! спаси землю русскую! Жители владимирские провождали икону с горестию: московские приняли с восхищением, как залог мира и благоденствия. Митрополит Киприан, епископы и все духовенство в ризах служебных, с крестами и кадилами; за ними Владимир Андреевич Храбрый, семейство великокняжеское, бояре и народ встретили святыню вне града на Кучкове поле, где ныне монастырь Сретенский; увидев оную вдали, пали ниц и в радостном предчувствии уже благодарили Небо. Поставили образ в соборном храме Успения и спокойнее ждали вестей от великого князя».

Владимирская Богоматерь, Дерево, темпера, позолота. Нач. XII в.

Эта икона, созданная константинопольским художником, стала одной из самых почитаемых на Руси. Среди всех произведений средневекового искусства икона выделяется особой эмоциональностью образов. Богоматерь ласкает сына, прижимающегося щекой к ее щеке. Это так называемое Умиление.

А вести были счастливые. В тот самый день, а именно 26 августа, когда московские жители встретили владимирскую икону, Тамерлан неведомо почему повернул свои полки и ушел из российских владений. Конечно, русская церковь стала торжественно праздновать день Сретения Богоматери, когда «милость Небесная спасла тогда Россию от ужаснейшего из всех завоевателей».

Карамзин дает весьма рациональное объяснение уходу Тамерлана. Конечно, тут дело не в божественной силе и не в том, что покоритель двадцати шести царств убоялся ополчения юного московского князя — он понял, что трудный поход в Россию, да еще в близости осени, не принесет ему тех выгод, которые может дать завоевание Индии, Сирии или Египта. И увел туда свою конницу.

Так или иначе, а в Москве появилась новая улица — Сретенка (Встретинка, Устретинка — называли ее по-разному, но смысл был один).

Описывая это знаменательное событие в жизни Москвы, да и всей Руси, Карамзин упоминает Кучково поле. Да, Сретенка проходила по земле полулегендарного боярина Кучки, чьи владения захватил князь Юрий Долгорукий и основал на них Москву.

Сретенка отстраивалась лениво, пока в XVI веке Василий III не поселил здесь вывезенных из Новгорода и Пскова жителей. Василий продолжал традиционную политику Москвы, направленную на ослабление богатого и вольнолюбивого Новгорода. Сытин и некоторые другие авторитеты считают, что название «Лубянка» пошло от новгородцев, была у них улица Лубяница. Но есть и другое мнение: происхождение названия «Лубянка» местное — от луба, которым крыли мелкие лавчонки.

Сретенка была торговой улицей по преимуществу с довольно неказистыми лавками и лавчонками, особенно тесно грудившимися возле Сретенских ворот. С XVIII века среди торговцев и ремесленников стали селиться и знатные люди. Это объяснялось тем, что Алексей Михайлович нередко ездил по Сретенке на богомолье; как и в случае с Маросейкой и Покровкой, знать тянулась за царским поездом. Давно уже не осталось и следа от усадеб Пожарского, Волконских, Хилковых, Голицыных, но до недавнего времени сохранялись палаты князей Хованских. Каменные дома появились лишь в XIX веке, тогда Сретенка обрела стройный вид, впрочем, это относится к той ее части, которая стала Лубянкой. Та же часть, что и ныне называется Сретенкой, особой казистостью никогда не отличалась.

Но признаться, я люблю эту Сретенку, сохранившую, как никакая другая улица, обличье старой Москвы. И чем так привлекательны низенькие, лишенные всяких украшений домишки? Конечно, веем старины, но есть в них и соразмерность, архитектурная грамотность, соответствие своему жизненному предназначению. Те, для кого они строились, не обладали крупным достатком, они требовали от жилища лишь надежности, удобства и уюта для серьезного и спокойного существования.

Усадьба Орлова-Денисова на Сретенке. XVIII в. Фото кон. 1890-х гг.

С кон. XVI в. Сретенка заселялась жителями слобод, а также знатью, о чем, в частности, свидетельствует запечатленная на этом снимке усадьба, в которой в кон. XIX в. размещалось Правление московского страхового от огня общества.

Русская история несколько раз избирала Сретенку ареной своего действия. Так было в древности, когда соборяне встречали Чудотворную. В пору так называемой «третьей смуты» — после свержения царя Василия Шуйского — Москва была захвачена поляками. В 1611 году вспыхнуло народное восстание в столице. На его подавление засевшие в Кремле поляки бросили крупные силы. Ожесточенная битва разыгралась на выходе из Китай-города, где захватчиков встретил князь Дмитрий Пожарский с пушкарями Пушечного двора. Отступив к своему владению, Пожарский укрепился в острожке и дрался, пока не «изнемог от жестоких ран». Верные люди умчали его в Троице-Сергиеву обитель. Но уже меньше чем через год залечивший раны князь возглавил созданное Мининым народное ополчение, разгромил врагов и положил конец Смутному времени.

Вид Сретенки от Лубянской площади. Фото 1994 г.

Когда-то на месте площади находилось урочище Лубянка, где в лубяных шалашах велась торговля. Отсюда происходит и название площади, а улица получила наименование от Сретенского монастыря.

В царствование тишайшего Алексея Михайловича на Сретенке произошли волнения, вылившиеся в знаменитый и трагический соляной бунт. Царь, как уже говорилось, ездил на богомолье по Сретенке. Однажды его поезд был остановлен толпой народа, вручившей царю челобитную с жалобой на чинимые царскими сановниками притеснения. Тишайший велел стрельцам плетями разогнать смутьянов (в России даже скорбная жалоба доведенного до отчаяния народа немедленно объявлялась смутой). Через недолгое время толпа вновь собралась и подала другую жалобу. Вновь пошли в ход плети, но тут долготерпеливый народ московский возмутился всерьез, и в царский возок полетели камни, палки, комья земли. И началась уже не смута, а настоящий бунт.

Был такой период моей жизни, когда Сретенка стала чуть ли не самой важной для меня улицей города. Летом 1935 года в Малеевке, писательском доме творчества, где я жил со своими родителями, мы познакомились с милой молодой женщиной Марией Чаусовой, билетершей театра-студии Юрия Завадского. Добрая душа, Мария обещала завалить нас контрамарками и свое обещание выполнила. Мать и отчим деликатно пользовались услужливостью Марии, я же с присущей мне в юности необузданностью стал чуть ли не каждый день ходить в театр, помещавшийся в полуподвале жилого дома по Головину переулку. «Ученика дьявола» Шоу я смотрел не меньше двадцати раз, «С любовью не шутят» Мюссе — столько же. «Волки и овцы» Островского — раз десять. «Школу неплательщиков» Вернейля — счет потерян. «Соперников» Шеридана всего пять раз, но не по своей вине, о чем ниже.

Златоустовский монастырь. XV в. Бумага, карандаш. 1-я пол. XIX в.

Впервые упоминается с 1412 г. В кон. XV в. Иван III построил церковь, а потом мужской монастырь, назвав его по имени своего ангела Иоанна Златоуста.

В середине тридцатых годов XX века в Москве было полно талантливых и совершенно не схожих между собой театров. Еще работал Всеволод Мейерхольд: замечательные спектакли ставил в Новом театре забытый теперь Каверин; высоко держал знамя Александр Таиров; удивительный импровизационный спектакль «Гримасы» с блистательным комиком Быковым шел на сцене театра «Семперанте» (театр играл в большой аудитории Политехнического музея, где и сцены почти что не было, зато были талант и дерзость). Николай Охлопков поставил «Аристократов»; возник и, к сожалению, слишком быстро погас острый и своеобразный «Театр обозрений»; прекрасные спектакли ставил в своем театре-студии Рубен Симонов; переживали расцвет МХАТ-2 и Театр имени Евг. Вахтангова; Алексей Дикий творил чудеса в театре со скучным названием «имени ВЦСПС». Спокойно подремывал Малый театр и вдруг взорвался остужевским «Отелло» и с ним же дал удивительного «Уриэля Акоста».

Но по мне, самым лучшим был крошечный театрик Завадского. Достаточно сказать, что там играли молодые Марецкая, Абдулов, Мордвинов и Плятт. И были превосходные артисты: Алексеева — партнерша Мордвинова, Мей, Фивейский, возможно, я кого-то запамятовал. «Школу неплательщиков» оформлял чудесный Александр Тышлер.

Самым большим моим потрясением был «Ученик дьявола». Умная, ироничная и вместе трогательная пьеса Шоу нашла своего режиссера и своих актеров. Великолепен был Мордвинов в роли Дика, ученика дьявола, — огненно рыж, белозуб, насмешлив и романтичен! А генерал Бергойн — Абдулов, сколько тонкости в иронически-пристальном взгляде, скептической улыбке, в каждой скупо отмеренной реплике; а трепетная Алексеева в роли жены пастора, ее непорочное сердце очнулось для огненного бунтаря и безобразника Дика! Сколько раз бывал я на этом спектакле, и случалось, актеры выходили на сцену усталые после долгого репетиционного дня, но они сразу обретали второе дыхание в любимом спектакле и всегда играли с удовольствием и подъемом. Как это прекрасно, когда театр оказывается праздником и для исполнителей, и для зрителей! А ныне праздник почти ушел из театра, как правило, актеры отбывают повинность на сцене, выполняют скучный, надоевший урок. И что за странная тайна: в то неблагополучное время, в преддверии апокалипсиса тридцать седьмого года, театры цвели, а ныне ничего не получается. Создали кучу новых театров, но нет там жемчужного зерна. Осип Мандельштам говорил: «…Всякий балет до известной степени крепостной». Неужели это относится и к драматическому театру и воздух свободы ему противопоказан?

Но судьба моего любимого театра все же оказалась печальной. Его сослали в Ростов-на-Дону. По личному распоряжению Корифея всего. Сперва хотели послать туда МХАТ-2, но художественный руководитель Берсенев заупрямился, театр площадно изругали и расформировали. Завадскому не захотелось такой участи для своего детища, он поехал, и я не смог пойти в шестой, седьмой и… надцатый раз на полюбившийся мне спектакль «Соперники». Иные актеры не поехали: Абдулов, Марецкая, Плятт, они перешли в театр Моссовета. Алексеева оказалась в каком-то воинском театре в Берлине. Кажется, Мордвинов тоже недолго задержался в Ростове-на-Дону. Завадский довольно долго пробыл там, поставил «Горе от ума» и сам сыграл Чацкого. Этот спектакль привозили в Москву, все было очень добротно и квалифицированно, но праздник погас. Не знаю, много ли выиграл Ростов-на-Дону, получив остатки чудесного театра, но Москва много потеряла. Впрочем, потери этим не ограничились. Один за другим были закрыты, точнее, разогнаны: театр Мейерхольда, Камерный, Новый, «Семперанте», «Театр обозрений», студия Симонова, театр Охлопкова. Все оставшееся было МХАТом, зашедшим в тупик.

Как и всегда, я пытался выяснить, кто из знаменитостей жил на улицах, о которых идет рассказ. Урожай оказался на редкость скуден. Улица Большая Лубянка дала приют в доме № 28 художнику Василию Пукиреву, автору одного из самых популярных полотен «Неравный брак». Сретенка отмечена местожительством скульптора Сергея Волнухина, создавшего памятник первопечатнику Ивану Федорову, а дом напротив (№ 16) принадлежал жене великого Павла Мочалова, лучшего Гамлета на русской сцене.

Есть замечательная картина не слишком уж много создавшего Алексея Саврасова (он столько раз копировал своих «Грачей», что для новых работ не оставалось времени) «Сухарева башня», написанная в 1879 году. Даже поверить трудно, что в пору, так приближенную к нам русской классикой, Москва являла подобную убогость: избушки под тесовыми заснеженными крышами, деревянный забор, голые по зиме, сиротливые деревья, опушенные снегом кусты и лишь у подножия невероятно высокой среди всеобщей малорослости башни двухэтажный каменный сарай. «А не Сретенка ли это? — подумал я, ориентируясь на фасад башни. — Похоже, что Сретенка, только взятая художником не спереди, а с тыла».

В моем детстве Сухарева башня была любимицей московских жителей. Лишь храм Христа Спасителя, построенный на лепту народную в память о павших в войне с Наполеоном, был любим горячее. Москвичи, как я уже говорил, придумали для Сухаревой башни ласковое прозвище: невеста Ивана Великого.

Возвел эту башню повелением царя Петра наш соотечественник Михаил Иванович Чоглоков. Необычная его фамилия возникла как прозвище: чеглок — птица из семейства соколиных. Этой почетной клички удостоился предок зодчего Иван Пружанин, выходец из белорусского городка Пружаны. Михаил Иванович был мастером на все руки: выдающийся архитектор, он не меньше преуспел в живописи — расписывал боевые знамена, писал фрески в царских палатах, а в покое царевича Алексея выводил «живописные письмена на полотне». Несколько загадочно звучит сообщение, что его посылали на двор адмирала Лефорта «для письма новозавоеванного города Шлиссенбурга».

Сухарева башня явилась первым гражданским сооружением в России подобного масштаба, до этого столь высоко возносились лишь церковные колокольни.

Из старых книг: «Благодаря меньшим размерам домов, очень выигрывали старинные памятники Москвы, не затертые кирпичными стенами, видимые издалека и не кажущиеся по своим размерам игрушками или архитектурными моделями. Многие церкви, кремлевские башни, Иван Великий, храм Христа Спасителя, Сухаревская башня господствовали над городом, были видны из многих мест».

Дав ей имя Сухарева, Петр увековечил память о полковнике стрелецкого полка Лаврентии Сухареве, сохранившем во время бунта стрельцов верность юному царю. Предупрежденный Сухаревым о смертельной опасности, Петр успел скрыться под защиту троице-сергиевых стен.

Петр первым из русских государственных деятелей глубоко постиг значение морей, а следовательно, и флота для России. Он говорил: «Если страна имеет армию, она имеет одну руку, а если имеет флот, она имеет две руки». В Сухаревой башне разместилась первая навигацкая школа, во главе которой был поставлен знаменитый Яков Брюс, которого московский народ за великую ученость считал магом и чародеем. Познания Брюса были обширны: он наблюдал с верхотуры Сухаревой башни за движением небесных светил, возглавлял Берг- и Мануфактур-коллегии, никто не мог поспорить с ним в знании артиллерийского дела, пушки Брюса сказали свое решающее слово в Полтавской битве; возглавив печатное дело, он составил первый гражданский календарь, под его надзором овладевало сухопутное российское юношество мореходной наукой. Палаты Брюса находились поблизости, в начале 1-й Мещанской улицы.

Торг на Большой Сухаревской площади. Фото 1920-х гг.

Сухаревский рынок возник в кон. XVIII в. как место торговли съестными припасами. Позже на нем продавали изделия прикладного искусства, картины, скульптуры. В XIX в. он стал одним из центров букинистической торговли.

Архитектор-художник П. Рагулин писал: «Сухарева башня сыграла огромную роль в укреплении военной и экономической мощи России. Первые пятьсот семнадцать человек разных специальностей из закончивших школу были направлены Петром на Неву, на Балтийское море с Кронштадтом, который во время войны отражал нападение шведского флота. Именем Алексея Чирикова, выходца из этой навигацкой школы, названы остров в заливе Аляска и мыс на острове Атту в Тихом океане. Его экспедицией были открыты берега Америки».

М. Чоглоков. Сухарева башня. 1692–1695, 1698–1701 гг. Фото нач. XX в.

Башня служила «полковой избой» для стрельцов полковника Л. Сухарева. Находилась на Садовом кольце, при пересечении его с улицей Сретенкой, являясь Сретенскими воротами Земляного города.

С 1828 года, с подводом Мытищинского водопровода, Сухарева башня стала водонапорной. Она поила город «сладкой» мытищинской водой, которую москвичи предпочитали рублевской.

В более позднее время Сухарева башня прославилась и другим: возле нее раскинулся обширный Сухаревский торг. Вот как описывает дореволюционную Сухаревку бытописатель старой Москвы Г. Василич:

«На Сухаревке функционирует масса профессий, дающих красочную картину московского быта. Очень оригинальны торговцы готового платья вразнос. Обычно торгуют или брюками, или фуражками. Нагрузившись большой партией товара, ходячий „магазин готового платья“ расхаживает по всей площади, захаживая в чайные, пивные и трактиры. Примерка, если она требуется, совершается тут же, где-нибудь в укромном уголке. Обращение с покупателем и продавцом самое непринужденное: для убедительности обругать покупателя, поставить ему на вид в крепких выражениях, как ничтожен он, не понимающий истинных качеств предлагаемого товара, вполне можно.

На Сухаревке, как и на всех удаленных от центра площадях, где наблюдается скопление бедного люда, функционируют бродячие чинильщики сапог. Подозвав такого мастера, вооруженного всем требующимся инструментом и меланхолически бродящего, заказчик садится на тумбу и снимает сапог. Мастер осматривает, начинается торг, и, если достигнуто соглашение, тут же производится спешная чинка.

По Сухаревке в изобилии разгуливают торговцы съестными припасами — пирожками, блинами, всякими подозрительными сладостями. Кроме своего прямого дела, они занимаются азартными играми, отчасти представляющими примитивную форму рулетки, отчасти основанными на ловком фокусе. Московская рулетка устраивается так: деревянная доска делится на 5–10 нумерованных квадратиков. На квадратики делаются ставки, затем пускается кубарь. Выигрывает поле, на котором остановился кубарь. Выигравший получает втрое против своей ставки, и все остальное идет в пользу хозяина рулетки. Другие простонародные азартные игры основаны исключительно на ловкости рук. Берется связанный в кольцо шнур: предприниматель быстро и хитро складывает его петлей. Игра идет на заклад, иногда на несколько рублей: если играющий поставил палец так, что попадет внутрь кольца, то он выигрывает; если кольцо сдергивается, он проиграл. Или быстро разбрасываются три карты: нужно угадать, которая из них фигура. Задача не трудная, но, благодаря каким-то ловким маневрам игроков, почти никогда не удается угадать верно.

Обыкновенно организаторы таких игр держатся целой компанией. Один ведет игру, другие вмешиваются в публику, подогревают ее интерес удачными фиктивными ставками, крупными выигрышами и всеми мерами способствуют видам играющего. При приближении полиции рулетка мгновенно превращается в лоток с пирожками.

Сухаревский торг с годами не падает, но, наоборот, процветает. Особенную оживленность приобрел он за последние годы, с запрещением праздничной торговли, когда для лиц, занятых в будни, единственной возможностью совершать покупки стали воскресные торги».

Я хорошо помню Сухаревские торжища, особенно оживленные в Вербный день. С веточками вербы приходила в московские дома весна. Как грустно обделена добрыми традициями наша сегодняшняя жизнь… а жульнические и азартные игры, описанные у Василича, мощно возродились на Тишинском рынке в дни войны: и рулетка, и веревочка, и три карты. Безмерно было отчаяние тишинских Германнов, подобно пушкинскому герою погубленных тремя картами.

Но конечно, Сухарева башня пленяла образованную Москву не рынком у своего подножия, а строгой красотой облика, мощью и легкостью, скупой точностью линий при богатстве барочной деталировки. И прекрасно было ее цветовое решение: сочетание красных стен с белой пеной декорума.

Москвичи тяжело переживали утрату Сухаревой башни, снесенной в 1934 году, но, по тогдашнему обыкновению, громко чувств своих не выражали. Считалось, что сделано это для блага города, чтобы облегчить движение транспорта. Нет такого города в Европе, где не существовало бы транспортных проблем, но нигде исторические памятники не приносятся в жертву автомобилям. В свое время существовал проект восстановления башни, над которым работал крупнейший зодчий И. А. Фомин, чья мастерская находилась неподалеку от Сухаревской площади, на проспекте Мира, в доме, где некогда жил Валерий Брюсов. Но ничего из этого не вышло.

Не так давно Москва была взволнована известием, что появился новый проект восстановления Сухаревой башни, правда не на старом месте, а напротив института им. Склифосовского, в стороне от магистрали. Мучительная транспортная проблема отпадала сама собой: не нужно строить дорогостоящих тоннелей, башня не будет мешать бесконечному потоку машин, движущемуся по Садовой.

Одна любопытная подробность: авторам проекта, строителю П. М. Мягкову и архитектору П. Н. Рагулину, было вместе сто семьдесят два года. Когда я познакомился со старшим из них, девяностодвухлетним Мягковым, и поразился его свежему, бодрому виду (а за плечами уже был год изнурительной борьбы за проект), он сказал, что лишь недавно прекратил зимние купания в Останкинском пруду.

Сухарева башня в 1850-е гг. Литография. 2-я пол. XIX в.

После ликвидации стрелецкого войска палаты были переданы Школе навигационных и математических наук — первому в России высшему светскому учебному заведению. В здании Сухаревой башни с 1693 г. находилась часовня Иверской Божией Матери.

Проект был опубликован, его дружно поддержали такие разные люди, как архитектор Михаил Посохин, космонавт Виталий Севастьянов, поэт Андрей Вознесенский, кинорежиссер Сергей Герасимов, а главное — тысячи москвичей, возликовавших, что вернется легендарная московская красавица. Нашелся и подрядчик — Министерство морского флота. Предполагалось, что башня, некогда приютившая навигацкую школу, станет музеем морской славы нашей родины. Казалось, все идет к счастливому завершению, но вмешалось ГлавАПУ и объявило открытый конкурс на восстановление Сухаревой башни. Я входил в жюри и был свидетелем того, как провалили проект Мягкова и Рагулина. Сделано это было безукоризненно по форме: старцам дали вторую премию, а приняли к осуществлению проект, предусматривавший восстановление башни на старом месте. Вроде бы все правильно. Да кроме одного: приступить к строительству башни можно будет не раньше чем через четверть века. Именно такое время нужно, чтобы решить транспортные проблемы на перекрестке, где стояла и якобы опять станет башня. «А вы уверены, что через двадцать пять лет окажется нужда в Сухаревой башне? — спросил я ведущего заседание. — Сейчас ее судьба всех волнует, а в том таинственном будущем?» — «Мы оптимисты!» — прозвучал усмешливый ответ. А когда мы расходились, председательствующий взял меня за локоть и отвел в сторону: «Неужели вы серьезно думаете, что мы способны поднять такую махину? У нас нет нужных материалов, у нас нет квалифицированных каменщиков, штукатуров, лепщиков. У нас ничего нет». — «А через двадцать пять лет появятся?» — «Нет, конечно, но и нас с вами не будет, так что это не наша проблема».

Через две недели после опубликования результатов конкурса П. М. Мягков скончался. Не выдержало старое сердце, жившее только надеждой…

В. Баженов. Дом Л. Долгова на Первой Мещанской улице. 1770 г.; перестроен в 1838 г. Фото 1994 г.

Памятник архитектуры классицизма. Название улицы происходит от Мещанской слободы, возникшей в кон. XVIII в.

За Сухаревской площадью путь на север проходит по проспекту Мира — некогда Первой Мещанской. Мещанские улицы — их было четыре — это целый мир, требующий отдельного рассказа. В название не вкладывалось уничижительного смысла. Мещанами — горожанами — называли переселенцев из белорусских городов, захваченных Польшей и возвращенных России при Алексее Михайловиче.

Первая Мещанская — благообразная, широкая, прямая улица, застроена по большей части современными зданиями, но встречаются и старые постройки, в том числе любопытные здания последних десятилетий прошлого века, принадлежавшие известным московским богачам — купцам и предпринимателям. Строили их модные тогда архитекторы — Ф. Шехтель, Р. Клейн, В. Чагин. Последним построен дом № 30, стилизованный под скандинавскую архитектуру. Здесь жил перед кончиной глава русских символистов Валерий Брюсов. Почти вся литературная Москва перебывала у Брюсова, захаживал и Алексей Максимович Горький, чтивший в Брюсове не только поэта, но и общественного деятеля.

В духе классицизма возвел дом для чаеторговца Перлова (под № 5) архитектор Роман Клейн. Мы уже рассказывали в очерке, посвященном Мясницкой, о соперничестве двух богатейших купцов Перловых: кому принимать посланца великой чайной державы — Китая — регента Ли Хунг-Чанга, ехавшего в Москву на коронацию Николая II. Победил Перлов с Первой Мещанской, хотя его соперник с Мясницкой перестроил свой дом и магазин с помощью того же Клейна в китайском духе.

Рядом стоит весьма претенциозное, эклектичное здание — смесь ренессанса с псевдорусским стилем (архитектор В. Загорский), — но оно примечательно тем, что кариатиды выполнены великим Сергеем Коненковым, тогда еще учеником школы живописи и ваяния.

Есть и здание — дом Л. Долгова, — в котором проглядывает рука Василия Баженова, — № 16.

Когда-то главной достопримечательностью Первой Мещанской был Ботанический сад, заложенный Петром I в 1706 году. Сначала тут находился так называемый Аптекарский огород с лекарственными травами. Петр I, для которого жизнь была сплошным субботником, своими руками посадил лиственницу, дожившую до наших дней. За последнее я, впрочем, не ручаюсь. Ныне этот Ботанический сад — филиал главного, находящегося в Останкине. Здесь собрано несколько тысяч образцов растительного мира, представляющих флору не только нашей страны, но и обеих Америк, Африки, Азии и Австралии.

Трижды в свои юные годы ходил я в Ботанический сад, и каждый раз это было связано с цветением дивной водяной лилии виктория-регия, которая цвела раз в четыре года. Возможно, это и легенда, но мы в нее свято верили. Гигантская кувшинка покоилась посреди водоема в окружении плоских листьев с вертикально загнутыми краями; каждый лист имел в поперечнике от полутора до двух метров и мог выдержать тяжесть до пятидесяти килограммов.

Белая, с золотой сердцевиной южноамериканская красавица осталась для меня одним из бесценных чудес моего детства.

Басманные улицы

Так они когда-то назывались: Старая и Новая Басманная. Старая и впрямь была старше, она возникла вместе с Государевой дорогой в цареву вотчину Покровское, позже — в Преображенский дворец и была по существу продолжением Покровки. Новая Басманная идет от Красных ворот к Старой Басманной. Но возникла улица раньше, чем московские купцы поставили Красные ворота в честь восшествия на престол дочери Петра Великого Елизаветы и освобождения от кошмара бироновщины.

Относительно местности, где находятся обе улицы, историк Москвы Забелин писал: «Все знатные фамилии по необходимости селились в соседстве дворца (бывшего в Немецкой слободе при Петре Великом), или в Немецкой слободе, или на пути к Яузе, по улицам Мясницкой, Покровке, Старой и Новой Басманным, на Разгуляе, на Гороховом поле и проч. Оттого, м. б., ни в одном квартале Москвы вы не заметите в постройках такого барского характера, который виден здесь почти на каждом шагу. Огромные каменные дома с широкими дворами, неизмеримыми садами и прудами и т. п., поступившие теперь или под учебные, другие заведения, или в руки купечества, до сих пор еще остаются красноречивым свидетельством прежнего барского широкого житья, прежнего цветущего состояния этой московской местности, ныне безмолвной, подобно другим удаленным местам…»

Приведенное высказывание справедливо для времени Забелина, но никак не соответствует нынешнему состоянию Басманных улиц, да и всех прилегающих. Это оживленный, людный район, живущий кипучей, многообразной жизнью. Здесь всевозможные учреждения, учебные заведения, исследовательские институты, много магазинов, есть и «увеселительные заведения», как говорили в старину: Сад имени Н. Э. Баумана, Театр имени Н. В. Гоголя, кукольный театр. А по церковным праздникам толпы народа стекаются к патриаршему Богоявленскому собору[6].

Я с детства считал, что своими названиями улицы обязаны печально знаменитым сподвижникам Грозного, прославившимся под Казанью и опозорившимся опричниной, — отцу и сыну Басмановым. Но они никакого отношения к Басманной слободке, давшей имя улицам, не имели. Недавно я перечитывал Карамзина, у него слово «басма» объясняется так: истукан, болван, статуя ханская. Но как же в таком случае мог Иван III «разорвать басму» хана орды Ахмата? Заглянем в Даля. «Басма — это лик ордынских ханов». Возили басму из Орды в Москву по Болвановке, нынешней улице Радищева. Русские люди называли басму болваном, поклонение татарской басме — болвановьем, а место, где, по преданию, происходило болвановье и куда относится раздирание басмы Иоанном, — болвановкой, отчего и храм, поставленный здесь, — Спас на Болвановке. Кстати, и дорога от Коломны к Москве называлась Болванной, а во Владимирской области болванов обзывают басмой.

Все это любопытно, запутанно и не имеет никакого отношения к нашей теме. Оказывается, басманом называли хлеб. Жили в слободе дворцовые пекари и выпекали казенный хлеб — басман. Толковый словарь Даля дает уточнение: «басман» идет от татарского «батман» или шведского «безмен»: и то и другое означает вес. До сих пор существуют рыночные весы, которые называются безмен. Вот мы и установили весьма прозаическое происхождение имени Басманной слободы и Басманных улиц.

В. Баженов. Мост через овраг в Царицыне. 1776–1785 гг. Фото 1970-х гг.

В 1775 г. Екатериной II покупается под Москвой село Черная грязь и именуется отныне Царицыным селом. Вскоре здесь начинается строительство дворцового комплекса, который должен был символизировать победу России над Турцией в 1774 г.

Район этих улиц — настоящее царство Матвея Казакова. По всей Москве разбросаны творения Казакова, сочетавшего творческий гений с великим трудолюбием: он строил в Кремле и Петровском парке, на Тверской и Большой Калужской, на Моховой и Страстном бульваре, на Петровке и Мясницкой, в Лефортове и на Гороховом поле — и это далеко не полная география казаковских чудес. Но нигде не представлен он так щедро, как в Басманных и прилегающих улицах: дом горнозаводчика Никиты Демидова в Гороховском переулке; великолепный, хотя и сильно испорченный достройкой дом Мусина-Пушкина на Разгуляе; деревянный особняк Муравьева-Апостола, отца трех декабристов; в Бабушкинском переулке (улица Александра Лукьянова) бывшая Басманная больница и, наконец, храм Вознесения на улице Гороховской, ныне носящей имя Матвея Казакова. Сытин считает, что имя зодчего присвоено этой улице по замечательному его творению — дворцу графа А. К. Разумовского. Возможно, так оно и есть, но это недоразумение: дворец построен Адамом Менеласом, известным своими работами в Царском Селе. Этому дворцу вообще не везет — другие знатоки «дарят» его архитектору Николаю Львову. Как разительно не схожи судьбы Казакова и его ровесника Баженова (оба родились в 1738 году), так же не похожи и судьбы их творений.

Казаков прожил очень спокойную, ровную жизнь, наполненную неустанным трудом, но бедную внешними событиями. Он строил — без устали, спада и перерывов — в Москве, Коломне, Царицыне, строил дворцы и жилые дома, больницы и церкви, городские усадьбы и монастырские ансамбли. Жил в тихом Златоустинском переулке и при доме держал маленькую архитектурную мастерскую. Он руководил составлением генерального плана Москвы, но сам как-то остался неприметен для окружающих; о нем не сохранилось воспоминаний, он невидимка в своей эпохе. Полная противоположность ему — Василий Баженов, человек шумный, заметный и несчастный. Начало жизни — блистательное: итальянские триумфы, звание академика старейшей в Европе Болонской академии, заказ Екатерины на строительство нового Кремля, грандиозный проект, ошеломивший современников, да вот беда — дальше закладки дело не пошло. Разочарование, смятение духа, упадок. Затем новый большой заказ — дворец для князя Потемкина в Царицыне, и страшное фиаско — дворец Екатерине не понравился (к фавориту она тоже охладела), приказ: дворец снести, а Казакову построить новый. Трогательные усилия Казакова сохранить как можно больше баженовского облегчения оскорбленному мастеру не дают. Омраченная душа все охотнее ищет спасения в мистике, масонстве. На этой почве Баженов сблизился с опальным наследником Павлом, что еще усугубило неприязнь к нему Екатерины. Лишь смерть императрицы спасла Баженова от судьбы Новикова, Радищева.

Все меняется при Павле I — фавор, возвышение; Баженов — вице-президент Академии художеств, ему поручено строительство Михайловского замка. Но почему-то в соавторах оказывается тяжеловесный Винченцо Бренна, любимый зодчий Павла, он и руководит строительными работами. На закладке замка Баженов получил лопаточку с раствором после него. Извечным русским способом он глушит тоску и умирает, едва шагнув за шестьдесят.

Казаков переживет его намного, а главное — переживут казаковские творения. Что осталось в Москве от Баженова? Деревянный макет кремлевского дворца, хранящийся в Донском монастыре, несколько жилых домов, большей частью перестроенных, колокольня и трапезная церкви Всех Скорбящих Радости на Большой Ордынке (но сама церковь куда удачнее построена Осипом Бове), ротонда бывшего ВХУТЕМАСа на Мясницкой и, наконец, дом Пашкова. Но если этот дом действительно создан Баженовым, в чем до сих пор нет абсолютной уверенности, то он вполне заслуживает славу первого московского зодчего.

О Василии Баженове писали и пишут куда больше, нежели о Казакове, есть даже повести о нем. Литературу всегда привлекают фигуры горестные, неблагополучные, а не удачники, баловни фортуны. Но это ничуть не уменьшает великой заслуги Матвея Казакова перед Москвой и отечественным зодчеством.

Рассмотрим пристальнее то, что построил Казаков на Большой Басманной и возле нее.

М. Казаков. Дом Н. Демидова в Гороховском переулке. 1779–1791 гг. Фото 1980-х гг.

Памятник архитектуры классицизма. В центре фасада — шестиколонный коринфский портик на выступе цокольного этажа. Особой изысканностью отличается внутреннее убранство «золотых» комнат, украшенных резьбой, росписью и лепниной, выполненными по рисункам М. Казакова.

Парадным фасадом на улицу смотрит дом Демидовых. Судьба этого рода воистину сказочная. Демид Антуфьев был простым кузнецом на тульском оружейном заводе. Основателем неимоверного демидовского богатства стал его сын Никита Демидов. Известно, что начало его самостоятельной работы в качестве оружейника связано с дипломатом и дельцом петровских дней Шафировым. Тот показал царю образцы ружей, сделанных Демидовым, и они так понравились Петру, что он назначил туляка главным поставщиком оружия в Северную войну. Дешевые, по сравнению с привозными, ружья Демидова не уступали им в боевых качествах. Петр, ценивший одаренных и сметливых людей, приказал дать Демидову стрелецкие земли и угольные залежи на соседней засеке. Дальнейшая судьба Демидовых связана с Уралом. Демидовский род дал ряд сильных и колоритных в русской истории личностей. Конечно, самым примечательным был Акинфий Демидов, при котором демидовское рудное дело стало империей в империи. Это был человек большого ума, мертвой хватки и спокойной свирепости. На совести его немало преступлений. Когда явилась царская ревизия, он затопил в штольне рудокопов, чтобы те не могли пожаловаться на зверское обращение.

Портрет Никиты Антуфьева (Демидова). Холст, масло. Кон. XVII — нач. XVIII в.

Н. Д. Антуфьев (Демидов) (1656–1725) — родоначальник династии заводчиков и землевладельцев Демидовых. К кон. XVIII в. семья владела пятьюдесятью заводами, выплавлявшими сорок процентов чугуна в стране.

Старший его сын Прокофий равно известен своими чудачествами и щедрой благотворительностью. Им основан московский Воспитательный дом и Коммерческое училище. Брат его Никита покровительствовал ученым и художникам, издавал журнал «Путешествия в чужие края». Он переписывался с Вольтером и учредил при Академии художеств премию «За успехи в механике». Его сын Никита Никитич построил дворец на Гороховской, но ничем больше себя не прославил. Зато внук Николай Никитич прогремел на весь свет. Во время войны с Наполеоном он поставил от себя полк солдат — Демидовский, Московскому университету подарил коллекцию раритетов, построил в Петербурге четыре чугунных моста, разводил в Крыму тутовые и оливковые деревья, пожертвовал на инвалидов сто тысяч рублей и в пользу потерпевших от петербургского наводнения пятьдесят тысяч. Будучи посланником во Флоренции, оставил городу бесценную коллекцию картин, за что удостоился памятника. Крупнейшими меценатами были и другие представители рода. Всех не назовешь, упомяну лишь Павла Николаевича, курского губернатора, учредившего «Демидовские награды», которые выдавались и много лет спустя после его смерти. Нечто вроде русской Нобелевской премии.

М. Казаков. Церковь Вознесения на Гороховом поле. 1790–1793 гг. Фото 1994 г.

Памятник архитектуры классицизма. Состоит из главного помещения, имеющего форму ротонды, трапезной и трехъярусной колокольни с высоким шпилем. Храм украшен колоннами и пилястрами коринфского ордера.

Демидовская тяга к «художеству» помогла Матвею Казакову воплотить свои крылатые и дорогостоящие замыслы. Вот что пишет М. Ильин в книге «Москва»: «За строгой внешней архитектурой дома скрыто необычайное богатство его внутренней отделки. Если нижний вестибюль и круглая в плане столовая верхнего парадного этажа еще сдержанны… то расположенные за столовой вдоль уличного фасада комнаты — гостиные и спальня — поражают изысканностью разнообразных приемов убранства. Каждой комнате свойственны свои особенности, и вместе с тем все они составляют органическое целое. Парадные комнаты демидовского дома носят название золотых, поскольку они украшены тончайшей золоченой резьбой… Легкие перистые травы, вазы, наполненные цветами, и резной багет… поражают разнообразием своих декоративных форм… С резьбой сочетается роспись и не менее утонченная лепнина. Так, венку, искусно написанному на потолке спальни, вторит легкий растительный лепной орнамент, бегущий по краю потолка вдоль стен. Следует внимательно присмотреться к любой архитектурной детали убранства каждой комнаты — и к тонким колонкам у потолков, и к обрамлениям дверей, и даже к их ручкам. Здесь все — искусство, здесь продумана каждая мелочь».

Неподалеку, на бывшей Гороховской, стоит храм Вознесения, построенный в 1790–1793 годах. Тот же Ильин пишет: «Круглая форма самого храма подчеркнута стройной ярусной колокольней». И дальше он очень хвалит храм. Мне трудно согласиться с уважаемым знатоком Москвы. Округлая громада храма плохо соотносится с изысканной, быть может слишком изысканной, колокольней. Что-то не получилось у Казакова с этим храмом. Он был захвачен круглой формой и, похоже, здесь отказался от контроля своего строгого вкуса, дал себе полную волю. Получилось нечто огромное, но не величественное; странное, но не как причуда играющего духа, а как оплошность.

Следующая постройка Казакова связана с Разгуляем, которого нет на московских картах, но который все равно есть для всех истинных москвичей.

Из старого путеводителя: «Разгуляй. Это небольшая треугольная площадка, на которую сходятся улицы Старая и Новая Басманные. Здесь трактир, ресторация, питейный дом и несколько лавочек. Говорят старожилы, что здесь лет за 50 было место, где большей частию буйная юность собиралась погулять и повеселиться».

Фрагмент стенной росписи церкви Вознесения на Гороховом поле. Фото 1994 г.

Гороховым полем называлась в XVIII в. местность, по которой сейчас пролегает Гороховская улица.

А вот более раннее свидетельство иноземца: «Перед городом у них общедоступное кружало, славящееся попойками… У них принято отводить место бражничанью не в Москве». По другому источнику, на Разгуляе спускали пары прибывающие в Москву иногородцы, чтобы потом, отоспавшись, войти в город в трезвом виде. То было в пору, когда границей Москвы служил Земляной город, или Земляной вал, проходивший поблизости.

На Разгуляй смотрит углом дом А. И. Мусина-Пушкина, историка и археографа. Его построил Матвей Казаков в исходе XVIII века. Пожар, пощадивший Гороховскую, Токмаков переулок, часть Старой Басманной, не пожалел Разгуляя. Сгорел и этот дом с уникальной библиотекой, где среди древних рукописей находился единственный список «Слова о полку Игореве», найденный Мусиным-Пушкиным. Граф, правда, успел его опубликовать, что не уменьшает потери.

Страсть к изысканиям с молодых лет владела Алексеем Ивановичем, но вполне удовлетворить он ее мог уже в зрелом возрасте, назначенный обер-прокурором Святейшего Синода. Ему открылись такие нетронутые сокровища, о которых он не грезил в самых смелых своих мечтах, — хранилища монастырей и епархий. Речь идет, разумеется, не о материальных ценностях, а о том, что куда дороже, — старинных бумагах и книгах. Кроме того, он скупил через комиссионеров в разных городах много письменной старины, в том числе бесценные бумаги, связанные с деятельностью Петра I. Свое собрание он сделал доступным для всех членов московского общества историков, им пользовался Николай Карамзин, когда работал над «Историей государства Российского».

Но обессмертил себя Мусин-Пушкин открытием древнейшего списка Лаврентьевской летописи «Поучение Владимира Мономаха», новым списком «Русской правды» и единственным списком величайшего памятника древнерусской литературы «Слова о полку Игореве».

Вид на Новую Басманную улицу от Разгуляя. Фото 1888 г.

Басманная слобода возникла в XVII в. и находилась за стенами Земляного города. Площадь Разгуляй названа в XVII в. по кабаку за Земляным валом.

Можно спорить, когда, кем и для какой цели была написана поэма, но не может быть спора, что это неиссякаемый источник поэзии.

Любопытно, что гений народа нередко возводит в чин эпоса событие отнюдь не эпического размаха. Не блистательные походы Олега, Святослава, не победы Александра Невского, не величайшего значения в судьбе России Куликовскую битву, а провинциальную авантюру князя не из главных, к тому же кончившуюся поражением и пленом. Но ведь и французский эпос воспевает не победы Карла Великого, не чудо, сотворенное пастушкой Жанной, а жалкий арьергардный бой, в котором погиб обозник Роланд. Это говорит о том, что эпос имеет четкую политическую цель и отбирает для себя из истории именно то, что этой цели служит. И оказывается, для активизации народного сознания нужны не величайшие победы, а горькие поражения. Тогда затрагивается народное сердце и становится чутким к зову Отчизны.

Как уже сказано, Мусин-Пушкин успел опубликовать «Слово о полку Игореве» да и многие другие высокоценные рукописи, в том числе «Ироническую песню о походе на половцев удельного князя Новгорода-Северского Игоря Святославича». Это произведение весьма любопытно: плачевный поход Игоря, думавшего вовсе не о защите Руси — с половцами только что был заключен прочный мир, — а лишь о собственном возвышении — на Киевский престол метил! — уже в старину стал предметом насмешки, пародии.

Но многие бесценные рукописные материалы были пожраны огнем, а утрата списка «Слова» — народная беда. Об этом не переставало болеть русское сердце. И как хладнокровно восприняли мы пожар в библиотеке Академии наук, хотя потери здесь не уступают тем, что причинил пожар московский в доме на Разгуляе. И даже трагическая статья-плач академика Д. С. Лихачева не исторгла ни стона, ни вздоха у общества, напрягающегося не столько в борьбе за возрождение страны, сколько против этого возрождения. Неужели развернувшаяся перед нами катастрофическая картина нашего бытия: мирный атомный взрыв в Чернобыле, таранящие друг друга пароходы, летящие под откос поезда, готовые рухнуть книгохранилища, музеи, театры, гибнущие от злого безумия и зевотного разгильдяйства великие живописные полотна, уродливая борьба с алкоголизмом, увеличившая пьянство, наркоманию, токсикоманию, тяжело подорвавшая народное здоровье, — настолько укрепила народ в обреченной покорности, что нас уже ничем не пробьешь, ничем не удивишь и не взволнуешь?..

А сейчас обратимся к замечательному зданию, которое тоже принадлежит комплексу Басманных и долгое время приписывалось Матвею Казакову. Речь пойдет об усадьбе А. К. Разумовского, где еще с далеких дней моего детства размещался Инфизкульт. Я всегда думал, что этот большой фундаментальный дом — каменный. Оказывается, деревянный. Он построен из деревянных брусьев, старательно пригнанных друг к дружке, покрытых войлоком и оштукатуренных. Особенно эффектен парадный вход, расположенный в нише и оформленный двумя портиками ионического стиля.

При усадьбе был громадный парк, где устраивались разные увеселения для знатных визитеров графа, в том числе сенокос. Празднично разодетые крестьяне и крестьянки косили, ворошили и убирали сено, а поснедав и передохнув, водили хороводы и плясали.

Владелец усадьбы заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов. Он был сыном последнего гетмана Украины, позже президента Академии наук, генерал-фельдмаршала Кириллы Григорьевича Разумовского. За всеми этими пышными званиями не стояло ни выдающихся деяний, ни сколь-нибудь значительного ума, ни воинских заслуг — этот фельдмаршал не мог бы командовать даже взводом. Но его брат, красавец Алексей, придворный певчий, попал в фавор, стал любовником, а там и морганатическим супругом Елизаветы Петровны, отсюда и пошел «знатный» род Разумовских.

Сама фамилия, которую носили удачливые братья, была ненамного старше их дворянства. Отец этих аристократов, вечно хмельной казак Грицко, любил приговаривать в сильном подпитии: «Ще це за ум! Ще це за розум!» И стал для соседей Розумом.

Д. Ухтомский (1719–1775). Церковь Никиты-Мученика в Старой Басманной слободе. 1751 г. Фото 1980-х гг.

Памятник архитектуры барокко. Построена на месте одноименной каменной церкви XVII в.

Старший сын Кириллы Григорьевича, Алексей, получил отменное воспитание, преуспел в науках и вполне заслуженно, а не по протекции стал министром образования. При нем было открыто семьдесят две приходские школы, двадцать четыре уездных училища, он учредил кафедру славянского языка в Московском университете, разработал устав Царскосельского лицея. Но затем служебное рвение в нем остыло, он попал под влияние графа де Местра, близкого к иезуитам, и стал работать на уничтожение им же самим сделанного: ввел новые цензурные ограничения, выкинул из программы Лицея греческий, археологию, естественную историю, астрономию, химию. В результате пришлось подать в отставку. Он вернулся в старую столицу и стал вести жизнь частного лица, деля время между великолепной московской усадьбой и подмосковным имением Горенки с дивным ботаническим садом. А затем он затосковал по своим корням, по земле Розума, уехал на Украину, где и скончался.

На Старую Басманную глядит церковь Никиты-Мученика, построенная князем Ухтомским в середине XVIII века. Ажурная колокольня Троице-Сергиевой лавры тоже создание Ухтомского, который в Москве был таким же блистательным мастером барокко, как граф Растрелли в Петербурге. К сожалению, от Ухтомского осталось куда меньше: Москва не берегла своих сокровищ так заботливо, как город на Неве. Впрочем, прежде и вообще не умели ценить московское зодчество. Достаточно сказать, что в таком полном и серьезном издании, как брокгаузовская энциклопедия, мы не найдем имени Матвея Казакова.

У князя Ухтомского есть и еще одна заслуга перед Отечеством: он основал первую в России «архитектурную команду» — школу, где учились Александр Кокоринов, построивший вместе с Валленом-Деламотом Академию художеств в Петербурге, Иван Старов, создавший Таврический дворец, и Матвей Казаков.

Дмитрию Ухтомскому не раз доводилось строить на месте более ранних построек. Он не стремился снести их до основания, к чему тяготеет большинство зодчих, а старался сохранить, что можно, от трудов своих предшественников. Ильин пишет: «… в процессе постройки части старого здания были приспособлены под трапезную, соединившую порознь задуманные храм и колокольню». Кстати, и колокольня Троице-Сергиева монастыря не на пустыре возводилась — Ухтомский перестроил и надстроил ранее имевшуюся. Он применил для церкви и колокольни разные архитектурные решения: барочной нагруженности первой вроде бы не соответствует выспренняя легкость второй. Но в отличие от храма Вознесения Матвея Казакова тут нет дисгармонии, ибо все имеет связь в четкой художественной концепции.

По Басманным двумя потоками — первый к Покровке, второй к Мясницкой — двигался знаменитый маскарад в честь коронации Екатерины II, имевший место быть в Москве 13 сентября 1762 года. Устройством маскарада занимался прославленный Федор Волков, которого считают отцом русской сцены. Он основал первый отечественный театр в Ярославле. Известный мемуарист и естествоиспытатель А. Болотов видел большой нравственный смысл в этом зрелище: «Маскарад сей имел, собственно, целью своею осмеяние всех обыкновеннейших между людьми пороков, а особливо мздоимных судей, игроков, мотов, пьяниц и распутных, и торжество над ними наук и добродетели, почему и назван он был „Торжествующая Минерва“».

Описание удивительного зрелища я беру из книги П. Лопатина «Москва»: «В двухстах колесницах едут четыре тысячи участников маскарада. В каждую колесницу впряжены двенадцать разукрашенных волов… Пляшут нимфы и вакханки. Сатиры едут на тележках, запряженных козлами, свиньями, обезьянами. С шумом и гомоном проходит группа „Действие злых сердец“: ястреб терзает голубя, паук спускается на муху, лисица рвет петуха. Тут же играет нестройный хор музыки: музыканты наряжены в костюмы животных. Чуть дальше новый хор возглавляет группу „Мир навыворот, или Превратный свет“. Музыканты пятятся задом, платье надето наизнанку, хористы едут верхом на быках, коровах, верблюдах. Слуги в ливреях везут карету — в карете лежит лошадь. Несколько карлиц с трудом поспевают за великанами.

Медленно движется громадная люлька. В люльке пищит спеленутый старик. Старика кормит грудной младенец. Рядом в другой люльке дряхлая старушка играет в куклы и сосет рожок, а за нею присматривает маленькая девочка с розгой. Снова музыканты на ослах, коровах, верблюдах, гирлянды цветов, грандиозные венки, артисты, фокусники, акробаты… В алом бархатном русском платье, унизанном крупным жемчугом, в бриллиантовой диадеме императрица объезжает улицы в раззолоченной карете, запряженной восемью неаполитанскими лошадьми, украшенными цветными кокардами».

Это особенно привлекательно, если вспомнить, что на пути к престолу «русская Минерва» скинула с трона своего мужа, законного монарха Петра III, и забила его в Ораниенбауме пудовыми кулаками Алексея Орлова.

А вообще все это празднество убеждает нас, что первый российский актер и режиссер Волков был абсурдистом, перед которым меркнут современные короли абсурда — Беккет, Мрожек, Ионеску.

Ряд интересных сведении о Старой Басманной сообщает Сытин. Так, он обнаружил, что здесь в один и тот же день «находились царь и поэт: Николай I — на балу у французского посла маршала Мармона (дом № 21), на котором присутствовало все высшее общество Москвы и Петербурга; Пушкин — в гостях у своего дяди В. Л. Пушкина (дом № 36)».

В доме, где изменивший Наполеону и щедро награжденный Бурбонами маршал Мармон, не так давно входивший в Москву не с посольским бюваром, а с обнаженной саблей во главе своих полков, чествовал русского императора, позже разместился Константиновский межевой институт. Несколько лет (наиболее тусклых в его жизни) здесь директорствовал классик русской литературы Сергей Тимофеевич Аксаков.

Дом на Старой Басманной улице, в котором в 1822–1830 гг. жил В. Пушкин. 1818 г. Фото 1994 г.

В. Л. Пушкин (1770–1830) — поэт; сотрудничал в журнале «Вестник Европы». В доме своего дяди А. Пушкин бывал в 1826–1830 гг.

А вот сквер на углу Басманного переулка (не сквер, а плешина, знак уничтожения старины) изгнал отсюда дом Анны Львовны, сестры Василия Львовича Пушкина, тетки Александра Сергеевича. На ее смерть Пушкин написал шуточную элегию, крайне огорчившую его дядю:

  • Ох, тетенька! ох, Анна Львовна,
  • Василья Львовича сестра!
  • Была ты к маменьке любовна,
  • Была ты к папеньке добра,
  • Была ты Лизаветой Львовной
  • Любима больше серебра;
  • Матвей Михайлович, как кровный,
  • Тебя встречал среди двора.
  • Давно ли с Ольгою Сергевной,
  • Со Львом Сергеичем давно ль,
  • Как бы на смех судьбине гневной
  • Ты разделяла хлеб да соль.
  • Увы! зачем Василий Львович
  • Твой гроб стихами обмочил,
  • Или зачем подлец попович
  • Его Красовский пропустил.

Упомянутый здесь Красовский — цензор-мракобес, которого Пушкин ненавидел. Впечатление такое, будто Пушкин воспользовался смертью тетки — старой курицы, чтобы посмеяться над дядей-пиитом и ненавистным цензором. А ведь Пушкин любил своего дядю, ценил его скромное, но несомненное поэтическое дарование. Воистину: ради красного словца!.. Но и близкие друзья не уважали Василия Львовича — за трусость, болтливость, легковесность, — хотя с удовольствием читывали «Опасного соседа». В литературном содружестве «Арзамас», где юный Александр был Сверчком, Василий Львович носил пренебрежительную кличку Вот.

Е. Тюрин. Собор Богоявления в Елохове, 1835–1845 гг.; купол и аттик над трапезной 1889 г. арх. П. Зыкова; колокольня 1792–1793 гг.; верхние ее ярусы 1-й четв. XIX в. Фото 1994 г.

Храм возведен в стиле ампир. Собор сооружен на месте одноименной каменной церкви XVIII в. в которой был крещен А. Пушкин.

Пушкина раздражала и ранила стрекозиность Василия Львовича, которого он при этом считал своим «дядей и на Парнасе». Пушкин с гордостью говорил о себе — «родов дряхлеющих обломок», но уж больно незначительны были представители дряхлеющего рода. Это оскорбляло, унижало и взорвалось злым стихотворением.

От Разгуляя во всем величии открывается Богоявленский собор. Когда-то тут стояла церковь Богоявления в Елохове, от которой остались трапезная и колокольня. В этой церкви в 1799 году крестили нового московского жителя — Александра Пушкина. И страшным бредом кажется, что дом, в котором прозвучал младенческий крик того, кто стал солнцем русской поэзии, хладнокровно снесли. Хочется думать, что это случилось при царизме.

Богоявленский собор построен в стиле ампир архитектором Евграфом Тюриным. Тут идут самые торжественные службы, поет лучший церковный хор, а в прежние времена на Пасху певал Иван Семенович Козловский, чей серебристый голос как будто был создан для подкупольной храмовой емкости.

В «Москве заповедной» сказано, что на улице Старая Басманная «напротив Гороховского переулка — ансамбль городской усадьбы XVI–XVIII вв. с постройками трех столетий». В настоящее время сохранился лишь дом Голицына, выходящий фасадом на улицу. «Парк усадьбы и соседние усадебные сады в 1920 г. объединены и составляют зеленый массив Сада культуры и отдыха имени Н. Э. Баумана». Но поскольку вход в это увеселительное заведение по Новой Басманной, к ней мы и перейдем.

До конца XVII столетия улицей и не пахло — сплошь монастырские огороды. В конце века Петр устроил здесь слободу для офицеров набранных им полков и стал через нее ездить в Преображенское. Слободская дорога превратилась в улицу, но близкий к нынешнему вид приняла много позже — в конце XVIII — начале XIX века, отстроившись в едином стиле московского классицизма. Сейчас, конечно, эта цельность разрушена новостройками, но все же проглядывают прежние строгие черты.

Библиотека-читальня имени А. С. Пушкина на Елоховской площади. Фото кон. XIX в.

Название площади происходит от сельца Елох, к северо-востоку от которого находилось село Рубцово-Покровское.

Улица начинается от площади Красных ворот, где разбит сквер и стоит хороший памятник Лермонтову — местному уроженцу. Считается, что Басманная включена в заповедную зону, возможно, так и есть, но сделали это поздновато, когда улица, особенно в этой части, плачевно подпорчена. Один громозд Министерства путей сообщения чего стоит! Странно, что такое большое здание может быть настолько плюгавым!

А вот под № 4 — то, что уцелело от владений князя Александра Борисовича Куракина, русского посла в Париже, прозванного за несметные богатства бриллиантовым. Он некогда оказал гостеприимство молодому Василию Тредиаковскому, когда тот, голодный, оборванный, смертельно усталый, притащился из Голландии в Париж и пал без сил у посольского порога. Тредиаковский явился сюда гонимый страстью к образованию, которое он не мыслил себе без курса лекций в Сорбонне. И в дальнейшем князь Куракин оказывал покровительство несчастному поэту-просветителю, первому русскому академику, игравшему при дворе злой и капризной Анны Иоанновны мало что ни роль шута. Доброхотство князя Куракина не спасло Василия Кирилловича от побоев кабинет-министра графа Волынского, требовавшего от него непристойных стихов на бракосочетание шутов Квасника и Бужениновой. Стихи эти Волынский таки получил от измордованного певца.

Дальше улицу пересекает глубокая щель, через которую перекинут старый мост. Внизу проходит ветка, соединяющая Курскую и Николаевскую (Октябрьскую) железные дороги.

Портрет Василия Тредиаковского. Холст, масло XVIII в.

В. К. Тредиаковский (1703–1768) в работе «Новый и краткий способ к изложению российских стихов» сформировал принципы русского силлабо-тонического стихосложения.

За мостом налево мы видим строение, утешающее глаз. Это славная церковь Петра и Павла, возведенная зодчим Иваном Зарудным по чертежам самого царя. Считалось, что колокольню несколько позже поставил Иван Мичурин, работавший в Китай-городе. Но вот недавно я обнаружил свежую мемориальную доску, где автором колокольни назван Карл Бланк. Очевидно, это открытие последнего времени или путаница — такое тоже бывает. На узорной ограде церкви висит другая доска, сообщающая, что ограда перенесена с Большой Спасской улицы и находится под охраной государства. На этой церковке больше памятных досок, чем на всей Новой Басманной.

И. Зарудный (? — 1727). Церковь святых правоверных апостолов Петра и Павла на Новой Басманной улице. 1705–1728 гг.; колокольня 1745 г. арх. И. Мичурина, Фото 1980-х гг.

Основное здание, возведенное по рисунку Петра I, сходно с сооружениями зрелого европейского барокко. Барочной пышностью форм отличается и величественная колокольня.

А тут есть чего отметить. Например, дом № 27 — деревянный, но с лепными украшениями, более привычными для каменных строений. Этот дом принадлежал М. М. Соболевской, по мужу Денисьевой, возлюбленной уже знакомого нам графа Алексея Кирилловича Разумовского. Он прижил с Денисьевой пятерых детей, деликатно называемых воспитанниками. Им всем была присвоена государем по ходатайству графа фамилия Перовские. Тут граф отошел от традиции: если фамилия незаконного, но вельможного отца была достаточно длинной, бастардам полагалось довольствоваться ее окончанием. Так возникли укороченные фамилии знаменитого сподвижника Екатерины Бецкого — незаконного сына князя Трубецкого, и поэта-публициста Пнина — внебрачного отпрыска князя Репнина. Неплохо звучали бы и Умовские, тем более что тут сохранялся корень славной фамилии, напоминающей о веселом предке, так ценившем ум в человеке. Но граф-отец то ли не догадался, то ли рассудил по-своему.

Дом Стахеевых на Новой Басманной улице. Кон. XIX — нач. XX в. Фото 1994 г.

Название улицы известно с 1640-х гг. Застройка этой территории в кон. XVIII в. связана с именем М. Казакова. В 1820-х гг. здесь жил П. Чаадаев.

Три брата Перовских вошли в русскую историю. Граф Лев Алексеевич — генерал от инфантерии, видный государственный деятель, инициатор крупных археологических раскопок, коллекционер. Свое собрание греческих древностей и русских серебряных монет он передал Эрмитажу. Граф Василий Алексеевич был генерал-губернатором Оренбургского края и командующим Отдельным Оренбургским корпусом. Он взял кокандскую крепость Ак-Мечеть, учредил пароходство на Аральском море и обустроил доверенный ему край. Он сдружился с Пушкиным, когда тот собирал материал по истории Пугачевского бунта. Третий брат, Алексей Алексеевич, более известный под своим литературным псевдонимом Погорельский, был очень читаемым писателем романтического склада. Последние годы жизни он посвятил воспитанию своего даровитого племянника, ставшего знаменитым поэтом и драматургом Алексеем Константиновичем Толстым.

Дом М. Соболевской-Денисьевой на Новой Басманной улице и фрагмент фасада. XVIII в. Фото 1994 г.

В XVIII столетии слободской уклад в этой части Москвы исчезает, местность застраивается домами знати, военных, купцов.

Незаконным детям не переходит титул отца, но братья-генералы сами заслужили его, а брат — писатель и воспитатель — остался нетитулованным. Зато сын его, Борис Алексеевич, получил графа. Он воспитывал не поэта, а наследника престола, будущего императора Александра II и великого князя Владимира.

Здание на Новой Басманной улице, в котором размещается издательство «Художественная литература». XIX в. Фото 1994 г.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Так он и лежал в одном ботинке на кровати, так он и кричал: „Не хочу больше здесь жить! Лежать не х...
«Над миром властвовала метель....
«Он долго лежал на сырой, холодной земле, затаив дыхание и широко открыв глаза, потом осторожно подн...
«Уже были съедены закуски и произнесены первые тосты за здоровье именинницы, ее родных и близких. Пе...
«И вовсе не лгала она о Вашей измене, как Вы пытались мне доказать. То есть теперь-то я верю, что Вы...
Что может быть более подходящим для проверки чувств перед свадьбой, чем две недели на прекрасно обус...