Рассказы о Розе. Side A Каллен Никки

– Ты с молоком любишь?

– Я… Вы знаете, мне нужно уходить…

– Оу, жаль. Дверь открыта, как всегда.

Он посмотрел в сторону «своей» комнаты, на ее пороге валялась уже груда ее розовых сумок и чемоданов – она не шутила про розовый.

– Мы же еще увидимся? Ты в Соборе работаешь?

– Да, в библиотеке.

– А обеденные перерывы у тебя бывают?

– Если я вспомню про еду…

– Я, может, зайду, поглазеть на ваше хрустальное распятие, о котором везде понаписали, что шедевр-шедевр, и напомню тебе про еду, сходим, сэндвичей у Тернеров пожуем…

– Хорошо.

– Не бойся, я не ем людей. Хотя ты выглядишь вкусненьким. Пастой с креветками и лимоном и орехово-шоколадным чизкейком. Что-то я всё о еде. Пойду, поищу в холодильнике что-нибудь. Пирог с почками, арахисовое масло… А, Клавелл же не готовит английское и американское… Вафли и мидии. Развяжи мне корсет, пока не ушел, я сама не смогу.

Маттиас стоял и читал под фонарем; волосы его, рыжие, золотые сияли в свете, как нимб – будто он сам лампочка; в обычной своей белой рясе с огромным капюшоном; казалось, он сейчас распустит крылья и взлетит с шумом, задевая деревья, осыпая листья и яблоки.

– Что так долго? Я замерз…

– Корсет… Она попросила распустить ей корсет.

– Да, она такая, провокатор… Вещей не взял? Только розу?

– Она уже забаррикадировала всю комнату своими… А Клавелл как раз пробовал новое удобрение, перенес розу с бонсаями на кухню, я сказал, что роза моя, и вот только ее и взял. Так чудно – даже не спросила, что я делаю в чужой квартире, когда все спят.

– А что ты делал? Если читал, то всё в порядке. Пришел парень, по розе совет спросить у опытного садовода…

– Я ванну принимал.

– Ну… может, у тебя воду горячую дома отключили… Надеюсь, квартира не приведет тебя в ужас.

– А должна? Я думаю, что любая квартира мне понравится. Честно. Если там никто не умер – в смысле, не застрелили вот сейчас кого-нибудь и надо кровь с пола и стен оттирать…

– Надеюсь, что нет, там вообще девушка жила, мне так сказали.

– Почему-то вспомнил печальный-печальный рассказ О`Генри – про парня, который спрашивал по меблированным комнатам про девушку, которую очень любил, и в какой-то момент совсем отчаялся… сидел в одной из таких комнат, и вдруг услышал запах ее духов, стал искать что-нибудь, напоминающее о ней… не нашел, и в итоге включил газ… а на крылечке сидели две хозяйки этих комнат и болтали о том, что вот, как удачно одна из них сдала комнату, а то ведь постоялец мог и услышать о том, что там девушка не так давно покончила с собой… и описывают девушку, о которой весь рассказ…

– Я помню, – Маттиас замедлил шаг – он был таким легким, таким подвижным, луч света, а не человек, они даже остановились на мгновение, так вдруг растрогались оба, – я люблю его рассказы… на самом деле, там порой случаются похожие истории… Ты не готов к таким?

– Просто я… всё время живу в своем мире и могу показаться мало отзывчивым, я сожалею.

– Я понял. Но ведь это не значит, что ты жестокий или равнодушный? Все вокруг, наверное, думают, что ты просто еще особо с жизнью не сталкивался? – Маттиас всё еще замедлял шаг, чтобы проговорить проблему, и Дэмьен, наконец, смог за все эти дни впервые пристально рассмотреть его лицо, такое юное и смешливое; казалось, что ничто в жизни не беспокоит этого парня, что он душа компании и веселит всех своих друзей и девушек; эдакое вино из одуванчиков – и вдруг увидел, какой Маттиас, когда становится серьезным – прямо влетел в его эту красоту – ослепительную, небесную, аж дух захватило: алых губ, белой кожи, золотых волос – красоту немецкой принцессы, Рапунцель, Йоринды, Шиповничка.

– Ну, в общем, они правы… Я жил с бабушкой, она меня оберегала, у меня было чудесное плюшевое детство, потом я уехал в Братство, в замок на краю земли, а потом учился в университете, где мы с Тео вообще существовали в своем собственном пространстве… Надеюсь, в эту квартиру ты меня не с целью жизни научить селишь?

– О, нет, что ты, – Маттиас опять ушел вперед, и опять летит и звенит; будто все феи мира живут в его рукавах и карманах. – Я думаю, что ты из тех людей, что носят свой мир с собой – и достают из чемодана готовым, как палатку, пижаму, кукольный домик, и всё вокруг преображается, как в сказке Андерсена… и там так красиво – ты не жадный, всех приглашаешь; многие хотят в нем побывать, но очень мало кто решает остаться; далеко не всем по нраву такая возвышенность… оттого тебя обвиняют в инфантильности, а не себя в незрелости.

Дэмьен был тронут.

…Он надеялся, что квартира его будет в средневековом квартале, как дом отца Декампа, или в шумном центре с магазинами, как улица Гюго, по которой они гуляли; но средневековые кварталы быстро закончились, будто места в маленьком театре; начались современные, но это был уже не центр – обычные спальные районы – все улицы с романтическими названиями – так, видимо, называли кварталы застройщики, пытаясь как-то выделиться, опоэтить обыденность – Крыльев, Западного Ветра, Тополиная; но они всё равно были все одинаковые, но вполне уютные – с парками, магазинами на каждом шагу, современными скульптурами; детскими садами, школами; всюду машины, не самые новые; «вот здесь» – дом был девятиэтажный, и весь в мозаике, изображающей шагающих на стройку человечков; неподалеку действительно шла стройка – что-то величественное, кирпичное, квадратное: «о, та самая православная церковь… правда, похожа на кекс; церковь имени Винни Пуха…» «ладно тебе, а наш Собор похож на скалистую гору – у каждого своя семантика… твоя квартира на девятом этаже, извини» «извиняешься, потому что без лифта?» «нет… с лифтом… но… надо доехать до восьмого, а там пешком один пролет… вдруг ты не любишь такие дома…» «Маттиас, ну что ты… я тебе так благодарен…» «мне это ничего не стоило… я давно знаю хозяйку… удачно сошлось – неудачно вообще, но удачно, что есть куда въехать….» – лифт сплошь оклеен наклейками из жвачек: сердечками, персонажами мультфильмов диснеевских и манги; и еще кто-то написал маркером «Возлюби Бога и делай что хочешь» – «Ооо, – сказал Маттиас, – тут прекрасные порой надписи появляются… Годара цитируют, из фильмов Тарантино целые диалоги – жаль отмывать… Хэммет, Чандлер… Ницше и Маркс, само собой… а это…?» «Аврелий Августин; может, я тоже буду что-то писать; неосознанно, просто в ответ или как приглашение» сказал Дэмьен; и подумал, что это почти как с Артуром Соломоновым переписываться, в «Искусстве кино» – однажды он ответил на одну его колонку, не удержался, хотя Тео его отговаривал – Тео дружил с Артуром когда-то, до Братства, и всё про него знал – что Артур ответит – и начнется – и началось – Артур опубликовал его письмо Дэмьена и свой ответ, Дэмьен написал еще одно письмо с еще кучей аргументированных возражений – и вот они уже два года пикировались, и всё это выходило в журнале и на сайте, и за их перепиской следила куча народу во всем мире – на их переписку ссылались даже в научных статьях; что-то стукнуло в потолке – будто, как в боевиках, на крыше лифта кто-то сидел, в суперкостюме; «это он не ломается, просто живет своей жизнью, может открыться на другом этаже, но это не ааа ужас-ужас» – но в этот раз лифт послушно доехал до восьмого; они вышли и поднялись по лестнице – отдельной, будто на чердак; «о, у меня свой чердак?» «ну, типа того» – Маттиас достал ключи, открыл дверь – и Дэмьену сразу влюбился. Квартира была маленькой-маленькой, со скошенным потолком – мансарда: прихожая, сразу в кухню – из кухни огромное окно, которое выходило на крышу; можно было открыть и вылезти, и сидеть там; смотреть на город – над которым уже поднимался рассвет – они с Маттиасом уже сутки на ногах; комната, вход в ванную и туалет, совмещенные, вход из комнаты – ужасно удобно, не надо бродить по коридору в поисках выключателя ночью; и в комнате же балкон – с тем же видом, на крыши города, на балконе уже стояло плетеное кресло и столик – просто чудо какое-то, Прованс, маленький садик.

– Вот и место для розы, – сказал Маттиас. – Ты нашел свою планету.

Дэмьен был потрясен. Даже в самых смелых мечтах он не мог представить такой красоты.

– Мебели, правда, немного. Почти всё дал отец Декамп – я когда-то тоже жил здесь. Микроволновка, чайник. Это кресло, плетеное, еще одно в комнате, и еще два – в кухне. Кровать была. Такая узкая, девичья, с шифоновым белым балдахином. Ее оставила девушка, которая жила до тебя, передала хозяйке, что ей кровать пока не нужна. Стол письменный и стол обеденный. И стеллаж из «Икеи» под книги и старый комод с барахолки под вещи. Боюсь, что всё.

– А что еще надо?

– Посуда, полотенца всякие… – Маттиас развел руками. – Одежды полный шкаф. Ты же из Братства, тебе, наверное, миллион вещей-подробностей нужно для поддержания уюта и внешнего вида.

Дэмьен обернулся; лицо его красивое было полно такого восторга, детства, зарождающегося вдохновения, что Маттиас смутился – не слишком ли он приложил Дэмьена.

– Извини. Ничего не понял про полотенца и кастрюли. Надо тебя свозить в гости, в Рози Кин, чтобы ты всем рассказал правду о Братстве, – сказал Дэмьен. – Хотя… знаешь, по-моему, там были десертные ложки… Но вот полотенца для ног и вилки для рыбы – это уже наглая ложь. Я понимаю, почему ты смеешься надо мной, но я же всегда живу с кем-то… и сейчас почувствовал себя таким свободным, без всех своих чемоданов, без заботы Тео и отца Декампа и Клавелла… Мне очень мало всего нужно для счастья, ты просто меня плохо знаешь, Маттиас…

– Я не хотел тебя обидеть… Но я бы побывал в Братстве, это правда, Братство – это такая современная сказка, легенда о Ривенделле: «мы далеко путешествовали и много видели, но места лучше этого так и не нашли. Здесь всего понемногу, если вы меня понимаете: и Шир, и Золотой Лес, и Гондор, и королевские дворцы, и гостиницы, и луга, и горы – всё смешано»… ты напиши книгу о Братстве, а я ее прочитаю всем, кому смогу – на ночь кому-нибудь вслух, из детей, стариков или слепых, – Маттиас иронизировал сам над собой, над своей благотворительностью, Дэмьен поражался этой их черте с отцом Декампом, будто они извинялись за то, что такие прекрасные, непохожие на других, большие, как Юпитер и Сатурн. – Ладно, мне надо бежать. Не уверен насчет сантехники. Если что-то сломается прямо в руках, беги к соседу ровно под тобой – Кори Финну; не стесняйся – даже если только в полотенце и пена мыльная на голове с прическу восьмидесятых; он молодой, поймет; строитель; как раз работает на стройке напротив, начальником одной из бригад; и всё знает про мелкие детали быта – у него инструменты есть, кусачки, зажимы, ключи газовые, отвертки все мыслимые и немыслимые…

И убежал; Дэмьен вышел на балкон смотреть, как Маттиас выходит из подъезда, как он идет, легкий, рыжеволосый, солнечный луч, осенний лист, сквозь рассвет – как все с ним здороваются в квартале, кто уже проснулся и живет – старичок с двумя таксами, цветочница, продавец открыток, первые подростки со скейтами, красивая девушка с бумажным пакетом из булочной; надо тоже купить себе еды, подумал мальчик, кинул взгляд на крыши, и спустился вниз; спросил старичка, где булочная, тот ласково ответил; продавец открыток еще только раскладывался, Дэмьен попросил продать ему одну открытку, на свой выбор или ту, что сверху в коробке – и продавец дал ему очень красивую, с фэнтезийным изображением Собора – звезды, запутавшиеся в шпилях, – но у Дэмьена не оказалось денег – вот тебе и купил открытку, и булок – «да возьмите так, потом занесете…» – Дэмьен растрогался; шел и думал – вот где-то там наверху, на крыше, его роза, смотрит на один из самых старых европейских городов и ждет его; а очередная открытка для Тео греет карман, как будто он под ручку с бабушкой идет, и вместе им тепло – даже жарко… Кофе или чая хотелось ужасно, и есть тоже, и Дэмьен пошел сразу в Собор – надеясь, что Маттиаса там нет, что он спит, наконец, чтобы Дэмьен перестал действительно думать, что Маттиас ангел – что он всё-таки чуть-чуть человек; в Соборе был отец Амеди, он очень обрадовался Дэмьену; они попили кофе с бутербродами – отец Амеди был король бутербродов – у него была бутербродница, и они намастерили что-то фантастическое из белого хлеба, сыра, маленькой баночки консервированной кукурузы и гусиного паштета; потом пришел отец Валери, а Дэмьен поднялся к себе в библиотеку. Она была прекрасна – как его новая квартира, как его роза – совершенна: всё на своих местах – читальный зал – в центре – большой стол, круглый, с бархатной зеленой скатертью с золотой бахромой, на нем – последние журналы и новые книги – в том числе и его «Absolution» – отец Декамп настоял; и разные стулья-кресла кругом; занавески – ткань Дэмьен нашел в интернете, запищал от восторга – и отец Декамп дал добро, заказал – принт «письмо», черно-белые, с нервным чернильным почерком, и не бессмысленный набор слов, а настоящие стихи в оригинале – Уитмена, Рембо, Рильке – три вида: английский, французский, немецкий – «я на день рождения отрез с Рильке тебе лично подарю, припрятал, не знаю… халат себе сошьешь… или простыню…» – сказал отец Декамп, когда Дэмьен признался, что без ума от Рильке; шкафы сплошь по стенам: с коллекциями каталогов, марок, открыток, с журналами за этот год, с книгами за последние пять лет – и стол библиотекаря у входа с ноутбуком и свежеобитым креслом; в другие две комнаты они плотно-плотно поставили полки рядами под самый потолок, заказали лестниц; кое-что по-прежнему лежало в коробках – журналы, письма, дневники – но Дэмьен всё подписал, и, если что, даже незнакомый человек сориентируется, откуда что достать – такое тесное, громоздкое, не повернешься, если не худой, ужасно на самом деле, но пока по-другому никак, но свое королевство. Дэмьен понял, что вот теперь, с этой мансардой он и вправду счастлив – и пусть на нем вчерашний костюм и вчерашняя рубашка, и всю ночь без дезодоранта; свобода – часы уединения, которых он был лишен с самого Братства. Только он сел в кресло со вздохом, подремать, как в открытую дверь – в косяк – постучались: «Можно?» – это был маленький хрупкий немолодой человек в теплом свитере, сером, с белым воротничком рубашки поверх, в серых замшевых брюках, очень застенчивый – Дэмьен его вспомнил – кто-то из прихожан, он очень много помогал по библиотеке, но почти ни слова не произнес.

– Конечно. Сегодня библиотека официально открыта. Что-то хотите взять почитать? или здесь посидите, у нас журналы, газеты тут свежие…

– Спасибо. Я почитаю газеты с удовольствием. Как красиво стало, Вы такой молодец, приехали и за неделю все сделали. Невероятно. Никогда не видел такого.

– О, если б мне не помогали…

– Нет-нет. Всем помогают, но Вы прямо с утра до ночи здесь трудились, искали место каждой книжке. Можно записаться?

– Конечно! Нужно, – Дэмьен включил ноутбук и открыл программу. – Как Вас зовут?

– Эмиль Кестнер.

– Таак… а где проживаете? а то вдруг Вы ценную книжку утащите, а мы такие, библиотечная полиция, раз – и придем к Вам на чай…

– Здесь, в Соборе – пока.

Дэмьен напечатал, делая вид, что ничуть не удивлен – он понял, что это тот самый бухгалтер – и ему стало ужасно стыдно – девушки, которых он тоже принял за прихожанок, которые со смехом мыли полы и вешали занавески, – это «те самые», сбежавшие от Адольфи; а он им даже ни разу кофе не принес, и сэндвичей.

– Ну, отлично, значит, не придется Вас искать. Все, поздравляю, Вы первый официальный читатель библиотеки Собора. Надо придумать Вам приз.

– Да ну что Вы, месье Оуэн, какой приз… я скучаю по книгам, очень люблю читать. А девушки вот спрашивают, они, конечно, не такие чтобы прям любительницы чтения, но есть ли у вас журналы для девушек какие-нибудь, пусть даже старые? Или романы женские? А то скучно им, мы же из Собора не выходим.

– У нас в библиотеке нет, но я знаю, где их взять, и много. Скажите, пусть девушки приходят, я к вечеру постараюсь им раздобыть.

…Мадемуазель Кристен пришла с большущей сумкой на колесиках – дорогой, от «Луи Виттона» – «на багаже нельзя экономить» серьезно сказала она, оценив восхищение Дэмьена – в сумке лежали и журналы, и романы – классические и современные, мягкие и твердые, с дизайнерскими обложками и с обнимающимися полуголыми людьми в цветах – «зовите своих девчонок, открываем клуб сердечной терапии имени Барбары Картленд»; потом, запыхавшись от бега по лестницам, влетел отец Декамп и застал – солнечный день, такой яркий, что почти не видно ничего сначала – в таком ослепительно белом свете комната, как киноплощадка; все сидят вокруг стола, читают, едят яблоки; хотите яблоко, отец Декамп…

– У меня первые читатели, – лицо у Дэмьена пресчастливое, и вокруг стола сидят «девочки» с женскими романами, грызут ногти от сюжетных поворотов, замотанные в толстые кофты, холодно в Соборе, если жить; Эмиль посмотрел поверх газеты с улыбкой, подмигнул; и мадемуазель Кристен здесь, тоже читает – будто у себя в библиотеке ей уже неинтересно – такой уютной, плюшевой, цветочной – отец Декамп даже сейчас запах библиотечных комнат помнит, детского отдела, он туда всё детство пробегал, мечтал найти книгу как «Бесконечная история», чтобы делать что хочешь; влюбилась в Оуэна, никак иначе, он же и вправду будто земляничным вареньем обмазан, хорошенький такой, и умница, какого это – быть Дэмьеном Оуэном, весь мир как подарок – и отец Декамп ему тоже сразу простил пренебрежение, молодую бессердечность – не разбудить, не позвонить, не оставить записки…

Он проснулся от поцелуя Флавии – она лежала рядом на кровати, в нижнем белье, черном, кружевном, с красными латексными вставками – нижним бельем Флавии был, как всегда, тоже целый наряд – корсет – она носила два корсета – нижний как белье и верхний, на платьях, – пояс и чулки, подвязка, бархотка на шее – непременно – с драгоценным камнем или камеей антикварной – перчатки по локоть, туфли – красные лаковые, с черными каблуками – пеньюар со шлейфом, неизменный рубиновый перстень – как у него сапфировый – фамильные украшения, их носили в семье Декампов старший сын и его невеста; пахла она чудесно – чем-то ласковым, несмотря на агрессию нарядов – бисквитом, патокой, печеными яблоками – он помнил этот запах, иногда тосковал; на сонную секунду обнял ее по привычке, ямка на шее, длинные черные волосы по всей подушке, а потом подскочил, чуть не уронив ее с кровати. За окном было светло, часов одиннадцать утра, а ему на дежурство в Собор. Он проспал всё на свете. И Флавия – что она здесь делает?

– Что ты здесь делаешь?

– Смотрю, как ты спишь.

– Ты же… ты разве не должна быть в Нью-Йорке, у тебя же показ…

– Я всё отменила. Я соскучилась. У меня был не самый удачный год, и хотя бы день рождения я отпраздную с вами – с тобой, Клавеллом, собаками…

– Но почему ты не предупредила, что приедешь?

– Я предупредила, – она удивилась – врать Флавия не врала никогда – она говорила, что ей лень врать, запоминать несуществующее, – я твоей маме позвонила… Она не передала?

– Нет. Мы опять в ссоре. Я пришел на премьеру в сутане.

– И зачем тебе это было нужно? ты же можешь носить нормальные шмотки.

– А ты вот почему в корсете, почему не носишь нормальную клетчатую пижаму из фланели, тапки пушистые с ушами, вроде как котики или зайцы?

– Потому что это я, я такая.

– Вот и сутана – это я, я такой.

– Я поняла, – она откинулась на подушку, изогнулась. – Ты уже убегаешь? Ужасно выглядишь. Пил вчера?

– Да.

Он встал, начал одеваться – как назло, он заснул обнаженным.

– Полный дом голых мужиков, – сказал она. – Как удачно я приехала. В ванне ночью спал милый мальчик из «Искусства кино», его фотку с собой всё время таскает Артур Соломонов, я даже прочитала их переписку, так он по нему сохнет – я его сразу узнала; красивый. Если б я не знала того, что ты не гей, я бы подумала, что ты гей.

– О, Боже, Дэмьен… он спит?

– С чего бы? Он оделся и очень вежливо ушел. Сильно смущался, что я увидела его… А почему он у тебя ванну принимает? в Соборе нет горячей воды?

– Нет, он жил здесь. В Соборе нет сейчас ни одного свободного помещения, если только его в сакристии положить на мою старую раскладушку.

– Живет? А где?

– В твоей комнате, где-где… Он ушел? Вот прямо так, ночью, без ничего?

– Да нет, я же сказала, что он оделся. Было бы странно выпустить мальчика на улицу осенью и ночью голым…

– Ну, ты могла подумать, что это смешно.

– Не с этим парнем, он же как котенок.

– Боже… Он до этого упал с Авы в открытом манеже, потом на него напали в парке Адольфи, а теперь вот ты… В любом случае, он мог пойти в Собор, пожалуйста, Господи.

Он набрал Маттиаса, тот долго не отвечал – потом, наконец, взял, после пятого звонка – «да» «Оуэн в порядке?» «я его в мансарду заселил» «о, спасибо» «давай» – и отключился.

– Мне нужно в Собор.

– Не позавтракаем?

– Нет.

– У меня завтра день рождения.

– Послушай… прости, – он наклонился над ней, провел ладонью по лицу, – давай вечером… ты пока… поспи или погуляй по Асвилю с Королевами. Съезди к маме. Она меня подставила, но подарок-то тебе приготовила. Съезди на конюшню.

– Я хочу ужин завтра. Только ты и я, – она взял его ладонь и стал легонько покусывать пальцы. Он отнял руку и выпрямился. – Иначе я вынесу все вещи этого мальчика на помойку, оболью бензином и сожгу. Вряд ли он будет в восторге. Оставлю только исподнее, продам Соломонову.

– Хорошо.

Он взял из шкафа рубашку с колораткой, брюки, классические, черные, ремень, носки, оделся. Флавия молча наблюдала за ним, сунув в рот прядь волос.

– Завтра в восемь! – крикнула она, когда он вышел.

– Мне нужно в магазин, – сказал Дэмьен отцу Декампу, – ты мне принес хотя бы карту? У меня денег нет вообще. Я весь день на яблоках и бутербродах. Не нужно было приучать меня к сэндвичам и супам Тернеров и кухне Клавелла. По вечерам я теперь противно хочу есть.

– Да, держи, я взял документы и кошелек. И Клавелл вот собрал пакет первой необходимости – исходя из замеченных им предпочтений, как он выразился. Слушай, она всего на два дня. Она даже портреты не тронула. Тоже Хэрриота не узнала – я видел, она переворачивала, прочитать, кто это – когда днем вернулся за твоими кошельком за вещами. Там есть пол и потолок, и хотя бы одно окно? Мебель я дал свою когда-то, но так и не был в этой квартире, знаю, что какая-то мансарда, чердак…

– На мансарде обычно есть окна. Приходи в гости.

– О, надеюсь, я не буду разочарован. Это наверняка один из любимейших Маттиасом и комиссаром Локи кварталов. Маттиас только в таких и тусит. Хотя, впрочем, он везде тусит. Его будто не один, а порой сразу три. Он всех знает в городе – почтальонов, булочников, мясников, цветочниц, уличных певцов, воришек и наркоманов, проституток, театральных критиков и кассиров, портье гостиничных, полицейских, все с ним здороваются, все его любят. Сержант Моркоу, да и только, – Дэмьен улыбнулся; они с Тео тоже любили Пратчетта; Тео даже рисовал немного – по Страже – но Дэмьен так и не уговорил Тео послать эти рисунки Пратчетту – а они были обалденные: под старинную графику в стиле иллюстраций Физа к Диккенсу. – Он всегда найдет всем, где жить, и даже если это распоследний притон, там тебя никто не обидит. Большая?

– Нет, как раз в такой пишут книгу…

– Со шкаф величиной, – обрадовался отец Декамп. – Квартиры и романы. А душ там, туалет? Вдребезги? Совместные?

– Всё там в порядке.

– Ну вот, я так надеялся, что эта квартира сущий ужас, что-то из русского реализма. А ты такой довольный, наверное, не захочешь потом ко мне возвращаться. Так и умру я в одиночестве, и Королевы меня съедят от скуки.

…Магазин был маленький, уютный, явно семейный со средних веков, полки-полки из дерева, всё подписано от руки, за кассой еще одна симпатичная девушка, как в кафе Тернеров, не в форме, а тоже в темно-красном вязаном свитере и – белой – рубашке, улыбнулась, спросила – «Вы Дэмьен? про Вас уже весь квартал знает, Вы друг Маттиаса… я Мюриэль»; всё завернула в бумажные пакеты, положила несколько шикарных маленьких шоколадок просто так, «рекламные образцы»; Дэмьен покраснел; ветчина, молоко, сливочное масло, помидоры, кусок пармезана и головка бри, минеральная вода, кофе, черный чай в пакетиках, багет и сладкие булочки с корицей – всё, что можно было есть, не готовя, чай и кофе он предполагал заваривать в термосе с Микки-Маусом, который ему положил Клавелл среди прочих вещей – забота Клавелла и отца Декампа его тронула, хотя он как-то плохо её выразил, наверное; он даже не представлял, когда и куда поедет за «подробностями»; решил обойтись пока малым, так много было нужно; дома – он сразу начал называть мансарду «домом» – согрел воды, попил чаю, съел пару бутербродов, глядя на закат; потом пошел мыться – просто душ, пока неизвестны все особенности ванны; напор отличный; по дизайну ванная самая простая – совмещенная, белый кафель чередовался с кремовым, ванна белоснежная, без трещин, а в стену и потолок над ванной вмонтированы зеркала; очень хорошие – ровные, полированные; но всё равно извращение – так много себя видеть – прямо везде – Дэмьен засмущался, показал себе пару раз язык, потом привык и просто пел тихонько, пока не понял, что стоит по колено в пене и воде – сток был забит чем-то, и надежно; Дэмьен вздохнул – опять траблы; смыл кое-как шампунь с волос, вылез, надел на мокрое тело рубашку и джинсы, и отправился на поиски вантуза или чего подобного.

Вантуза не было, Дэмьен смотрел на неподвижную мыльную воду, потом сложил ладошки и полез пробивать сток вручную; сток издавал жуткие хлюпающие звуки и не поддавался; Дэмьен начал колотить по стоку как-то злобно по-детски – вдруг засор дрогнет и проскочит; что-что там живет – он прямо слышал голос Тео – смерть от засора; судя по всему, это были волосы, длинные, девчачьи; и Дэмьен вытащил уже первый клок, хлопнул в унитаз, сделал так «бррр» – Хэллоуин-Хэллоуин – день девчонок с длинными волосами; и вдруг раздался звонок в дверь – такой ясный, звонкий, английский – динь-динь – и довольно нетерпеливый; мальчик аж подпрыгнул – он был весь натянутый нерв в страхе перед трубами. Может, отец Декамп пришел с бутылкой коньяка, или Маттиас – было бы круто…

Дэмьен распахнул дверь с полной доверчивостью – так на пляж открывают дверь бунгало, в ясное утро, полное запаха моря, свежих фруктов, лосьона для загара.

За дверью стоял незнакомый парень – высокий, загорелый, усталый, морщинка на лбу, каштановые волосы коротко стриженные, прямой нос; лицо четкое, ясное, как у молодого римлянина, легионера; широкие плечи, длинные ноги, красивые руки – стройный, безупречный, крупный, такие обычно в американский футбол играют, или боксируют; белая рубашка, локти подкатаны, не заправлена, джинсы разношенные, кеды – ему было всё равно, как он выглядит – он просто был хорош собой; и нес себя легко и уверенно.

– Я сосед снизу. Ты чем так шумишь в ванной? Звуки на полдома… Затор что ли? – спросил он сердито; голос у него был густой, низкий, приятный, кофейно-молочный.

– О, извините, я… да. Там вся вода встала в ванне, до меня здесь жила молодая девушка, длинноволосая, видимо, и вот не знаю, что делать… завтра куплю вантуз, оставлю пока, как есть… домоюсь в кухне. Извините еще раз за шум так поздно, я не нарочно.

– Ты чего, – парень поднял ровные золотистые брови, – я сейчас принесу вантуз и шнур, если вантуз не поможет. Подожди пару секунд, дверь не закрывай, – и ушел вниз, в лестничный пролет, убежал легко; Дэмьен подумал – какой же он высокий, здоровый такой парень, прямо атлет, викинг, как он помещается в эти потолки; потом парень вернулся – Дэмьен только про викинга и потолки успел подумать; принес вантуз и скрученный металлический шнур; «где тут твоя ванна? кстати, я Кори Финн» – рука у него была теплая и сильная, и он не сжимал пальцы мальчику, дабы показать, что он сильный-сильный, и Дэмьен это оценил – такой хорошее теплое прикосновение, слегка шершавое, нагретая солнцем парковая скамья; «Дэмьен Оуэн» – и потом они прочищали затор; вернее, Кори прочищал, а Дэмьен стоял рядом и переживал, что чужой незнакомый человек стоит и делает работу в его доме; и даже чаю, наверное, не выпьет.

– Чаю выпьете? – спросил мальчик, когда Кори разогнулся, а вода вся с апофеозным шумом, прямо как из фильма Эмериха, ушла в трубу воронкой.

– А есть с чем? – Кори помыл руки и засмеялся. – Уже обзавелся хозяйством? Ты когда въехал?

– Сегодня ночью.

– А я всё ждал, кто же будет здесь жить. Девушка до тебя была ничего… такая вполне… в стиле старого Голливуда – талия, грудь, прицеп, локоны…

– Ну, извините, что я – это я…

– Ну, я же к ней не приставал. Просто здоровались, и было приятно. Чем занимаешься?

– Книжный червь. Пишу книги, искусствовед. Читаю лекции. Библиотекарь. Пишу докторскую.

– Ты? Ты же мелкий.

– Ну… я гений. Мне девятнадцать.

Кори присвистнул.

– А что за книги?

– Про образы Христа и святых в современной культуре, в кино, в частности. А сейчас пишу про Собор.

Кори закатил глаза.

– Тебе брат Маттиас сдал квартиру, я понял, ты один из них – из этих католиков, при Соборе… одержимых, молодых, агрессивных, которые собирались менять мир.

Дэмьен внимательно посмотрел на Кори – как точно он описал ситуацию – как репортер «желтой газеты».

– Ну… в общем, да…

– Ты куришь?

– Да.

– Выйдем на балкон, – видно, Кори здесь бывал; может, всё-таки не просто «здоровались». Они вышли, была ночь, ароматная и холодная, звездная, сочная, как апельсин из холодильника; роза Дэмьена выглядела не очень хорошо – будто проснулась, огляделась и опять пытается заснуть; нежно-нежно-розовая; «красивая» сказал Кори «ее зовут Роуз-Роуз; я из Братства Розы, и это как символ, подарок на память из Братства» «а ты умеешь ухаживать?» «если что – побегу искать специалиста, она мне очень дорога» «ммм… Маленький принц… – Дэмьен смешно поморщился, и Кори уточнил, – я не первый?» «Маттиас тоже сказал про Маленького принца».

– Ой, ну ладно. Весьма поэтичное сравнение. Маленький католический монашек с розовым кустом в горшке…

– У Вас какие-то претензии к католикам? И я не монашек. Я не монах, не священник, я еще не приносил никаких обетов.

– Да ладно, не злись, у меня, старая зловещая история с разбитым сердцем… я, в общем-то сам католик. Но я всех ненавижу. И в Бога не верю ни капли. Прошло. Мир очень старался. Видишь вооон ту махину? – он махнул рукой с сигаретой в сторону строящегося православного храма. – Я там бригадир одной смены. Они чуть было не отказали мне в работе, узнав, что я католик. Но кого они еще здесь найдут? Одни протестанты, мусульмане и немного католиков и иудеев.

– Ничего не знаю о православии.

– Да я тоже. Первый раз с ними общаюсь. Они поливают святой водой перед выходом на смену, чтобы мы не осквернили храм. Можно подумать, церковь что-то значит вообще…

Дэмьен смотрел на него, морщился и улыбался. Кори был такой злой, так легко завелся, видно, что тема Бога для него болезненно притягательна, как для подростка, но Дэмьен не готов был в первый же час знакомства биться за католический символ веры.

– Так всё-таки чаю?

– Мм, а куда ты окурки деваешь?

– Ой, как-то не думал…

– Давай пока в унитаз смоем, а я тебе подгоню пепельницу. До меня в квартире жил какой-то коллекционер пепельниц, кажется, он умер в больнице, удар, и коллекция осталась – никто за ней не пришел. Я ими наслаждаюсь, и даже иногда покупаю новые, прямо поймал себя однажды на eBay. Только вернешь потом, если соберешься уезжать.

– Хорошо.

– А еще у меня есть миндальный кекс, будешь? Свежий.

Кори сбегал за кексом и пепельницей, «кружку еще захватите», Дэмьен поставил чайник и перенес второе плетеное кресло на балкон. Пепельница оказалась роскошной, антикварной, янтарной, с крошечным сколом, и с чьим-то забытым гербом на донышке. Еще Кори принес бутылку коньяка, похоже, его все здесь пьют; похоже, здесь вообще все пьют и отчаиваются; они сели в кресла и смотрели в ночь, в струящийся огнями город, такой прекрасный, как старые фильмы, и пили, и разговаривали – Кори жил до этого в каком-то маленьком городе, потом учился в университете, на инженера, а потом ему надоело, и он ушел в строители, переезжал с место на место, будто бегал от кого-то, скрывался; он рассказывал про дома, которые строил, про места, в которых жил; будто Стрелок в поисках Темной башни…

Утром Дэмьен проснулся опять от звонка в дверь. Он не помнил вообще, как дошел до кровати – видимо, его донес и уложил Кори; он просто лежал в кровати, в одежде, и был накрыт белым стеганым атласным одеялом. Сначала он не понял, где он – всё вокруг было белое-белое, будто ничто или снежный день, потом мальчик понял, что это еще один балдахин; да что такое, один девчачьи спальни в этом городе; голова трещала – звонок повторился, и Дэмьен застонал и пошел открывать, в смятой рубашке и одеяле.

– Вам посылка, месье, – почтальон вручил ему толстый большой конверт, – вот здесь распишитесь…

«От Теодора Адорно» – голова сразу прошла, Дэмьен был потрясен: открытку он вчера отправил без адреса, потому что не знал его, и телефон Дэмьена ночью отключился, он посмотрел на гаснущий экран, но был так увлечен разговором с Кори, что забыл включить на зарядку; как Тео узнал про переезд и новый адрес – значит, звонил, спрашивал отца Декампа; и что же туда мог положить Тео, журналы старые с какой-то подборкой? Он залез обратно в кровать и разодрал бумагу – это был комикс – нежный нуар – продолжение той истории про Собор, про сгоревший театр – актер разыскал свою возлюбленную – но она была замужем за высокопоставленным королевским чиновником; у нее была большая богатая семья, которой никогда не было у его возлюбленной – актер не знал, что делать – и пока он просто следил за всей семьей; у возлюбленной «была» младшая сестра – юная и невзрачная, но такая милая – однажды он засмотрелся на нее в Соборе, какая она неуверенная, робкая, хотя при таком богатстве любая девушка вела бы себя заносчиво – и все бы всё равно расступались и пели бы ей дифирамбы; и вдруг она обернулась, и он понял, что она заметила слежку – заметила его – и смотрит во все глаза; он усмехнулся и вышел из Собора; и всё получилось – теперь она следила за ним; он жил плохо, низко – в криминальном квартале, в разбитой комнате, пустой, стул, стол да кровать, да ночной горшок, одежду, бутылки бросал на пол, хотя мог бы жить хорошо – но он сгорел тогда, вместе с театром, как ему казалось… и однажды младшая сестра к нему пришла – постучалась-вошла – спросила, почему он следит за ее семьей… он ее выгнал… и она шла за ним по всем улицам… сидела за соседними столиками в кабаках… однажды к ней пристали, и он заступился – теперь ты за мной ходишь везде, тебе что, заняться нечем – вышивай золотом гобелены для Собора – она заплакала – сказала, что семье и гувернантке всё равно, где она, ее никто не замечает, а он единственный ее увидел… и дальше шла любовная сцена прямо на грязной средневековой улице, и на заднем фоне опять что-то пылало выше шпилей Собора…

Дэмьен не знал, что Тео продолжил сюжет; Тео порождал их в огромном количестве, будто мыльные пузыри, разноцветные, летящие; Тео сам шутил над этим своим счастьем-недостатком – фантазией; он вел блокноты специально для «сюжетов», просто набросков: парень, девушка, двоюродные брат и сестра, мало знакомые, получают вместе в наследство от третьего, с которым все в ссоре, бездетного дядюшки лавку, полную антиквариата и барахла, игрушек, мебели, посуды, безделушек, книг, платьев, и сначала собираются продать и поделить, потом влюбляются в лавку, и начинают ее развивать, и тут-то из-за какой-то вещи начинается мистика или детектив; Дэмьен иногда брал их читать – как заглянуть в эту самую лавку чудес; он восхищался Тео; его воображением; но у Тео вечно не хватало времени, усидчивости, сил не на всё, на то, что он называл «ну хоть это, и можно спокойно умереть»; и Дэмьен не ожидал продолжения сюжета, который Тео бросил; Собор – как верно Тео его передал – абсолютное величие и невероятные размеры, эдакий небоскреб с квартал или мифический дирижабль «CargoLifter CL160»; и огромное количество деталей – Дэмьена тронуло, что Тео это всё вытерпел и запомнил – последние полгода Дэмьен прямо бредил Собором; он прервался на середине, поставил чайник, дождался, сделал себе кофе в термосе; взял термос, вышел на балкон, взглянул на город – стройка уже жила, кран двигался; открыточный и цветочные лотки тоже; Дэмьен подумал – странно, а мне вот никуда спешить теперь не надо, вот так чтобы, по-настоящему, никто меня не наругает: ни на лекции, ни на мессу, ни на завтрак в столовую; я сам себе распорядок; и это пугает – вдруг распущусь и ничего делать не буду… Он дочитал главу, допил кофе; нашел телефон, поставил на зарядку, включил и позвонил Тео – суббота, можно звонить, у Тео нет пар, он, скорее всего, на работе в книжном – если не уволился.

– Привет. Прости, что не брал вчера, я просто заболтался тут с одним парнем ночью… Я получил комикс. Он потрясающий. Будешь публиковать?

– Ну… не знаю…

– Он классный. Давай. Предложи кому-нибудь.

– Слушай… ты можешь говорить?..

– Да. Я же позвонил.

– Мне нужен твой совет, – было слышно, как Тео спрашивает – «я выйду?» – у Дерека, хозяина магазина – Дерек был потрясающий, работал раньше фотомоделью, и вот – открыл книжный магазин – писаный красавец; всегда мечтал о книжном магазине, шутил, даже выиграл в шоу одном фотомодельном, рассказав про книжный, все жюри растрогалось; еще он был влюблен с детства в девушку, которая ушла недавно в монахини, переписывался с ней, и говорил, что сам монах теперь, никто, кроме нее, ему не нужен.

– Привет Дереку.

– Угу. Дерек, тебе привет, – улица, Тео прикуривает. – Мне звонил Йорик.

– О, ничего себе! Он же кардинал, как он там?

– Он позвал меня в секретари.

– Что это значит?

– Ну, ему нужен секретарь, личный помощник. Человек, который будет встречи все контролировать, билеты в самолет, режим дня, завтрак, обед, ужин, речи просматривать, таблетки носить с собой от головы и поноса – что обычно делают помощники?

– Э… я не знаю. С одной стороны, это Йорик – жить с ним – чудо – он же человек, о котором потом будут писать в школе доклады старшеклассники, с другой стороны – разве ты этого хотел?

– А чего я хотел?

– Не знаю.

– Вот и я не знаю.

Они молчали.

– Йорик… Он же будет Папой, ты же понимаешь. А Ван Хельсинга же не Церковь интересует, а мир. А Йорик… его все полюбят, он такой.

– А ты… будешь просматривать речи Папы…

– Таблетки от поноса забыл…

– Но это… ты столько рисуешь, у тебя всё получается.

– У меня всё получается, я человек-оркестр, Микеланджело Буонарроти. Представляешь, мне из Гель-Грина позвонили, они собираются ставить статую святого Каролюса над городом, на горе, чтобы он смотрел на порт, – я знаю это место, это потрясающе – они обратились к ван Хельсингу за материалом – фото там, у него же самый большой в мире архив по Каролюсу Дюрану собран, а он дал им мой рисунок… тот, что я в Братстве ему подарил… и они просто позвонили мне, решили, что так проще – чтобы я им эскиз памятника сделал, и еще церковь для моряков разрисовать предложили, ее из бывшего маяка сделали – так много всего; я еду в Гель-Грин, домой на каникулы, работать!..

Вот Церковь и позвонила Тео – и он выбрал не её; Дэмьен испытал какое-то облегчение, с одной стороны – с другой – горечь – предложение было не из тех, что достойны Тео; пошел в душ – вода послушно уходила в сток; вот чудное знакомство; он в жизни бы не общался нарочно с таким парнем как Кори – работягой, атеистом, а тут вышло всё так легко… Надел позавчерашнюю одежду, посмотрел на розу на прощание – «Роуз-Роуз, остаешься за старшую» – он занес ее в дом – после спокойной звездной ночи утро будто устроило кому-то скандал – холодное, ветреное, рваные серые тучи несутся по небу – в ожидании первого снега – и вышел – что-что там в мире; вызвал лифт.

– Эй, там, на девятом, остановишься на шестом? не в лом? – крикнули снизу, молодой хриплый женский голос.

Дэмьен послушно нажал кнопку «шесть»; в лифте появилось новое высказывание: «твоя голова развалится, если в ней ничего нет» – разумно, подумал Дэмьен; лифт дернулся, как человек, у которого внезапно что-то заболело посреди интересного разговора, и остановился; двери – разного цвета, видимо, из двух сломанных лифтов получился один целый – разошлись и впустили милую маленькую, почти карлицу, очень накрашенную рыжую девушку, жующую жвачку – сразу запахло клубникой и мятой; в ушах огромные серьги – павлиньи перья на цепях; короткая юбка с поясом из металлических пластин, и тоже цепи; короткая кожаная куртка-косуха, разноцветные свитера один на другой, полосатые гетры и сапоги-кеды; полу-мальчишка, полу-старушка.

– О, привет, ты тот монашек, который вместо Маттиаса и той лахудры живет?

– Я не монашек. Я библиотекарь.

– Есть разница?

– Ну, в общем, да.

– И в чем?

– Монахи молятся, выполняют работу, которую им поручил орден, а я делаю то, что хочу… ну, а хочу я сидеть в библиотеке, подбирать людям книжки, писать про книжки…

– Прямо триллер, как ужасно… скучно! – она расхохоталась. – А ты чудо какой хорошенький, ты вообще в курсе, что ты миленький, где таких делают? Так ты не монашек? Значит, с девочками или мальчиками спишь? Приходи сегодня, у меня мужик будет, но уйдет к восьми. Телек посмотрим, поп-корн сделаю. Ты как любишь – с карамелью или с солью, жестко-мягко? Вот Маттиас монашек, ему нельзя, так жаль… Ты ему передай, чтобы не обижался, хоть я на тебя запала с сегодняшнего дня, он всегда в моем сердце.

Дэмьен тоже засмеялся – такая забавная была эта девушка, шумная, яркая, как большая экзотическая птица на птичьем рынке – «пап, а кто это? давай купим» «вот продавец говорит, что он даже не знает, что она ест» «пап, ну пожалуйста, давай купим… мы ей положим разной еды, а она что-нибудь выберет; а с этим дядькой она с голоду умрет; а она такая красивая, пап».

– Передам обязательно.

– Так спишь с зайками разными?

– Нет, не сплю.

– Но ты же можешь.

– Могу. Но я не сплю, потому что… потому что я скоро собираюсь принести обеты Церкви, и как-то это странно…

– Че странного? Наоборот – пользуйся – ты же еще не принес… эти…

– Обеты. Но вот Вы влюблялись когда-нибудь?

– Да тыщу раз.

– И Вам хотелось с кем-то спать другим, не любимым?

– Слушай, ну я же такая… импульсивная… я могу спать с другим… и сама всё порушу… но это я… я тебя поняла про любовь. И что?

– Так вот я так люблю Бога и книги – эта любовь, как вода, как воздух, заполняет для меня до краев, и ничему другому в моей жизни уже нет места – его просто нет – всё занято – понимаете?

– Но с Богом же не потрахаешься. Или ты про сам-с-собой?

– Нет, я про… например, есть художник. Он рисует картины, и получает от законченной картины больше удовольствия, чем например, от секса. И, конечно, картины рисовать ему становится интереснее, чем что-то еще.

– Я поняла тебя. Тебе книжки интереснее, чем живые люди.

– Ну, не совсем так… но книжки мне пока интереснее секса.

– Но ты хоть спал с девушкой когда-нибудь? Знаешь, что теряешь? Ты же вообще пацан, что ты знаешь?

– Нет, но я черепаховый суп не ел. И не задумываюсь над этим.

– Черепаховый суп? Вот гадость… у меня есть черепаха, я ее обожаю. Что за сволочи люди.

– И не говорите.

– Ну, ладушки, я тебя поняла. Ты как Маттиас. Он там тоже про любовь, про… блин… сублимацию – вот, – она торжествующе посмотрела на него – вот видишь, я помню, я знаю, не такая уж я и дурочка – хотя Дэмьен очень старался, чтобы люди не считали себя рядом с ним дураками – если так происходило, это была его вина как собеседника, где-то нос задрал, где-то собеседника не дослушал – некрасиво, нехорошо – Дэмьен любил людей и расстраивался, если обижал кого-то, старался общаться на радость обеим сторонам – «ты вообще не способен спорить, только заговаривать до смерти» сердился Тео; лифт уже давно приехал, они вышли и разговаривали возле дверей.

– Сублимация – да, Вы верно всё поняли.

Она подняла выщипанные в ноль брови, вместо них нарисованные высокие тонкие дуги в стиле Марлен Дитрих – и родинка накладная – мушка в форме сердечка над левой «бровью».

– А если я люблю секс больше, чем рисовать?

– Ну что ж, всё справедливо – у меня есть книги, а у вас секс – такое вот равновесие. Но если вдруг захотите книгу – мало ли, на ночь, вместо и после, заходите – я Вам принесу чего-нибудь из библиотеки, у нас в Соборе много книг.

– Да у вас там одни душеспасительные, небось.

– Нет, у нас есть клуб любителей любовных романов. И там есть романы со всеми подробностями. Книга – это просто книга. Книги не портят людей.

– Прямо в Соборе книжки про «это» лежат? Гонишь… ну ладно, зайду. Хитрый какой. Даже Маттиас так не умеет. А ты, вдруг надумаешь провести ночь верхом на звезде, тоже заходи. Я Джелли Стар – сечешь – верхом на звезде? Я на шестом живу, двадцать третья квартира. Можешь с книжкой про «это», почитаешь вслух; только меня нужно будет к кровати привязать, а то я много слушать не буду, несвязанная, – она опять расхохоталась. – Никому не расскажу, обещаю, если ты потом станешь монахом.

– Буду иметь в виду.

– Ну, ага, давай, пока. Маттиасу привет передавай. Он реально моя большая любовь. Только он монашек. А ты говоришь – справедливость.