Маракотова бездна. Страна туманов (сборник) Дойл Артур

Глава 1

Так как бумаги для подготовки к печати попали именно в мои руки, начну с того, что напомню уважаемой публике о печальном событии: прошел ровно год, с тех пор как бесследно исчез пароход «Стратфорд», который отправился в далекое путешествие с целью изучения жизни в океанских глубинах. Экспедицию возглавлял доктор Маракот, широко известный своими публикациями «Псевдокоралловые формации» и «Морфология пластиножаберных»{1}. В путешествии доктора Маракота сопровождал мистер Сайрус Хедли, в прошлом ассистент в Зоологическом институте в Кембридже, а к началу путешествия стипендиат Родса в Оксфорде{2}. Капитан Хави, опытный навигатор, управлял судном. Команда состояла из двадцати трех человек, включая механика – американца из «Мерибанк Воркс» в Филадельфии.

Пароход пропал со всем экипажем. Последним известием о «Стратфорде» стало сообщение моряков с норвежского барка, которые осенью 1926 года видели корабль, похожий по описанию на «Стратфорд». Неизвестное судно попало в адский шторм и скрылось из виду под пеленой дождя. Шлюпка с надписью «Стратфорд», покореженный спасательный буй, палубные доски и часть обшивки были обнаружены неподалеку от места трагедии несколько дней спустя. Эти факты, помноженные на длительное молчание, казалось, не оставляли никаких сомнений: судно постигла трагическая судьба. Неожиданным подтверждением участи экипажа послужила странная обрывочная радиограмма, которая лишь укрепила уверенность в печальном конце «Стратфорда». Я расскажу о ней позднее.

Отличительной чертой злополучного путешествия стал ореол секретности, который плотно окружал «Стратфорд» и вызывал со всех сторон многочисленные комментарии любопытных. Таинственность всегда являлась визитной карточкой профессора Маракота. Он славился прохладным отношением к репортерам и стойким недоверием к прессе. Но на этот раз профессор переплюнул самого себя. Его стремление спрятать от посторонних глаз приготовления к экспедиции перешло все пределы разумного. Ни капля информации не просочилась в газеты, ни один из журналистов не ступил на палубу за время стоянки корабля в доке Альберта. По слухам, ходившим за границей, «Стратфорд» отличался новой необычной конструкцией, которая позволяла ему исследовать морские глубины. Слухи нашли частичное подтверждение в заявлении представителя судостроительной фирмы «Хантер и компания» из Западного Хартлпула, где корабль был построен{3}. В заявлении говорилось, что днище судна может полностью отсоединяться. Информация вызвала настоящий ажиотаж среди клерков страховой компании «Ллойд», которых с большим трудом удалось успокоить. Вскоре о необычном корабле забыли. Но важность перечисленного вновь стала очевидной: с некоторых пор внимание публики опять привлечено к судьбе пропавшего парохода.

Начнем с самого начала, с первых дней экспедиции «Стратфорда». Четыре документа дают представление о событиях. Первый: письмо мистера Сайруса Хедли, отправленное из столицы Канарских островов. Мистер Хедли писал своему другу сэру Джеймсу Талботу в Оксфордский Тринити-колледж. Насколько нам известно, после того, как «Стратфорд» покинул устье Темзы, он причалил к берегу единственный раз.

Второй документ: странная радиограмма, на которую я уже ссылался. Третий – та часть судового дневника «Арабеллы Ноулз», где говорится о стеклянном шаре. Четвертый, и последний, – удивительное содержимое шара. Либо это мистификация, либо сенсация, которая открывает новую главу в истории человеческих достижений, и их важность и значение трудно переоценить.

Сделав эти оговорки, я привожу письмо мистера Хедли, любезно переданное в мое распоряжение сэром Джеймсом Талботом и до сего времени еще не опубликованное. Письмо датировано 1 октября 1926 года.

«Дорогой Талбот,

я пишу из Санта-Крус-де-Тенерифе{4}, где мы остановились на несколько дней отдохнуть и набраться сил. За время путешествия я довольно близко сошелся с Биллом Сканлэном, который на нашей посудине исполняет обязанности главного механика. Билл мой земляк, веселый и общительный нрав делает его идеальным компаньоном, рядом с которым легче переносятся тяготы походной жизни. Тем не менее, сегодня утром я остался в полном одиночестве. Билл заявил, что у него свидание, как он выразился, «с очередной юбкой». Речь Билла звучит именно так, как, по мнению англичан, должна звучать речь американца. В отличие от меня, он был бы воспринят в обществе как «чистокровный американец». Думаю, что мои друзья англичане никогда бы не догадались, что я янки, если б я не изображал старательно акцент и не вставлял в разговор разного рода словечки. Но с тобой у меня совершенно другие отношения. Позволь заверить, что в этом образце эпистолярного жанра ты найдешь лишь правильный академический язык.

Ты встречал Маракота и знаешь, какой это сухарь. Я уже рассказывал, почему старик остановил свой выбор на мне: он навел справки у Соммервиля из Зоологического института. Соммервиль познакомил Маракота с моим эссе об океанских крабах, которое удостоилось академической награды. Это сыграло главную роль. Конечно, замечательно принять участие в столь увлекательной экспедиции, но я бы предпочел иметь дело с кем-то более жизнерадостным, чем с этой ходячей мумией Маракотом. Старик совершенно равнодушен к обычным человеческим увлечениям. Только наука вызывает у него живейший интерес. “Крепкий орешек, самый крепкий из всех, кого я знаю”, – говорит о нем Билл Сканлэн с оттенком восхищения. Подобную преданность делу Билл находит поразительной. Помнишь, как ты смеялся, когда услышал мой рассказ о знакомстве с профессором Маракотом. Я спросил его, что следует прочитать, чтобы лучше подготовиться к плаванию. На что он ответил, что для серьезного изучения океанских глубин необходимо тщательно проработать все его труды, а в качестве легкого чтива рекомендовал перечитать Геккеля{5}.

Сегодня, спустя полгода со дня нашего знакомства, я знаю Маракота не намного лучше, чем в тот день, когда увидел его впервые, в маленьком кабинете с видом на Оксфорд-Хэй. Профессор все время молчит, а его худощавое суровое лицо, лицо Савонаролы{6} или, скорей, Торквемады{7}, никогда не озаряется улыбкой. Длинный тонкий, выдающийся вперед нос; маленькие серые сверкающие, близко посаженные глазки под нависшими клочковатыми бровями; тонкие, всегда плотно сжатые губы; провалившиеся от постоянного умственного напряжения и суровой жизни щеки – ничто в его внешности не располагает к сближению. Он постоянно витает где-то в недостижимых вершинах, вне пределов, доступных пониманию обычного смертного. Временами мне кажется, что профессор не вполне нормален. Например, этот его диковинный аппарат… Но обо всем по порядку, чтобы ты смог разобраться.

Начну с начала. «Стратфорд» – прекрасный небольшой корабль, идеально приспособленный для выполнения поставленной задачи. Широкое, с просторной палубой, водоизмещением в тысячу двести тонн судно оснащено всевозможными приспособлениями для замера глубины, тралами{8}, драгой{9} и сетями. Мощные паровые лебедки, а также разнообразные механизмы, некоторые знакомые, а некоторые совершенно неизвестные, дополняют общую картину. Под палубой расположена превосходно оборудованная лаборатория для особых исследований. Еще до начала экспедиции «Стратфорд» заработал репутацию корабля-загадки. Вскоре я убедился в том, что данная характеристика вполне заслуженна. Сначала наши действия были довольно однообразными. Сперва корабль направился в Северное море. Мы даже пару раз забросили трал в воду. Но так как средняя глубина в этих местах не превышает шестидесяти футов, а корабельное оборудование приспособлено для работы на больших глубинах, данная операция оказалась не более чем потерей времени. Наш улов представлял собой знакомый набор: акула, несколько кальмаров, медузы и мелкая живность, которой богато илистое дно. Затем мы обогнули Шотландию, Фарерские острова и направились на юг. Однажды, безлунной ночью, мы чуть было не сели на мель, но к счастью, все обошлось. Не считая этого эпизода, путешествие не баловало нас событиями.

В течение первых недель я пытался сдружиться с профессором Маракотом, но это оказалось нелегкой задачей. Во-первых, профессор самый рассеянный человек из всех, кого я встречал. Он все время погружен в свои мысли. Помнишь, как он пытался всучить пенни мальчику-лифтеру? Маракоту тогда показалось, что он садится в такси. Полдня профессор проводит в раздумьях и, кажется, совсем не замечает, где он и что вокруг него происходит. Во-вторых, Маракот чрезвычайно скрытен. Он сутками просиживает над бумагами и картами, но стоит только мне появиться в каюте, как профессор сгребает бумаги в сторону. Уверен, что этот человек вынашивает секретные планы, но предпочитает до времени хранить их при себе. Билл Сканлэн полностью разделяет мое мнение о профессоре.

– Скажите, мистер Хедли, – однажды вечером обратился ко мне Билл. Я в тот момент находился в лаборатории, изучал образцы океанической флоры. – Как вы думаете, что у этого человека в голове? Что, вы полагаете, он замыслил?

– Полагаю, – ответил я, – что нам предстоит заниматься тем, чем до нас занимался «Челленджер» и десятки других исследовательских судов. Мы добавим несколько новых видов к бесконечному списку глубоководных океанских существ и нанесем пару штрихов на карты морского дна.

– Как бы не так! – воскликнул Билл. – Попробуйте еще раз. Во-первых, что я делаю на корабле?

– Вы здесь на случай, если испортятся машины?

– А вот и нет! Какие машины! Машина «Стратфорда» на попечении Мак-Ларена, шотландского механика. Нет, сэр, не для того мерибанкские ребята послали сюда своего лучшего мастера, чтобы он чинил дурацкие керосинки. Недаром же мне отстегивают полсотни долларов в неделю. Топайте за мной, я покажу вам кое-что.

Билл вытащил из кармана ключ, отпер дверь в глубине лаборатории и повел меня по узкому трапу в трюм. Там было почти пусто; только четыре объемных металлических предмета тускло поблескивали сквозь завитки соломы в массивных деревянных ящиках. Это были гладкие стальные плиты, снабженные по краям болтами и заклепками. Каждая плита была размером примерно в десять квадратных футов и толщиной дюйма в полтора, с круглым отверстием посередине, дюймов восемнадцати в диаметре.

– Что за чертовщина? – спросил я.

Необычное лицо Билла Сканлэна (физиономия Билла представляет собой нечто среднее между лицом водевильного комика и циркового борца) расплылось в улыбке.

– Это моя малышка, сэр, – произнес Билл. – Вот поэтому, мистер Хедли, я здесь и нахожусь. К этой штуке прилагается такое же стальное дно. Оно вон в том ящике. Кроме того, крышка в виде купола и большое кольцо то ли для каната, то ли для цепи. А теперь гляньте на днище.

Под нашими ногами находилась квадратная деревянная платформа. Болты по углам показывали, что платформу можно отсоединить.

– У судна двойное дно, – продолжил рассказ Сканлэн. – Профессор, кажется, окончательно спятил, или же он умнее, чем мы предполагаем. Насколько я понял, он собирается построить нечто похожее на стальной колокол и опустить его в воду, убрав предварительно днище корабля. Мощный прожектор позволит разглядеть, что происходит вокруг.

– Если это так, то было бы проще сделать у судна прозрачное дно, – возразил я.

– Вы это верно подметили, – пробормотал Билл и почесал затылок. – Никак не получается разгадать, что к чему. Наверняка я знаю лишь одно: мне предписано выполнять все приказы профессора и по мере сил помогать собирать эту дурацкую штуковину. Он до сих пор молчит как рыба. Я тоже молчу, но приглядываюсь и принюхиваюсь. Еще немного, и я сам все пойму.

Так я впервые соприкоснулся с тайной путешествия. Плохая погода внесла корректировку в наши планы. Мы остановились к северо-западу от мыса Юби{10} и стали производить глубоководное траление, заодно измеряя температуру воды на разных участках и исследуя пробы на состав соли. Траление петерсоновским тралом – занятие увлекательное. Трал двадцати футов в ширину загребает все, что встречается на пути. С глубины в четверть мили он приносит одни породы рыб, а с глубины в полмили – совсем другие. В разных слоях океана, как на разных континентах, свои обитатели. Иногда с самого дна мы вытаскивали полтонны чистейшей розоватой слизи, являющейся сырым материалом, основой будущей жизни. Иногда в наши сети попадала вязкая тина, которая под микроскопом распадалась на миллионы тончайших круглых и прямоугольных частиц, разделенных между собой прослойками аморфной грязи. Я не стану утомлять тебя перечислением бротулид{11} и макрурид{12}, асцидий{13} и голотурий{14}, полипов{15} и иглокожих{16}. Ты ведь и так знаешь, что дары океана неистощимы. Мы усердно собирали богатый урожай. Но я никак не мог избавиться от ощущения, что не за этим привез нас сюда Маракот, что в его узком сухом черепе египетской мумии скрываются совершенно другие планы. Казалось, что это всего лишь репетиция, проба людей и механизмов, вслед за которой предстоит настоящее дело…

Я дописал письмо до этого места и отправился прогуляться по берегу в последний раз. Завтра рано утром нам предстоит сняться с якоря и продолжить путешествие. Мое появление на пристани оказалось как нельзя кстати. На пирсе у корабля разгорелась нешуточная потасовка. Профессор Маракот и Билл Сканлэн оказались в самом центре скандала. Билл по натуре драчун и задира, никогда не прочь пустить в ход кулаки. Но сейчас, когда вокруг столпилось с полдюжины угрюмых даго{17}, обвешанных ножами с ног до головы, ситуация становилась угрожающей. Было самое время вмешаться. Выяснилось, что доктор Маракот нанял одну из странных колымаг, которые здесь называют «кебом», и успел объехать пол-острова, изучая его геологическое строение. Профессор совершенно забыл о том, что не захватил с собой ни гроша. Когда пришло время платить, он никак не мог растолковать местным простофилям, что забыл деньги на корабле. Разъяренный возница попытался отнять у профессора часы в качестве оплаты. Билл Сканлэн немедленно вступился за босса. Не миновать бы им обоим ножа в спину, если бы я все не уладил. Извозчик получил доллар, а парень с подбитым глазом пять долларов в качестве компенсации морального ущерба. На этот раз все закончилось благополучно. Маракот впервые обнаружил человеческую сущность. Когда мы поднялись на борт, он пригласил меня в свою маленькую каюту и от души поблагодарил.

– Кстати, мистер Хедли, – сказал он. – Вы, кажется, не женаты?

– Нет, – ответил я, – не женат.

– И у вас нет никого на попечении?

– Нет.

– Отлично, – сказал профессор. – Я не познакомил вас с целью экспедиции лишь потому, что имел на это свои соображения. Более всего я опасался, что кто-то опередит меня. Если намерения ученого становятся известны, его подстерегает риск повторить судьбу несчастного Роберта Скотта{18}. Хранил бы Скотт свои планы в секрете, именно он, а не Амундсен{19} достиг бы Южного полюса первым. Мои цели не менее амбициозны, чем открытие Южного полюса. Поэтому мне приходилось хранить молчание. Но сейчас, в преддверии великого открытия, ни один соперник не успеет украсть мои планы. Завтра мы сделаем первый шаг к истинной цели.

– Что это за цель? – спросил я.

Профессор наклонился вперед, его аскетическое лицо загорелось энтузиазмом фанатика.

– Наша цель, – прошептал он, – дно Атлантического океана.

На этом месте я вынужден прерваться. Думаю, что у тебя, как и у меня, перехватило дыхание. Будь я писателем, наверняка закончил бы свой рассказ на этом месте. Но так как я всего лишь летописец, могу добавить, что я пробыл еще час в каюте старика Маракота и узнал немало интересного. Постараюсь сообщить о подробностях нашего разговора, пока последняя шлюпка не отчалила к берегу.

– Да, молодой человек, – сказал Маракот. – Сейчас вы можете писать обо всем. К тому времени, когда ваше письмо достигнет Англии, мы успеем произвести погружение.

Профессор довольно захихикал своим мыслям.

– Да, молодой человек, слово «погружение» наиболее точно отражает то, что нам предстоит. Погружение, которое войдет в анналы науки. Хочу заявить со всей смелостью, что современная доктрина об экстремальном давлении в подводных глубинах абсолютно не соответствует действительности. Вне всякого сомнения, целый ряд факторов нейтрализует воздействие давления на организм. Я пока еще не готов назвать эти факторы. Это одна из проблем, которую нам предстоит решить. Позвольте задать вопрос: какое давление вы ожидаете встретить на глубине одной мили? – Глаза профессора блеснули под стеклами массивных очков в роговой оправе.

– Не менее тонны на квадратный дюйм, – ответил я. – Это совершенно очевидно.

– Перед первопроходцами всегда стояла задача опровергать то, что когда-то казалось очевидным. Подумайте сами, молодой человек. Последний месяц вы провели, изучая наиболее деликатные формы жизни. Вам с трудом удавалось переместить хрупкие существа из сети в контейнер, так чтобы не повредить нежную оболочку. Неужели вы считаете, что подобные создания способны выдержать экстремальное давление?

– Давление, – ответил я, – уравновешивает себя. Давление снаружи равно давлению изнутри.

– Слова, пустые слова и ничего больше! – воскликнул профессор и нетерпеливо тряхнул головой. – Давеча вы выловили круглую рыбу. Почему давление воды не сплющило ее в лепешку? А распорные доски трапа, почему их не сжимает сила воды?

– Но опыт ныряльщиков…

– Конечно, это неплохой аргумент. Ныряльщики при погружении испытывают колоссальное давление, которое влияет на, может быть, наиболее чувствительный орган нашего тела – внутреннее ухо. Но, согласно моему плану, мы не будем подвержены давлению вообще. Нам предстоит погружение в стальной камере с кристаллическими окнами по бокам для наилучшего наблюдения. Если силы давления недостаточно, чтобы смять полуторадюймовые никелированные стальные пластины, то и нам нечего опасаться. Мы повторим эксперимент братьев Вильямсонов из Нассау{20}, о котором вы, без сомнения, наслышаны. Если мои расчеты окажутся неверными, то… Вы ведь не зря сказали, что никто не находится на вашем попечении. Мы погибнем во имя науки. Конечно, если вы не желаете рисковать, я буду действовать самостоятельно.

Рассказ профессора показался мне полным безумием. Но ты знаешь, как нелегко отвергнуть брошенный вызов. Я выдержал паузу в несколько минут, раздумывая.

– Как глубоко вы планируете погрузиться, сэр?

На столе в каюте лежала карта. Профессор указал пальцем на точку к юго-западу от Канар.

– В прошлом году я делал замеры дна в этом месте, – сказал он. – Неподалеку находится впадина не менее двадцати пяти тысяч футов в глубину. Я первый, кто сделал это открытие. Верю, что когда-нибудь в мою честь на картах появится надпись «Маракотова бездна».

– О Господи, сэр! – воскликнул я. – Неужели вы предлагаете опуститься в эту бездонную пучину?

– Нет, конечно же, нет, – улыбнулся профессор. – Ни лебедочные цепи, ни кислородные трубки не позволяют опуститься глубже, чем на полмили. Вокруг расщелины, которая, как я уверен, сформировалась много лет назад в результате действия вулканических сил, находится узкое плато. Плато расположено на глубине не более трехсот морских саженей.

– Триста морских саженей? Треть мили!

– Да, приблизительно треть мили. Я намереваюсь опуститься в герметичной камере на дно подводной насыпи. Мы постараемся исследовать глубоководный мир настолько, насколько это представляется возможным. Разговорная труба соединит нас с кораблем. Так мы сможем давать указания команде. Стоит только прошептать, и нас немедленно вытянут обратно на поверхность.

– А кислород?

– Кислород нам станут закачивать сверху.

– Но на такой глубине царит полная темнота.

– Боюсь, что тут вы совершенно правы. Исследования Фоля и Сарасэна в Женевском озере показывают, что даже ультрафиолетовые лучи не способны достичь подобной глубины. Но какое это имеет значение? Мы будем снабжены электричеством от судовых машин, в дополнение к шести двухвольтовым сухим батареям Хэллесена, соединенным между собой. Итого получается двенадцать вольт. А еще в нашем распоряжении будет сигнальная лампа Лукаса военного образца в качестве подвижного рефлектора{21}. Нам этого вполне хватит. Что еще вас смущает?

– А если кислородные трубки спутаются?

– Они не спутаются. Кроме того, в камере в качестве резерва имеется сжатый воздух в баллонах. Его должно хватить на двадцать четыре часа. Теперь вы удовлетворены? Вы последуете за мной?

Мне предстояло принять нелегкое решение. Мозг работал быстро. Воображение рисовало четкие картины. Я почти физически ощущал тесноту черной железной коробки, спертый воздух внутри. Вдруг стены камеры вогнулись, струи воды хлынули в отверстия между заклепками и болтами, разрывая обшивку. Мутная жидкость стала проникать сквозь трещины в днище и дюйм за дюймом подниматься вверх. Смерть обещала быть долгой и мучительной… Я поднял голову. Горящие глаза старика смотрели на меня сверху вниз с воодушевлением мученика за идею. Энтузиазм подобного рода заразителен. Если это безумие, то оно по крайней мере благородно и бескорыстно. Пламя перекинулось с профессора на меня, я вскочил и протянул ему руку.

– Доктор, я с вами до конца!

– Я так и знал, – ответил Маракот. – Мой юный друг, я выбрал вас не за поверхностные знания об океане, – улыбаясь, добавил он, – и не за ваши изыскания о крабах. Есть качества гораздо более важные – это верность и мужество.

Убедившись, что заброшенная приманка сработала, профессор отпустил меня. С этой минуты я был связан клятвой, а мои планы на будущее рассыпались в прах. Сейчас от корабля отчалит последняя шлюпка! Спрашивают, нет ли писем на берег. Ты никогда больше не услышишь обо мне, дорогой Талбот, или же получишь письмо, которое стоит того, чтобы его прочитали. Если от меня не будет вестей, можешь приобрести плавучий надгробный памятник и закрепить на якоре где-нибудь южнее Канарских островов. Прикажишь высечь на памятнике надпись: “В этом месте или где-то поблизости покоится все, что оставили рыбы от моего друга Сайруса Дж. Хедли”».

Второй документ – неразборчивая радиограмма, которую удалось перехватить нескольким судам, в том числе почтовому пароходу «Аройя». Радиограмма была принята в три часа дня 3 октября 1926 года. Это доказывает, что она была отправлена всего лишь два дня спустя после отплытия «Стратфорда» от Канарских островов, что согласуется с письмом Хедли. Время приблизительно совпадает со временем, когда норвежский барк видел гибнущее судно в двухстах милях к юго-западу от Санта-Крус-де-Тенерифе.

Радиограмма гласила: «Лежим на боку. Боюсь, что ситуация безнадежна. Потеряли Маракота, Хедли и Сканлэна. Местоположение неизвестно. Носовой платок Хедли на конце глубоководного лота. Господи, спаси наши души! “Стратфорд”».

Эта бессвязная радиограмма оказалась последним сообщением со злополучного судна. Конец казался настолько странным, что его сочли признаком крайне возбужденного состояния радиста. Однако содержание послания не оставляло ни малейшего сомнения относительно судьбы корабля.

Объяснение загадочному происшествию (если это можно назвать объяснением), следует искать в записках, обнаруженных в стеклянном шаре. Полагаю, что краткий отчет об этой находке, который уже появился в печати, должен быть изложен более подробно. Я привожу отчет дословно из вахтенного журнала «Арабеллы Ноулз». Это судно, груженное углем, направлялось из Кардиффа{22} в Буэнос-Айрес под командой мистера Амоса Грина.

«Среда. 5 января 1927 года. 27 градусов 14 минут северной широты, 28 градусов западной долготы. Спокойная погода. Голубое небо с низкими перистыми облаками. Вода прозрачна как стекло. Во вторую склянку средней вахты старший помощник доложил, что заметил необычный сверкающий предмет, который выпрыгнул из моря, а затем упал обратно. В первую минуту старшему помощнику показалось, что на поверхности резвится неизвестная рыба, но посмотрев в подзорную трубу, он разглядел серебряный глобус или шар, такой легкий, что шар скорее не плыл, а лежал на поверхности воды. Я был немедленно вызван на мостик. Шар величиной с футбольный мяч ярко сверкал почти в полумиле от судна. Я приказал остановить машины и послал бот со вторым помощником, который подобрал шар и доставил на борт.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что шар сделан из необычного, очень прочного стекла и наполнен столь легкой субстанцией, что, когда его подбрасывали в воздух, он полоскался на ветру, словно детский воздушный шарик. Шар был почти прозрачен. Разбить прочную оболочку и добраться до бумаг оказалось непростой задачей. Молоток оказался бесполезен. Шар лопнул лишь тогда, когда главный механик сунул его под поршень двигателя. К сожалению, шар разлетелся в искрящуюся пыль, так что нам не удалось найти ни одного приличного куска, подходящего для исследования состава. Однако бумаги остались неповрежденными. Прочитав сообщение, мы поняли, что оно имеет огромное значение, и решили вручить бумаги британскому консулу, как только достигнем Ла-Платы. Я выхожу в море вот уже тридцать пять лет, но первый раз сталкиваюсь с подобной загадкой. То же самое говорят все, кто находится сейчас на борту. Пускай во всей этой истории разберутся головы поумней, чем моя».

Вот и все, что мы знаем о том, как были найдены записки Сайруса Дж. Хедли, которые приводятся ниже без каких-либо изменений.

«Кому адресовано мое послание? Думаю, что целому миру. Но «целый мир» – довольно неопределенный адресат. Надеюсь, что письмо попадет в руки моего друга сэра Джеймса Талбота, профессора из Оксфордского университета. Мое последнее письмо было адресовано ему. Эти записки станут продолжением. Вероятность того, что шар когда-либо достигнет поверхности, а не будет проглочен акулой или унесен волнами вдаль, сто к одному. Тем не менее стоит попытаться. Маракот уже отправил на поверхность свой рассказ. Таким образом, чья-то попытка окажется удачной. Хочется верить, что мир узнает о наших необыкновенных приключениях. Предполагаю, что тот, кто обнаружит шар, обязательно обратит внимание на его сверкающую поверхность. Невесомый газ внутри оболочки станет еще одним подтверждением неординарной природы находки. Уверен, что Талбот прочитает записки, а не выбросит их за ненадобностью.

Тот, кто желает узнать, с чего начиналась наша история и чем мы занимались первые несколько недель, сможет найти подробное описание в письме, которое я написал 1 октября, в ночь перед отплытием из Санта-Крус-де-Тенерифе. Если бы я знал заранее, что приготовила нам судьба, мне следовало бы сбежать с корабля на лодке в ту последнюю ночь. Но, немного поразмыслив, я пришел к выводу, что даже если б я знал все наперед, то остался бы рядом с доктором до конца, чтобы увидеть все своими глазами.

Сейчас я хочу рассказать о том, что с нами произошло уже после того, как корабль покинул Канары. Не успел порт скрыться из виду, как дряхлый, погруженный в себя Маракот удивительным образом преобразился. Пришло время действовать: энергия, которая таилась глубоко внутри, вырвалась наружу. Маракот полностью взял на себя управление кораблем, подчинил всех и вся своей воле. Сухой рассеянный ученый неожиданно исчез, уступив место человеку-электрической машине. Его глаза сверкали за стеклами очков, подобно мощным прожекторам. Казалось, что он находится одновременно везде: работает с картами, обсуждает маршрут со шкипером, дает команды Биллу Сканлэну, загружает меня странными поручениями. Все действия профессора были подчинены особой методике и преследовали единую цель. Он неожиданно проявил недюжинные знания в области электроники и механики. Большую часть времени доктор проводил в компании Сканлэна, тщательно, элемент за элементом собирая агрегат.

– Знаете, мистер Хедли, профессор отличный парень, – заявил Сканлэн утром второго дня. – Приходите посмотреть. Док просто глыба в механике.

Мои ощущения были не самыми приятными. Казалось, что я воочию увидел собственный гроб. Но, несмотря на мрачные мысли, я вынужден был признать, что гроб имел довольно презентабельный вид. Стальной пол был прикреплен заклепками к четырем стальным стенкам. В центре каждой стенки было по круглому окну-иллюминатору. С крыши спускался узкий трап. Второй трап был привинчен к полу. Камера висела на тонком, но невероятно крепком стальном тросе. Барабан, на который трос был намотан, приводился в движение мощным двигателем. Обычно этот двигатель использовали для глубоководных тралов «Стратфорда». Насколько я понял, трос был около полумили в длину, его конец был намертво закреплен вокруг металлической тумбы на палубе. Резиновые трубки для подачи воздуха были такой же длины, как и трос. Параллельно трубкам тянулся телефонный провод и изолированный кабель, предназначенный для подачи электроэнергии от судовых динамо к прожектору. Кроме того, в камере находились автономные электрические батареи.

В тот вечер мы остановили машины. Барометр показывал низкое давление. Густые черные тучи, застилавшие горизонт, предупреждали о надвигающейся опасности. В пределах видимости оказался барк под норвежским флагом. Мы наблюдали, как моряки опускали паруса, готовясь к шторму. Но в ту минуту море казалось спокойным и умиротворенным. «Стратфорд» мягко покачивался на синих волнах, которые пенились белыми гребешками под порывами ветра.

Билл Сканлэн заглянул ко мне в лабораторию. Всегда беззаботный Билл казался необычно взволнованным.

– Послушайте, мистер Хедли! – сказал он. – Эту штуковину уже опустили в нижний отсек корабля. Вы полагаете, что босс собирается погрузиться на дно?

– Знаю наверняка, Билл. А я собираюсь составить ему компанию.

– Вы оба сошли с ума, если задумали такое. Я буду жалким типом, если позволю вам совершить это без меня.

– Это тебя не касается, Билл.

– Неужели? А я вот думаю иначе. Я пожелтею от зависти, если вы не возьмете меня с собой. Ребята из «Мерибанка» послали меня наблюдать за механизмами. Если механизмы опустятся на дно океана, значит, и я последую за ними. Билл Сканлэн не оставит свои железяки без присмотра. Даже если все вокруг будут считать, что он тронулся умом.

Спорить с Биллом было совершенно бессмысленно. Еще один сумасшедший желал присоединиться к нашему небольшому клубу самоубийц. Мне оставалось лишь успокоиться и ждать дальнейших распоряжений.

Ночь прошла в интенсивных приготовлениях. Только после завтрака мы смогли наконец проникнуть в камеру и оглядеться. Стальная клетка была наполовину опущена в фальшивый проем, вырезанный в днище «Стратфорда». Мы один за другим забрались внутрь по трапу через верхний люк. Люк наглухо задраили и завинтили за нашими спинами после того, как капитан Хави, нахмурившись, крепко пожал каждому из нас руки. Затем клетку опустили еще на несколько футов вниз, закрыли крышку и запустили в отсек воду, чтобы испытать, насколько наш аппарат пригоден для плавания. Камера прекрасно выдержала испытание. Каждый шов был точно подогнан, течи не наблюдалось. Люк в днище раздвинулся, и мы повисли над бездной под самым килем корабля.

Кабина оказалась очень удобной. Я восхищался тем, как тщательно продумана каждая мелочь. Электрическое освещение еще не включили. Ярко светило субтропическое солнце. Солнечные лучи преломлялись в бутылочно-зеленой воде. Мягкий свет проникал внутрь кабины сквозь стекла иллюминаторов. Небольшие, юркие серебряные рыбки мерцали то тут, то там, словно сияющие полоски на зеленом фоне. Вдоль стен по периметру кабины расположились диваны. Над диванами матово поблескивали циферблат глубиномера, термометр и прочие приборы. Под диванами были спрятаны баллоны с резервным запасом сжатого воздуха на случай, если проводящие воздух трубки подведут нас. Концы этих трубок уходили к потолку, рядом с ними висел телефонный аппарат. Мы услышали траурный голос капитана:

– Вы не передумали опускаться?

– С нами все в порядке. Мы не передумали, – нетерпеливо ответил доктор Маракот. – Опускайте осторожно. Пусть кто-нибудь все время дежурит у телефона. Я буду сообщать обстановку. Когда мы достигнем дна, оставайтесь на месте, до тех пор пока не получите следующих инструкций. Трос не рассчитан на большое натяжение, но медленное движение, пару узлов в час, ему вполне под силу. А теперь – вниз!

Последние слова он выкрикнул, как безумный. Это был величайший момент в жизни доктора. Сегодня сбывались его многолетние мечты. На мгновение меня пронзила мысль о том, что мы находимся во власти хитрого маньяка, владеющего даром убеждения. Билл Сканлэн, видимо, подумал о том же. Он взглянул на меня с грустной улыбкой и неуверенно почесал лоб. Но после этой дикой вспышки Маракот немедленно пришел в себя. На самом деле достаточно было взглянуть на порядок вокруг нас, увидеть, с какой тщательностью продуманы мельчайшие детали, чтобы понять: опасения о душевном здоровье профессора не имеют под собой оснований.

Сейчас наше внимание было приковано к удивительным впечатлениям, которые сменяли друг друга каждую секунду. Стальная клетка медленно опускалась в неизведанные глубины океана. Светло-зеленая вода превратилась в темно-оливковую. Затем цвет стал гуще, окрасился в синий. Густой синий уступил место еще более темному, почти фиолетовому. Мы опускались все ниже и ниже: сто футов, двести футов, триста… Клапаны работали идеально. Наше дыхание оставалось свободным и естественным, как на палубе судна. Стрелка глубиномера медленно двигалась по светящемуся циферблату: четыреста футов, пятьсот, шестьсот…

– Как ваши дела? – заревел взволнованный голос в трубке.

– Лучше не бывает! – закричал Маракот в ответ. Становилось все темней. Неожиданно серые проблески сменились полной темнотой. – Стоп машина! – скомандовал наш предводитель. Лебедка остановилась. Мы повисли на глубине семи сотен футов от поверхности океана. Я услышал, как щелкнул выключатель. В следующее мгновение нас залили потоки яркого золотого света. Лучи проникали наружу сквозь иллюминаторы, освещая пространство вокруг аппарата. Мы прильнули к толстым стеклам, каждый у своей стены. Перед нами открывалось зрелище, которое еще не было доступно ни одному человеку.

До сего времени эти глубины были известны лишь благодаря некоторым видам рыб, слишком медлительных, чтобы увернуться от громоздкого трала, или слишком глупых, чтобы избежать сети. Сейчас мы видели удивительный подводный мир таким, каким он был на самом деле. Если целью творения являлся человек, то почему океанские глубины населены гуще, чем земля? Широкие морские просторы, расстилавшиеся перед нами, по оживленности не уступали Бродвею субботним вечером или Ломбард-стрит{23} в рабочий день после полудня. Мы миновали верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают обычной морской окраской: ультрамарин сверху, серебро снизу. На глубине нас окружали создания всевозможных немыслимых форм и расцветок, все, чем только может удивить море. Деликатные лептоцефалии{24} проносились сквозь коридор света, как ленточки из серебра. Змееобразная мурена лениво изгибала длинный хвост. Черный морской еж, у которого только и есть, что острые колючки да широкий рот, глупо глазел на нас. Время от времени к иллюминатору подплывала каракатица и пялилась на нас по-человечески злобными глазками. Иногда в поле зрения попадался явный представитель морских глубин, мелькала цистома или глаукус{25}, оживляя картину, подобно цветку. Огромная золотистая макрель свирепо билась головой в иллюминатор, пока за ее спиной не появилась темная тень акулы. Невезучая макрель исчезла в зубастой пасти.

Доктор Маракот, как зачарованный, сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее свои наблюдения и что-то бормотал.

– Что это? Что это? – слышал я. – Не может быть, «chimoera mirabilis»[1] Майкла Сарса. О Господи, лепидионг, и насколько я могу судить, новый вид. Обратите внимание на этого макруруса, мистер Хедли, его окраска отличается от окраски тех его собратьев, которые попадаются нам в сеть.

Лишь однажды профессор был застигнут врасплох: сверху с огромной скоростью мимо иллюминатора промелькнул длинный овальный предмет, оставив позади вибрирующий хвост, который растянулся вертикально вверх и вниз. Признаюсь, что в тот момент я был озадачен не меньше доктора. Загадку разгадал Билл Сканлэн.

– Сдается мне, что это олух Джон Свинни решил забросить рядом с нами лот, чтобы напомнить о себе.

– Верно! – захихикал Маракот. – Новый вид глубоководной фауны, мистер Хедли, с проволочным хвостом и свинцовым носом. Безусловно, необходимо постоянно замерять глубину, чтобы держать камеру непосредственно над подводной возвышенностью. Все в порядке, капитан! – закричал профессор. – Продолжайте спуск!

Мы продолжили погружение. Маракот выключил электричество. Нас снова окутала непроглядная тьма, светился только фосфоресцирующий циферблат глубиномера, стрелки которого отмечали последовательное падение. Лишь легкое покачивание указывало на то, что мы движемся. Беспокойное движение стрелки свидетельствовало о том, в каком ужасающем, в каком непостижимом положении мы находимся. Теперь, на глубине тысячи футов, воздух в кабинке становился спертым. Сканлэн смазал кран вытяжной трубки, и дышать стало легче.

Когда стрелка показала тысячу пятьсот футов, мы остановились и вновь зажгли свет. Перед иллюминаторами промелькнула большая темная масса. Мы не успели определить, что это: меч-рыба, или глубоководная акула, или же какое-либо иное чудовище неизвестной породы. Доктор поспешно выключил освещение.

– В этом заключается главная опасность, – сказал Маракот. – На глубине водятся такие существа, которым так же легко раздавить нашу камеру из закаленной стали, как бегущему носорогу – пчелиный улей, оказавшийся у него на пути.

– Вы имеете в виду китов? – спросил Сканлэн.

– Киты могут опускаться на большую глубину, – ответил ученый. – Говорят, что однажды гренландский кит утянул перпендикулярно вниз почти милю каната. Но кит ныряет так глубоко, лишь когда ранен или сильно напуган. Это мог быть гигантский кальмар. Кальмары встречаются на любой глубине.

– Думаю, что кальмар слишком мягок, чтобы представлять угрозу. Вот будет смеху в «Мерибанке», когда выяснится, что кальмар пробил отверстие в никелированной стали.

– Тело у кальмара, может быть, и мягкое, – ответил профессор, – но клюв способен пробить металлический брусок насквозь. Один удар этого клюва с легкостью проделает отверстие в трехдюймовом стекле иллюминатора, словно оно сделано из пергамента.

– Веселенькое дельце! – воскликнул Билл.

Наконец движение прекратилось. Толчок оказался таким слабым, что мы узнали об остановке, лишь после того как включили свет и увидели, что стальной трос кольцами обвивает камеру. Трос представлял опасность для воздушных трубок, так как мог их запутать. Приказ Маракота заставил команду немедленно подтянуть обвисший конец. Стрелки глубиномера показывали тысячу восемьсот футов. Мы неподвижно лежали на вершине вулканического гребня на самом дне Атлантического океана.

Глава 2

Думаю, что в эти минуты нас переполняли одинаковые чувства. Мы не хотели ничего предпринимать, не хотели ничего видеть. Мы желали лишь спокойно посидеть, чтобы до конца осознать чудо, которое произошло. Наш стальной аппарат покоился на дне одного из величайших океанов. Но вскоре странная сцена снаружи привлекла наше внимание. Мы бросились к иллюминаторам.

Камеру со всех сторон окружали густые водоросли. «Cutlepia multifidia»[2], – подсказал название Маракот. Течение колыхало желтые плети, как ветер колышет ветви деревьев. Водоросли были не настолько густы, чтобы закрыть вид. Их огромные листья цвета темного золота, медленно покачиваясь, проплывали перед иллюминаторами. Темный вязкий грунт под водорослями был густо усеян крохотными разноцветными существами: голотуриями, осундиями, ежами и эхинодермами{26}. Точно так же весной в Англии берега рек усеяны первоцветом и гиацинтами. Эти живые цветы морских глубин, ярко-красные, темно-пурпурные или нежно-розовые, сплошным ковром устилали угольно-черное дно. То здесь, то там из расщелин в подводных скалах вырастали гигантские губки, изредка проносились рыбы. Обитатели верхних слоев мелькали, словно разноцветные искры, в лучах мощных прожекторов. Мы, как зачарованные, наблюдали за волшебной картиной. Вдруг в переговорной трубе раздался взволнованный голос:

– Как там на дне? Все в порядке? Не задерживайтесь. Показания барометра падают. Что-то мне не очень нравится погода. Вам хватает воздуха? Мы можем еще что-нибудь сделать для вас?

– Хорошо, капитан! – бодро ответил Маракот. – Мы не станем задерживаться. Вы прекрасно справляетесь со своей работой. Нам здесь так же комфортно, как в каюте на корабле. Приготовьтесь передвинуть нас немного вперед.

Мы оказались в царстве светящихся рыб. После того как прожекторы погасли, нас окружила кромешная тьма. Тьма, при которой даже светочувствительная пластинка могла бы висеть часами и не уловить ни малейшего отблеска ультрафиолета. С огромным интересом мы наблюдали за фосфоресцирующей активностью океана. Внезапно мимо нас, словно на фоне черного бархатного занавеса, медленно проплыли светящиеся точки. Казалось, что это огромный пассажирский лайнер выбрасывает по сторонам потоки света сквозь длинные ряды иллюминаторов. У одного из морских чудовищ были светящиеся зубы, пылавшие на библейский манер в абсолютной темноте. У другого были длинные золотистые усы. У третьего язычок пламени качался прямо над головой. Повсюду, насколько хватал глаз, мерцали блестящие огоньки. Каждое существо было занято делом и освещало свой путь, точь-в-точь как таксисты на Стрэнде поздним вечером, после окончания спектакля. Мы снова зажгли свет. Доктор Маракот занялся изучением морского дна.

– Мы опустились довольно глубоко, но все же недостаточно, чтобы добраться до характерных пород низших слоев океана, – произнес профессор. – Сейчас эта цель недостижима. Может быть, при случае, с более длинным тросом…

– Прекращайте! – завопил Билл. – Даже не думайте об этом!

Маракот улыбнулся.

– Вы вскоре привыкнете к глубине, Сканлэн. Это не последнее наше погружение.

– Как бы не так, – пробормотал Билл.

– Обязательно привыкнете. Следующее погружение покажется вам не более опасным, чем прогулка в трюм «Стратфорда». Вы видите, мистер Хедли, что дно, насколько мы можем рассмотреть сквозь плотный слой морской живности и губок, состоит из пемзы и черного базальта. Таким образом, мое первоначальное предположение находит подтверждение: подводный хребет является частью вулканической формации, а Маракотова бездна, – профессор произнес эти слова с видимым удовольствием, – не что иное, как внешний склон подводной вершины. Мне пришла в голову идея: а что, если провести эксперимент. Мы медленно подвинем кабину к самому краю и постараемся разглядеть, что представляет собой формация в этой точке. Предполагаю, что я обнаружу пропасть невероятной глубины, уходящую под прямым углом к самому сердцу океана.

Эксперимент показался мне рискованным. Кто знает, насколько крепок трос, выдержит ли он давление сильного подводного течения. Но если дело касалось научных исследований, Маракот не боялся подвергать опасности ни себя, ни своих спутников. Я затаил дыхание. Когда кабинка дернулась, у Сканлэна отвисла челюсть. Длинные колышущиеся плети водорослей расступились перед нами. Трос натянулся как струна и потащил нас за собой. Мои опасения оказались напрасными: стальной трос блестяще выдержал испытание. Мы заскользили по дну океана с постепенно возрастающей скоростью. Маракот с компасом в руке определял направление и громким голосом отдавал команды изменить курс или подтянуть камеру повыше, чтобы обогнуть препятствие.

– Базальтовый хребет не может быть более двух километров в ширину, – объяснил он. – Думаю, что обрыв расположен чуть западнее того места, где мы погрузились. В таком случае мы очень скоро достигнем его.

Мы беспрепятственно скользили по поросшему золотыми водорослями, украшенному удивительными природными красками вулканическому плато.

Вдруг доктор помчался к телефону.

– Стоп! – закричал он. – Мы на месте!

Внезапно перед нами разверзлась чудовищная пропасть. Это было жуткое место, воплощение ночного кошмара. Черная блестящая стена базальта падала вертикально вниз, в неизвестность. По краям базальтовых глыб развевались мохнатые водоросли. Точно так же на краю обрыва где-нибудь на поверхности земли папоротник качает листьями над земными скалами. Но здесь, под колышущимся, словно живым, ободом зияла бездонная пропасть. Скалистый гребень круто изгибался. Мы не могли определить ширину пропасти. Света прожекторов было недостаточно, чтобы преодолеть вековой мрак, который расстилался вокруг. Мы направили сигнальную лампу Лукаса вниз. Лучи золотистой полоской опускались все дальше и дальше, пока не пропали в бездонном сумраке ужасной расщелины.

– Поистине удивительно! – воскликнул Маракот, уставившись в иллюминатор. На его узком лице появилось выражение неподдельного счастья. – Что касается глубины, не думаю, что где-то существуют места глубже. Впадина Челленджера двадцати шести тысяч футов в глубину у Ладронских островов{27} и даже впадина, открытая «Планетой», в тридцать две тысячи футов близ Филиппин, и ряд других не смогут составить конкуренцию Маракотовой бездне. Она стоит особняком благодаря крутизне спуска и представляет особый интерес потому, что скрылась из поля зрения всех гидрографических экспедиций, – а их было немало, – составлявших карту Атлантики. Не вызывает сомнений, что…

Профессор замолчал на полуслове, на лице его застыло выражение любопытства и удивления. Билл Сканлэн и я бросили взгляд в иллюминатор поверх плеча доктора Маракота. Открывшееся зрелище заставило нас задрожать.

Из самой бездны по узкому тоннелю света, который отбрасывал прожектор, перемещалось неизвестное существо гигантских размеров. Существо было еще далеко, но, безусловно, двигалось в нашем направлении. Прожектор едва освещал его. Мы с трудом различали в полумраке огромное черное тело. Неуклюже загребая, чудовище поднималось все выше и выше, наконец, тускло отсвечивая, появилось у самого края пропасти. Теперь, при более ярком освещении, мы смогли рассмотреть его получше. Это было существо не известной науке породы, но в нем был ряд особенностей, которые знакомы каждому из нас. Ужасный монстр, со слишком длинным для гигантского краба и слишком коротким для гигантского лобстера{28} телом, более всего походил на лангуста{29}: две огромные клешни торчали по бокам, усы шестнадцати футов в длину вибрировали над черными круглыми свирепыми глазами навыкате. Панцирь светло-желтого цвета имел десять футов в диаметре. Общая длина животного, не считая усов, составляла не менее тридцати футов.

– Поразительно! – воскликнул Маракот и лихорадочно заскрипел пером в тетради. – Глаза на подвижных стержнях, эластичные соединения, семейство crustacea[3], вид неизвестен. Crustaceus Maracoti[4], почему бы и нет?

– Ради бога, забудьте о названии! Посмотрите, оно ползет прямо на нас! – завопил Билл. – Слушайте, док, а может, нам выключить свет?

– Одну минутку! Только набросаю очертания! – крикнул натуралист. – Да, да, теперь можно тушить. – Профессор щелкнул выключателем, и мы снова оказались в непроглядной темноте, которую озаряли лишь редкие вспышки: сверкающие точки быстро, как метеоры, пролетали мимо.

– В жизни не видал более мерзкого создания, – пробормотал Билл и вытер пот со лба. – Ощущение, как наутро после хорошей пьянки.

– Оно и в самом деле ужасно на вид, – согласился Маракот. – Но, вероятно, еще страшней иметь с ним дело и испытать на себе силу его клешней. Однако в стальной камере мы в безопасности и можем наблюдать за ним в свое удовольствие…

Не успел профессор закончить фразу, как по внешней стене камеры словно киркой ударили. Затем раздалось царапанье, дикий скрежет и новый удар…

– Слушайте, оно желает забраться внутрь! – в ужасе закричал Билл. – О Господи! Нам следовало написать на дверях: «Посторонним вход воспрещен!»

Билл пытался шутить, но дрожащий голос выдавал его волнение. Должен признаться, что и у меня затряслись коленки, когда стало понятно, что чудовище подобралось к нам вплотную и теперь под покровом темноты исследует наше убежище, размышляя, что это за странная раковина и удастся ли извлечь из нее что-нибудь съестное, если вскрыть.

– Оно не сможет причинить нам вреда, – заявил Маракот, но в его голосе не чувствовалось уверенности. – Пожалуй, нам следует стряхнуть животное. – Профессор поднял телефонную трубку и крикнул капитану: – Потяните нас вверх на двадцать-тридцать футов.

Спустя несколько секунд мы поднялись над равниной из лавы и закачались в спокойной воде. Но монстр не отставал. Еще мгновение, и мы снова услышали скрежет жутких челюстей и постукивание его конечностей о стенки нашего убежища. Было страшно молча сидеть в полной темноте, зная, что смерть находится так близко. А если могучая клешня монстра упадет на иллюминатор, выдержит ли стекло? Этот невысказанный вопрос будоражил мысли каждого из нас.

Неожиданно появилась новая опасность: постукивание переместилось на крышу. Аппарат стал равномерно раскачиваться…

– Господи милостивый! – воскликнул я. – Оно вцепилось в трос и, без сомнения, разорвет его…

– Послушайте, док, пришло время возвращаться. Думаю, что мы увидели все, что следовало увидеть. Билл Сканлэн желает домой. Прикажите капитану поднимать нас на поверхность.

– Но мы не сделали и половины задуманного, – возразил Маракот. – Мы только начали исследовать границы бездны. Давайте хотя бы выясним, насколько она глубока. Лишь после того, как мы достигнем противоположного края, я соглашусь подняться. – Профессор взял трубку. – У нас все в порядке, капитан. Двигайтесь со скоростью двух узлов, пока я не прикажу остановиться.

Мы медленно поплыли через бездну. Так как темнота не спасала от атак монстра, мы снова зажгли прожекторы. Один из иллюминаторов был полностью закрыт массивным брюхом чудовища. Гигантские клешни скрипели над нашими головами о стальной трос. Камеру раскачивало, как церковный колокол. Чудовище обладало невероятной силой. Никому из смертных еще не приходилось попадать в подобную передрягу: под нами пять миль воды, а сверху – ужасный монстр. Качка становилась все сильней, все яростней. Из телефона донесся взволнованный голос капитана: сила толчков не осталась незамеченной на корабле. Вдруг Маракот вскочил и распростер в отчаянии руки. Даже внутри стальной раковины мы услышали звон лопнувшего троса. Еще секунда, и мы начали проваливаться в бездонную пропасть.

Я до сих пор не могу забыть жуткий крик Маракота:

– Трос оборвался! Мы не в состоянии ничего исправить! Мы все покойники! – Профессор обхватил телефонную трубку. – Прощайте, капитан, прощайте все.

Эти слова стали нашим последним обращением к миру людей.

Камера не стала стремительно падать, как можно было предположить. Несмотря на наш вес, полая поверхность придавала стальной клетке некую плавучесть. Мы погружались в пропасть медленно и постепенно. Я услышал жуткий скрежет: мы проскользнули между клешней гигантского рака, который стал причиной трагедии, и, вращаясь широкими кругами, стали опускаться все ниже и ниже.

Прошло не более пяти минут, но они показались нам часом. Телефонный кабель лопнул, как струна. Трубы для подачи воздуха порвались практически одновременно с кабелем. Соленая вода фонтаном брызнула в отверстия. Билл умелыми движениями перевязал резиновые трубки проволокой и остановил поток. Доктор Маракот тем временем открыл баллон со сжатым воздухом. Кислород с шипением заполнил пространство. Затем лопнул электрический провод. Свет немедленно потух. Но даже в кромешной темноте профессору на ощупь удалось подсоединить батареи. На крыше вновь вспыхнули лампы.

– Электричество будет гореть еще неделю, – произнес Маракот с кислой улыбкой. – По крайней мере, мы умрем при свете. – Затем он грустно тряхнул головой. Улыбка сошла с его узкого лица. – Я не боюсь умирать. Я давно уже старик и достаточно повидал на своем веку. Моя работа практически завершена. Единственное, о чем я сожалею, – что позволил вам, двум молодым людям, последовать за мной. Я не имел права рисковать вашей жизнью.

В ответ я лишь горячо пожал руку профессора, не в силах произнести ни слова. Билл Сканлэн тоже хранил молчание. Мы медленно опускались, измеряя скорость падения по теням рыб, которые метались вокруг. Казалось, что это рыбы поднимаются вверх, а не мы падаем вниз. Камера продолжала раскачиваться; я немного побаивался, что мы завалимся набок или перевернемся вверх дном. К счастью, наш вес был неплохо сбалансирован, и несмотря ни на что нам удавалось сохранять вертикальное положение. Случайно взглянув на глубиномер, я заметил, что мы упали в пропасть почти на милю.

– Видите, все происходит, как я и предполагал, – заметил Маракот с оттенком самодовольства. – Вы ведь знакомы с моим давним докладом Океанографическому обществу о соотношении давления и глубины. Как бы мне хотелось подать миру хотя бы краткую весточку, чтобы доказать несостоятельность взглядов Бюлова из Гессена{30}. Старый осел осмеливался мне возражать.

– О Господи! Если бы я мог отправить весточку домой, то не стал бы тратить время на перепалку с безмозглым снобом, – сказал Сканлэн. – В Филадельфии живет одна симпатичная малютка. Верю, что она прольет слезинку-другую, когда узнает, что Билл Сканлэн отошел в мир иной. Хотя дорога к ангелам нам предстоит не из легких.

– Ты не должен был следовать за нами, – сказал я и опустил руку на плечо Билла.

– Я бы чувствовал себя последним негодяем, если бы остался на судне, – ответил Билл. – Это моя работа, и я рад, что выполнил ее до конца.

– Сколько времени осталось у нас в запасе? – спросил я у доктора Маракота после короткой паузы.

Он пожал плечами.

– Достаточно, чтобы достичь дна, – прозвучал ответ. – Воздуха в баллонах должно хватить на день. Проблемой является использованный воздух. Углекислый газ задушит нас. Если б мы могли от него избавиться…

– Думаю, что это невозможно.

– Один из баллонов содержит чистый кислород. Я приготовил его на случай непредвиденных обстоятельств. Вдыхая кислород, мы сможем продержаться еще какое-то время. Обратите внимание, мы на глубине более двух миль.

– Ради чего нам цепляться за жизнь? Чем скорее все закончится, тем лучше, – сказал я.

– Правильно! – воскликнул Сканлэн. – Давайте покончим со всем разом.

– И упустим возможность полюбоваться самым замечательным зрелищем, которого не видел ни один человек в мире? – возразил Маракот. – Это будет предательством по отношению к науке. Давайте запишем наши наблюдения до конца. Даже если записям предстоит быть похороненными вместе с нашими телами, игра должна быть доиграна до финального свистка.

– Только ради спортивного интереса, – согласился Сканлэн. – Док, вы смелее нас обоих. Если мы влезли в эту передрягу, то должны увидеть, чем все закончится, а не соскакивать посередине пути.

Мы втроем уселись на диван и крепко вцепились в него напряженными пальцами. Камера, качаясь и подергиваясь, опускалась все ниже. Рыбы продолжали мелькать вверх и вниз мимо иллюминаторов…

– Уже почти три мили, – заметил Маракот. – Я открою кислородный баллон, мистер Хедли, кажется, пришла пора. В одном я уверен, – добавил профессор с сухим кудахтающим смехом, – это место отныне станет называться Маракотовой бездной. Как только капитан Хави разнесет весть о нашей судьбе, мои коллеги позаботятся о том, чтобы наша могила стала памятником. Даже Бюлов из Гессена… – Он пробормотал что-то о своих давнишних обидах.

Мы снова сидели в тишине и следили за тем, как стрелка глубиномера подползает к четверке. Один раз мы задели нечто настолько массивное и ударились с такой силой, что чуть не перевернулись набок. Может, это была крупная рыба, а может, выступ скалы, вдоль которой мы падали. Прежде нам казалось, что подводный хребет находится на невероятной глубине. Теперь, когда мы смотрели на него из этой ужасной пропасти, он, на наш взгляд, находился почти у поверхности. Камера описывала круги и опускалась все ниже в темно-зеленые воды. Глубиномер показал двадцать пять тысяч футов.

– Мы почти достигли цели путешествия, – сказал Маракот. – Глубиномер Скотта год назад показал двадцать шесть тысяч футов в самом глубоком месте. Еще несколько минут, и мы узнаем свою судьбу. Может быть, кабинка разлетится от удара. Может быть…

В эту минуту мы коснулись дна.

Никогда ни одна в мире мать не опускала так нежно младенца на пуховую перину, как мы опустились на дно Атлантического океана. Толстый эластичный слой мягкого ила, на который мы сели, сыграл роль идеального буфера. Некоторое время мы боялись пошевелиться. Камера застыла на самом краю небольшого, покрытого вязким, густым как желатин грунтом скалистого выступа. Мы балансировали на узкой площадке, с трудом сохраняя равновесие и рискуя перевернуться. Но в конце концов камера приняла устойчивое положение и неподвижно застыла. Как только это произошло, доктор Маракот выглянул в иллюминатор и включил свет.

К нашему изумлению, видимость оказалась прекрасной. Смутный неуверенный свет струился сквозь выпуклые стекла иллюминаторов, словно холодное сияние туманным зимним утром. Мы прильнули к окнам и стали смотреть наружу. Свет прожекторов был не нужен. Удивительная поверхность прекрасно просматривалась на сотни ярдов в каждом направлении. Это казалось непостижимым, невероятным, но тем не менее глаза не обманывали нас: дно океана мягко светилось.

– Почему бы и нет? – воскликнул Маракот, простояв минуту-другую в оцепенении. – Разве я не предвидел такой возможности? Что представляет собой ил? Разве он не является продуктом разложения миллиардов микроскопических органических существ? Разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Где еще наблюдать это свечение, если не здесь? Ах, как жаль: иметь возможность увидеть подобный феномен и не суметь сообщить о нем миру!

– Но позвольте, – заметил я, – мы тралом вытаскивали полтонны ила, но почему-то не замечали подобного свечения!

– Вне всякого сомнения, ил терял способность фосфоресцировать, пока его поднимали на поверхность. Да и что такое полтонны ила по сравнению с этими бескрайними равнинами? Смотрите, смотрите! – вдруг завопил профессор в состоянии крайнего возбуждения. – Глубоководные существа пасутся на органическом ковре, почти как земные стада на лугу!

Стая крупных черных рыб, толстых и неповоротливых, проплыла над самым дном в нашу сторону. Рыбы рылись носами в упругой растительности, выбирая наиболее аппетитные кусты. Затем появилось гигантское красное существо, напоминающее глупую морскую корову. Оно меланхолично жевало жвачку прямо перед моим окном. Другие похожие существа паслись рядом. Время от времени они поднимали головы, чтобы получше рассмотреть странный предмет, который неожиданно свалился сверху.

Я не мог не восхищаться Маракотом. Даже в духоте камеры, когда смерть казалась неотвратимой, он не мог противиться зову науки и продолжал методично делать записи в блокноте. По мере сил фиксируя собственные наблюдения, я увидел то, что навсегда запечатлелось в моей памяти. Дно океана состояло из красной глины, но здесь поверх нее лежал слой серой глубоководной слизи, который образовывал волнистую равнину. Равнина простиралась во все стороны, на сколько хватал глаз. Поверхность не была идеально гладкой, то тут, то там высились странного вида округлые холмы, вроде того, на который мы опустились. Холмы светились всеми цветами радуги. Между холмиками метались косяки рыб, большей частью не известных науке пород. Рыбы были окрашены в разные цвета, но черный и красный преобладали. Маракот рассматривал их, едва сдерживая волнение, и энергично скрипел пером, торопливо записывая увиденное.

Воздух в кабине стал очень тяжелым, и мы снова выпустили из баллона порцию кислорода. Довольно любопытно, но нам ужасно захотелось есть. Я бы сказал, что мы проголодались как волки. Мясные консервы, хлеб с маслом и виски с содовой, предусмотрительно прихваченные Маракотом, оказались как нельзя кстати. Немного подкрепившись и набравшись сил, я устроился у иллюминатора поудобней. Больше всего в этот момент мне хотелось курить. Хотелось затянуться сигаретой последний раз в жизни. Вдруг в поле моего зрения попало нечто, и вихрь странных мыслей, надежд и предчувствий закружился в голове.

Я уже упоминал, что волнистая равнина вокруг нас была усеяна довольно странными объектами, которые выглядели как округлые холмы. Один из холмов, довольно высокий, находился как раз напротив моего иллюминатора на расстоянии тридцати футов. На нем виднелся необычный знак. Присмотревшись повнимательней, я обнаружил, что подобные знаки один за другим опоясывают всю видимую часть холма. Когда человек находится в двух шагах от смерти, не многое способно заставить его сердце возбужденно забиться, а его самого затаить дыхание. Я немедленно понял, что вижу фриз{31}. И несмотря на то что рисунки потеряли очертания под влиянием времени, было очевидно, что их вырезала рука разумного существа. Маракот и Сканлэн бросились к моему иллюминатору и с изумлением уставились наружу на символы вездесущего могущества человека.

– Это резьба, вне всякого сомнения! – воскликнул Сканлэн. – Думаю, что эта круглая кегля является крышей здания. Другие холмы – тоже крыши. Послушайте, босс, мы, кажется, свалились на обычный подводный город.

– Действительно, похоже на древний город, – ответил Маракот. – Геологи утверждают, что моря когда-то были континентами, а континенты морями. Но я всегда с недоверием относился к гипотезе, что сдвиги коры в Атлантике происходили в эпоху кайнозоя. Неужели египетские сплетни, пересказанные Платоном{32}, имеют под собой реальную основу? Вулканическая формация перед нами доказывает, что дно океана осело в результате сейсмической активности.

– Купола выстроены в определенном порядке, – заметил я. – Кажется, мы видим не отдельные домики, а крышу одного гигантского здания.

– Думаю, что вы правы, – сказал Сканлэн. – Четыре больших купола по углам и маленькие посредине. Это действительно здание. Хотел бы я рассмотреть его целиком. Думаю, что внутри поместится весь «Мерибанк».

– Здание по самую крышу погребено под морскими отложениями, – произнес Маракот. – С другой стороны, отложения предохраняют его от разрушения. Кроме того, здесь, на большой глубине, постоянная температура, немногим более тридцати двух градусов по Фаренгейту{33}. Низкая температура приостанавливает процессы распада. Даже разложение останков глубоководных органических существ, которые устилают дно океана и по случаю освещают для нас окрестности, происходит, по-видимому, очень медленно… Но посмотрите, это ведь вовсе не фриз, а надписи!

Вне всякого сомнения, профессор был прав. Одинаковые начертания появлялись в разных местах. Эти знаки представляли собой буквы какого-то древнего алфавита.

– Я когда-то изучал финикийские{34} памятники. Символы на них имеют много общего с теми, которые мы видим сейчас, – произнес Маракот. – Друзья мои, перед нами античный город, погребенный на дне океана. Как жаль, что это замечательное открытие мы унесем с собой в могилу. Нам более не суждено ничего узнать. Книга знаний захлопнулась перед нами. Согласен: чем скорее наступит конец, тем лучше…

Нам недолго оставалось ждать. Воздух внутри стал тяжелым и вязким, пары углекислого газа заполнили камеру. Кислорода становилось все меньше. Лишь став ногами на кресло, можно было вдохнуть глоток более свежего воздуха. Но ядовитый газ неотвратимо поднимался все выше. Доктор Маракот поднял руки вверх, словно капитулируя, и бессильно уронил голову на грудь. Пары углекислого газа уже подействовали на Сканлэна, он неуклюже сполз на пол. Моя голова кружилась, грудь налилась невыносимой тяжестью, глаза медленно закрылись. Сознание стало покидать меня. Из последних сил я открыл глаза, чтобы бросить прощальный взгляд на мир, который оставляю навсегда. Стоило мне сделать это, как из моей груди вырвался бешеный крик: снаружи через иллюминатор на меня смотрело человеческое лицо.

Было ли это галлюцинацией? Я вцепился пальцами в плечо Маракота и стал бешено трясти. Профессор выпрямился и с немым удивлением уставился в глаза призраку. Если Маракот также видел лицо, значит, речь шла не о мираже. У незнакомца была темная кожа, его лицо казалось длинным и тонким. Выступающий подбородок заканчивался короткой острой бородкой. Ясные глаза превратились в два вопросительных знака и внимательно, до мельчайших деталей, разглядывали все, что происходило внутри нашей камеры. В этих глазах читалась высшая степень изумления. Свет горел сейчас в полную силу. Человеку снаружи наша обитель представлялась камерой смерти, где один человек уже лежал без чувств, а двое других, с искаженными, страшными лицами умирающих от удушья смотрели на него. Мы оба держались руками за горло, высоко вздымающаяся грудь посылала сигналы отчаяния. Человек снаружи махнул рукой и исчез.

– Он покинул нас! – прохрипел Маракот.

– Или отправился за помощью. Давайте поднимем Сканлэна наверх. На полу он неминуемо погибнет.

Мы затащили механика на диван и подложили ему под голову подушку. Его лицо было серым. Он бормотал что-то в бреду. Но пульс оставался стабильным.

– Для нас еще не все потеряно, – всхлипнул я.

– Это безумие, – пробормотал в ответ Маракот. – Как человек может выжить на дне океана? Как он может дышать? Это коллективная галлюцинация. Мой юный друг, мы оба сходим с ума.

Взглянув на унылый, серый, пустынный ландшафт в лучах рассеянного света, я подумал, что, скорее всего, Маракот прав. Вдруг за иллюминаторами возникло движение: издалека мчались смутные тени. По мере того как тени приближались, их очертания становились все четче. По дну океана к нам спешила толпа.

Спустя мгновение люди собрались перед иллюминатором и стали горячо о чем-то спорить, оживленно жестикулируя. В толпе было несколько женщин, но большинство составляли мужчины. Один из них, выделявшийся мощной фигурой, очень большой головой и окладистой черной бородой, без сомнения, был предводителем. Он быстро осмотрел стальную раковину и благодаря тому, что камера покоилась под небольшим углом, заметил, что в полу имеется люк. Отослав обратно одного из своих спутников, предводитель стал энергично и властно жестикулировать, приказывая нам открыть люк изнутри.