Поединок соперниц Вилар Симона

Глава 9

Бэртрада

Январь 1133 года

Я работала над новым гобеленом.

Прежде я предпочитала вышивать в своем покое наверху. Однако после того как супруг почти месяц продержал меня там под замком, я велела перенести станок с натянутым полотном в солар [66]. За время заточения мне до колик надоела моя комната; а в соларе были большие окна, застекленные прозрачным сирийским стеклом, пропускающим много света, и ткать здесь можно было до самых сумерек. К тому же, как я заметила, именно в соларе предпочитали проводить время мой муж и братья Блуа. А я не могла отказать себе в удовольствии, под предлогом работы, навязать им свое общество.

Вот и сейчас я вышивала, а они попивали вино и вели беседы, расположившись у камина. Я не поворачивалась к ним, хотя прислушивалась к каждому слову. Они все еще обсуждали недавние события, когда этот предатель Ральф де Брийар дал показания в пользу моего мужа.

Я с досадой рванула запутавшуюся нитку и прикрикнула на своих девушек: неужели им невдомек, что уже смеркается и для работы мне нужны свечи?

Тона, что я выбрала для картины, были большей частью сумрачные: черные, темно-бордовые, иссиня-фиолетовые. И лишь по краю шли яркие зигзаги — алые, желтые, оранжевые с всполохами золотых нитей. В центре полотна я вышила светлыми нитями вереницы скелетов, приплясывающих, извивающихся, сплетающихся в хороводе. Так я изображала ад, пляску смерти. Это была новомодная, но мрачная тема. Я начала вышивать ее еще в период заточения, и она отображала то, что творилось у меня в душе.

— Почему, миледи, вы вышиваете такую страшную картину?

Это спросил мой пасынок Адам. В последнее время он постоянно крутился рядом, хотя понятия не имею, чем было вызвано его расположение. Я даже заподозрила, что это сарацинское отродье попросту жалеет меня.

Еще в ту пору, когда после мятежа Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в мое узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовней, и если мне случалось бросить на него взгляд, неизменно отвечал какой-то по-дурацки радостной улыбкой. Поначалу, когда я была напугана и терялась в догадках, как обойдется со мной супруг, я проявляла снисхождение к его бастарду. И когда наконец Эдгар удосужился навестить меня в месте заточения — сухой, спокойный, холодный, — Адам даже встал между нами, словно желал защищать меня. Тресни моя шнуровка! — до чего же это раздражало! Ведь я дочь короля, Эдгар не смеет далеко заходить в своем гневе, и, уж по крайней мере, я не нуждаюсь в заступничестве его незаконнорожденного ублюдка!

Но вскоре гнев моего мужа как будто утих. Он позволил мне выходить из башни, вновь стал любезным и внимательным. И вновь посещал меня по ночам. Похоже, мое месячное заточение было единственным наказанием, на которое он решился.

Я успокоилась, но совсем ненадолго. Новый мятеж саксов разгорался, и отец прислал в Норфолк для выяснения обстоятельств происходящего братьев Блуа. Увы, худших кандидатур король не мог выбрать. Подумать только — он прислал для разбирательства моего недруга Стефана и моего бывшего любовника, епископа Генри Винчестера! Последнему, как представителю святой церкви, вменялось в обязанность разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась от унижения и ярости, когда мой брошенный любовник вел со мной беседы о долге и послушании, с затаенной усмешкой выслушивал мои сбивчивые жалобы на супруга. Генри явно торжествовал, и весь его вид свидетельствовал, что ничего иного он и не ждал от такой особы, как я. До чего же унизительно, когда прежний возлюбленный убеждается, как тебе плохо с его преемником, да к тому же делает вид, что сочувствует.

В ту пору я еще надеялась, что из-за мятежа на Эдгара обрушится гнев короля. Но все испортил Ральф. План, продуманный Гуго, был просто великолепен, и если бы Ральф не дал показаний против него, ничего не помешало бы этому плану осуществиться. А этот ничтожный дворянчик присягнул на Библии, что вовсе не попустительство графа стало причиной волнений саксов, а своевольство и преступные действия рыцарей, привезенных мною с континента. Хотя при чем здесь я? Эдгару самому следовало бы догадаться, что Гуго Бигод не тот человек, который скажет «аминь», когда его бесчестят и изгоняют.

Теперь можете понять, какое настроение было у меня на это Рождество. Я рассчитывала, что состоится суд, мятежных саксов закуют в цепи, а я выступлю едва ли не единственной особой, радеющей о прекращении беспорядков. Но в итоге эти саксы остались праздновать святки в Гронвуде и, пока не миновала Двенадцатая ночь [67], пьянствовали здесь, веселились с рыцарями Стефана, а сам граф Мортэн и мой муж поощряли их, говоря, что ничто так не скрепляет дружбу, как мировая чаша, выпитая в период рождественских торжеств.

Адам вновь остановился рядом со мной, опираясь о раму станка. Одет, как маленький лорд: в пурпурный камзольчик с куньей опушкой по подолу, а пояс из чеканных звеньев точно у принца. Эдгар баловал своего ублюдка до неприличия. Мне же Адам надоел, как зубная боль. Я в сердцах дернула нитку. Оборвала.

— Почему вы всегда сердитесь?

Ух и задала бы я ему трепку! Но он наконец отошел к камину, где сидели Эдгар и Блуаские братья. Они расположились у небольшого резного столика, ели фрукты, попивали вино, беседовали. Я мотала нитки, порой поглядывая на них. И почему это Стефан и Генри не уезжают? Будь это кто иной, я бы только радовалась гостям в Гронвуде. Эти же… То устраивают просмотр разводимых Эдгаром лошадей, то ездят с ним на охоту, даже несмотря на нынешнюю холодную зиму. О политике почти не говорят, а все те же чисто семейные разговоры — о женах, о ребятишках. С ума сойти! И я, чтобы слегка расшевелить эту благостно настроенную компанию, осведомилась, как поживает первенец моего милого кузена Стефана. Всем известно, что они с Мод до сих пор прячут от людей это маленькое чудовище, который на шестом году жизни не владеет речью и, словно звереныш, кидается на нянек.

Стефан проигнорировал мой вопрос, однако его светлый ус нервно дернулся. И сейчас же он заговорил о том, что Мод снова родила, а их второй сын Уильям — просто ангел. При этом он упомянул мою сестру Матильду, и я с удивлением узнала, что та наконец в тягости и должна родить этой весной. Король Генрих ждет и надеется, что она подарит ему внука. Нетерпение короля столь велико, что он объявил — если у Жоффруа и Матильды родится дитя мужского пола, он велит подданным повторно присягнуть дочери-императрице, так как именно через нее продлится венценосный род Вильгельма Завоевателя.

— Ну а ты, милая кузина, — Стефан все же повернулся ко мне, — когда порадуешь нас вестью, что небо не обделило тебя способностью к деторождению? Смотри, Бэртрада, если будешь тянуть с этим, граф Эдгар того и гляди наплодит бастардов от иных леди. Вот совсем недавно…

Тут он резко умолк. Я бы и не обратила на это внимания, если бы не заметила, как епископ Генри сделал ему предостерегающий жест. Или мне показалось? Я встретилась глазами с мужем и отвернулась. Родить ему ребенка, стать брюхатой, тяжелой, неуклюжей… Да еще и родовые муки. Отчего это мужчины полагают, что женщина только и думает, как бы понести да произвести на свет их потомство?

Несколько минут я усердно работала иглой. Под моей рукой кривляющийся скелет поднял ногу, словно хотел раздавить отвратительное насекомое.

Мужчины за моей спиной толковали о лошадях, о собаках, о том, что после нынешней снежной зимы нужно ждать небывалых паводков и следует позаботиться о целостности дамб, привести в порядок водоотводные каналы. До меня доносился голос Эдгара, и это был мягкий, чарующий голос…

Я снова украдкой взглянула на мужа.

О Пречистая Дева! — он все еще нравился мне! Сейчас он сидел, расслабленно откинувшись на спинку кресла, заложив ногу на ногу и чуть покачивая ею, отчего свет огня в камине отсвечивал на его расшитом золотом полуботинке. Как же он всегда элегантен, мой муж. Как красиво ниспадают складки его длинной туники, как изящно свисают с локтей опушенные мехом верхние рукава. Мне нравился его гордый профиль, завитки отросших каштановых кудрей.

Почувствовав мой взгляд, Эдгар чуть повернулся — и у меня мурашки прошли по спине. Дьявол и преисподняя! Отчего мое глупое сердце начинает так колотиться, когда он вот так глядит на меня! Я хорошо знала этот его взгляд — долгий бесстрастный взгляд золотистого кота. Эдгар обладал той же гибкостью и чувственностью кота, как и истинно кошачьей любовью к уюту, теплу, покою, перемежавшемуся вспышками деловой активности.

Пучки длинных свечей оплывали ароматным воском. Мои женщины тихо пряли в углу. Стук их веретен действовал усыпляюще. Да и время было уже позднее. Я увидела, что Адам заснул на разостланной у камина большой шкуре. Эдгар сделал знак одной из женщин унести его. Зевнул и Стефан. Граф Мортэн вообще был ранней пташкой. Поднимался обычно чуть свет, а дремать начинал, едва вечером в замке поднимали мосты. Вот и сейчас его голова то и дело клонилась в полудреме. Разговор же Генри с Эдгаром, наоборот, оживился. Епископ говорил о своем зверинце, для которого ему так и не удалось приобрести африканских львов, а потом стал допытываться, не приходилось ли Эдгару видеть этих царственных животных в зверинцах восточных правителей.

Господи, и что за ерунда в головах у этих мужчин?

Похоже, Генри позабавило выражение недовольства на моем лице. Он поднялся со своего места и направился ко мне.

— О, да это никак пляска смерти! — едва взглянув на гобелен, определил он. При этом в его голосе звучала ирония. Уж Генри понимал, что заставило меня выбрать столь мрачный сюжет.

Игнорируя его интерес, я сделала знак женщинам, и они стали снимать полотно с кросен. Я вышла. В переходе меня так и обдало холодом. Я стояла за дверью солара, глядя вниз, куда вдоль стены вела высокая лестница без перил, и с грустью вспоминала, сколько раз в арке под ней меня поджидал мой верный Гуго, как возбуждающи были его неожиданные нападения, поцелуи, объятия… Увы, я скучала без Гуго. Из моей жизни словно пропала некая острота ощущений, ожидание неожиданностей. Но я понимала, что вряд ли мне стоит надеяться на скорую встречу с Гуго Бигодом.

Я совсем замерзла, пока шла по холодным переходам замка. Однако в спальном покое уже был растоплен камин, горничные прогревали постель глиняными грелками, набитыми горячими угольями. И когда я окинула взглядом все, что здесь находилось, мне пришло в голову, что даже моя сестра императрица Матильда не смела мечтать о подобных удобствах.

Здесь все говорило о вкусе и умении Эдгара сочетать нормандский образ жизни с изнеженностью Востока. Свечи в наших покоях всегда имели особый запах — к воску добавлялись аравийские благовония, дрова для камина доставлялись отменно высушенными. Мебель была из теплого золотистого дуба, вся в искусной резьбе, часто с инкрустацией из перламутра, меди и даже полудрагоценных камней. А ложе… Поистине оно могло называться королевским. Оно находилось на особом возвышении, к нему вели три обтянутые алым сукном ступени, а за резным бордюром ограждения лежали тюфяки, набитые соломой и шерстью, поверх них — перины из мягчайшего орлиного пуха, простыни несравненного по тонкости полотна с кружевными прошвами и одеяла из куньих шкур. И над всем этим мягким великолепием возвышался балдахин, столь пышно драпированный, столь богато вышитый цветными узорами, да еще окаймленный длинной шелковистой бахромой, что, пожалуй, половина наших доморощенных леди Норфолка предпочли бы пошить свой лучший наряд из подобной ткани.

И как все это не могло улучшить настроения? А вот, выходит, не могло. Особенно как подумаю, какие неуемные плотские желания, какие бесстыжие фантазии приходят в голову моему мужу, когда он ложится со мной в постель.

Вскоре после того, как, совершив вечернее омовение, я легла, пришел и Эдгар. Я постаралась дышать ровно, притворяясь, что сплю. Увы, когда он откинул полог и коснулся меня, по его учащенному дыханию я поняла, что мне не избежать этого… Невольно сжалась, слыша, как шуршит его одежда, пока он раздевался. Сквозь ресницы при свете камина я видела его нагое мускулистое тело. Признаюсь, меня уже не так смущала его нагота, я даже находила, что мне приятно глядеть на его тело — хорошо сложенное, ловкое и очень сильное. А в том, как он резко скидывал через голову камизу [68], было нечто, что взволновало меня. И я вздохнула, нарушив видимость своего сна. Эдгар сразу заметил это, тихо засмеялся и скользнул в постель быстро и легко, как дурачившийся мальчишка. Я замерла. Понимала, что он уже в предвкушении этого бесстыдства.

— Ах, супруг мой, я так утомлена…

Ну почему жена не имеет права отказывать супругу в постели? Это обязательный наш долг — отдаваться ради продолжения рода. Теперь прибавьте к этому, что сам процесс совокупления — нечто унизительное, когда мужчина играет вашим телом, как сытый кот дохлой мышью. И я вынуждена подчиняться, не испытывая ничего, кроме презрения и стыда. Даже поцелуи Эдгара… Возможно, они и были бы приятны, если бы я не была так напряжена в ожидании того, что последует за ними. А он, будто не замечая моей покорной пассивности, чего-то хотел от меня, шептал всякие нежные глупости, называл ласковыми дурацкими словечками.

И вот его рука уже скользит по моей ноге, задирает рубашку. Рука была такой теплой, словно он и не пришел через ряд переходов, где в углах сквозняками нанесло кучки снега. Но это прикосновение заставило меня сжаться, поймать его кисть, не дав дойти туда, куда она стремилась.

— Эдгар…

Мои мольбы прервал поцелуй, страстный, требовательный. Но я уже уперлась в плечи Эдгара, силясь его оттолкнуть. И тут же его рука, над которой я потеряла власть, скользнула туда, куда я не желала ее допустить. Я замычала, давясь поцелуем, а он все наваливался на меня, целовал… Его упорная рука все еще была между моих бедер, и он хотел раскрыть меня своими пальцами, как раскрывают створки раковины… Ах, какой стыд!

Я извернулась под ним, почти вырвалась, но тут же оказалась лежащей на животе, вмятой лицом в подушку. Эдгар на миг замер, но я безмолствовала, и он поднял мою рубашку едва не до плеч и стал целовать мою спину, поясницу, спустился к ягодицам. Было ощущение, что он желает съесть меня. Хуже того — развратить. Он хотел сделать из меня разнузданную шлюху!

— Нет!

Я не смогла сдержать крик, когда он стал коленом раздвигать мне ноги. Однажды он уже овладевал мной так — сзади. Так спариваются животные, и я не находила себе места от стыда и унижения.

— Тише, милая, тише…

Он был таким сильным. Я — такой слабой в его руках… Я сама не понимала, чего хочу.

Эдгар лежал на мне и, словно забавляясь, легонько дул мне в затылок. Мне стало щекотно.

— Успокойся, Бэртрада. Доверься мне и не будь столь напряжена. Ведь в том, что происходит между мужем и женой, нет ничего предосудительного. Апостол Павел не наказывал бы супругам заниматься этим, будь это грехом.

Поцелуй в шею, долгий, ласкающий. По моей спине поползли мурашки, но я не желала сдаваться. Я слабая женщина и полностью в его власти. И уж если мне не избежать совокупления, то спариваться мы будем так, как угодно мне!

Я повернулась к Эдгару, легла на спину и вытянула руки вдоль тела.

— Владейте мной, супруг, только поскорее.

Приподнявшись на локтях, он смотрел на меня. Я видела его синие глаза под завитками волос, видела, как из них словно что-то уходит. Потом Эдгар отпустил меня, откинулся на спину, вздохнув.

— Отдыхайте, Бэртрада. Я не стану вас насиловать.

Какой равнодушный и холодный сразу стал его голос. Я ощутила, как во мне закипает гнев. Ах, тресни моя шнуровка! — но в глубине души мне хотелось, чтобы он продолжал…

Пролежав какое-то время без движения, я осторожно посмотрела на мужа. Он спал. Дышал ровно и глубоко. Я еле подавила желание ударить его.

Сон ко мне все не шел, и я долго ворочалась на своей половине широкой постели. Почему-то припомнились наши первые совместные ночи с Эдгаром, сразу после свадьбы. Я и тогда была покорна ему, ведь я досталась ему не девственницей, меня это волновало. Однако это обстоятельство не произвело на графа особого впечатления. Зато я ужаснулась тому, чему он хотел научить меня. Он желал развратить меня — другого объяснения тому, что он проделывал со мной по ночам, я не находила. Какой стыд!.. Помню, что по утрам я глаз не могла поднять на Эдгара. А он, видя мое состояние, все не желал оставить меня в покое, вечно что-то выдумывал, превращая наши ночи в бесстыдство… Он что, не понимает, что мало какая жена любит заниматься этим? Гордый граф Норфолкский, — если бы кто только знал, в какое животное он превращается, едва ложится подле меня!

Вот о чем я думала, лежа в нашей роскошной графской опочивальне. Я закинула руки за голову, мне не было холодно, так как служанки набили камин толстыми поленьями, которые прикрыли золой, чтобы горели помедленнее, сохраняя тепло до зари. Опочивальня выстынет лишь к рассвету, и Эдгар уже давно отбросил меховую полость и спал обнаженным. Он лежал на животе, отвернувшись от меня, и в какой-то миг взглянув на него, я уже не могла оторвать взгляд. Я разглядывала выпирающие мышцы у него на спине и руках, сильные плечи, крутой изгиб ягодиц, полуприкрытых куньим мехом одеял. В своей наготе он казался даже более сильным, чем днем. И это был мой мужчина… Но и я — сильная женщина. Может, поэтому я хотела борьбы с ним, сопротивления, столкновения. И поражения. Он был единственным, кому я потаенно мечтала уступить. Но только после борьбы, чтобы я подчинилась силе. Грубой силе, если хотите. Но, увы, Эдгар не желал борьбы. Он хотел приручить меня, а я бы на это ни за что не пошла.

Всхлипывая от безнадежности, я наконец заснула. А под утро, когда от каменных стен все же потянуло холодом, я, начав зябнуть, невольно придвинулась к Эдгару. Он был таким теплым, и, когда обнял меня и привлек к себе, я не воспротивилась. Почти вписалась спиной в изгиб его лежавшего на боку тела. Потом, в полусне, я поняла, что он все же овладел мною, проник в меня. Но я хотела спать и позволяла делать со мной это. Даже когда он задвигался быстрее, а потом чуть застонал, я продолжала видеть сны. В конце концов, подобное соитие все же лучше, чем когда он принуждает меня к разврату, а свой долг супруги я выполнила.

Когда все окончилось, мы продолжали лежать рядом и Эдгар по-прежнему держал меня в объятиях. Даже поцеловал в плечо, почти мурлыча произнес…

Я открыла глаза. Я четко услышала, что он сказал. Это было женское имя. Гита. Имя его саксонской девки.

Миг — и я была уже на ногах. Завизжала.

Эдгар резко сел. У него был сонный и недоуменный вид. Проклятый растлитель! Он обладал мною, своею женой, в полусне, а грезилась ему иная.

— Так Гита?! — вопила я. — Гита! Вот о ком вы грезите?

Он потряс головой, прогоняя сон.

— Что?

Мне не оставалось ничего, кроме как выложить ему все, что я думаю о его бесстыдстве, его измене… Измене даже во сне, в мыслях.

Он наконец понял. Вновь откинулся на подушки.

— Успокойтесь, миледи. Идите ко мне. А то, что было, это уже в прошлом.

Как он смел мне так лгать? Я была вне себя. И — помоги мне Боже! — как же я его ненавидела.

— Я не желаю вас видеть, Эдгар! Вы… Вы… Я уезжаю немедленно! Я еду в Норидж. Подальше от вас.

— Да куда угодно, во имя всего святого! — раздраженно буркнул он, отвернулся, натягивая на голову одеяло.

Меня всю трясло. Что ж, я покажу ему!..

Я стала одеваться, даже не кликнув слуг. Надела теплые чулки, нижнюю тунику, подбитое мехом дорожное платье. Зашипела, зацепив себя за волосы, когда заплетала косу. К дьяволу! Эдгар еще побегает за мной.

Я нарочно громко хлопала крышками сундуков, с грохотом двигала стулья. Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы он удержал меня, стал успокаивать. Я ведь уже поняла, что он не спит. Слышала его сердитое дыхание. Один раз он даже оглянулся на меня. Я застегивала булавку фибулы [69]плаща и ответила ему надменным взглядом. Ну же, начинай, проси меня остаться!

Но Эдгар отвернулся. Да обрушится на него проклятие небесное!..

На дворе едва начало светать. У меня дыхание перехватило от предутреннего мороза. Но оказалось, не я одна покидаю Гронвуд-Кастл. Милый кузен Стефан как раз собирался прокатиться на рассвете верхом.

Я застала его у конюшен, и Стефан изумился, увидев меня в такую рань. Но я не стала отвечать на его вопросы. Громко требовала седлать мне лошадь, велела растолкать сонных грумов и охранников.

Конюхи забегали, вывели из стойла мою Молнию. Но я сейчас ненавидела даже эту лошадь, подарок Эдгара. Мне было непереносимо все, что напоминало о нем.

— Кого же прикажете оседлать? — удивился грум.

Я огляделась. В соседнем с Молнией стойле стоял высокий гнедой жеребец с белой полосой на морде.

— Вот этого.

— Но это же Набег, любимый конь графа.

— Вот его и оседлай, олух. Поторапливайся, когда тебе велят.

Увести у Эдгара его любимца — было хоть малой, но местью.

Набег нервно бил копытом, пока его седлали, рванулся так, что конюхи повисли на нем, пригибая голову животного, оглаживали, успокаивая.

Быстро светало. Со скрипом и лязгом начали опускать поднятый на ночь мост. У арки мостовой башни уже восседал верхом Стефан. Слегка присвистнул, увидев, какую лошадь я избрала.

— Кузина, Набег — норовистый конь. Эдгар-то привык на нем ездить, а вот ты…

Не обращая внимания на его слова, я легко взвилась в седло. Набег заплясал подо мной, рванул в сторону, и я тут же резко натянула поводья. Стефан улыбнулся, оправляя мех своего капюшона.

— Одно помни, Бэртрада, Набег не терпит хлыста.

Недоставало еще, чтобы Стефан давал мне наставления. К тому же неугомонный Набег и так отвлекал мое внимание, грыз удила, кружил на месте.

Наконец подтянулась охрана, и я, сжав бока коня, направила его в башенный проход. Набег радостно заржал, вырвавшись на простор. Я только опустила поводья — и он уже несся навстречу морозному рассвету. От его дыхания летел пар, словно у сказочного дракона.

Снега в этом году выпало больше, чем я видела когда-либо в жизни. Но в последнее время снегопадов не было, снег промерз, а так как все окрестные дороги уже расчистили, он лежал сугробами вдоль колеи пути, и скакать было легко. Я вихрем пронеслась мимо окружавшего замок селения, поскакала к темневшему на возвышенности лесу. Только под сенью деревьев оглянулась, сдерживая коня. Набег тут же поднялся на дыбы, но я ловко пригнулась к его холке. Откинулась, когда он вновь опустился на четыре ноги. Видела, как поспешают за мной от замка охранники на своих лохматых лошаденках. Пусть поторопятся.

Когда я миновала лес, уже совсем рассвело. Набег несся вперед ровным аллюром, упруго выбрасывая стройные черные ноги. Мне совсем не приходилось его погонять. Наоборот — порой я старалась его попридержать, но жеребец тут же принимался метаться из стороны в сторону, показывая норов. Отвратительное животное, не менее отвратительное, чем его хозяин. Но я смогу найти управу и на того, и на другого.

В глубине души я все еще надеялась, что Эдгар опомнится и пошлет за мной. Или, узнав, на каком норовистом коне я уехала, поспешит следом. Поэтому, когда холод зимнего утра немного остудил мой гнев, а возня с непокорным, нервным Набегом немного утомила, я замедлила ход настолько, что мои сопровождающие почти поравнялись со мной.

Теперь мы ехали легкой рысью мимо покрытых снегом полей. В отдалении чернели лачуги, лиловый в лучах рассвета дым крестьянских очагов поднимался вертикально вверх. Из отдаленной церквушки долетел призывный звон колокола. День вступал в свои права, но было совсем не похоже, что из Гронвуда вот-вот примчатся гонцы от графа.

Мне стало грустно. Вновь я повела себя как строптивая жена, и в итоге получалось, что вина за ссору окажется на мне. Однако я распаляла себя воспоминанием, как муж обладал мною, грезя об иной, и гнев и гордость давали мне сил не признавать поражения.

Раньше я умела сдерживать свое дурное настроение. Но, став графиней и госпожой, я позволила себе давать волю гневу. Однако в данный момент я выразила его отнюдь не лучшим образом. Я выместила свою досаду на коне Эдгара и, забыв о предостережении Стефана, стегнула Набега хлыстом.

Только опыт наездницы помог мне удержаться в седле, когда конь с громким ржанием совершил невероятный скачок. Миг, и он уже несся во весь дух по дороге, несся так, что у меня ветер засвистел в ушах. Что ж, может, это и к лучшему, — теперь не остается времени для колебаний и сомнений. Привстав на стременах, склонившись к лошадиной холке, я вновь опустила хлыст на круп Набега. Вперед! Эта бешеная скачка как раз по мне. В какой-то миг, оглянувшись, я увидела позади вереницу отставших охранников. Я расхохоталась и снова хлестнула коня.

Но тут Набег, оглашая округу демоническим ржанием, легко перескочил кучи снега на обочине дороги и понесся по снежной целине. Я понадеялась, что снег достаточно глубок, чтобы быстро утомить коня, но он мчался, не сбавляя скорости и не отзываясь на мои попытки править.

Мы пронеслись мимо какой-то усадьбы, миновали селение, несколько рощ, перемахнули через промерзший ручей, и только тогда движения коня замедлились.

Заметив в стороне высокие заросли кустарника, я постаралась вынудить коня налететь на них. Я почти повисла на поводьях, направляя его. И он вроде повиновался. Вот сейчас, увидев преграду, усталый конь остановится. В какой-то миг мне показалось, что замысел удался: Набег замер перед густо сплетенными ветвями. Я даже перевела дыхание, расслабилась.

Это было ошибкой. Набег уловил, что я уже не так цепляюсь за него. Миг — и он сильно и неожиданно взбрыкнул задом. Я взвизгнула и тут же оказалась выброшенной из седла… Крест честной! Если бы ветви кустарника не смягчили мое падение, уж не ведаю, чем бы для меня и закончилось сегодняшнее приключение. А так я лишь сильно поцарапалась, потеряла сетку для волос, да и напугалась как следует. Когда же я, путаясь в разметавшихся волосах, полах плаща, юбках, раздирая ветви кустов, наконец выбралась на открытое пространство, я оказалась совсем одна. Набег маячил где-то далеко и с каждым мигом становился все меньше.

Ну и что мне теперь делать? Я понятия не имела, куда меня занес этот гнедой демон. Свиты моей не было и в помине, вообще нигде не было заметно никаких признаков человеческого жилья. Только ровное открытое пространство, желтые сухие камыши да серое низкое небо над головой.

С полчаса я брела сама не ведая куда, ругалась, а потом заплакала. Я была голодна, я замерзла. К тому же лед у берега ручья, вдоль которого я пыталась идти, неожиданно треснул, и я провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.

Но, видимо, небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и даже поскуливала от отчаяния, вскоре я вышла на довольно хорошо проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный звон бубенчиков и людские голоса, я едва не кинулась вперед, но, вспомнив, кто я, заставила себя остановиться на обочине дороги, стояла, гордо выпрямившись. Лишь во все глаза глядела на приближавшуюся кавалькаду, на верховых, ехавших попарно, охраняя конный богатый паланкин, влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.

Приближающиеся сначала просто глазели на меня, потом на лицах появилось удивление, замешательство. Один из отряда подскакал к паланкину, что-то говорил. Занавеска паланкина откинулась, и я перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббата Ансельма из Бери-Сент-Эдмундса.

— О святые угодники! — воскликнул аббат. — Миледи Бэртрада? Вы здесь, совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?

Я же смотрела, как тепло опушены лебяжьим пухом его капюшон и ворот, какие у него перчатки на меху. А я… Представляю, каков мой вид: растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату не изводить меня вопросами, а помочь, голос мой звучал как-то надтреснуто, почти просяще. Но Ансельм и так уже велел своим людям подсадить меня в паланкин. И как же хорошо было откинуться на меховые подушки в нем! Здесь была жаровня — настоящая, полная углей жаровня с бронзовой крышкой. Я протянула к ней негнущиеся пальцы, прижала озябшие ступни. Все никак не могла согреться. Хвала Всевышнему, добрый Ансельм дал мне вина. Вот я и назвала его добрым. А ведь я была благодетельницей его обители, щедро жертвовала на нее, помогала Ансельму в кое-каких исках с соседями. Мог ли он после этого быть со мной недобрым?

Я медленными глотками пила вино, с удовольствием откусила пирожок с начинкой из куропатки. Сама же слушала болтовню Ансельма, что он-де возвращается из дальнего прихода в Бери-Сент-Эдмундс. И если будет на то мое желание, он с охотой окажет мне гостеприимство в своей обители. Я даже растрогалась. А Ансельм уже говорил, что как только я обустроюсь и отдохну, он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.

Нет-нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит с сообщениями обо мне. И я даже улыбнулась, представив, какой переполох поднимется, когда я исчезну.

Возможно, мне следовало объяснить Ансельму причину моего нежелания связаться с супругом, но он не стал спрашивать, даже понимающе закивал головой.

— Конечно, дитя мое, как мне вас не понять. Эдгар Армстронг не имел права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять он и эта несчастная заблудшая душа, Гита Вейк.

Он умолк, но я уже глядела на него во все глаза. А в груди у меня словно собрался твердый давящий ком. Опять… Мой муж и Гита… Гита, имя которой Эдгар повторяет и во сне…

Я даже перестала дрожать, так меня опалил гнев.

— Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!

Но аббат юлил, плел, что он священнослужитель и не должен вносить раздор в семьи мирян. Я выжидала, чувствуя, что на самом деле он совсем не прочь кое-что мне поведать. В конце концов аббат не выдержал — и все оказалось даже хуже, чем я могла ожидать.

— Она родила графу ребенка, — склоняясь ко мне, шептал Ансельм, едва ли не смакуя каждое слово. — И говорят, Эдгар чуть ли не принял дитя из ее лона. Конечно, еще счастье, что его ублюдок дочь, иначе он готов был вновь взять любовницу к себе. Он ведь просто трясется над своими выродками, над сарацином Адамом, теперь еще над этой… Но как он мог при этом так не считаться с вами, своей законной супругой, как мог оставить вас на Рождество и поскакать к своей корячившейся в родах шлюхе. А дочь он прилюдно назвал своей. И нарек родовым именем Армстронгов — Милдрэд. Теперь все в Норфолке знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.

Я молчала. Паланкин покачивался в такт мерной поступи мулов, позвякивали бубенчики, извне доносились голоса стражей. В полумраке я различала полное, полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно. Даже сердце словно оледенело.

Я не заметила, как меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким здоровьем, и я почти никогда не простужалась. Но теперь в груди у меня давило и жгло, дышала я с хрипами, меня мучил болезненный кашель. Жар был так силен, что временами я впадала в забытье.

Однажды, придя в себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонился надо мной, лицо его было осунувшимся, под глазами круги. Щеки были покрыты щетиной — а ведь ранее он всегда тщательно брился.

Я протянула руку и коснулась его колючей щеки.

— Это ты?

— Я с тобой. Теперь все будет хорошо.

Сколько заботы в его глазах, сколько нежности в голосе. И я вдруг расплакалась, а Эдгар обнял меня, и в его объятиях я почувствовала себя легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.

— Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Ее дочь… Я все знаю.

Он баюкал меня, как ребенка.

— Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена, и я не оставлю тебя.

Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.

Странно, но именно после этого я стала поправляться.

За мной был прекрасный уход, я лежала в богатых покоях загородной резиденции Ансельма, в тепле и роскоши. Часто, просыпаясь, я видела рядом Эдгара. Он даже ночевал в кресле подле меня. Ухаживал за мной, кормил с ложечки, рассказывал, в каком он был волнении, когда я исчезла. Охранники, потерявшие меня в тот день, с ног сбились, обшаривая округу. Пытались найти меня по следам на снегу. А когда пошел снег, они потеряли след и обезумели от страха. А тут еще Набег вернулся на конюшню без всадницы. Эдгар поначалу думал, что я все же отправилась в Норидж, но когда узнал, что в столице графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу. Преступно повел себя аббат Ансельм, не прислав сразу в Гронвуд-Кастл весточку о местонахождении графини Норфолкской.

Я слушала Эдгара и чувствовала, как вместе с силами ко мне возвращается и злорадное торжество. Что ж, он заслужил это, учитывая его прежнее пренебрежение ко мне. А он и Гита… И эта его незаконнорожденная Милдрэд… Он уходил от разговора об этом.

Как-то я спросила, где мои кузены, Блуа. Оказалось, тоже в Бери-Сент-Эдмундсе. Они не уедут, пока не убедятся, что я выздоравливаю. Я хотела, чтобы они поскорей убрались. Одно это уже стоило того, чтобы пойти на поправку.

Стефан и Генри, отдавая дань родственным узам, явились ко мне проститься. Я приняла их, полусидя в кровати, опираясь спиной на взбитые в изголовье подушки. Стефан был приветлив, мы даже обменялись шутками. Генри держался несколько в стороне, только перед уходом, когда Стефан вышел, он приблизился, взял мою руку своими мерцающими от каменьев руками.

— Я буду молиться о тебе, Бэртрада. О тебе и Эдгаре. Но послушай доброго совета: не забывай, что в Норфолке именно Эдгар фактический хозяин, ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир, и тебе лучше принять это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.

Я резко выдернула свою руку. Увещевания Генри были невыносимы. Чертов лицемер! Твердит мне о моей покорности и любви к Эдгару, а небось не осмелится признаться моему мужу— крестоносцу, что именно он испортил меня. И я не удержалась, чтобы напомнить ему об этом. А заодно и отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих интригах. Ведь одно мое слово — и любому из их соглашений придет конец. Но если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.

Нет, я не потеряла былую хватку — об этом свидетельствовало лицо епископа Винчестерского, когда он покидал мой покой. Ну что же, пусть не забывает, с кем имеет дело.

Вскоре я уже начала вставать, выходить на прогулки, даже принимать посетителей. Но возвращаться в Гронвуд-Кастл не спешила. Мне нравилось в Бери-Сент-Эдмундсе, а так как из-за нынешнего весеннего таяния снегов по всему графству случились наводнения и Эдгар часто был в отъезде, никто не настаивал, чтобы я покинула сей гостеприимный кров. В Бери-Сент, даже несмотря на весеннюю распутицу, не переставали прибывать паломники, здесь всегда было много приезжих, всегда можно было узнать свежие новости, устроить небольшой прием. Аббат Ансельм всегда шел навстречу моим желаниям.

Но однажды Эдгар, навестив меня, напомнил, что пора бы подумать о возвращении домой. Очевидно, лицо мое при этом так переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:

— Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты не родилась для роли хозяйки поместья и жены, но мы принесли клятвы перед алтарем, и этого уже не изменить. Нам стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей в нашем супружестве.

Что ж, меня это устраивало. Эдгар предлагал мне нечто вроде сделки, и лучше мы сразу решим, чего ждать друг от друга. Это будут равные условия. Без всех библейских нравоучений, что жена должна во всем повиноваться супругу, которые так унижают женщину.

В тот день мы долго разговаривали с Эдгаром, сидя за разделявшим нас столом, словно союзники, заключающие перемирие. Условиями Эдгара было, чтобы я прекратила интриговать за его спиной, чтобы не предпринимала никаких действий, не поставив его в известность. В ответ я потребовала, чтобы он больше советовался со мной в делах управления и дал свободу перемещаться в наших владениях, не обращаясь всякий раз к нему за разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о месте моего пребывания, сказал он. Я кивнула. И выставила следующее условие: желаю, чтобы муж не растлевал меня в постели, а совокуплялся со мной только в целях воспроизведения потомства. Я не желаю служить игрушкой для удовлетворения извращенной похоти супруга — это меня безмерно оскорбляет.

Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я осмелилась поднять на него глаза, лицо Эдгара было холодным, почти безучастным. Что ж, он согласен щадить мое целомудрие, если я, в свою очередь, обязуюсь помогать ему в хозяйственных вопросах, как и положено любой замужней леди. И знаете, меня несколько задело, что после интимных вопросов он так легко перешел на темы быта.

Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До тех пор, пока я не рожу ему ребенка, он не видит никаких причин, почему я не должна уделять внимание его сыну. Однако взамен я потребовала, чтобы муж прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.

— Она моя подопечная, а не любовница, — ответил он.

— И родила на это Рождество не иначе, как от святого духа, — съязвила я.

Я видела, что на этот раз Эдгару куда сложнее сохранить самообладание. Я отвернулась, и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились, меня поразило то, что я увидела в глазах Эдгара. Будь он женщиной, могла бы поклясться, что этот крестоносец заплачет.

Он заговорил тихо.

— Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня. Я не первый супруг в подлунном мире, который, живя с законной женой, имеет еще и ребенка на стороне. Однако между мной и леди Гитой все окончилось. Это случилось еще до твоего приезда, Бэртрада, и если ты удосужишься посчитать, то поймешь, что девочку мы зачали уже давно. Но клянусь тебе, за все время, что я был твоим мужем, я не изменял тебе ни с ней, ни с какой иной женщиной.

Мне понравилось, что Эдгар оправдывается передо мной. Другие мужья не снизошли бы до этого. Я ощутила даже некоторое презрение к нему за это оправдание. И напомнила, что мне ведомо, как он посетил эту леди-воспитанницу, когда она рожала, как прилюдно признал новорожденную своим ребенком и дал ей имя Армстронгов.

— Это лишь то немногое, что я мог сделать для ребенка, — не поднимая глаз, произнес Эдгар. — И не думал я, что ты, сама незаконнорожденная, станешь упрекать меня за это. Но, повторяю, между мной и Гитой Вейк все кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а когда слухи о нас улягутся, я постараюсь исправить нанесенное ей зло и подыщу ей достойного мужа.

Хорошие речи. Но с какой болью все было сказано!

— Ты все еще любишь ее. Я знаю это… Я чувствую.

— Хвала небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.

Я передернула плечами.

— Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и ее отродьем.

— Это непомерное требование, — резко перебил Эдгар. — К тому же девочка Милдрэд — мое дитя, и я желаю знать, как она живет, растет. Но повторяю — я не стану изменять тебе с Гитой, не стану ни позорить ее, ни заставлять тебя ревновать.

Я смотрела на него, ощущая, как поднимается во мне гнев.

— А теперь и ты послушай меня, Эдгар. Если о нас пойдут новые слухи, — а таковое вполне может случиться, пока люди будут знать о твоих наездах в фэны, — то клянусь тебе Господом Богом, Пресвятой Богородицей и всеми святыми заступниками нашими, твоей Гите не поздоровится.