Поединок соперниц Вилар Симона

Бэртрада прижала перчатку к глазам, утирая слезу.

Я молчал. О, мне тоже было знакомо это оскорбительное сочувствие домочадцев в Тауэр-Вейк. И даже Гиты, которая пользовалась моими услугами, отправляясь на свидания с мужем той женщины, что сейчас плакала передо мной.

Гуго Бигод твердо проговорил:

— Не нужно слез, Бэрт, радость моя. Придет день — и мы отомстим за тебя. Этот сакс заплатит за все.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, Гуго. Этот сакс достаточно могуществен, чтобы поступать так, как ему заблагорассудится. Он изо дня в день топчет мою честь и честь женщины, которую многие в Норфолке по сей день считают невестой Ральфа де Брийара.

— Не будь вы женой Эдгара Норфолкского, — хрипло начал я, — мне бы нашлось что сказать по этому поводу. Но вы его супруга, вы любите его…

— Я? — она брезгливо поморщилась. — Клянусь Пресвятой Девой, было время, когда я действительно любила его. Настолько, что своей волей сделала его зятем короля Англии и могущественным графом. Но что я получила взамен? О нет, я ненавижу и презираю его так, что готова собственноручно расправиться с ним!

По моей спине пробежала дрожь.

— Спокойнее, Бэртрада, — вмешался Гуго. — Не забывайте об осторожности. Вы должны помнить, что Ральф однажды уже выступил в защиту графа. И вряд ли ему понятны причины вашего гнева.

— Отчего же? Справедливость вынуждает меня принять сторону обманутой и оскорбленной женщины. Больше того — двух женщин. И когда вы, миледи, говорите, что готовы расправиться с графом — понимаю вас всей душой.

Ее темные глаза сузились.

— Ты, Ральф, наверняка был бы рад, если бы я избавилась от Эдгара. Загребла жар своими руками, а ты бы воспользовался плодами моих усилий.

Я судорожно сглотнул.

— Не это я имел в виду. Я готов сделать все необходимое, чтобы Эдгар больше не мешал ни вам, ни мне.

За столом воцарилась тишина. Внезапно один из людей Гуго проговорил:

— Если этот парень с потрохами наш, то пусть докажет это, отправившись с нами на ночную охоту.

Гуго взглянул на меня.

— Это справедливо. Тем более что однажды он уже взбунтовался.

Я ни секунды не колебался, давая согласие. Более всего мне сейчас хотелось быть с ними.

Потому что мы были едины в своей ненависти к Эдгару Армстронгу.

Я не слишком отчетливо помню все, что происходило дальше. Выпито было немало, да и нечего тут особенно помнить. Угрызений совести я не испытывал, ибо люди, на которых мы напали, оказались презренными евреями и к тому же жалкими трусами. К утру их тела наверняка занесло мокрым снегом, а с ними и наши следы. Гуго знал, как провернуть дельце, чтобы уйти с добычей целым и невредимым.

Одним словом, ночка выдалась не из легких и, должно быть, вид у меня был неважный, когда на другое утро я отыскал дом, где меня поджидал Утрэд. Оглядев меня исподлобья, воин проворчал, что вчера разыскивал меня, но выяснил только, что меня видели в одной из харчевен, распевающим и кутящим в веселой компании.

Я подтвердил — было дело. Как и то, что остаток ночи я со своими собутыльниками провел в одном из притонов разврата. Изрядно повеселились.

Утрэд подозрительно взглянул на меня.

— Вижу, что изрядно. Видать, не на пользу тебе пошло паломничество к святым мощам. Что это у тебя рукав в крови?

Я солгал, что в темноте отбивался от бродячих псов. Эти твари совсем обнаглели, и пришлось зарубить пару-другую. Удивительно, как легко далась мне эта ложь.

Вечером я снова присутствовал на службе в соборе, но вскоре в толпе прихожан ко мне незаметно приблизился один из людей Гуго и велел следовать за ним. Прямо из собора мы отправились в загородную резиденцию аббата Ансельма, где находились и апартаменты, отведенные леди Бэртраде.

О, графиня устроилась там на славу! Гобелены почти полностью скрывали кладку стен, широкие доски пола тщательно выскоблены и натерты воском, повсюду резная мебель, в камине пылают ароматные вишневые поленья. Леди Бэртрада в длинном лиловом платье с пышно подбитыми рыжей лисой рукавами приветливо встретила меня, велев пажу подать подогретого вина с пряностями. В покое уже находились Гуго Бигод и аббат Ансельм, как оказалось, также посвященный во все. Именно он и начал разговор.

Странно было слышать такие вещи от духовного лица. С первых слов преподобный объявил пресечение земного пути закоренелого грешника графа Норфолка делом, угодным Богу и Святой Церкви. Упомянул он также и о том, что Гита Вейк некогда являлась его подопечной, и ему было горько узнать, что Эдгар толкнул на стезю порока неопытную юную душу. В случае если Эдгара не станет, опекунство вновь вернется к аббату, и уж он позаботится о том, чтобы она обрела достойного супруга в моем лице. Но для начала необходимо избавиться от того, в ком корень всех бед.

— У вас есть план? — спросил я, выслушав пространные разглагольствования преподобного.

Леди Бэртрада поднялась и стремительно заходила по покою.

— Прежде Эдгар часто разъезжал в одиночку, — проговорила она. — Но из-за участившихся грабежей стал осмотрительнее и редко отправляется в путь без сопровождения. Однако я знаю, что порой он выезжает и в одиночестве. Только тогда, когда направляется к ней.

В ее голосе зазвенело бешенство, и я насторожился. Преподобный Ансельм и даже Гуго ничего не имели против леди Гиты, но Бэртрада… она не может не испытывать к сопернице ненависти.

Графиня между тем продолжала:

— Можно подстеречь Эдгара, когда он едет на свидание. Но я знаю, как осторожен и проницателен мой супруг. Малейшая оплошность вызовет у него подозрение. Поэтому надеяться на счастливый случай или действовать наугад мы не можем. Если бы ты, Ральф, сумел проследить за Гитой и выяснить, где проходят их свидания…

Графиня старалась говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала ее.

Сейчас она стояла у камина, и пламя ярко освещало ее. На голове Бэртрады была плоская шапочка, украшенная рубинами, и края вуали отягощали те же каменья. В отблесках огня эти рубины вспыхивали темно-багровым светом, придавая красоте этой женщины нечто адское.

Я невольно опустил взгляд. Только теперь я мог оценить, какого врага в лице графини Норфолкской приобрела Гита Вейк.

— Миледи, я могу помочь вам. Но я должен быть уверен, что леди Гите не причинят ни малейшего вреда.

Бэртрада понимающе кивнула — по алым каменьям на ее вуали прошло мерцание.

— О, разумеется. Клянусь — ты получишь свою невесту в целости и сохранности. Такой, как она и была.

Звучало это странно. Что может означать «такой, как она была»?

Про себя я поклялся, что не допущу, чтобы моя госпожа столкнулась с графиней или убийцами ее любовника. Что же до самого Эдгара… Он всегда являлся в любовное гнездышко задолго до появления Гиты.

Больше не колеблясь, я назвал место, где происходили их встречи.

Бэртрада оскалилась в усмешке. Багровый отблеск рубинов придал ее зубам розоватый оттенок, и казалось, что они в крови.

— О, я должна была догадаться! Охотничий домик в фэнах… Однажды мы остановились там, когда вместе охотились в тех краях. Как давно это было!..

В последнем восклицании графини неожиданно прозвучала тоска. Должно быть, было время, когда она и в самом деле любила мужа. Гуго прекратил полировать перчаткой пряжку на рукаве и взглянул на Бэртраду с насмешкой.

— Ого, Бэрт, и у тебя о том месте остались приятные воспоминания?

Она вздрогнула.

— Ты глупец, Гуго! Просто дурак!

— Аминь! — засмеялся он.

Бигода всегда только веселила ее ярость. Но потом он сразу посерьезнел и они стали уточнять, где это место, справляться, помнит ли она туда путь. Аббат же повернулся ко мне.

— Теперь, сэр Ральф, вам остается только дождаться, когда леди Гита соберется в это пристанище разврата, и подать сигнал. Если не ошибаюсь, неподалеку от указанного места расположен подвластный аббатству небольшой Саухемский монастырь. На это время там обоснуются сэр Гуго Бигод и его люди, якобы прибывшие на богомолье. Вы согласны с таким планом?

Если я и промедлил с ответом, то только по одной причине: до сих пор я полагал, что именно мне предстоит убить Эдгара. А теперь эти люди намерены обойтись без меня. С одной стороны, меня это устраивало, с другой — нет. Чужая рука покарает совратителя, а я даже не буду присутствовать при этом. И мне не удастся взглянуть в глаза графа перед смертью. Однако мои руки не будут запятнаны кровью, и я не окажусь в своре убийц, толпой нападающих на одинокого всадника. И самое главное — так я смогу проследить, чтобы Гита находилась подальше от охотничьего домика, и уберечь ее от этих волков.

И все же я испытывал липкое чувство отвращения к себе.

— Вы колеблетесь, сын мой? — донесся до меня вкрадчивый голос аббата.

Я вздрогнул от неожиданности. Что ж, начав вести борозду, нечего оглядываться. Я знал, с кем имею дело, и однажды уже имел возможность убедиться, чем грозят подобные колебания. И разве я не хотел того же, что и они?

— Нет, отче. Я обдумываю, как все исполнить так, чтобы не навлечь на себя подозрений.

Заплывшие жиром глазки Ансельма холодно блеснули.

— Весьма похвальная рассудительность. А теперь, дети мои, нам следует еще раз обсудить все детали.

Когда весна наступает столь стремительно, в фэнах всегда прибавляется работы. Пустоши набухают от влаги, все вокруг заполняется водой, и необходимо неусыпно следить за отводными каналами и дамбами, чтобы паводок не захватил низинные пастбища.

Я мотался по поручениям, как никогда старался быть полезным, руководил людьми на ремонте гатей, ездил проверять амбары или смотреть, не затопило ли дальние выгоны. Уставал безмерно, как Ной на строительстве ковчега. Гита, видя мое старание, была мила и заботлива со мной, а Милдрэд… Я ведь говорил, что очень привязался к малышке, и сколько же радости доставляла мне ее возня и непосредственность. И каким бы я ни был уставшим, почти каждый вечер, когда она вскарабкивалась ко мне на кровать, я рассказывал ей сказки, дурачился, даже выслушивал ее долгие непонятные истории, пока не начинал дремать под детский лепет, улыбался, уже засыпая.

Вряд ли кто заметил перемену во мне. Я и сам словно забыл о намечавшемся, и от этого мне было только легче. К тому же Гита пока не спешила на очередное свидание, не зная, что этим продлевает жизнь своего любовника. Но вряд ли они смогут долго обходиться без встреч. Особенно в такую весну, когда воздух так прогрет, когда утренний туман быстро исчезает под лучами солнца, когда голубые заводи фэнов искрятся, а перелески стоят словно в зеленоватой дымке от полопавшихся почек. И повсюду, куда ни кинь взор, там, где ранее лежали серые тяжелые снега, ныне поднимаются сочные высокие травы.

Наконец однажды Гита велела нагреть воды для купания, а Эйвота стала накладывать уголья в тяжелый утюг и раскладывать на гладильной доске голубое блио миледи. Как всегда в таких случаях, Гита словно светилась некой радужной радостью, игриво тормошила дочь, все время смеялась, что-то напевала. Мне в тот день досталась обязанность проследить, как обстоят дела с окотом в овчарнях, но я все же спросил Гиту, когда она собирается ехать и когда ей понадобится моя помощь. Я уже привык сопровождать ее в этих поездках, она не почувствовала в моих словах никакого подвоха, просто ответила, что поедет не ранее, как на закате. При этом она все же избегала глядеть мне в глаза, хотя в башне давно считали, что я навещаю вдову перчаточника в Даунхеме.

Я обещал вернуться к намеченному часу и, оседлав мерина, покинул башню. Кроме овчарен, мне надлежало поспеть еще и в Саухем, где томился в ожидании Гуго Бигод со своими людьми.

В это весеннее время езда в фэнах — дело непростое. Я так торопился, что когда показался Саухемский монастырь, и мой мерин, и я сам были забрызганы грязью с ног до головы.

Леди Бэртрада уже находилась там — ведь именно ей предстояло указать путь к охотничьему домику. И пока я беседовал с Гуго, графиня пристально и нетерпеливо смотрела на нас с галереи, опоясывавшей монастырский дворик. Я не поворачивался к ней, но в который раз напомнил себе проследить, чтобы Гита сегодня не попала на остров посреди лесного озера.

Я размышлял об этом и тогда, когда возвращался. Я мог бы солгать, что столкнулся с посыльным Эдгара и тот передал, что граф отменил свидание. Однако впоследствии это бы вызвало подозрения. Мог попросту учинить некий спектакль на болотах — скажем, угодить в заводь или сбиться с пути, что задержало бы нас с Гитой, а тем временем уже все было бы кончено. Гуго опытен и не станет мешкать на месте преступления. В крайнем случае я остановлю ее, вновь заговорив о своей любви и отчаянной надежде… Да поможет мне святой Эдмунд, но госпожа моего сердца не должна оказаться в эту ночь в доме на острове!

Я вернулся в Тауэр-Вейк как раз на закате, и первое, что мне бросилось в глаза на конюшне, — Снежинка леди Гиты еще не была оседлана. Неплохо, значит, у меня есть возможность на некоторое время задержать госпожу, ибо я весь промок и грязен, как пес. Но уже идя по насыпи к башне, я встретил Труду, которая сообщила, что леди Гита была вынуждена срочно отправиться в Ньюторп.

Я опешил, а служанка поведала, что из Ньюторпа прибыл гонец с сообщением, что в усадьбе случилось худое. Альрик, будучи во хмелю, тяжко избил жену, и она послала за Гитой, дабы та оказала ей помощь и поддержку. Поэтому миледи вместе с Утрэдом отправились на лодке в Ньюторп, да еще и маленькую Милдрэд прихватили.

— Но зачем же она взяла дочь? — спросил я, и меня охватило дурное предчувствие.

Труда невозмутимо пожала плечами.

— Или сам не ведаешь, куда миледи отправится, когда в Ньюторпе все угомонятся? А отец давным-давно не видел свое дитя.

Я стремглав бросился к конюшне. Хвала святому Эдмунду, моего мерина еще не успели расседлать. Прыгнув в седло, я понесся во весь дух, все еще не теряя надежды, что события в Ньюторпе задержат Гиту до моего прибытия. Элдра была ее подругой, и как бы ни торопилась моя госпожа, она ее не оставит, пока не решит, что та в порядке.

Моя лошадь была утомлена скачкой в Саухем и обратно, и путь через заводи фэнов в сумерках давался ей с трудом. Дважды мы проваливались в топь, дважды из-за разлившихся озер мне приходилось сворачивать и продвигаться кружным путем. Лучше бы я воспользовался лодкой. Но теперь, когда на небе уже зажигались звезды, а в низинах скапливался туман, поздно было думать об этом. Оставалось только браниться сквозь зубы, нахлестывая измученную лошадь, и проклинать собственную непредусмотрительность.

Уже совсем стемнело, когда я заметил тусклые отблески света за частоколом бурга. Копыта мерина прогрохотали по подъемному мосту. Ко мне тут же бросился мальчик-слуга, ловя поводья.

— Леди Гита еще здесь? — задыхаясь, спросил я.

— Да, сэр. Они в доме с миледи Элдрой. А ее воина ранил мой господин. Совсем спятил, третью неделю пьет без просыпу, а ведь когда трезвый — лишний раз и раба не стегнет… Но сегодня… И утром буйствовал, и когда леди Гита приехали. Хвала Господу, Утрэд поспешил вмешаться. Теперь хозяина связали, и он спит в подполье.

Я пропускал мимо ушей болтовню чумазого подростка. На меня вдруг навалилась чудовищная усталость. Ступив на землю, я уперся ладонями в колени и застыл, слушая, как тяжело стучит сердце. Слава святому Эдмунду — Гита здесь.

Справившись со слабостью, я стал не спеша подниматься по наружной лестнице.

Усадьбу Ньюторп пришлось совсем недавно восстанавливать после пожара, поэтому стропила большого зала еще не успели почернеть от копоти. В центре едва тлела груда угольев в очаге. Челядь уже спала, расположившись на соломенных тюфяках вдоль стен, а в дальнем конце я увидел леди Элдру. Она сидела на лавке, опуская полотно в стоявшую пред ней чашу и затем прикладывая его к лицу. Рядом с нею молодая женщина что-то толкла в ступке, однако даже в полумраке я понял, что это не леди Гита.

Я торопливо направился к женщинам.

— Примите мои соболезнования, леди Элдра.

Она взглянула на меня, на миг отстранив от лица пропитанную какой-то остро пахнущей эссенцией ткань. Этого мгновения было достаточно, чтобы увидеть ее отекшее лицо и кровоточащие рубцы на скуле и над бровью.

— Сэр Ральф, — глухо, но учтиво проговорила Элдра. — Не смотрите так… Муж имеет право наказывать жену. Мне бы только понять, в чем моя вина… Недаром Гита говорила, что не всю правду можно сказать мужчине. Даже горячо любимому.

— А где же сама леди Гита?

Элдра знаком показала служанке, чтобы та проводила меня. Следуя за ней, я поднялся на галерею и вошел в небольшой покой. Но и тут Гиты не было — на лежанке распростерся Утрэд. При виде меня он приподнялся, покрывавшая его овчина сползла, и я увидел, что его рука и плечо перевязаны.

— Видал, какие дела, Ральф, — криво усмехнулся воин. — Альрик так разбушевался, что своих не узнавал. Я хотел было разоружить его, но и мне досталось. Пока челядь всем скопом не навалилась на хозяина — только тогда и связали, словно бесноватого.

Я сочувственно поцокал языком.

— А где леди Гита и маленькая Милдрэд?

— Для всех они здесь, в Ньюторпе, — откидываясь на подушки, проговорил Утрэд. — Да ты и сам догадываешься, Ральф. Когда Альрика уняли и миледи приготовила снадобье для леди Элдры, она забеспокоилась, и хозяйка, видя ее нетерпение, сама велела ей отправляться. Теперь обе вернутся только на рассвете.

Я стоял ни жив, ни мертв. Слова Утрэда эхом отдавались в моем мозгу. Элдра сама предложила Гите ехать… Вернется на рассвете… О небо!

Я стремительно бросился в зал.

— Леди Элдра, ради всего святого, когда уехали Гита с дочерью? Говорите скорее!

Она поверх приложенного к лицу полотна удивленно смотрела на меня. Я же весь дрожал, дергался. Схватил ее за плечо, тряхнул, отпрянул, когда она застонала. А я все говорил, спрашивал, требовал…

Я понял только, что уже почти час назад человек Элдры отвел Гиту с малышкой к протоке, которая течет к заводям. Там они сели в лодку и… Я почти кричал, чтобы мне показали, где эта протока, говорил, что и мне нужен челнок. Меня всего трясло.

В проводники мне дали того чумазого паренька, который встречал меня на въезде в усадьбу. И мы с ним почти побежали по лугу к дальним зарослям, причем я трижды упал в темноте, похоже, повредил лодыжку, скакал кривыми скачками за провожатым, пока мы не миновали заросли и под ногами не захлюпала вода.

Я плохо помню, где оставил мальчишку, вспомнил о нем, только когда, вскочив в плоскодонку и проплыв уже достаточное расстояние, стал понимать, что не очень ориентируюсь в этих местах и не уверен, что знаю прямой путь к охотничьему домику. Поначалу я стал окликать паренька, потом, так и не расслышав ответа, принялся налегать на шест в надежде, что эта узкая изгибающаяся протока выведет меня, куда надо. Тщетное упование! Уже через полчаса я окончательно заблудился, кружа среди поросших тростником островков, где не было ни жилья, ни огонька, ни души. Только пелена тумана да хлюпанье воды. И тогда я стал кричать, звать кого-то, плакать, клясть святого Эдмунда. Я был в отчаянии.

Лишь когда нос лодки налетел на какую-то мель и я свалился в воду, ее холод несколько остудил меня. Я вновь залез в лодку, постарался сосредоточиться. В конце концов леди Бэртрада ведь обещала, что Гиту оставят такой же, как и была. То есть не причинят ей вреда. Но отчего-то эта фраза — «такой же, как и была» — сейчас казалась мне особенно подозрительной. Ну да ладно, ведь и аббат Ансельм обещал отдать мне Гиту. Но сейчас я не верил ни единому их слову. Как вообще можно было поверить людям, связанным с Гуго Бигодом? С Гуго, который способен на любую подлость. Да что за отупение наслал на меня саксонский святой, что я решился на союз с этими людьми?

Решив, что не стоит без толку кружить среди островов, я выбрал более-менее широкое русло и поплыл по нему. Так рано или поздно я доберусь до какого-нибудь жилья, а там мне укажут путь. Но сколько времени это займет? Как скоро люди Гуго доберутся до дома на острове? Я надеялся, что Бэртрада, давно посещавшая это обиталище в фэнах, не сразу найдет туда дорогу в темноте. А до темноты они навряд ли покинут Саухемскую обитель, чтобы не привлекать внимания к своему отряду.

Наконец я заметил впереди огонек и налег на шест так, что затрещали мышцы спины и плеч.

Увы, это оказался всего лишь костер перед шалашом ловцов угрей. Те с удивлением уставились на меня, но, к моему разочарованию, и слыхом не слыхивали ни о каком охотничьем домике графа. Тогда я спросил их о церкви Святого Дунстана — уж оттуда-то я найду дорогу с завязанными глазами, и эти лохматые оборванцы с готовностью закивали. Один из них, видя, что я утомлен до последнего предела, даже предложил провести туда мою лодку кратчайшим путем.

Оборванец взял у меня шест, а я без сил опустился на дно челнока и свесил голову. Этот безумный день с его постоянным напряжением и тревогой совершенно измотал меня. И едва мне удалось расслабиться, положившись на ловкость ведущего лодку жителя фэнов, со дна моей души начало подниматься знакомое ленивое безразличие.

Зачем я все это делаю? Не предоставить ли событиям идти своим чередом? Разве эти двое — Эдгар и Гита, грешники, забывшие обо всем ради своей похоти, не заслужили наказания? И можно ли противостоять судьбе?

Сейчас вдали покажется силуэт церкви Святого Дунстана. Нет ничего проще, чем попросить приюта в доме отца Мартина и сладко выспаться на тюфячке в тепле у торфяного очага. Но уже в следующее мгновение я проклинал себя за эти мысли. Я и только я заварил эту кашу, и если Гита и Эдгар были виноваты кругом, то при чем тут малышка Милдрэд? Ведь это безгрешное и чистое дитя, и что бы ни случилось с ее родителями, сама она не должна пострадать, как это уже однажды случилось с Адамом.

Я с содроганием вспомнил розоватый отблеск рубинов на мелких зубах графини. Леди Бэртрада не остановится ни перед чем.

Мой проводник вел лодку скоро и умело. И вскоре он уже указывал мне на кровлю церкви с крестом, словно парящим над прядями тумана.

Хвала небесам! Я принял у лохматого жителя фэнов шест и направил челнок знакомым путем. Мои ладони горели — наверное, я в кровь содрал с них кожу, да и поврежденная нога мучительно ныла. Но я не могу мешкать ни минуты, я должен первым попасть на остров и предупредить Гиту и графа об опасности.

Казалось, я плыву в тумане и тьме до сотворения мира, и когда сквозь белесую мглу замерцал свет, я едва не разрыдался. Мои силы были на исходе, шест выскальзывал из рук, и в довершение всех бед я зацепил днищем плоскодонки полузатонувшую корягу, и мой челнок дал течь.

Но озеро — вот оно, рукой подать. Я причалил к берегу и, хромая, добрался до озера. Замер, прислушиваясь.

Все спокойно. Если не случилось худшее, я успел.

Оконце в охотничьем домике светилось желтым светом. Я задержал дыхание, вошел в воду и беззвучно, как выдра, поплыл к заросшему высокой травой берегу. Холодная вода отняла последние силы, моя стеганая куртка напиталась влагой, сапоги разбухли и тянули ко дну. Наконец я вцепился в ветви куста, росшего на самом берегу, и выбросил свое отяжелевшее тело на сушу. Хромая, бросился к дому и навалился на дверь. Она не поддалась — и тогда я заколотил в нее что было силы и неистово закричал.

Дверь распахнулась столь неожиданно, что я едва не рухнул через порог. Передо мной, загораживая проход, стоял Эдгар. Он был обнажен до пояса, его рука сжимала меч.

— Ральф? Какого дьявола!

Я же в первый миг слова не мог вымолвить, только задыхался. Каким-то отголоском сознания отметил, что это пристанище любви, снаружи такое обычное, внутри — настоящий богатый покой. Драпировки, меха, резьба. Очаг с навесным колпаком в углу. При его свете я увидел взволнованную Гиту. Ее распущенные волосы сияли, она машинально натягивала на плечи расшнурованное блио. Смотрела на меня изумленными огромными глазами.

— Скорее!.. — выдохнул я. — Надо уходить.

Тут мой взгляд упал на колыбель у стены. Милдрэд спала как ангелочек, раскинув ручки. И вид этой спящей беспомощной невинности вызвал у меня слезы. Как я мог подвергнуть опасности это милое, такое дорогое мне дитя?

— Надо немедленно уходить, — вновь повторил я. Хромая, кинулся к спящему ребенку, по пути опрокинул низкий столик с яствами. Когда уже протянул к девочке руки, меня остановил Эдгар.

— Что все это означает? Как ты нашел нас здесь?

— Потом. Сейчас нельзя терять ни минуты. В любое мгновение здесь могут появиться наемные убийцы!

— Убийцы? Да кто посмеет, разрази меня гром! Я хозяин в этом краю.

Нелепая самонадеянность! От досады я заскрипел зубами, но Гита уже была рядом с дочерью.

— Живее, Эдгар. Сейчас не время для объяснений. Без причины Ральф не появился бы здесь.

Теперь только действовать. Эдгар, подхватив кое-что из одежды, направился к выходу из дома. И уже в дверном проеме замер, напрягшись.

— Поздно!

Несколько лодок, заполненных вооруженными людьми, возникли из тумана, как адские призраки, и уже приближались к острову. Завидев нас, люди в них перестали таиться, завопили и забряцали оружием.

Я молча вынул меч и встал плечом к плечу рядом с Эдгаром. Я совершил подлость, но теперь сделаю все, чтобы искупить вину. Я буду биться вместе с этим человеком, которого ненавидел, буду биться за женщину, которую боготворю, за ребенка, которого полюбил.

— За мной! — вдруг воскликнул Эдгар и ринулся прочь, увлекая за собой Гиту с ребенком. Хромая и спотыкаясь, я поспешил следом. Мы промчались сквозь подлесок и оказались на противоположной стороне острова. Там, в тени нависающих над водой кустов, была привязана лодка.

— Скорее, ты успеешь, — велел граф Гите, всего на миг прижал ее голову к своей груди и горячо поцеловал. — Не медли, любовь моя, спасай дочь. Я задержу их.

И он бросился назад.

Я попытался помочь Гите сесть в лодку, но она словно окаменела. Взгляд ее был устремлен туда, где мелькали огни, слышались крики и звенела сталь.

— Ради самого неба… — взмолился я.

Внезапно она повернулась ко мне и протянула спящую дочь.

— Плыви, Ральф, и возьми с собой Милдрэд. Ты любишь ее — так позаботься о ней! И скорее, ради Пречистой Девы!

Я застыл, прижимая к себе дитя и ничего не понимая. А Гита вдруг стремительным движением вырвала мой меч, а затем толкнула меня в лодку. Я покачнулся, пытаясь поймать равновесие с ребенком на руках, и едва смог проговорить:

— О нет! Это невозможно!

Милдрэд захныкала в моих мокрых объятиях. А Гита с неожиданной силой оттолкнула лодку от берега.

— Поторопись, Ральф. Я останусь с ним до конца.

Совсем близко послышался топот ног, треск кустарника. Гита скользнула в заросли и исчезла.

Челнок покачивался на мелкой волне, Милдрэд возилась у меня в руках.

Всемогущий Боже! Все, что здесь происходило, случилось по моей вине, и вот теперь у меня была возможность спастись самому и спасти дитя той, которую я обрек на гибель…

— Ральф… — сонно проговорила Милдрэд, и ее теплая ладошка коснулась моей щеки.

Я едва не разрыдался. А на берегу метались темные силуэты, оттуда доносились гортанные вопли. Ждать больше нельзя. Я усадил девочку на носу лодки.

— Сиди тихо, цветочек мой. Сейчас я покатаю тебя по озеру.

Теперь я отвечал за ее жизнь. Я взялся за шест и налег на него. Плоскодонка стремительно заскользила по черной воде. Милдрэд, поджав коленки, восседала на носу, словно маленький эльф.

Позади грянул хор яростных проклятий. Раздался всплеск, полетели брызги — совсем рядом в воду угодила пущенная стрела. За ней еще одна, и еще. Но берег близок — сейчас спасительная чаща укроет нас от врагов.

— Ложись на дно, маленькая. Будь умницей.

Девочка повиновалась. И в то же мгновение я почувствовал тупой удар в спину ниже лопатки.

Я налег на шест, и словно в ответ во мне взорвалась сумасшедшая боль. Но я не имел права останавливаться. Я вел плоскодонку, глухо рыча сквозь намертво сцепленные зубы, и воздух обжигал мои легкие, как кипяток.

И все-таки мне удалось ввести лодку в устье ручья — я понял это, когда ветви склонившихся над водой ив стали касаться моего лица. Я жадно хватал воздух ртом, а внутри меня — я чувствовал это — струилась горячая кровь, целые реки крови, заполняя все тело тяжелой, как расплавленный свинец, массой. Но я не мог останавливаться, я должен был увезти Милдрэд как можно дальше от охотничьего домика.

Шест в моих руках стал тяжелым, как мраморная колонна. Я поднимал его из воды и вновь опускал с приглушенным стоном. Дальше. Еще дальше…

Мир вокруг раскачивался и пульсировал. В какой-то миг я не удержал шест, и он исчез из моих рук. И тогда я осел на дно лодки. Все мои силы высосал туман, а теперь он, густой и белесый, не давал мне вздохнуть. Я пошевелился — и лодка закачалась.

Чудовищная сила опрокидывала меня навзничь, но почему-то я не мог лечь и вытянуться, как того отчаянно требовало мое тело. Что-то мешало, причиняя нестерпимую боль.

И только спустя некоторое время понял: у меня в спине торчит тяжелая дальнобойная стрела. Это означает, что со мной все кончено.

Беспорядочно замелькали, перемежаясь, свет и тени. Из бесконечной дали долетел дрожащий детский голосок. Откуда он, из какой вечности? Я уже не сознавал, где нахожусь. Мое тело пронизывал холод, воздух заканчивался, а вместе с ним иссякала жизнь.

Но меня это больше не тревожило. Чудесная легкость объяла мою душу. Там, в вышине, в разрыве белесой мглы, открылось бесконечное звездное небо. И мой взгляд был прикован к одинокой звезде, сияющей на черном бархате тьмы. Она была так далека — недосягаемая и неописуемо прекрасная. Звезда удалялась, уплывала во мрак, становилась все меньше, и вот — окончательно погасла…

Глава 12

Гай

Март 1135 года

У изгоев нет выбора. Приходится браться за любую работу, не думая о достоинстве. И когда я сговорился с льежскими евреями доставить их поклажу из Фландрии в Восточную Англию, мне была предложена мизерная оплата — ибо наниматели отлично знали, что имеют дело с человеком вне закона. Однако им был нужен опытный воин, а мне требовалось как можно быстрее покинуть эту страну, где псы Генриха Боклерка буквально наступали мне на пятки. Я должен был сопровождать их груз до порта Хунстантон в Норфолке и несмотря на то, что был совершенно нищ, радовался самой возможности уплыть за море, сбив со следа охотников за моей головой.

Однако в Хунстантоне купцы неожиданно отказались заплатить мне даже те гроши, что обещали, заявив, что я должен благодарить их уже за то, что они не выдали властям разыскиваемого Гая де Шампера.

Но не на того напали. Я скрутил парочку толстосумов и надавал им оплеух, а у их старейшины забрал кошелек. Жадный всегда платит вдвойне — пусть поразмыслят об этом на досуге. А мне в моей полной превратностей жизни не впервой добывать себе на пропитание разбоем.

Пока евреи опомнятся и кинутся с жалобой к властям, я буду уже далеко. Об этом я и думал, пришпоривая своего вороного Моро и направляя его вдоль берега моря прочь от Хунстантона. Моего скакуна не догнать ни одной из местных мохноногих и вислобрюхих лошадок.

Я ехал ровным кантером [85]вдоль побережья целую ночь, и утро застало меня среди дюн близ какого-то рыбацкого поселения. Наверняка здесь найдется таверна, где я смогу передохнуть и дать отдых коню. К тому же состояние мое ухудшалось на глазах.

Я знал, что со мной происходит. Многие из христиан, побывавших в Святой земле, стали добычей этой болезни — малярии. Если ты однажды подхватил ее, она не отпустит тебя до конца дней и время от времени придется переносить ее приступы. «Три дурных дня» — так еще называют эту хворь. Уже на корабле я почувствовал ее приближение. Теперь же все мое тело ломило, подступала слабость, зубы постукивали в ознобе. Лишь усилием воли мне удавалось сдерживать приближающийся приступ.

С лихорадкой мы старые враги и знаем, чего ждать друг от друга. Поэтому я держался, даже напевал, спрыгивая с седла во дворе захудалой таверны. Только на краткий миг я позволил себе расслабиться, прильнув к черному, как ночь, боку коня и ощутив его знакомое тепло и запах пота.

Мой Моро держался молодцом. Проскакав больше двадцати миль, он лишь слегка вспотел, бока его ровно поднимались и опускались. Я ласково огладил холку коня. Верный друг, самое близкое мне существо… Сколько мы пережили вместе!

Я гордился своим вороным — и не только потому, что он был породист и красив. С Моро меня связывало нечто большее: доверие и взаимопонимание. Я знал, что он предан мне и необыкновенно умен, и платил ему заботой и любовью. Во всем мире больше не было никого, кому бы я мог довериться. Если, конечно, не считать женщину, из-за которой я лишился всего и которая все еще снилась мне по ночам.

Из дверей появился служка таверны.

— Сэр, вам нехорошо?

Видимо, еще что-то оставалось во мне, беглеце и изгнаннике, от благородного рыцаря, раз паренек обратился ко мне «сэр». Хотя вид у меня скорее, как у простого солдата: латаный плащ, грубая дубленая куртка, обшитая стальными бляхами. Зато у меня меч лучшей дамасской стали и дорогой арбалет у луки седла. И не у всякого наемника такой конь. Мой Моро был чистых арабских кровей, но не мелким, как силагви, а настоящий рослый, поджарый хадбан [86]. Я получил его в подарок, будучи еще пленником эмира Балока. Но это долгая и грустная история, и я не стану ее рассказывать. Скажу только, что Моро мне достался лишь потому, что у мусульман есть странные предрассудки: они считают, если у вороного коня светлая отметина во лбу, то это верный признак, что он принесет гибель хозяину, а если еще и белые отметины на ногах — он наверняка не единожды взбрыкнет и поранит владельца. Чушь собачья. Моро со мной был ласков, как ягненок. Его быстрота и выносливость не единожды спасали меня, как тогда, когда я бежал от не в меру гостеприимного эмира, так и позже — в песках Сирии, на неспокойных дорогах Европы и особенно во время лова, какой устроили на меня люди сперва Жоффруа Анжуйского, а потом короля Англии.

С тех пор, садясь в седло, я больше никогда не пользовался шпорами. Кто же станет пришпоривать друга? На Востоке таких коней считают членами семьи, а мой преданный Моро… Порой мне казалось, что он не говорит только потому, что разумные существа не склонны к пустой болтовне.

О своем любимце я мог рассказывать часами. И хотя в тот миг служка таверны выражал свой восторг вороным, я даже не позволил ему отвести Моро на конюшню. Сам повел коня, сам обтер, позаботился, чтобы его поставили в теплое место и задали корма. О друге всегда лучше позаботиться самому. Но чего мне это стоило в моем состоянии! При выходе из-под навеса меня так качнуло, что я не упал, лишь опершись обеими руками о колоду для водопоя. Несколько минут не мог разогнуться, только тупо глядел на свое отражение в воде. Изможденное темное лицо, провалы глаз под густыми бровями, свисающие космами длинные черные волосы, уныло обвисшие усы над губой, на щеках трехдневная щетина. И это я, любимец женщин, щеголь, всегда следивший за своей внешностью, я, рыцарь Гай де Шампер, потомок прославленного рода, некогда приближенный Иерусалимского короля Бодуэна, гроза караванных путей Леванта, а позже командир отряда телохранителей римского кардинала и, наконец, возлюбленный императрицы Матильды. Ныне же просто усталый, больной путник, которому крайне необходимо отдохнуть. Но затем снова в путь — бежать, скрываться…

Я мгновенно уснул на соломе в углу таверны, предварительно попросив хозяина разбудить меня, когда зазвонят к вечерне [87], но когда проснулся, едва нашел в себе силы приподняться.

— Сэр, что-то вы неважно выглядите, — заметил хозяин таверны. — Может, кликнуть лекаря?

Меня трясло от озноба, и в то же время я обливался потом. Однако тот, за кем охотятся королевские гончие, не должен долго оставаться на одном месте. При мне были две фляги вина, купленные еще во Фландрии, а доброе бургундское — именно то, что придаст мне сил. Изрядно отхлебнув, я вскарабкался на Моро, а затем расспросил хозяина, какая дорога ведет к ближайшему портовому городу. Но едва отъехав, я повернул коня в совершенно другом направлении. Мне случалось бывать в этих краях, и я решил, что куда лучше будет углубиться в фэны. В свое время здесь скрывались целые армии мятежных саксов, а уж одинокому путнику и вовсе не составит труда затеряться.

В крохотном селении я нанял проводника, взявшегося сопровождать меня к усадьбе Незерби, что близ Тэтфорда. Там, должно быть, до сих пор живет моя сестра Ригина, и хотя мы давным-давно с ней не виделись, я мог бы смело поставить голову против дырявого пенни, что она не откажет мне в помощи. Я и она — единственные оставшиеся в роду де Шамперов.

Сестра, кроме того, была невесткой графа Норфолка. Однажды я спас жизнь этому малому — в ту пору, когда он еще носил плащ тамплиера и не помышлял стать английским графом. А достигнув власти, он, в отличие от многих, известных мне, помнил сделанное ему добро. Мне уже приходилось пользоваться его помощью, но вряд ли он пожелает еще раз рискнуть всем, что имеет, ради личного врага короля Генриха. Одно бесспорно — Эдгар Норфолкский достаточно богат, чтобы не соблазниться наградой, назначенной за мою голову…

Но сейчас главное — уйти подальше от побережья, скрыться в фэнах, запутать следы. А в дальнейшем… Господь не оставит меня своей милостью.

Если вам доводилось слышать рассказы о Иерусалимском королевстве, о святых местах и могучих цитаделях крестоносцев, то наверняка рассказчик умолчал о тамошней окаянной жаре, о дорогах, где нет ни деревца, ни клочка тени, о муках жажды, столь сильных, что трескаются губы и язык прилипает к гортани. Все это нужно почувствовать на собственной шкуре, и тогда край, где заводи алеют под закатным солнцем, вода плещется под копытами коня и повсюду колышется тростник, покажется вам сущим раем. Поэтому, несмотря на приступы озноба, сотрясавшего мое тело, я улыбался, время от времени отхлебывая из фляги, и направлял коня вслед за проводником, прокладывавшим дорогу в тростнике.

— Эй ты! — окликнул я поселянина. — Ты сможешь вести меня, когда стемнеет?

— Как скажете, господин.

Смотри-ка, какое почтение… А ведь мне приходилось слышать, что люди этих болотистых краев промышляют не только контрабандой, но и разбоем. Да и этот парень не выглядит внушающим доверие, а я совсем ослаб. И хотя при мне мой меч и арбалет…

Об арбалетах разговор особый. Они бьют гораздо дальше и мощнее, чем луки, и их болты [88]наносят такие страшные раны, что сам Папа признал это оружие бесчеловечным и наложил на него запрет, не позволяя использовать против христиан. Но я привык к арбалету еще в Святой земле, где никто не возбранял пользоваться им против язычников-мусульман. Ну а в Европе арбалеты после папского запрета стали только более популярны. Стоили дорого, и иметь арбалет считалось шиком. Поэтому мой арбалет мог как пугать моего провожатого, так и будить его алчность. Я уже не говорю, какие мысли могли возникнуть у него при взгляде на такого красавца, как Моро.

И это все при том, что проводник не может не замечать, как я слаб. Меня качает и трясет, я кутаюсь в накидку и в то же время обливаюсь потом. Но пока я еще держусь в своем седле с высокими на арабский манер луками, а Моро послушно идет, повинуясь только движениям корпуса и колен.

Временами я погружался в видения, подобные снам наяву. Оттого и не заметил, как село солнце и в сумраке начал сгущаться туман. Порой вдали мелькали едва различимые огоньки селений. Мы двигались по гати, почти полностью скрытой под поверхностью воды, и я дивился, как это мой провожатый находит дорогу.

— Что-то вы совсем расхворались, сэр, — долетел до меня сквозь гул в голове его голос.

— Со мной все в порядке, приятель. Жарковато только.

Он хмуро поглядывал на меня из-под косм, кутаясь в шкуру от ночной сырости. Уже совсем стемнело. Где-то протяжно кричала сова. Чавкала жижа под копытами, шелестел тростник. Мой проводник сквозь пелену тумана казался призраком, но этот призрак по-прежнему уверенно продвигался вперед.

В какой-то миг я словно бы отключился. Пришел в себя и… стал петь вполголоса — одну из песенок, что распевали крестоносцы, переложив на свой лад стихи арабского поэта:

• Долго я веселился в неведенье сладком
• И гордился удачей своей и достатком.
• Долго я веселился. Мне все были рады,
• И желанья мои не встречали преграды…

Забавно петь, когда задыхаешься и трясешься, а голова будто отваливается назад в головокружении. И все же я заорал:

• Долго я веселился. Мне жизнь улыбалась!
• Все прошло без следа. Ничего не осталось!.. [89]

— Ради Пречистой Девы, сэр!.. — прервал меня испуганный возглас проводника. — Замолчите! Неровен час, всполошите души утопленников. Или феи сбегутся на ваш голос и заведут нас в трясину…

— Да ты никак оробел, парень? Неужто в округе нет ни единой христианской обители и попы до сих пор не разогнали всю эту болотную нечисть?

— Мы в фэнах, — буркнул на это провожатый.

— Тогда, парень, тебе стоит бояться лишь одного: чтобы ты не совершил глупость и я не обозлился на тебя.

Пожалуй, я сам побаивался, потому так и хорохорился. Ведь я слаб как дитя, вокруг ни души, а у этого лохматого вполне могла возникнуть шальная мысль убить и ограбить занедужившего путника. Знал бы этот дуралей вдобавок, какая награда назначена за голову человека, которого Генрих Боклерк объявил своим врагом!

Понятия не имею, как долго мы ехали. Я промерз до костей, мои зубы стучали. Поводья выпали из моих рук, и Моро, почувствовав это, сам шел за проводником, сердито пофыркивая, когда оступался с гати. Время от времени проводник оборачивался и начинал уверять меня, что вот-вот покажется какой-то монастырский приют, где мне окажут помощь.

Наконец я почувствовал, что мы остановились и проводник помогает мне спешиться. Я мутно огляделся — никакого приюта не было и в помине.

— Убери руки!.. — пробормотал я. — Что ты лапаешь меня, как девку?

Я стоял перед ним шатаясь, а потом рухнул, когда он грубо меня толкнул. Я нашарил нож у пояса и, когда он склонился, сделал резкий выпад. Это мне казалось, что резкий. А вот лохматый парень с легкостью выбил оружие у меня из рук и продолжал свое дело.

Страницы: «« « ... 1516171819202122 » »»