Драконы никогда не спят (сборник) Дяченко Марина и Сергей

– Подарки?

– Письма. Десятки писем, на каждом дата. Ни одно не отправлено.

– Зачем вы их читали?

– Я тоже себя спросила… потом. Я была любопытна, Лив. А письма были адресованы мне. Я прочитала сперва одно. Потом другое. Потом все остальные.

– Что дальше?

– Я испугалась и сожгла их. И решила о них забыть.

– Но не получилось?

Доминика в отчаянии помотала головой.

– Я не могу объяснить… Я ходила мимо его аптеки, кивала в окошко – и понятия не имела, что… Задаром. Вы понимаете?

Навсегда! Он такой… честный в этих своих письмах, острый на язык, умный, щедрый… И понимает меня лучше, чем… Но я-то… как я могла догадаться… когда он уныло пялился на меня из-за своего унылого прилавка?!

– Вы хотите сказать, что влюбились в него по уши, начитавшись романтических писем?

– Нет. – Доминика поморщилась. – Этих-то слов я и боялась. Любовь тут вообще ни при чем… А письма вовсе не были романтическими… Конечно, легче поверить в наследство.

– Уж простите мне некоторую пошлость формулировки. – Лив посмотрел на Рерта.

Под его взглядом тот тяжело поднялся – хмурый, бледный, в бороде застряли сгустки крови.

– А теперь я скажу: ваш дружок – пустоцвет, и пустоцвет говорливый. Звенел своими склянками и рассказывал – мне, мне рассказывал! – что смысла нет ни в чем. Тогда я спросил его, есть ли хоть капля смысла в его собственной жизни…

– Провокация, – подбросил Лив.

– Это нечестно! – выкрикнула Доминика. – Он был в отчаянии… Он разуверился… Он страдал, в конце концов! А у того, кто страдает, не может не быть цели!

Рерт с силой вытер окровавленный рот.

– Если у него была цель – значит, где-то есть скважина для этого ключа. Надо только хорошо поискать.

– Я искала!

– Значит, у него не было цели.

– Дружище Рерт, – мягко сказал Лив. – Я не стану разубеждать тебя. Я не стану ничего тебе доказывать. Я даже не стану перекусывать тебя пополам. Но если ты откажешься помочь нам по доброй воле – поможешь по недоброй. Выбирай.

– Каким бы дураком ты ни был… – пробормотал Рерт, снова усаживаясь перед огнем.

– Ты вернешь ему человеческий облик?

– Нет.

Доминика отшатнулась: Лив метнулся в длинном, неуловимом глазом движении. По комнате прошел ветер, Доминика захлебнулась от густой вони; Рерт, все еще сидящий у камина, захрипел – и вдруг лопнул, как воздушный шарик. На месте, где он только что сидел, брякнулся о пол огромный замок с фигурной черной скважиной.

– Быстрее! – приказал Лив. – Ключ!

Доминика опустилась на четвереньки – ноги не держали ее. По-деревенски разинув рот, она смотрела на бывшего человека, бывшего колдуна, оказавшегося теперь ржавым куском стали.

– Да отпирайте же! – раздраженно торопил Лив. – Это та самая скважина!

Доминика попятилась. Перевела взгляд с замка на ключ, с ключа на Лива, с Лива на замок.

– Вы… лгали мне. Вы умеете превращать людей. Это отвратительно… как вы…

– Но ведь и вы мне лгали!

Доминика помотала головой:

– У меня была причина…

– Но ведь и у меня была причина! Вам не понять… Или наоборот, понять слишком хорошо… Но я Мизеракль и Мизераклем умру!

– И очень скоро, – сказали из камина.

Грохнули, разлетаясь во все стороны, поленья. Согнулась чугунная решетка; легко переступив через ее обломки, в комнату шагнул некто, кого Доминика узнала сразу же. На этот раз при нем не было верхового животного, похожего одновременно на пантеру и паука, и сам он выглядел почти по-человечески, если не считать третьего глаза на лбу – но не над переносицей, как можно было бы ожидать, а над левой бровью.

Все три глаза лихорадочно блестели.

– Привет, Мизеракль… Что ты сделал с моим другом Рертом?

– Привет, Соа, – сказал Лив, делая шаг по направлению к замку. Незваный гость протянул руку.

– Стой! Зачем? Ты и без того принес моему другу слишком много зла… Ты испоганил его аллею – я видел! Ты превратил его в эту дрянь. Не удивлюсь, если узнаю, что ты съел его кролика!

– Да, я съел его кролика, – устало подтвердил Лив. – Соарен, ты пьян. Осторожнее.

Новое неуловимое движение, новая волна смрада; замок будто взорвался, разрастаясь и принимая форму человеческого тела. Мгновение – и Рерт со стоном сел, держась за голову.

– К тебе гости, – сказал ему Лив.

Рерт невидящим взглядом скользнул по Доминике. Тяжело посмотрел на Лива, потом уставился на трехглазого и тяжело задышал.

– Фу-у! – Трехглазый замахал ладонью перед лицом. – Ну и смердят же в наше время добро и справедливость! Здравствуй, друг Рерт. Тебе не надоел еще Мизеракль? Мне надоел смертельно.

– Он в моем доме, – хрипло сказал Рерт.

– Я заметил, – подтвердил трехглазый. – И что он с тобой делает – в твоем-то доме! Но я – другое дело. Я пришел не зубами с ним мериться, я кое-что принес… Вот!

И он вытащил из-за пазухи две покрытые воском доски для письма, а из кармана – два острых деревянных стержня.

Безобидные эти предметы произвели странное впечатление на Рерта и в особенности на Лива – Доминика, привычно забившаяся в щель за сундуком, имела возможность видеть его лицо. В комнате было достаточно света для того, чтобы разглядеть бумажную бледность поверх несколько застывшей невозмутимости.

– Не надо, – сказал Рерт.

– Надо! – провозгласил тот, кого звали Соареном. – Я давно ждал этого дня! Там, – он ткнул пальцем в сводчатый потолок, – наконец-то сочли, что нам с Мизераклем пора выровнять чаши весов… Окончательный поединок – вот что я принес в подарок моему другу Зубастику. Сядем же и нарисуем пару формул!

– Погоди, – сказал Лив.

– Немедленно. Чистый и окончательный счет. Выбирай оружие, Мизеракль. Честно говоря, мне все равно – эта доска или та…

Доминика смотрела, утратив представление о смысле происходящего. Трехглазый Соарен уселся за низкий стол перед камином – тот самый, где недавно крошил свой хлеб Лив, через всю комнату бросил одну доску, и Лив поймал ее левой рукой, а правой подхватил летящий стержень.

Рерт, которому тяжело было двигаться после превращения в замок и обратно, отошел к бассейну (ручеек, едва пришедший в себя после полного испарения, журчал теперь тихо и как-то неуверенно), сел на краю и свесил руки ниже колен. Лив молчал. Глаза его были стеклянно-отрешенными, и Доминика вдруг поняла, что боится за него – до холодного пота.

Соарен положил вощеную оску на стол. Вольготно вытянул ноги, взял в правую руку стержень, искоса, нехорошо взглянул на Лива.

Лив слепо огляделся. Не увидел Доминику. Подвинул к стене стол, покрытый кожаной скатертью (стол был огромный, Лив сдернул его с места, будто пушинку), сел прямо, как школьник. Взял стержень в левую руку. Уставился на свою доску, словно рассчитывая прочитать подсказку на нетронутой вощеной поверхности.

– Ты готов? – отрывисто спросил Соарен.

– Я готов, – эхом отозвался Лив, и Доминика не узнала его голоса.

– На счет «пять» начинаем, – сказал Соарен. – Рерт, посчитай.

– Раз, – глухо сказал Рерт. – Два, три, четыре… пять.

Два стержня одновременно коснулись досок. Доминика замерла. Поначалу ничего не происходило.

Соарен усмехался. Его стержень постукивал о доску, выводил письмена, рождая при этом зеленоватый пар; пар вырывался с силой, струйки его шипели, как обваренные змеи.

Лив все еще сидел очень прямо. Левая рука его выводила совершеннейшие с точки зрения Доминики каракули; только что проведенные линии через секунду таяли на воске, будто впитываясь. На их место ложились новые; Доминика никогда бы не могла себе представить, что решающий магический поединок выглядит именно так.

Рерт сидел, сгорбившись, переводя взгляд с одного писца на другого. Иногда его глаза останавливались на Доминике, и тогда она всей кожей чувствовала исходящую от Рерта неприязнь.

Потом Соарен начал рычать – вероятно, от азарта. Третий глаз его над левой бровью сделался совершенно красным – даже маленький острый зрачок потонул в прилившей крови. Зеленый дым из-под его стержня повалил гуще.

Лив сидел не шевелясь, не издавая ни звука. Только рука его летала и летала над доской, и метались, пролагая ей путь, глаза.

– Отойди от него, – сказал Рерт.

Доминика не сразу поняла, что обращаются к ней.

– Отойди от него, разнесет. – Рерт дернул рукой, будто приглашая.

Доминика подумала – и не двинулась с места; Рерт отвернулся, всем своим видом говоря: я предупреждал.

Соарен плотоядно урчал, нанося на доску линии и символы. Соарен лоснился удовольствием; казалось, он гонит добычу. Казалось, рот его полон горячей сладкой слюны; он раскачивался на стуле, его танцующий грифель плевался молниями, и там, где коленчатые стрелы попадали в столешницу, возникали горелые пятна.

На лице Лива лежало такое страшное, такое непосильное напряжение, что Доминика избегала на него смотреть. Давай, бормотала она, сжимая кулаки до боли в ладонях. Давай, давай, ну пожалуйста…

Соарен с рыком начертил на своей доске округлую, судя по движению его руки, петлеобразную фигуру. Лив вдруг отшатнулся, будто его ударили по лицу. Деревянный грифель в его руке вспыхнул, как щепка в костре; грифель горел, но Лив продолжал писать, и с лица его не сходило мучительное выражение человека, решающего тысячу задач одновременно…

Потом грифель рассыпался пеплом. Лив удивленно глядел на свою доску, потом на руку и снова на доску; Соарен, хохоча, завершал комбинацию. Росчерк – Лива отбросило, будто толчком, затылок его ударился о стену…

Тогда Доминика зарычала сквозь зубы и нащупала шпильку в своих волосах. Подавшись вперед, вложила теплое острие в упавшую руку Лива.

Рука дернулась. Пальцы сжались вокруг железного стержня.

Соарен выписывал свою победу, над его доской дрожал воздух, закручивался смерчиками, подхватывая обрывки зеленого пара; Лив медленно, будто ломая ржавчину в суставах, выпрямился. Рука, сжимающая Доминикину шпильку, упала на стол рядом с гладкой (все впиталось!) вощеной доской.

Соарен занес свой стержень. И, прежде чем опустить, мельком глянул на побежденного. Лив снова сидел по-школьному прямо. Удивленно смотрел на свою доску.

Соарен опустил руку, ставя точку. За мгновение до оглушительного стука, с которым орудие Соарена коснулось доски, Лив, будто проснувшись, подался вперед, и угловатые, рваные символы полились на воск.

Соарен рыкнул, на этот раз раздраженно. Он полагал схватку оконченной; добивая раненую жертву, он выписывал и черкал, рисовал и снова выписывал; казалось, на стержне его путаются безумные кружева…

Лив сидел, будто надетый на черенок лопаты, прямой и неподвижный. Рука, вооруженная Доминикиной шпилькой, летала с удвоенной скоростью.

Соарен замычал, мотая головой. Забранился; в комнате пахло дымом и раскаленным воском.

– Давай! – закричал вдруг Рерт, о существовании которого Доминика забыла. – Мизеракль!

Соарен наклонился над доской, почти касаясь ее подбородком. Стержень его надсадно визжал, кричал почти человеческим криком – все громче и громче.

Лив сидел как статуя. Только рука металась, нанизывая одну формулу на другую. Быстрее, еще быстрее; Доминика перестала видеть руку. Видела только капли пота, падающие со лба и кончика носа; касаясь доски, капли шипели и испарялись.

Соарен взвыл.

В вое этом не было ничего человеческого; тем не менее Доминика сумела разобрать слова «Мизеракль» и «Будь проклят».

А потом утробный рев Соарена распался на многоголосый вой внезапно возникшего хора; басовитые раскаты сменились сначала криком теноров, а потом нестройным визгом множества мелких тварей.

Соарен опрокинулся на бок – вместе со стулом. Из тела его один за другим вылетали, как брызги, крошечные существа, похожие на членистых червячков; каждая из них кричала, проклиная Мизеракля, грозя и ругаясь.

Тварей было несчетное количество; они вырывались из тела, как струи фонтана, падали на деревянный пол и исчезали в моментально прогрызенной дырочке. Через несколько секунд писклявые крики стихли – тело Соарена оседало, будто из него выпустили воздух, и вскоре осело совсем. Осталась одежда – рубаха, вложенная в жилет, жилет, вложенный в куртку, штаны, вложенные в сапоги…

Доминика шумно хватала ускользающий воздух.

Лив, сидящий за столом, не пошевельнулся. Рука по инерции нанесла несколько знаков – и замерла. И остановились глаза.

Рерт встал. По широкой дуге обошел то, что осталось от тела Соарена. Подошел к сидящему Ливу, наклонился, тронул за плечо.

– Мизеракль…

Лив не двигался.

– Мизеракль, – в голосе Рерта был страх. – Эй, Зубастик…

Доминика подошла, не чуя под собой пола. Остановилась за другим плечом сидящего; увидела доску – воск, освобожденный от чар, оплывал, и последние строчки, написанные несколько секунд назад, скатывались мутными потеками.

– Лив, – сказала Доминика, не решаясь коснуться его плеча. – Лив, вы… ты меня слышишь?

Рерт протянул руку. Взял из застывших пальцев Лива покореженную шпильку, подержал на ладони. Перевел взгляд на Доминику.

– Ему нечем было писать, – сказала она, будто оправдываясь.

Рерт что-то пробормотал – она не разобрала слов.

Левая рука Лива лежала, впечатавшись в теплый воск. Под ногтями запеклась кровь. Синие жилы казались раздутыми, как весенние реки.

– Что значит «Мизеракль»? – спросила Доминика.

– «Чудо, совершаемое из жалости», – глухо отозвался Рерт.

– Из… жалости? – не поняла Доминика.

– Они называют «жалостью» все, что не приносит прямого дохода, – сказал Лив, качнулся вперед и упал лицом в стол, покрытый кожаной скатертью.

Дерево, наполовину умершее еще у себя на родине, проделавшее долгий путь по земле и по воздуху, испоганившее в конце пути лесную аллею Рерта – это дерево все еще стояло, более того: его натруженные корни потихоньку укреплялись в сытной почве леса.

Доминика, повидавшая слишком много за последние два дня, не удивилась даже тому, что у дерева хватило сообразительности не врастать в землю прямо перед крыльцом: оно отбрело немного в сторону, где и хозяину не мешало, и в то же время оставляло за собой шанс поймать полуденный лучик солнца.

В дальнем конце аллеи появился Рерт. На плече у него лежала лопата; он шел, подволакивая ногу, беззвучно разговаривая сам с собой.

– Что было бы, если бы я открыла моим ключом тот замок… в который вы его превратили?

– Ваш друг снова стал бы человеком.

– А Рерт?

Рерт шагал по направлению к крыльцу. На светлом лезвии лопаты высыхали комочки земли.

Лив вздохнул, покачивая левую руку на перевязи.

– Он был бы унижен… Все эти шутки с превращениями – неприятная, рискованная игра.

Доминика невольно взялась за ключ на своей груди. Лив усмехнулся.

– А вы уверены, что он вам нужен – живой? Что тот человек, открывшийся вам в письмах, сможет точно так же открыться, глядя вам в глаза? Вы не боитесь разочарования?

– При чем тут мое разочарование? Я хочу, чтобы он жил…

У нижней ступеньки крыльца Рерт воткнул лопату в землю.

Оперся на нее, как на посох.

– Все.

– Не все, – мягко напомнил Лив.

Рерт некоторое время разглядывал стоящих на ступеньках Лива и Доминику.

– Ты обязан этой женщине жизнью, – сказал он наконец.

– Я знаю.

– Я тоже обязан ей… Хотя она понятия не имеет, чем рисковала. И что бы с ней сейчас было, если бы Соарен…

Он запнулся. Вытер губы, будто желая очистить их от только что произнесенного имени; по Доминикиной спине пробежали крупные холодные мурашки – от поясницы к затылку.

– У этого ключа есть скважина, – тихо сказал Рерт. – Теперь я знаю точно. Она есть.

– Где? – быстро спросила Доминика.

Рерт зажмурился, будто что-то припоминая; запекшийся уголок его рта дрогнул – и снова начал кровоточить. Рерт перевел дыхание, открыл глаза, промокнул губы и бороду мятым зеленым платком.

– У него есть цель. Ты создала ее. Или увидела заново.

– Где его скважина?

– Там. – Рерт махнул рукой. – Та, которую ты изберешь… Ты придала его жизни смысл – ты найдешь ему скважину.

– Спасибо, друг, – тихо сказал Лив.

Доминика недоуменно оглянулась на него.

– Он издевается!

– Нет.

– Он…

– Пойдемте, Доминика. Мы и так злоупотребили гостеприимством нашего хозяина… Идемте. Я объясню.

– Госпожа! – причитала Нижа, и на ее крики в минуту сбежались все слуги и постояльцы гостиницы. – Вернувшись! Святая добродетель, мы уж не чаяли! Исхудали-то как! А осунулись! А где же…

Проталкиваясь сквозь толпу любопытных, Доминика прошла в дом, поднялась в знакомую комнату на втором этаже – и повалилась на кровать, как умерщвленное лесорубами дерево.

Рука ее сжимала ключ, висящий на шее на цепочке.

Ветер ходил по полю, гоняя темно-зеленые и светло-зеленые волны. На дорожном указателе, криво приколоченном к столбу, сидела ворона.

– Я боюсь, – призналась Доминика.

– Понимаю.

– Я не знаю, что ему говорить…

– Он будет не в себе в первые дни. Лучше, если вокруг окажется спокойная привычная обстановка, знакомые лица… Кстати, что скажут родичи при виде его возвращения?

– Обрадуются… наверное.

– Даже если не обрадуются – ничего страшного. Привыкнут.

Карета, на козлах которой сидел Сыр, укатилась далеко вперед и теперь поджидала хозяйку у моста, на другой стороне поля.

– Лив, я боюсь. Мне хочется найти первую попавшуюся скважину – и…

– Вы можете это сделать хоть сейчас. Правда, потом придется везти домой совсем беспомощного человека… Но у вас ведь экипаж.

– Нет. Я просто хочу попробовать, Лив. Просто увериться, что Рерт не лгал, и теперь любая скважина…

– Рерт не лжет мне. Он же не сумасшедший.

Доминика нервно рассмеялась.

– А я вам солгала.

– Я даже догадываюсь зачем.

– Для правдоподобия. Скажи я правду – кто бы мне поверил?

– Я.

Доминика отвела глаза.

– Мизеракль.

– Да. Я сам не всегда понимаю, Доминика, что мною движет. Одно могу сказать совершенно точно: ничего в своей жизни я не совершил из жалости.

– Я вас обидела?

– Ну что вы.

– Вы ведь тоже солгали мне, Лив. И были правы. Если бы вы признались тогда, что хотите мне помочь, – я только уверилась бы, что это ловушка.

– А почему, собственно?

Доминика сцепила пальцы.

– Действовать, не преследуя выгоду, – противоестественно. Зато разбойник, у которого слишком мало сил, чтобы напасть в открытую, прежде всего предложит помощь – и проводит до ближайшей рощицы… Разве не так?

– Так.

– И нормальный человек скорее поверит в наследство, чем в стопку писем, от которых к тому же ничего не осталось, кроме горстки пепла.

– Вы помните их наизусть.

– С чего вы взяли?

Лив чуть заметно усмехнулся.

– Знаете что? Не говорите никому, что это вы его спасли. Придумайте что-нибудь. Груз так называемой благодарности способен погубить что угодно, тем более – такой груз…

– Но ведь это вы его спасли. Это я вам благодарна.

Лив хмыкнул. Вытянул откуда-то покореженную, закопченную шпильку.

– Узнаете?

– Еще бы…

Лив бросил шпильку в траву. Земля разошлась с негромким треском; на месте, где упала шпилька, поднялся, как змеиная головка, росток. Секунда – и молодое дерево неизвестной породы стояло, покачиваясь на ветру, поводя клейкими листочками, удивляясь само себе.

– На память, – сказал Лив.

– Почему здесь?

– Здесь раздорожье. Место, где мы разойдемся.

– Погодите, Лив… Что заставило вас сесть с ним… с этим… за эту доску? Кто? Почему он показывал пальцем… вверх, в потолок?

– Кто его знает. – Лив беспечно улыбнулся. – Он суетился, он размахивал руками… Как мы теперь догадаемся, что он имел в виду?

Ворона смотрела с дорожного указателя – насмешливо, как представлялось Доминике. Время шло; каждая уходящая секунда трогала волосы на голове – как ветер или как сильный страх.

– О чем еще вы хотите меня спросить?

Доминика оглянулась на карету в отдалении. Сыр не маячил больше на козлах – видимо, спустился вниз поболтать с Нижей.

Тогда она поднялась на цыпочки и крепко обняла своего спутника. И снова поразилась, обнаружив, что он почти ничем не пахнет. Разве что древесным соком и небом после молнии – чуть-чуть.

– Куда вы теперь?

– Я ведь бродяга, Доминика, вы помните. Дорога – мой дом…

Он осторожно высвободился. Церемонно поцеловал ей руку.

– Прощайте, моя госпожа. Берегитесь сомнительных портных и никогда не говорите вашему Денизу, что произошло с ним на самом деле.

– Я еще увижу вас… когда-нибудь?

Этот вопрос она задавала себе потом – много раз.

Особенно он мучил ее ночью, когда, просыпаясь рядом со сладко сопящим мужем, она прогоняла свой сон.

Ей снилось, что ворона слетает с дорожного указателя, садится на верхушку молодого дерева и, широко разевая рот, отрывисто каркает:

– Привет, Мизеракль!